Молитвин Павел. Путь Эвриха

   — Отдать Тамгану такую красавицу ты называешь мудрым поступком? Почему бы нам тогда вообще не раздать все свое добро, стада, юрты, шатры и табуны и не попросить надеть на нас колодки рабов? Оказать нам такую услугу желающие найдутся… Ой-е! Наши в самом деле победили! : —
   — Хак-ка! Кодай! Хамабас-хак! Хак-ка! — ревели соплеменники Фукукана, и сам он не мог сдержать радостной улыбки.
   — Мы уже говорили с тобой о том, что когда-нибудь степняки вынуждены будут подрезать крылья заморским соколам, — терпеливо внушал Буршас молодому нангу. — Но для этого всем трем племенам надобно объединиться. А что лучше кровных уз свяжет трех нангов? Уступи Тайтэки Тамгану, и он охотно отдаст тебе в жены свою сводную сестру Хаккари, да еще и немало голов скота на радостях выделит в качестве приданого. Тогда, хочешь не хочешь, придется вам поддерживать друг друга, силы наши утроятся, и, как знать, не сольются ли со временем три небольших племени в одно, не сожмутся ли пальцы в кулак, способный сокрушить любого врага? Ты ведь знаешь, в центре Вечной Степи набирает силы новый нанг нангов. Если хотя бы половина того, что рассказывают о нем — правда, ему ничего не стоит проглотить по отдельности майганов, кокуров и хамбасов. Но коли мы объединимся…
   — Буршас, ты видел сводную сестру Тамгана? — раздраженно вопросил Фукукан. — Ей еще не исполнилось двенадцати лет! Что я буду делать с этой смуглой пигалицей? Ей в куклы играть надобно, а не с мужчиной ложе делить! Сделай милость, дай на поединок посмотреть!
   — Не дам, Фукукан-нанг! Кокуры победят, но сейчас это тебя заботить не должно. Ты о другом поразмысли: блажи своей в жертву собираешься принести благо трех племен! Одумайся! В кои-то веки позволяет тебе Великий Дух объединить разъединенное, показать широту души, о которой благодарные потомки твои будут песни слагать!
   — Я не любитель слушать улигэры. Что мне до старинных сказаний, половина которых — выдумка бродячих улигэрчи. А благодарное потомство у меня может и не появиться, если я возьму в жены Хаккари. Эта узкобедрая и мышонка выносить не сможет, а мне нужны крепкие сыновья. Не говоря уж о том, что Кари мне просто не нравится. Тебе же придется не меньше года меня тыктаем откармливать, прежде чем я буду готов возлечь с ней!
   — Тыктая в степи много, на твой век хватит, — продолжал упорствовать Буршас, поглаживая перекинутую через плечо седенькую косичку, выбившуюся из-под остроконечной шапочки. — Да и Кари со временем войдет в тело. Дай срок, вылупится из куколки бабочка!
   — Скорее уж головастик превратится в лягушку, — отмахнулся Фукукан, внимательно наблюдая за окончанием третьего поединка.
   Буршас предсказал его исход так же верно, как и двух предыдущих. Теперь победившие в первом круге состязаний должны были мериться силами между собой, но от разговора с настырным советчиком у Фукукана пропала всякая охота наблюдать за борцами. Отыскав глазами Тайтэки, которая вместе с другими девушками возлагала венки из осенних цветов на головы победивших борцов-соплеменников, он некоторое время любовался ее ладной фигурой, а потом оборотился к Бур-шасу:
   — Ты мудрый человек, и каждое слово твое — золото. Прав ты и на этот раз: ни одна девка не стоит того, чтобы ради нее жертвовать интересами племени. Однако породнившись с Нибунэ, я заключу союз с майганами и получу жену, которая украсит мой шатер. А взяв в жены замухрышку Кари, сделаюсь посмешищем для всех трех племен. Собственными руками отдам красавицу Тайтэки Тамгану и помогу ему породниться с майганами. Надо мне это? Про союз племен ты хорошо говоришь, но доброго ждать — состариться, а с худым жить — не помолодеть. С Нибунэ я как-нибудь сговорюсь, с Тамганом же поладить только Великому Духу под силу. Да, к слову сказать, не слишком-то денит он свою сводную сестру, а Нибунэ в дочери , души не чает.
