Модезитт Лиланд Экстон. Башни Заката

   – О, серебряная маковка вернулся!
   – Никак у него темечко и вправду из серебра. Помнишь, как огрел его Джеро?
   Он молча направляется к своей койке, стараясь не смотреть на единственную пустую лежанку. Ту, которую занимал певец. Скоро ее займет другой приговоренный, а песня Редрика так и останется недопетой.
   Надо бежать... бежать, пока Белые маги не узнали, что к нему возвращается память. Теперь он знает о своих былых умениях, но понятия не имеет – на что способен сейчас.
   Пелену дождя над каньоном рассекает молния, следом доносится раскат грома. Дождь продолжает барабанить по крыше. Порывы влажного ветра то и дело врываются в дверь барака.
   Пульсирующая боль в голове немного стихает. Юноша, подобравшись к краю койки, начинает слезать вниз. Его нога никак не может нащупать опору.
   – Эй, лежал бы ты лучше на месте...
   – Серебряная макушка, куда?..
   Не откликаясь, с отсутствующим выражением лица, он ковыляет к выходу. Останавливается в проеме, глядя на дождь. Мир перед его глазами то расплывается, то двоится, но, хотя и с трудом, с болью, к нему возвращается прежнее видение.
   Ливень еще продлится, но недолго.
   Стражи стоят под парусиной, лениво переговариваясь.
   Спустя мгновение юноша выходит под дождь и легким шагом направляется на восток, круто забирая в сторону незаконченного парапета, отделяющего дорогу от дренажного канала.
   «...глянь, тыква серебряная!.. еще пуще спятил...»
   «...стой, куда тебя...»
   Но он не спятил. Напротив – хотя бы отчасти обрел рассудок. И знает, что может ускользнуть от магов лишь во время грозы или бури.
   – Джеро, забери идиота!
   Узник ускоряет шаг. До ограждения акведука остается не больше пяти локтей.
   Помешкав, рослый страж обнажает меч и пускается вдогонку, но скользкие от влаги камни мешают ему бежать.
   – Беги! Беги, серебряная макушка! – кричит кто-то из барака.
   – Молчать! – рявкает крепко отстающий от беглеца охранник.
   Со стороны может показаться, будто за полупрозрачным занавесом дождя разыгрывается беззвучная пьеса.
   Пленник быстро ковыляет к парапету и вдруг замирает, словно пытаясь сосредоточиться. Страж догоняет его с мечом наготове.
   Яростный порыв ветра хлещет водой в лицо стража так, что тот вынужден остановиться и проморгаться.
   Беглец перекидывается через стену. На виду остается лишь одна рука, уцепившаяся за край парапета.
   Страж подлетает к стене с занесенным клинком, смотрит вниз, отступает и кричит:
   – Он пропал! Свалился в канал!
   Его голос заглушается дождем и ветром.
   – Как свалился? Куда? – второй страж присоединяется к первому возле ограждения, но спустя миг, то и дело оглядываясь через плечо в ту сторону, где исчез пленник, оба спешат к фургону, где размещаются Белые маги.
   Грохот и звон.
   Пронзительный свист.
   Новые и новые стражи спешат к каналу, бегут вдоль русла, проклиная дождь, ветер и бурлящую воду.
   Оказавшись во власти бурного потока, беглец пытается расслабиться и сберечь силы, отдав себя во власть течения. Он не успевает сделать и двух вздохов, как его проносит мимо временных ворот, отделяющих дорогу от строительного лагеря. Каторжного лагеря, представлявшего собой его маленькую вселенную... Сколько же времени это продолжалось? Вопрос остается без ответа. Сейчас его жизнь состоит из двух частей: проведенной в плену у Белых магов и той, что начинает к нему возвращаться. Беспамятство и плен могли исчисляться неделями, месяцами, а возможно, даже годами.
   По мере того как его относит от центра грозы, поток становится не столь стремительным. Беглец старается оглядеться, а потом начинает подгребать. Еще через некоторое время его ноги начинают отталкиваться от донных камней. Глаза при этом неотрывно следят за берегом.
   И тут впереди вырастает стремительно приближающийся мост.
   Полувплавь, полувброд юноша бросается к северной стороне канала и успевает ухватиться за каменный береговой устой.
   Задыхаясь и хрипя, беглец цепляется пальцами в почти незаметные зазоры между камнями кладки. Ценой неимоверных усилий ему удается вытащить свое тело из воды на каменную насыпь, пологий склон, за которым начинается помянутая целительницей долина. Взобраться по насыпке тоже оказывается непросто, но в конце концов он ставит хлюпающий сапог на траву. Перед ним луг, окаймленный дубами и можжевельником. Позади – каменный мост, переброшенный через утихающий поток.
   Вскоре по чародейской дороге рысью помчатся всадники – нельзя попадаться им на глаза.
   Выбиваясь из сил, он ковыляет по высокой, по колено, траве к можжевеловому подлеску. Там можно будет укрыться среди кустов и деревьев.
   Беглец поспевает к опушке как раз тогда, когда по каньону эхом разносится стук копыт. Конский топот нарастает, потом начинает удаляться. Юноша, уже совершенно обессиленный, продирается сквозь ветви и взбирается на гребень холмистой гряды.
   Холодный дождь хлещет лохмотья на его спине, но он почти не чувствует холода и рад дождю – своему главному прикрытию. Как только завеса падающей воды исчезнет, Белые маги либо собаки-ищейки смогут взять его след. Значит, к тому времени ему следует уйти как можно дальше.
   Лишь изредка переводя дух, он идет, идет и идет весь день, пока, перевалив гребень, не спускается в речную долину.
   Ближе к вечеру дождь сходит на нет, и по прояснившемуся сине-зеленому небу стремительно бегут гонимые ветром белые облака. Только тогда беглец позволяет себе отдых на краю ягодной полянки. Даже основательно оторвавшись от преследователей, он первым делом ищет укрытие. Забившись в ложбинку, образованную валуном и упавшим деревом, он начинает медленно поедать темно-пурпурные ягоды.
   Свернувшись в клубок, беглец радуется тому, что вырос на Крыше Мира, где царит настоящий холод. Он пытается собрать воедино бесчисленные, несвязные обрывки воспоминаний, возвращенных ему целительницей. Была ли она Мегерой? Или иным орудием судеб и фурий, о каких повествует Предание?
   Среброволосый юноша погружается в полусон, и к нему является череда видений, уносящих в прошлое.

