Кристи подняла руки. Дождевые капли затекали под рукава. Ей нравилось стоять так. Она взглянула на горящие окна. В гостиной, склонившись над газетой, сидел отец.
Кристи поняла, что старая жизнь закончилась. Приятно было ощущать босыми ногами мокрый песок. Она надеялась, что это достаточно прочная почва для её новой жизни.
Лило, как из ведра, а Кристи все стояла и стояла во дворе.
Мать вышла на крыльцо и увидела, что Кристи стоит под дождем.
— Промокнешь. Немедленно иди домой! — закричала мать. — Лучше ничего не могла придумать?
Кристи с нежностью смотрела на маму, стоявшую под навесом.
— Марш в ванную! — приказала мать.
В ванной комнате Кристи сбросила мокрое платье, намылилась и опустилась в горячую воду. Кристи почему-то представила себя на студенческой вечеринке, где ребята наперебой станут приглашать её потанцевать. Она вынуждена будет им отказывать, потому что не любит танцевать. Это то, о чем однажды с ней говорила мама: как же ты собираешься делать то, что тебе не нравится, но что делать все равно придется?
— Кристи, не пытайтесь кому-то подражать, — сказал ей профессор на первом курсе. — Вы не похожи на других девушек, сохраните в себе эту самостоятельность.
Верхний свет в кабинете так и не зажгли, за что Кристи была только признательна. Она считала, что выглядит ужасно — после всей этой истории. Сумочку с дамскими принадлежностями у неё отобрали, и она даже не могла посмотреться в зеркальце.
Ей хотелось попроситься в туалетную комнату, чтобы умыться и причесаться, но она боялась прервать разговор с этим вполне располагающим к себе следователем. Впрочем, он не сказал, кто он такой. Она сама решила, что перед ней следователь.
Он просил называть его просто Григорием Алексеевичем. Большая настольная лампа под матерчатым абажуром освещала левую сторону его лица, оставляя в тени правую, поэтому Кристи невольно обращалась к светлой половине.
Она рассказала ему все, как на духу, со всеми подробностями и деталями. Она говорила торопливо, боясь, что следователю надоест слушать и её выставят. Но человек, просивший называть его запросто, по имени-отчеству, никуда не торопился. Он дал Кристи выговориться, потом, не теряя интереса к собеседнице, стал расспрашивать. О родителях, о детстве, об учебе в университете, о том, почему она приехала в СССР и что она здесь увидела.
— И вы любите Конрада? — вдруг просил он.
— Да.
В комнате повисла тишина. Григорий Алексеевич так же спокойно продолжал её рассматривать. Кристи сказала все, что могла, и её охватило ужасное ощущение полной безнадежности. Ей казалось, что это молчание продолжалось целую вечность, хотя на самом деле, вероятно, прошло всего лишь минут десять. Наконец Григорий Алексеевич заговорил:
— Мне нужно идти докладывать начальству. Вас пока что покормят.
Он вызвал дежурного, который увел Кристи.
Для начала Кристи попросилась в туалет и с наслаждением умылась, но не рискнула воспользоваться висевшим на стене мятым вафельным полотенцем, а обошлась собственным носовым платком. Критически осмотрела себя в маленьком зеркальце и решила, что она мало привлекательна. Слишком тонкие губы, тупой нос, широко расставленные глаза.
Ужасная мысль пришла ей в голову: что, если Конни рад возможности избавиться от нее, а она вроде как виснет у него на шее? Может, он, как это свойственно всем мужчинам, уже добился своего и теперь она ему нисколько не нужна?
Это подозрение отравило два часа ожидания. Ее отвели в буфет, где усталая официантка с кудряшками дала ей порцию сосисок с картофельным пюре и чашку горячего сладкого чая. Чай Кристи выпила с удовольствием и съела полсосиски под насмешливым взглядом дежурного милиционера, который, кряхтя и причмокивая, прикончил две порции под одобрительное нашептывание пухлой официантки.
В опустевшем коридоре, глядя в выщербленную стену, Кристи ждала решения своей судьбы почти до полуночи. Ее крепкая крестьянская природа начала брать верх, и постепенно она совершенно успокоилась. Кристи стало клонить в сон, и она бы, вероятно, уснула, если бы её не растолкали и не повели в кабинет к Григорию Алексеевичу.
Она посмотрела на него с сочувствием. Было видно, что следователь здорово устал, хотя вида не показывал. Глаза у него запали, но он слегко улыбался.
Посмотрел на Кристи оценивающе.
В девять часов вечера к нему в кабинет привели совершенно раздавленную девушку, которая была в ужасе от случившегося.
Сейчас, уже за полночь, перед ним сидела уставшая, но полностью владевшая собой женщина.
Его предупредили, что она чуть не заснула на скамье в коридоре отделения милиции — не многим это удавалось. Григорий Алексеевич сделал вывод, что перед ним женщина с сильным характером, самостоятельная и уверенная в себе, хотя ещё и очень неопытная.
С женщинами Григорий Алексеевич работал мало. Этим направлением ведали другие, поэтому он боялся промахнуться. Но право окончательного решения было за ним. И он решился.
— Я должен вам кое-кто рассказать, Кристина, — сказал он. — Я не работаю в милиции.
Он внимательно следил за её реакцией. Кристи вопросительно посмотрела на него.
— Я работаю в Комитете государственной безопасности СССР. Меня попросили заняться вашим делом, потому что товарищи из милиции подозрительно относятся к иностранцам или иностранкам, которые совершают что-то запрещенное, нарушают нормы общественной морали.
— Они решили, что я шпионка? — прервала его Кристи.
— Почти, — почему-то весело сказал Григорий Алексеевич.
Верхний свет он так и не включил. Но в сон Кристи больше не клонило. Настольная лампа по-прежнему бросала резкую тень на лицо следователя, который оказался не тем, за кого она его принимала.
— Наша милиция занимается только уголовными преступниками, у неё нет опыта работы с иностранцами, — продолжал Григорий Алексеевич.
Кристи наклонилась вперед:
— Надеюсь, вы меня не подозреваете в шпионаже?
Григорий Алексеевич ответил не сразу.
— Проблема не в вас, а в Конраде.
Теперь он говорил очень медленно, и Кристи ловила каждое его слово.
