Страница:
Ли подумала, что она должна рассмеяться, услышав это, и она рассмеялась, а затем поставила зажигалку на стол между ними.
– Итак, – сказал Коэн, играя с зажигалкой, – рассказывал ли я тебе когда-нибудь историю об ожерелье королевы?
– О чем?
– L'affaire du collier de la reine.[10] – В его голосе звучало изумление. – Разве люди больше не преподают историю в своих школах?
– Я все эти уроки проспала.
Коэн деликатно втянул воздух носом. Ли как-то однажды видела старинный «плоский» фильм о французских аристократах на Земле. Все мужчины в нем носили расшитые камзолы, а вместо того, чтобы курить сигареты, нюхали табак. Жест Коэна напомнил ей о тех благородных утонченных вздохах, с помощью которых эти давно уже умершие аристократы употребляли свой табак.
– Ну, тогда слушай краткую версию. И постарайся не заснуть во время моего рассказа. Место действия – Париж. Время – канун Революции. Игроки: король, королева, кардинал де Роган. Ходили слухи, что кардинал был также и любовником королевы… но я уверен, что это не имеет никакого отношения к тому, как вся эта история закончилась для бедного парня.
В любом случае, наша история начинается с появления загадочного еврея. Во всякой истории всегда есть еврей, ты знаешь. Я мог бы больше рассказать об этом, но думаю, что мы отложим дискуссию о корнях европейского антисемитизма на потом. Итак, мой собрат по вере приехал с великолепной драгоценностью – фантастически дорогим бриллиантовым ожерельем, происхождение которого было скандально неопределенным. Как только королева узнала об этом ожерелье, она захотела им владеть. Началась торговля. В конечном счете королева и этот еврей договорились о довольно значительной цене. Чтобы быть точным – две трети валового национального продукта Франции.
Ли поперхнулась вином.
– За одно ювелирное изделие? Но это же смешно!
– М-м-м, – удивился Коэн. – А кто потратил почти полугодовой заработок на оригинальную, переделанную вручную «беретту», ох ты, какая экономная! Как ты ее называешь? Моя лапочка?
– Это совсем другое, – запротестовала Ли. – Это профессиональное снаряжение.
Он пыхнул сигарой и улыбнулся.
– Ну, просто нужно понять, что ожерелье – это профессиональное снаряжение для королев.
Она фыркнула.
– Спокойно. Тем не менее королева попросила короля купить ей это ожерелье. Король, должно быть, разделял твое мнение о ценности бриллиантовых ожерелий и ответил: «Нет».
– И тут сказочке конец. Не велика история, Коэн.
– Погоди кривляться, – сказал он, ухмыляясь. – Как ты знаешь или знала бы, если приложила бы свой высокий интеллект к чему-нибудь, кроме высокотехнологичной ерунды, королевы в те времена не привыкли выслушивать отказы. Поэтому королева решила договориться обо всем за спиной мужа.
– Что значит за спиной? – спросила Ли. – Почему она не могла просто купить на свой собственный кредит, если уж ей так хотелось иметь его?
Коэн растерялся.
– Хорошо, – сказал он, – мы обсудим женские права и проблемы дискриминации по половому признаку, когда будем обсуждать антисемитизм, ты согласна? – Он посмотрел на нее с подозрением. – Если ты, конечно, не издеваешься надо мной.
Ли улыбнулась.
– Это запросто.
– Так нехорошо, моя дорогая, – сказал Коэн, смягчив улыбкой свое раздражение, а глаза Роланда весело заблестели из-под длинных ресниц.
Ли поняла, что сегодняшний вечер был один из немногих, когда Коэн был полностью здесь. Действительно в одном месте. И как всегда при этом, она чувствовала себя как под яркими лучами солнца. Греясь в тепле личного обаяния AI, она забывала обо всех сомнениях.
– Расскажи до конца, – попросила она, достала сигарету и наклонилась к Коэну, чтобы прикурить. – И пожалуйста, пусть кого-нибудь застрелят. Если хочешь, чтобы я не заснула, пожалуйста, весели галерку. Коэн расплылся в улыбке.
– Ты сегодня в хорошей форме. Так на чем я остановился? Ах, да. Неизвестно, королева ли попросила первой или кардинал сам предложил. Но в конце концов он согласился купить для нее ожерелье с уговором, что она выплатит ему всю сумму, конечно тайно, из казны. Конец истории краток и постыден. Развязка ее в том, что еще до того, как королеве удалось надеть это печально известное ожерелье, оно было украдено.
– Кем?
– Любовь моя, никто не знает. Никто никогда этого не выяснил. Но игральная кость уже была брошена, еще до суда и до скандальных статей. Для кардинала пришел конец всему. Он потерял свое состояние, доверие к себе и, что хуже всего, покровительство короля. И все из-за ожерелья, которое королева уже никогда не смогла бы надеть и за которое никто ему не стал бы платить.
Ли ждала продолжения, но Коэн молчал.
– Ну и что ты этим хотел сказать? – спросила она.
– Хелен просила тебя что-то для нее добыть. Возможно, записи данных Шарифи. А возможно, и что-нибудь другое, что, по ее мнению, попадет ей в руки, как только у нее появится эта информация. Если она поручает тебе, то только потому, что она не может запросить об этом Генеральную Ассамблею – или, что еще хуже, потому что она уже запрашивала и получила отрицательный ответ. Будь осторожна, когда будешь платить за ее безделушку. И сделай так, чтобы тебя не застигли врасплох, когда придет пора платить по счетам.
Ли почувствовала, как ее беззаботное состояние улетучивается. Она опустила лицо на руки и принялась разглаживать его холодными онемевшими пальцами.
– Ты советуешь держаться подальше от чего-то мне непонятного, – сказала она. – Как мне это сделать?
– А ты и не можешь, – ответил Коэн. – Голос его звучал по-особенному нежно, хотя, возможно, это был тембр молодого голоса Роланда. – Просто разворачивай корабль до того, как врежешься в берег, вот и все. А пока постарайся узнать состав игроков, что они хотят – и далеко ли они готовы зайти, чтобы получить то, что хотят.
– И это – твой совет? – спросила она, все еще пряча лицо в ладонях. – Я бы лучше на кофейной гуще погадала!
– Но ведь ты всегда можешь подать в отставку, – спокойно ответил Коэн.
Ли оторвала лицо от ладоней и посмотрела на него.
– Ты имеешь в виду сдаться? – Она почувствовала, как кровь прилила к лицу. – Я не сдаюсь.