XL

   – Признаю, что действовать с наполовину опустошенным сознанием непросто, – криво улыбается Мегера. – Но мне случалось преодолевать и более серьезные препятствия.
   – Ты здесь с прошлой весны, а скоро уже конец года. Надолго еще собираешься задержаться? – спрашивает герцог Монтгрен.
   – Я делаю, что могу, кузен. Но учитывая мою неполноценность... – на ее лице снова появляется кривая улыбка. – Я задержусь ровно столько, сколько потребуется.
   – Но не хочешь же ты сказать...
   – Насколько потребуется. Он или выздоровеет и убежит или умрет. Последний выход был бы, наверное, самым легким для тебя или моей дорогой сестрицы. Но я делаю все, чтобы помочь, ему разорвать заклятье. Правда, – добавляет она, помедлив, – я не слишком хорошо обучена. О чем опять же позаботилась дорогая сестрица. Так что, возможно, мне еще немало времени придется пользоваться твоим гостеприимством.
   – Которое мне придется оказывать, – холодно отзывается герцог.
   – Ну что ж, каждому из нас приходится нести свою ношу, – она поворачивается к старинному письменному столу и неожиданно вздрагивает.
   Герцог, не заметив ее растерянности, медленно качает головой.
   – Ааааа!..
   Рыжеволосая женщина падает на колени. Ее глаза широко раскрыты, но ничего не видят, ибо сознание захвачено бурным, немыслимым, кошмарным водоворотом чужих воспоминаний.
   Невысокий, изящно одетый мужчина, только что державший ее за руку, отшатывается, расплескав из кубка красное вино. Темные, похожие на кровь пятна расплываются на старинном хаморианском ковре.
   Прежде чем герцог успевает поставить свой кубок на стол, его кузина уже лежит ничком. Она потеряла сознание.
   – И что теперь? – бормочет он, опускаясь на колени рядом с женщиной. – Хелисс! Хелисс! Что же теперь?

