Страница:
Это не могло длиться долго. Суша должна была вот-вот появиться, иначе всех их ждала неминуемая смерть, но как ни молились северяне своим суровым богам, им не суждено было увидеть землю.
Они умирали один за другим: кто с хриплыми, чуть слышными проклятиями на пересохших губах, кто молча, кто шепча молитвы или поминая близких. Трое последних оставшихся в живых, посовещавшись, выкинули за борт инструменты Тилорна, а затем попробовали отправить туда же и его самого, полагая, что чужеземец является причиной обрушившихся на них несчастий. Они были очень слабы, и землянину, родившемуся в двадцать пятом веке, не составило труда внушить им тягу ко сну. Двое из них не проснулись, но Тилорн не был виноват в их смерти, просто они были слишком истощены. Третий сошел с ума, и хотя Тилорн трижды мешал ему броситься за борт, несчастный в конце концов сумел осуществить задуманное.
Наблюдая за тем, как северяне управляются с прямым рейковым парусом, Тилорн без труда усвоил эту премудрость и, даже изрядно ослабев, – задействованные им скрытые резервы организма позволили ему пережить спутников, но были далеко не безграничны, – продолжал вести ладью на юго-восток. После того как он остался один-одинешенек, у него не было иного выхода, если, разумеется, ему была дорога жизнь.
Воспоминания о том, как он отправлял за борт начавшие разлагаться трупы северян, в которых еще совсем недавно вовсю бурлила жизнь, не доставили землянину удовольствия, а от встречи с мекамбо у него осталось лишь смутное ощущение льющейся в глотку воды. Смуглокожие рыбаки поглядывали на него с опаской и, доставив на Тулалаоки, первым делом потащили к Тофра-оуку – узнать, не является ли подобранный ими в море чужак посланцем Панакави. К тому времени Тилорн уже восстановил силы и на полную мощность излучал доброжелательность. По отношению к людям, спасшим его от смерти, делать это было легко, несравнимо легче, чем поддерживать силы в северянах, не считавших своего пленника за человека, а лысый колдун мекамбо совершенно очаровал землянина, и не было ничего удивительного в том, что тот в свою очередь произвел на Тофра-оука самое благоприятное впечатление.
Тилорн и сейчас с удовольствием вспоминал, как омывали его мозг теплые волны расположения, исходившие от обезьяноподобного старца, который, невзирая на установившийся между ними эмпатический контакт, все же исполнил предписываемые ритуалом "знакомства с чужаком" обряды. Сохраняя строгое и даже угрюмое выражение лица, Тофра-оук разжег свои священные, смрадно дымящиеся палочки, развел очистительный огонь, произнес три дюжины длиннющих заклинаний и распил с Тилорном Чашу видений, изготовленную из покрытой замысловатой резьбой скорлупы кокосового ореха. Что за зелье было налито в чашу, землянин не знал, однако видения, навеянные им, заставили заподозрить, что в действиях лысого старикана есть какой-то не поддающийся рациональному объяснению смысл.
В горьковатом, пахнущем дымом напитке, вероятно, содержался наркотик, потому что посетившие Тилорна видения были чрезвычайно яркими и едва ли не осязаемыми. К чему-то подобному землянин был готов, однако смысл обряда оказался не в том, что сам он как будто заново пережил ряд эпизодов из своей прежней жизни, а в том, что колдун каким-то образом увидел те же картины, которые возникли перед внутренним взором его гостя. Тофра-оук не владел техникой чтения мыслей – даже на Земле таких людей было не больше десятка, и потому контакт на информационном уровне осуществлялся обычно при помощи специальной аппаратуры. Он не был гипнотизером, поскольку по понятным причинам не мог знать ничего о прошлом Тилорна, а тот умел проецировать в мозг "собеседника" лишь самые простые образы. Но самым удивительным было то, что, кроме сцен из прошлой жизни, землянин увидел еще и картины будущего. Разумеется, он не рискнул бы высказать столь несообразное ни с чем утверждение вслух, и все же доподлинно знал – хотя, откуда пришло это знание, объяснить бы не сумел, – что посетившие его видения непостижимым образом рисуют перед ним картины грядущего.
В одной из них, особенно запомнившейся Тилорну, он увидел себя сидящим в железной клетке, стоящей в темном сыром подземелье. Он знал, что провел в ней много дней, а может быть, даже недель и месяцев, знал отвратительного толстяка в кожаном фартуке, завязки которого едва сходились на мясистой спине. С видом его были связаны ощущения нестерпимой боли и животного страха, которые почему-то отступили, когда из-за угла коридора, со стороны, противоположной той, откуда пришел усевшийся на стоящую рядом с клеткой деревянную скамью палач, появился огромный серый пес. Заметив его, палач в низко надвинутом на лицо капюшоне потянулся к огромному висящему на поясе тесаку, и тут пес – почему-то Тилорн понял, что это волкодав, – прыгнул. В прыжке волкодав обрел внешность мощного жилистого мужчины, пальцы которого, подобно челюстям капкана, сомкнулись на горле палача. Тот сделал отчаянную попытку вырваться, но железные пальцы человека-пса напряглись, и Тилорн с незнакомой ему прежде мстительной радостью увидел, как дернулось и обмякло жирное тело…
В следующем видении мужчина, убивший палача, появился снова, и землянину удалось рассмотреть его как следует. Это был высокий человек с худым обветренным лицом, на котором выделялись перебитый нос и шрам, тянущийся по левой щеке от века до челюсти. Русые, изрядно тронутые сединой волосы его были схвачены на лбу ремешком, серо-зеленые глаза яростно блестели. На руках человек этот, внезапно возникший в дверях маленькой, скудно и странно обставленной комнатки, держал обмякшее тело перепачканного кровью юноши с бессильно откинутой головой.
– Спаси его, если можешь! – потребовал вошедший хриплым, прерывающимся от быстрой ходьбы голосом и опустил умирающего на покрывало, торопливо расстеленное на полу гибкой черноволосой девушкой.
На этот раз мужчина-волкодав не превратился в серого пса, но что-то свирепое в его лице бесспорно было. "Внешность не располагающая: такого раз увидишь – не скоро забудешь", – подумал Тилорн-зритель, в то время как Тилорн-грядущий опустился на колени подле умирающего и ощупал пальцами его холодный, покрытый мелкими капельками пота лоб…
Третий раз он увидел себя на заполненной толпой площади древнего города. По правую руку от него стояла синеглазая девушка, на шее которой сверкали стеклянные, подобранные в цвет глаз бусы. Та самая, что стелила покрывало для умирающего. Сам же умирающий ныне был живее живого и стоял по левую руку от Тилорна, сумевшего узнать его лишь по шапке золотых волос, красиво обрамлявших загорелое, пышущее здоровьем лицо.
