Глава 2. ТОЛПЫ ЕСТЕСТВЕННЫЕ И ИСКУССТВЕННЫЕ

    I
   Огромные общественные массы позволяют наблюдать множество действий и реакций, людей, которые меняются и взаимно изменяют друг друга, группы, которые создаются и разрушаются в мгновение ока. Всякий, кто изучает их достаточно продолжительно, замечает в них перемены, но также и повторения, противоположности и идентичности, расхождения и сходства. Есть два типа простейших явлений. В органической природе одни мы называем мутациями, другие — наследственностью. В природе общественной мы имеем дело с изобретениями и подражаниями. Человек, который изобретает, нарушает порядок вещей. Человек, который подражает, его восстанавливает. Первый совершил последовательные изменения, то есть эволюцию, второй — повторяющиеся монотонности, короче говоря, традицию, моду.
   Ребенок ли забавляется, перепутывая порядок фраз, селекционер, выводящий породу животного, или я сам, рассуждающий о психологии толп как единой науке — все эти три случая включают возможность изменения. Предположим, что начинание ребенка, селекционера или мое собственное встречает эхо, что оно многократно повторяется, копируется; мы немедленно получили бы новый оборот речи, новую породу или новое направление исследования. Существует характерный ритм общественной жизни, и, мы в этом убеждаемся, ничего не может быть проще: вначале индивидуальные творческие акты, затем имитирующие иррадиации. Этот цикл бесконечен.
   Остальное естественным образом вытекает из этого. Если подражание берет свое начало в изобретении, тогда каждая группа, каждое общество происходит из человека, повторенного в тысячах или миллионах экземпляров: христиане копируют Христа, сталинисты являются факсимильной копией Сталина, как, впрочем, и указывает название. Подобие членов группы стало бы результатом повторения мыслей, чувств, действий одного из них, который служит им одновременно духовным образцом и реальным вождем. Чрезвычайная простота этой схемы объясняет успех, который она имеет. Это поистине колумбово яйцо, которое хотелось бы разбить хоть раз в жизни.
   Зачем мы подражаем? Почему мы бросаемся копировать какой-то персонаж, идею или одежду? Похоже, мы делаем это по двум причинам: инстинктивному стремлению и экономии сил. Проще говоря, причиной этому атавизм и лень. Инстинктивное стремление соответствует тому, что подражание является формой универсальной повторяемости и выражает биологическую тенденцию всего живущего к бесконечному воспроизводству. Оно имеет следствием мистическое стремление, присутствующее в каждом из нас, делать, как другой: ребенок — как его отец, сестра — как брат, слуга — как хозяин. Повторение или наблюдение за повторением идей, действий, слов и т. д., особенно тех, которые нам нравятся, приносит огромное удовлетворение.
   Но мы следуем за другими еще и потому, что склонны беречь свою энергию и экономить усилия. Для чего же брать на себя труд открывать или изобретать самим то, что уже открыто или изобретено другими?
   "Можно мне указать, — возражает Тард одному из своих критиков, — что если подражание — это явление социальное, тогда то, что является не социальным, а в высшей степени естественным, — это инстинктивная лень, из которой проистекает склонность к подражанию для того, чтобы избежать труда что-то выдумывать. Но эта склонность сама по себе, если она необходимым образом предшествует социальному поведению, действию, в котором она находит свое удовлетворение, весьма разнообразна по интенсивности и по направлению, согласно природе уже сформировавшихся привычек подражания".
   Другими словами, в недрах каждого дремлет овечья натура, заставляющая избегать страданий и риска изобретателя и просто с наименьшими затратами воспроизводить изобретение, которое потребовало значительной энергии. Понятно, что существа податливые позволяют себя увлечь кем угодно, если тот желает ими руководить. Он их гипнотизирует, помимо прочего, своим авторитетом. Само общество создает гипнотическую среду, сферу отпущенных на свободу образов и автоматизмов. Оно погружено в атмосферу иллюзий, которые история сохранила в своей памяти.