   Буршас кивнул. Возражения вертелись у него на языке, но сейчас Фукукан повторял слова старейшин родов, согласившихся послать сватов к Нибунэ. И если уж молодой нанг готов приводить доводы старцев, которые, по его мнению, давно выжили из ума и не видят дальше собственного носа, значит, всякие уговоры и убеждения бесполезны. Фукукан умеет выслушать добрый совет, но способен и на своем настоять, сделав вид, что не замечает того, чего видеть ему не хочется. Остается надеяться, что у Нибунэ достанет дальновидности отказать сватам хамбасов и провозгласить мужем дочери Тамгана. Родительская любовь, однако, ослепляет так же, как и любая другая, и в глубине души Буршас не верил, что нанг майганов выберет в мужья для Тайтэки сумрачного сорокалетнего нанга кокуров и отвергнет веселого, жизнерадостного Фукукана.
   Он покосился в сторону неподвижного всадника, хмуро взиравшего на поединок борцов, и ощутил холодок в сердце. Тамган не из тех людей, которые легко отступают от намеченной цели, и, если Тайтэки очаровала его так же, как и Фукукана, женитьба на ней принесет молодому нангу больше неприятностей, чем радости. Впрочем, говорить об этом, значит, еще больше раззадоривать бесстрашного вождя хамбасов…
   — Когда ты велишь посылать сватов к Нибунэ? Ожидавший возражений Фукукан взглянул на Бур-шаса с удивлением, но вопросов задавать не стал:
   — Сразу после скачек, если они закончатся засветло.
   Мудрые люди говорят: счастливый приносит радость, а несчастный — горе. Тамган был хорошим нангом, но несчастным человеком, и это явилось одной из причин, по которой Тайтэки упросила отца не отдавать ее ему в жены. Фукукан же, по словам старейшин, родился с арканом удачи в руках. Он был молод и хорош собой. Как положено сыну Вечной Степи, невысок ростом, в меру раскос, в меру скуласт и в меру кривоног. Заботы еще не убелили сединой его черную шелковистую косу, лоб не исчертили морщины, и когда сваты хамбасов пожаловали после скачек в шатер Нибунэ, Тайтэки не колеблясь сказала отцу, что лучшего мужа ей в жизни не сыскать.
   Нибунэ не считал поспешность добродетелью и отложил решение до следующего утра. Он был уверен, что слух о сватовстве Фукукана достигнет ушей нанга кокуров и, сознавая всю тщетность своих ожиданий, надеялся все же, что дочь, пусть и без особой охоты, согласится выйти замуж за Тамгана.
   Надеждам этим не суждено было сбыться, хотя сваты кокуров еще до полудня посетили шатер Нибунэ, принесли с собой щедрые дары и выхваливали своего нанга так, будто он был сыном Великого Духа. К сожалению, речи их не произвели на Тайтэки должного впечатления. Будучи девицей рассудительной, она предпочитала верить больше собственным глазам, чем чужим словам, и, дождавшись ухода кокуров, прямо заявила отцу, что беркута от грифа-стервятника отличить сумеет…
   Слова эти невольно вспомнились Тайтэки, когда шедшая за ней девушка тихонько вскрикнула и, остановившись, указала на выступившего из-за Каменного Меча мужчину, закутанного в темный плащ, отороченный волчьим мехом. Узнать Тамгана было нетрудно: высокого роста, широкоплечий, с изрезанным ранними морщинами лицом, он казался старше своих лет и выглядел столь угрожающе, что девушки-невесты, которым надлежало пройти обряд Полуночного очищения на вершине Кургана Предков, оборвав ритуальную песнь, сбились в кучу, как перепуганные овцы. Послышавшийся было ропот стих, едва Тамган подошел к ним и промолвил повелительным голосом:
   — Не бойтесь меня. Я не собираюсь мешать вашей пляске вокруг Каменного Меча и уйду отсюда, как только скажу Тайтэки те слова, которые рвутся из моего сердца.