— Конрад не имел права не только приводить вас домой, но и вообще знакомиться с вами. Он совершил серьезный должностной проступок.
— Но почему? — взорвалась Кристи. — Неужели гражданам СССР запрещено любить граждан ФРГ?
— Конрад не простой гражданин, — ответил Григорий Алексеевич, словно не обратив внимания на её вспышку. — Он сотрудник Комитета государственной безопасности СССР.
И тут же добавил:
— Вас он не обманывал. Он действительно работает в радиомастерской, но мастерская принадлежит Комитету государственной безопасности, поэтому на Конрада тоже распространяются жесткие правила, принятые в нашей организации. Сами понимаете, чем это продиктовано. У вас в стране существуют такие же правила. Он обязан был сразу доложить начальству о знакомстве с гражданкой другого государства, но не сделал этого.
— Что его ждет? — устало спросила Кристи. — Насколько тяжелым считается это преступление по вашему кодексу?
Она уже все поняла. В реальном и жестоком мире их любовь стала жертвой нелепого раскола мира на Запад и Восток.
Григорий Алексеевич испытующе смотрел на нее. Он хотел быть уверенным, что правильно понимает её интонации. Лучше бы ему разобраться во всем сейчас.
— Я очень долго разговаривал с Конрадом. Он честно признался мне, что полюбил вас, что ради вас он нарушил свой долг. Он тяжело переживает случившееся, но говорит только о вас. Он очень огорчен, что вовлек вас в такую неприятную историю.
— Так что с ним будет? — упрямо переспросила Кристи.
— Ни-че-го, — отчеканил Григорий Алексеевич. — Я убедил свое начальство в том, что за любовь нельзя наказывать. Он прекрасный молодой человек, хороший специалист, которого ждет большое будущее.
— Спасибо вам. — Кристи улыбнулась впервые за весь этот долгий день, и Григорий Алексеевич убедился в том, что улыбка у неё хорошая. Фотографии это скрытое очарование передать не могли.
— Я могу его увидеть? — нерешительно спросила Кристи. — Или меня сразу же вышлют?
Григорий Алексеевич вытащил из картонной папки какую-то бумагу и стал её рассматривать.
— В принципе вам разрешено остаться в Советском Союзе ещё на неделю. Разумеется, если вы этого хотите. Визу вам продлят в отделе виз и регистраций московской милиции в установленном порядке, — ответил он.
Кристи вскочила на ноги с такой легкостью, словно было раннее утро, а не поздняя ночь. Григорий Алексеевич позавидовал этой легкости. Ему вторая бессонная ночь давалась с трудом.
— Одна просьба, — усталым жестом остановил её Григорий Алексеевич. — Ради Конрада вам не следует никому рассказывать о том, что произошло. Протокол, составленный в милиции, я изъял.
— Я все понимаю, — серьезно сказала Кристи. — Это в моих интересах.
В её глазах не было ни капли иронии.
Конни ждал на скамейке у соседнего дома. Перед зданием отделения милиции скамеек не было. Увидев её, Конни бросился ей навстречу, потом остановился. «Он не знает, как ему поступить», — подумала Кристи. Она побежала к нему. Он молча сжал её в объятиях.
Кристи убедилась, что Григорий Алексеевич сдержал свое слово. Всей немецкой делегации предложили остаться ещё на неделю в Советском Союзе — просто на отдых — и повезли в Ленинград. А Кристи спокойно прожила эту неделю в трехкомнатной квартире приятеля Конни на Ломоносовском проспекте, и больше их никто не беспокоил.
Утром он ходил в магазин за едой, а она что-нибудь готовила, днем они гуляли в парке вокруг университета, вечером покупали билеты в кино. Кристи предпочитала советские фильмы, ей было любопытно увидеть, что представляет собой социалистическое кино. Конни выбирал иностранные фильмы.
Выстояв в очереди, Кристи посмотрела вместе с ним две новые советские комедии, но она не всегда понимала, почему зрители смеются.
Ночью они занимались любовью. Кристи хронически не высыпалась, и у неё под глазами залегли круги. Теперь она, как в детстве, прикладывалась на диванчик после обеда. Конни дремал прямо в кресле.
На Белорусском вокзале Кристи заплакала. Расставание было безумно печальным. Она чувствовала, что Конни не в своей тарелке, его гложут какие-то мысли. Когда они теперь смогут увидеться?
Когда поезд тронулся, Кристи уткнулась носом в какой-то журнал, который ей подсунул Конни вместе с домашними пирожками и яблоками — в дорогу, но читать не могла. Она думала только о Конни. Она полюбила его навсегда. Другого мужчины у неё не будет, решила она. Другой и не нужен.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Кристи поняла, что старая жизнь закончилась. Приятно было ощущать босыми ногами мокрый песок. Она надеялась, что это достаточно прочная почва для её новой жизни.
Лило, как из ведра, а Кристи все стояла и стояла во дворе.
Мать вышла на крыльцо и увидела, что Кристи стоит под дождем.
— Промокнешь. Немедленно иди домой! — закричала мать. — Лучше ничего не могла придумать?
Кристи с нежностью смотрела на маму, стоявшую под навесом.
— Марш в ванную! — приказала мать.
В ванной комнате Кристи сбросила мокрое платье, намылилась и опустилась в горячую воду. Кристи почему-то представила себя на студенческой вечеринке, где ребята наперебой станут приглашать её потанцевать. Она вынуждена будет им отказывать, потому что не любит танцевать. Это то, о чем однажды с ней говорила мама: как же ты собираешься делать то, что тебе не нравится, но что делать все равно придется?
— Кристи, не пытайтесь кому-то подражать, — сказал ей профессор на первом курсе. — Вы не похожи на других девушек, сохраните в себе эту самостоятельность.
Верхний свет в кабинете так и не зажгли, за что Кристи была только признательна. Она считала, что выглядит ужасно — после всей этой истории. Сумочку с дамскими принадлежностями у неё отобрали, и она даже не могла посмотреться в зеркальце.
Ей хотелось попроситься в туалетную комнату, чтобы умыться и причесаться, но она боялась прервать разговор с этим вполне располагающим к себе следователем. Впрочем, он не сказал, кто он такой. Она сама решила, что перед ней следователь.
