Страница:
несколько месяцев он должен был бы узнать их имена, возраст, дни рождения,
познакомиться с их любимыми игрушками. Они оставались, однако, столь же
непостижимыми, как длинная высокая стена, которая отделяла их от луга,
стена, над которой иногда возникали их головы. Их родители были в Индии - об
этом Октавиан узнал у соседей; по деталям одежды можно было различить
девочку и двух мальчиков, но больше никакой информации об их жизни Октавиану
раздобыть не удалось. И теперь он был замешан в историю, которая их
касалась, но которую следовало от них скрыть.
Бедные беспомощные цыплята гибли один за другим, так что было вполне
справедливо, что существованию их убийцы положат конец; и все равно Октавиан
испытывал какие-то приступы растерянности, когда его роль вершителя
правосудия подошла к концу.
Маленький кот, отрезанный от обычных безопасных тропинок, лишился
всякого укрытия, и его конец был жалок. Октавиан шел по высокой луговой
траве менее бойко и жизнерадостно, чем обычно. И проходя мимо высокой ровной
стены, он посмотрел вверх и понял, что обнаружились нежеланные свидетели его
охотничьей экспедиции. Три побелевших лица были обращены к нему сверху, и
если когда-либо художник хотел запечатлеть холодную человеческую ненависть,
бессильную и все же неумолимую, бешеную и все же скрытую неподвижностью, -
он обнаружил бы ее в этом тройном пристальном взгляде, устремленном на
Октавиана.
- Мне очень жаль, но пришлось это сделать, - сказал Октавиан с
неподдельным сожалением в голосе.
- Зверь! - крик потрясающей силы одновременно сорвался с их губ.
Октавиан почувствовал, что каменная стена будет более восприимчива к
его убеждениям, чем этот сгусток человеческой враждебности, который над ней
возвышался; он принял мудрое решение отложить все мирные переговоры до более
подходящего случая.
Два дня спустя он отправился в лучшую кондитерскую в близлежащем
городке на поиски коробки конфет, которая по размеру и содержанию была бы
подходящим искуплением мрачного дела, совершенного под дубом на лугу. Первые
два экземпляра, которые ему тут же предъявили, были отвергнуты; на крышке
одной коробки была изображена стайка цыплят, на другой оказался полосатый
котенок. На третьей упаковке обнаружился узор попроще - несколько маков, и
Октавиан счел цветы забвения счастливым предзнаменованием. У него стало
гораздо легче на душе, когда коробку отправили в серый дом, и оттуда
принесли записку, что ее тут же передали детям. На следующее утро он
целеустремленно зашагал к длинной стене, оставив позади курятник и
свинарник, стоявшие посреди луга. Трое детей устроились на своей смотровой
точке, и на появление Октавиана никак не отреагировали. Когда Октавиан уныло
смирился с их безразличием, он заметил и странный оттенок травы под ногами.
Дерн кругом был усыпан шоколадными конфетами, здесь и там его однообразие
нарушалось яркими бумажными обертками или блестящими леденцами. Казалось,
заветная мечта жадного ребенка обрела воплощение на этом лугу. Жертва
Октавиана была с презрением отвергнута.
Его замешательство усилилось, когда дальнейшие события доказали, что
вина за разорение клеток с цыплятами лежала не на подозреваемом, уже
понесшем наказание; цыплята по-прежнему пропадали, и казалось весьма
вероятным, что кот навещал курятник, чтобы поохотиться на тамошних крыс. Из
разговоров слуг дети узнали результаты этого запоздалого пересмотра
приговора, и Октавиан однажды поднял с земли лист промокательной бумаги, на
котором было аккуратно выведено "Зверь. Крысы съели твоих цыплят". Ему еще
сильнее, чем раньше, хотелось по возможности смыть с себя пятно позора и
добиться более достойного прозвища от трех неумолимых судей.
И в один прекрасный день его посетило случайное вдохновение. Оливия,
его двухлетняя дочь, привыкла проводить с отцом время с полудня до часу дня,
пока ее няня насыщалась и переваривала свой обед и свой обычный роман. В это
самое время пустая стена обычно оживлялась присутствием трех маленьких
стражей.
Октавиан с кажущейся небрежностью принес Оливию в пределы видимости
наблюдателей и заметил (со скрытым восхищением) возрастающий интерес,
который оживил его доселе суровых соседей. Его маленькая Оливия, с обычным
сонным спокойствием, могла достичь успеха там, где он потерпел неудачу со
своими хорошо продуманными замыслами. Октавиан принес ей большой желтый
георгин, который она крепко сжала в руке и осмотрела доброжелательно и
лениво, как можно наблюдать классический танец, исполняемый любителями на
благотворительном концерте. Тогда он застенчиво обернулся к троице,
взгромоздившейся на стену, и спросил подчеркнуто небрежно:
- Вы любите цветы?
Три торжественных кивка стали наградой за его усилия.
- Какие вам больше всего нравятся? - спросил он; на этот раз голос
выдал его скрытые намерения.
- Разноцветные, вот там.
Три маленькие ручки указали на далекие заросли душистого горошка. Как и
все дети, они замечали то, что находилось дальше всего, но Октавиан тотчас
же помчался исполнить их долгожданное пожелание. Он тянул и рвал цветы
щедрой рукой, стараясь, чтобы все замеченные им оттенки были представлены в
букете, который становился все больше. Потом он обернулся, и увидел, что
длинная стена ровнее и пустыннее, чем когда-либо прежде, а на переднем плане
нет никаких следов Оливии. Далеко внизу, на лугу, трое детей на полной
скорости катили тележку по направлению к свинарникам; это была коляска
Оливии, и Оливия сидела там, несколько смущенная и взволнованная непомерным
темпом, который набрали ее похитители, но сохранившая, очевидно, свое
неизменное самообладание. Октавиан на мгновение замер, наблюдая за
перемещениями этой группы, а потом бросился в погоню, теряя на бегу только
что сорванные цветы из букета, который он все еще сжимал в руках. Пока он
бежал, дети достигли свинарника, и Октавиан прибыл как раз вовремя, чтобы
увидеть, как Оливию, удивленную, но не возражающую, затаскивают на крышу
ближайшего строения. Свинарники были уже старыми, требующими ремонта, и
хрупкие крыши, разумеется, не выдержали бы веса Октавиана, если бы он
попытался последовать за дочерью и ее похитителями на новую территорию.
- Что вы собираетесь с ней сделать? - выпалил он. Не было сомнений в их
вредоносных намерениях - стоило только бросить взгляд на пылающие гневом
юные лица.
- Подвесить ее в цепях на медленном огне, - сказал один из мальчиков.
Очевидно, они хорошо изучили английскую историю.
- Бросим ее к свиньям, они разорвут ее, всю на кусочки... - заявил
другой мальчик.
