Живопись средних веков представляет нам эти сцены Апокалипсиса: преследования евреев, обвиняемых в отравлении колодцев. Их мучают, сжигают их жилища под громкое ликование толпы, наблюдающей, как мучители заталкивают с помощью оружия в костер беглецов, надеявшихся ускользнуть. Вторая мировая война принесла нам вновь повторившиеся сцены ужаса, порожденные всегда присутствующим страхом, одним из признаков которого является жертвоприношение.
   Все это заставляет думать, что паника, быстрота, с которой она распространяется, представляет собой по существу нарциссическую инфекцию. Так же, как во всех инфекциях, здесь присутствуют в скрытом виде вирусы и микробы. Но, когда мы здоровы, когда наше психологическое состояние удовлетворительно, ничего не случается. Однако при скудном питании, чрезмерной усталости, плохих условиях жизни состояние здоровья ухудшается, вирусы и микробы выявляются и размножаются. Именно поэтому так трудно сдерживать панику. Не стоит думать, что достаточно успокоить людей, дать им «ясные» указания, чтобы заставить их вести себя разумно. Только восстановление идентичности, воссоздание структуры толпы с помощью твердого управления поможет достичь этого.
* * *
   В религиозной толпе, которая идентифицируется насколько с верой, настолько и с личностью, реакции иные. Уверенная в любви вождя, например Христа, на угрозу потери идентичности она отвечает обновлением и усилением идентичности. Вместо страха у нее наблюдается экзальтированное подчеркивание общности и отторжение всего, что ей не отвечает, например неверных, совсем как во время войны интернируют иностранцев. Терпимость превращается в нетерпимость. Преследуют людей, которые подвергают опасности связь, объединяющую верующих.
   "По сути дела, — пишет Фрейд, — каждая религия — это религия любви лишь для тех, кого она объединяет, и каждая религия готова обернуться жестокой и нетерпимой к тем, кто ее не признает".
   Нетерпимость приобретает форму террора, направленного против тех, кого она считает «врагами», то есть людей, не принадлежащих к их вере, против приверженцев другой религии. И, если их не существует, надо их выдумать, для того чтобы восстановить разрушенную сплоченность, как Сталин выдумал когда-то врагов народа. Агрессивность, которую вызывают эти так называемые враги, обладает всеми атрибутами кровопролития. Но только обстоятельства мешают им проявиться в полной мере. Несомненно, общество страдает от этого разгула насилия, роста нетерпимости, которое сопровождается неприкрытой демонстрацией силы — повешениями, четвертованиями, кострами, аутодафе, пытками всех видов, а также судебными процессами, грабежами, конфискациями. И вообще всем, что можно сделать, чтобы отделить зерна от плевел, используя знамя Христа, Лютера и других святых религий. Инквизиция и Контрреформация создали в Европе эталон для многократного подражания.
   Но нужно полагать, что церкви всех типов, которые господствуют в обществах, не могут без этого обойтись. Согласно Фрейду, они никогда без этого не обойдутся. То, что сегодня они стали более терпимыми, не должно вводить нас в заблуждение, предупреждает он. Не нужно в этом усматривать особенно глубокого изменения психологии толп. Это всего лишь показатель временного ослабления религиозных верований и связей с церквью. Нравы не стали мягче. Это верования ослабели.
   "Когда другая массовая формация займет место религиозной формации, как, кажется, это удалось социалистической формации, она проявит такую же нетерпимость к тем, кто находится вовне, как в эпоху религиозных войн, и, если бы различия между научными концепциями смогли некогда приобрести похожую значимость для масс, результат был бы подобным, по тем же самым причинам".
   Вот поистине поразительный вывод, датированный 1921 г., если учесть, что в тот момент ничто не могло предвещать ни идеологических войн марксизма, ни того, что Сталин станет Наполеоном концентрационных лагерей. В любом случае Фрейд дает понять, что мы имели бы больше шансов правильно предвидеть будущее, если бы выдвинули гипотезу, что все общественные движения подчиняются психологии масс, вместо того, чтобы строить предположения, поверив в их заявления о намерениях, что они станут исключением из этих законов. Возвращаясь к теме нашего разговора, заметим, что нетерпимость (и террор), которые Ле Бон относит к потребности толпы в определенности, объясняется фактором привязанности, большей частью эмоциональной, людей, составляющих толпу.