   Речь его была учтива, но никта, кроме трех шаманов, не смел находиться на Кургане в Полночь очищения, после того как зажжены были священные костры. Никто не смел заговаривать с невестами майганов, кокуров и хамбасов после того, как они, использовав синюю глину, нанесли на лица узор Уходящих и завели песню Прощания с родительским очагом. Однако мог ли нанг быть осквернителем? И если да, то почему шаманы не вмешались, не остановили его, не позвали нукеров, приведших девушек-невест к подножию Кургана, а замерли по ту сторону окружавшего Каменный Меч кольца костров, как будто нарочно давая Тамгану возможность переговорить с Тайтэки? Быть может, нанг кокуров поднялся сюда с разрешения ее отца? Девушка заволновалась, не зная, что предпринять: попросить подружек-невест оставить ее наедине с Тамганом или кликнуть дожидавшихся окончания церемонии нукеров?
   Багровые отсветы костров придавали нангу кокуров зловещий вид, да и отец предупредил бы ее о том, что Тамган намерен во что бы то ни стало переговорить с ней. С другой стороны, Тамган знает, что нукеры, сопровождавшие девушек-невест всех трех племен от их юрт и шатров к подножию Кургана, находятся совсем рядом, и не позволит себе непристойных выходок, а узнать, о чем он хочет говорить с ней, интересно. В конце концов, раз уж церемония все равно нарушена, почему бы не выслушать его?
   — Оставьте нас. Я желаю знать, что за неотложное дело вынудило нанга кокуров искать встречи со мной в столь неподходящем месте, в столь неподходящее время! — распорядилась Тайтэки. Переглядываясь и перешептываясь, девушки-невесты направились к шаманам, и вскоре дочь Нибунэ и Тамган остались на тропинке одни.
   — Тайтэки, я не мог поговорить с тобой в другом месте, а после Полуночного очищения слова мои потеряют всякий смысл, — низким глухим голосом произнес Тамган, и сердце Тайтэки сжалось от'необъяснимого ужаса.
 
   — Говори, — разрешила она, стараясь не смотреть в мрачно горящие глаза нанга и все же не в силах отвести от них взгляд.
   — Я знаю, просьба моя покажется тебе дерзкой, и все же прошу тебя: откажи Фукукану. Будь моей женой, и, клянусь Вечным Небом, ты получишь все, о чем только можешь мечтать. Я исполню любое твое желание, сделаю для тебя все, что в человеческих силах. Я одинок и давно потерял вкус к жизни. Ты станешь для меня всем. Захочешь — и кокуры станут частью твоего родного племени. Захочешь, мы нападем на Канахара и ты будешь жить в его замке. Если ты пожелаешь взглянуть на приморские города, мы откочуем к их стенам. Я богат, и мои соплеменники слушаются меня беспрекословно. Мне не надо делить власть со старейшинами, как это приходится делать Фукукану. И всю мою власть я употреблю на то, чтобы доставить тебе удовольствие, чтобы исполнить любой твой каприз. Поверь, тебе ни о чем не придется жалеть, нечего будет желать…
   Он говорил и говорил, и Тайтэки чувствовала, как часто колотится ее сердце, цепенеют руки и предательски подкашиваются колени. Страстный, горячечный бред немолодого нанга околдовывал и пьянил ее, и она в смятении ощущала, как волна жаркого румянца заливает ей щеки, шею и грудь. Он не смел, не должен был так говорить! Никому не позволено обращаться с такими речами к чужой невесте! И все же ей почему-то хотелось, чтобы Тамган говорил еще и еще… Быть может, отец был прав и она поторопилась согласиться выйти замуж за Фукукана?..