   "Общественное состояние, — утверждает Тард, резюмируя свою концепцию, — как и состояние гипнотическое, — это не более чем разновидность сна: сон управляемый и сон под воздействием. Иметь лишь внушенные идеи и считать их спонтанными — вот иллюзия, свойственная сомнамбуле и точно так же общественному человеку".
   С помощью этих захватывающих сопоставлений Тард напоминает нам, что человек — это, вне всякого сомнения, социальное животное. Но он является таковым тогда и только тогда, когда он внушаем. Конформизм — вот первое социальное качество, создающее основу внушаемости. Благодаря ему из самых глубин появляются на свет мысли и чувства, о которых не ведает бодрствующий разум. Природа и организация общества благоприятствуют этому конформизму. Он объединяет людей и погружает их в туманный мир сновидений. Они подражают, подобно автоматам, они подчиняются, как сомнамбулы, и все вместе растворяются в огромном людском море.
   Все сказано одной короткой фразой:
   "Общество — это подражание, а подражание — это род сомнамбулизма".
   Я знаю, как трудно согласиться со всем этим. Но я не могу здесь слишком углубляться в дискуссию. Я скорее рассчитываю на изучение следствий с тем, чтобы помочь читателю принять во внимание все обстоятельства.
    II
   Человек — это мыслящая овца. Легковерный и импульсивный, он устремляется навстречу тому, чего не видит и не знает. По полученному приказанию он сгибается или выпрямляется, погружает тело и душу в массу и позволяет ей себя захватить, пока не изменится до неузнаваемости. Тард был убежден в этом, и его описание толп хорошо это показывает. По правде говоря, он, черта за чертой, создал полотно, ставшее классическим. Согласно ему, они живут в состоянии грез наяву, постоянно раздраженные водоворотами городов, раздираемые простыми, но жестокими чувствами. Они даже не в состоянии ни установить серьезный и продолжительный контакт с реальностью, ни скрыться от своего мира, населенного иллюзиями.
   "Но, — утверждает он, — как бы они ни были различны в своих истоках, в любых своих проявлениях, все толпы похожи друг на друга определенными чертами: своей величайшей нетерпимостью, гротескной спесью, своей болезненной восприимчивостью, ужасающим ощущением безответственности, порожденной иллюзией их всемогущества и полной утратой чувства меры, тяготеющей к преувеличенности их взаимно подогреваемых эмоций. Для толпы не существует середины между проклятьями и обожанием, между ужасом и восторгом, между криками "да здравствует" и "смерть ему"".
   Именно рассудка здесь очень недостает, потому что он только единицу обеспечивает чувством меры и способностью к компромиссу, признанием пределов власти каждого, утрата которых чревата опасными последствиями в будущем. Вот почему толпы в нормальном состоянии демонстрируют все те абсурдные и безрассудные черты, которые индивиды обнаруживают в болезненно безумном состоянии. Они имеют так много общего "с пансионерами наших приютов", что, когда видят их действия в ходе революций, уличных шествий, бросающимися вперед при малейшем недовольстве, героически или панически, как в 1789 г., уже невозможно понять разницы между их легковерием и безумием.
   "У них настоящие коллективные галлюцинации: люди, собравшиеся вместе, уверены, что видят или слышат вещи, которые поодиночке они не видят и не слышат. А когда они считают, что их преследуют воображаемые враги, их вера основана на бредовых умозаключениях".