Оба спутника Тилорна были чем-то взволнованы и, вытягивая шеи, вглядывались в центр запруженной дивно одетым народом площади, где на крохотном пятачке двое обнаженных по пояс мужчин отплясывали замысловатый танец. В руках они держали сверкающие палки, причем у одного – даже издали нетрудно было узнать в нем убийцу палача – правая рука была плотно притянута к телу. "Раненый пляшет?" – удивился Тилорн и тут же понял, что никакая это не пляска, а смертный бой и в руках поединщиков вовсе не палки, а отточенные мечи. И еще он понял, что с этим дерущимся одной рукой человеком, в облике которого ему продолжало мерещиться что-то свирепое и неукротимое, каким-то образом связана и его судьба. Именно от него зависит, удастся ли ему когда-нибудь увидеть Землю, своих родных и близких…
Тофра-оук торжественно заверил ра-Вауки и всех жителей поселка, что подобранный ими чужак не представляет никакой опасности и не является посланцем Панакави. Из речи его Тилорн понял всего несколько слов, но смысл ее был очевиден. По решению вождя мекамбо, совершив необходимые обряды, приняли его в свое племя, хотя, как он узнал значительно позже, колдуну пришлось использовать весь свой авторитет, чтобы сломить упрямство ра-Вауки, настаивавшего, что взятого у моря чужака надо вернуть морю. Овладев языком островитян, землянин часто беседовал с Тофра-оуком и не раз заводил разговор о том, как удалось тому заглянуть не только в его прошлое, но и в будущее, однако колдун то ли не хотел, то ли действительно не мог ответить ничего вразумительного. "Каждый человек носит в себе зерна грядущего, и в том, что Тиураола показал тебе с моей помощью, нет ничего удивительного. Заглянуть в будущее легко, трудно при этом сохранить мужество. Быть может, поэтому Дневной бог, жалея людей, и не открывает им то, что ждет их завтра?" – вот и все, чего удалось ему добиться от хитро улыбающегося старика, который знал несравнимо больше того, что говорил, хотя и поговорить был очень даже не дурак.
Предсказания и предвидения были слишком сродни колдовству и чародейству, чтобы Тилорн мог в них поверить. Он сам умел и любил творить чудеса, которые облегчали жизнь мекамбо, но в основе его "чудес" лежали знания, накопленные землянами за двадцать с лишним веков, в то время как тут имело место что-то совершенно иное. Что-то, что разум настройщика магно-систем отказывался понимать…
Тилорн поморщился – не хватало ему еще в колдовство уверовать! – и почувствовал, что ноги у него основательно затекли. Занятый воспоминаниями, он не особенно прислушивался к разговору Ваниваки с негонеро, учтиво переливавших из пустого в порожнее. Уловив слова "сай-коот", он представил несколько пар занятых любовными играми подвыпивших туземцев, в детской своей непосредственности очень скоро забывающих, где чья жена и где чей муж, но возникшая в мозгу сцена протеста не вызвала Он пробыл среди мекамбо достаточно долго, чтобы понимать: жизнь в больших родовых домах, где нет места уединению и все происходит на виду у всех, приучила островитян не слишком стесняться друг друга и не считать что-либо, кроме, быть может, набедренной повязки или ожерелья на шее, своей собственностью. Где нет бедных и богатых и даже дети являются достоянием всего рода, сай-коот, так же как и охватывающее по временам жителей родовых домов стремление к уединению, – вещь более чем естественная.
За время, проведенное на Тулалаоки, Тилорн успел проникнуться уважением к приютившим его людям и на многое уже мог смотреть их глазами. Смущало и тревожило его лишь возникавшее иногда чувство, что, помимо законов, по которым живут все известные ему миры, в этом действуют еще и силы, происхождение и характер которых ему совершенно непонятны, необъяснимы и не укладываются в привычные, весьма широкие, кстати сказать, рамки. Порой чувство это пропадало, порой же становилось таким сильным, что казалось, еще немного – и он готов был уверовать в существование чего-то сверхъестественного, и это, разумеется, никак не могло способствовать душевному равновесию, в котором по мере сил и возможностей старался пребывать наладчик магно-систем.
5
Они умирали один за другим: кто с хриплыми, чуть слышными проклятиями на пересохших губах, кто молча, кто шепча молитвы или поминая близких. Трое последних оставшихся в живых, посовещавшись, выкинули за борт инструменты Тилорна, а затем попробовали отправить туда же и его самого, полагая, что чужеземец является причиной обрушившихся на них несчастий. Они были очень слабы, и землянину, родившемуся в двадцать пятом веке, не составило труда внушить им тягу ко сну. Двое из них не проснулись, но Тилорн не был виноват в их смерти, просто они были слишком истощены. Третий сошел с ума, и хотя Тилорн трижды мешал ему броситься за борт, несчастный в конце концов сумел осуществить задуманное.
Наблюдая за тем, как северяне управляются с прямым рейковым парусом, Тилорн без труда усвоил эту премудрость и, даже изрядно ослабев, – задействованные им скрытые резервы организма позволили ему пережить спутников, но были далеко не безграничны, – продолжал вести ладью на юго-восток. После того как он остался один-одинешенек, у него не было иного выхода, если, разумеется, ему была дорога жизнь.
Воспоминания о том, как он отправлял за борт начавшие разлагаться трупы северян, в которых еще совсем недавно вовсю бурлила жизнь, не доставили землянину удовольствия, а от встречи с мекамбо у него осталось лишь смутное ощущение льющейся в глотку воды. Смуглокожие рыбаки поглядывали на него с опаской и, доставив на Тулалаоки, первым делом потащили к Тофра-оуку – узнать, не является ли подобранный ими в море чужак посланцем Панакави. К тому времени Тилорн уже восстановил силы и на полную мощность излучал доброжелательность. По отношению к людям, спасшим его от смерти, делать это было легко, несравнимо легче, чем поддерживать силы в северянах, не считавших своего пленника за человека, а лысый колдун мекамбо совершенно очаровал землянина, и не было ничего удивительного в том, что тот в свою очередь произвел на Тофра-оука самое благоприятное впечатление.