Он просил называть его просто Григорием Алексеевичем. Большая настольная лампа под матерчатым абажуром освещала левую сторону его лица, оставляя в тени правую, поэтому Кристи невольно обращалась к светлой половине.
Она рассказала ему все, как на духу, со всеми подробностями и деталями. Она говорила торопливо, боясь, что следователю надоест слушать и её выставят. Но человек, просивший называть его запросто, по имени-отчеству, никуда не торопился. Он дал Кристи выговориться, потом, не теряя интереса к собеседнице, стал расспрашивать. О родителях, о детстве, об учебе в университете, о том, почему она приехала в СССР и что она здесь увидела.
— И вы любите Конрада? — вдруг просил он.
— Да.
В комнате повисла тишина. Григорий Алексеевич так же спокойно продолжал её рассматривать. Кристи сказала все, что могла, и её охватило ужасное ощущение полной безнадежности. Ей казалось, что это молчание продолжалось целую вечность, хотя на самом деле, вероятно, прошло всего лишь минут десять. Наконец Григорий Алексеевич заговорил:
— Мне нужно идти докладывать начальству. Вас пока что покормят.
Он вызвал дежурного, который увел Кристи.
Для начала Кристи попросилась в туалет и с наслаждением умылась, но не рискнула воспользоваться висевшим на стене мятым вафельным полотенцем, а обошлась собственным носовым платком. Критически осмотрела себя в маленьком зеркальце и решила, что она мало привлекательна. Слишком тонкие губы, тупой нос, широко расставленные глаза.
Ужасная мысль пришла ей в голову: что, если Конни рад возможности избавиться от нее, а она вроде как виснет у него на шее? Может, он, как это свойственно всем мужчинам, уже добился своего и теперь она ему нисколько не нужна?
Это подозрение отравило два часа ожидания. Ее отвели в буфет, где усталая официантка с кудряшками дала ей порцию сосисок с картофельным пюре и чашку горячего сладкого чая. Чай Кристи выпила с удовольствием и съела полсосиски под насмешливым взглядом дежурного милиционера, который, кряхтя и причмокивая, прикончил две порции под одобрительное нашептывание пухлой официантки.
В опустевшем коридоре, глядя в выщербленную стену, Кристи ждала решения своей судьбы почти до полуночи. Ее крепкая крестьянская природа начала брать верх, и постепенно она совершенно успокоилась. Кристи стало клонить в сон, и она бы, вероятно, уснула, если бы её не растолкали и не повели в кабинет к Григорию Алексеевичу.
Она посмотрела на него с сочувствием. Было видно, что следователь здорово устал, хотя вида не показывал. Глаза у него запали, но он слегко улыбался.
Посмотрел на Кристи оценивающе.
В девять часов вечера к нему в кабинет привели совершенно раздавленную девушку, которая была в ужасе от случившегося.
Сейчас, уже за полночь, перед ним сидела уставшая, но полностью владевшая собой женщина.
Его предупредили, что она чуть не заснула на скамье в коридоре отделения милиции — не многим это удавалось. Григорий Алексеевич сделал вывод, что перед ним женщина с сильным характером, самостоятельная и уверенная в себе, хотя ещё и очень неопытная.
С женщинами Григорий Алексеевич работал мало. Этим направлением ведали другие, поэтому он боялся промахнуться. Но право окончательного решения было за ним. И он решился.
— Я должен вам кое-кто рассказать, Кристина, — сказал он. — Я не работаю в милиции.
Он внимательно следил за её реакцией. Кристи вопросительно посмотрела на него.
— Я работаю в Комитете государственной безопасности СССР. Меня попросили заняться вашим делом, потому что товарищи из милиции подозрительно относятся к иностранцам или иностранкам, которые совершают что-то запрещенное, нарушают нормы общественной морали.
— Они решили, что я шпионка? — прервала его Кристи.
— Почти, — почему-то весело сказал Григорий Алексеевич.
Верхний свет он так и не включил. Но в сон Кристи больше не клонило. Настольная лампа по-прежнему бросала резкую тень на лицо следователя, который оказался не тем, за кого она его принимала.
— Наша милиция занимается только уголовными преступниками, у неё нет опыта работы с иностранцами, — продолжал Григорий Алексеевич.
Кристи наклонилась вперед:
— Надеюсь, вы меня не подозреваете в шпионаже?
Григорий Алексеевич ответил не сразу.
— Проблема не в вас, а в Конраде.
Теперь он говорил очень медленно, и Кристи ловила каждое его слово.
— Конрад не имел права не только приводить вас домой, но и вообще знакомиться с вами. Он совершил серьезный должностной проступок.
— Но почему? — взорвалась Кристи. — Неужели гражданам СССР запрещено любить граждан ФРГ?
— Конрад не простой гражданин, — ответил Григорий Алексеевич, словно не обратив внимания на её вспышку. — Он сотрудник Комитета государственной безопасности СССР.
И тут же добавил:
— Вас он не обманывал. Он действительно работает в радиомастерской, но мастерская принадлежит Комитету государственной безопасности, поэтому на Конрада тоже распространяются жесткие правила, принятые в нашей организации. Сами понимаете, чем это продиктовано. У вас в стране существуют такие же правила. Он обязан был сразу доложить начальству о знакомстве с гражданкой другого государства, но не сделал этого.
— Что его ждет? — устало спросила Кристи. — Насколько тяжелым считается это преступление по вашему кодексу?
Она уже все поняла. В реальном и жестоком мире их любовь стала жертвой нелепого раскола мира на Запад и Восток.
Григорий Алексеевич испытующе смотрел на нее. Он хотел быть уверенным, что правильно понимает её интонации. Лучше бы ему разобраться во всем сейчас.
— Я очень долго разговаривал с Конрадом. Он честно признался мне, что полюбил вас, что ради вас он нарушил свой долг. Он тяжело переживает случившееся, но говорит только о вас. Он очень огорчен, что вовлек вас в такую неприятную историю.
— Так что с ним будет? — упрямо переспросила Кристи.
— Ни-че-го, — отчеканил Григорий Алексеевич. — Я убедил свое начальство в том, что за любовь нельзя наказывать. Он прекрасный молодой человек, хороший специалист, которого ждет большое будущее.
— Спасибо вам. — Кристи улыбнулась впервые за весь этот долгий день, и Григорий Алексеевич убедился в том, что улыбка у неё хорошая. Фотографии это скрытое очарование передать не могли.