Коэн положил свою руку на ее и слегка сжал.
– Я и не говорю, что ты должна, – сказал он. – Ты можешь, если дела пойдут плохо. А я помогу. И спрашивай все, что угодно. Все.
Все. В первую очередь, конечно, речь идет о деньгах. А взять их значит стать похожей на любого из его прихлебателей.
– Я сама позабочусь, если до этого дойдет, – сказала она грубовато и тут же солгала сквозь зубы: – К тому же есть и другие возможности: Служба безопасности. Планетная милиция. Но… все же спасибо.
Они посидели немного в молчании, почти не глядя друг на друга, его рука – на ее руке.
– Ты часто здесь бываешь? – спросила Ли, вытащив руку и оглядев зал.
– Иногда.
– Это нелепо, ты понимаешь. И все, кто здесь, нелепы.
– Я знаю.
– Думаю, что ты сейчас скажешь мне, что ты именно поэтому и любишь бывать здесь. Или… как еще ты говорил? Что у меня не хватает реального ощущения абсурда?
Он улыбнулся.
– Я что, действительно такое говорил?
– Тебе просто нравится наблюдать, как другие люди корчат из себя дураков, не так ли?
Она говорила в шутливом тоне, но неожиданно почувствовала острую потребность уязвить его. Он наклонился, откликаясь на эмоции, скрывавшиеся за ее словами.
– Я корчу из себя дурака десять раз в минуту, – сказал он. – И пятьдесят раз в минуту, когда ты со мной. Это называется быть живым, Кэтрин.
– Ну, правильно. Ты просто средний парень, проживающий свою среднюю жизнь. Но только со скоростью обработки данных в миллиарды раз быстрее.
– Что-то вроде этого. Она фыркнула.
– Я не могу расстаться с желанием быть рядом с людьми. Я таким создан.
– Так измени это. Измени свой код. Я бы сделала это. Я бы выбросила Нгуен, Шарифи и всю эту жалкую чепуху в одну секунду, если бы могла.
– Ты так говоришь, потому что знаешь, что не можешь. А теперь успокойся и послушай эту песню. Она очень красива.
На сцене была все та же певица. Она заканчивала цикл горьковато-сладких песен в стиле кантри. Песня была хорошей и могла быть написана вчера или триста лет назад.
– Она сама их пишет? – спросила Ли, кивая головой на освещенную фигуру певицы в другом конце зала.
– Эта песня была написана еще до того, как я родился. Она прислушалась и разобрала два-три случайных слова.
– Что такое Понтчартрейн?
– Понтчартрейн. Это озеро у реки Миссисипи, которая когда-то протекала через Новый Орлеан.
– Ты имеешь в виду до наводнения?
– Даже того раньше. Река Миссисипи, да и вся ее дельта поменяли свое русло.
Инженеры сухопутных войск США потратили целое столетие, углубляя дно, делая отводы, строя дамбы. Открытый вызов природе на уровне мании величия. Люди писали книги, публиковали статьи и целые диссертации об этом. Река в конечном итоге вернулась в свое русло. Она вошла в свои берега, когда уровень воды в океанах начал повышаться. И дельта оказалась посередине Техасского залива. Мне так хотелось бы, чтобы ты представила, как это было – оказаться в Новом Орлеане, в самом центре искусственной пустыни, когда ледяные шапки полюсов активно таяли и все ежедневно наблюдали наводнения в Нью-Йорке и Париже в телевизионных новостях. Это было… незабываемо.
– Я не думала, что на Земле работало оборудование для потокопространства. Тогда ведь они еще не могли даже шунтироваться, правда?
– Нет, не могли. У них существовала примитивная версия ВР. Но и этого было достаточно. У меня есть свои воспоминания и то, что помнили другие люди. Со временем становится все труднее и труднее разделить их. Что, возможно, и неплохо, – Он улыбнулся. – Я, возможно, единственная еще живая личность, которая помнит, как ездили по дамбе через Понтчартрейн на кабриолете.
Ли ухмыльнулась.
– И с красивой блондинкой, без всякого сомнения. Коэн улыбнулся в ответ, но это была грустная тихая улыбка человека, ушедшего в воспоминания о прошлом.
– С вдовой Гиацинта. С первой женщиной, в которую я был влюблен.
Ли ждала, ей хотелось узнать больше, но неудобно было спрашивать.
– Я знаю, – сказал он, отвечая на вопрос, который даже не пришел ей в голову. – Я думаю, что с пуританской точки зрения ты могла бы сказать, что она была мне матерью.
– Ну, не похоже, чтобы у тебя развился этот комплекс.
– Было совсем не так. Я и есть Гиацинт, его самое существо, что ничего общего не имеет с тем, чтобы быть его ребенком, или учеником, или изобретением. За исключением… – Последовала еще одна грустная волнующая улыбка. – Сердце – это сложная штука, будь оно из плоти или из схем. Оно не всегда любит так и тех, как, тебе кажется, должно.
– Перестань исповедоваться передо мной, Коэн.
– У меня есть смешное чувство, что ты подошла к пониманию моей сущности ближе всех. И даже не заставляла меня молиться по четкам.
На Ли нахлынуло неожиданное воспоминание: голые коленки на холодном церковном полу и взрослая рука, возможно ее матери, которая водит детскими пальчиками по стеклянным бусинам четок. Гладкие, темные – Богородица, Дева… Блестящие – Отче наш. Крест, раскачивающийся в проходе перед ней.
– И мне кажется, что я понимаю тебя, – сказал Коэн, когда она вернулась в реальность. – Это уже достижение, если учесть, что все рассказанное тобой поместится на этикетке спичечного коробка. Сначала мне казалось, что ты не доверяла мне. Потом я решил, что ты просто скрытная. Ты такой создана или кто-то научил тебя подобным образом заставлять людей открываться перед тобой?
Ли пожала плечами, чувствуя себя неуютно.
– Это скачковое размывание, ко всему прочему. Я не слишком много помню. – Она сделала паузу. – А то, что я помню, вызывает у меня желание забыть большую часть себя. Да и зачем вспоминать старые страдания?
Она подняла глаза в тишине, наступившей после ее слов, и увидела, что Коэн внимательно смотрит на нее.
– Ресница, – сказал он.
– Что?
– У тебя ресница.
– Где? – Ли прикоснулась к глазу, ища ее.
– В другом глазу. Здесь. Подожди.