Тилорн и сейчас с удовольствием вспоминал, как омывали его мозг теплые волны расположения, исходившие от обезьяноподобного старца, который, невзирая на установившийся между ними эмпатический контакт, все же исполнил предписываемые ритуалом "знакомства с чужаком" обряды. Сохраняя строгое и даже угрюмое выражение лица, Тофра-оук разжег свои священные, смрадно дымящиеся палочки, развел очистительный огонь, произнес три дюжины длиннющих заклинаний и распил с Тилорном Чашу видений, изготовленную из покрытой замысловатой резьбой скорлупы кокосового ореха. Что за зелье было налито в чашу, землянин не знал, однако видения, навеянные им, заставили заподозрить, что в действиях лысого старикана есть какой-то не поддающийся рациональному объяснению смысл.
В горьковатом, пахнущем дымом напитке, вероятно, содержался наркотик, потому что посетившие Тилорна видения были чрезвычайно яркими и едва ли не осязаемыми. К чему-то подобному землянин был готов, однако смысл обряда оказался не в том, что сам он как будто заново пережил ряд эпизодов из своей прежней жизни, а в том, что колдун каким-то образом увидел те же картины, которые возникли перед внутренним взором его гостя. Тофра-оук не владел техникой чтения мыслей – даже на Земле таких людей было не больше десятка, и потому контакт на информационном уровне осуществлялся обычно при помощи специальной аппаратуры. Он не был гипнотизером, поскольку по понятным причинам не мог знать ничего о прошлом Тилорна, а тот умел проецировать в мозг "собеседника" лишь самые простые образы. Но самым удивительным было то, что, кроме сцен из прошлой жизни, землянин увидел еще и картины будущего. Разумеется, он не рискнул бы высказать столь несообразное ни с чем утверждение вслух, и все же доподлинно знал – хотя, откуда пришло это знание, объяснить бы не сумел, – что посетившие его видения непостижимым образом рисуют перед ним картины грядущего.
В одной из них, особенно запомнившейся Тилорну, он увидел себя сидящим в железной клетке, стоящей в темном сыром подземелье. Он знал, что провел в ней много дней, а может быть, даже недель и месяцев, знал отвратительного толстяка в кожаном фартуке, завязки которого едва сходились на мясистой спине. С видом его были связаны ощущения нестерпимой боли и животного страха, которые почему-то отступили, когда из-за угла коридора, со стороны, противоположной той, откуда пришел усевшийся на стоящую рядом с клеткой деревянную скамью палач, появился огромный серый пес. Заметив его, палач в низко надвинутом на лицо капюшоне потянулся к огромному висящему на поясе тесаку, и тут пес – почему-то Тилорн понял, что это волкодав, – прыгнул. В прыжке волкодав обрел внешность мощного жилистого мужчины, пальцы которого, подобно челюстям капкана, сомкнулись на горле палача. Тот сделал отчаянную попытку вырваться, но железные пальцы человека-пса напряглись, и Тилорн с незнакомой ему прежде мстительной радостью увидел, как дернулось и обмякло жирное тело…
В следующем видении мужчина, убивший палача, появился снова, и землянину удалось рассмотреть его как следует. Это был высокий человек с худым обветренным лицом, на котором выделялись перебитый нос и шрам, тянущийся по левой щеке от века до челюсти. Русые, изрядно тронутые сединой волосы его были схвачены на лбу ремешком, серо-зеленые глаза яростно блестели. На руках человек этот, внезапно возникший в дверях маленькой, скудно и странно обставленной комнатки, держал обмякшее тело перепачканного кровью юноши с бессильно откинутой головой.
– Спаси его, если можешь! – потребовал вошедший хриплым, прерывающимся от быстрой ходьбы голосом и опустил умирающего на покрывало, торопливо расстеленное на полу гибкой черноволосой девушкой.
На этот раз мужчина-волкодав не превратился в серого пса, но что-то свирепое в его лице бесспорно было. "Внешность не располагающая: такого раз увидишь – не скоро забудешь", – подумал Тилорн-зритель, в то время как Тилорн-грядущий опустился на колени подле умирающего и ощупал пальцами его холодный, покрытый мелкими капельками пота лоб…
Третий раз он увидел себя на заполненной толпой площади древнего города. По правую руку от него стояла синеглазая девушка, на шее которой сверкали стеклянные, подобранные в цвет глаз бусы. Та самая, что стелила покрывало для умирающего. Сам же умирающий ныне был живее живого и стоял по левую руку от Тилорна, сумевшего узнать его лишь по шапке золотых волос, красиво обрамлявших загорелое, пышущее здоровьем лицо.
Оба спутника Тилорна были чем-то взволнованы и, вытягивая шеи, вглядывались в центр запруженной дивно одетым народом площади, где на крохотном пятачке двое обнаженных по пояс мужчин отплясывали замысловатый танец. В руках они держали сверкающие палки, причем у одного – даже издали нетрудно было узнать в нем убийцу палача – правая рука была плотно притянута к телу. "Раненый пляшет?" – удивился Тилорн и тут же понял, что никакая это не пляска, а смертный бой и в руках поединщиков вовсе не палки, а отточенные мечи. И еще он понял, что с этим дерущимся одной рукой человеком, в облике которого ему продолжало мерещиться что-то свирепое и неукротимое, каким-то образом связана и его судьба. Именно от него зависит, удастся ли ему когда-нибудь увидеть Землю, своих родных и близких…
Тофра-оук торжественно заверил ра-Вауки и всех жителей поселка, что подобранный ими чужак не представляет никакой опасности и не является посланцем Панакави. Из речи его Тилорн понял всего несколько слов, но смысл ее был очевиден. По решению вождя мекамбо, совершив необходимые обряды, приняли его в свое племя, хотя, как он узнал значительно позже, колдуну пришлось использовать весь свой авторитет, чтобы сломить упрямство ра-Вауки, настаивавшего, что взятого у моря чужака надо вернуть морю. Овладев языком островитян, землянин часто беседовал с Тофра-оуком и не раз заводил разговор о том, как удалось тому заглянуть не только в его прошлое, но и в будущее, однако колдун то ли не хотел, то ли действительно не мог ответить ничего вразумительного. "Каждый человек носит в себе зерна грядущего, и в том, что Тиураола показал тебе с моей помощью, нет ничего удивительного. Заглянуть в будущее легко, трудно при этом сохранить мужество. Быть может, поэтому Дневной бог, жалея людей, и не открывает им то, что ждет их завтра?" – вот и все, чего удалось ему добиться от хитро улыбающегося старика, который знал несравнимо больше того, что говорил, хотя и поговорить был очень даже не дурак.