Часть вторая
МАГ-БУРЕНОСЕЦ

XLI

 
Юноша с душою рьяной и на лыжах ветроносных,
Презирая все препоны, с крутизны стремглав спустился.
Спрятав меч в дорожном вьюке, воедино с вьюгой слился
Юноша с душою рьяной и на лыжах ветроносных
Обгоняя бурю, мчался он с челом посеребренным
И, покинув Крышу Мира, что поверх лесов зеленых,
Дивной магии навстречу устремился окрылено
Юноша с душою рьяной и на лыжах ветроносных.
Он отважно углубился в сердце льдов, во тьму утесов,
Роскошь, негу и довольство при дворе тирана бренном
Прочь отринув ради чувства, что бесценно и нетленно,
Юноша с душою рьяной и на лыжах ветроносных.
Долго рыскали по скалам сонмы стражей неустанных,
Пробирались меж утесов, гущу елей прорежали.
Не нашли они пропажу, хоть и ревностно искали
Юношу с душою рьяной и на лыжах ветроносных.
 

Юноша с душою рьяной.

Анонимный автор из Сарроннина.

XLII

   Из-под нависающего выступа Креслин внимательно изучает противоестественно безоблачный южный небосклон. И видит, как над тем местом, где чародейская дорога прорезает Рассветные Отроги, выписывает круги пара стервятников.
   Как набрался он смелости прыгнуть прямо в поток, который унес его от стражей Белой дороги? Как вернулась к нему память? Способствовала тому целительница или кто-то другой? Ответов нет, но так или иначе – он бежал. И понимает, что попадись он снова, бежать во второй раз не удастся.
   На востоке кружит еще одна пара остроглазых крылатых хищников. А хаотическое переплетение воздушных потоков указывает на смещение гроз на восток и запад. Отдыхая под каменным козырьком, беглец замечает еще одну тонкую сверкающую полоску – еще один воздушный поток, который, возможно, и поможет ему уйти на восток.
   Столь же хаотично кружат и его мысли, ибо сейчас он одновременно и «серебряная башка», и Креслин. И у каждого из этих двоих – свое воспоминание о вчерашнем дне. Один помнит каторжный лагерь, другой – светящиеся белым камни Фэрхэвена. И гитариста, которому разрешалось играть лишь за толстыми стенами таверны.
   Музыка... Почему они ее так не любят? Этот вопрос кажется очень важным, но ответа на него нет. А самый главный вопрос – кто же он сам такой?
   Он мужчина. Мужчина, способный видеть музыку и упорядоченную гармонию, лежащую в ее основе. Мужчина, владеющий луком и клинком лучше многих. Мужчина, способный касаться ветров и направлять их по своему желанию. Мужчина, плохо знающий жизнь, кроме, может быть, жизни на Крыше Мира. И еще хуже знающий женщин, хотя он и вырос среди них. Мужчина, не имеющий ни малейшего представления о своем предназначении и своей судьбе.
   В его мысли ворвалась слышанная неведомо когда и где фраза: «Ты можешь бежать навстречу судьбе, но не от нее...»
   Но какова же она, его судьба? Он не музыкант, не солдат, не школяр... Где же его место? И почему белые птицы и стервятники кружат по небу, высматривая его?
   Впрочем, эти вопросы едва ли помогут укрыться от магов. Или раздобыть пропитание.
   Стервятники смещают свои круги все дальше на север, ближе к его укрытию. После долгой ходьбы боль в пятке снова усилилась. Впрочем, целительница не только прочистила язву, но каким-то образом ускорила процесс выздоровления. Креслин помнит прикосновения ее рук к его стопе, а потом ко лбу.
   Но... кто? Почему? Кто-то противостоит Белым магам и потому готов оказать ему помощь, не объясняя причин, хотя идет при этом на огромный риск. И все-таки целительница – вовсе не таинственная, призрачная Мегера.
   Беглец снова забивается под навес, пытаясь трезво обдумать свои дальнейшие шаги. Погода терпимая, а вот поживиться здесь в эту пору почти нечем, тогда как в Кертисе или Сарроннине близится пора уборки урожая. Из одежды на нем только туника без рукавов, линялые брюки и дорожные сапоги. Нет ножа, нет даже пояса.
   Так как же ему укрыться от Белых магов? Любая попытка коснуться ветров немедленно привлечет их внимание. Он шарит взглядом по каменистому склону, поросшему редкими сосенками, и хрипло смеется.
   Терпение. Все, что ему требуется это терпение. И готовность есть все, что пригодно в пищу. Всеми теми ночами, которыми он будет двигаться к равнинам Кертиса. Любой ценой ему необходимо пробраться в Монтгрен.
   Креслин делает глубокий вздох, потом другой. Нужно расслабиться и как следует отдохнуть до темноты – времени, когда крылатые хищники не так зорки.