   Какая связь существует между паникой и террором? В панике индивид обращает свой страх против толпы и слепо ее разрушает. Это можно видеть в отдельных частях коллектива, малочисленных группах, вырванных из их изначальной среды. Они воображают, что им угрожает опасность, и делают вид, что убегают. В действительности они спешат убежать со смешанным чувством страха и ярости. При терроре же именно толпа направляет свой страх против человека. Она высматривает малейший изъян, подвергает насилию всех и вся, кто ей сопротивляется. Такая толпа в экзальтации приносит в жертву всех, кто не разделяет ее рвения, прежде уничтожив тех, кто до сих пор ее опекал. Была ли эта реакция насилием против себя или других людей, она всегда происходит от психологической нищеты масс, когда под угрозой либо их любовь, либо идентичность. Только избавление от такой нищеты может остановить жестокость и удержать людей вместе. Надолго ли?
    IV
   Говорят, что толпы — это женщины. Их объединяют в общем осуждении: одинаковые непостоянство, скачки настроения, переходы от одной крайности к другой. Действительно, толпы цикличны. Им свойственны чередования радости и грусти. Их настроение меняется так же неожиданно, как и людей. Ленин, например, был очень чуток к колебаниям в общественных настроениях масс, он часто об этом говорил. В дальнейшем мы оставим сомнительную аналогию с причудами женщины, чтобы заменить ее более точной: аналогией с меланхолией и манией.
   Отправной точкой, конечно, будет служить разделение на «Я» и сверх-"Я". Обычно сверх-"Я" надзирает, делает внушение. Оно устанавливает дисциплину. Запрещена любая шалость и ограничены инстинктивные наслаждения «Я». Конформизм, предсказуемость, побуждение идентифицировать себя с идеалами коллектива дают определенное удовлетворение. Однако никто не может долго выносить столько жертв, разделение на «Я» и сверх-"Я" с постоянным давлением, оказываемым вторым на первое. Другими словами, уничтожение эротических склонностей миметическим желанием, обязанность всегда желать того же, что и другие, неизбежно приводят к затруднениям, вплоть до депрессии.
   Когда одна из точек насыщения достигнута, стремятся найти выход. Намечается резкая перемена. «Я», которое испытывало ностальгию по единству, стремится к примирению со сверх-"Я". Если эти обе инстанции соединятся, как ребенок, который находит своих родителей после долгой разлуки, они проводят вместе медовый месяц, в течение которого царит ликование. Сверх-"Я" перестает терзать «Я». Оно позволяет ему одновременно любить себя и идентифицироваться непосредственно со всеми другими «Я» толпы, слиться с ними. Это настоящий праздник. Опьяненные таким освобождением, они нарушают все запреты, пренебрегая ими, буйствуют, как человек в маниакальном состоянии. Карнавалы, а порой митинги представляют собой такие буйства. Присутствуешь при почти полном разрушении барьеров между людьми, классами, полами. Промискуитет терпим, если не является надлежащим. Мир окрашивается в цвета насилия. Различные модальности любви и агрессии дают себе волю. Предусмотрительные, заботящиеся о благополучии своих членов общества, даже создают для этой цели соответствующие промежутки времени, они закрепляют для этого календарные периоды, как, например. Сатурналии у римлян. Распутство и протест, переходящие всякие границы и разбазаривающие добро, терпеливо собранное, вот цена, которая платится за душевное спокойствие каждого. Они дают способ довести следующую за всем этим терпимость до степени рутины и скуки.
   Но могут возникнуть и другие проявления, непредусмотренные календарем. Они развиваются аналогичным образом. Это — бунты, мятежи, грабежи. Карнавальные элементы и элементы агрессивные смешиваются в них во взрывчатую смесь, способную поднять на воздух любые ограничения и стереть в порошок существующие законы. Многочисленные наблюдатели заметили, что в мае 1968 г. имела место подобная экзальтация толп. Каждый был свободен говорить когда, где и как он хотел. Самые разные общественные группы, обычно игнорирующие друг друга, встречались, узнавая друг Друга с глубоким чувством вновь обретенной общности. "Все позволено", "Запрещено запрещать", эти лозунги стали жизненными девизами.