Предсказания и предвидения были слишком сродни колдовству и чародейству, чтобы Тилорн мог в них поверить. Он сам умел и любил творить чудеса, которые облегчали жизнь мекамбо, но в основе его "чудес" лежали знания, накопленные землянами за двадцать с лишним веков, в то время как тут имело место что-то совершенно иное. Что-то, что разум настройщика магно-систем отказывался понимать…
Тилорн поморщился – не хватало ему еще в колдовство уверовать! – и почувствовал, что ноги у него основательно затекли. Занятый воспоминаниями, он не особенно прислушивался к разговору Ваниваки с негонеро, учтиво переливавших из пустого в порожнее. Уловив слова "сай-коот", он представил несколько пар занятых любовными играми подвыпивших туземцев, в детской своей непосредственности очень скоро забывающих, где чья жена и где чей муж, но возникшая в мозгу сцена протеста не вызвала Он пробыл среди мекамбо достаточно долго, чтобы понимать: жизнь в больших родовых домах, где нет места уединению и все происходит на виду у всех, приучила островитян не слишком стесняться друг друга и не считать что-либо, кроме, быть может, набедренной повязки или ожерелья на шее, своей собственностью. Где нет бедных и богатых и даже дети являются достоянием всего рода, сай-коот, так же как и охватывающее по временам жителей родовых домов стремление к уединению, – вещь более чем естественная.
За время, проведенное на Тулалаоки, Тилорн успел проникнуться уважением к приютившим его людям и на многое уже мог смотреть их глазами. Смущало и тревожило его лишь возникавшее иногда чувство, что, помимо законов, по которым живут все известные ему миры, в этом действуют еще и силы, происхождение и характер которых ему совершенно непонятны, необъяснимы и не укладываются в привычные, весьма широкие, кстати сказать, рамки. Порой чувство это пропадало, порой же становилось таким сильным, что казалось, еще немного – и он готов был уверовать в существование чего-то сверхъестественного, и это, разумеется, никак не могло способствовать душевному равновесию, в котором по мере сил и возможностей старался пребывать наладчик магно-систем.
5
Солнце уже клонилось к горизонту, а до Тин-Тонгры было еще плыть и плыть, когда сидящие в каноэ дружно вздрогнули от раздавшегося с левого берега оклика:
– Эй, на лодке! Никак вы к нам с Тулалаоки пожаловали?
"Девчонка здорово ныряет, если так долго была под водой", – подумал Ваниваки и выжидательно взглянул на Тилорна, но тот лишь отрицательно покачал головой:
– Если я сейчас зачарую ее, она попросту утонет.
– Хорошего лова! Много ли жемчужин посчастливилось отыскать? – приветствовала ныряльщицу Маути, внимательно осматриваясь по сторонам. Похоже, девица приплыла сюда одна: кроме легкого челнока из коры, столь крохотного, что заметить его между двумя наполовину скрытыми водой валунами почти невозможно, если не высматривать специально, других лодок поблизости не было.
– Мне не повезло, в моих раковинах не оказалось слез моря, – отвечала девушка, чуть заметно шевеля руками, чтобы удержаться на плаву, и перевела пытливый взгляд больших темных глаз с Маути на Тилорна. – Неужели вы и правда надеетесь выручить своего горе-жениха?
Ваниваки, которого нырялыцица едва удостоила взглядом, нахмурился и сжал кулаки:
– Почему бы и нет? Уж не ты ли нам помешаешь?
Вместо ответа девица ушла под воду, а Маути досадливо хлопнула ладонями по коленям:
– У тебя глупый язык! Если бы она хотела нам помешать, то верно не стала бы окликать и привлекать к себе внимание! Гребите к челну, но не пытайтесь догнать ее.
– Зачем все это? Пусть Тилорн заставит ее забыть…
– Она собиралась что-то сказать нам, о чем-то предупредить! Разве это не ясно? – прервала юношу Маути и, увидев, что девушка выбралась на отмель, прошептала: – Кладите весла!
Незнакомка в три стремительных прыжка достигла челнока и одним движением спихнула его в воду.
– Вот уж не подумала бы, что она такая трусиха! – громко заявила Маути.
– Я трусиха?! – готовая прыгнуть в челнок девушка замерла.
– Мало того что трусиха, так еще и умом не блещет. Другая бы сразу сообразила, что копье быстрее весла, – поддержал Маути Ваниваки.
Глаза девушки округлились, но она продолжала пребывать в нерешительности. Сетка с раковинами-жемчужницами у пояса и длинный нож, ножны которого были примотаны к голени, – вот и все, что было у нее под рукой. Челнок же, понимание этого отчетливо читалось на ее лице, никак не опередит пущенного ловкой рукой копья.
– Не бойся, мы не причиним тебе зла. Наши мужчины не воюют с детьми. – Смех Маути заставил девушку гордо выпрямиться.
– Я не ребенок! – Маленькая нырялыцица, копируя, по-видимому, чью-то позу, расправила узкие плечи, демонстрируя неразвитую грудь, положила ладони на худые бедра и независимо откинула назад голову. Тяжелая прическа, сделанная при помощи ремешков и палочек, чтобы волосы не мешали нырять, казалась слишком массивной для тонкой шеи, а хрупкому, угловатому телу подростка настолько не соответствовали жесты и вызывающее выражение лица, позаимствованные у зрелой женщины, что Ваниваки непроизвольно улыбнулся.
– Кто же ты тогда? – мягко спросил Тилорн.
– Я Патинаутаваруни из рода Таваруки, – высокомерно промолвила девушка.
– И чем же знаменит твой род? – поинтересовался Тилорн все так же серьезно.
– Мой род… Это не важно! Главное – я не ребенок!
– Очень хорошо. Тогда ты не будешь осуждать юношу, приплывшего на ваш остров по зову сердца. Девушки очень хорошо разбираются в таких вещах, как влечение сердца, – вкрадчиво сказала Маути.