Они, похоже, и библейскую историю знали.
Последняя идея больше всего встревожила Октавиана, поскольку ее могли
реализовать тотчас же; были случаи, когда свиньи пожирали младенцев.
- Вы конечно, не станете так поступать с моей бедной маленькой Оливией?
- взмолился он.
- Вы убили нашего маленького кота, - прозвучало суровое напоминание.
- Мне очень жаль, - сказал Октавиан, и если существует стандартная
шкала измерения истинности, утверждение Октавиана, конечно, оценивалось на
девять с лишним.
- Нам тоже будет очень жаль, когда мы убьем Оливию, - сказала девочка,
- но нам нельзя жалеть, пока мы не сделали этого.
Непреклонная детская логика стояла, подобно нерушимой стене, преграждая
путь неистовым мольбам Октавиана. Прежде чем он смог придумать какой-нибудь
новый способ убеждения, его внимание было отвлечено новыми событиями.
Оливия соскользнула с крыши и с мягким, тяжелым всплеском упала в
болото навоза и разлагающейся соломы. Октавиан тотчас же попытался
взобраться по стене свинарника, чтобы спасти ее, но сразу оказался в болоте,
охватившем его ноги. Оливия, сначала удивленная внезапным падением,
некоторое время оставалась вполне довольна близким контактом с липким
элементом, который ее окружал. Но когда Оливия начала погружаться в свое
слизистое ложе, в ней пробудилось чувство, что она не особенно счастлива, и
она залилась плачем, отличающим в таких случаях обыкновенного милого
ребенка. Октавиан сопротивлялся болоту, которое, казалось, освоило в
совершенстве умение открывать путь во всех направлениях, не уступая при этом
ни дюйма. Он видел, как его дочь медленно исчезает в сырой массе, как ее
перепачканное лицо искажается страхом, слезами и удивлением; а в это время
трое детей, устроившись на своей смотровой площадке, крыше свинарника,
взирали вниз с холодной, безжалостной уверенностью трех парок, управляющихся
с нитями.
- Я не успею дотянуться до нее, - задыхаясь, произнес Октавиан. - Она
утонет в навозе. Разве вы ей не поможете?
- Никто не помог нашему коту, - последовало неизбежное напоминание.
- Я сделаю все что угодно, чтобы доказать вам, как об этом жалею, -
крикнул Октавиан, совершив еще один отчаянный прыжок, который приблизил его
к цели на пару дюймов.
- Вы будете стоять в белой простыне у могилы?
- Да! - выкрикнул Октавиан.
- И держать свечу?
- И говорить: я жестокий зверь?
Октавиан согласился и на эти предложения.
- И долго, долго?
- Полчаса, - сказал Октавиан. Когда он назвал срок, в голосе таилось
смятение; разве не было немецкого короля, который каялся несколько дней и
ночей в Святки, облаченный только в рубаху? К счастью, дети не были знакомы
с немецкой историей, и полчаса им казались солидным и значительным сроком.
- Хорошо, - прозвучало с тройной торжественностью с крыши, и мгновением
позже к Октавиану была аккуратно продвинута короткая лестница; он, не теряя
времени, прислонил ее к низкой крыше свинарника. Осторожно поднявшись по ее
ступенькам, он сумел наклониться над болотом, отделявшим его от медленно
тонувшей дочери, и вытянуть ее, как пробку, из влажных объятий. Несколькими
минутами позже он уже выслушивал непрекращающиеся пронзительные заверения
няни, что ее представления о грязи были до сих пор совершенно иными.
Тем же самым вечером, когда сумерки сменились темнотой, Октавиан занял
пост кающегося грешника под одиноким дубом; предварительно он разделся.
Облаченный в длинную рубаху, которая в данном случае полностью
соответствовала своему наименованию, он держал в одной руке зажженную свечу,
а в другой часы, в которые, казалось, вселилась душа какого-то мертвеца.
Коробок со спичками лежал у его ног, и туда приходилось тянуться довольно
часто, когда свеча уступала дуновению ночного ветра и гасла. Дом
вырисовывался поодаль мрачным силуэтом, но пока Октавиан добросовестно
повторял формулу своего покаяния, он был уверен, что три пары торжествующих
глаз наблюдают за его полночной вахтой.
И на следующее утро его глазам предстало радостное зрелище: у подножия
пустой стены лежал лист промокательной бумаги, на котором было написано: "Не
зверь".
- Смитли-Даббы в Тауне, - сказал сэр Джеймс. - Я хочу, чтобы ты уделила
им немного внимания. Пригласи их позавтракать в "Ритц" или еще куда-нибудь.
- Я мало знаю Смитли-Даббов, но не хотела бы продолжать наше
знакомство, - ответила леди Дракмэнтон.
- Они всегда работают на нас во время выборов, - сказал ее муж. - Я не
думаю, что они влияют на значительное число голосов, но у них есть дядя,
который входит в один из моих комитетов, а другой дядя иногда выступает на
некоторых наших митингах - впрочем, не особенно важных. Подобные люди
заслуживают некоторых ответных усилий и нашего гостеприимства.
- Ожидают их! - воскликнула леди Дракмэнтон. - Мисс Смитли-Дабб
рассчитывают на большее; они почти что требуют этого. Они входят в мой клуб
и бродят по фойе во время ланча, все три; при этом языки их высунуты, а в
глазах что-то такое... Если я произнесу слово "завтрак", они тут же втолкнут
меня в такси и крикнут водителю "Ритц" или "Дьедонне" прежде, чем я пойму,
что происходит.
- Все равно, думаю, ты должна пригласить их куда-нибудь, - упорствовал
сэр Джеймс.
- Я полагаю, что выражение гостеприимства Смитли-Даббам доведет
принципы свободного питания до весьма печальных крайностей, - отметила леди
Дракмэнтон. - Я развлекала Джонсов и Браунов, Снапхаймеров и Лубриковых и
еще много кого - я даже имена перезабыла. Но не понимаю, с чего мне выносить
общество мисс Смитли-Дабб в течение часа с лишним. Представь себе около
шестидесяти минут нескончаемого бурчания и бормотания. Почему бы ТЕБЕ не
заняться ими, Милли? - спросила она, с надеждой оборачиваясь к сестре.
- Я с ними не знакома, - поспешно откликнулась Милли.
- Тем лучше; ты можешь представиться моим именем. Люди говорят, мы
настолько похожи, что они с трудом нас различают, а я беседовала с этими
утомительными дамами два раза в жизни, на заседаниях комитета, и
раскланивалась с ними в клубе. Любой из клубных мальчиков на побегушках на
них тебе укажет; их всегда можно обнаружить болтающимися по холлу как раз
перед ланчем.
- Моя милая Бетти, но это же настоящий абсурд, - возразила Милли. - Я
собиралась позавтракать кое с кем в "Карлтоне", а послезавтра уже уезжаю из
города.
