Можаев Борис Андреевич. День без конца и без края

   - Я хочу вывести такой сорт пшеницы, чтобы он созревал и здесь, и в Вознесенском... Повсюду в Якутии.
   - Хорошее дело! Ну что ж, столкуемся.
   - Ваше дело толковать, мое дело выпивать, - сказал Аржакон, поднимая кружку.
   - На здоровье! - сказал хозяин.
   Контора опытной станции. За столом сидит Василий. Рядом на стульях Муся и Судейкин.
   - Как же так случилось, Сидор Иванович, что вы отобрали дом у Филата Одинцова? - спросил Василий.
   - Очень просто - экспроприация экспроприаторов, - ответил бойко Судейкин.
   - Какой же он экспроприатор, если у него не было батраков? - спросила Муся.
   - Все равно - жил на широкую ногу. То есть паразитически-буржуазный образ вел.
   - Он плотник... Середняк! Я проверяла! - крикнула Муся.
   - За счет кого же он паразитировал? - спросил Василий. - За счет вас?
   - Ну, это не обязательно, чтобы лично кто ему прислуживал. Он всех обирал.
   - Каким образом? - спросил Василий.
   - Больше всех наживался за счет продажи хлеба, - ответил Судейкин.
   - Чей же он хлеб продавал? - спросила Муся.
   - Свой.
   - Ну и вы свой продавали бы, - сказал Василий.
   - А у меня его сроду не было, - с гордостью ответил Судейкин.
   - Почему? Земля-то у вас по едокам была поделена.
   - Потому что у него скота много было, навозу то есть. Две лошади, две коровы да свинья с поросятами. Опять для наживы...
   - И вы бы развели скот. Что в том плохого? - спросил Василий.
   - А то, что я артель создавал, а он в сторону глядел.
   - Мало ли кто куда глядел. Это еще не основание для репрессии. И я бы вам советовал написать письмо в РИК, чтобы пересмотрели дело Филата Одинцова.
   - И не подумаю. И вам не советую связываться с его сыном. Это как же, оказывается, поддержка всяким элементам?
   - А вы читали статью товарища Сталина насчет головокружения от успехов? - спросил Василий.
   - Читал. Но я теперь не занимаюсь коллективизацией, значит, она меня не касается.
   - Правильно! - улыбнулся Василий. - А ты оборотистый!
   - Мы приехали сюда новые сорта пшеницы выращивать, а не заниматься глупостями! - вмешалась Муся.
   - Вот как! - Судейкин весь залился краской и встал. - Классовая борьба поважнее всех наших пшениц и овсов. Я свое дело сделал - предупредил вас. Поступайте как хотите. - Судейкин вышел.
   - Вот блоха-то на теле классовой борьбы, - усмехнулся Василий. - Ну, что будем делать?
   - Надо ехать на заимку. У меня на подходе несколько колосков олекминской пшеницы. Проведу опыление там, на месте... Чувствую - тут что-то интересное может завариться.
   - Ну, добро! Бери Марфу, Люсю, и Аржакон вас доставит. А я утрясу это дело в районе.
   Аржакон, Муся, Марфа и Люся подходят к заимке Пантелея. Хозяин с хозяйкой встречают их еще на дороге.
   - Проходите в избу! - приглашает Авдотья.
   - Нет, сегодня нам некогда, - говорит Муся. - Пантелей Филатович, для начала нам хватит восьмой части десятины. Вы нам отмерьте. А рассчитываться будем так: подсчитаем средний урожай на вашем поле, и сколько придется на осьмушку, заплатим по базарной цене. Согласны?
   - Дело, - ответил Пантелей. - Дак вы проходите на поле, а я сейчас принесу сажень и колья.
   Пшеничное поле. Четыре женщины, пригнувшись, начали свое нелегкое кропотливое дело. А в летнем северном небе ходят кругами острокрылые стрижи. Они резвятся и над затерянной в тайге заимкой, и над обрывистыми берегами широкой таежной реки.
   Василий едет по реке на катере, смотрит на далекие берега, на безоблачное белесоватое небо.
   Впереди показался город Якутск. Василий останавливает катер в затоне и говорит мотористу:
   - Ждите меня здесь. В случае необходимости справьтесь в райзо. Пока! Василий уходит.
   Райземотдел. Дверь с дощечкой "Заведующий райзо". Василий подходит к двери.
