– Так что же ты хочешь от меня, я ведь не изготовляю приворотных зелий?
   – Он всегда был очень внимателен ко мне, и, наверно, я ему нравлюсь. Посмотри, что он мне подарил несколько лет назад! – Повинуясь внезапному порыву, Вивилана подошла к стоящему у кровати столику и отдернула прикрывающую зеркало занавесочку.
   – Щедрый подарок. Значит, этот мужчина богат. Он женат или вдовец?
   – Не думаю, чтобы он был так уж богат. Он купец и часто отправляется в заморские края, но делает это, как мне кажется, скорее по велению души, чем из стремления разбогатеть. Он не женат и… Собственно, об этом-то я и хотела тебя спросить. Удастся ли мне влюбить его в себя? Я… Я хочу, чтобы он женился на мне, – произнесла Вивилана, отворачиваясь от гадалки и прижимая ладони к порозовевшим щекам.
   – Почему ты краснеешь? Стать женой хорошего человека мечтает каждая разумная девушка. И только дурочки целиком и полностью возлагают заботу о своей судьбе на провидение. Я разложу таблички, и мы поглядим, ждет ли тебя счастье с купцом-путешественником, подарившим некогда маленькой симпатичной девочке большое прекрасное зеркало. Но скажи мне прежде, не пробовала ли ты говорить о нем со своим отцом? Верцел слывет человеком разумным и, наверно, будет рад просватать тебя за своего знакомца, к которому он, как я поняла, тоже неплохо относится.
   "Ай-ай-ай!" – подумала с запоздалым раскаянием Вивилана. Вместо того чтобы слушать гадалку, она рассказала ей чуть не все, что знала о Хрисе, разве только имени его не назвала!
   – Не удивляйся, что я так подробно расспрашиваю тебя, и поверь, жалеть тебе о своей откровенности не придется. Выйдя из этой комнаты, я тотчас забуду все, что услышала от тебя, – сказала Неморена, будто подслушав мысли девушки. – А расспрашиваю я тебя не из праздного любопытства Согласись, чтобы получить возможно более точный ответ, надо суметь правильно задать вопрос, а для этого вникнуть во все обстоятельства дела. Люди, которые не желают или не могут быть откровенны и вынуждают меня задавать "Таблицам Судьбы" туманные вопросы, получают столь же туманные ответы, пользы от которых, прямо скажем, не больно много. Так ты не говорила со своим отцом?
   – Нет. Он тоже, по-видимому, считает, что мне еще рано думать о замужестве. И потом, видишь ли, Хри… человек, о котором я тебе говорила, живет не в нашем городе. А я у отца единственная дочь, и он вряд ли захочет, чтобы меня увезли из Аланиола. Да и трудно мне представить, как он заговорит с… тем человеком. Предлагать свою дочь мужчине, который поглядывает на нее как на младшую сестренку, это…
   Вивилана была уверена, что Верцел, скорее всего, не осудит ее, но и с Хрисом о ней никогда не заговорит. Объяснить этого девушка толком не могла, но гадалка если и не поняла, то почувствовала, что она имеет в виду.
   – Хорошо. Положи руки на стол, сиди тихо и думай об этом Хри… человеке. Посмотрим, что скажут таблички, – промолвила Неморена и начала одну за другой переворачивать костяшки рисунками вверх. Она раскладывала их так и этак, они образовали круг, потом несколько трилистников, два ромба…
   Руки у Вивиланы затекли, песок давно перетек в нижнюю часть часов, а гадалка все раскладывала и смешивала, смешивала и раскладывала свои таблицы, составляя из них различные фигуры и комбинации. Сначала лицо Неморены хранило спокойствие, затем на нем появились признаки озабоченности, она начала хмуриться и наконец, в очередной раз смешав таблички и разложив из них нечто вроде пирамиды, с сожалением покачала головой:
   – Боюсь, что заполучить приглянувшегося тебе мужчину в мужья будет непросто, и, если ты найдешь в себе силы отказаться от него, это сильно упростит твою жизнь. – Гадалка подняла глаза на Вивилану, и та с удивлением отметила, что женщина и сама огорчена тем, что узнала из своих табличек.
   – Расскажи мне поподробнее, о чем сообщили тебе эти рисунки, – попросила она.