   По всей видимости, Тард потерял чувство меры. Согласно ему, преследования и притеснения, жертвами которых "себя воображают" мучимые страхом толпы, приводят их к наихудшим эксцессам. Они заставляют их переходить от одной крайности к другой, от возбуждения к депрессии. А иногда, страдающие манией величия, нетерпимые, они воображают себе, что все то, что им не запрещено, им разрешено. Собственно говоря, чрезмерно то ожесточение, с которым он пытается представить массы как конгломерат сомнамбул, находящихся в состоянии шока и обделенных разумом, лишенных чувства ответственности, свойственного человеку невиновному, взрослому и цивилизованному. Выстроив цепочку стереотипных ассоциаций, он соскальзывает с аналогии толпа-безумие на аналогию толпа-женщина:
   "В целом из-за своей обычной прихоти, своих внезапных скачков настроения, от горячности до нежности, от ожесточения до взрыва хохота, толпа — это женщина, даже когда она состоит, как это почти всегда случается, из мужских элементов. Это счастье для женщин, что их образ жизни, требующий пребывания дома, обрекает их на относительную изоляцию".
   Он полагает, что обнаружил некоторые свойства толп: эмоциональную неустойчивость, коллективную истерию, вспышки мании и меланхолии, неумеренность во всем, которая, если его парафразировать, такая же, как у пансионеров наших приютов. Представим себе наглядно образ, который он нам предлагает: тысячи мужчин, мгновенно превратившихся в женщин, тысячи совершенно стандартных обликов, брюк, тщательно преобразованных в море юбок, развевающихся на ветру, и мы поймем, нет, не абсурдность, а тайну этого страха, содержащуюся в понятии толпы. Страха одновременно перед борьбой полов и перед утратой пола, мужского, само собой разумеется. Читателя незаметно предупреждают: "Если ты хочешь остаться мужчиной, избегай толп. Если ты смешаешься с толпой, ты станешь одной из женщин вождя".
   Сказать, что толпа — это женщина, означает для Тарда сказать, что она состоит из мужчин послушных, податливых, готовых позволить лишить себя мужского начала и отдаться вождю, единственному, кто "носит штаны", используя расхожее выражение. Короче говоря, назовем вещи своими именами и скажем, что речь идет о том, чтобы признать отношения вождей к массам гомосексуальными по своей природе, так как у одной стороны, как и у другой, пол является мужским. Уловка этого сравнения с женщиной не имеет другого смысла, кроме как замаскировать эту очевидность отказа от индивидуальности, эквивалента утраты мужских атрибутов — то есть кастрации — и соединения с другим мужчиной, а именно соединения, противного разуму и природе. В конечном счете природа толп гомосексуальна, что расхожая мудрость подметила давно. Индивид, таким образом, противопоставляется обществу, как мужское начало женскому.
    III
   Тард с точностью до деталей принимает то описание толп, которое дал Ле Бон. Но, замечает он, толпы суть ассоциации спонтанные и преходящие, которые не могут бесконечно оставаться в состоянии волнения. Им предначертано либо распадаться, исчезать так же быстро, как и появились, не оставляя следов, — вспомните о сборище зевак, митинге, небольшом мятеже; либо эволюционировать, чтобы превратиться в толпы дисциплинированные и стабильные. Существует движение, цепь превращений от первого типа толпы ко второму, в результате которых появляется новый особый характер толпы.
   Чтобы его выявить, достаточно взглянуть на контраст между возникшими под влиянием какого-нибудь волнующего события скоплениями людей, попавших под власть одного человека (например, во время землетрясения, футбольного матча или музыкального фестиваля), и скоплениями, сформированными умышленно, переросшими в церковь, партию или предприятие. Легко можно обнаружить разницу, которая состоит в существовании организации, опирающейся на систему общих верований, использование иерархии, признанной всеми членами организации. Такова отличительная черта, которая противопоставляет естественные толпы толпам искусственным, неформальные организации, появившиеся импровизированно, организациям формальным, подчиняющимся правилам. На пути от первых ко вторым прослеживается логическая эволюция. От события не слишком значительного, но яркого "спонтанно рождается ассоциация первой ступени, которую мы называем толпой. Посредством серии промежуточных ступеней толпа поднимается от состояния рудиментарного, мимолетного, аморфного скопления до уровня толпы организованной, иерархизованной, постоянной, которую можно назвать корпорацией в самом широком смысле этого слова. Наиболее яркий пример религиозной корпорации — монастырь, светской корпорации — полк или цех. Примером самых обширных корпораций являются церковь или государство".