   В кабинете встречает его пожилой человек, сдержанно-учтивый, в легком шевиотовом костюмчике.
   - Здравствуйте, Василий Никанорович! - протягивает из-за стола руку заведующий. - Прошу присаживаться.
   Василий, поздоровавшись, сел.
   - Что там у вас за конфликт? - спросил заведующий. - Говорят, что вы начали кампанию за возвращение кулаков?
   - А-а... Судейкин натрепал.
   - Не знаю, кто натрепал. Но мне из райисполкома звонили и предупредили, чтобы вы занимались своим делом.
   - Кто там звонил?
   - Ну, фамилии я не спрашивал.
   - Даже не спрося фамилии, вы уже решили: кто звонит оттуда, тот и прав?
   - Я не хочу заниматься посторонними делами и вам не советую. У нас и своих хватает.
   - Если человека незаслуженно, незаконно наказали? Неужели это вас не касается? Вы что, ничего не слыхали о перегибах?
   - Есть люди, которых специально уполномочили разбирать эти перегибы. Вы-то чего волнуетесь?
   - А я волнуюсь потому, что в наших учреждениях у некоторых своя рубашка ближе к телу. Своя хата у них с краю... А между тем партийный билет носят в нагрудном кармане.
   - Это намек?
   - Вы догадливы.
   - А вы невыдержанный молодой человек. Мне еще сообщили, что вы вступили в сделку с кулацким элементом. И на его заимке чуть ли не опытное поле открыли?!
   - Это клевета! На заимке Одинцова скороспелая пшеница, нужная нам позарез.
   - Заведите себе такую же.
   - Вот этим мы и занимаемся.
   - На кулацкой заимке? - усмехнулся заведующий.
   - Где угодно. И у самого господа бога смогли бы подзаняться, будь у него опытное поле.
   - Ну что же, ваше дело - ваш ответ. А вы, между прочим, читали последнюю статью товарища Лясоты "Революция в ботанике"?
   - Читал эту галиматью! - ответил Василий.
   - Вон вы как! Товарищ Лясота правильно говорит - старые методы селекции не для нас. Черепашьи методы! А то еще и раковые! Назад пятитесь, к богу.
   - Нам некогда играть вперегонки.
   - Вот-вот... Товарищ Лясота так и говорит - в застойные болота превратились опытные станции. Надо заниматься передовыми методами земледелия. Продукцию выдавать на-гора! Пример показывать для колхозов. Продукцией! А вы по заимкам шляетесь.
   - За свои дела мы умеем держать ответ, - сказал Василий.
   - Желаю удачи.
   Василий вышел.
   - Мария Ивановна, а почему вы на делянах оставили несколько колосков под бумажными колпачками? - спросила Люся.
   Они идут по деляне с ячменем, где когда-то проводили опыление. Мария Ивановна срывает эти редкие колоски под белыми колпачками.
   - А это чтобы проверить, как чисто мы сработали. Если в колоске зерен нет, значит, мы удалили все пыльники и он не самоопылился. Вот видишь, Муся подает ей колосок из-под колпачка, - он совсем пустой, мягкий... Потрогай.
   Люся взяла колосок, помяла.
   - Как интересно!
   Снизу, от пристани, поднимался Василий. Муся, заметив его, быстро пошла навстречу.
   - Ну, что стряслось? Зачем вызывали? - спросила она.
   - Судейкин накляузничал...
   - Насчет Пантелея?
   - Да.
   - Ну и что? Запретили?
   - Отстоял...
   - Спасибо, милый! - Она целует его. - Значит, можно продолжать на заимке?
   - Продолжай, - говорит он весело.
   Серп режет пшеницу. Ловкие женские руки крутят свясло, вяжут снопы. Вот уже целый крестец, второй, третий.
   Укладывают снопы Муся, Авдотья, Марфа, Люся...
   Мы видим, как летят эти снопы на телегу... Воз растет до поднебесья. Его утягивают деревом.
   Поскрипывая, телега катится по травянистой дороге. Пантелей идет сбоку.
   И вот уже цепы мелькают в воздухе... Летит зерно во все стороны. На току лежат снопы...
   Лопата подкидывает зерно высоко-высоко, оно опускается на землю медленно, и так же медленно отлетает от него полова. Ворох золотистого зерна все растет и растет...
   - Цены ему нет! Оно дороже золота, - говорит Муся.