   На месяц нормальное общество прекратило существование. Другое общество, необычное, воцарилось на его месте. Все казалось неразумным, но не беспричинным.
   "Итак. — пишет Фрейд, — поскольку идеал «Я» соответствует сумме всех ограничений, которым, индивид должен подчиниться, возвращение от идеала к «Я», его примирение с «Я» для человека, который таким образом снова обретает удовлетворенность собой, должно быть равносильно чудесному празднику".
   Но, как гласит народная мудрость, все самое лучшее имеет конец. Тонус начинает падать. Разочарование бродит вокруг. Музыка смолкает. Мир возвращается в колею повторения, монотонной рутины. Берет верх идентификация со своей группой, профессией, семьей, классом. Сверх-"Я" отделяется от «Я». Оно восстанавливает свои дистанции и свою оппозицию. Оно снова начинает свою работу крота, подтачивающего удовольствие. Нищета депрессий распространяется, как эпидемия. Ее вирус вгрызается в толпу, разгоняет ее, рассеивает.
   "На смену экзальтации вскоре приходит депрессия, тем более ярко выраженная, чем более бурной была коллективная лихорадка, и эта депрессия неизбежно приводит к пробуждению индивидуальных инстинктов самозащиты и самосохранения".
   Все эти так называемые инстинкты поднимают голову и заставляют индивидов вернуться к порядку повседневности и скуки.
   Таким должно было быть объяснение цикла, которому подчинены естественные толпы. Они переходят от дионисийской экзальтации к аполлоническому спокойствию. Цикл повторяется с регулярностью морских приливов и отливов: сияющие дни, залитые солнцем, сменяются пасмурными днями с моросящим дождем, иллюстрирующими возвратно-поступательное движение коллективных настроений. Большим упущением с нашей стороны было бы, увлекшись той мощной аналогией, которую Фрейд провел с манией и меланхолией, не учесть одного элементарного факта. А именно, что временное прекращение действия правил, далее их переворачивание во время праздников, тех дней, когда нижестоящие оскорбляют вышестоящих, когда дети перестают слушаться родителей, а слуги своих хозяев, — весь этот беспорядок управляется порядком. Он следует предписанным правилам, вполне устоявшимся обычаям. Это повторяется с фиксированными интервалами, то есть в соответствии с требованиями сверх-"Я". Никто не сумел бы уклониться от него. Никто не помышляет о возможности спрятаться от этого, не подвергая себя риску серьезных санкций. Праздники обязательны, как и воскресный отдых.
   Ничто из этого не опровергает объяснения чередования периодов силы и слабости в борьбе между Эросом и Мимесисом. Более того, мы можем видеть, что некоторые общества поняли ее важность и решили превратить в метод то, что было стихийно.
   Можно рассмотреть другие объяснения феноменов, которые я вспоминал, придав им практическую значимость. Нужно попытаться проверить их наблюдениями, настолько многочисленными и разнообразными, насколько это возможно (экономическими, политическими и т. д.). Но важно признать, что психология толп способствовала прогрессу уже тем, что изобрела подобное объяснение. Кроме того, она может представить свойства толпы так, как их описали Ле Бон и Тард. Несмотря на возможные оговорки, мы имеем сейчас более логичный взгляд на этот вопрос, чем вначале.

Глава 7. КОНЕЦ ГИПНОЗА

    I
   Наше объяснение становится более ясным и емким. Оно позволяет уловить такие свойства толпы, как регулярность или изменения, паника или террор, как результирующая конфликта между двумя желаниями. Мы увидим в дальнейшем, что именно это объяснение в расширенном варианте многое объясняет в психологии вождей в целом и в деталях.