   Но не будем останавливаться на том, что уже стало привычным. Лучше спросим себя, какова природа такого превращения. Мы уже знаем, что спонтанные толпы образуются всегда под влиянием физического фактора, внешних обстоятельств: задержки в движении транспорта, дождя или хорошей погоды (вот почему лето им благоприятствует!), и так далее. Они формируются посредством серии побуждений и поддерживаются благодаря серии действий и реакций: криков, шествий, маршировки "руки вверх, руки вниз" — реакций квазимеханических.
   Однако толпы организованные, ассоциации высшего порядка формируются и развиваются в силу внутренних обстоятельств, изменяются под действием верований и коллективных желаний, путем цепи подражаний, которые делают людей все более и более похожими друг на друга и на их общую модель — на вождя. Эти превращения не зависят от изменений физической среды, непосредственных воздействий одного человека на другого. Они приспосабливают время к соответствующим обстоятельствам — сессиям парламента, национальным или религиозным праздникам, так же, как и пространствам, местам собраний, расположениям выступающих, перемещению трибун и т. д., следуя собственным правилам.
   Между двумя категориями толп можно легко установить поучительные различия. Самое важное из всех, которое доказывает нам, что одни толпы являются естественными, а другие — искусственными, — это способность последних к подражанию. Отсюда очень высокая степень сходства между членами этих групп, церквей, партий и т. д. Индивид там захвачен полностью и беспрепятственно обработан посредством некой мистической силы без всякого противодействия. Организуясь, толпы лишь делают явной эту скрытую силу, превращают внушение почти физическое во внушение социальное:
   "Сама организация, — утверждает Тард, — ничего не создает, ничего не изобретает, ничего нс дифференцирует, она служит лишь для координации и предложения изобретений".
   Отсюда проистекает преимущество, позволяющее заменить спонтанные массы массами дисциплинированными, и замещение это всегда сопровождается прогрессом общего интеллектуального уровня. В самом деле, массы спонтанные, анонимные, аморфные низводят умственные способности людей на самый низший уровень. И напротив, массы, в которых царит определенная дисциплина, обязывают низшего подражать высшему. Таким образом, эти способности поднимаются до определенного уровня, который может быть выше, чем средний уровень отдельных индивидов. Почему же? Ответ прост: потому что все члены искусственной толпы подражают и должны подражать руководителю, который создал эту толпу. Отсюда следует, что его умственное развитие становится их развитием.
   "Таким образом, правы те, — пишет Тард, имея в виду Ле Бона, — кто замечает, что толпы в целом стоят ниже по умственному и нравственному развитию, чем большинство их членов. В этом случае играет роль не только то, что целое, как всегда, не похоже на его элементы, продуктом комбинации которых оно является, более чем суммой, что обычно хуже, но нельзя сказать, что толпы или собрания близки друг другу в этом смысле. Напротив, там, где царит корпоративный дух и где он значительнее, чем дух толпы, часто бывает, что целое. которое постоянно вдохновляется гением главного организатора, выше, чем составляющие его элементы".
   Любой логик, изучив правила логики Аристотеля, может рассуждать как этот великий философ, так же и любой член любой партии или офицер любой армии усваивает политический или военный дух своего руководителя, основавшего партию или возглавившего армию, Ленина или Наполеона. Другими словами, все происходит так, как если бы после регрессивного периода естественной толпы, в течение которого умственные способности ее членов снижаются, наступило время организованных индивидуумов, являющихся частью искусственной толпы, схожих друг с другом способностью дисциплинированно подражать, усваивать навыки разумной общественной деятельности и подниматься до уровня суждений руководителя искусственной толпы, которую они составляют.