Он пододвинулся к ней по изогнутому сиденью и одной рукой запрокинул ей голову на бархатные подушки, а другой легким движением провел у ее нижнего века, стараясь подцепить попавшую в глаз ресницу. Она почувствовала запах «Extra-Vielle», теплое сладкое дыхание Роланда на своей щеке, увидела мягкую кожу на его шее и биение пульса под ней.
– А вот и она, – сказал Коэн, показывая ресницу на конце тонкого пальца.
Она открыла рот, чтобы поблагодарить его, но слова застряли у нее в горле. Рука, державшая ее подбородок, скользнула по щеке, пальцы прошлись по волокнам, которые шли по мускулу от подбородка до впадинки между ее ключицами.
– Ты, похоже, теряешь вес даже в потокопространстве, – сказал он. – Наверное, ты не высыпаешься.
Он поймал ее взгляд и удержал его. Рука на ее шее была теплой, как солнечный свет в пределах Кольца, и она вспомнила, как много времени прошло с того момента, когда кто-нибудь, кроме медтехов, прикасался к ней. Темная волна желания захватила ее. Желания, и отчаянного одиночества, и стремления верить другому, и чувства, которое казалось иногда таким реальным. Она отвернулась.
Коэн отодвинулся, поднял вверх свой указательный палец, на котором все еще была ресница, и сказал:
– Загадай желание.
– Я не верю в исполнение желаний. Ты загадай.
Он закрыл глаза и сдул ресницу в дымный воздух.
– Очень быстро, – сказала Ли и попыталась улыбнуться. – Полагаю, что ты знаешь, что хочешь.
Но он уже не смотрел на нее. Он снял свои часы и приложил их к уху, отвернувшись от нее. Затем повернул золотую головку, послушал опять, повернул головку еще раз, встряхнул часы.
– Не понимаю, что случилось с этой штукой. Уже несколько недель подряд они отстают. Это просто раздражает.
– Коэн, – произнес женский голос над их головами.
Пара стройных смуглых ног остановилась у их столика. Ли подняла глаза и увидела удивленную улыбку и очки в роговой оправе, а за очками – свое собственное лицо.
Хотя это было не ее лицом, а лицом безымянной девочки-подростка, смотревшей пятнадцать лет назад в зеркало в Шэнтитауне. Лицом продукта компании «КсеноГен», принадлежавшим стройной молодой женщине одного роста с Ли, если бы она не носила восьмисантиметровые каблуки. На ней было легкое красное платье, гораздо откровеннее того, в котором она пела на сцене.
Певица обвела Ли оценивающим взглядом, потом села и уверенным движением обняла Коэна за плечи.
– А я думала, что сегодня вечером ты будешь только мой, – сказала она голосом, не оставлявшим у Ли сомнения, что делал Коэн, когда ужинал здесь в одиночестве.
Коэн слегка отстранился в сторону.
– Извини, – сказал он, глядя на Ли.
– Ничего. – Ли встала, расправила форму онемевшими пальцами. – Мне все равно уже пора идти.
– Я свяжусь с тобой позже.
– Не стоит.
– Ну, тогда завтра.
– Как хочешь.
– Нет, – услышала она голос Коэна, когда уже отошла.
Он отвечал на вопрос, заданный ему шепотом:
– Просто бизнес.
ИНТЕРФЕРОГРАММЫ
СТАНЦИЯ АМК: 20.10.48
Ли решила не идти, но потом передумала, по крайней мере уже в восьмой раз.
Она убеждала себя, что уже не так молода, чтобы уступать гормонам, и что предлог, который она придумала для встречи – расспросить о Шарифи, – был несерьезным, если не жалким. Если она действительно хотела снять напряжение, то было бы лучше подцепить незнакомца в баре, а не стремиться к женщине, которую любой здравомыслящий человек на ее месте обходил бы за милю.
Она пришла на две минуты раньше и в смущении остановилась на лестнице, думая, позвонить или подождать, пока не выйдет время. Как раз в тот момент, когда она уговаривала себя развернуться и уйти, Белла открыла дверь.
Она была в белом: длинный спадающий шелк развивался внизу у лодыжек из-за низкой силы притяжения на станции. Почему-то Ли была уверена, что это платье купил Хаас.
– Ты точно знаешь, что его нет на станции? – спросила она и тут же выругала себя за этот вопрос.
Белла спокойно улыбнулась в ответ, взяла принесенные Ли цветы и проводила ее через узкую дверь на кухню.
– Он в Хелене, – сказала она, наливая воду в вазу для цветов. – Совещание менеджеров АМК. Оно продлится до послезавтра. То есть…
Она откинула свои темные волосы за спину и наклонилась, чтобы обрезать стебли у цветов, обнажая длинную бледную шею.
Ли замерла.
– То есть ты – свободная женщина, – сказала она и снова прикусила язык.
Сегодня вечером, все, что она ни делала, выходило комом.
– Свободная, – повторила Белла без тени улыбки. – Я так и не могу понять, что люди имеют в виду, когда они используют это слово.
Ужин был хорошим, но Ли ела без аппетита. Она чувствовала себя как в пьесе, когда декорации уже расставлены, слова написаны. Она ела еду Хааса из его тарелок. А напротив за столом сидела… кто? Любовница? Служащая? Прислуга по контракту? Одно было ясно: ничем хорошим это не кончится.
Говорила почти все время Белла. Казалось, ей очень хотелось поговорить, но она боялась напряженного молчания, повисавшего между ними. Она рассказывала о своем детстве, о школе, о своей жизни до контракта. Содержание ее рассказов совершенно не совпадало с ожиданиями Ли. Ли ожидала чего-то мифического из жизни генетических конструкций, как им рассказывали на занятиях в офицерской школе и на инструктажах перед боевыми заданиями. Неординарность, целеустремленность и индивидуальность до крупинки удалялись при помощи тренировок, воспитания и кодирования с того самого момента, как их пуповина отрезалась от резервуара. Вместо этого перед ней была просто одинокая молодая женщина, заброшенная на расстояние нескольких сотен световых лет от своей родной планеты.
Белла рассказывала о том же, что Ли видела сама во время войн с Синдикатами. Резервуары для выращивания плода, ясли, исследовательские лаборатории. Но она описывала их как дом, говорила словами, которые заставляли
Ли задуматься, видела ли она то, что в действительности существовало на Гилеаде, или только то, что хотела.
– Та ночь, когда я прибыла сюда, была первой ночью, проведенной мною в одиночестве, – рассказывала Белла. – Я не могла сомкнуть глаз. Мне слышались голоса, шорохи. Я думала, что сошла с ума.