   – Сами по себе знаки таблиц, так же как и буквы, мало что значат. Но сочетания их позволяют с большой достоверностью предсказывать будущее, – начала Неморена, откидываясь на спинку стула. – Во-первых, я попыталась выяснить, что произойдет, если ты расскажешь своему отцу все то, о чем рассказала мне, и таблички сообщили, что в этом случае тебя ждет весьма неприятный разговор, и ничего больше. Во-вторых, я, естественно, задала вопрос, что будет, если ты подождешь годик-другой, – тогда-то уж, хочешь не хочешь – и отец, и избранник твой увидят, что ты созрела для замужества.
   – Да? – вежливо поинтересовалась девушка.
   – Увы, таблицы показывают, что ждать изменений к лучшему бесполезно. Прочесть предсказание можно двояким образом: то ли мужчина, о котором ты спрашиваешь, женится и в ближайшие годы в Аланиоле появляться не будет, то ли он погибнет. Причем самое любопытное заключается в том, что ты каким-то образом будешь причастна или к его свадьбе, или к его гибели.
   – Ну это просто в голове не укладывается! – недоверчиво нахмурилась Вивилана.
   – Люди, на беду свою, плохо понимают друг друга. А понять безгласные сочетания символов еще труднее, но я попробую пояснить свою мысль. Когда я говорю "причастна" к чему-либо, это значит всего лишь, что поступи ты так или иначе, это тем или иным образом повлияет на жизнь человека, но совсем не обязательно станет причиной его женитьбы или смерти. Да вот простенький пример. Твой отец приглашен на пир к своему старинному приятелю и собирается взять тебя с собой, но ты заболеваешь. Некий влюбленный в тебя юноша от скуки начинает на этом пиру ухаживать за другой девушкой, увлекается ею и женится на ней. Ты, разумеется, не виновата в том, что юноша женится на твоей подруге, причина не в тебе, а в нем и в ней, но ты тем не менее причастна к их судьбе хотя бы потому, что не пришла на пир.
   – А-а-а… Но погоди, а если я все же пришла? То есть не о пире, конечно, речь. Я хочу сказать…
   – Если ты попытаешься влюбить его в себя? Этот вопрос интересовал тебя с самого начала, и его-то я первым и задала табличкам. И ответ получила следующий: ты или действительно станешь его женой, или погибнешь.
   – О, Хозяин Морей! То он погибнет, то я! От такого гадания волосы дыбом встают! – Вивилана вскочила со своего стула и в волнении забегала по маленькой комнатке. – Нечего сказать, помогла, разрешила сомнения! Или я выхожу за него замуж, или он женится на ком-то другом, или он гибнет, или я! Да ведь ты мне все возможности перечислила! Какая же мне от такого предсказания польза?
   – По-моему, очевидная. Если ты попробуешь влюбить его в себя, избранник твой останется жить. Если ты выбросишь его из головы, тебе совершенно ничего не грозит, и в этом случае останется он жив и женится на ком-либо или умрет, тебе совершенно без разницы.
   – Как это без разницы! – возмутилась девушка. – Для меня, знаешь ли, очень даже с разницей, будет жить Хрис, пусть даже и не со мной, или нет!
   – Ну, дорогая, я ведь не колдунья! Я лишь рассказываю тебе, что узрела в дымке грядущего, которое в конечном-то счете зависит от тебя самой. Жизнь, как ни избито это звучит, довольно хитрая штука, и только у приговоренного к смерти нет различных вариантов будущего. Обычно ведь меня и спрашивают не для того, чтобы услышать однозначное "да" или "нет", а дабы поглядеть, какие действия дадут наиболее желательные результаты. И прошу обратить внимание, кое-что я тебе сказала определенно. Разговор с Верцелом тебе не поможет, и надеяться на то, что ты сумеешь обаять своего избранника в будущем, не стоит.
   – Да-да, конечно! Спасибо тебе, и прости мою глупость и неблагодарность! Просто у меня от всего этого голова кругом идет! – горячо обратилась девушка к Неморене.
   – Ничего, так поначалу относятся к моим предсказаниям едва ли не все, особенно когда слышат их в первый раз. Больше всего, к слову сказать, возмущаются обычно молодые купцы. Они…
   – Постой, про купцов ты расскажешь чуть позже. Давай-ка я еще раз повторю, какие могут быть варианты, а ты меня поправишь, если я где-то ошибусь…
* * *
   Пир, затеянный Верцелом по случаю завтрашнего отплытия "Морской девы", был в разгаре, когда Вивилана выскользнула из-за стола и, сообщив Дубере, что у нее разболелась голова, отправилась в свою спальню. Нянюшка собственными глазами видела, как она осушила большой кубок в честь путешественников, и потому не усомнилась в словах молодой госпожи. Впрочем, даже если бы она знала, что вино было на две трети разбавлено водой, ранний уход Вивиланы с пиршества едва ли озадачил бы ее и возбудил какие-то подозрения. Дубера успела к тому времени изрядно напробоваться замечательных напитков, выставленных из погреба аланиольского купца по случаю прощания с дорогими гостями, да и Вивилана в последние дни вела себя столь странно, что очередной каприз взбалмошной девчонки уже никого не мог удивить.