   А Тамган, словно подслушав ее мысли, продолжал:
   — Зачем тебе нужен этот мальчишка? Разве он знает, что такое настоящая любовь? Я дам тебе все! Еще не поздно передумать. Имя жениха не произнесено перед посланцами Великого Духа, и Боги Покровители не слышали священных обетов. Ты видишь, шаманы не препятствуют мне говорить тебе о своей любви. Так прими же мою любовь! Скажи одно слово — и ты получишь мужа, готового носить тебя на руках! Ты получишь власть, которой не имела ни одна женщина-степнячка! Скажи заветное слово! Скажи, что ты согласна быть моей женой!
   Он не лгал и не хитрил. Не завлекал посулами, которые не мог или не желал бы исполнить. Судя по всему, он сам верил в то, что говорил, и Тайтэки готова была признать, что слова его идут от чистого сердца. Если она выйдет за него замуж, он исполнит обещанное будет носить на руках, беречь как зеницу ока, лелеять как единственного наследника. Если она захочет, он посадит ее выше себя, заставит старейшин признать ее владычицей кокуров и не примет без ее согласия ни единого решения. Улигэрчи пели о подобной всепожирающей страсти, и у девушки не было причин сомневаться в искренности Тамгана. Но эта-то льстившая ей страсть его в то же время и отпугивала Тайтэки. Ей было приятно слушать его негромкий срывающийся от волнения голос, однако при мысли о том, чтобы связать свою жизнь с этим безумцем, готовым, кажется, на все, чтобы заполучить ее, девушкой овладевала паника.
   Потупив глаза и прижимая к груди стиснутые в кулачки пальцы, она постаралась утишить биение сердца и громко прошептала:
   — Нет. Я не буду твоей женой.
   — Подумай, Тайтэки! Я с радостью положу свою жизнь к твоим ногам! Не отвергай мою любовь! Верь мне, никто никогда не полюбит тебя так, как я!..
   — Замолчи! — взвизгнула девушка, устыдившись того, что голос ее дрожит и она, дочь нанга, отвечает этому наглецу шепотом, словно в чем-то виновата перед ним. Перед ним, совратителем чужой невесты! — Не смей мне говорить о своей любви! Какое мне до нее дело? Уходи прочь и не мешай мне совершить Полуночное очищение как положено! Чем, ну подумай, чем ты лучше Фукукана? Мрачный надутый старик! — Тайтэки сознавала, что говорит лишнее, но остановиться уже не могла. — Почему ты решил, что стоит тебе сказать несколько ничего не значащих слов, как дочь Ни-бунэ бросится к тебе на шею? С чего ты взял, что я предпочту тебя Фукукану? Мне не нужна твоя любовь, твоя жизнь, твои обещания и клятвы! Я не желаю тебя видеть! Ступай в свой шатер и пей арху — это все же лучше, чем приставать к чужим невестам! — Девушка стянула ворот рубахи, надеясь хоть этим остановить поток слов, льющихся из нее вопреки собственной воле и здравому смыслу, однако бьющая ее дрожь не унималась, и она продолжала выкрикивать: — Ты не уберег двух своих жен и сына и хочешь жениться в третий раз! Боги Покровители смеются над тобой! Великий Дух забыл о тебе! И ты смеешь порочить моего жениха!..
   Плечи Тамгана поникли, и девушка, зажав рот руками, отшатнулась от нанга, неожиданно ставшего похожим на потушенный факел, покинутую хозяевами юрту, подстреленную птицу, которая, ломая крылья, падает наземь… В голове Тайтэки всплыл рассказ Алиар о том, как нанг кокуров, узнав о смерти второй жены, в неистовстве изрубил юрту и едва не искалечил дюжину нукеров, повисших у него на руках, дабы не лишил он себя жизни в припадке бессильной ярости. Говорят, горе помутило тогда разум Тамгана и четверо суток его держали связанным по рукам и ногам, ибо он никого не узнавал и, верно, изошел бы черной желчью, не выпусти из него шаман дурную кровь.