– А теперь легче?
– Нет.
– Тогда зачем оставаться здесь? – Это было моей долей.
Ли унеслась в своей памяти назад, в комнаты для допросов на Гилеаде: все солдаты серии «Д», которых она видела, твердили те же самые слова: «Моя доля». «Моя доля служить. Моя доля убивать. Моя доля умирать». Сама не желая того, она почувствовала неожиданное родство с Беллой: это было странное ощущение, что, война или не война, солдаты Синдикатов ей ближе, чем граждане Кольца, которых она обязана защищать, повинуясь долгу.
– А как ты сошлась с Хаасом? – спросила она, переключаясь на первую пришедшую в голову тему разговора.
– С ним?.. Ох. – Белла опустила глаза. – Так… просто случилось.
– Ты говоришь так, будто чай пролила.
– Это в моем контракте.
– Твой контракт требует?.. – Ли не смогла до конца произнести этот вопрос.
– Контракт не требует ничего. Но… он сказал, что будет недоволен, если я не буду делать это. И что если он будет недоволен, то он откажется от контракта и потребует замену. Как… как мне жить с этим? Я не смогла бы быть одной из тех. Отказницей.
– Но заводить роман с начальником, на мой взгляд, немного выходит за рамки чувства долга, Белла.
– Это не роман, – категорически отрезала Белла. Краска бросилась ей в лицо, она выглядела рассерженной. Голос ее понизился до шепота.
– Я… я – нормальная.
Нормальная. Ли задумалась над словом и тем странным зловещим смыслом, который оно приобрело в устах генетической конструкции из Синдикатов. Она пыталась догадаться, в чем причина стыда Беллы.
– Здесь ты – далеко от дома. И ты не первая, кто приспособился, чтобы выжить.
– Нет, – сказала Белла. – Ты не понимаешь. Ты не можешь понять, поскольку ты не оттуда… Это большая честь – быть посланной сюда. Все из нас, кого выбрали, знали о рисках и трудностях. Даже те, из серии «Д». Нам говорили, что это самое главное, что мы можем совершить для наших родных Синдикатов. Как же я не справлюсь с задачей после всего этого. И не важно, насколько эта задача тяжела.
– И насколько она тяжела? – спросила Ли.
Вилка Беллы так и лежала нетронутой на краю тарелки. Она взяла ее, сделала отчаянную попытку съесть что-нибудь, но не смогла.
– Это не было так тяжело, как я предполагала. Так, иногда, в самом начале. И Хаас… он может быть очень милым. А потом я повстречалась с Кори.
Она замолчала на короткое время и не отрывала взгляд от своей тарелки. Ли ничего не говорила, не желая оборвать нить памяти, которая вела сейчас Беллу.
– Он был маркшейдером, – продолжила она. – Кори Дин. Это ирландское имя?
Ли кивнула.
– Я так и думала. Он был очень хорошим. Никогда не пялил глаза. И со мной разговаривал. Он рассказывал мне анекдоты и разные истории, когда работал. Хаас вбил себе в голову, что Кори был моим любовником. Он ни разу ничего не сказал, но все время думал об этом. Конечно, смешно так думать. – Ее нос сморщился в недовольной гримасе. – Я не хотела его. По крайней мере, в этом смысле. Но я еще недостаточно долго жила среди людей, чтобы понять, как это выглядело со стороны.
Кори не было несколько дней. Они обыскали всю станцию, шахту, Шэнтитаун. Нашел его Войт. – Лицо Беллы исказилось, словно произнесенное вслух имя Войта причиняло ей боль. – Кто-то избил его. Украл его кредитный чип и оставил лежать в водосточном желобе. Он захлебнулся в собственной крови. Я не знала, что люди способны на такое.
Белла пошевелилась в своем кресле. Когда она заговорила вновь, ее голос был таким же твердым, как вирусталь.
– Полиция в Шэнтитауне продержала его у себя несколько дней до того, как они позвонили на станцию. Они думали, что это просто пьяный шахтер. Они сказали, что он участвовал в драке, но Кори никогда не мог этого сделать. И все же они нашли свидетелей, которые подтвердили, что видели его в драке. В Шэнтитауне не нужно сорить деньгами, чтобы заставить людей говорить то, что нужно. Хаас рассказал мне. Я все еще помню, с каким видом он делал это. С удовлетворенным. Он как будто провоцировал меня обсуждать это. На следующий день он перевез мои вещи сюда, и все, что… ты сейчас видишь, все с той поры.
Белла прекратила даже делать вид, что она ест. Ли смотрела, как она вертела салфетку между побелевшими пальцами, думала о Хаасе, о начисто лишенной индивидуальности квартире Шарифи и о единственном необъясненном инициале, внесенном Шарифи в свой дневник в ту неделю, когда она погибла.
Может быть, настало время попробовать действовать наугад.
– . Рассказала ли ты эту историю Шарифи, когда она пришла на ужин? – спросила она.
– Что?
– Ну, когда она ужинала с тобой. В тот вечер, когда она погибла. Хаас был здесь? Или он очень кстати отсутствовал на станции?
В ответ Белла пристально посмотрела на нее, открыла рот. Ее лицо побелело.
– Не нужно, – прошептала она. – Пожалуйста, не нужно.
– Вы были любовницами, не так ли?
– Я не говорила…
– А и не нужно. У тебя все на лице написано каждый раз, когда ты говоришь о ней.
Белла принялась вытирать свой рот салфеткой. Кожа на ее лице выглядела такой же бледной, как отбеленный холст.
– Только не рассказывай никому, – сказала она. – Хаас такое… Я даже не знаю, что он сделает.
Ее рука дернулась к слабому следу синяка на ее щеке, но Белла задержала ее и вернула снова на колени.
– А он разве еще не знает? Ты это мне хочешь сказать?
– Нет. – Белла встала так быстро, что задела стол и посуда зазвенела. – Нет. Это невозможно.
Она подошла к боковому окну и прижалась лицом к нему. Ли подошла к ней.
Шла вторая ночь, и слабый свет компаньона проникал в комнату, окрашивая лицо Беллы в темный красный цвет, казавшийся почти черным.
– И что мне делать? – прошептала она.
– Итак, – сказал Коэн, играя с зажигалкой, – рассказывал ли я тебе когда-нибудь историю об ожерелье королевы?
– О чем?
– L'affaire du collier de la reine.[10] – В его голосе звучало изумление. – Разве люди больше не преподают историю в своих школах?
– Я все эти уроки проспала.