   В спальне девушка задержалась ненадолго. Все было заранее подготовлено: темный плащ с капюшоном, кинжал и самое главное – записка, гласившая, что Вивилана уехала на загородную виллу Верцела. Заплетая волосы в тугую косу, девушка старательно гнала от себя мысли о том, что подумает и сделает отец, обнаружив поутру эту записку. Несколько раз за последние дни она как бы невзначай говорила о своем желании съездить на виллу и сильно надеялась, что слова эти сослужат ей добрую службу. Вивилана и раньше, рассорившись из-за каких-нибудь пустяков с отцом, уезжала, случалось, на виллу, и то, что теперь она отправилась туда без Дуберы и слуг, безусловно, возмутит Верцела, но вряд ли он при этом заподозрит истинную причину ее отсутствия. А когда выяснится, что на виллу она не приезжала, будет уже поздно что-либо предпринимать.
   Смотревший за лошадями раб был удивлен появлением девушки в столь поздний час, но при виде ее насупленных бровей, не промолвив ни слова, вывел из конюшни и заседлал гнедого жеребца, на котором ездила обычно Вивилана. Девушка без помех выехала со двора и поскакала по залитым голубоватым сумеречным светом улицам к порту. Она не опасалась нападения лихих людей – горожане прекрасно знали, какие улицы охраняются стражей, и неприятности могли ожидать одинокую всадницу лишь в гавани. Место это заслуженно пользовалось дурной славой, но девушка заранее придумала, как обезопасить себя на этом участке пути. Остановив жеребца у дверей "Верного якоря" – самой приличной таверны в этом районе города, она попросила вышедшего ей навстречу слугу отвести ее к Толстому Пагу.
   Хозяин "Якоря" приветствовал Вивилану учтивым поклоном и в отличие от слуги не старался заглянуть под скрывающий лицо капюшон незнакомки, а, услышав, что именно она от него хочет, покладисто закивал головой.
   – Завтра вечером один из моих слуг доставит твоего жеребца к Верцелу. Можешь не беспокоиться, его своевременно покормят и напоят. Двух человек, я полагаю, будет достаточно, чтобы проводить тебя на пристань? Если ты чего-то опасаешься, я могу послать с тобой четверых, но тогда придется немного подождать.
   – У меня нет причин бояться кого-либо. Однако мне говорили, что одной в порту лучше не появляться, и я решила…
   – Госпожа, ты поступила совершенно верно, и я даже позволю себе заметить – мудро. Лучше расстаться с несколькими монетами, чем искушать судьбу. Если тебе некого опасаться, кроме здешних проходимцев, двух человек будет вполне довольно. Сейчас я их кликну.
   В сопровождении здоровых, вооруженных тяжелыми тесаками молодцов Вивилана вышла на мощенную каменными плитами пристань, в трех сотнях локтей от которой покачивались на темной воде громоздкие туши сонных судов. В сгустившемся мраке тут и там мелькали факелы, слышался плеск весел, недружное пение и пьяные выкрики мореходов, возвращавшихся на свои корабли. Раза три-четыре какие-то подозрительного вида фигуры подходили к спутникам девушки и обращались к ним с предложениями что-то купить или продать, но те отделывались решительными односложными ответами, и не внушавшие доверия личности с бледными невыразительными пятнами вместо лиц мгновенно растворялись во тьме.
   Они шли довольно долго, прежде чем Вивилана заметила "Гордость Аланиола" – судно, за которым стояла "Морская дева", – и облегченно вздохнула:
   – Вот мы и пришли. Благодарю за помощь, вы можете возвращаться в "Якорь". – Она протянула парням несколько монет, принимая которые один из сопровождавших ее нерешительно спросил:
   – Но, госпожа, где же шлюпка, которая доставит тебя на корабль? Не можем же мы оставить тебя тут одну? Если с тобой что-нибудь случится, Толстый Паг с нас головы снимет. Хочешь, мы покричим этим дурням или подождем шлюпку вместе с тобой?