– Никто его не осуждает. Но раз уж не умеешь, так нечего и браться похищать невесту…
– Пати из рода Таваруки! Разве сердце спрашивает: достаточно ли я красива, чтобы полюбить этого юношу? Оно говорит: люблю! Оно говорит: хочу! – и спорить с ним бесполезно. Разве не так? И если зовет сердце, мы, сильные и слабые, следуем его велениям, потому что не можем иначе. Руки негонеро оказались сильнее рук Ваниваки и схватили его, но неужели горячее сердце не стоит сильных рук? Разве оно не достойно любви и уважения?
Пати потупилась и, пошевелив ногой в воде, разогнала нахальных пестрых мальков.
– Каждая девушка-негонеро мечтает иметь жениха со смелым и любящим сердцем. Мы все завидуем Итиви, хотя дразним ее и притворяемся, будто презираем за неловкость жениха.
– Он мой друг, – сказал Ваниваки, – и я вытащу его с Тин-Тонгры. Он не слабый – в сеть Панакави может попасть любой.
– Я знаю, и… Я хотела сказать, что вам не спасти своего друга. Глаз Панакави широко открыт, а это значит – Синие Ямы надежно охраняют подходы к Тин-Тонгре с запада.
– О, змеи морские! Опять эти сказки для несмышленышей! – раздраженно отмахнулся Ваниваки. – Видел я ваши Синие Ямы, они могут остановить только трусливых негонеро или не умеющих плавать матуави.
– Они остановят и поглотят всех, даже Госпожу рыбу и ее слуг! – Пати окинула юношу пренебрежительным взглядом, ловко нацепила на себя плетеный фартук-юбочку и осторожно влезла в сильно накренившийся челнок. – Тебе достаточно будет только раз взглянуть на всеядные Синие Ямы, и ты, позабыв про друга, будешь грести всю ночь, лишь бы убраться от них подальше.
– Потому-то женщин и не берут на лов рыбы! Хвостоколку они принимают за акулу, а при виде акулы сходят с ума от страха!
– Твой приятель, кажется, сам потерял разум, – холодно обратилась девушка к Маути. – Плывите за мной, и вы увидите Синие Ямы. А я с удовольствием погляжу, какого цвета станет лицо у этого укушенного скаурогой парня, когда он посмотрит на них вблизи.
Ваниваки, проворчав что-то невразумительное, взялся за весла, Тилорн с Маути последовали его примеру, и вскоре длинное каноэ уже скользило рядом с маленьким челноком, хозяйка которого, умело работая одним веслом, заставляла его петлять между островками с таким расчетом, чтобы их не было видно со стороны Внутреннего моря. Юноша старался не подавать виду, и все же слова Пати не на шутку встревожили его. Подплывая с Вихауви к Тин-Тонгре, он действительно видел в протоке, отделявшей остров негонеро от кольца мелких островков, пресловутые Синие Ямы, о которых слышал еще в раннем детстве. О них говорили как о чем-то ужасном, величали даже бездонными глотками Панакави, но, как и большинство страшных историй, рассказы о Синих Ямах лишь в малой степени соответствовали тому, что он увидел собственными глазами.
На желто-коричневом дне мелкой протоки и правда синели, подобно огромным глазам, ямы локтей по тридцать в длину. Благодаря покатым краям они напоминали гигантские воронки, дна которых не было видно. Выглядели они жутковато, слов нет, однако вода вокруг них казалась совершенно спокойной, ленивые губари плавали над ними как ни в чем не бывало, а громадные зубастые полосаты неподвижно лежали на песке между ямами, подстерегая добычу точно так же, как и на других мелях Внутреннего моря. Несмотря на протесты Ваниваки, Вихауви бросил пучок водорослей в самый центр Ямы, и они с замиранием сердца стали следить за его погружением. Сначала водоросли опускались медленно, потом движение их ускорилось, словно синяя воронка жадно всасывала растрепанный ком вглубь. Смотреть на это было неприятно, а представлять себя на месте этих водорослей еще неприятнее, но рыбы-то без труда справлялись с глубинным течением, так что друзья, поколебавшись, налегли на весла и благополучно миновали легендарное место. И все же в словах Пати было что-то настораживающее. По всей видимости, она хорошо знала, о чем говорит, и если сила течения в этих Ямах как-то связана с постоянно меняющимися размерами сияющего в ночном небе глаза Панакави, то…
Ваниваки хотел было спросить Тилорна, может ли его колдовство помочь им укротить всепожирающие Синие Ямы, но в последний момент решил воздержаться от вопросов до тех пор, пока собственными глазами не убедится в справедливости слов Пати. Девушка между тем перестала дичиться и охотно рассказывала Маути о предстоящем празднике, по случаю которого негонеро собирались выйти этой ночью на традиционный лов креветок.
– Почему же ты отправилась за жемчугом, когда большинство ваших женщин и девушек заняты стряпней и подготовкой к празднику? Да еще одна, без подруг и сверстников? – улучив подходящий момент, задала Маути давно интересовавший ее вопрос.
– Надеялась, что мне посчастливится найти хотя бы одну жемчужину и принести ее в жертву Панакави. Знаешь, в канун Ланиукалари он склонен забывать гнев и, случается, исполняет просьбы людей.
– Чего же ты хотела просить у Ночного бога? Чего не мог дать тебе Тиураол, благость которого простерта над хираолами, а щедрость не имеет границ? – спросила Маути, чувствуя, что, может статься, встреча эта окажется счастливой для них и сыграет свою роль в спасении Вихауви. Ведь случайных встреч не бывает, в каждой есть какой-то смысл, надо только отыскать его и суметь воспользоваться шансом, посылаемым Дневным богом.
– Тиураол – великий бог, но вряд ли он в силах излечить мою мать от язв, насланных на нее Панакави. Да и не будет он вмешиваться в деяния ночного бога, так во всяком случае объяснил мне Мафан-оук.
– Почему же сам колдун не замолвил словечка за твою мать? – спросил Тилорн, не сумевший при всем старании разобраться в религиозных воззрениях мекамбо, не говоря уже о негонеро.
– Он сделал все, что мог, но без щедрого приношения Панакави не станет помогать ему творить исцелительное заклинание и оно не принесет пользы.
Ого! Это было что-то новенькое, с таким на Тулалаоки землянину сталкиваться не доводилось. Тофра-оук еще не додумался требовать подарков для своих богов, и все же они как умели помогали ему выхаживать больных и раненых. Похоже, негонеро уже коснулось дыхание цивилизации, даром что сами они с заморскими гостями не якшались.
– А что же твои родичи? Неужели им нечем одарить Панакави?