   Что же наделала она неосторожными своими словами? Не вернется ли к нему вновь безумие? Тайтэки попятилась от угрюмо молчащего нанга, кусая губы от жалости и страха и в то же время убеждая себя, что поступила правильно. Чары, навеянные страстной речью Тамгана, рассеялись, и теперь она отчетливо понимала, что едва ли он в самом деле мог полюбить ее с одного взгляда — они встречались и раньше, но вид ее не производил на него особого впечатления. Скорее всего Тамган хотел взять ее в жены, дабы заполнить пустоту, образовавшуюся в его жизни после смерти второй жены. Он придумал свою любовь, но при чем здесь она, Тайтэки? Пусть влюбляется в кого угодно, ей совершенно не нужен сумасшедший муж. Кто будет отрицать, что его в самом деле преследуют несчастья, если первая жена и сын его умерли от мора, пронесшегося по Вечной Степи лет шесть-семь назад, а вторая жена…
   — Напрасно ты отвергла меня. — Тамган поднял голову и устремил на девушку тяжелый, неподвижный взгляд, от которого мурашки побежали у нее по спине. — Ты все равно будешь моей. Рано или поздно. В одном ты права: Боги Покровители ополчились против меня. Великий Дух забыл обо мне. Так почему бы и мне не забыть о жалости и милосердии? Почему бы силой не взять у жестокосердной судьбы то, чего она не пожелала дать мне добром?..
   Голос Тамгана был глух и бесстрастен, и это испугало Тайтэки куда больше, нежели вспышка гнева, которую она ожидала.
   — Как смеешь ты угрожать мне, дочери Нибунэ, невесте Фукукана?! — вопросила девушка звенящим от негодования и плохо скрытого страха голосом. — Ступай прочь, иначе я позову нукеров! И хоть ты и нанг, они прогонят тебя с Кургана Предков хлыстами! Эй, шаманы! Подите сюда! Не пора ли наконец начать церемонию очищения?
   Заметив приближающихся шаманов и следовавших за ними по пятам девушек-невест, Тамган повернулся и вышел из освещенного кострами круга. Еще несколько мгновений Тайтэки могла видеть его удаляющуюся фигуру, а затем нанг кокуров канул во тьме, сгустившейся вокруг Кургана Предков.
   На темно-синих халатах шаманов позвякивали металлические фигурки Богов Покровителей, головы покрывали шапочки с торчащими в разные стороны золотыми спицами, олицетворявшими солнечные лучи. Шаманы пели дребезжащими голосами, обмакивали кисточки из птичьих перьев в чаши с архой и брызгали ими на юрты и шатры, в которые еще до заката молодые мужья должны были ввести трепещущих в предвкушении первой брачной ночи жен.
   Рокот бубнов, слова молений и благопожеланий мало-помалу стихли. Ведомая шаманами процессия, состоявшая из невест и их родичей, во главе с Тайтэки и Нибунэ обошли юрты женихов, и теперь пришло время церемонии, называвшейся Раздачей жен, начаться которая должна была, естественно, у шатра нанга хамбасов.
   По знаку одного из шаманов нукеры Фукукана расстелили перед входом в шатер белый войлок, подожгли заранее разложенные по обеим сторонам от него кучки хвороста. Безмолвно стоящий нанг подождал, пока огонь разгорится, и протянул ступившей на войлочную дорожку Тайтэки конец плети. Потянул к себе, и девушка, ощутив жар костров, торопливо юркнула в распахнутые объятия жениха. Нанг прижал ее к широкой Груди, затем, обняв за плечи, повернул спиной к соплеменникам и ввел в свой шатер. Следовавший за ним шаман выхватил двумя пальцами пышущий жаром уголек из глиняного горшка, который несла невеста, и бросил в очаг.
   Памятуя наставлениям Алиар, Тайтэки опустилась на колени перед аккуратно сложенными в очаге дровами и принялась дуть на уголек, взятый в шатре Нибунэ. Сначала вспыхнули сухие травинки, потом тонкая лучина, и вот уже занялись мелкие полешки, заполыхало ворчливое пламя.