XLIII

   По проселочной дороге, сгорбившись и временами прихрамывая, плетется одетый в лохмотья человек. Один его глаз прикрывает квадратная нашлепка, в руке – грубый, но крепкий дорожный посох.
   На ходу Креслин спрашивает себя, почему он пересекает эти равнины, направляясь на восток? Ведь на востоке хозяйничают маги, желающие не то убить его, не то свести с ума!
   «Да потому, что это кажется правильным», – отвечает юноша сам себе, поскольку другого собеседника у него нет.
   Рисковать своей шеей кажется правильным?..
   Однако ветра ведут его не к Белым магам. Он идет по едва заметной тропе, не являющейся ни Белой, ни Черной, но соединяющей черты того и другого цвета.
   Даже погруженный в раздумья, Креслин помнит о необходимости горбиться, шаркать и ковылять сильнее, едва на дороге появляется фургон. Поравнявшись с путниками, он просяще протягивает руку. Мужчина и женщина на козлах, едва взглянув в его сторону, бросают медяк. Он подбирает с земли монету и прячет ее.
   Фургон проезжает, дорога пустеет, и Креслин позволяет себе чуточку выпрямиться.

XLIV

   – Нет! – женщина с криком выскакивает из боковой двери трактира, но не успевает сделать и пары шагов, как сзади ее хватают за шиворот. Блуза с треском рвется, обнажая плечо со ссадиной и полную грудь.
   – Я тебе покажу, как разливать хорошее вино! – худощавый мужчина со шрамом хватает полногрудую женщину за руку и тащит к наполненной жидкой грязью придорожной канаве. – Ты у меня попомнишь!
   – Я больше не буду! Я буду стараться! Не надо!
   Эту сцену со смехом наблюдают двое вышибал. Служанка, стоявшая на крыльце дома напротив, отводит глаза и торопливо заходит внутрь.
   Трактирщик награждает свою жертву увесистыми оплеухами. Заслышав приближающийся стук копыт, он на миг мешкает, но тут же замахивается вновь.
   Рыжеволосая всадница осаживает лошадь. Трактирщик не смотрит в ее сторону, но его рука замирает в воздухе.
   – Госпожа, прошу... помоги!
   – Ну конечно!.. – хохочет трактирщик. – Так все и бросятся тебе помогать! Кому – никчемной потаскушке, выплескивающей вино на посетителей!.. Посетителей, которые платят деньги. А вино какое – наилучшее сутианское!
   – Они хотели не только вина... – оправдывается служанка.
   Позади рыжеволосой всадницы, сохраняя почтительное расстояние, осаживают коней двое спилдараских наемников.
   – С какой стати я должна тебе помогать? – холодно осведомляется рыжеволосая.
   – Если милостивой госпоже не угодно... – лепечет служанка, опустив покрасневшие глаза.
   – То умолять ты не станешь, – отстраненным тоном заканчивает за нее всадница.
   – Она у нас такая, – встревает трактирщик, все еще держа служанку за плечо. – Вечно кобенится.
   – Вот как? Рассчитывать на вежливое обращение, по-твоему, значит кобениться? – в голосе всадницы начинает звучать сталь.
   – Вежливого обращения заслуживают в первую очередь посетители.
   Скользнув взглядом по ссадинам на обнаженном плече девицы и повернувшись к трактирщику, рыжеволосая иронически спрашивает:
   – И ты настаиваешь, чтобы она обращалась с ними очень вежливо?
   – Дело есть дело, – ворчливо, но уже осторожничая, отвечает трактирщик. – Работала ведь раньше – и ничего...
   Служанка стоит выпрямившись. Глаза ее обращены не к хозяину и не ко всаднице, а в сторону одетых в голубое молчаливых наемников. Слезы текут по щекам, но она не делает даже попытки смахнуть или утереть их.
   – Отпусти ее, – равнодушным тоном произносит рыжеволосая.
   – А кто заплатит неустойку? У нас договор! – взрывается трактирщик.
   – Я не... – начинает было служанка, но умолкает под взглядом рыжеволосой.
   – Сильно сомневаюсь, – произносит та, – чтобы законы герцога разрешали заключение договоров на отработку детьми долгов родителей.
   – Э... – трактирщик поспешно закрывает рот.
   – Конечно, – продолжает всадница, – не все в жизни делается по закону, так что держи.
   Она тянется к поясу и, достав монету, бросает ему.
   Чтобы поймать золотой, трактирщик отпускает плечо служанки.
   – И все?.. – бормочет он.
   – Это гораздо больше, чем ты заслуживаешь, – заявляет всадница.
   Трактирщик переводит озлобленный взгляд с рыжеволосой на ее наемников.
   – Даже и не думай ни о чем подобном, – предупреждает женщина. – Не то мой дорогой кузен велит снести тебе голову.
   – Кузен?.. – не понимает трактирщик.
   – Корвейл. Герцог.
   Худощавый мужчина бледнеет. Служанка отступает от него на шаг, придерживая рукой разорванную блузу, и нервно облизывает губы.
   – Ладно, – ворчит трактирщик, – забирай эту шваль, и делу конец.
   – Еще не все, – произносит рыжеволосая. Трактирщик пятится.
   – Женщина – не вещь! – в голосе всадницы слышится угроза, а на кончиках ее пальцев разгорается свет. Сорвавшийся с них огненный шар проносится у самого уха трактирщика. – Полагаю, теперь ты это запомнишь!
   Она разражается резким, похожим на лай смехом. Свет на пальцах угасает.
   – А ты? – рыжеволосая обращается к служанке. – Ты по-прежнему хочешь, чтобы я тебя вызволила?
   Ответом служит торопливый кивок.
   – Готрон! Подсади ее на лошадь позади меня, – приказывает рыжеволосая, насмешливо глядя на пятящегося к дверям трактирщика.
   Один из наемников спешивается и легко подсаживает невысокую, но плотную девицу на круп.
   – Одной рукой обхвати меня за талию, а другой держись за седло, – не оборачиваясь говорит рыжеволосая. – Будет трясти, но перетерпишь: нам недалеко.
   – Милостивая госпожа... – бормочет служанка.
   – Давай, давай! – всадница слегка стегает лошадь поводьями. Наемники следуют за ней. Трактирщик с порога провожает ее сердитым взглядом. Оба его вышибалы тоже смотрят вслед отъезжающим. Те направляются в сторону герцогского замка.
   – Как тебя зовут? – спрашивает всадница.
   – Алдония, милостивая госпожа.
   – Пойдешь ко мне в услужение, по крайней мере до тех пор, пока я остаюсь в Вергрене?
   – Да, милостивая госпожа.
   – Вот и хорошо.
   Рыжеволосая умолкает, и пока кони поднимаются по склону к воротам, не произносит больше ни слова.