   – Спасибо, но в этом нет нужды. Вы сделали все как надо. Ступайте себе и не беспокойтесь, лодка подойдет, – ответила Вивилана нетерпеливо.
   Парни помялись и, неодобрительно качая головами, скрылись в темноте, после чего девушка быстрым шагом направилась туда, где едва угадывался на фоне затянутого облаками неба силуэт "Морской девы". Несколько горящих на корме масляных фонарей и приглушенные расстоянием возгласы свидетельствовали о том, что капитан "Девы", дабы извлечь ее команду из городских таверн, применил испытанный прием – закатил прощальный пир на борту корабля.
   Как и следовало ожидать, шлюпки с "Девы" на берегу не было – никто из матросов не желал пропустить даровое угощение. Оглядевшись по сторонам, Вивилана убедилась, что любопытные поблизости не шатаются, скинула плащ, сандалии, тунику и, оставшись в короткой рубашке, быстро увязала вещи в небольшой тючок. Проплыть триста локтей для хорошего пловца ничего не стоит, и все же она чувствовала, что зубы у нее мелко постукивают, а тело покрылось "гусиной кожей". На мгновение у нее мелькнула мысль, что не поздно еще вернуться.
   Темная и сорная вода, на поверхности которой плавали щепки, скорлупа орешков и семечек, обрывки веревок и прочая дрянь, пахла илом и тухлой рыбой. Она плескалась в трех локтях от кромки причала и казалась на редкость отвратительной и опасной. Вивилана замерла в нерешительности, и тут до нее донеслись шаркающие шаги дюжины подгулявших моряков. Обмотав косу вокруг головы и закрепив ее парой припасенных для этой цели заколок, девушка сделала глубокий вздох и, держа узел с одеждой над головой, беззвучно скользнула в скверно пахнущую воду, от одного вида которой тошнота подкатывала к горлу.
   Стиснув зубы и стараясь не смотреть на плавающий вокруг мусор, Вивилана сделала десятка два мощных гребков и неожиданно почувствовала, что вода теплая и ласковая и пахнет, как ей и положено, водорослями и свежестью, а ночь тиха и удивительно красива. Сознание того, что дороги назад нет, почему-то не ужаснуло, а обрадовало ее, ощущение свободы придало сил, и она с наслаждением заработала ногами и незанятой узелком рукой.
   Вивилана отлично плавала, и охватившее ее в воде чувство, что все получится как задумано, помогло ей достичь "Девы" прежде, чем гурьба матросов добралась до того места на причале, где она совсем недавно стояла. Теперь ей уже не грозило быть замеченной с берега, и она неторопливо поплыла вдоль судна, отыскивая якорный канат. Он оказался мокрым и скользким, но все же не настолько, чтобы по нему нельзя было вскарабкаться на палубу, что девушка после нескольких неудачных попыток и проделала. При этом она обломала себе пару ногтей и ободрала кожу на ноге, но все это было сущей ерундой по сравнению с теми страхами и сомнениями, которые терзали ее после разговора с Немореной.
   Выбравшись на палубу, Вивилана притаилась за носовой надстройкой, в которой располагалось несколько кают, включая капитанскую, и, оглядевшись, пришла к выводу, что Морской Хозяин явно благоволит к ней. Команда веселилась перед кормовой надстройкой, и три или четыре небольших бочонка, судя по всему, были выкачены из того самого трюма, в котором до поры до времени рассчитывала укрыться девушка. Посетив два дня назад "Морскую деву" в сопровождении Хриса и Эвриха, она имела возможность как следует осмотреть судно и запомнить расположение надстроек, кают и трюмовых люков и прекрасно ориентировалась в нагромождении канатных ящиков, свернутых парусов и шлюпок. Накинув черный плащ на мокрую рубаху, девушка, стараясь держаться в тени надстройки, начала пробираться к ближайшему люку, ведущему в первый трюмовой отсек. В свете горящих факелов она видела кружок матросов, шумно и бестолково спорящих о чем-то, около борта кучка мужчин, обнимаясь, горланила что то нескладное, а рядом, растянувшись прямо на палубе, уже заливисто храпели их менее стойкие товарищи. Если никому из спорщиков не придет в голову пополнить запасы выпивки, ее вряд ли кто нибудь заметит, а если даже и заметит, то, скорее всего, глазам своим не поверит.