– От моего рода осталось всего восемь человек. Чтобы спасти трех рыбаков, умерших от язв после торгов на Манахаше, мы уже пожертвовали Тиураолу и Панакави все ценное, что у нас было, однако боги не услышали наши мольбы, и следующей должна уйти из этого мира моя мать.
– Ага. Расскажи-ка мне поподробнее о поразивших ее язвах, – попросил Тилорн, подумав, что, вероятно, купцы с восточного материка завезли на Манахаш не только изделия из металлов, цветные лоскуты материи, но и представления о том, что богам, как и людям, за совершение добрых дел положено давать мзду.
Закончив описание болезни, Пати подняла руку и предупредила:
– Мы почти у цели. Гребите медленнее, сейчас перед вами откроются берега Тин-Тонгры и пролив Синих Ям.
Ваниваки привстал, чтобы поглядеть в указанном направлении, но ничего, кроме привычного скопления островков, не увидел. Тем не менее что-то вокруг изменилось, и, пытаясь обнаружить это неопределимое нечто, юноша внезапно уловил чуть слышный, но явно усиливающийся по мере их продвижения вперед шорох. Он становился все громче и громче, пока не перерос в низкий, противно вибрирующий гул, от которого что-то вздрагивало в животе и судорожно поджимались пальцы ног.
– Вот мы и на месте. – Пати подогнала челнок к островку с одинокой, сильно покосившейся пальмой. – Дальше плыть опасно.
За расступившимися, словно по волшебству, островками, глазам Ваниваки и его спутников открылся пролив шириной в тысячу с лишним локтей, на противоположной стороне которого полого поднимались из воды берега Тин-Тонгры. Очертания острова негонеро были хорошо памятны юноше, однако сам пролив являл собой столь поразительное зрелище, что тот в замешательстве опустил весла.
– Ну же! Плывите ко мне! Отсюда вы можете, ничем не рискуя, полюбоваться Синими Ямами и с чистой совестью возвращаться на Тулалаоки.
Вытаскивая каноэ на песок, Ваниваки ощутил, как мелко подрагивает земля под его ногами, и, преодолевая внезапно накатившую слабость, направился к пальме, у которой, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, поджидала Пати. Особой нужды забираться на пальму не было – того, что они увидели с каменистой вершины островка, вполне хватило, чтобы удостовериться в справедливости слов маленькой ныряльщицы; но болезненное любопытство и стремление сохранить лицо заставили юношу обнять шершавый ствол руками и ногами и начать подъем.
Ничего подобного тому, что творилось сейчас в проливе, ему не приходилось видеть, и, несмотря на рассказы старых рыбаков, он не представлял, что такое вообще возможно. Некогда зеленовато-голубые, прозрачные воды пролива были черными, а от спокойствия их не осталось и следа. Тем не менее десятки громадных, беспорядочно разбросанных воронок без видимой причины крутились, подобно чудовищным колесам, издавая зловещий гул, разбрасывая лохмотья грязно-белой пены и увлекая в свои глубины скорлупу кокосовых орехов, стволы пальм, клочья водорослей и прочий сор. Диаметр ближайшей воронки превышал полсотни локтей, а наклонно уходящие в бездну стены казались отлитыми из черного стекла и в то же время производили впечатление чего-то живого, отвратительно пульсирующего, делающего судорожные глотательные движения. Причем самым, пожалуй, страшным во всем этом было то, что вечернее солнце светило по-прежнему, воды Внутреннего моря оставались спокойными, небо чистым, и лишь пролив походил на мерзкую черную похлебку, которую с яростью размешивает невидимыми палками дюжина незримых великанов.
Не в силах оторвать глаз от завораживающего бега черных вод, Ваниваки чувствовал, как к горлу подступает тошнота, руки слабеют, а по спине катится холодный пот…
– Ну что ж, в рассказах Тофра-оука не было ни слова лжи. – Рассудительный голос Тилорна заставил Ваниваки встряхнуться и отвести взгляд от ужасных воронок. – Я был уверен, что у мекамбо есть веские причины, чтобы говорить о бездонных глотках Панакави. Пати права – во время полнолуния нам этот пролив не пересечь, но, дождавшись темноты, мы можем причалить прямо в южной бухте Тин-Тонгры. Уж верно там найдется укромный уголок, чтобы спрятать каноэ?
Ваниваки спрыгнул наземь и, стараясь не смотреть в глаза девушки-негонеро, произнес:
– Жуткое место! Велика сила Панакави, если способен он так обезобразить море!
– Эй, на лодке! Никак вы к нам с Тулалаоки пожаловали?
"Девчонка здорово ныряет, если так долго была под водой", – подумал Ваниваки и выжидательно взглянул на Тилорна, но тот лишь отрицательно покачал головой:
– Если я сейчас зачарую ее, она попросту утонет.
– Хорошего лова! Много ли жемчужин посчастливилось отыскать? – приветствовала ныряльщицу Маути, внимательно осматриваясь по сторонам. Похоже, девица приплыла сюда одна: кроме легкого челнока из коры, столь крохотного, что заметить его между двумя наполовину скрытыми водой валунами почти невозможно, если не высматривать специально, других лодок поблизости не было.
– Мне не повезло, в моих раковинах не оказалось слез моря, – отвечала девушка, чуть заметно шевеля руками, чтобы удержаться на плаву, и перевела пытливый взгляд больших темных глаз с Маути на Тилорна. – Неужели вы и правда надеетесь выручить своего горе-жениха?
Ваниваки, которого нырялыцица едва удостоила взглядом, нахмурился и сжал кулаки:
– Почему бы и нет? Уж не ты ли нам помешаешь?
Вместо ответа девица ушла под воду, а Маути досадливо хлопнула ладонями по коленям:
– У тебя глупый язык! Если бы она хотела нам помешать, то верно не стала бы окликать и привлекать к себе внимание! Гребите к челну, но не пытайтесь догнать ее.
– Зачем все это? Пусть Тилорн заставит ее забыть…
– Она собиралась что-то сказать нам, о чем-то предупредить! Разве это не ясно? – прервала юношу Маути и, увидев, что девушка выбралась на отмель, прошептала: – Кладите весла!
Незнакомка в три стремительных прыжка достигла челнока и одним движением спихнула его в воду.
– Вот уж не подумала бы, что она такая трусиха! – громко заявила Маути.
– Я трусиха?! – готовая прыгнуть в челнок девушка замерла.