XLV

   – Добавить мне нечего, – говорит военачальник.
   – И того достаточно. Ясно, что ему помогли Черные, – откликается Высший Маг. – Кто бы еще мог?
   – Я не знаю, а вот Гайретис уверяет, будто его касался только Белый сигнал.
   – Белый? Он уверен?
   – Разве благородный Гайретис может быть не уверен в своих словах?
   Дженред постукивает пальцами по столешнице из белого дуба:
   – Белый... Да, конечно. Белый. Вот что: высылай отряды, чтобы перекрыть все подступы к Монтгрену.
   – К Монтгрену?
   – Неужто ты не понял? Белая магия, Белая, но не наша! Кто еще остается? Тиран не могла бы дотянуться сюда из Сарроннина. Проклятие! Должно быть, она сильна...
   Его собеседник качает головой:
   – Нет, тут все же нечто иное. Гайретис сказал, что у того Белого или Белой не хватило сил сломить барьер.
   Он переминается с ноги на ногу на полу из несокрушимого белого гранита. Мрамор слишком мягок для творений хаоса.
   – Значит, я был прав с самого начала. Ему помог кто-то из Черных, но у него хватило ума это скрыть. Будь они все прокляты! Как насчет целителей?
   – Неизвестно.
   – Почему?
   – Там была только одна, и она мертва.
   – Мертва?
   Военачальник пожимает плечами:
   – Так сказано в донесении. Дорожный маг сжег ее тело, согласно твоим инструкциям.
   – Идиоты! – Высший Маг качает головой. – Они сожгли не ее тело! Она отвела им глаза. Одним демонам ведомо, где она сейчас. На сей раз они окажутся в выигрыше, если только твои отряды не перехватят Креслина живым. Ты понял меня?
   Хартор кивает:
   – Понял, хотя не уверен, что это возможно. Если ему достанет ума держаться подальше от больших дорог...
   – Делай, что можешь! – Высший Маг смотрит в сторону и барабанит пальцами по отделанному золотом белоснежному дубу. – Мертва. Как же, мертва...