- И когда у тебя назначен этот завтрак? - задумчиво поинтересовалась
леди Дракмэнтон.
- В два часа, - сказала Милли.
- Хорошо, - ответила ее сестра. - Смитли-Даббы именно завтра и должны
со мной встретиться. Это будет очень забавная трапеза. По крайней мере, я уж
точно позабавлюсь.
Последние две фразы она вслух не произнесла. Другие люди могли оценить
ее представления о юморе далеко не всегда, а сэр Джеймс - и вовсе никогда.
На следующий день леди Дракмэнтон произвела некоторые значительные
изменения в своих обычных одеяниях. Она расчесала волосы на непривычный
манер и надела шляпу, которая еще сильнее меняла ее облик. Добавив парочку
менее значительных деталей, она в достаточной степени отступила от своего
обычного светского лоска, чтобы возникло некоторое замешательство во время
приветствий, которыми мисс Смитли-Дабб одаривали ее в холле клуба. Она,
однако, ответила с готовностью, которая уничтожила все их сомнения.
- Подойдет ли нам для завтрака "Карлтон"? - радостно поинтересовалась
она.
Ресторан удостоился восторженных отзывов от всех трех сестер.
- Тогда поедем завтракать туда, не правда ли? - предложила она, и через
несколько минут все усилия разума мисс Смитли-Дабб были направлены на
пристальное изучение чудесного перечня мясных блюд и выбор вина подходящего
года.
- Вы собираетесь начинать с икры? Я начну, - призналась леди
Дракмэнтон, и Смитли-Даббы начали с икры. Последующие блюда были выбраны с
тем же самым честолюбием, и к тому времени, когда они добрались до дикой
утки, завтрак уже стал довольно дорогим.
Беседа не могла соперничать с блеском меню.
Повторяющиеся ссылки гостей на местные политические условия и на
предвыборные перспективы сэра Джеймса встречались неопределенными "ах?" и
"неужели!" со стороны леди Дракмэнтон, которой следовало бы особенно
интересоваться именно этим вопросом.
- Я думаю, что закон о страховании, когда его чуть лучше поймут,
частично утратит свою нынешнюю непопулярность, - рискнула Сесилия
Смитли-Дабб.
- В самом деле? Я не уверена. Боюсь, политика меня не очень интересует,
- сказала леди Дракмэнтон.
Три мисс Смитли-Дабб поставили на столик свои чашки с турецким кофе и
уставились на собеседницу. Потом раздались их протестующие смешки.
- Конечно, вы шутите, - сказали они.
- Нисколько, - последовал удивительный ответ. - В этой ужасной старой
политике я не могу понять, где голова и где хвост. Никогда не могла и
никогда не хотела. Мне вполне хватает моих собственных дел, это уж точно.
- Но, - воскликнула Аманда Смитли-Дабб, и вздох замешательства исказил
ее голос, - мне говорили, что вы так серьезно выступали насчет закона о
страховании на одном из наших вечеров.
Теперь в удивлении замерла леди Дракмэнтон.
- Знаете ли, - сказала она, испугано озираясь по сторонам, - происходят
ужасные вещи. Я страдаю от полной потери памяти. Я даже не могу понять, кто
я такая. Я помню, что где-то вас встретила, помню, что вы пригласили меня с
вами позавтракать, а я приняла ваше любезное приглашение. Кроме этого -
абсолютная пустота.
Ужас с предельной остротой выразился на лицах ее спутниц.
- Нет, ВЫ пригласили НАС позавтракать, - поспешно воскликнули они. Это
казалось им куда более важным вопросом, чем проблема опознания личности.
- О, нет, - сказала недавняя хозяйка, - ЭТО я хорошо помню. Вы настояли
на моем приезде сюда, потому что кухня так хороша. Здесь должна с вами
целиком и полностью согласиться. Это был прекрасный завтрак. Но вот что меня
волнует - кто же я на самом деле? Есть у вас хоть малейшее понятие?
- Вы леди Дракмэнтон, - хором воскликнули три сестры.
- Нет, не смейтесь надо мной, - раздраженно ответила она. - Я прекрасно
знаю, как она выглядит, и она нисколько на меня не похожа. И вот что
странно: только вы ее упомянули, как она вошла в это самое помещение. Вот та
леди в черном, с желтым пером на шляпе, она у самой двери.
Смитли-Даббы глянули в указанном направлении, и беспокойство в их
глазах переросло в подлинный ужас. Находившаяся поодаль леди, только что
вошедшая в зал, оказалась гораздо больше похожа на жену их политического
представителя, чем личность, сидевшая с ними за столом.
- Кто же тогда ВЫ, если это - леди Дракмэнтон? - вопрошали они в
паническом замешательстве.
- Вот уж чего я не знаю, - последовал ответ, - и вы, кажется, знаете об
этом немногим более моего.
- Вы подошли к нам в клубе...
- В каком клубе?
- В "Новой Дидактике", на Кале-стрит.
- "Новая Дидактика"! - воскликнула леди Дракмэнтон, как будто вновь
увидела свет. - Спасибо вам огромное! Конечно, я теперь вспомнила, кто я
такая. Я - Эллен Ниггл из Гильдии Поломоек. Клуб нанимает меня, чтобы
являться время от времени и заниматься полировкой медных деталей. Вот почему
я так хорошо знаю леди Дракмэнтон; она очень часто бывает в клубе. А вы - те
леди, которые столь любезно пригласили меня позавтракать. Забавно, как это я
все сразу позабыла. Непривычно хорошая еда и вино, должно быть, оказались
слишком великолепны для меня; на мгновение у меня действительно вылетело из
головы, кто я такая. Боже правый, - внезапно прервалась она, - уже десять
минут третьего; я должна быть на полировке в Уайт-холле. Я должна мчаться
как ошалевший кролик. Премного вам благодарна.
Она оставила комнату с поспешностью, и впрямь наводящей на мысль об
упомянутом животном, но ошалели как раз ее случайные доброжелательницы.
Ресторан, казалось, волчком крутился вокруг них; и счет, когда он появился,
нисколько не прибавил им самообладания. Они были почти в слезах, насколько
это допустимо в час завтрака в действительно хорошем ресторане.
Материально они вполне могли позволить себе роскошный завтрак из
нескольких блюд, но их представления о развлечениях сильно менялись в
зависимости от того, оказывали они гостеприимство или сами были гостьями.
Прекрасно питаться за собственный счет - это, конечно, достойная сожаления
расточительность, но, во всяком случае, они за свои деньги кое-что получали.
Но втянуть в сети гостеприимства неведомую и классово чуждую Эллен Ниггл -
это была катастрофа, на которую они не могли смотреть спокойно.
Мисс Смиттли-Дабб так никогда и не оправились окончательно от своих
ужасных переживаний. Им пришлось оставить политику и заняться
благотворительностью.