— Я могу его увидеть? — нерешительно спросила Кристи. — Или меня сразу же вышлют?
Григорий Алексеевич вытащил из картонной папки какую-то бумагу и стал её рассматривать.
— В принципе вам разрешено остаться в Советском Союзе ещё на неделю. Разумеется, если вы этого хотите. Визу вам продлят в отделе виз и регистраций московской милиции в установленном порядке, — ответил он.
Кристи вскочила на ноги с такой легкостью, словно было раннее утро, а не поздняя ночь. Григорий Алексеевич позавидовал этой легкости. Ему вторая бессонная ночь давалась с трудом.
— Одна просьба, — усталым жестом остановил её Григорий Алексеевич. — Ради Конрада вам не следует никому рассказывать о том, что произошло. Протокол, составленный в милиции, я изъял.
— Я все понимаю, — серьезно сказала Кристи. — Это в моих интересах.
В её глазах не было ни капли иронии.
Конни ждал на скамейке у соседнего дома. Перед зданием отделения милиции скамеек не было. Увидев её, Конни бросился ей навстречу, потом остановился. «Он не знает, как ему поступить», — подумала Кристи. Она побежала к нему. Он молча сжал её в объятиях.
Кристи убедилась, что Григорий Алексеевич сдержал свое слово. Всей немецкой делегации предложили остаться ещё на неделю в Советском Союзе — просто на отдых — и повезли в Ленинград. А Кристи спокойно прожила эту неделю в трехкомнатной квартире приятеля Конни на Ломоносовском проспекте, и больше их никто не беспокоил.
Утром он ходил в магазин за едой, а она что-нибудь готовила, днем они гуляли в парке вокруг университета, вечером покупали билеты в кино. Кристи предпочитала советские фильмы, ей было любопытно увидеть, что представляет собой социалистическое кино. Конни выбирал иностранные фильмы.
Выстояв в очереди, Кристи посмотрела вместе с ним две новые советские комедии, но она не всегда понимала, почему зрители смеются.
Ночью они занимались любовью. Кристи хронически не высыпалась, и у неё под глазами залегли круги. Теперь она, как в детстве, прикладывалась на диванчик после обеда. Конни дремал прямо в кресле.
На Белорусском вокзале Кристи заплакала. Расставание было безумно печальным. Она чувствовала, что Конни не в своей тарелке, его гложут какие-то мысли. Когда они теперь смогут увидеться?
Когда поезд тронулся, Кристи уткнулась носом в какой-то журнал, который ей подсунул Конни вместе с домашними пирожками и яблоками — в дорогу, но читать не могла. Она думала только о Конни. Она полюбила его навсегда. Другого мужчины у неё не будет, решила она. Другой и не нужен.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
У Вилли Кайзера все пошло наперекосяк — и на службе, и дома. После разрыва с женой он стал невнимательным, на совещаниях уходил в свои мысли. Подчиненные недоуменно переглядывались.
Затем по ведомству поползли слухи о том, что после выборов Вилли отправят в отставку. Скоро эти слухи достигли и ушей самого Кайзера. Это был ещё один удар, от которого трудно было оправиться.
Год назад Вилли Кайзер был назначен руководителем Федерального ведомства по охране конституции и за это время успел испортить отношения со всеми, с кем только мог.
— Под каждой овечьей шкурой обязательно прячется волк. И ведомство по охране конституции вынуждено считаться с этим обстоятельством. — Вилли Кайзер произносил эту фразу всякий раз, когда встречался с депутатами.
Депутаты подозревали его в том, что он пытается создать нечто среднее между нацистским гестапо и советским КГБ. Вилли Кайзер старался переубедить депутатов, но это у него не очень получалось. Депутаты органически не любят руководителей секретных служб.
Главу ведомства по охране конституции по его значимости в обществе можно сравнить с главой крупного концерна. Но у главы концерна работа надежнее.
Когда канцлер подписал приказ о назначении Вилли Кайзера руководителем ведомства, он сказал:
— Я ставлю перед вами четыре задачи. Во-первых, вы должны следить за левыми и правыми экстремистами, которые угрожают нашему обществу. Во-вторых, вы должны заняться террористами, которые недавно появились в республике. В-третьих, вы должны выявлять иностранных шпионов и, в-четвертых, проверять благонадежность государственных чиновников, имеющих доступ к государственной тайне.
Вилли Кайзер поклонился, пожал канцлеру руку и пошел служить.
Борьба с внутренним врагом во всех странах осуществляется полицейскими методами. Специальные службы получают право наряду с полицией проводить обыски, аресты и допросы.
В Федеративной Республике пошли иным путем.
После войны, когда Западная Германия ещё управлялась союзническим оккупационным командованием, американцы, англичане и французы решили, что ФРГ, конечно же, должна иметь контрразведку для борьбы с бывшими нацистами, а также с коммунистами, которые хотят захватить всю Германию. Но западногерманскую контрразведку лишили полицейских полномочий.
Ведомство по охране конституции не имеет права проводить аресты, обыски и допросы. Оно должно собирать информацию и анализировать её, а остальное — дело полиции, прокуратуры и судов.
Ветераны спецслужб считали, что немецкую контрразведку просто-напросто кастрировали. Но Вилли Кайзер и не думал нарушать эти правила. Если его в чем-то и можно было обвинить, это в прямолинейности. Он так и не понял, как важно сотрудничать с коллегами по правительству, и быстро поссорился с ключевыми министрами, в том числе с министром внутренних дел, который, по существу, был его начальником.
Вилли вырос в простой, но уважаемой семье. Его отец, лейтенант вермахта, участвовал в заговоре 20 июля 1944 года против Гитлера. Заговор не удался, его основных участников казнили. Среди них был и Кайзер-старший. После войны антифашистское прошлое отца открыло Вилли путь в юриспруденцию.
Западная Германия не знала, что делать со своими судьями и прокурорами. Все эти люди так или иначе участвовали в нацистских преступлениях. Но как можно избавиться от всех судей и от всех прокуроров?
Первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, которого ни в чем нельзя было обвинить, потому что он сам не сотрудничал с нацистами, решил, что придется строить новую страну с помощью старых нацистов. Других чиновников у него просто нет.