   Какая же, однако, роль приписывается гипнозу? До сих пор он слыл механизмом объединения людей в толпу. Мы уже знаем из первых глав, что он основан на непосредственной вакцинации гипнотизируемого мыслями и приказами гипнотизера. Гипнозу, обоснованному сомнительной теорией, но поддерживаемому признанным авторитетом практиков, приписывается могущественная способность воздействовать на кого бы то ни было, чтобы заставить делать все что угодно. Гипнотизм впечатлял настолько, что Мопассан, будучи свидетелем его воздействия, говорил о врачах-гипнотизерах:
   "Они играли с этим оружием нового Господа, с владычеством таинственной власти над человеческой душой, оказывающейся в рабстве. Они называли это магнетизмом, гипнотизмом, внушением… откуда мне знать? Я видел, как они забавлялись этой страшной силой как неблагоразумные дети. Горе нам. Горе человеку!"".
   Что бы он написал, если бы вернулся к нам пятьдесят лет спустя, когда все в нашей цивилизации подтверждает его тревоги? Он увидел бы, что в тот момент, когда гипноз начинает приносить большие результаты в практике, он становится бесполезным в психологии толп.
    II
   Родство между состоянием влюбленности и гипнозом бросается в глаза. То же подчинение гипнотизеру-соблазнителю, тот же отказ от всякого суждения, та же переоценка со стороны пациента. Пациент исполняет все, что ему приказывают сделать, сохраняя при этом впечатление, что он действует и думает сам, в то время как он подчиняется внушению. Ничего нет более естественного. Он ведет себя, как влюбленный, который впитывает в себя чувства, суждения, приказы любимого человека. Он отказывается от своих собственных суждений и чувств, чтобы соответствовать чувствам и суждениям другого. Ничего удивительного, если, кроме того, этот самый индивид находится в состоянии сна, сомнамбулизма. В самом деле, гипнотизер руководит его доступом к реальности и направляет его конкретный опыт. Он ничего не видит, ничего не чувствует. Ничего, кроме того, что идеал «Я», воплощенный в гипнотизере, ему приказывает видеть и чувствовать. Этот идеал «Я» становится единственным объектом его внимания. Волнующий объект, который просит смотреть ему прямо в глаза.
   Взгляд передает власть человека. Слово очаровывает, скрывает, лукавит для своей выгоды. Оно — слуга, а не хозяин. Взгляд обращается к личности, здесь и теперь, копается в ее сознании. Безмолвно он затрагивает "прежние и привычные чувства, желания и стремления". И это также "облик вождя, самый примитивный, полный угрозы и нестерпимый. как и позднее, смертный не сможет без опаски переносить облик божества. Моисей принужден был служить посредником между своим народом и Иеговой, так как его народ не мог выносить вида Бога; и когда он спускается с Синая, его лицо озаряется сиянием, потому что, как у посредников первобытных людей, какая-та часть Mana (лм.) остается на нем".
   Можно также индуцировать гипноз, прося испытуемого зафиксировать взгляд на блестящей точке или заставляя его слушать монотонный звук. Этот метод рассеивает сознательное внимание, отвлекает его от разнообразия внешнего мира и намерений гипнотизера. Он перемещает все мысли и эмоции на него, как ранее на родителей.
   "Именно так этими приемами гипнотизер пробуждает у субъекта часть его архаического наследия, которое уже проявилось в его отношении к родителям и особенно в представлении об отце: представлении о личности всемогущей и опасной, с которой можно было общаться пассивно или мазохистски, перед которой нужно было полностью отказаться от своей собственной воли и чей взгляд невозможно было встретить, не проявив непростительной отваги".
   Перед столькими объединенными силами, силой любовных чувств и идентификации с гипнотизером и пробуждающимся представлением об отце «Я» отступает. Все-таки оно не прекращает сопротивления и остается зрителем игры, в которой занято. Следовательно, оно стремится достигнуть одобрения сверх-"Я", разделяя его желания и восприятия. Насколько исключено любое действительное сексуальное отношение, настолько стремление к идеализации врача и к пассивному подчинению ему обостряется:
   "Гипнотическая зависимость, — заключает Фрейд, — состоит в полном любовном отступлении, в исключении любого сексуального удовлетворения, тогда как в состоянии влюбленности это удовлетворение вытесняется лишь на короткое время и всегда существует на заднем плане в виде возможной цели".