- Ставки на Болтливого Скворца и Оукхилла снова упали, - сказал Берти
ван Тан, отбрасывая утреннюю газету на стол.
- Значит, Детский Чай фактически стал фаворитом, - откликнулся Одо
Финсберри.
"Nursery Tea and Pipeclay are at the top of the betting at present,"
said
Bertie, "but that French horse, Le Five O'Clock, seems to be fancied as
much as
anything. Then there is Whitebait, and the Polish horse with a name
like some
one trying to stifle a sneeze in church; they both seem to have a lot
of
support."
- Детский Чай и Белая Глина сейчас наверху, - ответил Берти, - но эта
французская лошадь, Ле Файф-о-клок, кажется, тоже кое-что собой
представляет. Еще там есть Снеток и польская лошадь с таким именем, как
будто кто-то подавился, пытаясь не чихнуть в церкви; у них, кажется, немало
сторонников.
- Это - самое таинственное дерби за много лет, - сказал Одо.
- Просто не имеет смысла пытаться выбирать победителя на основании
формы, - заявил Берти. - Нужно доверять только удаче и вдохновению.
- Вопрос в том - доверять ли своему вдохновению или чьему-то чужому.
"Спортинг Сванк" уверяет, что Граф Палатин победит, а Ле Файф-о-клок займет
призовое место.
- Граф Палатин - вот еще одно дополнение к нашему списку вероятностей.
- Доброе утро, Сэр Лалворт; нет ли у вас случайно мыслей насчет Дерби?
- Я обычно не слишком-то интересуюсь скачками, - сказал только что
прибывший сэр Лалворт, - но мне всегда нравилось делать ставки на Дерби. В
этом году, признаюсь, довольно трудно выбрать что-нибудь верное. Что вы
думаете о Снежной Буре?
- Снежная Буря? - выдавил Одо со вздохом. - Там есть и другие. Конечно,
у Снежной Бури нет ни единого шанса?
- Племянник моей квартирной хозяйки, кузнец, работающий с подковами в
конном отделении Бригады Церковных Служек, и большой специалист по части
лошадей, ожидает, что эта лошадь будет среди первых трех.
- Племянники квартирных хозяек - неисправимые оптимисты, - сказал
Берти. - Это своего рода естественная реакция на профессиональный пессимизм
их тетушек.
- Мы, кажется, недалеко ушли в наших поисках вероятного победителя, -
заметила госпожа Дюкло. - Чем больше я слушаю вас, экспертов, тем больше
запутываюсь.
- Конечно, очень легко обвинять нас, - ответил Берти хозяйке дома. -
Вы-то сами не придумали ничего особо оригинального".
- Моя оригинальность состояла в том, чтобы пригласить вас на неделю
Дерби, - парировала госпожа Дюкло. - Я думала, что вы вместе с Одо могли бы
пролить какой-то свет на текущие сложности.
Дальнейшие взаимные обвинения прекратились с прибытием Лолы Певенси,
которая вплыла в комнату с грациозными извинениями.
- Как жаль, что я опоздала, - заключила она, проделав скорую
инвентаризацию остатков завтрака.
- Хорошо ли вы почивали? - спросила хозяйка, выражая небрежную заботу.
- Прекрасно, спасибо, - сказала Лола. - Мне приснился весьма
замечательный сон.
Вздох, выражавший общую скуку, разнесся над столом.
Чужие сны обычно так же интересуют общественность, как чужие сады,
цыплята или дети.
- Мне снился сон про победителя Дерби, - сказала Лола.
Произошла мгновенная реакция, появились внимание и интерес.
- Скажите, что же вам приснилось! - зазвучал нестройный хор.
- Самое замечательное состоит в том, что я видела один и тот же сон две
ночи подряд, - сказала Лола, наконец сделавшая свой выбор среди столовых
соблазнов. - Именно поэтому я думаю, что о нем стоит упомянуть. Вы знаете,
когда мне что-то снится две или три ночи, это всегда что-то значит; у меня
есть особый дар. Например, мне когда-то снилось три раза, что крылатый лев
летел по небу, одно из его крыльев надломилось и он рухнул на землю с
грохотом; и вскорости в Венеции случилось падение Кампаниле. Крылатый лев -
символ Венеции, знаете ли, - добавила она для просвещения тех, кто мог быть
несведущ в итальянской геральдике.
- Потом, - продолжила она, - как раз перед убийством короля и королевы
Сербии, мне снился яркий сон о двух коронованных фигурах, идущих на бойню по
берегу огромной реки, которую я приняла за Дунай; и только на днях...
- Скажите, что же вам приснилось про Дерби, - нетерпеливо прервал Одо.
- Что ж, я видела конец гонки так же ясно, как вижу вас; и одна лошадь
легко победила, идя почти что легким галопом, и все крикнули: "Бутерброд
побеждает! Добрый старый Бутерброд!" Я отчетливо слышала имя, и тот же сон
повторился на следующую ночь.
- Бутерброд, сказала госпожа Дюкло. - Что ж, на какую лошадь это может
указывать? Ну конечно; Детский Чай!
Она огляделась по сторонам с торжествующей улыбкой счастливого
первооткрывателя.
- Как насчет Ле Файф-о-клока? - вставил сэр Лалворт.
- Это прекрасно подойдет к любой из них, - сказал Одо. - Вы можете
вспомнить какие-то детали? Цвета жокея? Это могло бы помочь нам.
- Я, кажется, помню лимонно-желтый блеск его рукавов или кепи, но я не
уверена, - сказала Лола после некоторого размышления.
- В этой гонке ни у кого нет лимонной куртки или кепи, - сказал Берти,
осмотрев список участников заезда. - Можете вы припомнить какие-то внешние
приметы лошади? Если животное было широким в кости, этот бутерброд
символизировал Детский Чай; если худощавым - это, конечно, Ле Файф-о-клок.
- Это звучит весьма разумно, - сказала госпожа Дюкло. - Подумайте,
дорогая Лола, была ли лошадь в вашем сне худой или упитанной.
- Ни того, ни другого не помню, - ответила Лола. - Легко ли заметить
такие детали в волнении финиша.
- Но это было символическое животное, - вмешался сэр Лалворт. - Если
оно должно было символизировать толстый или тонкий бутерброд, конечно, оно
должно быть либо огромным и упитанным, как ломовая лошадь, либо тонким и
изящным, как геральдический леопард.
- Боюсь, вы - очень небрежный сновидец, - сказал Берти обиженно.
- Конечно, во время сна я думала, что присутствую при подлинной гонке,
а не при ее символизации, - ответила Лола, - иначе я постаралась бы заметить
все полезные детали.