   Подбадривая себя этими рассуждениями, Вивилана на четвереньках перебралась от закрытых дверей каюты к первой мачте и с радостью обнаружила, что крышка люка откинута. Теперь пусть только отвернется этот бородач с серьгой в ухе и… Пора! Она тенью метнулась к провалу люка, нащупала босыми ногами узкие ступени крутой лестницы, беззвучно ссыпалась по ним в трюм и замерла. Потом юркнула за ближайшие, пахнущие свежеокрашенной кожей мешки и некоторое время сидела на корточках ни жива ни мертва от пережитого волнения, прислушиваясь к тому, как громко колотится в груди обезумевшее сердце.
   Девушка, вопреки очевидности, ожидала, что вот-вот кто-нибудь спустится в трюм с масляным фонарем в руках и сразу же обнаружит ее – ведь не могло же все пройти так гладко! Но никто не появлялся, и постепенно она успокоилась и начала подумывать о том, что неплохо бы подыскать себе местечко поудобнее и подальше от люка. Освоившись в полумраке, она уже даже наметила, где лучше всего будет укрыться и переждать первых два-три дня плавания, когда из самого отдаленного, облюбованного ею угла, заваленного тюками и свертками, заставленного бочками и громадными корзинами, донесся тихий шорох, треск рвущейся ткани и приглушенные проклятия. Вивилана затаила дыхание и, чтобы сдержать крик ужаса, вцепилась зубами в собственный кулак. В трюме кто-то был, и этот кто-то явно не мышь и не крыса. Более того, забившийся в противоположный конец трюма человек, похоже, так же как и она, не желает быть обнаруженным и, надо полагать, сделает все, чтобы присутствие его не было замечено.

9

   Дождь лил девятый день кряду. С окружающих долину Бенгри скал стекали грязевые потоки, прозрачный звонкий ручеек, весело петлявший между камней, превратился в мутную клокочущую реку, глядя на которую Гани ощущал себя безмерно старым и совершенно беспомощным. Посланная Наамом небесная влага пропадала без пользы – даже те немногие семена, которые были спасены из разгромленных проклятыми карликами селений, мибу не успели посеять, и голод, о котором помнили только старейшины племени, грозил превратиться из далекого и потому не особенно страшного призрака в реальную угрозу. Вождь уже примирился с теми потерями, которые племя понесло в сражениях с пепонго, хотя женщины до сих пор не перестали оплакивать погибших и попавших в рабство. Глупо без конца скорбеть о том, что невозможно исправить, но и для радости особых причин тоже нет. После того как они остановили кровожадных карликов у Солнечных Столбов, кое у кого появилась надежда, что обрушившимся на мибу бедствиям пришел конец, однако Гани-то знал: худшее еще впереди. Племя осталось без буйволов, свиней и домашней птицы, не успело провести сев до наступления сезона дождей, а охотиться в это время года было решительно не на кого. И теперь вождю предстояло, сцепив зубы, наблюдать за тем, как бесславно будут умирать остатки его племени, совсем недавно столь славного, сильного и счастливого. Не в бою, с оружием в руках, не с песней атаки на устах, не в отчаянной, веселящей кровь схватке, а расползшись, подобно мокрицам, по пещерам, медленно теряя силы, которые станут вытекать из ослабевших от голода тел, как вода из прохудившихся бурдюков…
   – Вождь, старейшины собрались и ждут тебя, – доложил мальчишка, неожиданно возникший перед Гани из плотной завесы дождя. Отфыркиваясь и отплевываясь от попавшей в рот воды, он нырнул под каменный козырек, прикрывавший смотровую площадку вождя от ливня. – Они готовятся к жеребьевке и просили тебя присутствовать на предстоящей церемонии.
   – Иду, иду! – раздраженно бросил вождь и, выйдя из сухого укрытия, наблюдать за окрестностями из которого в такой дождь все равно было невозможно, начал спускаться по узкому скользкому карнизу к пещере старейшин, заменивших убитых карликами колдунов.
   Старцы с раскрашенными цветной глиной и соками растений лицами встретили Гани недовольным брюзжанием и, едва дождавшись, когда он вытрет лицо и руки протянутым кем-то из женщин куском холстины, повлекли к крохотному костерку, дым от которого стлался по песчаному полу высокой, но неглубокой пещеры. Едкий дым этот щипал глаза и лез в ноздри, в то время как тепла от такого маленького костерка почти не ощущалось, а сухих дров, чтобы оживить его, не было… Впрочем, костер этот нужен был не для обогрева и не для приготовления пищи – это был ритуальный, очистительный огонь, и вождь, подавив желание подержать над ним зябнущие руки, мрачно уселся поодаль, не глядя на жавшихся к стенам пещеры соплеменников.