   Они стоят все вшестером возле этого вороха, и каждый берет на ладонь и разглядывает зерно, будто бы оно и впрямь чудо.
   - Мы из него вырастим такой сорт, которому никакой холод нипочем. По всей Якутии пойдет, - говорит Муся. - Вы его берегите как зеницу ока, Пантелей Филатыч. Вы его в отдельный сусек ссыпьте.
   - Об чем беспокоитесь? Все будет как надо.
   - А по морозу, как только первопуток установится, мы приедем за зерном.
   - Приезжайте, милости просим.
   Василий мастерит детишкам тележку, прилаживает плетеный короб на четыре деревянных колеса.
   - Вот сейчас наладим телегу, сядем и поедем.
   - А куда мы поедем? - спрашивает Володя.
   - Далеко... На Северный полюс.
   - Это там, где мама работает? - спрашивает Наташа.
   - Ну, мама работает чуть поближе, - отвечает отец.
   - А почему же тогда она домой не приходит?
   - Она приходит, когда вы спите.
   - А когда же она уходит? - спрашивает Володя.
   - И уходит, когда вы еще спите.
   - Значит, мама наша не спит, - решил Володя.
   Чапурин и Аржакон вносят в коридор охапки снопиков из ячменя и овса и проносят их мимо Василия в лабораторию. За ними появляется Муся, в фартуке у нее пшеничные колоски. Она остановилась:
   - Вась, погляди! Вот и все, что я смогла собрать на наших делянках, показывает она колоски Василию.
   - Это олекминский сорт?
   - Все тут. И вировские, и олекминские. Все питомники забраковала - не созрели. Вот и вся элита.
   - Зато у Пантелея много.
   - Да, на Пантелееву пшеницу вся надежда.
   - Мама, ты больше не уйдешь от нас? - спрашивает Володя.
   - Милый мой! - она поцеловала его. - Вот подойдет зима, еще надоем тебе.
   - Мария Ивановна, а можно мне и на будущий год прийти? - спрашивает Люся, стоявшая за ее спиной.
   - Конечно, дорогая, если тебе интересно.
   - Мне очень, очень интересно! Я поступлю обязательно в институт. Вот только школу окончу.
   - Спасибо тебе за старание! Зимой учись как следует.
   Зима. Сквозь окно селекционной лаборатории видно, как летят белые снежинки. Муся и Марфа сидят, сортируют семена, пересчитывают, ссыпают в бумажные пакетики. Теперь на стенах развешаны апробационные снопики, на полках колоски.
   Входит Чапурин.
   - Лошадь запряжена... Поедем, что лича?
   Чапурин и Муся подъезжают на дровнях к заимке Пантелея. Вот и поля, теперь опустевшие, сарай, овины хлебные. А вот и дом. Но странно - не лают собаки, не видать ни хозяина, ни хозяйки. На крыльцо вышел ветхий мужичонко с ведрами, в нагольном полушубке и валенках.
   - Вам кого? - спросил он Мусю.
   - А где Пантелей Филатович?
   - Хозяин что ли?
   - Да.
   - Ен теперь далеко.
   - Куда он уехал?
   - Туда, куда повезли. А куда повезли, одному богу известно. Да вы иль не слыхали? - удивился он наконец. - Его же выслали. Здесь теперь живет бригада лесорубов.
   - А где Авдотья с детьми?
   - В амбаре.
   - Там же холодно?
   - Они "буржуйку" приспособили. Привыкнут!
   Муся быстро пошла к амбару. Здесь и в самом деле из крыши торчала труба, из которой густо валил дым. Она постучала. Открыла ей Авдотья и, как увидела ее, закрылась углом платка и заголосила. Муся обняла ее за плечи.
   - Как же это случилось-то?
   От "буржуйки" поглядывали мальчишки, одетые в пиджаки и валенки. Авдотья откашлялась, утихла, открыла заплаканное лицо.
   - Вечером приехали на двух подводах. Скотину увезли и его посадили... А потом уж этих вот, лесорубов, привезли, а нас в анбар переселили...
   Авдотья прошла к сусеку.
   - Зерно-то ваше в сохранности. Пока не добрались до зерна-то. Забирайте...
   - Спасибо! И вот что, Авдотья, собирайся! Детей собирай, и поедем с нами.
   - Да куда же мне ехать? - заплакала опять Авдотья. - Кому я нужна?