- Дерби не начнется до завтра, - сказала госпожа Дюкло, - а вы
полагаете, что вероятно, увидите тот же сон снова нынешней ночью. Если так,
познакомиться с их любимыми игрушками. Они оставались, однако, столь же
непостижимыми, как длинная высокая стена, которая отделяла их от луга,
стена, над которой иногда возникали их головы. Их родители были в Индии - об
этом Октавиан узнал у соседей; по деталям одежды можно было различить
девочку и двух мальчиков, но больше никакой информации об их жизни Октавиану
раздобыть не удалось. И теперь он был замешан в историю, которая их
касалась, но которую следовало от них скрыть.
Бедные беспомощные цыплята гибли один за другим, так что было вполне
справедливо, что существованию их убийцы положат конец; и все равно Октавиан
испытывал какие-то приступы растерянности, когда его роль вершителя
правосудия подошла к концу.
Маленький кот, отрезанный от обычных безопасных тропинок, лишился
всякого укрытия, и его конец был жалок. Октавиан шел по высокой луговой
траве менее бойко и жизнерадостно, чем обычно. И проходя мимо высокой ровной
стены, он посмотрел вверх и понял, что обнаружились нежеланные свидетели его
охотничьей экспедиции. Три побелевших лица были обращены к нему сверху, и
если когда-либо художник хотел запечатлеть холодную человеческую ненависть,
бессильную и все же неумолимую, бешеную и все же скрытую неподвижностью, -
он обнаружил бы ее в этом тройном пристальном взгляде, устремленном на
Октавиана.
- Мне очень жаль, но пришлось это сделать, - сказал Октавиан с
неподдельным сожалением в голосе.
- Зверь! - крик потрясающей силы одновременно сорвался с их губ.
Октавиан почувствовал, что каменная стена будет более восприимчива к
его убеждениям, чем этот сгусток человеческой враждебности, который над ней
возвышался; он принял мудрое решение отложить все мирные переговоры до более
подходящего случая.
Два дня спустя он отправился в лучшую кондитерскую в близлежащем
городке на поиски коробки конфет, которая по размеру и содержанию была бы
подходящим искуплением мрачного дела, совершенного под дубом на лугу. Первые
два экземпляра, которые ему тут же предъявили, были отвергнуты; на крышке
одной коробки была изображена стайка цыплят, на другой оказался полосатый
котенок. На третьей упаковке обнаружился узор попроще - несколько маков, и
Октавиан счел цветы забвения счастливым предзнаменованием. У него стало
гораздо легче на душе, когда коробку отправили в серый дом, и оттуда
принесли записку, что ее тут же передали детям. На следующее утро он
целеустремленно зашагал к длинной стене, оставив позади курятник и
свинарник, стоявшие посреди луга. Трое детей устроились на своей смотровой
точке, и на появление Октавиана никак не отреагировали. Когда Октавиан уныло
смирился с их безразличием, он заметил и странный оттенок травы под ногами.
Дерн кругом был усыпан шоколадными конфетами, здесь и там его однообразие
нарушалось яркими бумажными обертками или блестящими леденцами. Казалось,
заветная мечта жадного ребенка обрела воплощение на этом лугу. Жертва
Октавиана была с презрением отвергнута.
Его замешательство усилилось, когда дальнейшие события доказали, что
вина за разорение клеток с цыплятами лежала не на подозреваемом, уже
понесшем наказание; цыплята по-прежнему пропадали, и казалось весьма
вероятным, что кот навещал курятник, чтобы поохотиться на тамошних крыс. Из
разговоров слуг дети узнали результаты этого запоздалого пересмотра
приговора, и Октавиан однажды поднял с земли лист промокательной бумаги, на
котором было аккуратно выведено "Зверь. Крысы съели твоих цыплят". Ему еще
сильнее, чем раньше, хотелось по возможности смыть с себя пятно позора и
добиться более достойного прозвища от трех неумолимых судей.
И в один прекрасный день его посетило случайное вдохновение. Оливия,
его двухлетняя дочь, привыкла проводить с отцом время с полудня до часу дня,
пока ее няня насыщалась и переваривала свой обед и свой обычный роман. В это
самое время пустая стена обычно оживлялась присутствием трех маленьких
стражей.
Октавиан с кажущейся небрежностью принес Оливию в пределы видимости
наблюдателей и заметил (со скрытым восхищением) возрастающий интерес,
который оживил его доселе суровых соседей. Его маленькая Оливия, с обычным
сонным спокойствием, могла достичь успеха там, где он потерпел неудачу со
своими хорошо продуманными замыслами. Октавиан принес ей большой желтый
георгин, который она крепко сжала в руке и осмотрела доброжелательно и
лениво, как можно наблюдать классический танец, исполняемый любителями на
благотворительном концерте. Тогда он застенчиво обернулся к троице,
взгромоздившейся на стену, и спросил подчеркнуто небрежно:
- Вы любите цветы?
Три торжественных кивка стали наградой за его усилия.
- Какие вам больше всего нравятся? - спросил он; на этот раз голос
выдал его скрытые намерения.
- Разноцветные, вот там.
Три маленькие ручки указали на далекие заросли душистого горошка. Как и
все дети, они замечали то, что находилось дальше всего, но Октавиан тотчас
же помчался исполнить их долгожданное пожелание. Он тянул и рвал цветы
щедрой рукой, стараясь, чтобы все замеченные им оттенки были представлены в
букете, который становился все больше. Потом он обернулся, и увидел, что
длинная стена ровнее и пустыннее, чем когда-либо прежде, а на переднем плане
нет никаких следов Оливии. Далеко внизу, на лугу, трое детей на полной
скорости катили тележку по направлению к свинарникам; это была коляска
Оливии, и Оливия сидела там, несколько смущенная и взволнованная непомерным
темпом, который набрали ее похитители, но сохранившая, очевидно, свое
неизменное самообладание. Октавиан на мгновение замер, наблюдая за
перемещениями этой группы, а потом бросился в погоню, теряя на бегу только
что сорванные цветы из букета, который он все еще сжимал в руках. Пока он
бежал, дети достигли свинарника, и Октавиан прибыл как раз вовремя, чтобы
увидеть, как Оливию, удивленную, но не возражающую, затаскивают на крышу
ближайшего строения. Свинарники были уже старыми, требующими ремонта, и
хрупкие крыши, разумеется, не выдержали бы веса Октавиана, если бы он
попытался последовать за дочерью и ее похитителями на новую территорию.
- Что вы собираетесь с ней сделать? - выпалил он. Не было сомнений в их
вредоносных намерениях - стоило только бросить взгляд на пылающие гневом
юные лица.
- Подвесить ее в цепях на медленном огне, - сказал один из мальчиков.
Очевидно, они хорошо изучили английскую историю.
- Бросим ее к свиньям, они разорвут ее, всю на кусочки... - заявил
другой мальчик.
Они, похоже, и библейскую историю знали.