   Подобная зависимость аналогична медицинской, педагогической, религиозной и, конечно, политической зависимости. Эта обольщающая связь описана и Ле Боном. Теперь мы понимаем ее причины и знаем, что делает ее эффективной. Если аналогия верна, можно предположить, что во всех этих случаях предводителю запрещено вступать в сексуальные отношения со своими последователями, с людьми, на которых он хочет влиять.
   Если предположить, что он поддерживает подобные отношения или допускает их возможность, то его влияние уменьшится и престиж упадет. Это рассуждение подходит для учителей, священников, врачей и, очевидно, для политических вождей. Такова цена, которую они платят, когда используют свое превосходство, чтобы преобразовать любовное восхищение в эротическое завоевание. Истинный смысл пословицы "Никто не может быть героем для своего слуги", возможно, заключается в следующем: никто не может быть ни идеалом, ни руководителем для своего любовника.
    III
   Фрейд не прекращает накапливать аргументы, и хотя он уже приближается к концу своего предприятия и к концу своей жизни, он серьезнейшим образом продолжает объяснять, что он все более и более убеждается в том, что никогда, увы, не удастся раскрыть тайну гипноза. Он прав, когда видит в предшествующих гипотезах самое большее второй план науки, который лишь позволяет осмыслить явления гипноза менее мистическим образом. Гипноз лежит в основе любого воздействия человека на человека, будь то в психиатрии или в политике. И он приносит большую пользу, но при условии не применять его в корыстных целях. С психологической точки зрения гипноз, оставляя в стороне вопрос количества, идентичен толпе.
   Можно сказать, что он представляет собой отдельный фрагмент, поведение каждого индивида, составляющего толпу по отношению к вождю:
   "Гипноз по праву может быть обозначен как масса вдвоем; внушение можно было бы определить как убеждение, но лишь основанное не на восприятии, не на умственной работе, а на эротической связи".
   Теперь вообразим десять, сто, тысячу фрагментов одного " порядка, очень большое число связей, похожих на спицы одного колеса, которые соединяют с одной ступицей каждую точку обода. Таким образом, ситуация вдвоем множится с приходом в массу нового пополнения. Центральная фигура остается той же. Зато отношения между периферическими фигурами, между точками, к которым примыкают спицы социального колеса, меняются. Если мы перейдем от индивидуального гипноза к гипнозу коллективному, получим образ толпы, имеющей центральной фигурой вождя, который занимает позицию, идентичную позиции гипнотизера по отношению к своим пациентам.
   "Это множество, — с полным основанием говорил Тард, — по существу, всего лишь гигантское единоборство, и, как бы многочисленна ни была корпорация или толпа, она является неким подобием пары, где либо каждый подвергается внушению совокупности всех других, коллективного внушающего, включая господствующего предводителя, либо целая группа подвергается внушению с его стороны.
   Однако миметическое желание берет верх над первичным эротическим желанием и интенсифицируется. Каждый хочет походить на соседа и на собирательный образ. Все заканчивается взаимной идентификацией, как среди приверженцев одного культа и поклонников одной знаменитости. Копируя друг друга и их идола, они приобретают единообразный облик и манеру говорить, по которым узнают друг Друга между собой и которые позволяют классифицировать их в ту или иную социальную группу.
   Отныне легко понять психический строй толпы. По вертикали — любовный порыв каждого индивида к вождю. По горизонтали — множество людей, которые имеют один и тот же объект в качестве идеала «Я» и, следовательно, идентифицируются друг с другом. У них идентификация заменяет либидозные привязанности посредством регрессии. В толпе сексуальные отношения, даже замаскированные, отсутствуют, и их важность сведена к минимуму:
   "Любовные отношения, — пишет Фрейд, — остаются вне этих организаций (церковь и армия.). Даже в толпах, составленных из мужчин и женщин, сексуальные различия, не играют никакой роли".