   - Мы вас проведем рабочей. И комнату вам дадим.
   - Спасибо вам, кормилица! Матушка-заступница... - завопила Авдотья и повалилась перед Мусей на колени. - Всю жизнь за тебя бога молить буду.
   Глядя на мать, горько заплакали дети.
   - Что вы? Что вы? Встаньте! Разве так можно? - говорила Муся, пытаясь поднять Авдотью.
   - Чапурин, собирайте детей! - приказала Муся.
   Авдотья мигом встала.
   - Да вы уж не обессудьте. Я сама быстренько соберусь. А вы зерно-то, зерно грузите в мешки. Там вон и мешки приготовлены.
   Чапурин взял мешок, развернул его, пощупал и сказал:
   - Добрый мешок... Травяной! Начнем, что лича!
   Муся с Авдотьей стали держать мешок, а Чапурин насыпать зерно.
   Подвода с Мусей, Авдотьей с детьми и Чапуриным подъезжает к станции.
   - Сгружай пшеницу, - говорит Муся Чапурину и решительно идет в дверь.
   Комната Судейкина. По стенам развешаны осовиахимовские плакаты: разрезы винтовки и противогаза, окопы полного профиля, с красноармейцами, ползущие по-пластунски стрелки и прочее. Судейкин сидит за столом, подбрасывает костяшки на счетах.
   Входит Муся.
   - Сидор Иванович, мы приняли новую рабочую. Квартиры пока у нас нет. Придется размещать в вашем кабинете.
   - То есть как в моем кабинете? А мне куда?
   - Переселяйтесь к директору. Зимой вам будет веселее.
   - А кого мы приняли? Что за рабочая?
   - Авдотья Одинцова.
   - Ту самую, с заимки?
   - Да.
   - А вы знаете, что их раскулачили?
   - А это меня не интересует. Приказ директора... Прошу выполнять.
   - Ну ладно, поглядим! - Судейкин уходит.
   Муся начинает снимать со стены плакаты.
   В селекционной лаборатории женщины перебирают семена. Перед каждой на столе небольшая кучка, которая постепенно истаивает...
   Муся засевает семена в плошки. В иных плошках уже крупные зеленя.
   Мерзлое окно оттаивает, оплывает. В окно стучатся первые капли дождя. На поле Чапурин пашет на паре лошадей двухлемешным плугом.
   Аржакон погоняет лошадь с сеялкой. Муся стоит на запятках сеялки.
   И вот уже комбайн плывет. Комбайнер в очках, незнакомый нам. А подручным сидит Аржакон; он дергает за веревку копнителя. Параллельно с комбайном идет грузовик - принимает зерно.
   Грузовик отходит от комбайна и катит по пыльной полевой дороге.
   Он подъезжает к пакгаузу возле реки; здесь грузчики насыпают мешки. На каждом мешке крупное табло: "Госсортиспытание" и чуть ниже, крупно: "Якутянка-241". Мешки несут на катер. Здесь Муся что-то говорит приемщику и расписывается в накладных. Приемщик тоже подписывается.
   На очередной машине подъезжает Василий, подходит к Мусе, спрашивает:
   - Нагрузились?
   - Да, - отвечает счастливая Муся.
   - Ну, поздравляю! С первым рейсом нашей "Якутянки", - Василий жмет ей крепко руку.
   - Разрешите и мне присоединиться, - жмет руку Мусе приемщик. - Ваша "Якутянка" далеко пойдет.
   - Не знаю, как "Якутянка", а вот автор ее далеко поедет... Это уж точно! - Василий вынимает из папки отпускной билет и подает Мусе.
   Муся читает, сначала не понимая:
   - Отпускной билет... - И взрывается от радости: - В Москву едем? На восемь месяцев! Вася, милый!
   И она, забывшись, целует его при всех.
   Опытная станция. Длинный северный день клонится к концу. Еще в кровавом отсвете заходящего солнца полыхает закат, еще в синей дымке хорошо просматриваются восточные дали, а природа уже спит: затихла до зеркального блеска река, не видно птиц в воздухе, бормочут спросонья куры на поветях, тяжко вздыхают жующие сено лошади, спят на подушках дети - Володя и Наташа, и где-то далеко на лесной опушке монотонно и протяжно кричит полярная совка-сплюшка:
   - Сплю-у-у... Сплю-у... Сплю-у-у...