Практически все западные немцы, за исключением небольшого числа эмигрантов, участников Сопротивления и либеральных писателей, были против изгнания с работы чиновников бывшей нацистской империи. Никто не вправе их судить, говорили западные немцы, потому что никто не знает, как бы он сам повел себя в таких обстоятельствах.
Бывшие нацистские юристы отчаянно защищались: как можно осуждать деяния, которые совершались в полном согласии с существовавшими на тот момент законами? Один бывший нацистский судья предложил универсальную формулу самооправдания: «То, что было правильным вчера, не может быть неправильным сегодня».
Немецкие судьи, выносившие смертные приговоры во времена нацизма, поступали так не из жажды убийства. Немецкие судьи руководствовались своей глубокой и беспрекословной верой в авторитет власти. В Западной Германии их признали невиновными, потому что они действовали в рамках законов того времени.
Но канцлер Аденауэр хотел видеть и новое поколение юристов, не связанных с Третьим рейхом. Поэтому молодого Вилли Кайзера, сына известного антифашиста, после защиты докторской диссертации охотно взяли в прокуратуру. Он хорошо вел дела, умело выступал в суде и быстро продвигался по службе.
Но работа в прокуратуре не учит гибкости, умению сотрудничать и прощать другим мелкие слабости. Скорее, наоборот. С нравами правительственного бюрократического аппарата Вилли Кайзер познакомился, уже став главой ведомства по охране конституции, и слишком поздно понял, что, если хочешь удержаться на таком посту, надо учиться ладить с людьми.
Вилли попытался откровенно поговорить с самим канцлером, но в секретариате посоветовали до выборов канцлера пустяками не беспокоить, а текущие вопросы решать с министром внутренних дел. Но этого напыщенного индюка Кайзер на дух не переносил.
Тайные поездки в публичный дом в Гамбурге, о которых знал только его старый друг, на чью скромность он мог полностью положиться, приободрили Вилли. Он не знал, рискнет ли продолжать этот опыт, но кое-что в его жизни изменилось.
Наутро после посещения Гамбурга он приезжал на работу в приподнятом настроении. Таким его давно здесь не видели.
Первым делом Вилли Кайзер потребовал составить ему справки о левом терроризме и вероятных контактах ультралевых и палестинских террористов с Восточной Германией — для доклада правительству.
Его старший помощник фрау Марион работала с Вилли Кайзером почти двадцать лет. Она была старой девой, по-своему любила и почитала своего шефа. Много раз она выводила его, пьяного и плохо соображающего, через задний выход к машине, чтобы никто не увидел своего начальника в плохой форме. Опытный водитель служебной автомашины руководителя западногерманской госбезопасности был нем как рыба.
Фрау Марион позвонила начальникам двух отделов, чтобы они срочно подготовили Кайзеру справки, а сама стала соединять шефа с людьми, которые последние дни тщетно пытались связаться с ним по телефону.
Ровно в полдень первая справка была готова. В приемную Кайзера её принесла личный помощник начальника отдела по борьбе с правым и левым терроризмом Кристина фон Хассель.
Вот уже год она работала в ведомстве по охране конституции. Первый месяц осваивала новую специальность, а ещё через два месяца начальник отдела, отметив её уникальную работоспособность, преданность делу и блестящие аналитические способности, назначил её своей помощницей.
Кристина вошла в секретариат Вилли Кайзера с папкой в руках. Две машинистки выбивали дробь всеми десятью пальцами, прилизанный молодой человек за столиком в углу что-то записывал, прижав плечом телефонную трубку.
Фрау Марион придирчиво осмотрела Кристи. Она не одобряла молодых да ранних барышень, которые подозрительно быстро делают карьеру в чисто мужском обществе. Но придраться к Кристи было невозможно. Накрахмаленная белая блузка, идеально выглаженная темно-синяя юбка, аккуратная стрижка, минимум косметики, очки в тонкой золотой оправе.
Фрау Марион провела Кристи в небольшую приемную и, оставив одну, вошла в кабинет Кайзера. Кристи присела на краешек потертого кресла, положив папку на колени, обтянутые юбкой, и приготовилась ждать.
Ждать ей пришлось недолго. Из кабинета Кайзера вдруг донеслись раскаты начальнического баса. Дверь распахнулась, и в приемную вылетел багровый от гнева Вилли Кайзер. Он продолжал кричать:
— Я в отставку не уйду! Я его самого вышибу из правительства! Да я этого паршивого министра знаю как облупленного, со всеми его грязными делишками!
Вслед за Кайзером появилась взволнованная фрау Марион. Она не успела предупредить шефа, что в приемной сидит чужой человек.
— Господин директор, — остановила она Кайзера, — справка, которую вы заказывали, готова.
Вилли Кайзер повернулся в сторону Кристи. Несколько секунд он непонимающе смотрел на молодую серьезную женщину в очках. Потом, справившись с обуревавшими его чувствами, улыбнулся и протянул руку за папкой:
— Давайте вашу справку.
Кристи почувствовала запах коньяка, но опытная фрау Марион тут же выставила её из приемной.
— Вы свободны, милочка, — сказала она и распахнула перед ней дверь в секретариат.
Вернувшись к себе, Кристи никому не рассказала о том, чему она только что была свидетелем. Она села разбирать секретные бумаги, скопившиеся в сейфе, и несекретные, которые ждали своего часа в письменном столе. К концу дня эта работа была закончена. Кристи попрощалась с начальником и сдала в службу внутренней охраны ключ. Это был её последний рабочий день, она отправлялась в отпуск.
— Зимой? — удивлялись сослуживцы. — Зачем вы идете в отпуск зимой?
— Безумно люблю кататься на горных лыжах, — отвечала Кристи.
Она легко научилась лгать. Горные лыжи и зимние курорты она видела только в кино. Кристи, как и все, предпочла бы взять отпуск летом. Но ей не терпелось увидеть Конни. Ждать до лета не было сил.
В самолете Кристи думала о том, что больше года прошло с того момента, как на вокзале в Москве они с Конни расстались. За все это время она решилась написать ему всего три письма и от него получила два. Когда они прощались, Конни, помявшись, предложил:
— Мы оба попали в трудное положение. У вас не любят наших, а у нас — ваших. Я тебе дам адрес моего приятеля в Австрии. Дай и ты мне чей-нибудь адрес, чтобы мы могли переписываться. Но я думаю, что, пока ты на работу не устроишься, нам придется писать друг другу пореже.