   Такова картина, которую нам предлагает сплоченная толпа: все любят вождя, и каждый идентифицирует себя со своим соседом. Запомним эту ассимметрию распределения человеческих привязанностей. Каждое желание обнаруживает тяготение к одному из полюсов — Эрос к вождю, Мимесис к толпе. Вождь любит себя и любим, толпа любит и имитирует его вместо того, чтобы любить себя. Это общее явление. Единственное исключение — это католическая, то есть религиозная, толпа. Даже если христианин любит Христа и идентифицирует себя с другими христианами, Церковь требует от него намного больше. А именно, любить других христиан так, как их любил Христос. Но, отмечает Фрейд, здесь существует отклонение, которое "явно выходит за пределы конституции толпы". Картина, на которой мы остановились, достаточно верна, она отображает суть явления.
    IV
   В этой картине отсутствует гипноз, так как он стал бесполезной гипотезой. Даже если он останется обидной загадкой, отныне это загадка, которую можно обойти, объясняя Динамику масс. Его сменяет психоанализ. Он одновременно Дает необходимые представления и понятия. Мы больше не имеем дела с галлюцинацией, сомнамбулизмом, с вереницей грезящих наяву, с автоматическими умами в психологии толп. Мы теперь встречаемся с реалиями желания, с влюбленными и подражающими индивидами, собравшимися вокруг вождя. Играя по отношению к каждому из них роль совести, он провоцирует их регрессию к примитивному состоянию, например, к детству.
   Принцип бесконечного конфликта между Эросом и Мимесисом изложен очень точно. Недостаточно объяснен — с этим я согласен. Но изменения капитальны. Магический элемент, с готовностью культивировавшийся, исключен из психологии толп, так же, как и сила тяжести некогда устранила картезианские вихри из механики. На место гипноза приходят более вразумительные и легче наблюдаемые понятия. Эта наука благодаря Фрейду способствует прогрессу. Я употребляю это слово здесь с большой долей колебания, вплоть до того, что множество предыдущих работ и сочинений устарела. Демонстрируя свою неприязнь к идеям, которые противоречат разуму, он отклоняет их или свободно комбинирует с другими. Принимая к сведению описания Ле Бона и разборы Тарда, он опрокидывает существовавшее до сих пор представление о массах. Их иррациональность, то есть подчиняемость и странное безразличие к реальности, проникает по каналам символической мысли, "мысли слепой или же символической" (cogitatio caeca uel symbolica), о которой говорит Лейбниц.
   Это верно, но кто не видит, что отныне вопрос совсем в другом, нежели автоматическая мысль? Почти любовное почитание вождя, тот факт, что индивиды, составляющие толпу, идентифицируют себя благодаря ему — вот что выражает эта мысль. С этой точки зрения, он не кажется больше просто существующей данностью, каким-то придатком. Наоборот, он выступает важнейшим параметром толпы. Он в ней слывет подстрекателем, но в реальности сливается с ней. Теперь мы знаем, почему массы царят, но не правят.
   В психологии толп вождь — общий элемент, сверх-"Я" и социальное «Я» каждого, без которого люди не смогли бы обойтись и вокруг которого они объединяются. Она не говорит ничего другого, кроме того, что говорил Мао Цзе Дун: "В самом деле. всегда необходимо, чтобы были вожди".
   Конечно, выбирать между слабостью масс и силой вождя — то есть партии, церкви, армии и так далее — не значит выбирать между раем и адом, истиной и ложью. Это значит выбирать между двух зол, из которых ни одно не назовешь меньшим — чумой и холерой, потому что по отношению к свободе индивида любая масса иррациональна и любой вождь деспотичен. Но по здравому размышлению понятно, что это свойственно любому выбору. Выбирая то, что дает сила, одерживают победу над слабостью и обеспечивают выживание общества, к которому принадлежат. Эту философию разделяли все классики психологии толп, включая и Фрейда. Но, в отличие от других, он кладет в основу ее логичные гипотезы. Отсюда его упрек "авторам в том, что они не учитывают важности руководителя в психологии толп, тогда как выбор основного объекта наших исследований (в психоанализе) поставил нас в более выгодные условия".