Последняя идея больше всего встревожила Октавиана, поскольку ее могли
реализовать тотчас же; были случаи, когда свиньи пожирали младенцев.
- Вы конечно, не станете так поступать с моей бедной маленькой Оливией?
- взмолился он.
- Вы убили нашего маленького кота, - прозвучало суровое напоминание.
- Мне очень жаль, - сказал Октавиан, и если существует стандартная
шкала измерения истинности, утверждение Октавиана, конечно, оценивалось на
девять с лишним.
- Нам тоже будет очень жаль, когда мы убьем Оливию, - сказала девочка,
- но нам нельзя жалеть, пока мы не сделали этого.
Непреклонная детская логика стояла, подобно нерушимой стене, преграждая
путь неистовым мольбам Октавиана. Прежде чем он смог придумать какой-нибудь
новый способ убеждения, его внимание было отвлечено новыми событиями.
Оливия соскользнула с крыши и с мягким, тяжелым всплеском упала в
болото навоза и разлагающейся соломы. Октавиан тотчас же попытался
взобраться по стене свинарника, чтобы спасти ее, но сразу оказался в болоте,
охватившем его ноги. Оливия, сначала удивленная внезапным падением,
некоторое время оставалась вполне довольна близким контактом с липким
элементом, который ее окружал. Но когда Оливия начала погружаться в свое
слизистое ложе, в ней пробудилось чувство, что она не особенно счастлива, и
она залилась плачем, отличающим в таких случаях обыкновенного милого
ребенка. Октавиан сопротивлялся болоту, которое, казалось, освоило в
совершенстве умение открывать путь во всех направлениях, не уступая при этом
ни дюйма. Он видел, как его дочь медленно исчезает в сырой массе, как ее
перепачканное лицо искажается страхом, слезами и удивлением; а в это время
трое детей, устроившись на своей смотровой площадке, крыше свинарника,
взирали вниз с холодной, безжалостной уверенностью трех парок, управляющихся
с нитями.
- Я не успею дотянуться до нее, - задыхаясь, произнес Октавиан. - Она
утонет в навозе. Разве вы ей не поможете?
- Никто не помог нашему коту, - последовало неизбежное напоминание.
- Я сделаю все что угодно, чтобы доказать вам, как об этом жалею, -
крикнул Октавиан, совершив еще один отчаянный прыжок, который приблизил его
к цели на пару дюймов.
- Вы будете стоять в белой простыне у могилы?
- Да! - выкрикнул Октавиан.
- И держать свечу?
- И говорить: я жестокий зверь?
Октавиан согласился и на эти предложения.
- И долго, долго?
- Полчаса, - сказал Октавиан. Когда он назвал срок, в голосе таилось
смятение; разве не было немецкого короля, который каялся несколько дней и
ночей в Святки, облаченный только в рубаху? К счастью, дети не были знакомы
с немецкой историей, и полчаса им казались солидным и значительным сроком.
- Хорошо, - прозвучало с тройной торжественностью с крыши, и мгновением
позже к Октавиану была аккуратно продвинута короткая лестница; он, не теряя
времени, прислонил ее к низкой крыше свинарника. Осторожно поднявшись по ее
ступенькам, он сумел наклониться над болотом, отделявшим его от медленно
тонувшей дочери, и вытянуть ее, как пробку, из влажных объятий. Несколькими
минутами позже он уже выслушивал непрекращающиеся пронзительные заверения
няни, что ее представления о грязи были до сих пор совершенно иными.
Тем же самым вечером, когда сумерки сменились темнотой, Октавиан занял
пост кающегося грешника под одиноким дубом; предварительно он разделся.
Облаченный в длинную рубаху, которая в данном случае полностью
соответствовала своему наименованию, он держал в одной руке зажженную свечу,
а в другой часы, в которые, казалось, вселилась душа какого-то мертвеца.
Коробок со спичками лежал у его ног, и туда приходилось тянуться довольно
часто, когда свеча уступала дуновению ночного ветра и гасла. Дом
вырисовывался поодаль мрачным силуэтом, но пока Октавиан добросовестно
повторял формулу своего покаяния, он был уверен, что три пары торжествующих
глаз наблюдают за его полночной вахтой.
И на следующее утро его глазам предстало радостное зрелище: у подножия
пустой стены лежал лист промокательной бумаги, на котором было написано: "Не
зверь".
- Смитли-Даббы в Тауне, - сказал сэр Джеймс. - Я хочу, чтобы ты уделила
им немного внимания. Пригласи их позавтракать в "Ритц" или еще куда-нибудь.
- Я мало знаю Смитли-Даббов, но не хотела бы продолжать наше
знакомство, - ответила леди Дракмэнтон.
- Они всегда работают на нас во время выборов, - сказал ее муж. - Я не
думаю, что они влияют на значительное число голосов, но у них есть дядя,
который входит в один из моих комитетов, а другой дядя иногда выступает на
некоторых наших митингах - впрочем, не особенно важных. Подобные люди
заслуживают некоторых ответных усилий и нашего гостеприимства.
- Ожидают их! - воскликнула леди Дракмэнтон. - Мисс Смитли-Дабб
рассчитывают на большее; они почти что требуют этого. Они входят в мой клуб
и бродят по фойе во время ланча, все три; при этом языки их высунуты, а в
глазах что-то такое... Если я произнесу слово "завтрак", они тут же втолкнут
меня в такси и крикнут водителю "Ритц" или "Дьедонне" прежде, чем я пойму,
что происходит.
- Все равно, думаю, ты должна пригласить их куда-нибудь, - упорствовал
сэр Джеймс.
- Я полагаю, что выражение гостеприимства Смитли-Даббам доведет
принципы свободного питания до весьма печальных крайностей, - отметила леди
Дракмэнтон. - Я развлекала Джонсов и Браунов, Снапхаймеров и Лубриковых и
еще много кого - я даже имена перезабыла. Но не понимаю, с чего мне выносить
общество мисс Смитли-Дабб в течение часа с лишним. Представь себе около
шестидесяти минут нескончаемого бурчания и бормотания. Почему бы ТЕБЕ не
заняться ими, Милли? - спросила она, с надеждой оборачиваясь к сестре.
- Я с ними не знакома, - поспешно откликнулась Милли.
- Тем лучше; ты можешь представиться моим именем. Люди говорят, мы
настолько похожи, что они с трудом нас различают, а я беседовала с этими
утомительными дамами два раза в жизни, на заседаниях комитета, и
раскланивалась с ними в клубе. Любой из клубных мальчиков на побегушках на
них тебе укажет; их всегда можно обнаружить болтающимися по холлу как раз
перед ланчем.
- Моя милая Бетти, но это же настоящий абсурд, - возразила Милли. - Я
собиралась позавтракать кое с кем в "Карлтоне", а послезавтра уже уезжаю из
города.
- И когда у тебя назначен этот завтрак? - задумчиво поинтересовалась
леди Дракмэнтон.
- В два часа, - сказала Милли.
- Хорошо, - ответила ее сестра. - Смитли-Даббы именно завтра и должны
со мной встретиться. Это будет очень забавная трапеза. По крайней мере, я уж
точно позабавлюсь.
Последние две фразы она вслух не произнесла. Другие люди могли оценить
ее представления о юморе далеко не всегда, а сэр Джеймс - и вовсе никогда.
На следующий день леди Дракмэнтон произвела некоторые значительные
изменения в своих обычных одеяниях. Она расчесала волосы на непривычный
манер и надела шляпу, которая еще сильнее меняла ее облик. Добавив парочку
менее значительных деталей, она в достаточной степени отступила от своего
обычного светского лоска, чтобы возникло некоторое замешательство во время
приветствий, которыми мисс Смитли-Дабб одаривали ее в холле клуба. Она,
однако, ответила с готовностью, которая уничтожила все их сомнения.
- Подойдет ли нам для завтрака "Карлтон"? - радостно поинтересовалась
она.
Ресторан удостоился восторженных отзывов от всех трех сестер.
- Тогда поедем завтракать туда, не правда ли? - предложила она, и через
несколько минут все усилия разума мисс Смитли-Дабб были направлены на
пристальное изучение чудесного перечня мясных блюд и выбор вина подходящего
года.
- Вы собираетесь начинать с икры? Я начну, - призналась леди
Дракмэнтон, и Смитли-Даббы начали с икры. Последующие блюда были выбраны с
тем же самым честолюбием, и к тому времени, когда они добрались до дикой
утки, завтрак уже стал довольно дорогим.
Беседа не могла соперничать с блеском меню.
Повторяющиеся ссылки гостей на местные политические условия и на
предвыборные перспективы сэра Джеймса встречались неопределенными "ах?" и
"неужели!" со стороны леди Дракмэнтон, которой следовало бы особенно
интересоваться именно этим вопросом.
- Я думаю, что закон о страховании, когда его чуть лучше поймут,
частично утратит свою нынешнюю непопулярность, - рискнула Сесилия
Смитли-Дабб.
- В самом деле? Я не уверена. Боюсь, политика меня не очень интересует,
- сказала леди Дракмэнтон.
Три мисс Смитли-Дабб поставили на столик свои чашки с турецким кофе и
уставились на собеседницу. Потом раздались их протестующие смешки.
- Конечно, вы шутите, - сказали они.
- Нисколько, - последовал удивительный ответ. - В этой ужасной старой
политике я не могу понять, где голова и где хвост. Никогда не могла и
никогда не хотела. Мне вполне хватает моих собственных дел, это уж точно.
- Но, - воскликнула Аманда Смитли-Дабб, и вздох замешательства исказил
ее голос, - мне говорили, что вы так серьезно выступали насчет закона о
страховании на одном из наших вечеров.
Теперь в удивлении замерла леди Дракмэнтон.
- Знаете ли, - сказала она, испугано озираясь по сторонам, - происходят
ужасные вещи. Я страдаю от полной потери памяти. Я даже не могу понять, кто
я такая. Я помню, что где-то вас встретила, помню, что вы пригласили меня с
вами позавтракать, а я приняла ваше любезное приглашение. Кроме этого -
абсолютная пустота.
Ужас с предельной остротой выразился на лицах ее спутниц.
- Нет, ВЫ пригласили НАС позавтракать, - поспешно воскликнули они. Это
казалось им куда более важным вопросом, чем проблема опознания личности.
- О, нет, - сказала недавняя хозяйка, - ЭТО я хорошо помню. Вы настояли
на моем приезде сюда, потому что кухня так хороша. Здесь должна с вами
целиком и полностью согласиться. Это был прекрасный завтрак. Но вот что меня
волнует - кто же я на самом деле? Есть у вас хоть малейшее понятие?
- Вы леди Дракмэнтон, - хором воскликнули три сестры.
- Нет, не смейтесь надо мной, - раздраженно ответила она. - Я прекрасно
знаю, как она выглядит, и она нисколько на меня не похожа. И вот что
странно: только вы ее упомянули, как она вошла в это самое помещение. Вот та
леди в черном, с желтым пером на шляпе, она у самой двери.
Смитли-Даббы глянули в указанном направлении, и беспокойство в их
глазах переросло в подлинный ужас. Находившаяся поодаль леди, только что
вошедшая в зал, оказалась гораздо больше похожа на жену их политического
представителя, чем личность, сидевшая с ними за столом.
- Кто же тогда ВЫ, если это - леди Дракмэнтон? - вопрошали они в
паническом замешательстве.
- Вот уж чего я не знаю, - последовал ответ, - и вы, кажется, знаете об
этом немногим более моего.
- Вы подошли к нам в клубе...
- В каком клубе?
- В "Новой Дидактике", на Кале-стрит.
- "Новая Дидактика"! - воскликнула леди Дракмэнтон, как будто вновь
увидела свет. - Спасибо вам огромное! Конечно, я теперь вспомнила, кто я
такая. Я - Эллен Ниггл из Гильдии Поломоек. Клуб нанимает меня, чтобы
являться время от времени и заниматься полировкой медных деталей. Вот почему
я так хорошо знаю леди Дракмэнтон; она очень часто бывает в клубе. А вы - те
леди, которые столь любезно пригласили меня позавтракать. Забавно, как это я
все сразу позабыла. Непривычно хорошая еда и вино, должно быть, оказались
слишком великолепны для меня; на мгновение у меня действительно вылетело из
головы, кто я такая. Боже правый, - внезапно прервалась она, - уже десять
минут третьего; я должна быть на полировке в Уайт-холле. Я должна мчаться
как ошалевший кролик. Премного вам благодарна.
Она оставила комнату с поспешностью, и впрямь наводящей на мысль об
упомянутом животном, но ошалели как раз ее случайные доброжелательницы.
Ресторан, казалось, волчком крутился вокруг них; и счет, когда он появился,
нисколько не прибавил им самообладания. Они были почти в слезах, насколько
это допустимо в час завтрака в действительно хорошем ресторане.
Материально они вполне могли позволить себе роскошный завтрак из
нескольких блюд, но их представления о развлечениях сильно менялись в
зависимости от того, оказывали они гостеприимство или сами были гостьями.
Прекрасно питаться за собственный счет - это, конечно, достойная сожаления
расточительность, но, во всяком случае, они за свои деньги кое-что получали.
Но втянуть в сети гостеприимства неведомую и классово чуждую Эллен Ниггл -
это была катастрофа, на которую они не могли смотреть спокойно.
Мисс Смиттли-Дабб так никогда и не оправились окончательно от своих
ужасных переживаний. Им пришлось оставить политику и заняться
благотворительностью.