Коэн деликатно втянул воздух носом. Ли как-то однажды видела старинный «плоский» фильм о французских аристократах на Земле. Все мужчины в нем носили расшитые камзолы, а вместо того, чтобы курить сигареты, нюхали табак. Жест Коэна напомнил ей о тех благородных утонченных вздохах, с помощью которых эти давно уже умершие аристократы употребляли свой табак.
– Ну, тогда слушай краткую версию. И постарайся не заснуть во время моего рассказа. Место действия – Париж. Время – канун Революции. Игроки: король, королева, кардинал де Роган. Ходили слухи, что кардинал был также и любовником королевы… но я уверен, что это не имеет никакого отношения к тому, как вся эта история закончилась для бедного парня.
В любом случае, наша история начинается с появления загадочного еврея. Во всякой истории всегда есть еврей, ты знаешь. Я мог бы больше рассказать об этом, но думаю, что мы отложим дискуссию о корнях европейского антисемитизма на потом. Итак, мой собрат по вере приехал с великолепной драгоценностью – фантастически дорогим бриллиантовым ожерельем, происхождение которого было скандально неопределенным. Как только королева узнала об этом ожерелье, она захотела им владеть. Началась торговля. В конечном счете королева и этот еврей договорились о довольно значительной цене. Чтобы быть точным – две трети валового национального продукта Франции.
Ли поперхнулась вином.
– За одно ювелирное изделие? Но это же смешно!
– М-м-м, – удивился Коэн. – А кто потратил почти полугодовой заработок на оригинальную, переделанную вручную «беретту», ох ты, какая экономная! Как ты ее называешь? Моя лапочка?
– Это совсем другое, – запротестовала Ли. – Это профессиональное снаряжение.
Он пыхнул сигарой и улыбнулся.
– Ну, просто нужно понять, что ожерелье – это профессиональное снаряжение для королев.
Она фыркнула.
– Спокойно. Тем не менее королева попросила короля купить ей это ожерелье. Король, должно быть, разделял твое мнение о ценности бриллиантовых ожерелий и ответил: «Нет».
– И тут сказочке конец. Не велика история, Коэн.
– Погоди кривляться, – сказал он, ухмыляясь. – Как ты знаешь или знала бы, если приложила бы свой высокий интеллект к чему-нибудь, кроме высокотехнологичной ерунды, королевы в те времена не привыкли выслушивать отказы. Поэтому королева решила договориться обо всем за спиной мужа.
– Что значит за спиной? – спросила Ли. – Почему она не могла просто купить на свой собственный кредит, если уж ей так хотелось иметь его?
Коэн растерялся.
– Хорошо, – сказал он, – мы обсудим женские права и проблемы дискриминации по половому признаку, когда будем обсуждать антисемитизм, ты согласна? – Он посмотрел на нее с подозрением. – Если ты, конечно, не издеваешься надо мной.
Ли улыбнулась.
– Это запросто.
– Так нехорошо, моя дорогая, – сказал Коэн, смягчив улыбкой свое раздражение, а глаза Роланда весело заблестели из-под длинных ресниц.
Ли поняла, что сегодняшний вечер был один из немногих, когда Коэн был полностью здесь. Действительно в одном месте. И как всегда при этом, она чувствовала себя как под яркими лучами солнца. Греясь в тепле личного обаяния AI, она забывала обо всех сомнениях.
– Расскажи до конца, – попросила она, достала сигарету и наклонилась к Коэну, чтобы прикурить. – И пожалуйста, пусть кого-нибудь застрелят. Если хочешь, чтобы я не заснула, пожалуйста, весели галерку. Коэн расплылся в улыбке.
– Ты сегодня в хорошей форме. Так на чем я остановился? Ах, да. Неизвестно, королева ли попросила первой или кардинал сам предложил. Но в конце концов он согласился купить для нее ожерелье с уговором, что она выплатит ему всю сумму, конечно тайно, из казны. Конец истории краток и постыден. Развязка ее в том, что еще до того, как королеве удалось надеть это печально известное ожерелье, оно было украдено.
– Кем?
– Любовь моя, никто не знает. Никто никогда этого не выяснил. Но игральная кость уже была брошена, еще до суда и до скандальных статей. Для кардинала пришел конец всему. Он потерял свое состояние, доверие к себе и, что хуже всего, покровительство короля. И все из-за ожерелья, которое королева уже никогда не смогла бы надеть и за которое никто ему не стал бы платить.
Ли ждала продолжения, но Коэн молчал.
– Ну и что ты этим хотел сказать? – спросила она.
– Хелен просила тебя что-то для нее добыть. Возможно, записи данных Шарифи. А возможно, и что-нибудь другое, что, по ее мнению, попадет ей в руки, как только у нее появится эта информация. Если она поручает тебе, то только потому, что она не может запросить об этом Генеральную Ассамблею – или, что еще хуже, потому что она уже запрашивала и получила отрицательный ответ. Будь осторожна, когда будешь платить за ее безделушку. И сделай так, чтобы тебя не застигли врасплох, когда придет пора платить по счетам.
Ли почувствовала, как ее беззаботное состояние улетучивается. Она опустила лицо на руки и принялась разглаживать его холодными онемевшими пальцами.
– Ты советуешь держаться подальше от чего-то мне непонятного, – сказала она. – Как мне это сделать?
– А ты и не можешь, – ответил Коэн. – Голос его звучал по-особенному нежно, хотя, возможно, это был тембр молодого голоса Роланда. – Просто разворачивай корабль до того, как врежешься в берег, вот и все. А пока постарайся узнать состав игроков, что они хотят – и далеко ли они готовы зайти, чтобы получить то, что хотят.
– И это – твой совет? – спросила она, все еще пряча лицо в ладонях. – Я бы лучше на кофейной гуще погадала!
– Но ведь ты всегда можешь подать в отставку, – спокойно ответил Коэн.
Ли оторвала лицо от ладоней и посмотрела на него.
– Ты имеешь в виду сдаться? – Она почувствовала, как кровь прилила к лицу. – Я не сдаюсь.
Коэн положил свою руку на ее и слегка сжал.
– Я и не говорю, что ты должна, – сказал он. – Ты можешь, если дела пойдут плохо. А я помогу. И спрашивай все, что угодно. Все.
Все. В первую очередь, конечно, речь идет о деньгах. А взять их значит стать похожей на любого из его прихлебателей.
– Я сама позабочусь, если до этого дойдет, – сказала она грубовато и тут же солгала сквозь зубы: – К тому же есть и другие возможности: Служба безопасности. Планетная милиция. Но… все же спасибо.
