Страница:
взволнованно.
- Тише! Слушайте, - взмолилась миссис Грейс.
- Темнолицый мальчик, о котором я говорил вчера, был здесь сегодня? -
спросил незнакомец.
- У нас в магазине сегодня было гораздо больше людей, чем обычно, -
сказал мистер Скаррик, - но я не могу припомнить того мальчика, которого вы
описываете.
Миссис Грейс и мисс Фриттен бросили торжествующие взгляды на своих
подруг. Это было, конечно, прискорбно, что все должны обращаться с правдой,
как с изделием, которого временно, к сожалению, нет в наличии; но они
ощутили удовлетворение, что яркие описания лживости мистера Скаррика,
которые они дали, получили наглядное подтверждение.
- Я теперь никогда не смогу поверить тому, что он мне рассказывает об
отсутствии красителей в джеме, - трагически прошептала тетушка миссис Грейс.
Таинственный незнакомец вышел; Лора Липпинг отчетливо видела, что клубы
ярости и гнева вырываются из-под его тяжелых усов и вздернутого мехового
воротника. Выждав из осторожности немного, искатель апельсинов появился
из-за ящиков с бисквитами, очевидно, потерпев неудачу в поисках хоть
какого-нибудь апельсина, который мог бы удовлетворить его требованиям. Он
также удалился, и магазин медленно освободился от клиентов, загруженных
покупками и сплетнями. Это был "день" Эмилии Йорлинг, и большинство
покупательниц направились прямиком к ней в гостиную. Направляться сразу
после похода за покупками в гости к чаю - это как раз именовалось в местном
масштабе "бурной жизнью".
На следующий день пришлось нанять двух дополнительных помощников, и их
услуги пользовались оживленным спросом; магазин был переполнен.
Люди покупали и покупали, и казалось, никак не могли добраться до конца
своих списков. Мистеру Скаррику никогда не удавалось с такой легкостью
убеждать клиентов, что им следует выбирать нечто новое в бакалейных товарах.
Даже те женщины, у которых покупки были весьма скромными, возились с
ними так, как будто дома их ожидали зверски пьяные мужья.
День тянулся бесконечно, и раздался явственный гул пробужденного
волнения, когда темноглазый мальчик, несущий медную миску, вошел в магазин.
Волнение, казалось, передалось и мистеру Скаррику; тотчас же покинув леди,
которая делала неискренние расспросы относительно домашней жизни бомбейской
утки, он перехватил вновь прибывшего на пути к привычному прилавку и
проинформировал его, среди воцарившейся мертвой тишины, что перепелиное семя
закончилось.
Мальчик нервно осмотрелся по сторонам и нерешительно повернулся, чтобы
уйти. Его снова перехватили, на сей раз племянник, который выбежал из-за
своего прилавка и пробормотал что-то про самые лучшие апельсины. Колебание
мальчика исчезло; он опять удрал в темный угол с апельсинами. Общее внимание
было направлено в сторону двери, и высокий бородатый незнакомец совершил
действительно эффектный вход. Тетушка миссис Грейс заявила впоследствии, что
она бессознательно повторяла про себя "ассириец бросился вперед, как волк в
овчарню", и ей большей частью верили.
Вновь прибывший также был остановлен прежде, чем он достиг прилавка, но
не мистером Скарриком или его помощником. Скрытая плотной вуалью леди,
которую никто до того времени не замечал, медленно привстала со стула и
приветствовала его ясным, проникновенным голосом.
- Ваше Превосходительство самолично делаете покупки? - спросила она.
- Я сам все заказываю, - объяснил он. - Трудно заставить моих слуг
понять.
Более низким, но все еще отчетливо слышным голосом дама под вуалью
выдала ему часть случайной информации:
- У них здесь есть превосходные апельсины из Джаффы. - После этого она
со звонким смехом вышла из магазина.
Мужчина осмотрел магазин, и затем, инстинктивно остановив взор на
барьере из бисквитов, громко потребовал у бакалейщика:
- У вас, похоже, есть хорошие апельсины из Джаффы?
Все ожидали, что последует мгновенное опровержение со стороны мистера
Скаррика самой возможности существования такого товара. Прежде, чем он успел
ответить, однако, мальчик вырвался из своего укрытия. Держа перед собой
пустую медную миску, он понесся на улицу. Его лицо впоследствии описывали
по-разному - как скрытое деланным безразличием, покрытое ужасной бледностью
и сияющее вызовом. Некоторые говорили, что его зубы стучали, другие - что он
вышел, насвистывая персидский национальный гимн. Однако не было никаких
сомнений в том эффекте, который данное зрелище произвело на мужчину,
казалось, бывшего причиной бегства. Если бы бешеная собака или гремучая змея
внезапно решили с ним близко пообщаться, он едва ли сумел бы выказать
больший ужас. Аура власти и могущества вокруг него рассеялась, его
властительный широкий шаг уступил место нерешительному мельтешению туда и
сюда - так мечется животное, ищущее спасительный выход. С ошеломляющей
небрежностью, не отрывая глаз от входа в магазин, он сделал несколько
случайных заказов, которые бакалейщик аккуратно заносил в книгу. Время от
времени он выходил на улицу, смотрел с тревогой во всех направлениях, и
спешил затем поддерживать свою претензию на покупки.
После одной из таких вылазок он не вернулся; он скрылся в сумерках, и
ни он, ни темнолицый мальчик, ни леди под вуалью больше не попадались на
глаза выжидающим толпам, которые продолжали собираться в магазине Скаррика в
течение последующих дней.
* * *
- Я никогда не смогу достойно отблагодарить вас и вашу сестру, - сказал
бакалейщик.
- Мы наслаждались этой забавой, сказал художник скромно, - а что
касается модели, это был прекрасный отдых от многочасового позирования для
"Потерянного Хиласа".
- Во всяком случае, - сказал бакалейщик, - я настаиваю на плате за
аренду черной бороды.
Демосфен Платтербафф, выдающийся Нарушитель Спокойствия, предстал перед
судом за серьезное правонарушение, и глаза всего политического мира
пристально следили за ходом процесса. Нарушение, следует сказать, было куда
серьезнее для правительства, чем для заключенного. Он взорвал Альберт-холл
накануне большого Чайного Вечера Либеральной Федерации, по случаю которого
Канцлер Казначейства, как ожидалось, должен был представить на обсуждение
свою новую теорию: "Распространяют ли куропатки инфекционные заболевания?"
Платтербафф удачно выбрал время; Чайный Вечер был тут же отложен, но нашлись
другие политические обязанности, которые не следовало откладывать ни при
каких обстоятельствах. На следующий день после суда в "Немезиде-на-руке"
должны были пройти дополнительные выборы, и последовало публичное заявление,
что, если Платтербафф в день выборов останется в тюрьме, правительственный
кандидат потерпит сокрушительное поражение.
К сожалению, не могло быть никаких сомнений и колебаний по поводу
виновности Платтербаффа. Он не только признал себя виновным, но и выразил
намерение повторить свою авантюру в других местах, как только позволят
обстоятельства; во время процесса он был занят изучением маленькой модели
Зала Свободной Торговли в Манчестере. Жюри присяжных никак не могло
подтвердить, что заключенный не взрывал Альберт-Холла с заранее обдуманным
намерением; вопрос состоял в другом: смогут ли они отыскать какие-либо
смягчающие обстоятельства, которые приведут к оправданию? Конечно, за любым
законным приговором последует немедленное прощение, но было бы крайне
желательно, с точки зрения правительства, чтобы потребность в таком
милосердии свыше не возникла. Безрассудное прощение накануне финальных
выборов, под угрозой отступничества большинства избирателей, если бы казнь
отменили или просто отсрочили, - это было бы не совсем поражение, но нечто
очень похожее. Конкуренты были бы только рады обвинить правительственную
партию в бесчестной игре. Отсюда и беспокойство, царившее в переполненном
зале суда, в небольших группах людей, собравшихся вокруг телетайпов в
Уайт-холле, на Даунинг-стрит и в других политических центрах.
Присяжные возвратились после обсуждения приговора; раздались возгласы,
возбужденный ропот, потом воцарилась мертвая тишина. Пристав передал
вердикт:
"Присяжные считают заключенного виновным во взрыве Альберт-Холла. Но
присяжные присоединяют к этому дополнительное мнение: ожидаются
дополнительные выборы в парламентском округе Немезиды-на-руке".
- Конечно, - вскричал Государственный Обвинитель, вскакивая с места, -
это эквивалент оправдания?
- Едва ли, - холодно произнес Судья. - Я чувствую себя обязанным
приговорить подсудимого к недельному заключению.
- И да смилуется Бог над выборами, - непочтительно выразился один из
судебных чиновников.
Это было скандальное решение, но тогда Судья не разделял политических
взглядов Министерства.
Вердикт присяжных и решение судьи стали известны публике в двадцать
минут шестого; в половине шестого перед резиденцией премьер-министра
собралась огромная толпа, с вожделением распевавшая на мотив "Трелони":
"И если наш Герой в тюрьме гниет,
Хотя бы день единый,
То тыща голосов свое возьмет,
Пятьсот добавят силы".
- Полторы тысячи! - с дрожью произнес Премьер-министр. - Как ужасно
думать об этом. Наше большинство в последний раз было только тысяча семь.
- Участки откроются завтра в восемь утра, - сказал Главный Организатор.
- Мы должны выпустить его к семи.
- К семи тридцати, - поправил Премьер-министр. - Нам следует избегать
любых проявлений поспешности.
- Тогда не позже, чем в семь тридцать, - сказал Главный Организатор. -
Я обещал агенту, что он сможет вывесить плакаты с надписями "Платтербафф -
свободен" прежде, чем откроются участки. Он сказал, что это наш единственный
шанс получить вечером телеграмму "Рэдпроп - избран".
Следующим утром в половине восьмого Премьер-министр и Главный
Организатор сидели за завтраком, небрежно принимая пищу и ожидая возвращения
Министра внутренних дел, который лично руководил освобождением Платтербаффа.
Несмотря на ранний час, на улице уже собралась маленькая толпа, и ужасный
угрожающий мотив "Трелони" "И если наш герой..." превратился в устойчивое,
монотонное скандирование.
- Они теперь постоянно орут, когда слышат новости, - сказал
Премьер-министр с надеждой. - Вот! Теперь кто-то засвистел! Это, должно
быть, МакКенна.
Министр внутренних дел вошел в комнату минутой позже, на лице его
выражался весь ужас катастрофы.
- Он не выйдет! - воскликнул министр.
- Не выйдет? Не покинет тюрьму?
- Он не выйдет, если не будет духового оркестра. Он говорит, что
никогда не покидал тюрьму без духового оркестра, и не собирается нарушать
обычай сегодня.
- Но, конечно, все это обеспечивается его сторонниками и поклонниками?
- сказал Премьер-министр. - Едва ли от нас могут ожидать, что мы предоставим
выпущенному на свободу заключенному духовой оркестр. Как, ради всего
святого, мы объясним это на заседании кабинета?
- Его сторонники заявляют, что это мы должны обеспечить музыку, -
сказал Министр внутренних дел. - Они говорят, что мы посадили его в тюрьму,
и наше дело - добиться, чтобы он вышел на свободу респектабельно. Так или
иначе, он не выйдет, если не будет оркестра.
Телефон пронзительно зазвенел; это был междугородный звонок из
Немезиды.
- Участок откроется через пять минут. Платтербафф на свободе? Черт
возьми, почему...
Главный Организатор повесил трубку.
- Сейчас неподходящий момент сохранять достоинство, - прямо заявил он,
- следует тотчас собрать музыкантов. Платтербафф должен получить свой
оркестр.
- Где вы хотите отыскать музыкантов? - устало спросил Министр
внутренних дел. - Мы не можем нанять военный оркестр, я просто не думаю, что
оркестранты согласятся, если мы им нечто подобное предложим; а других
оркестров нет. Проходит забастовка музыкантов, я думал, что вам об этом
известно.
- Разве вы не можете добиться окончания забастовки? - спросил
Организатор.
- Я попытаюсь, - сказал Министр внутренних дел и подошел к телефону.
***
Пробило восемь. Толпа снаружи распевала все громче и громче:
"Пятьсот добавят силы".
Принесли телеграмму. Она была из офиса центрального комитета в
Немезиде. "Теряем двадцать голосов в минуту", так звучало краткое сообщение.
Пробило десять. Премьер-министр, Министр внутренних дел, Главный
Организатор и несколько искренне сочувствующих друзей собрались у внутренних
ворот тюрьмы, на все голоса взывая к Демосфену Платтербаффу, который
неподвижно стоял, сложив руки на груди, окруженный высокими чинами.
Красноречивые законодатели, которые своим искусством сумели поколебать
комитет по делу Маркони или во всяком случае его большую часть, расходовали
свои таланты понапрасну, обращаясь к этому упрямому, непокорному человеку.
Без оркестра он не собирался никуда идти; а у них не было оркестра.
Четверть одиннадцатого, половина одиннадцатого. Курьеры непрерывным
потоком влетали в тюремные ворота.
"Фабрика Ямли только что проголосовала, можете догадаться, за кого
именно", гласило отчаянное сообщение, и все прочие были того же типа.
Немезида шла по пути Ридинга.
- Есть ли у вас какие-нибудь оркестровые инструменты полегче? - спросил
Главный Организатор у Директора тюрьмы. - Барабаны, тарелки, что-нибудь
похожее?
- У охранников есть свой собственный оркестр, - сказал Директор, но,
конечно, я не могу позволить им самим...
- Дайте нам инструменты, - возгласил Главный Организатор.
Один из верных друзей неплохо умел играть на кларнете, члены кабинета
министров могли бить в тарелки более или менее в такт мелодии, и Главный
Организатор кое-что понимал в барабанах.
- Какую мелодию вы предпочтете? - спросил он Платтербаффа.
- Популярную сегодня песню, - ответил Агитатор, немного подумав.
Это была мелодия, которую все они слышали сотни раз, так что ее было не
так уж сложно сымитировать. Под импровизированные напевы "Я не хотел этого"
заключенный отправился на свободу. Слова песни относились, понятное дело, к
правительству, а не к разрушителю Альберт-Холла.
Выборы были в конце концов проиграны незначительным большинством.
Местные деятели профсоюзного движения были оскорблены тем фактом, что члены
кабинета министров лично действовали как штрейкбрехеры, и даже освобождение
Платтербаффа не смогло умиротворить их.
Место было потеряно, но министры одержали моральную победу. Они
показали, что знают, когда и как следует капитулировать.
Сэр Лалворт Квейн сидел в зале своего любимого ресторана, "Gallus
Bankiva", обсуждая слабости мира с племянником, который совсем недавно
возвратился из весьма насыщенного путешествия по мексиканским пустыням. Было
то благословенное время года, когда подаются к столу спаржа и яйца ржанки, а
устрицы еще не укрылись в своих летних крепостях; так что сэр Лалворт и его
племянник находились в том самом возвышенном послеобеденном настроении,
когда политика рассматривается в правильной перспективе, даже мексиканская
политика.
- Большинство революций, которые в настоящее время совершаются в этой
стране, - сказал сэр Лалворт, - являются следствиями моментов
законодательной паники. Рассмотрим, к примеру, одну из самых драматических
реформ, которые были осуществлены Парламентом в этом поколении. Все
произошло вскоре после злосчастной забастовки шахтеров. Тебе, целиком и
полностью погруженному в события куда более запутанные и противоречивые, мой
рассказ может показаться вторичным и скучным, но в конце концов всем нам
приходится жить в гуще этих событий.
Сэр Лалворт прервался на мгновение, чтобы сказать несколько добрых слов
о бренди, которого он только что отведал. После этого он возвратился к
рассказу.
- Симпатизируют ли люди агитации за женское избирательное право или
нет, но им приходится признать, что суфражистки демонстрируют неутомимую
энергию и неистощимую изобретательность в создании и реализации новых
методов, ведущих к осуществлению их цели. Как правило, за периодом
активности следует упадок и общее утомление, но были времена, когда они
действовали весьма... выразительно. Вспомни хотя бы известный случай, когда
они оживили и разнообразили традиционное королевское шествие в связи с
открытием парламента. Они освободили многие тысячи попугаев, которые были
тщательно обучены крику: "Право голоса - женщинам". Попугаи кружили вокруг
кареты Его Величества огромным облаком зеленого, серого и алого цвета. Это
был и впрямь поразительно эффектный эпизод - с известной точки зрения.
Однако, к немалому сожалению изобретательниц, намерения не удалось сохранить
в секрете, так что их противники в то же мгновение освободили стаю
попугаев-соперников, которые возопили: "Не думаю" и другие враждебные крики.
Таким образом, демонстрация лишилась единодушия, которое могло сделать ее
политически убедительной. В процессе поимки птицы узнали немало новых слов и
идиоматических выражений, которые сделали невозможным их дальнейшее служение
делу суфражизма; некоторые зеленые попугаи были спасены горячими
сторонниками Старого Порядка и обучены нарушать спокойствие оранжистских
митингов пессимистическими изречениями о жизненном предназначении сэра
Эдварда Карсона. И вообще, птица в политике - фактор, который, кажется, стал
постоянным; совсем недавно на политическом собрании, проводившемся в слабо
освещенном храме, конгрегация почти десять минут почтительно внимала галке
из Уоппинга, находясь в полной уверенности, что они слушают канцлера
казначейства, который на самом деле запоздал.
- Но суфражистки, - прервал племянник, - что они потом сделали?
- После фиаско с птицами, - сказал сэр Лалворт, - воинственная секта
произвела демонстрацию более агрессивного характера; они собрались с силами
в день открытия выставки Королевской Академии и уничтожили приблизительно
три-четыре сотни картин. Это обернулось еще большим провалом, чем дело с
попугаями; все соглашались, что на этой академической выставке было слишком
уж много холстов, и решительное истребление нескольких сотен сочли
положительным усовершенствованием. Кроме того, художники пришли к выводу,
что вандализм стал своего рода компенсацией для тех, чьи работы постоянно
"прокатывались", ведь картины, бывшие вне поля зрения, оказались вне
досягаемости. В целом это была одна из самых успешных и популярных
академических выставок за много лет. Тогда борцы за справедливость
возвратились к некоторым ранним методам; они написали несколько приятных и
убедительных пьес, чтобы доказать, что они должны получить право голоса, они
разбили несколько окон, чтобы доказать, что они должны получить право
голоса, и они поколотили нескольких членов кабинета министров, чтобы
доказать, что они должны получить право голоса. И все равно последовал
обоснованный или необоснованный ответ: права голоса они не получат. Их
тяжелое положение можно описать несколько измененными строчками Гильберта:
"Нас двадцать безголосых миллионов,
Безгласных против нашего желания,
И будем даже двадцать лет спустя
Мы - двадцать безголосых миллионов".
И конечно, великая идея их гениальной стратегической угрозы исходила от
мужчины. Лина Дюбарри, начальница их отдела размышлений, однажды днем
встретила в Аллее Уолдо Орпингтона, как раз в тот момент, когда Общее Дело
пришло в совершенный упадок. Уолдо Орпингтон - фривольный маленький дурак,
который щебечет на концертах в гостиных и может распознавать отрывки из
сочинений различных композиторов без программки, но все равно у него иной
раз рождаются идеи. Он и двух пенни не поставил бы на Общее Дело, но его
радовала самая мысль о том, чтобы засунуть пальцы в политический пирог.
Также возможно, хотя я и считаю это невероятным, он обожал Лину Дюбарри.
Во всяком случае, когда Лина дала довольно мрачный отчет о текущем
положении дел в Мире Суфражизма, Уолдо не просто ей посочувствовал, но и
выразил готовность помочь практическим предложением. Обратив пристальный
взгляд на запад, к садящемуся солнцу и Букингемскому дворцу, он на мгновение
умолк, а затем значительно произнес: "Вы расходовали свою энергию и
изобретательность на то, чтобы разрушать; почему же вы никогда не пытались
заняться чем-то куда более потрясающим?"
"Что вы хотите сказать?" - нетерпеливо спросила она.
"Создавать".
"Вы хотите сказать, создавать беспорядки? Мы ничем другим не занимаемся
уже несколько месяцев", ответила она.
Уолдо покачал головой и продолжал смотреть на запад. Из него вышел бы
неплохой актер любительского театра.
Лина проследила за его пристальным взглядом, а затем озадаченно
посмотрела на Уолдо.
"Точно", сказал Уолдо, отвечая на ее немой вопрос.
"Но - как мы можем создавать?" спросила она, "ведь это уже было
сделано".
"Сделайте это СНОВА", сказал Уолдо, "и снова и снова..."
Прежде, чем он закончил фразу, она поцеловала его. Она заявляла
впоследствии, что это был первый мужчина, с которым она поцеловалась, а он
заявлял, что она была первой женщиной, которая поцеловала его на Аллее. Так
что оба установили своего рода рекорд.
Через день-другой в тактике суфражисток произошли большие перемены. Они
перестали нападать на министров и Парламент и взялись за своих собственных
союзников и единомышленников - за фонды. Избирательные урны были на время
забыты ради ящиков для пожертвований. Дочери вымогателей не могли бы
добиться такого постоянства в своих требованиях, финансисты шатающегося
старого режима не были бы так отчаянны в своих опытах по добыванию денег.
Суфражистки всех секций объединились ради этой цели, и тем или иным
способом, честными средствами и обыкновенным путем, они действительно
собрали весьма значительную сумму. Что они собирались с ней делать, никто,
казалось, не знал, даже наиболее активные собирательницы. Тайна в данном
случае тщательно хранилась.
Некоторые сведения, которые просачивались время от времени, только
добавляли ситуации таинственности.
"Не желаете ли узнать, что мы собираемся делать с нашим запасом
сокровищ?" - Лина однажды поинтересовалась у Премьер-министра, когда она, по
случаю, сидела рядом с ним за вистом в китайском посольстве.
"Я надеялся, что Вы собираетесь испытать старый метод взяток конкретным
чиновникам", добродушно ответил он, но некоторое подлинное беспокойство и
любопытство таились за его внешней легкостью. "Конечно, я знаю", добавил он,
"что вы скупили строительные участки в стратегических точках в столице и
вокруг нее. Два или три, как мне сообщили, находятся на дороге к Брайтону, а
другие около Эскота. Вы же не собираетесь укреплять их, не так ли?"
"Нет, здесь кое-что более коварное", сказала она; "вы могли помешать
нам построить форты; на вы не сможете помешать нам установить абсолютно
точные копии Мемориала Виктории на каждом из этих участков. Все они -
частная собственность, без каких-либо ограничений на строительство".
"Какого мемориала?" - спросил он; "того, что перед Букингемским
Дворцом? Конечно, не его?"
"Именно его", заявила она.
"Моя дорогая леди" вскричал он, "вы не можете говорить серьезно. Это
красивое и внушительное произведение искусства; во всяком случае все к нему
привыкли. И даже если кто-то им не восхищается, он всегда может смотреть в
другом направлении. Но представьте себе, на что станет похожа жизнь, если
все будут натыкаться на эту махину, куда бы они ни направились. Представьте,
как это подействует на людей с истерзанными, больными нервами, когда они
увидят это три раза на пути к Брайтону и три раза на пути назад. Представьте
себе, как это будет возвышаться над пейзажем в Эскоте! И как будут отводить
от него глаза гольфисты, чтобы сосредоточиться на лунках в Сандвиче! Что
ваши соотечественники сделали, чтобы заслужить такое?"
"Они отказали нам в праве голоса", с горечью сказала Лина.
Премьер-министр всегда считал себя противником какого-либо
"панического" законодательства, но он немедленно внес в парламент
законопроект и обратился к обеим палатам, чтобы провести его через все
чтения за неделю. И именно так мы получили одну из самых великих
законодательных мер столетия".
- Это избирательное право для женщин? - спросил племянник.
- О дорогой мой, нет. Это закон, который сделал уголовным
правонарушением установку юбилейных скульптур в радиусе ближе трех миль от
общественных дорог.
Четверо молодых людей играли в теннис в смешанном парном разряде на
вечеринке в приходском саду; последние двадцать пять лет смешанные пары
молодых людей делали то же самое в том же месте в то же время года.
Молодые люди уходили с корта, их с течением времени сменяли другие, но
все прочее, казалось, нисколько не менялось. Нынешние игроки в достаточной
степени осознавали публичность данного события, а потому беспокоились о
состоянии своих костюмов и о правилах поведения. И еще они достаточно сильно
любили спорт, чтобы добиваться победы. И их усилия и их внешность
удостоились четырехкратного исследования квартета леди, которые сидели (в
качестве официально приглашенных зрительниц) на скамье у самого корта.
Таково было одно из принятых условий на вечеринках в этом саду: четыре леди,
- Тише! Слушайте, - взмолилась миссис Грейс.
- Темнолицый мальчик, о котором я говорил вчера, был здесь сегодня? -
спросил незнакомец.
- У нас в магазине сегодня было гораздо больше людей, чем обычно, -
сказал мистер Скаррик, - но я не могу припомнить того мальчика, которого вы
описываете.
Миссис Грейс и мисс Фриттен бросили торжествующие взгляды на своих
подруг. Это было, конечно, прискорбно, что все должны обращаться с правдой,
как с изделием, которого временно, к сожалению, нет в наличии; но они
ощутили удовлетворение, что яркие описания лживости мистера Скаррика,
которые они дали, получили наглядное подтверждение.
- Я теперь никогда не смогу поверить тому, что он мне рассказывает об
отсутствии красителей в джеме, - трагически прошептала тетушка миссис Грейс.
Таинственный незнакомец вышел; Лора Липпинг отчетливо видела, что клубы
ярости и гнева вырываются из-под его тяжелых усов и вздернутого мехового
воротника. Выждав из осторожности немного, искатель апельсинов появился
из-за ящиков с бисквитами, очевидно, потерпев неудачу в поисках хоть
какого-нибудь апельсина, который мог бы удовлетворить его требованиям. Он
также удалился, и магазин медленно освободился от клиентов, загруженных
покупками и сплетнями. Это был "день" Эмилии Йорлинг, и большинство
покупательниц направились прямиком к ней в гостиную. Направляться сразу
после похода за покупками в гости к чаю - это как раз именовалось в местном
масштабе "бурной жизнью".
На следующий день пришлось нанять двух дополнительных помощников, и их
услуги пользовались оживленным спросом; магазин был переполнен.
Люди покупали и покупали, и казалось, никак не могли добраться до конца
своих списков. Мистеру Скаррику никогда не удавалось с такой легкостью
убеждать клиентов, что им следует выбирать нечто новое в бакалейных товарах.
Даже те женщины, у которых покупки были весьма скромными, возились с
ними так, как будто дома их ожидали зверски пьяные мужья.
День тянулся бесконечно, и раздался явственный гул пробужденного
волнения, когда темноглазый мальчик, несущий медную миску, вошел в магазин.
Волнение, казалось, передалось и мистеру Скаррику; тотчас же покинув леди,
которая делала неискренние расспросы относительно домашней жизни бомбейской
утки, он перехватил вновь прибывшего на пути к привычному прилавку и
проинформировал его, среди воцарившейся мертвой тишины, что перепелиное семя
закончилось.
Мальчик нервно осмотрелся по сторонам и нерешительно повернулся, чтобы
уйти. Его снова перехватили, на сей раз племянник, который выбежал из-за
своего прилавка и пробормотал что-то про самые лучшие апельсины. Колебание
мальчика исчезло; он опять удрал в темный угол с апельсинами. Общее внимание
было направлено в сторону двери, и высокий бородатый незнакомец совершил
действительно эффектный вход. Тетушка миссис Грейс заявила впоследствии, что
она бессознательно повторяла про себя "ассириец бросился вперед, как волк в
овчарню", и ей большей частью верили.
Вновь прибывший также был остановлен прежде, чем он достиг прилавка, но
не мистером Скарриком или его помощником. Скрытая плотной вуалью леди,
которую никто до того времени не замечал, медленно привстала со стула и
приветствовала его ясным, проникновенным голосом.
- Ваше Превосходительство самолично делаете покупки? - спросила она.
- Я сам все заказываю, - объяснил он. - Трудно заставить моих слуг
понять.
Более низким, но все еще отчетливо слышным голосом дама под вуалью
выдала ему часть случайной информации:
- У них здесь есть превосходные апельсины из Джаффы. - После этого она
со звонким смехом вышла из магазина.
Мужчина осмотрел магазин, и затем, инстинктивно остановив взор на
барьере из бисквитов, громко потребовал у бакалейщика:
- У вас, похоже, есть хорошие апельсины из Джаффы?
Все ожидали, что последует мгновенное опровержение со стороны мистера
Скаррика самой возможности существования такого товара. Прежде, чем он успел
ответить, однако, мальчик вырвался из своего укрытия. Держа перед собой
пустую медную миску, он понесся на улицу. Его лицо впоследствии описывали
по-разному - как скрытое деланным безразличием, покрытое ужасной бледностью
и сияющее вызовом. Некоторые говорили, что его зубы стучали, другие - что он
вышел, насвистывая персидский национальный гимн. Однако не было никаких
сомнений в том эффекте, который данное зрелище произвело на мужчину,
казалось, бывшего причиной бегства. Если бы бешеная собака или гремучая змея
внезапно решили с ним близко пообщаться, он едва ли сумел бы выказать
больший ужас. Аура власти и могущества вокруг него рассеялась, его
властительный широкий шаг уступил место нерешительному мельтешению туда и
сюда - так мечется животное, ищущее спасительный выход. С ошеломляющей
небрежностью, не отрывая глаз от входа в магазин, он сделал несколько
случайных заказов, которые бакалейщик аккуратно заносил в книгу. Время от
времени он выходил на улицу, смотрел с тревогой во всех направлениях, и
спешил затем поддерживать свою претензию на покупки.
После одной из таких вылазок он не вернулся; он скрылся в сумерках, и
ни он, ни темнолицый мальчик, ни леди под вуалью больше не попадались на
глаза выжидающим толпам, которые продолжали собираться в магазине Скаррика в
течение последующих дней.
* * *
- Я никогда не смогу достойно отблагодарить вас и вашу сестру, - сказал
бакалейщик.
- Мы наслаждались этой забавой, сказал художник скромно, - а что
касается модели, это был прекрасный отдых от многочасового позирования для
"Потерянного Хиласа".
- Во всяком случае, - сказал бакалейщик, - я настаиваю на плате за
аренду черной бороды.
Демосфен Платтербафф, выдающийся Нарушитель Спокойствия, предстал перед
судом за серьезное правонарушение, и глаза всего политического мира
пристально следили за ходом процесса. Нарушение, следует сказать, было куда
серьезнее для правительства, чем для заключенного. Он взорвал Альберт-холл
накануне большого Чайного Вечера Либеральной Федерации, по случаю которого
Канцлер Казначейства, как ожидалось, должен был представить на обсуждение
свою новую теорию: "Распространяют ли куропатки инфекционные заболевания?"
Платтербафф удачно выбрал время; Чайный Вечер был тут же отложен, но нашлись
другие политические обязанности, которые не следовало откладывать ни при
каких обстоятельствах. На следующий день после суда в "Немезиде-на-руке"
должны были пройти дополнительные выборы, и последовало публичное заявление,
что, если Платтербафф в день выборов останется в тюрьме, правительственный
кандидат потерпит сокрушительное поражение.
К сожалению, не могло быть никаких сомнений и колебаний по поводу
виновности Платтербаффа. Он не только признал себя виновным, но и выразил
намерение повторить свою авантюру в других местах, как только позволят
обстоятельства; во время процесса он был занят изучением маленькой модели
Зала Свободной Торговли в Манчестере. Жюри присяжных никак не могло
подтвердить, что заключенный не взрывал Альберт-Холла с заранее обдуманным
намерением; вопрос состоял в другом: смогут ли они отыскать какие-либо
смягчающие обстоятельства, которые приведут к оправданию? Конечно, за любым
законным приговором последует немедленное прощение, но было бы крайне
желательно, с точки зрения правительства, чтобы потребность в таком
милосердии свыше не возникла. Безрассудное прощение накануне финальных
выборов, под угрозой отступничества большинства избирателей, если бы казнь
отменили или просто отсрочили, - это было бы не совсем поражение, но нечто
очень похожее. Конкуренты были бы только рады обвинить правительственную
партию в бесчестной игре. Отсюда и беспокойство, царившее в переполненном
зале суда, в небольших группах людей, собравшихся вокруг телетайпов в
Уайт-холле, на Даунинг-стрит и в других политических центрах.
Присяжные возвратились после обсуждения приговора; раздались возгласы,
возбужденный ропот, потом воцарилась мертвая тишина. Пристав передал
вердикт:
"Присяжные считают заключенного виновным во взрыве Альберт-Холла. Но
присяжные присоединяют к этому дополнительное мнение: ожидаются
дополнительные выборы в парламентском округе Немезиды-на-руке".
- Конечно, - вскричал Государственный Обвинитель, вскакивая с места, -
это эквивалент оправдания?
- Едва ли, - холодно произнес Судья. - Я чувствую себя обязанным
приговорить подсудимого к недельному заключению.
- И да смилуется Бог над выборами, - непочтительно выразился один из
судебных чиновников.
Это было скандальное решение, но тогда Судья не разделял политических
взглядов Министерства.
Вердикт присяжных и решение судьи стали известны публике в двадцать
минут шестого; в половине шестого перед резиденцией премьер-министра
собралась огромная толпа, с вожделением распевавшая на мотив "Трелони":
"И если наш Герой в тюрьме гниет,
Хотя бы день единый,
То тыща голосов свое возьмет,
Пятьсот добавят силы".
- Полторы тысячи! - с дрожью произнес Премьер-министр. - Как ужасно
думать об этом. Наше большинство в последний раз было только тысяча семь.
- Участки откроются завтра в восемь утра, - сказал Главный Организатор.
- Мы должны выпустить его к семи.
- К семи тридцати, - поправил Премьер-министр. - Нам следует избегать
любых проявлений поспешности.
- Тогда не позже, чем в семь тридцать, - сказал Главный Организатор. -
Я обещал агенту, что он сможет вывесить плакаты с надписями "Платтербафф -
свободен" прежде, чем откроются участки. Он сказал, что это наш единственный
шанс получить вечером телеграмму "Рэдпроп - избран".
Следующим утром в половине восьмого Премьер-министр и Главный
Организатор сидели за завтраком, небрежно принимая пищу и ожидая возвращения
Министра внутренних дел, который лично руководил освобождением Платтербаффа.
Несмотря на ранний час, на улице уже собралась маленькая толпа, и ужасный
угрожающий мотив "Трелони" "И если наш герой..." превратился в устойчивое,
монотонное скандирование.
- Они теперь постоянно орут, когда слышат новости, - сказал
Премьер-министр с надеждой. - Вот! Теперь кто-то засвистел! Это, должно
быть, МакКенна.
Министр внутренних дел вошел в комнату минутой позже, на лице его
выражался весь ужас катастрофы.
- Он не выйдет! - воскликнул министр.
- Не выйдет? Не покинет тюрьму?
- Он не выйдет, если не будет духового оркестра. Он говорит, что
никогда не покидал тюрьму без духового оркестра, и не собирается нарушать
обычай сегодня.
- Но, конечно, все это обеспечивается его сторонниками и поклонниками?
- сказал Премьер-министр. - Едва ли от нас могут ожидать, что мы предоставим
выпущенному на свободу заключенному духовой оркестр. Как, ради всего
святого, мы объясним это на заседании кабинета?
- Его сторонники заявляют, что это мы должны обеспечить музыку, -
сказал Министр внутренних дел. - Они говорят, что мы посадили его в тюрьму,
и наше дело - добиться, чтобы он вышел на свободу респектабельно. Так или
иначе, он не выйдет, если не будет оркестра.
Телефон пронзительно зазвенел; это был междугородный звонок из
Немезиды.
- Участок откроется через пять минут. Платтербафф на свободе? Черт
возьми, почему...
Главный Организатор повесил трубку.
- Сейчас неподходящий момент сохранять достоинство, - прямо заявил он,
- следует тотчас собрать музыкантов. Платтербафф должен получить свой
оркестр.
- Где вы хотите отыскать музыкантов? - устало спросил Министр
внутренних дел. - Мы не можем нанять военный оркестр, я просто не думаю, что
оркестранты согласятся, если мы им нечто подобное предложим; а других
оркестров нет. Проходит забастовка музыкантов, я думал, что вам об этом
известно.
- Разве вы не можете добиться окончания забастовки? - спросил
Организатор.
- Я попытаюсь, - сказал Министр внутренних дел и подошел к телефону.
***
Пробило восемь. Толпа снаружи распевала все громче и громче:
"Пятьсот добавят силы".
Принесли телеграмму. Она была из офиса центрального комитета в
Немезиде. "Теряем двадцать голосов в минуту", так звучало краткое сообщение.
Пробило десять. Премьер-министр, Министр внутренних дел, Главный
Организатор и несколько искренне сочувствующих друзей собрались у внутренних
ворот тюрьмы, на все голоса взывая к Демосфену Платтербаффу, который
неподвижно стоял, сложив руки на груди, окруженный высокими чинами.
Красноречивые законодатели, которые своим искусством сумели поколебать
комитет по делу Маркони или во всяком случае его большую часть, расходовали
свои таланты понапрасну, обращаясь к этому упрямому, непокорному человеку.
Без оркестра он не собирался никуда идти; а у них не было оркестра.
Четверть одиннадцатого, половина одиннадцатого. Курьеры непрерывным
потоком влетали в тюремные ворота.
"Фабрика Ямли только что проголосовала, можете догадаться, за кого
именно", гласило отчаянное сообщение, и все прочие были того же типа.
Немезида шла по пути Ридинга.
- Есть ли у вас какие-нибудь оркестровые инструменты полегче? - спросил
Главный Организатор у Директора тюрьмы. - Барабаны, тарелки, что-нибудь
похожее?
- У охранников есть свой собственный оркестр, - сказал Директор, но,
конечно, я не могу позволить им самим...
- Дайте нам инструменты, - возгласил Главный Организатор.
Один из верных друзей неплохо умел играть на кларнете, члены кабинета
министров могли бить в тарелки более или менее в такт мелодии, и Главный
Организатор кое-что понимал в барабанах.
- Какую мелодию вы предпочтете? - спросил он Платтербаффа.
- Популярную сегодня песню, - ответил Агитатор, немного подумав.
Это была мелодия, которую все они слышали сотни раз, так что ее было не
так уж сложно сымитировать. Под импровизированные напевы "Я не хотел этого"
заключенный отправился на свободу. Слова песни относились, понятное дело, к
правительству, а не к разрушителю Альберт-Холла.
Выборы были в конце концов проиграны незначительным большинством.
Местные деятели профсоюзного движения были оскорблены тем фактом, что члены
кабинета министров лично действовали как штрейкбрехеры, и даже освобождение
Платтербаффа не смогло умиротворить их.
Место было потеряно, но министры одержали моральную победу. Они
показали, что знают, когда и как следует капитулировать.
Сэр Лалворт Квейн сидел в зале своего любимого ресторана, "Gallus
Bankiva", обсуждая слабости мира с племянником, который совсем недавно
возвратился из весьма насыщенного путешествия по мексиканским пустыням. Было
то благословенное время года, когда подаются к столу спаржа и яйца ржанки, а
устрицы еще не укрылись в своих летних крепостях; так что сэр Лалворт и его
племянник находились в том самом возвышенном послеобеденном настроении,
когда политика рассматривается в правильной перспективе, даже мексиканская
политика.
- Большинство революций, которые в настоящее время совершаются в этой
стране, - сказал сэр Лалворт, - являются следствиями моментов
законодательной паники. Рассмотрим, к примеру, одну из самых драматических
реформ, которые были осуществлены Парламентом в этом поколении. Все
произошло вскоре после злосчастной забастовки шахтеров. Тебе, целиком и
полностью погруженному в события куда более запутанные и противоречивые, мой
рассказ может показаться вторичным и скучным, но в конце концов всем нам
приходится жить в гуще этих событий.
Сэр Лалворт прервался на мгновение, чтобы сказать несколько добрых слов
о бренди, которого он только что отведал. После этого он возвратился к
рассказу.
- Симпатизируют ли люди агитации за женское избирательное право или
нет, но им приходится признать, что суфражистки демонстрируют неутомимую
энергию и неистощимую изобретательность в создании и реализации новых
методов, ведущих к осуществлению их цели. Как правило, за периодом
активности следует упадок и общее утомление, но были времена, когда они
действовали весьма... выразительно. Вспомни хотя бы известный случай, когда
они оживили и разнообразили традиционное королевское шествие в связи с
открытием парламента. Они освободили многие тысячи попугаев, которые были
тщательно обучены крику: "Право голоса - женщинам". Попугаи кружили вокруг
кареты Его Величества огромным облаком зеленого, серого и алого цвета. Это
был и впрямь поразительно эффектный эпизод - с известной точки зрения.
Однако, к немалому сожалению изобретательниц, намерения не удалось сохранить
в секрете, так что их противники в то же мгновение освободили стаю
попугаев-соперников, которые возопили: "Не думаю" и другие враждебные крики.
Таким образом, демонстрация лишилась единодушия, которое могло сделать ее
политически убедительной. В процессе поимки птицы узнали немало новых слов и
идиоматических выражений, которые сделали невозможным их дальнейшее служение
делу суфражизма; некоторые зеленые попугаи были спасены горячими
сторонниками Старого Порядка и обучены нарушать спокойствие оранжистских
митингов пессимистическими изречениями о жизненном предназначении сэра
Эдварда Карсона. И вообще, птица в политике - фактор, который, кажется, стал
постоянным; совсем недавно на политическом собрании, проводившемся в слабо
освещенном храме, конгрегация почти десять минут почтительно внимала галке
из Уоппинга, находясь в полной уверенности, что они слушают канцлера
казначейства, который на самом деле запоздал.
- Но суфражистки, - прервал племянник, - что они потом сделали?
- После фиаско с птицами, - сказал сэр Лалворт, - воинственная секта
произвела демонстрацию более агрессивного характера; они собрались с силами
в день открытия выставки Королевской Академии и уничтожили приблизительно
три-четыре сотни картин. Это обернулось еще большим провалом, чем дело с
попугаями; все соглашались, что на этой академической выставке было слишком
уж много холстов, и решительное истребление нескольких сотен сочли
положительным усовершенствованием. Кроме того, художники пришли к выводу,
что вандализм стал своего рода компенсацией для тех, чьи работы постоянно
"прокатывались", ведь картины, бывшие вне поля зрения, оказались вне
досягаемости. В целом это была одна из самых успешных и популярных
академических выставок за много лет. Тогда борцы за справедливость
возвратились к некоторым ранним методам; они написали несколько приятных и
убедительных пьес, чтобы доказать, что они должны получить право голоса, они
разбили несколько окон, чтобы доказать, что они должны получить право
голоса, и они поколотили нескольких членов кабинета министров, чтобы
доказать, что они должны получить право голоса. И все равно последовал
обоснованный или необоснованный ответ: права голоса они не получат. Их
тяжелое положение можно описать несколько измененными строчками Гильберта:
"Нас двадцать безголосых миллионов,
Безгласных против нашего желания,
И будем даже двадцать лет спустя
Мы - двадцать безголосых миллионов".
И конечно, великая идея их гениальной стратегической угрозы исходила от
мужчины. Лина Дюбарри, начальница их отдела размышлений, однажды днем
встретила в Аллее Уолдо Орпингтона, как раз в тот момент, когда Общее Дело
пришло в совершенный упадок. Уолдо Орпингтон - фривольный маленький дурак,
который щебечет на концертах в гостиных и может распознавать отрывки из
сочинений различных композиторов без программки, но все равно у него иной
раз рождаются идеи. Он и двух пенни не поставил бы на Общее Дело, но его
радовала самая мысль о том, чтобы засунуть пальцы в политический пирог.
Также возможно, хотя я и считаю это невероятным, он обожал Лину Дюбарри.
Во всяком случае, когда Лина дала довольно мрачный отчет о текущем
положении дел в Мире Суфражизма, Уолдо не просто ей посочувствовал, но и
выразил готовность помочь практическим предложением. Обратив пристальный
взгляд на запад, к садящемуся солнцу и Букингемскому дворцу, он на мгновение
умолк, а затем значительно произнес: "Вы расходовали свою энергию и
изобретательность на то, чтобы разрушать; почему же вы никогда не пытались
заняться чем-то куда более потрясающим?"
"Что вы хотите сказать?" - нетерпеливо спросила она.
"Создавать".
"Вы хотите сказать, создавать беспорядки? Мы ничем другим не занимаемся
уже несколько месяцев", ответила она.
Уолдо покачал головой и продолжал смотреть на запад. Из него вышел бы
неплохой актер любительского театра.
Лина проследила за его пристальным взглядом, а затем озадаченно
посмотрела на Уолдо.
"Точно", сказал Уолдо, отвечая на ее немой вопрос.
"Но - как мы можем создавать?" спросила она, "ведь это уже было
сделано".
"Сделайте это СНОВА", сказал Уолдо, "и снова и снова..."
Прежде, чем он закончил фразу, она поцеловала его. Она заявляла
впоследствии, что это был первый мужчина, с которым она поцеловалась, а он
заявлял, что она была первой женщиной, которая поцеловала его на Аллее. Так
что оба установили своего рода рекорд.
Через день-другой в тактике суфражисток произошли большие перемены. Они
перестали нападать на министров и Парламент и взялись за своих собственных
союзников и единомышленников - за фонды. Избирательные урны были на время
забыты ради ящиков для пожертвований. Дочери вымогателей не могли бы
добиться такого постоянства в своих требованиях, финансисты шатающегося
старого режима не были бы так отчаянны в своих опытах по добыванию денег.
Суфражистки всех секций объединились ради этой цели, и тем или иным
способом, честными средствами и обыкновенным путем, они действительно
собрали весьма значительную сумму. Что они собирались с ней делать, никто,
казалось, не знал, даже наиболее активные собирательницы. Тайна в данном
случае тщательно хранилась.
Некоторые сведения, которые просачивались время от времени, только
добавляли ситуации таинственности.
"Не желаете ли узнать, что мы собираемся делать с нашим запасом
сокровищ?" - Лина однажды поинтересовалась у Премьер-министра, когда она, по
случаю, сидела рядом с ним за вистом в китайском посольстве.
"Я надеялся, что Вы собираетесь испытать старый метод взяток конкретным
чиновникам", добродушно ответил он, но некоторое подлинное беспокойство и
любопытство таились за его внешней легкостью. "Конечно, я знаю", добавил он,
"что вы скупили строительные участки в стратегических точках в столице и
вокруг нее. Два или три, как мне сообщили, находятся на дороге к Брайтону, а
другие около Эскота. Вы же не собираетесь укреплять их, не так ли?"
"Нет, здесь кое-что более коварное", сказала она; "вы могли помешать
нам построить форты; на вы не сможете помешать нам установить абсолютно
точные копии Мемориала Виктории на каждом из этих участков. Все они -
частная собственность, без каких-либо ограничений на строительство".
"Какого мемориала?" - спросил он; "того, что перед Букингемским
Дворцом? Конечно, не его?"
"Именно его", заявила она.
"Моя дорогая леди" вскричал он, "вы не можете говорить серьезно. Это
красивое и внушительное произведение искусства; во всяком случае все к нему
привыкли. И даже если кто-то им не восхищается, он всегда может смотреть в
другом направлении. Но представьте себе, на что станет похожа жизнь, если
все будут натыкаться на эту махину, куда бы они ни направились. Представьте,
как это подействует на людей с истерзанными, больными нервами, когда они
увидят это три раза на пути к Брайтону и три раза на пути назад. Представьте
себе, как это будет возвышаться над пейзажем в Эскоте! И как будут отводить
от него глаза гольфисты, чтобы сосредоточиться на лунках в Сандвиче! Что
ваши соотечественники сделали, чтобы заслужить такое?"
"Они отказали нам в праве голоса", с горечью сказала Лина.
Премьер-министр всегда считал себя противником какого-либо
"панического" законодательства, но он немедленно внес в парламент
законопроект и обратился к обеим палатам, чтобы провести его через все
чтения за неделю. И именно так мы получили одну из самых великих
законодательных мер столетия".
- Это избирательное право для женщин? - спросил племянник.
- О дорогой мой, нет. Это закон, который сделал уголовным
правонарушением установку юбилейных скульптур в радиусе ближе трех миль от
общественных дорог.
Четверо молодых людей играли в теннис в смешанном парном разряде на
вечеринке в приходском саду; последние двадцать пять лет смешанные пары
молодых людей делали то же самое в том же месте в то же время года.
Молодые люди уходили с корта, их с течением времени сменяли другие, но
все прочее, казалось, нисколько не менялось. Нынешние игроки в достаточной
степени осознавали публичность данного события, а потому беспокоились о
состоянии своих костюмов и о правилах поведения. И еще они достаточно сильно
любили спорт, чтобы добиваться победы. И их усилия и их внешность
удостоились четырехкратного исследования квартета леди, которые сидели (в
качестве официально приглашенных зрительниц) на скамье у самого корта.
Таково было одно из принятых условий на вечеринках в этом саду: четыре леди,