   Шаман хамбасов простер руки над очагом и торжественно провозгласил:
   — Здравствуй вовеки, господин Новый Огонь! Ты — малая частица животворящего пламени, дарованного людям Великим Духом, стань защитой этому жилищу! Огради его от духов зла, людской зависти и коварства! Согревай доброе не обжигая, испепеляй злое! Стань сберегателем новой семьи, помощником хозяйки этого очага, сигнальным костром хозяину шатра, коли заплутает он в Вечной Степи! Согревай детей их, внуков и правнуков, не гасни тысячу лет, как не гаснут солнце и луна — светильники Великого Духа, подвешенные им в Вечном Небе на радость людям!
   Ой-е! Теперь вы муж и жена! — Шаман бросил в очаг связку трав, и ароматный дым наполнил шатер.
   — Войдите, родичи и друзья! Поприветствуйте молодых как должно! — Шаман откинул полог шатра, и в него прошествовал Нибунэ. За ним, толкаясь, повалили старейшины родов майганов, хамбасов и кокуров. В огонь полилось душистое масло, полетели припасенные гостями кусочки сала и вяленого мяса. Пламя, загудев, взметнулось вверх, едва не достигло дымового отверстия. Гости со смехом подались от очага и разом загомонили, зашумели…
   У Тайтэки кружилась голова. Она чувствовала себя так, словно сутки не слезала с коня, а потом выпила большую чашу крепкой архи, и все же от глаз ее не укрылось, что Тамгана среди гостей не было. Он был приглашен Фукуканом, да и без всякого приглашения должен был явиться на пир, заданный соседним нангом, но девушка не видела его и во время обхода жениховых юрт. Наверно, Алиар права он ускакал в степь, чтобы не быть посмешищем в глазах соплеменников, которым девушки-невесты, без сомнения, успели уже рассказать о разговоре, происшедшем этой ночью на вершине Кургана Предков. Они стояли вдалеке и не могли слышать разговора Тамгана с невестой Фукукана, но глаза-то свои в юртах не забыли и, конечно, поняли, чего добивался от Тайтэки незадачливый нанг кокуров…
   Представив, как Тамган скачет сейчас на Смерче по желтой измятой траве, несется по бурым метелкам щавеля, топчет седые хвосты ковылей, пробирается сквозь вспыхивающие на солнце, подобно кострам, заросли тальника, Тайтэки стиснула зубы, запоздало кляня себя за длинный и вздорный язык. Вряд ли Тамган осуществит свои угрозы, но друзьями или хотя бы добрыми приятелями им с Фукуканом уже не быть. Нанг кокуров никогда не простит обидных и глупых слов, которые ни в коем случае нельзя было говорить мужчине, предлагавшему ей свое сердце.
   Ведь уже по поведению шаманов она могла бы догадаться, что в затеянном им на вершине Кургана разговоре не было ничего предосудительного. Не будь дочь Нибунэ так удивлена и напугана, она вспомнила бы, что старинный обычай позволяет обойденному жениху в последний раз обратиться к отвергшей его девушке перед обрядом Полуночного очищения. И уж если даже отец ее был слегка изумлен, но никак не возмущен поступком Тамгана, то получалось, что, наговорив грубостей влюбленному в нее нангу, Тайтэки ни за что обидела и оскорбила его, оказав тем самым себе самой, Нибунэ и Фукукану дурную услугу. Но, желая извиниться и тем хоть как-то загладить свою вину, напрасно она высматривала Тамгана среди гостей, наполнивших шатер…
   Между тем Нибунэ и старейшины родов, выпив по чаше кумыса, поднесенной расторопной Алиар, потянулись к выходу, чтобы присутствовать при Раздаче жен остальным мужьям. Свадебный пир начнется позже, а пока надо дать молодым хотя бы немного побыть одним.
   — Госпожа моя, очнись! Муж твой смотрит на тебя с недоумением и может подумать, что ты не рада стать хозяйкой домашнего очага! — шепнула Алиар Тайтэки и последней выскользнула из шатра, не забыв плотно задернуть за собой полог, скрывший молодых супругов от любопытных глаз вездесущей ребятни.