В первый раз Кристи написала ему через полгода после того, как её взяли в ведомство по охране конституции. Она не подписалась, не указала обратного адреса на конверте и бросила его в почтовый ящик, когда ездила в Бонн на совещание.
Предложение поступить на службу в Федеральное ведомство по охране конституции было для неё приятным сюрпризом. Дело не только в том, что ей сразу же дали высокооплачиваемое место. Ей понравилась сама работа, требующая больших знаний и серьезного анализа. Ей поручили изучать связи немецких боевиков с ближневосточными террористическими организациями. Она должна была понять, кто и как помогает немецким террористам.
В венском аэропорту Кристи затерялась среди множества туристов, которые действительно обожают горнолыжный спорт. Это она предложила Конни встретиться в соседней Австрии, когда он написал, что имеет возможность ненадолго выехать за границу.
Во всем мире знают Австрию как славное местечко для зимнего и летнего отдыха. Желающих отдохнуть привлекают скалы, ледники, фантастические горные пейзажи, старые крестьянские усадьбы, национальные костюмы, сохранившиеся с древности красочные народные обычаи и тирольские песни.
Кристи сама назвала время встречи и определила маршрут. Изучая путеводители по Австрии, она думала о том, что, по существу, это первая в её жизни самостоятельная конспиративная операция.
Из Вены она отправилась в Леобен, второй по значению город федеральной земли Штирия. Это самый зеленый район Австрии. Почти половину его площади занимают леса, ещё одну четверть территории — поля, пастбища, виноградники и альпийские луга. Во времена Австро-Венгерской империи Леобен был сонной обителью пенсионеров, теперь это современный город.
Леобен показался Кристи музеем под открытым небом. Мужчины преспокойно ходили в живописной старомодной одежде — в куртках с зеленым воротником и в брюках с широкими лампасами. В таком штирийском костюме, пояснили Кристи, можно не только гулять по улицам, а и появляться в обществе.
Но на других мужчин Кристи не смотрела. Она считала минуты, оставшиеся до встречи с Конни, её Конни, который невероятным образом выбрался в Австрию, чтобы они могли повидаться.
Конрад Целлер сидел в холле гостиницы в большом мягком кресле. Его теплое с меховым воротником пальто и новенькая шляпа лежали рядом. В руках он держал венскую газету, но не читал, а смотрел на вход. Когда Кристи открыла стеклянную дверь, он бросил газету и почти побежал к ней. Они обнялись. Кристи прижалась к нему и закрыла глаза. Вместе, наконец-то они вместе. Какое счастье!
Конни снял номер на двоих в маленькой гостинице на окраине Леобена. Он предусмотрительно заказал обед и ужин в номер, и до следующего утра они из номера не вышли. Ужин был с шампанским, и Кристи огорчилась, что Конни тратит слишком много денег. Но он легкомысленно качнул головой. Они не виделись больше года, и такое событие просто необходимо отметить шампанским.
Кристи привезла ему в подарок несколько тщательно подобранных галстуков, темно-коричневый джемпер и дорогую электрическую бритву фирмы «Браун». Бритву Конни сразу же опробовал, крутясь перед небольшим зеркалом в тесной ванной комнатке отеля. А примерить джемпер он так и не успел, потому что Кристи вовсе не хотела, чтобы он одевался.
Год воздержания и ожидания лишил её прежней скромности. Когда они остались одни в номере и Конни запер дверь, она с таким пылом прижалась к нему всем телом, что Конни стало жарко. Они не захотели тратить впустую ни одной секунды. Она и раздеться не успела, как Конни уже вонзился в нее. «Делать это стоя? Боже мой, это же совершенно неприлично», — мелькнуло у неё в голове, но уже через секунду все это ровным счетом не имело никакого значения.
Они стащили с себя одежду уже только в ванной, вместе полезли под душ и здесь вновь любили друг друга. Кристи обеими руками держалась за стойку старого душа, струи воды били её прямо в лицо, и она с ума сходила от счастья.
Конни заснул сразу, как только они улеглись на широкую двуспальную кровать. Кристи укрыла его простыней и, надев привезенную с собой пижаму, прикорнула рядом. Когда Конни проснулся, то, ни слова не говоря, стащил с неё эту пижаму, и все началось сначала. В первый день поговорить им так и не удалось.
На следующее утро она повела Конни на прогулку. Все было, как раньше: она рассказывала, он слушал. Только когда они присели на скамейку на центральной площади города, Конни вдруг сказал:
Затем по ведомству поползли слухи о том, что после выборов Вилли отправят в отставку. Скоро эти слухи достигли и ушей самого Кайзера. Это был ещё один удар, от которого трудно было оправиться.
Год назад Вилли Кайзер был назначен руководителем Федерального ведомства по охране конституции и за это время успел испортить отношения со всеми, с кем только мог.
— Под каждой овечьей шкурой обязательно прячется волк. И ведомство по охране конституции вынуждено считаться с этим обстоятельством. — Вилли Кайзер произносил эту фразу всякий раз, когда встречался с депутатами.
Депутаты подозревали его в том, что он пытается создать нечто среднее между нацистским гестапо и советским КГБ. Вилли Кайзер старался переубедить депутатов, но это у него не очень получалось. Депутаты органически не любят руководителей секретных служб.
Главу ведомства по охране конституции по его значимости в обществе можно сравнить с главой крупного концерна. Но у главы концерна работа надежнее.
Когда канцлер подписал приказ о назначении Вилли Кайзера руководителем ведомства, он сказал:
— Я ставлю перед вами четыре задачи. Во-первых, вы должны следить за левыми и правыми экстремистами, которые угрожают нашему обществу. Во-вторых, вы должны заняться террористами, которые недавно появились в республике. В-третьих, вы должны выявлять иностранных шпионов и, в-четвертых, проверять благонадежность государственных чиновников, имеющих доступ к государственной тайне.
Вилли Кайзер поклонился, пожал канцлеру руку и пошел служить.
Борьба с внутренним врагом во всех странах осуществляется полицейскими методами. Специальные службы получают право наряду с полицией проводить обыски, аресты и допросы.