XLVI

   Сидя под желтеющей кроной низкорослого дуба, Креслин неторопливо поедает сорванные с ближайшего куста ягоды.
   Вверху над головой кружит еще одна птица, а там, внизу, рыщут облаченные в белое дорожные стражи. Создается впечатление, будто они знают, что беглец где-то поблизости. Но откуда?
   Креслин старается не обращать внимания на боль в ребрах (последствие встречи с кертанским кавалерийским офицером, не терпящим нищих попрошаек). Он помнит и презрительный смех этого человека, и его слова: «Дороги предназначены для порядочных людей, а место попрошаек – в придорожных канавах!»
   Сквозь желтые листья Креслин следит за медленной, нескончаемой спиралью кружащегося стервятника. За пределами видения остались пологие холмы, отделяющие эти стелющиеся луга от Фэрхэвена. Удастся ли ему найти дорогу в Монтгрен? Вероятно. А будет ли она охраняться? Более чем вероятно.
   «...Креслин...»
   Прозвучавший зов настолько слаб, что юноша едва его слышит.
   Он озирается по сторонам, стараясь обнаружить говорившего, но поблизости пусто. И тихо – слышен лишь шелест теплого осеннего ветра в пожелтевшей кроне.
   Но внезапно тишину оглашает хриплый голос рога. Некоторые из находящихся внизу стражников указывают вверх по склону – туда, где прячется беглец.
   «...Креслин!..»
   Зов повторяется. Юноша не только не видит, но и не ощущает говорящего, а голос настолько тих, что невозможно с уверенностью судить, мужчине он принадлежит или женщине. Хотя неуловимые оттенки интонации все-таки заставляют Креслина считать голос женским.
   Рога всадников вступают в перекличку. Стервятник делает крутой вираж в его сторону.
   Креслин вскидывает глаза и успевает заметить исчезающую, тающую на фоне ясного неба ширококрылую белую птицу. Мегера?
   – Тьма... – бормочет юноша. – И что же теперь?
   Вверх по склону ползет волна невидимого белого тумана.
   Дюжина всадников поворачивает коней к его дубу. Он обнаружен. Наверное, среди них маг...
   Креслин пожимает плечами. Он устал, ноги болят, в желудке одни ягоды и коренья... Из оружия у него лишь посох да нож, который удалось стянуть в городишке к востоку от Джеллико.
   Предчувствуя, что это усилие обойдется ему очень дорого, он тянется к ветрам. Ледяным ветрам, веющим над Крышей Мира. От напряжения на лбу выступает пот.
   Откуда-то издалека, может быть, с расстояния в сотни кай, слышится завывание ветра. И совсем близко звучит приказ:
   – Найти его! Скорее! Он пытается колдовать!
   Но на этот резкий голос Креслин уже не обращает внимания.
   Белый туман ползет вверх.
   «...здесь никого, а там...»
   «...надеюсь, у этого мерзавца нет лука...»
   Теперь ветра завывают близко. А на небе, только что ясном, закручивается водоворот серых облачных клочьев. Прямо на глазах они густеют, чернеют, превращаясь в огромную грозовую тучу.
   «...Скорее, хватайте! Он там, под желтым деревом!»
   Ветер воет с неистовством обезумевшего зверя.
   «...под каким, пропади оно пропадом... они тут все желтые...»
   «...под тем... вон там...»
   На склон холма, под оглушительный рев зимних бурь, обрушивается тьма. Ледяной град, смешанный со снегом, налетает с башен заката, как замерзшее пламя. А ветра...
   ...Ветра хлещут, срывая всадников с коней, словно листву с деревьев. Град ледяных стрел молотит по доспехам. Буря ревет...
   «...демоны!.. демоны!..»
   Буря ревет. А когда стихает – на северное побережье Спилдара, хлеща по земле и оголенным деревьям, обрушиваются холодные ливни.
   А стоящий на вершине холма человек, утирая горящий лоб, с трудом выпрямляется и делает пару шагов вниз по склону. Его вырвало прямо на прибитую дождем траву. Неверной походкой он огибает бесформенную белую груду льда, в которую превратились конь со своим всадником. Спотыкается, падает... Снова поднимается – и так, качаясь и поминутно оскальзываясь, ковыляет к дороге, которая должна привести его в Монтгрен.
   Ему показалось, что миновало столетие, прежде чем он снова натыкается на пару белых холмиков. Голова отчаянно кружится, но Креслин все же останавливается, роется в седельных сумах и разживается мешком с провизией и кожаной курткой. От прикосновения к белому клинку желудок сводит судорогой, и беглец оставляет оружие у ног мертвого владельца.
   Наконец его ноги ступают на твердую глину.
   – Мегера... – бормочет Креслин. – Почему ты указала им на меня? Почему?
   Едва переставляя свинцовые ноги, под проливным дождем, он идет и идет – пока не выбирается на каменную дорогу, рассекающую холмы.
   Дождь нескончаем. Дождь везде. Дыхание хриплое и прерывистое, шаг нетвердый, внутри дрожь и жжение. Но Креслин снова и снова переставляет налитые свинцом ночи, с каждым шагом приближаясь к Монтгрену... к Мегере.