   Возьмем, к примеру, жандармерию. Методы поиска злоумышленников, способы расследования, приемы оформления протоколов были разработаны умами выше среднего. Так что каждый жандарм применяет правила и приемы рассуждения, которые он был бы не в состоянии изобрести сам, поскольку они превосходят его естественные умственные возможности. Все это позволяет Тарду высказаться с некоторой ноткой комизма:
   "Если можно с достоверностью утверждать, что, согласно латинской поговорке — сенаторы порядочные люди, а сенат — скверное животное, я сто раз имел возможность заметить, что жандармы, хотя они часто и очень умны, все же глупее жандармерии".
   Ирония формулы заключается в инверсии смысла: жандармерия умнее жандармов. Это должно быть верно применительно к любой корпорации. Так, профессора и студенты должны были бы быть менее умными, чем университет, священники и христиане — менее добродетельными, чем церковь, генеральный секретарь и члены партии — менее сведущими, чем коммунистическая партия и т. д. Вот почему университет, церковь или партия должны были бы быть всегда правы.
   Итак то, что различает толпы — это существование или отсутствие организации. Одни толпы, естественные, повинуются механическим законам; другие, искусственные, следуют социальным законам подражания. Первые снижают индивидуальные способности мышления, вторые поднимают их на социальный уровень, который разделяет со всеми и их руководитель. Необычайное превосходство искусственных толп, то есть корпораций, заключается в том, что они являются воплощением и произведением человека исключительного, незаурядного. Они воспроизводят в тысячах и миллионах экземпляров черты одного человека: Де Голля, Эйнштейна, Иисуса Христа, Маркса. С точки зрения социальной существование этих репродукций, групп вождей, необходимого приводного ремня между уникальной личностью и толпой, наиболее важно и труднодостижимо. В определенном смысле эти группы даже более необходимы, чем сама масса: так как если они могут действовать, изобретать без участия массы, то масса не может ничего или почти ничего без них. Она лишь тесто, они же дрожжи.
   Впрочем, эту идею очень ясно выразил Грамши. Он видит в руководителях движущий элемент партии, основной механизм, который делает эффективной и мощной работу всей совокупности народных сил, которые, предоставленные самим себе, не сдвинулись бы с мертвой точки или сделали бы очень немногое. Несомненно, один элемент не сформировал бы партию, но сформировал бы ее скорее, чем средняя масса, если бы она находилась в тех же условиях.
   "Говорят, — утверждает Грамши, — о полководцах без армии, но в реальности легче создать армию, чем полководцев. Правда также и то, что уже существующая армия разрушается, когда ей недостает полководцев, а при наличии группы полководцев, хорошо обученных, при согласии между ними, при наличии общих целей, армия не замедлит сформироваться, даже если раньше она и не существовала".
   Я не хочу сказать, что великий теоретик марксизма следует учению французского психолога или руководствуется им, однако определенной преемственности исключить нельзя. Просто первый очень четко выражает квинтэссенцию концепции второго. И этот текст доказывает нам, до какой степени была распространенна данная концепция.
    IV
   С того момента, как начинают различать две категории толп, поле психологии масс значительно расширяется. Оно включает в себя наряду с уличными волнениями и периодическими взрывами в среде «простонародья» все те учреждения, столь разнообразные и непохожие на первый взгляд, — от церкви до армии, — куда входят также и партии, и государственные структуры. Ранее они там не фигурировали. Их природа совершенно различна, поэтому никто не осмеливался утверждать, что эти заботливо возведенные социальные здания, упорядоченно организованные участники политической, экономической и социальной жизни и есть толпы. Они согреваются тем же огнем, что и неосознанные скопления людей, полусонных, отдавших себя во власть эмоций. Как же признать, что в глубине этих абсолютно нормальных, холодных и мужественных социально организованных корпораций кроется, помимо того, горячая, безумная и женственная масса, которая при первом же удобном случае обнаруживает себя? Следует сказать, что "их историческая жизнь проходит в качаниях от одного типа к другому и эти образования предстают поочередно то в виде грандиозной толпы, как варварские государства, то в виде колоссальной корпорации, как Франция во времена Сея того Людовика".
   Большинство психологов, в частности Фрейд, как мы увидим в дальнейшем, соглашались в этом с Тардом.