– Мало того что трусиха, так еще и умом не блещет. Другая бы сразу сообразила, что копье быстрее весла, – поддержал Маути Ваниваки.
Глаза девушки округлились, но она продолжала пребывать в нерешительности. Сетка с раковинами-жемчужницами у пояса и длинный нож, ножны которого были примотаны к голени, – вот и все, что было у нее под рукой. Челнок же, понимание этого отчетливо читалось на ее лице, никак не опередит пущенного ловкой рукой копья.
– Не бойся, мы не причиним тебе зла. Наши мужчины не воюют с детьми. – Смех Маути заставил девушку гордо выпрямиться.
– Я не ребенок! – Маленькая нырялыцица, копируя, по-видимому, чью-то позу, расправила узкие плечи, демонстрируя неразвитую грудь, положила ладони на худые бедра и независимо откинула назад голову. Тяжелая прическа, сделанная при помощи ремешков и палочек, чтобы волосы не мешали нырять, казалась слишком массивной для тонкой шеи, а хрупкому, угловатому телу подростка настолько не соответствовали жесты и вызывающее выражение лица, позаимствованные у зрелой женщины, что Ваниваки непроизвольно улыбнулся.
– Кто же ты тогда? – мягко спросил Тилорн.
– Я Патинаутаваруни из рода Таваруки, – высокомерно промолвила девушка.
– И чем же знаменит твой род? – поинтересовался Тилорн все так же серьезно.
– Мой род… Это не важно! Главное – я не ребенок!
– Очень хорошо. Тогда ты не будешь осуждать юношу, приплывшего на ваш остров по зову сердца. Девушки очень хорошо разбираются в таких вещах, как влечение сердца, – вкрадчиво сказала Маути.
– Никто его не осуждает. Но раз уж не умеешь, так нечего и браться похищать невесту…
– Пати из рода Таваруки! Разве сердце спрашивает: достаточно ли я красива, чтобы полюбить этого юношу? Оно говорит: люблю! Оно говорит: хочу! – и спорить с ним бесполезно. Разве не так? И если зовет сердце, мы, сильные и слабые, следуем его велениям, потому что не можем иначе. Руки негонеро оказались сильнее рук Ваниваки и схватили его, но неужели горячее сердце не стоит сильных рук? Разве оно не достойно любви и уважения?
Пати потупилась и, пошевелив ногой в воде, разогнала нахальных пестрых мальков.
– Каждая девушка-негонеро мечтает иметь жениха со смелым и любящим сердцем. Мы все завидуем Итиви, хотя дразним ее и притворяемся, будто презираем за неловкость жениха.
– Он мой друг, – сказал Ваниваки, – и я вытащу его с Тин-Тонгры. Он не слабый – в сеть Панакави может попасть любой.
– Я знаю, и… Я хотела сказать, что вам не спасти своего друга. Глаз Панакави широко открыт, а это значит – Синие Ямы надежно охраняют подходы к Тин-Тонгре с запада.
– О, змеи морские! Опять эти сказки для несмышленышей! – раздраженно отмахнулся Ваниваки. – Видел я ваши Синие Ямы, они могут остановить только трусливых негонеро или не умеющих плавать матуави.
– Они остановят и поглотят всех, даже Госпожу рыбу и ее слуг! – Пати окинула юношу пренебрежительным взглядом, ловко нацепила на себя плетеный фартук-юбочку и осторожно влезла в сильно накренившийся челнок. – Тебе достаточно будет только раз взглянуть на всеядные Синие Ямы, и ты, позабыв про друга, будешь грести всю ночь, лишь бы убраться от них подальше.
– Потому-то женщин и не берут на лов рыбы! Хвостоколку они принимают за акулу, а при виде акулы сходят с ума от страха!
– Твой приятель, кажется, сам потерял разум, – холодно обратилась девушка к Маути. – Плывите за мной, и вы увидите Синие Ямы. А я с удовольствием погляжу, какого цвета станет лицо у этого укушенного скаурогой парня, когда он посмотрит на них вблизи.
Ваниваки, проворчав что-то невразумительное, взялся за весла, Тилорн с Маути последовали его примеру, и вскоре длинное каноэ уже скользило рядом с маленьким челноком, хозяйка которого, умело работая одним веслом, заставляла его петлять между островками с таким расчетом, чтобы их не было видно со стороны Внутреннего моря. Юноша старался не подавать виду, и все же слова Пати не на шутку встревожили его. Подплывая с Вихауви к Тин-Тонгре, он действительно видел в протоке, отделявшей остров негонеро от кольца мелких островков, пресловутые Синие Ямы, о которых слышал еще в раннем детстве. О них говорили как о чем-то ужасном, величали даже бездонными глотками Панакави, но, как и большинство страшных историй, рассказы о Синих Ямах лишь в малой степени соответствовали тому, что он увидел собственными глазами.
На желто-коричневом дне мелкой протоки и правда синели, подобно огромным глазам, ямы локтей по тридцать в длину. Благодаря покатым краям они напоминали гигантские воронки, дна которых не было видно. Выглядели они жутковато, слов нет, однако вода вокруг них казалась совершенно спокойной, ленивые губари плавали над ними как ни в чем не бывало, а громадные зубастые полосаты неподвижно лежали на песке между ямами, подстерегая добычу точно так же, как и на других мелях Внутреннего моря. Несмотря на протесты Ваниваки, Вихауви бросил пучок водорослей в самый центр Ямы, и они с замиранием сердца стали следить за его погружением. Сначала водоросли опускались медленно, потом движение их ускорилось, словно синяя воронка жадно всасывала растрепанный ком вглубь. Смотреть на это было неприятно, а представлять себя на месте этих водорослей еще неприятнее, но рыбы-то без труда справлялись с глубинным течением, так что друзья, поколебавшись, налегли на весла и благополучно миновали легендарное место. И все же в словах Пати было что-то настораживающее. По всей видимости, она хорошо знала, о чем говорит, и если сила течения в этих Ямах как-то связана с постоянно меняющимися размерами сияющего в ночном небе глаза Панакави, то…
Ваниваки хотел было спросить Тилорна, может ли его колдовство помочь им укротить всепожирающие Синие Ямы, но в последний момент решил воздержаться от вопросов до тех пор, пока собственными глазами не убедится в справедливости слов Пати. Девушка между тем перестала дичиться и охотно рассказывала Маути о предстоящем празднике, по случаю которого негонеро собирались выйти этой ночью на традиционный лов креветок.