Они посидели немного в молчании, почти не глядя друг на друга, его рука – на ее руке.
– Ты часто здесь бываешь? – спросила Ли, вытащив руку и оглядев зал.
– Иногда.
– Это нелепо, ты понимаешь. И все, кто здесь, нелепы.
– Я знаю.
– Думаю, что ты сейчас скажешь мне, что ты именно поэтому и любишь бывать здесь. Или… как еще ты говорил? Что у меня не хватает реального ощущения абсурда?
Он улыбнулся.
– Я что, действительно такое говорил?
– Тебе просто нравится наблюдать, как другие люди корчат из себя дураков, не так ли?
Она говорила в шутливом тоне, но неожиданно почувствовала острую потребность уязвить его. Он наклонился, откликаясь на эмоции, скрывавшиеся за ее словами.
– Я корчу из себя дурака десять раз в минуту, – сказал он. – И пятьдесят раз в минуту, когда ты со мной. Это называется быть живым, Кэтрин.
– Ну, правильно. Ты просто средний парень, проживающий свою среднюю жизнь. Но только со скоростью обработки данных в миллиарды раз быстрее.
– Что-то вроде этого. Она фыркнула.
– Я не могу расстаться с желанием быть рядом с людьми. Я таким создан.
– Так измени это. Измени свой код. Я бы сделала это. Я бы выбросила Нгуен, Шарифи и всю эту жалкую чепуху в одну секунду, если бы могла.
– Ты так говоришь, потому что знаешь, что не можешь. А теперь успокойся и послушай эту песню. Она очень красива.
На сцене была все та же певица. Она заканчивала цикл горьковато-сладких песен в стиле кантри. Песня была хорошей и могла быть написана вчера или триста лет назад.
– Она сама их пишет? – спросила Ли, кивая головой на освещенную фигуру певицы в другом конце зала.
– Эта песня была написана еще до того, как я родился. Она прислушалась и разобрала два-три случайных слова.
– Что такое Понтчартрейн?
– Понтчартрейн. Это озеро у реки Миссисипи, которая когда-то протекала через Новый Орлеан.
– Ты имеешь в виду до наводнения?
– Даже того раньше. Река Миссисипи, да и вся ее дельта поменяли свое русло.
Инженеры сухопутных войск США потратили целое столетие, углубляя дно, делая отводы, строя дамбы. Открытый вызов природе на уровне мании величия. Люди писали книги, публиковали статьи и целые диссертации об этом. Река в конечном итоге вернулась в свое русло. Она вошла в свои берега, когда уровень воды в океанах начал повышаться. И дельта оказалась посередине Техасского залива. Мне так хотелось бы, чтобы ты представила, как это было – оказаться в Новом Орлеане, в самом центре искусственной пустыни, когда ледяные шапки полюсов активно таяли и все ежедневно наблюдали наводнения в Нью-Йорке и Париже в телевизионных новостях. Это было… незабываемо.
– Я не думала, что на Земле работало оборудование для потокопространства. Тогда ведь они еще не могли даже шунтироваться, правда?
– Нет, не могли. У них существовала примитивная версия ВР. Но и этого было достаточно. У меня есть свои воспоминания и то, что помнили другие люди. Со временем становится все труднее и труднее разделить их. Что, возможно, и неплохо, – Он улыбнулся. – Я, возможно, единственная еще живая личность, которая помнит, как ездили по дамбе через Понтчартрейн на кабриолете.
Ли ухмыльнулась.
– И с красивой блондинкой, без всякого сомнения. Коэн улыбнулся в ответ, но это была грустная тихая улыбка человека, ушедшего в воспоминания о прошлом.
– С вдовой Гиацинта. С первой женщиной, в которую я был влюблен.
Ли ждала, ей хотелось узнать больше, но неудобно было спрашивать.
– Я знаю, – сказал он, отвечая на вопрос, который даже не пришел ей в голову. – Я думаю, что с пуританской точки зрения ты могла бы сказать, что она была мне матерью.
– Ну, не похоже, чтобы у тебя развился этот комплекс.
– Было совсем не так. Я и есть Гиацинт, его самое существо, что ничего общего не имеет с тем, чтобы быть его ребенком, или учеником, или изобретением. За исключением… – Последовала еще одна грустная волнующая улыбка. – Сердце – это сложная штука, будь оно из плоти или из схем. Оно не всегда любит так и тех, как, тебе кажется, должно.
– Перестань исповедоваться передо мной, Коэн.
– У меня есть смешное чувство, что ты подошла к пониманию моей сущности ближе всех. И даже не заставляла меня молиться по четкам.
На Ли нахлынуло неожиданное воспоминание: голые коленки на холодном церковном полу и взрослая рука, возможно ее матери, которая водит детскими пальчиками по стеклянным бусинам четок. Гладкие, темные – Богородица, Дева… Блестящие – Отче наш. Крест, раскачивающийся в проходе перед ней.
– И мне кажется, что я понимаю тебя, – сказал Коэн, когда она вернулась в реальность. – Это уже достижение, если учесть, что все рассказанное тобой поместится на этикетке спичечного коробка. Сначала мне казалось, что ты не доверяла мне. Потом я решил, что ты просто скрытная. Ты такой создана или кто-то научил тебя подобным образом заставлять людей открываться перед тобой?
Ли пожала плечами, чувствуя себя неуютно.
– Это скачковое размывание, ко всему прочему. Я не слишком много помню. – Она сделала паузу. – А то, что я помню, вызывает у меня желание забыть большую часть себя. Да и зачем вспоминать старые страдания?
Она подняла глаза в тишине, наступившей после ее слов, и увидела, что Коэн внимательно смотрит на нее.
– Ресница, – сказал он.
– Что?
– У тебя ресница.
– Где? – Ли прикоснулась к глазу, ища ее.
– В другом глазу. Здесь. Подожди.
Он пододвинулся к ней по изогнутому сиденью и одной рукой запрокинул ей голову на бархатные подушки, а другой легким движением провел у ее нижнего века, стараясь подцепить попавшую в глаз ресницу. Она почувствовала запах «Extra-Vielle», теплое сладкое дыхание Роланда на своей щеке, увидела мягкую кожу на его шее и биение пульса под ней.
– А вот и она, – сказал Коэн, показывая ресницу на конце тонкого пальца.
Она открыла рот, чтобы поблагодарить его, но слова застряли у нее в горле. Рука, державшая ее подбородок, скользнула по щеке, пальцы прошлись по волокнам, которые шли по мускулу от подбородка до впадинки между ее ключицами.
– Ты, похоже, теряешь вес даже в потокопространстве, – сказал он. – Наверное, ты не высыпаешься.
Он поймал ее взгляд и удержал его. Рука на ее шее была теплой, как солнечный свет в пределах Кольца, и она вспомнила, как много времени прошло с того момента, когда кто-нибудь, кроме медтехов, прикасался к ней. Темная волна желания захватила ее. Желания, и отчаянного одиночества, и стремления верить другому, и чувства, которое казалось иногда таким реальным. Она отвернулась.
Коэн отодвинулся, поднял вверх свой указательный палец, на котором все еще была ресница, и сказал:
– Загадай желание.
– Я не верю в исполнение желаний. Ты загадай.
Он закрыл глаза и сдул ресницу в дымный воздух.
– Очень быстро, – сказала Ли и попыталась улыбнуться. – Полагаю, что ты знаешь, что хочешь.
Но он уже не смотрел на нее. Он снял свои часы и приложил их к уху, отвернувшись от нее. Затем повернул золотую головку, послушал опять, повернул головку еще раз, встряхнул часы.
– Не понимаю, что случилось с этой штукой. Уже несколько недель подряд они отстают. Это просто раздражает.
– Коэн, – произнес женский голос над их головами.
Пара стройных смуглых ног остановилась у их столика. Ли подняла глаза и увидела удивленную улыбку и очки в роговой оправе, а за очками – свое собственное лицо.
Хотя это было не ее лицом, а лицом безымянной девочки-подростка, смотревшей пятнадцать лет назад в зеркало в Шэнтитауне. Лицом продукта компании «КсеноГен», принадлежавшим стройной молодой женщине одного роста с Ли, если бы она не носила восьмисантиметровые каблуки. На ней было легкое красное платье, гораздо откровеннее того, в котором она пела на сцене.
Певица обвела Ли оценивающим взглядом, потом села и уверенным движением обняла Коэна за плечи.
– А я думала, что сегодня вечером ты будешь только мой, – сказала она голосом, не оставлявшим у Ли сомнения, что делал Коэн, когда ужинал здесь в одиночестве.
Коэн слегка отстранился в сторону.
– Извини, – сказал он, глядя на Ли.
– Ничего. – Ли встала, расправила форму онемевшими пальцами. – Мне все равно уже пора идти.
– Я свяжусь с тобой позже.
– Не стоит.
– Ну, тогда завтра.
– Как хочешь.
– Нет, – услышала она голос Коэна, когда уже отошла.
Он отвечал на вопрос, заданный ему шепотом:
– Просто бизнес.
ИНТЕРФЕРОГРАММЫ
Мы не чувствуем, как течет или проходит время. То, что мы чувствуем, есть различия между нашими сиюминутными ощущениями и тем, как мы сейчас помним ощущения в прошлом. Мы объясняем эти различия правильно, как свидетельство того, что Вселенная изменяется со временем. Мы также объясняем их, но неправильно, как свидетельство того, что наше сознание, или настоящее, или что-нибудь еще, движется сквозь время… Мы существуем во множественных вариантах, во вселенных, называемых «моментами»… Хочется предположить, что тот момент, который мы осознаем, является единственно реальным или, по крайней мере, немногим более реальным, чем другие. Но это – всего лишь солипсизм. Все моменты в физическом смысле реальны. Мульти4 в целом тоже реальна в физическом смысле. Все остальное – нет.
Дэвид Дейч
СТАНЦИЯ АМК: 20.10.48
Ли решила не идти, но потом передумала, по крайней мере уже в восьмой раз.
Она убеждала себя, что уже не так молода, чтобы уступать гормонам, и что предлог, который она придумала для встречи – расспросить о Шарифи, – был несерьезным, если не жалким. Если она действительно хотела снять напряжение, то было бы лучше подцепить незнакомца в баре, а не стремиться к женщине, которую любой здравомыслящий человек на ее месте обходил бы за милю.
Она пришла на две минуты раньше и в смущении остановилась на лестнице, думая, позвонить или подождать, пока не выйдет время. Как раз в тот момент, когда она уговаривала себя развернуться и уйти, Белла открыла дверь.
Она была в белом: длинный спадающий шелк развивался внизу у лодыжек из-за низкой силы притяжения на станции. Почему-то Ли была уверена, что это платье купил Хаас.
– Ты точно знаешь, что его нет на станции? – спросила она и тут же выругала себя за этот вопрос.
Белла спокойно улыбнулась в ответ, взяла принесенные Ли цветы и проводила ее через узкую дверь на кухню.
– Он в Хелене, – сказала она, наливая воду в вазу для цветов. – Совещание менеджеров АМК. Оно продлится до послезавтра. То есть…
Она откинула свои темные волосы за спину и наклонилась, чтобы обрезать стебли у цветов, обнажая длинную бледную шею.
Ли замерла.
– То есть ты – свободная женщина, – сказала она и снова прикусила язык.
Сегодня вечером, все, что она ни делала, выходило комом.
– Свободная, – повторила Белла без тени улыбки. – Я так и не могу понять, что люди имеют в виду, когда они используют это слово.
Ужин был хорошим, но Ли ела без аппетита. Она чувствовала себя как в пьесе, когда декорации уже расставлены, слова написаны. Она ела еду Хааса из его тарелок. А напротив за столом сидела… кто? Любовница? Служащая? Прислуга по контракту? Одно было ясно: ничем хорошим это не кончится.
Говорила почти все время Белла. Казалось, ей очень хотелось поговорить, но она боялась напряженного молчания, повисавшего между ними. Она рассказывала о своем детстве, о школе, о своей жизни до контракта. Содержание ее рассказов совершенно не совпадало с ожиданиями Ли. Ли ожидала чего-то мифического из жизни генетических конструкций, как им рассказывали на занятиях в офицерской школе и на инструктажах перед боевыми заданиями. Неординарность, целеустремленность и индивидуальность до крупинки удалялись при помощи тренировок, воспитания и кодирования с того самого момента, как их пуповина отрезалась от резервуара. Вместо этого перед ней была просто одинокая молодая женщина, заброшенная на расстояние нескольких сотен световых лет от своей родной планеты.
Белла рассказывала о том же, что Ли видела сама во время войн с Синдикатами. Резервуары для выращивания плода, ясли, исследовательские лаборатории. Но она описывала их как дом, говорила словами, которые заставляли
Ли задуматься, видела ли она то, что в действительности существовало на Гилеаде, или только то, что хотела.