   Но введение в научный оборот понятия "искусственной толпы" имеет некоторые последствия, в том числе и политического порядка. Здесь существует разногласие между Ле Боном и Тардом, о чем следует сказать несколько слов, чтобы лучше понять их позиции. Мы согласны в главном, говорит Тард Ле Бону: народные классы, революция представляют собой опасность, которой демократия во Франции не может противостоять. Однако наши позиции начинают расходиться, когда вы утверждаете, что наибольшая угроза исходит от действий неугомонных пролетарских толп. По моему мнению, здесь больше страха, чем беды. Массы эти переходные и временные, они приходят и уходят, поднимаются и опадают, как тесто. В конечном итоге они остаются бессильными. Спонтанные ассоциации людей, подчиненные капризам физической среды, колеблющиеся между приступами гнева и энтузиазма, бесспорно производят сильное впечатление. Но как восхитительны они в моменты сплочения, коллективного возбуждения и как ничтожны в час распада, депрессии, когда недостает стабильной структуры, чтобы собрать части в целое, сберечь опыт и обеспечить преемственность. Это ясно видно на следующий же день после мятежей, жестоких и героических манифестаций; каждый возвращается к себе домой, грустный и одинокий, как после праздника.
   Толпы становятся по-настоящему опасными лишь тогда, когда они возрождаются через все более определенные интервалы времени и превращаются в искусственные толпы, секты или партии. Предшествующая эволюция меняет свое направление. Секты или партии суть ростки толпы, которой они руководят и которую вдохновляют на будущую осмысленную деятельность:
   "Когда группа забастовщиков бьет в точку, именно туда, куда нужно бить. разрушает именно то, что нужно было разрушить, например, инструменты рабочих, остающихся на заводе, чтобы достигнуть своей цели. — это значит, что за ними уже стоит профсоюз, объединение, некоторая ассоциация. Толпы манифестантов, процессии, торжественные погребения поддерживаются товариществами или политическими кружками. Крестовые походы, эти колоссальные воинственные толпы, породили монашеские ордена имени Петра Отшельника или Сея того Бернара. Волнения 1792 г. вдохновлялись клубами, возглавляемыми и направляемыми осколками бывших военных корпусов".
   Вы понимаете почему? Потому, что секты и партии, будучи организованными, обладают дисциплиной, накапливают опыт и объединяют вокруг одной идеи людей, которые различаются по своим талантам и по своей отваге. В этих сектах и партиях доминирующая воля может легко утвердиться и распространиться до последних уголков общества, причем наиболее короткими и надежными путями. Перемещения и приказы, исходящие из центра, выполняются с большей обязательностью, если организация построена более рационально, а мимикрия гарантирована в большей мере.
   "В том и состоит опасность сект, что, предоставленные самим себе, они (толпы) никогда не являются очень злонамеренными: но достаточно бывает слабой закваски озлобленности, чтобы поднять тесто глупости. Часто оказывалось, что секты и толпа, будучи отделенными друг от друга, были неспособны на преступления, но, соединенные вместе, они легко становились преступными".
   Замените слово «революционер» на слово «преступник», и вы немедленно поймете, что именно хочет сказать Тард. До определенного момента решительное меньшинство и беспокойное большинство, социалистическая партия и рабочая масса, например, по отдельности не представляли опасности для общественного порядка. Но, объединившись, они получают серьезные шансы преуспеть в этом. Сделаем еще один шаг вперед. Даже если события развиваются таким образом, то лидер, пусть и авторитетный, являющийся объектом стольких надежд, все же не сумел бы один избежать опасности. Недостаточно обольстить естественную спорадическую толпу. Несмотря на то, что толпа собрана и приведена в состояние волнения, еще нужно ее организовать, преобразовать, хотя бы частично, в корпорацию (партию, армию, церковь) последователей, которые подражают вождю и следуют за ним. Только при этом условии общественный порядок может быть либо упрочен, либо опрокинут.