– Почему же ты отправилась за жемчугом, когда большинство ваших женщин и девушек заняты стряпней и подготовкой к празднику? Да еще одна, без подруг и сверстников? – улучив подходящий момент, задала Маути давно интересовавший ее вопрос.
– Надеялась, что мне посчастливится найти хотя бы одну жемчужину и принести ее в жертву Панакави. Знаешь, в канун Ланиукалари он склонен забывать гнев и, случается, исполняет просьбы людей.
– Чего же ты хотела просить у Ночного бога? Чего не мог дать тебе Тиураол, благость которого простерта над хираолами, а щедрость не имеет границ? – спросила Маути, чувствуя, что, может статься, встреча эта окажется счастливой для них и сыграет свою роль в спасении Вихауви. Ведь случайных встреч не бывает, в каждой есть какой-то смысл, надо только отыскать его и суметь воспользоваться шансом, посылаемым Дневным богом.
– Тиураол – великий бог, но вряд ли он в силах излечить мою мать от язв, насланных на нее Панакави. Да и не будет он вмешиваться в деяния ночного бога, так во всяком случае объяснил мне Мафан-оук.
– Почему же сам колдун не замолвил словечка за твою мать? – спросил Тилорн, не сумевший при всем старании разобраться в религиозных воззрениях мекамбо, не говоря уже о негонеро.
– Он сделал все, что мог, но без щедрого приношения Панакави не станет помогать ему творить исцелительное заклинание и оно не принесет пользы.
Ого! Это было что-то новенькое, с таким на Тулалаоки землянину сталкиваться не доводилось. Тофра-оук еще не додумался требовать подарков для своих богов, и все же они как умели помогали ему выхаживать больных и раненых. Похоже, негонеро уже коснулось дыхание цивилизации, даром что сами они с заморскими гостями не якшались.
– А что же твои родичи? Неужели им нечем одарить Панакави?
– От моего рода осталось всего восемь человек. Чтобы спасти трех рыбаков, умерших от язв после торгов на Манахаше, мы уже пожертвовали Тиураолу и Панакави все ценное, что у нас было, однако боги не услышали наши мольбы, и следующей должна уйти из этого мира моя мать.
– Ага. Расскажи-ка мне поподробнее о поразивших ее язвах, – попросил Тилорн, подумав, что, вероятно, купцы с восточного материка завезли на Манахаш не только изделия из металлов, цветные лоскуты материи, но и представления о том, что богам, как и людям, за совершение добрых дел положено давать мзду.
Закончив описание болезни, Пати подняла руку и предупредила:
– Мы почти у цели. Гребите медленнее, сейчас перед вами откроются берега Тин-Тонгры и пролив Синих Ям.
Ваниваки привстал, чтобы поглядеть в указанном направлении, но ничего, кроме привычного скопления островков, не увидел. Тем не менее что-то вокруг изменилось, и, пытаясь обнаружить это неопределимое нечто, юноша внезапно уловил чуть слышный, но явно усиливающийся по мере их продвижения вперед шорох. Он становился все громче и громче, пока не перерос в низкий, противно вибрирующий гул, от которого что-то вздрагивало в животе и судорожно поджимались пальцы ног.
– Вот мы и на месте. – Пати подогнала челнок к островку с одинокой, сильно покосившейся пальмой. – Дальше плыть опасно.
За расступившимися, словно по волшебству, островками, глазам Ваниваки и его спутников открылся пролив шириной в тысячу с лишним локтей, на противоположной стороне которого полого поднимались из воды берега Тин-Тонгры. Очертания острова негонеро были хорошо памятны юноше, однако сам пролив являл собой столь поразительное зрелище, что тот в замешательстве опустил весла.
– Ну же! Плывите ко мне! Отсюда вы можете, ничем не рискуя, полюбоваться Синими Ямами и с чистой совестью возвращаться на Тулалаоки.
Вытаскивая каноэ на песок, Ваниваки ощутил, как мелко подрагивает земля под его ногами, и, преодолевая внезапно накатившую слабость, направился к пальме, у которой, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, поджидала Пати. Особой нужды забираться на пальму не было – того, что они увидели с каменистой вершины островка, вполне хватило, чтобы удостовериться в справедливости слов маленькой ныряльщицы; но болезненное любопытство и стремление сохранить лицо заставили юношу обнять шершавый ствол руками и ногами и начать подъем.
Ничего подобного тому, что творилось сейчас в проливе, ему не приходилось видеть, и, несмотря на рассказы старых рыбаков, он не представлял, что такое вообще возможно. Некогда зеленовато-голубые, прозрачные воды пролива были черными, а от спокойствия их не осталось и следа. Тем не менее десятки громадных, беспорядочно разбросанных воронок без видимой причины крутились, подобно чудовищным колесам, издавая зловещий гул, разбрасывая лохмотья грязно-белой пены и увлекая в свои глубины скорлупу кокосовых орехов, стволы пальм, клочья водорослей и прочий сор. Диаметр ближайшей воронки превышал полсотни локтей, а наклонно уходящие в бездну стены казались отлитыми из черного стекла и в то же время производили впечатление чего-то живого, отвратительно пульсирующего, делающего судорожные глотательные движения. Причем самым, пожалуй, страшным во всем этом было то, что вечернее солнце светило по-прежнему, воды Внутреннего моря оставались спокойными, небо чистым, и лишь пролив походил на мерзкую черную похлебку, которую с яростью размешивает невидимыми палками дюжина незримых великанов.
Не в силах оторвать глаз от завораживающего бега черных вод, Ваниваки чувствовал, как к горлу подступает тошнота, руки слабеют, а по спине катится холодный пот…
– Ну что ж, в рассказах Тофра-оука не было ни слова лжи. – Рассудительный голос Тилорна заставил Ваниваки встряхнуться и отвести взгляд от ужасных воронок. – Я был уверен, что у мекамбо есть веские причины, чтобы говорить о бездонных глотках Панакави. Пати права – во время полнолуния нам этот пролив не пересечь, но, дождавшись темноты, мы можем причалить прямо в южной бухте Тин-Тонгры. Уж верно там найдется укромный уголок, чтобы спрятать каноэ?
Ваниваки спрыгнул наземь и, стараясь не смотреть в глаза девушки-негонеро, произнес:
– Жуткое место! Велика сила Панакави, если способен он так обезобразить море!