В Федеративной Республике пошли иным путем.
После войны, когда Западная Германия ещё управлялась союзническим оккупационным командованием, американцы, англичане и французы решили, что ФРГ, конечно же, должна иметь контрразведку для борьбы с бывшими нацистами, а также с коммунистами, которые хотят захватить всю Германию. Но западногерманскую контрразведку лишили полицейских полномочий.
Ведомство по охране конституции не имеет права проводить аресты, обыски и допросы. Оно должно собирать информацию и анализировать её, а остальное — дело полиции, прокуратуры и судов.
Ветераны спецслужб считали, что немецкую контрразведку просто-напросто кастрировали. Но Вилли Кайзер и не думал нарушать эти правила. Если его в чем-то и можно было обвинить, это в прямолинейности. Он так и не понял, как важно сотрудничать с коллегами по правительству, и быстро поссорился с ключевыми министрами, в том числе с министром внутренних дел, который, по существу, был его начальником.
Вилли вырос в простой, но уважаемой семье. Его отец, лейтенант вермахта, участвовал в заговоре 20 июля 1944 года против Гитлера. Заговор не удался, его основных участников казнили. Среди них был и Кайзер-старший. После войны антифашистское прошлое отца открыло Вилли путь в юриспруденцию.
Западная Германия не знала, что делать со своими судьями и прокурорами. Все эти люди так или иначе участвовали в нацистских преступлениях. Но как можно избавиться от всех судей и от всех прокуроров?
Первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, которого ни в чем нельзя было обвинить, потому что он сам не сотрудничал с нацистами, решил, что придется строить новую страну с помощью старых нацистов. Других чиновников у него просто нет.
Практически все западные немцы, за исключением небольшого числа эмигрантов, участников Сопротивления и либеральных писателей, были против изгнания с работы чиновников бывшей нацистской империи. Никто не вправе их судить, говорили западные немцы, потому что никто не знает, как бы он сам повел себя в таких обстоятельствах.
Бывшие нацистские юристы отчаянно защищались: как можно осуждать деяния, которые совершались в полном согласии с существовавшими на тот момент законами? Один бывший нацистский судья предложил универсальную формулу самооправдания: «То, что было правильным вчера, не может быть неправильным сегодня».
Немецкие судьи, выносившие смертные приговоры во времена нацизма, поступали так не из жажды убийства. Немецкие судьи руководствовались своей глубокой и беспрекословной верой в авторитет власти. В Западной Германии их признали невиновными, потому что они действовали в рамках законов того времени.
Но канцлер Аденауэр хотел видеть и новое поколение юристов, не связанных с Третьим рейхом. Поэтому молодого Вилли Кайзера, сына известного антифашиста, после защиты докторской диссертации охотно взяли в прокуратуру. Он хорошо вел дела, умело выступал в суде и быстро продвигался по службе.
Но работа в прокуратуре не учит гибкости, умению сотрудничать и прощать другим мелкие слабости. Скорее, наоборот. С нравами правительственного бюрократического аппарата Вилли Кайзер познакомился, уже став главой ведомства по охране конституции, и слишком поздно понял, что, если хочешь удержаться на таком посту, надо учиться ладить с людьми.
Вилли попытался откровенно поговорить с самим канцлером, но в секретариате посоветовали до выборов канцлера пустяками не беспокоить, а текущие вопросы решать с министром внутренних дел. Но этого напыщенного индюка Кайзер на дух не переносил.
Тайные поездки в публичный дом в Гамбурге, о которых знал только его старый друг, на чью скромность он мог полностью положиться, приободрили Вилли. Он не знал, рискнет ли продолжать этот опыт, но кое-что в его жизни изменилось.
Наутро после посещения Гамбурга он приезжал на работу в приподнятом настроении. Таким его давно здесь не видели.
Первым делом Вилли Кайзер потребовал составить ему справки о левом терроризме и вероятных контактах ультралевых и палестинских террористов с Восточной Германией — для доклада правительству.
Его старший помощник фрау Марион работала с Вилли Кайзером почти двадцать лет. Она была старой девой, по-своему любила и почитала своего шефа. Много раз она выводила его, пьяного и плохо соображающего, через задний выход к машине, чтобы никто не увидел своего начальника в плохой форме. Опытный водитель служебной автомашины руководителя западногерманской госбезопасности был нем как рыба.
Фрау Марион позвонила начальникам двух отделов, чтобы они срочно подготовили Кайзеру справки, а сама стала соединять шефа с людьми, которые последние дни тщетно пытались связаться с ним по телефону.
Ровно в полдень первая справка была готова. В приемную Кайзера её принесла личный помощник начальника отдела по борьбе с правым и левым терроризмом Кристина фон Хассель.
Вот уже год она работала в ведомстве по охране конституции. Первый месяц осваивала новую специальность, а ещё через два месяца начальник отдела, отметив её уникальную работоспособность, преданность делу и блестящие аналитические способности, назначил её своей помощницей.
Кристина вошла в секретариат Вилли Кайзера с папкой в руках. Две машинистки выбивали дробь всеми десятью пальцами, прилизанный молодой человек за столиком в углу что-то записывал, прижав плечом телефонную трубку.
Фрау Марион придирчиво осмотрела Кристи. Она не одобряла молодых да ранних барышень, которые подозрительно быстро делают карьеру в чисто мужском обществе. Но придраться к Кристи было невозможно. Накрахмаленная белая блузка, идеально выглаженная темно-синяя юбка, аккуратная стрижка, минимум косметики, очки в тонкой золотой оправе.
Фрау Марион провела Кристи в небольшую приемную и, оставив одну, вошла в кабинет Кайзера. Кристи присела на краешек потертого кресла, положив папку на колени, обтянутые юбкой, и приготовилась ждать.
Ждать ей пришлось недолго. Из кабинета Кайзера вдруг донеслись раскаты начальнического баса. Дверь распахнулась, и в приемную вылетел багровый от гнева Вилли Кайзер. Он продолжал кричать:
— Я в отставку не уйду! Я его самого вышибу из правительства! Да я этого паршивого министра знаю как облупленного, со всеми его грязными делишками!
Вслед за Кайзером появилась взволнованная фрау Марион. Она не успела предупредить шефа, что в приемной сидит чужой человек.