   Старейшины, пошушукавшись, торжественно подвели Цембу к костру, и старуха воздела вверх тощие, морщинистые руки. Послышались шлепающие удары ладоней по отсыревшей коже барабанов, пискливо и пронзительно, как гигантские грустные комары, заныли свистелки. Цемба выдержала торжественную, как ей казалось, паузу, не сознавая, сколь жалко она выглядит в этой величественной позе, и, забыв подать музыкантам знак прекратить терзать слух собравшихся, начала шамкать что-то невразумительное и неслышимое из-за самозабвенного писка свистелок.
   Гани стиснул зубы от стыда и унижения. И это его племя! Его гордые, трудолюбивые и отважные мибу! Ему хотелось вскочить на ноги и заорать на кривляющихся у костра, выживших из ума стариков, вышвырнуть под дождь сумасшедшую старуху, и он, конечно же, мог бы это сделать, но к чему хорошему приведет подобная вспышка? Пока не кончится сезон дождей, он совершенно бессилен. Он не может повести своих людей на охоту, не может заставить их подготавливать землю для посева, и самое большее, на что он способен сейчас и что является делом первостепенной важности, – это проследить, чтобы голодающие люди не сожрали с таким трудом сбереженные семена и зерна – единственную надежду на грядущий урожай, на то, что жизнь еще удастся каким-то образом наладить. Пока он не перечит старикам и не мешает им разыгрывать из себя мудрых и могучих колдунов и вершить то, что, по их мнению, было ритуальными обрядами, а на самом-то деле напоминало мерзкие ужимки подражавших людям обезьян, семена и зерна, предназначенные для посева, будут в безопасности от посягательств голодающих. Что ж, ради возрождения племени ему придется терпеть их выходки, но, как только кончится дождь, он возьмет этих глупцов за горло, заставит людей работать, и они вновь станут теми прекрасными мибу, которые избрали его вождем, которых он помнит и любит…
   Старики заставили музыкантов замолчать, Цемба сумела-таки более или менее внятно прошамкать, что видела сон, в котором к ней явился Наам и потребовал себе трех жен вместо той, которую племя не смогло уберечь от происков пепонго. Всевидящий и Всемогущий обещал, что, если жены придутся ему по нраву, он забудет все прегрешения мибу и вернет им свое расположение. Жавшиеся к стенам пещеры люди ответили вялыми проявлениями радости – сон Цембы, скорее всего самой же старухой и придуманный, обсуждали уже четыре дня, и рассказ о нем знало наизусть все племя от мала до велика.
   – Старейшины тщательно осмотрели всех девушек подходящего возраста, – продолжала старуха, – и отобрали девятерых, каждая из которых достойна стать Невестой, а потом и Супругой Наама. Так пусть же сам Всевидящий и Всемогущий выберет себе из них тех трех, которые придутся ему больше по душе. Согласно обычаю предков, мы устроим жеребьевку, чтобы Наам мог явить нам свою волю!
   – О Наам! На-ам! На-ам! О Всевидящий, о Всемогущий, яви нам свою волю! – подхватили женщины исступленно.
   Вождь прикрыл глаза, чтобы не видеть это стадо голосящих самок, готовых отдать на заклание своих товарок и ценой их страданий хоть как-то облегчить свою жизнь. Гани знал, что старики отобрали девять сирот, заботясь не столько о Нааме, сколько о том, чтобы в племени не было недовольных. Ибо кто же захочет отдать Божественному Дракону свою дочь, которую можно удачно выдать замуж, которая родит им утеху в старости – кучу внуков и внучек? Кроме того, мужчин после битвы у Солнечных Столбов осталось мало, раза в три меньше чем девок, да и кому охота кормить сироту, коли самим есть нечего? А Супругу Наама накормят в каждом доме, еще и самое лучшее предложат – попробуй-ка обидь жену Всевидящего и Всемогущего! Рассуждения стариков были по-своему разумны, но чего стоят люди, которые не могут прокормить сирот тех, кто погиб, защищая их от кровожадного врага? Эти девчонки, будущие Супруги Наама, могли бы стать вторыми, третьими женами уцелевших воинов, родить мужчин и женщин, которые со временем заменили бы убитых и захваченных в плен, а вместо этого им предстоит всю жизнь маяться, ожидая прихода Всевидящего и Всемогущего, который, может статься, никогда и не снизойдет до них. Впрочем, как сказал бы Мдото в подобной ситуации, на все воля Наама, и лишь дурак будет пускать струю против ветра.