   Тайтэки взглянула на Фукукана и поняла, что больше всего ей хочется стремглав бежать из его шатра. Она попыталась улыбнуться, уговаривая себя быть храброй и попусту не трястись — такое происходит в жизни каждой женщины, но в глазах у нее стояли слезы, а кончики пальцев начали холодеть. Дивясь неожиданной робости гордой дочери Нибунэ, Фукукан приблизился к ней и, мягко улыбаясь, попросил:
   — Красавица моя, не гляди на меня, как ягненок на волка! Я всего лишь твой муж, и если когда-нибудь заставлю тебя плакать, то только от радости.
   Пальцы его коснулись щеки Тайтэки, и та потянулась к нему, как цветок к солнцу. Рот мужа накрыл ее губы, вобрал их в себя, и она едва не задохнулась, мгновенно позабыв о толпившихся за стенами шатра мальчишках, Алиар, Нибунэ и гостях, которые скоро должны были вернуться. Позабыла она и о Тамгане…
   На следующий день Тайтэки, разумеется, не вспомнила о том, что хотела повиниться перед нангом коку-ров, а если и вспомнила, то, рассудив, что чужая беда ахами пройдет, намерения своего не исполнила. Удивляться тут нечему: кто кому надобен, тот тому и памятен. Нечего, стало быть, удивляться и тому, что Тамган не забыл слов, сказанных ему Тайтэки на Кургане Предков. И не его вина, что стали они со временем казаться нангу кокуров еще более обидными и оскорбительными, чем были на самом деле.
   Что ты там, Хегг тебя проглоти, бормочешь? Заклинания или молитвы? Не-ужто думаешь, будто я уже готов предстать перед Длиннобородым? — прохрипел Ратхар Буревестник из-под вороха шкур.
   Эврих вздрогнул, несколько мгновений вглядывался восунувшееся лицо капитана, а потом уверенно произнес:
   — Кризис миновал. Теперь ты быстро пойдешь на поправку и не скоро предстанешь перед Храмном, дабы сражаться под его воительством и пировать в Дружинном Чертоге.
   — Зачем же тогда меня перетащили с «Крылатого змея» на «белуху» и засунули в этот крысятник? — настаивал Буревестник. — Зачем ты бормочешь надо мной, как выжившая из ума старуха?
   — Я сочиняю стихи. Балладу о последнем плавании Астамера, — сказал Эврих, поднося к губам недужного глиняную кружку с укрепляющим отваром.
   — Стихи? — Капитан «Крылатого змея» вытаращил глаза. — Так ты еще и стихи умеешь слагать?
   — Нет, не умею, — честно признался аррант, вливая мерзейшее на вкус пойло в глотку больного. — Однако я подумал, что родичам Астамера приятно будет услышать балладу, и решил попробовать.
   — У, гадость! Если стихи у тебя такие же, как снадобья, которыми ты меня потчуешь… — Ратхар откинулся на спину, некоторое время лежал неподвижно, а потом попросил: — Ну-ка прочитай, что у тебя получилось.
   — Изволь, — согласился Эврих. — Если уж мои отвары тебя в гроб не вогнали, то и от стихов заворота кишок не случится.
   — Будем надеяться, — слабо ухмыльнулся Буревестник. — Читай.
   Не боялась качки пестрая корма, В корабельном трюме плыть ей не впервой. Астамер — любитель молока парного — Как всегда, пеструшку в море взял с собой.
   Капитан не думал, капитан не ведал, Что пустился ныне в свой последний путь. Помолился Храмну, молока отведал, Радуясь, что ветер будет в спину дуть.
   Ах, попутный ветер, северо-восточный, От Кондара судно как на крыльях мчал. И доставил в Каври. Пробил час урочный Кораблю покинуть ласковый причал.
   В предрассветной дымке скрылся порт аррантов. Ни предчувствий скверных, ни дурных примет. Только крики чаек, только скрипы вантов, Гаснет за кормою белопенный след…