— Господин директор, — остановила она Кайзера, — справка, которую вы заказывали, готова.
Вилли Кайзер повернулся в сторону Кристи. Несколько секунд он непонимающе смотрел на молодую серьезную женщину в очках. Потом, справившись с обуревавшими его чувствами, улыбнулся и протянул руку за папкой:
— Давайте вашу справку.
Кристи почувствовала запах коньяка, но опытная фрау Марион тут же выставила её из приемной.
— Вы свободны, милочка, — сказала она и распахнула перед ней дверь в секретариат.
Вернувшись к себе, Кристи никому не рассказала о том, чему она только что была свидетелем. Она села разбирать секретные бумаги, скопившиеся в сейфе, и несекретные, которые ждали своего часа в письменном столе. К концу дня эта работа была закончена. Кристи попрощалась с начальником и сдала в службу внутренней охраны ключ. Это был её последний рабочий день, она отправлялась в отпуск.
— Зимой? — удивлялись сослуживцы. — Зачем вы идете в отпуск зимой?
— Безумно люблю кататься на горных лыжах, — отвечала Кристи.
Она легко научилась лгать. Горные лыжи и зимние курорты она видела только в кино. Кристи, как и все, предпочла бы взять отпуск летом. Но ей не терпелось увидеть Конни. Ждать до лета не было сил.
В самолете Кристи думала о том, что больше года прошло с того момента, как на вокзале в Москве они с Конни расстались. За все это время она решилась написать ему всего три письма и от него получила два. Когда они прощались, Конни, помявшись, предложил:
— Мы оба попали в трудное положение. У вас не любят наших, а у нас — ваших. Я тебе дам адрес моего приятеля в Австрии. Дай и ты мне чей-нибудь адрес, чтобы мы могли переписываться. Но я думаю, что, пока ты на работу не устроишься, нам придется писать друг другу пореже.
В первый раз Кристи написала ему через полгода после того, как её взяли в ведомство по охране конституции. Она не подписалась, не указала обратного адреса на конверте и бросила его в почтовый ящик, когда ездила в Бонн на совещание.
Предложение поступить на службу в Федеральное ведомство по охране конституции было для неё приятным сюрпризом. Дело не только в том, что ей сразу же дали высокооплачиваемое место. Ей понравилась сама работа, требующая больших знаний и серьезного анализа. Ей поручили изучать связи немецких боевиков с ближневосточными террористическими организациями. Она должна была понять, кто и как помогает немецким террористам.
В венском аэропорту Кристи затерялась среди множества туристов, которые действительно обожают горнолыжный спорт. Это она предложила Конни встретиться в соседней Австрии, когда он написал, что имеет возможность ненадолго выехать за границу.
Во всем мире знают Австрию как славное местечко для зимнего и летнего отдыха. Желающих отдохнуть привлекают скалы, ледники, фантастические горные пейзажи, старые крестьянские усадьбы, национальные костюмы, сохранившиеся с древности красочные народные обычаи и тирольские песни.
Кристи сама назвала время встречи и определила маршрут. Изучая путеводители по Австрии, она думала о том, что, по существу, это первая в её жизни самостоятельная конспиративная операция.
Из Вены она отправилась в Леобен, второй по значению город федеральной земли Штирия. Это самый зеленый район Австрии. Почти половину его площади занимают леса, ещё одну четверть территории — поля, пастбища, виноградники и альпийские луга. Во времена Австро-Венгерской империи Леобен был сонной обителью пенсионеров, теперь это современный город.
Леобен показался Кристи музеем под открытым небом. Мужчины преспокойно ходили в живописной старомодной одежде — в куртках с зеленым воротником и в брюках с широкими лампасами. В таком штирийском костюме, пояснили Кристи, можно не только гулять по улицам, а и появляться в обществе.
Но на других мужчин Кристи не смотрела. Она считала минуты, оставшиеся до встречи с Конни, её Конни, который невероятным образом выбрался в Австрию, чтобы они могли повидаться.
Конрад Целлер сидел в холле гостиницы в большом мягком кресле. Его теплое с меховым воротником пальто и новенькая шляпа лежали рядом. В руках он держал венскую газету, но не читал, а смотрел на вход. Когда Кристи открыла стеклянную дверь, он бросил газету и почти побежал к ней. Они обнялись. Кристи прижалась к нему и закрыла глаза. Вместе, наконец-то они вместе. Какое счастье!
Конни снял номер на двоих в маленькой гостинице на окраине Леобена. Он предусмотрительно заказал обед и ужин в номер, и до следующего утра они из номера не вышли. Ужин был с шампанским, и Кристи огорчилась, что Конни тратит слишком много денег. Но он легкомысленно качнул головой. Они не виделись больше года, и такое событие просто необходимо отметить шампанским.
Кристи привезла ему в подарок несколько тщательно подобранных галстуков, темно-коричневый джемпер и дорогую электрическую бритву фирмы «Браун». Бритву Конни сразу же опробовал, крутясь перед небольшим зеркалом в тесной ванной комнатке отеля. А примерить джемпер он так и не успел, потому что Кристи вовсе не хотела, чтобы он одевался.
Год воздержания и ожидания лишил её прежней скромности. Когда они остались одни в номере и Конни запер дверь, она с таким пылом прижалась к нему всем телом, что Конни стало жарко. Они не захотели тратить впустую ни одной секунды. Она и раздеться не успела, как Конни уже вонзился в нее. «Делать это стоя? Боже мой, это же совершенно неприлично», — мелькнуло у неё в голове, но уже через секунду все это ровным счетом не имело никакого значения.
Они стащили с себя одежду уже только в ванной, вместе полезли под душ и здесь вновь любили друг друга. Кристи обеими руками держалась за стойку старого душа, струи воды били её прямо в лицо, и она с ума сходила от счастья.
Конни заснул сразу, как только они улеглись на широкую двуспальную кровать. Кристи укрыла его простыней и, надев привезенную с собой пижаму, прикорнула рядом. Когда Конни проснулся, то, ни слова не говоря, стащил с неё эту пижаму, и все началось сначала. В первый день поговорить им так и не удалось.
На следующее утро она повела Конни на прогулку. Все было, как раньше: она рассказывала, он слушал. Только когда они присели на скамейку на центральной площади города, Конни вдруг сказал: