Монтгомери Люси. История Энн Ширли. Книга 3

   — О да. Он женился на миленькой девчушке, и они очень счастливы. Все вышло к лучшему. Так говорит Джо и Библия, а на их слово можно положиться.
   — А Алек и Алонсо как — женились?
   — Алек женился, а Алонсо нет. При виде тебя у меня в памяти всплыли те замечательные годы, что мы прожили в «Домике Патти»! Как нам было там весело!
   — А ты туда с тех пор не заезжала?
   — Я часто там бываю. Мисс Патти и мисс Мария по-прежнему сидят перед камином и вяжут. Да, чуть не забыла — мы привезли тебе от них свадебный подарок. Угадай что!
   — Не представляю. А как они узнали о моей свадьбе?
   — Само собой, от меня. Я была у них на прошлой неделе. Они так разволновались! А позавчера я получила от мисс Патти письмо — та просила срочно зайти. Когда я пришла, она попросила меня отвезти тебе от них подарок. Что бы тебе больше всего хотелось из того, что есть в «Домике Патти», Энн?
   — Неужели мисс Патти прислала мне своих фарфоровых собак?
   — Вот именно. Они у меня в чемодане. И еще они передали письмо. Подожди, сейчас я за ним схожу.
   «Дорогая мисс Ширли, — писала мисс Патти. — Мария и я очень обрадовались, услышав, что вы скоро выходите замуж, и желаем вам счастья. Мы с Марией не вышли замуж, но ничего не имеем против того, чтобы это делали другие. Посылаем в подарок фарфоровых собак. Я собиралась оставить их вам по завещанию, потому что знала, что вам они очень нравятся. Но мы с Марией, если на то будет Божья воля, собираемся еще пожить, и поэтому я решила отдать собак сейчас, пока вы еще молоды. Не забывайте, что Гог смотрит направо, а Магог — налево».
   — Подумать только, что эти замечательные собаки будут сидеть у моего камина! — с восторгом воскликнула Энн. — Мне и в голову не приходило, что такое может случиться.
   В этот вечер в Грингейбле все были страшно заняты — шли последние приготовления к свадьбе. Но Энн все же улучила минуту тихонько уйти из дома. Она пошла на тенистое кладбище Эвонли и молча посидела там у могилы человека, который ее так беззаветно любил.
   — Как бы ты радовался, Мэтью, если бы завтра был с нами, — прошептала она. — Но я надеюсь, что ты знаешь о моей свадьбе — там, наверху — и радуешься ей. Где-то я читала, что мертвые живы, пока о них помнят. И для меня ты никогда не умрешь, потому что я никогда тебя не забуду.
   Энн положила на могилу цветы и медленно пошла вниз по холму. Стоял теплый вечер. Вокруг в благодатной тишине лежали поля и леса, ставшие Энн родными.
   — История повторяется сызнова, — сказал Джильберт Блайт, выходя за ворота своего дома, когда Энн проходила мимо. — Помнишь, как мы в первый раз вместе спустились с этого холма — вообще в первый раз прошлись вместе?
   — Как же не помнить! Я возвращалась с кладбища, где я навещала могилу Мэтью, а ты вышел из ворот. И я проглотила гордость и сама заговорила с тобой.
   — Я был на седьмом небе. Когда я простился с тобой у ворот Грингейбла и пошел домой, я был самый счастливый человек на свете: Энн меня простила.
   — Это мне надо было бы просить у тебя прощения. Какая же я была бессовестная девчонка — ведь тогда на пруду ты спас мне жизнь. А я вместо этого негодовала, что теперь тебе обязана. Я просто не заслуживаю выпавшего мне счастья.
   Джильберт засмеялся и стиснул девичью руку, палец которой украшало его кольцо с маленькими жемчужинами — Энн не захотела обручального кольца с бриллиантом.
   — Я не люблю бриллианты — с того самого дня, как узнала, что они вовсе не лиловенькие, как я их себе представляла. Никогда не забуду, как я тогда была разочарована.
   — Но по примете, жемчуг приносит слезы, — возразил тогда Джильберт.
   — Ну и пусть. Слезы бывают и от счастья. В самые счастливые минуты у меня в глазах стояли слезы: когда Марилла сказала, что они решили оставить меня в Грингейбле… когда Мэтью подарил мне мое первое нарядное платье… когда я узнала, что ты поправишься. Так что, Джильберт, подари мне обручальное кольцо с жемчужинами, и я приму и радость, и печаль, которые ждут нас в жизни.
   Но на самом деле в этот вечер влюбленные думали только о радости и совсем забыли про печаль. Завтра состоится их свадьба, а на берегу бухты Четырех Ветров их ждет первый собственный дом.

Глава четвертая ПЕРВАЯ НЕВЕСТА В ГРИНГЕЙБЛЕ

   В последний день своего девичества Энн проснулась и увидела, что солнце подмигивает ей в окошко, а сентябрьский ветерок весело развевает занавески.
   «Как хорошо, что сегодня ясный деньк — радостно подумала она.
   Она вспомнила свое первое пробуждение в этой маленькой комнатке: солнце тоже светило в окошко, пробиваясь сквозь цветущую крону Снежной Королевы. То не было счастливое пробуждение, потому что оно принесло с собой горькое воспоминание о разочаровании, постигшем ее в предыдущий вечер. Но с тех пор маленькая комнатка стала ей родной: в ней прошло ее счастливое детство, она была свидетельницей ее девических грез. Энн радостно возвращалась в нее после недель или месяцев отсутствия; у этого окна она провела ночь на коленях, терзаемая страхом за жизнь Джильберта, и здесь же сидела, переполненная счастьем после того, как они обручились. Не раз она проводила здесь ночи без сна — чаще от радости, но порой и от горя. И сегодня она покинет ее навсегда. Сюда переселится пятнадцатилетняя Дора. Энн не сожалела об этом — чердачная комнатка словно была предназначена для юности и девичества, которое для нее сегодня окончится.
   Диана приехала с утра — с Фредом-младшим и Энн-Корделией, — чтобы помочь в последних приготовлениях. Дэви и Дора тут же подхватили детей и унесли их в сад.
   — Только не давайте Энн-Корделии испачкать платьице, — предупредила их Диана.
   — Не беспокойся — Доре спокойно можно доверить ребенка, — сказала Марилла. — Она с ними обращается лучше иной матери. На удивление благоразумная девочка. Не то что та непоседа и фантазерка, которую я воспитала до нее.
   Марилла улыбнулась Энн поверх салата. Похоже, что непоседа ей все-таки нравилась больше.
   — Да, близнецы — очень славные дети, — похвалила миссис Линд, предварительно убедившись, что те не могут услышать ее слов. — Дора — настоящая маленькая хозяйка, а Дэви растет толковым парнем, несмотря на все его сумасшедшие проделки.
   — Первые полгода после его появления я не знала ни минуты покоя, — призналась Марилла. — А потом вроде привыкла. В последнее время он заинтересовался сельским хозяйством и хочет в будущем году работать на ферме. Может быть, я ему и позволю. Мистер Барри меня уже предупредил, что больше не будет ее арендовать.
   — Что ж, Энн, денек для твоей свадьбы выдался чудесный, — сказала Диана, надевая фартук поверх своего шелкового платья. — Можно подумать, что мы специально заказали его по каталогу Итона.
   — Слишком много денег уходит в этот Итон, — негодующе произнесла миссис Линд, которая не одобряла расползающуюся по стране, подобно щупальцам спрута, систему больших универмагов и не упускала случая выразить свое неодобрение. — Наши девчонки изучают каталоги товаров вместо Библии.
   — Зато эти каталоги очень хороши для того, чтобы занять детей. Фред и Энн готовы разглядывать их часами.
   — Я обходилась без этих новомодных штучек, — сурово произнесла миссис Рэйчел.
   — Будет вам, стоит ли ссориться из-за каких-то каталогов в день моей свадьбы?! — весело одернула их Энн. — Я так счастлива, и мне хочется, чтобы все были счастливы и веселы.
   — Дай Бог, чтобы тебе хватило счастья на всю жизнь, — вздохнула миссис Рэйчел. Она опасалась, что Энн испытывает судьбу, во всеуслышанье заявляя, что счастлива. Ради ее же блага Энн следует немного приструнить.
   Но вот настал полдень, и по устланной домотканой дорожкой лестнице к своему жениху спустилась невероятно красивая и счастливая невеста — стройная, окутанная дымчатой фатой, с сияющими глазами и огромным букетом роз в руках. Дожидавшийся ее внизу Джильберт глядел на нее с обожанием. Наконец-то Энн будет принадлежать ему — неуловимая Энн, которой он так долго добивался и так долго ждал. Это к нему она спускается — в его объятия. «Достоин ли я ее, сумею ли сделать ее счастливой», — волновался Джильберт.
   Но когда он протянул Энн руку и их глаза встретились, молодого врача покинули сомнения. Он будет ей хорошим мужем. Они созданы друг для друга, и что бы ни ожидало их впереди, ничто не сможет их разлучить. Они верят друг другу и не боятся жизненных испытаний.
   Энн и Джильберт были обвенчаны в залитом солнцем саду в окружении дорогих друзей. Таинство совершил мистер Аллан, а преподобный Джо прочитал, как позже сказала миссис Линд, «самую красивую проповедь, какую я когда-нибудь слышала». В сентябре птицы почти не поют, но одна пичуга щебетала на ветке яблони, когда Энн и Джильберт клялись в верности друг другу. Энн слышала ее песенку и удивлялась, откуда взялась эта милая пташка. Джильберт тоже слышал ее и подумал, что не удивился бы, если бы им запели величальную все птицы мира. Поль впоследствии написал про это стихотворение, которое сочли лучшим в его первой книжке стихов. Шарлотта Четвертая, услышав этот щебет, уверовала, что это — доброе предзнаменование для ее обожаемой мисс Ширли. Птичка пела, пока не кончилось венчание, и в завершение раздалась звонкая трель. За свадебным столом царили радость и веселье, каких ни разу не видел старый дом. Все те слова, которые испокон веку произносятся на свадьбах, казались свежими, а шутки — безумно смешными. А когда Энн и Джильберт сели в коляску, чтобы ехать на станцию, а Поль забрался на место кучера, вслед им полетели горсти риса и заготовленные близнецами старые башмаки. Особенно в этом прощальном ритуале отличились Шарлотта Четвертая и мистер Гаррисон. Марилла стояла в воротах и смотрела вслед коляске. В конце дорожки Энн обернулась и помахала ей на прощанье. Лицо Мариллы вдруг стало серым и очень старым. Она повернулась и медленно побрела к дому, который Энн в течение четырнадцати лет — даже в свое отсутствие — наполняла светом и теплом.
   Но Диана и ее детишки, мисс Лаванда с Шарлоттой Четвертой и Полем и чета Алланов провели вечер в Грингейбле, чтобы две старые женщины не так страдали от нахлынувшего на них вдруг одиночества. Все вместе они очень мило поужинали, вспоминая подробности минувшего дня. А в это время Энн с Джильбертом уже сошли с поезда в Глен Сент-Мэри.

Глава пятая ДОМА!

   На станции Энн и Джильберта встречала коляска, которую послал за ними доктор Дэвид Блайт. Сидевший в ней мальчик весело ухмыльнулся и ушел, предоставив молодым самим добираться до дому по озаренной вечерним солнцем прибрежной дороге.
   Энн на всю жизнь запомнила картину, которая открылась перед ними, когда они оказались на вершине холма за околицей деревни Глен Сент-Мэри. Оттуда не было видно ее нового дома, но перед ней лежала розовеющая водная гладь — бухта Четырех Ветров. Вдали можно было различить и открытое море, дремавшее в теплом вечернем свете. С одной стороны пролива тянулся низкий песчаный берег с дюнами, с другой — высился мрачный мыс из красного песчаника. Небольшая рыбацкая деревушка уютно примостилась в низине, защищенной от ветра скалами. На фоне дальнего берега бухты виднелось несколько парусных лодок. В маленькой белой церкви звонил колокол, и его звук плыл над бухтой, сливаясь со вздохами моря. На мысу — как путеводная звезда — вспыхивал и гас огонь вращающегося маяка. Далеко на горизонте лентой стлался дым из трубы парохода.
   — Какая красота, — тихо проговорила Энн. — Я обязательно полюблю бухту Четырех Ветров, Джильберт. А где наш дом?
   — Его отсюда не видно — он прячется вон за той березовой рощицей. От него до Глен Сент-Мэри две мили и одна миля до маяка. У нас будет мало соседей, Энн. Неподалеку стоит только один дом, но я не знаю, кто там живет. Ты не боишься, что тебе будет одиноко, когда я буду уезжать по вызовам?
   — Нет — маяк и вся эта красота составят мне компанию. А кто живет вон в том доме, Джильберт?
   — Тоже не знаю. Но только не похоже, чтобы тут жили родственные тебе души, а, Энн?
   Речь шла о большом доме, покрашенном в такой ядовито-зеленый цвет, что рядом с ним бледнела естественная зелень ландшафта. Позади виднелся сад, а перед крыльцом был ухоженный травяной газон. Тем не менее дом почему-то казался оголенным. Может быть, такое впечатление создавалось от того, что и сам он, и сараи, и сад, и газон, и подъездная дорожка были как-то неестественно опрятны.
   — Да, люди, покрасившие дом в такой цвет, вряд ли поймут меня, — признала Энн, — разве что она сделали это нечаянно, как мы с оранжевым клубом. Во всяком случае, ясно, что здесь нет детей. Этот дом даже аккуратнее фермы сестер Копп на Тори-роуд. Хотя, честно говоря, я не ожидала, что это возможно.
   Пока молодожены ехали по красной дороге, вьющейся вдоль берега бухты, им не встретилось ни одной живой души. Но у березовой рощи Энн вдруг увидела справа от дороги девушку, которая гнала стаю белых гусей по бархатисто-зеленому холму. На вершине холма росли раскидистые ели, из-за них виднелись желтые дюны и синее море. На девушке было голубое ситцевое платье. Она со своими гусями вышла через калитку у подножия холма, как раз когда Джильберт и Энн проезжали мимо. Девушка остановилась, держа руку на щеколде калитки, и в упор посмотрела на молодоженов. В ее глазах не было любопытства — разве что слабый интерес, — и Энн Даже показалось, что в них мелькнуло что-то враждебное. Но что больше всего поразило Энн — это красота девушки. Такая красота просто не могла не обратить на себя внимания даже в людном городе. Косы цвета спелой пшеницы уложены короной на голове, синие глаза, великолепная фигура, которую не могло скрыть простенькое ситцевое платье, и губы алые, как букетик маков, который она засунула себе за пояс.
   — Кто это, Джильберт? — тихо спросила Энн, когда они проехали мимо.
   — Ты про кого? — удивился Джильберт, не отрывавший глаз от молодой жены. — Я никого не заметил.
   — Ну как же — разве ты не заметил девушку, которая стояла у калитки? Нет-нет, не оглядывайся — она смотрит нам вслед. Я в жизни не видела такой красавицы.
   — Что-то не припомню, чтобы мне в Глен Сент-Мэри попадались красавицы. Есть, конечно, хорошенькие девушки, но ничего особенного.
   — А эта — особенная. Ты ее, наверно, не видел, а то обязательно запомнил бы. Такое лицо нельзя забыть.
   — Может быть, она приехала к кому-нибудь в гости? Или живет в гостинице?
   — На ней был белый фартук, и она гнала гусей.
   — Может, так, для развлечения. Смотри, Энн, вон наш дом.
   Энн глянула — и забыла про красавицу с враждебными глазами. Сердце ее замерло от восторга: ее новый дом походил на большую перламутровую раковину, выброшенную волнами на берег. На фоне вечернего неба четкими лиловыми силуэтами выступали пирамидальные тополя, обрамлявшие подъездную аллею. От сурового дыхания моря дом и сад ограждали голубые ели, в которых ветры без сомнения будут наигрывать свои заунывные и странные мелодии, казалось, они таят загадки, разгадать которые можно, только ступив под их сень. А взгляду, безразлично скользящему по опушке, темно-зеленые ветви никогда не откроют своих секретов.
   Ночные ветры уже начинали свою буйную пляску за песчаной косой, а в рыбацкой деревне уже загорались огоньки в окнах, когда Энн и Джильберт подъехали к дому. Дверь его тут же отворилась, и сумерки озарились теплым светом камина. Остановив лошадь, Джильберт помог Энн выйти из коляски и повел ее к калитке между двумя елками. По аккуратной красной дорожке они подошли к двери, перед которой лежала широкая плоская приступка из песчаника.
   — Добро пожаловать, родная, — прошептал Джильберт, и рука об руку они переступили порог своего нового дома.

Глава шестая КАПИТАН ДЖИМ

   В доме их ожидали старый доктор Дэйв и его жена, которые пришли встретить новых хозяев. Доктор был крупный пожилой мужчина с седыми усами, а миссис Дэйв — маленькая, румяная, с серебристыми волосами. Энн полюбилась ей с первого взгляда.
   — Наконец-то вы приехали, милочка. Я очень рада вас видеть. Вы, наверно, устали. Я приготовила легкий ужин, а капитан Джим принес вам свежепойманную форель. Капитан Джим, где вы? А, он, верно, пошел ставить лошадь в конюшню. Идемте наверх — вам надо переодеться с дороги.
   Энн поднялась по лестнице, радостно оглядывая дом. Изнутри он тоже очень ей понравился. Как и Грингейбл, это была старинная постройка, дышавшая теплом и приветливостью.
   В комнате, куда ее привела миссис Дэйв, было два окна. В одно был виден маяк на мысе Четырех Ветров. Другое смотрело на золотившуюся стерней небольшую долину, через которую протекал ручей. Примерно в полумиле от них, вверх по течению ручья, стоял старый серый дом, окруженный огромными старыми ивами. Его окна словно подглядывали исподтишка, прячась за деревьями. Интересно, кто там живет? Это — ближайшие соседи Энн, и ей хотелось, чтобы они оказались милыми людьми. И тут ей вспомнилась красавица, которая гнала гусей.
   «Джильберт считает, что она нездешняя, — подумала Энн, — но мне кажется, что он ошибается. В ней частичка этого моря, неба, самой бухты Четырех Ветров».
   Когда Энн спустилась вниз, Джильберт стоял перед камином и разговаривал с каким-то мужчиной. Оба они обернулись, услышав ее шаги.
   — Энн, это капитан Бойд. Капитан Бойд, это — моя жена.
   В первый раз Джильберт представил Энн постороннему человеку как свою жену, и, произнося эти слова, он буквально сиял от гордости. Старый капитан протянул Энн мозолистую руку, они улыбнулись друг другу и с этой минуты стали друзьями. Две родственные души моментально почувствовали друг друга.
   — Рад с вами познакомиться, миссис Блайт. Надеюсь, что вы будете так же счастливы в этом доме, как была в нем счастлива его первая молодая хозяйка. Большего пожелать невозможно. Но ваш муж неправильно вам меня представил. Меня все зовут «капитан Джим», и лучше уж называйте так меня с самого начала — все равно ведь к этому придете. Вы такая милая, миссис Блайт. Глядя на вас, мне кажется, будто я сам только что женился.
   Все рассмеялись, и жена доктора пригласила капитана Джима поужинать с ними.
   — Большое спасибо. Не откажусь. Это будет для меня редкое удовольствие, миссис доктор. Обычно я ем один, и только отражение моей старой рожи в зеркале составляет мне компанию. Не так уж часто мне выпадает удовольствие посидеть за столом с двумя прелестными женщинами.
   На бумаге комплимент капитана Джима может показаться банальным, но он произнес его с такой уважительной старомодной любезностью, что любая женщина, услышавшая от него эти слова, почувствовала бы себя королевой.
   Старый моряк был простодушным и благородным человеком. Ему удалось сохранить молодость и в сердце, и в глазах. Джим Бойд был довольно высок, сутул и не очень ладно скроен, но в нем ощущалась выносливость и сила. Обветренное, почти бронзовое лицо было изрыто морщинами, длинные, цвета стали, волосы спадали на плечи. Глубоко посаженные глаза капитана то искрились смехом, то затуманивались мечтой, а порой обращались к морю, точно утратили что-то дорогое. Впоследствии Энн узнала, что именно капитан Джим потерял в его соленых волнах.
   В первую минуту моряк показался Энн некрасивым, но когда она узнала его поближе, то забыла про его внешность: за этими грубоватыми чертами скрывалась большая душа.
   Все весело уселись за стол. Пылающий камин изгнал из дома стылое дыхание сентябрьского вечера, но в открытое окно задувал свежий бриз. Из окна открывался великолепный вид на бухту и на далекие сиреневые холмы. Миссис Дэйв приготовила ужин, главным блюдом была, несомненно, жареная форель.
   — Я подумал, что после дороги вам понравится свежая рыба, — сказал капитан Джим. — А уж свежее ничего не бывает — два часа назад она еще плавала в пруду.
   — А кто же сейчас присматривает за маяком, капитан Джим? — спросил доктор Дэйв.
   — Мой племянник Алек. Он с ним управляется не хуже меня. Очень вам благодарен за приглашение к ужину: по правде говоря, я сегодня толком не обедал и очень проголодался.
   — Да вы, по-моему, морите себя голодом на своем маяке, — сурово сказала жена старого доктора. — Вам просто лень готовить.
   — Да нет, миссис доктор, я готовлю, — возразил капитан Джим. — В общем-то я живу, как король. Прошлым вечером ходил в Глен и купил два фунта мяса на бифштексы. Собирался сегодня пообедать на славу.
   — И что же случилось с бифштексами? — спросила докторша. — Потеряли по дороге?
   — Нет, не потерял, — смутился старый моряк. — Просто к вечеру ко мне на маяк приплелся несчастный голодный пес и попросился ночевать. Не мог же я его выгнать — у него болела лапа, и он еле шел. Ну вот, уложил я его в прихожей на старом мешке, а сам пошел спать. Но что-то мне не спалось. Все думал, что у бедняги очень голодный вид.
   — Так вы встали и отдали ему мясо — все два фунта?
   — Да ведь у меня ничего другого не было, — оправдывался капитан Джим. — Ничего такого, что понравилось бы собаке. И какой же он был голодный! Проглотил мясо в мгновение ока. Зато я потом сразу уснул и отлично проспал всю ночь — вот только пообедал я неважно — пустой, можно сказать, картошкой. А пес утром рванул домой. Ему, видно, вегетарианская пища не по нутру.
   — Подумать только — скормить отличное мясо какому-то никчемному псу! — рассердилась докторша.
   — Ну, почему никчемному? Может, кто-то им очень даже дорожит. С виду он и впрямь был неказист, но о собаке нельзя судить по виду. Может, он похож на меня — снаружи не Бог весть что, зато красив душой. Вот Старпому он и впрямь не приглянулся. Послушали бы вы, как он шипел. Но у кота не может быть хорошего мнения о собаке. Так что Старпом в этом вопросе пристрастен. И вот, плакал мой обед, и мне очень приятно смотреть на этот уставленный кушаньями стол. И сидеть в такой очаровательной компании. Как это славно — иметь хороших соседей!
   — А кто живет в доме выше по течению ручья? — спросила Энн.
   — Миссис Мор, — ответил капитан Джим и добавил: — Со своим мужем Диком.
   Энн улыбнулась, решив, что миссис Мор, видимо, верховодит в доме, как и миссис Рэйчел Линд.
   — У вас мало соседей, миссис Блайт, — продолжал капитан Джим. — В этой части бухты почти никто не живет. Земля здесь принадлежит мистеру Говарду, и он сдает ее в аренду под пастбища. А вот на другом берегу народу пропасть, и почти все — Макалистеры. Целая колония Макалистеров.
   — Ну почему же — там хватает и Эллиоттов, и Крофордов, — возразил доктор Дэйв. — У нас даже говорят: «Боже, упаси нас от чванства Эллиоттов, самомнения Макалистеров и тщеславия Крофордов!»
   — Среди них есть и достойные люди, — сказал капитан Джим. — Я много лет плавал с Уильямом Крофордом, и этому человеку не было равных по мужеству, выносливости и правдивости. Башковитых людей в деревне немало. По-моему, потому-то в Глене к ним и придираются. Люди очень не любят тех, у кого больше мозгов, чем у них.
   — А кто живет в ярко-зеленом доме примерно в полумиле от нас? — поинтересовался Джильберт.
   Капитан Джим расплылся в улыбке.
   — Мисс Корнелия Брайант. Она, наверно, скоро придет с вами познакомиться: вы ведь принадлежите к пресвитерианской церкви. Вот если бы вы были методистами, она бы ни за что не пришла. Корнелия терпеть не может методистов.
   — Колоритная фигура, — ухмыльнулся доктор Дэйв. — Закоренелая мужененавистница.
   — Оттого что не вышла замуж — дескать, зелен виноград? — спросил Джильберт.
   — Да нет, виноград тут ни при чем, — серьезно ответил капитан Джим. — Корнелия в молодости была красоткой и могла бы выйти за любого, кто пришелся бы ей по сердцу. Даже и сейчас, стоит ей мигнуть, и все наши вдовцы кинутся делать ей предложение. Просто она вроде бы родилась с хронической ненавистью к мужчинам и методистам. Язык у нее — как бритва, а сердце — добрей доброго. Где бы ни случилась беда, она спешит на помощь. Ни об одной женщине она сроду не сказала худого, а если она и костит нас, мужиков, то нашим дубленым шкурам это нипочем.
   — Ну, о вас-то она хорошо отзывается, капитан Джим, — сказала жена доктора.
   — Это правда. И мне это не так уж нравится. Получается, что я вроде бы не настоящий мужчина.

Глава седьмая НЕВЕСТА УЧИТЕЛЯ

   — А кто была первая хозяйка этого дома, капитан Джим? — спросила Энн после ужина, когда все расселись вокруг камина.
   — Мне кто-то говорил, что вы знаете романтическую историю, связанную с ним, — добавил Джильберт. — Может быть, расскажете?
   — Верно, знаю. Наверно, я остался один в наших краях, кто помнит, как к нам приехала невеста учителя. Она умерла тридцать лет тому назад, но это была такая женщина, которую невозможно забыть.
   — Расскажите про нее, капитан Джим, — попросила Энн. — Мне хочется знать про всех женщин, которые жили здесь до меня.
   — Их было всего три: Элизабет Рассел, миссис Нед Рассел и жена учителя. Элизабет Рассел была симпатичная, и умница в придачу, и миссис Нед Рассел тоже была славная женщина. Но ни та, ни другая не шли ни в какое сравнение с женой учителя.
   Учителя звали Джон Селвин. Он приехал к нам из Англии, когда мне было шестнадцать лет. Обычно к нам в школу попадала всякая спившаяся шваль. В трезвом виде они кое-как учили детей письму и арифметике, а в пьяном секли их почем зря. Но Джон Селвин был высокий красивый парень и в рот не брал спиртного. Он снял у нас в доме комнату, и мы с ним так подружились, будто между нами не было десяти лет разницы. Мы вместе читали, гуляли и без конца разговаривали. Он хорошо знал поэзию, и по вечерам, когда мы бродили по берегу, читал мне стихи наизусть. Отцу это не больно-то нравилось, но он терпел, надеясь, что, может, стихи вышибут у меня из головы мечту о море. Ну, этого у меня ничто вышибить из головы не могло — мама была из рода потомственных моряков, и тяга к морю у нас в крови. Но я любил слушать, как Джон декламирует стихи. С тех пор прошло почти шестьдесят лет, а я все еще помню кучу стихов, которую от него выучил. Подумать только — почти шестьдесят лет!