– Та ночь, когда я прибыла сюда, была первой ночью, проведенной мною в одиночестве, – рассказывала Белла. – Я не могла сомкнуть глаз. Мне слышались голоса, шорохи. Я думала, что сошла с ума.
– А теперь легче?
– Нет.
– Тогда зачем оставаться здесь? – Это было моей долей.
Ли унеслась в своей памяти назад, в комнаты для допросов на Гилеаде: все солдаты серии «Д», которых она видела, твердили те же самые слова: «Моя доля». «Моя доля служить. Моя доля убивать. Моя доля умирать». Сама не желая того, она почувствовала неожиданное родство с Беллой: это было странное ощущение, что, война или не война, солдаты Синдикатов ей ближе, чем граждане Кольца, которых она обязана защищать, повинуясь долгу.
– А как ты сошлась с Хаасом? – спросила она, переключаясь на первую пришедшую в голову тему разговора.
– С ним?.. Ох. – Белла опустила глаза. – Так… просто случилось.
– Ты говоришь так, будто чай пролила.
– Это в моем контракте.
– Твой контракт требует?.. – Ли не смогла до конца произнести этот вопрос.
– Контракт не требует ничего. Но… он сказал, что будет недоволен, если я не буду делать это. И что если он будет недоволен, то он откажется от контракта и потребует замену. Как… как мне жить с этим? Я не смогла бы быть одной из тех. Отказницей.
– Но заводить роман с начальником, на мой взгляд, немного выходит за рамки чувства долга, Белла.
– Это не роман, – категорически отрезала Белла. Краска бросилась ей в лицо, она выглядела рассерженной. Голос ее понизился до шепота.
– Я… я – нормальная.
Нормальная. Ли задумалась над словом и тем странным зловещим смыслом, который оно приобрело в устах генетической конструкции из Синдикатов. Она пыталась догадаться, в чем причина стыда Беллы.
– Здесь ты – далеко от дома. И ты не первая, кто приспособился, чтобы выжить.
– Нет, – сказала Белла. – Ты не понимаешь. Ты не можешь понять, поскольку ты не оттуда… Это большая честь – быть посланной сюда. Все из нас, кого выбрали, знали о рисках и трудностях. Даже те, из серии «Д». Нам говорили, что это самое главное, что мы можем совершить для наших родных Синдикатов. Как же я не справлюсь с задачей после всего этого. И не важно, насколько эта задача тяжела.
– И насколько она тяжела? – спросила Ли.
Вилка Беллы так и лежала нетронутой на краю тарелки. Она взяла ее, сделала отчаянную попытку съесть что-нибудь, но не смогла.
– Это не было так тяжело, как я предполагала. Так, иногда, в самом начале. И Хаас… он может быть очень милым. А потом я повстречалась с Кори.
Она замолчала на короткое время и не отрывала взгляд от своей тарелки. Ли ничего не говорила, не желая оборвать нить памяти, которая вела сейчас Беллу.
– Он был маркшейдером, – продолжила она. – Кори Дин. Это ирландское имя?
Ли кивнула.
– Я так и думала. Он был очень хорошим. Никогда не пялил глаза. И со мной разговаривал. Он рассказывал мне анекдоты и разные истории, когда работал. Хаас вбил себе в голову, что Кори был моим любовником. Он ни разу ничего не сказал, но все время думал об этом. Конечно, смешно так думать. – Ее нос сморщился в недовольной гримасе. – Я не хотела его. По крайней мере, в этом смысле. Но я еще недостаточно долго жила среди людей, чтобы понять, как это выглядело со стороны.
Кори не было несколько дней. Они обыскали всю станцию, шахту, Шэнтитаун. Нашел его Войт. – Лицо Беллы исказилось, словно произнесенное вслух имя Войта причиняло ей боль. – Кто-то избил его. Украл его кредитный чип и оставил лежать в водосточном желобе. Он захлебнулся в собственной крови. Я не знала, что люди способны на такое.
Белла пошевелилась в своем кресле. Когда она заговорила вновь, ее голос был таким же твердым, как вирусталь.
– Полиция в Шэнтитауне продержала его у себя несколько дней до того, как они позвонили на станцию. Они думали, что это просто пьяный шахтер. Они сказали, что он участвовал в драке, но Кори никогда не мог этого сделать. И все же они нашли свидетелей, которые подтвердили, что видели его в драке. В Шэнтитауне не нужно сорить деньгами, чтобы заставить людей говорить то, что нужно. Хаас рассказал мне. Я все еще помню, с каким видом он делал это. С удовлетворенным. Он как будто провоцировал меня обсуждать это. На следующий день он перевез мои вещи сюда, и все, что… ты сейчас видишь, все с той поры.
Белла прекратила даже делать вид, что она ест. Ли смотрела, как она вертела салфетку между побелевшими пальцами, думала о Хаасе, о начисто лишенной индивидуальности квартире Шарифи и о единственном необъясненном инициале, внесенном Шарифи в свой дневник в ту неделю, когда она погибла.
Может быть, настало время попробовать действовать наугад.
– . Рассказала ли ты эту историю Шарифи, когда она пришла на ужин? – спросила она.
– Что?
– Ну, когда она ужинала с тобой. В тот вечер, когда она погибла. Хаас был здесь? Или он очень кстати отсутствовал на станции?
В ответ Белла пристально посмотрела на нее, открыла рот. Ее лицо побелело.
– Не нужно, – прошептала она. – Пожалуйста, не нужно.
– Вы были любовницами, не так ли?
– Я не говорила…
– А и не нужно. У тебя все на лице написано каждый раз, когда ты говоришь о ней.
Белла принялась вытирать свой рот салфеткой. Кожа на ее лице выглядела такой же бледной, как отбеленный холст.
– Только не рассказывай никому, – сказала она. – Хаас такое… Я даже не знаю, что он сделает.
Ее рука дернулась к слабому следу синяка на ее щеке, но Белла задержала ее и вернула снова на колени.
– А он разве еще не знает? Ты это мне хочешь сказать?
– Нет. – Белла встала так быстро, что задела стол и посуда зазвенела. – Нет. Это невозможно.
Она подошла к боковому окну и прижалась лицом к нему. Ли подошла к ней.
Шла вторая ночь, и слабый свет компаньона проникал в комнату, окрашивая лицо Беллы в темный красный цвет, казавшийся почти черным.
– И что мне делать? – прошептала она.