- Ставки на Болтливого Скворца и Оукхилла снова упали, - сказал Берти
ван Тан, отбрасывая утреннюю газету на стол.
- Значит, Детский Чай фактически стал фаворитом, - откликнулся Одо
Финсберри.
"Nursery Tea and Pipeclay are at the top of the betting at present,"
said
Bertie, "but that French horse, Le Five O'Clock, seems to be fancied as
much as
anything. Then there is Whitebait, and the Polish horse with a name
like some
one trying to stifle a sneeze in church; they both seem to have a lot
of
support."
- Детский Чай и Белая Глина сейчас наверху, - ответил Берти, - но эта
французская лошадь, Ле Файф-о-клок, кажется, тоже кое-что собой
представляет. Еще там есть Снеток и польская лошадь с таким именем, как
будто кто-то подавился, пытаясь не чихнуть в церкви; у них, кажется, немало
сторонников.
- Это - самое таинственное дерби за много лет, - сказал Одо.
- Просто не имеет смысла пытаться выбирать победителя на основании
формы, - заявил Берти. - Нужно доверять только удаче и вдохновению.
- Вопрос в том - доверять ли своему вдохновению или чьему-то чужому.
"Спортинг Сванк" уверяет, что Граф Палатин победит, а Ле Файф-о-клок займет
призовое место.
- Граф Палатин - вот еще одно дополнение к нашему списку вероятностей.
- Доброе утро, Сэр Лалворт; нет ли у вас случайно мыслей насчет Дерби?
- Я обычно не слишком-то интересуюсь скачками, - сказал только что
прибывший сэр Лалворт, - но мне всегда нравилось делать ставки на Дерби. В
этом году, признаюсь, довольно трудно выбрать что-нибудь верное. Что вы
думаете о Снежной Буре?
- Снежная Буря? - выдавил Одо со вздохом. - Там есть и другие. Конечно,
у Снежной Бури нет ни единого шанса?
- Племянник моей квартирной хозяйки, кузнец, работающий с подковами в
конном отделении Бригады Церковных Служек, и большой специалист по части
лошадей, ожидает, что эта лошадь будет среди первых трех.
- Племянники квартирных хозяек - неисправимые оптимисты, - сказал
Берти. - Это своего рода естественная реакция на профессиональный пессимизм
их тетушек.
- Мы, кажется, недалеко ушли в наших поисках вероятного победителя, -
заметила госпожа Дюкло. - Чем больше я слушаю вас, экспертов, тем больше
запутываюсь.
- Конечно, очень легко обвинять нас, - ответил Берти хозяйке дома. -
Вы-то сами не придумали ничего особо оригинального".
- Моя оригинальность состояла в том, чтобы пригласить вас на неделю
Дерби, - парировала госпожа Дюкло. - Я думала, что вы вместе с Одо могли бы
пролить какой-то свет на текущие сложности.
Дальнейшие взаимные обвинения прекратились с прибытием Лолы Певенси,
которая вплыла в комнату с грациозными извинениями.
- Как жаль, что я опоздала, - заключила она, проделав скорую
инвентаризацию остатков завтрака.
- Хорошо ли вы почивали? - спросила хозяйка, выражая небрежную заботу.
- Прекрасно, спасибо, - сказала Лола. - Мне приснился весьма
замечательный сон.
Вздох, выражавший общую скуку, разнесся над столом.
Чужие сны обычно так же интересуют общественность, как чужие сады,
цыплята или дети.
- Мне снился сон про победителя Дерби, - сказала Лола.
Произошла мгновенная реакция, появились внимание и интерес.
- Скажите, что же вам приснилось! - зазвучал нестройный хор.
- Самое замечательное состоит в том, что я видела один и тот же сон две
ночи подряд, - сказала Лола, наконец сделавшая свой выбор среди столовых
соблазнов. - Именно поэтому я думаю, что о нем стоит упомянуть. Вы знаете,
когда мне что-то снится две или три ночи, это всегда что-то значит; у меня
есть особый дар. Например, мне когда-то снилось три раза, что крылатый лев
летел по небу, одно из его крыльев надломилось и он рухнул на землю с
грохотом; и вскорости в Венеции случилось падение Кампаниле. Крылатый лев -
символ Венеции, знаете ли, - добавила она для просвещения тех, кто мог быть
несведущ в итальянской геральдике.
- Потом, - продолжила она, - как раз перед убийством короля и королевы
Сербии, мне снился яркий сон о двух коронованных фигурах, идущих на бойню по
берегу огромной реки, которую я приняла за Дунай; и только на днях...
- Скажите, что же вам приснилось про Дерби, - нетерпеливо прервал Одо.
- Что ж, я видела конец гонки так же ясно, как вижу вас; и одна лошадь
легко победила, идя почти что легким галопом, и все крикнули: "Бутерброд
побеждает! Добрый старый Бутерброд!" Я отчетливо слышала имя, и тот же сон
повторился на следующую ночь.
- Бутерброд, сказала госпожа Дюкло. - Что ж, на какую лошадь это может
указывать? Ну конечно; Детский Чай!
Она огляделась по сторонам с торжествующей улыбкой счастливого
первооткрывателя.
- Как насчет Ле Файф-о-клока? - вставил сэр Лалворт.
- Это прекрасно подойдет к любой из них, - сказал Одо. - Вы можете
вспомнить какие-то детали? Цвета жокея? Это могло бы помочь нам.
- Я, кажется, помню лимонно-желтый блеск его рукавов или кепи, но я не
уверена, - сказала Лола после некоторого размышления.
- В этой гонке ни у кого нет лимонной куртки или кепи, - сказал Берти,
осмотрев список участников заезда. - Можете вы припомнить какие-то внешние
приметы лошади? Если животное было широким в кости, этот бутерброд
символизировал Детский Чай; если худощавым - это, конечно, Ле Файф-о-клок.
- Это звучит весьма разумно, - сказала госпожа Дюкло. - Подумайте,
дорогая Лола, была ли лошадь в вашем сне худой или упитанной.
- Ни того, ни другого не помню, - ответила Лола. - Легко ли заметить
такие детали в волнении финиша.
- Но это было символическое животное, - вмешался сэр Лалворт. - Если
оно должно было символизировать толстый или тонкий бутерброд, конечно, оно
должно быть либо огромным и упитанным, как ломовая лошадь, либо тонким и
изящным, как геральдический леопард.
- Боюсь, вы - очень небрежный сновидец, - сказал Берти обиженно.
- Конечно, во время сна я думала, что присутствую при подлинной гонке,
а не при ее символизации, - ответила Лола, - иначе я постаралась бы заметить
все полезные детали.
- Дерби не начнется до завтра, - сказала госпожа Дюкло, - а вы
полагаете, что вероятно, увидите тот же сон снова нынешней ночью. Если так,