   Василий и Муся сидят в селекционной лаборатории. На столах целые вороха отборного зерна. И они утомились: Василий курит, Муся сидит, устало опустив руки.
   - На сегодня хватит, - говорит Василий. - Спать пора. Завтра с рассветом в путь.
   - Да, пора, - отзывается Муся...
   Они шли от реки. Их было трое: один в военной форме с пистолетом, второй в сапогах, черном плаще и широкой кепке, третьим был Судейкин. Они подошли уверенно к дверям Силантьевых и постучали.
   - Кто там? - отозвался Василий.
   - Василий Никанорович, откройте! - сказал Судейкин. - К вам уполномоченные.
   Василий открыл дверь и те вошли, оттеснив его плечом.
   - Спокойно! - сказал человек в кепке. - Мы из Якутска.
   Он показал Василию удостоверение и ордер на арест, потом коротко приказал:
   - Собирайтесь!
   Муся, еще толком не поняв, в чем дело, спросила:
   - Куда?
   - Вас это не касается, - ответил тот, в кепке.
   Между тем он и лейтенант стали тщательно осматривать комнату. Но здесь, ничего, кроме кроватей, да шкафа, да спящих детей не было.
   - Где ваши бумаги? - спросил старший, что был в кепке.
   - Какие бумаги?
   - Ну, записи, книги, тетради.
   - Все в лабораториях, - услужливо сказал Судейкин.
   - А вы помолчите, - оборвал его старший.
   - Есть! - вытянулся Судейкин.
   - Попрошу в лабораторию!
   Василий, все трое пришедших и последней Муся вошли в лабораторию Василия.
   - Это ваши записки? - указал старший в черном плаще и кепке на стопку папок, тетрадей и черновых записок.
   - Да, - сказал Василий.
   - Забери! - коротко кивнул лейтенанту старший.
   Тот моментально сложил все в большую кожаную сумку. Человек в кепке деловито осмотрел содержание стола, прошелся глазами по стенам, оглядел полы.
   - Вы, может быть, ответите мне, что это значит? - опять спросила Муся.
   - Ваш муж обвиняется в антисоветской деятельности, - холодно ответил человек в кепке.
   - В чем она заключается? - спросил Василий.
   Тот даже не обернулся к нему.
   - Он еще удивляется! - сказал Судейкин. - То кулаков покрывал... То кампанию всеобщей коллективизации дискредитировал...
   - А вы помолчите! - оборвал его старший, и - Василию: - Пошли!
   Они двинулись к выходу. Муся преградила дорогу Василию, глядела на него скорбно и потерянно.
   - Не волнуйся, - произнес Василий. - Это какое-то недоразумение. Я скоро вернусь.
   - Прощай, Вася! - она поцеловала его и сказала спокойно: - Вещи необходимые пришлю.
   - Прощай, Муся!
   - Я буду ждать тебя.
   Все четверо вышли. Муся осталась недвижной и глядела куда-то в угол.
   Муся сидит одна-одинешенька на пустынном речном берегу. Уже высоко поднялось солнце, стремительно проносятся над речной гладью береговушки, топают на пристани проснувшиеся пассажиры, поскрипывают сходни под тяжелыми сапогами грузчиков, а она не шелохнется, будто спит. Смотрит в туманную речную даль, где скользит еле различимая черная точка, похожая на такую же шуструю береговушку. Но эта черная точка заметно приближается, вырастает и обретает знакомые очертания станционного катера. Сидит за рулем один Судейкин. Василия нет.
   Муся встала, спустилась по берегу к самому урезу воды. Судейкин вырулил на песчаную отмель, лихо выпрыгнул из катера, даже не поздоровавшись с Мусей, словно ее и не было здесь. На лице его играла злорадная усмешка.
   - Где Василий? - сухо спросила Муся.
   - Ваш муж отстранен от должности. Его попросили задержаться... до выяснения обстоятельств.
   - Это какое-то недоразумение, - машинально повторила Муся давешнюю фразу Василия.
   - Недоразумение то, что вы руководили станцией. А я переживал.
   - Ну что ж, зато теперь вы довольны, - сказала Муся.
   - Пока еще нет. Вот когда я вас отсюда вытряхну, тогда успокоюсь. - Он повернулся уходить и через плечо бросил: - Почвенную лабораторию сегодня же освободить. В ней будет мой кабинет. Вам подготовить дела к сдаче, - и ушел.
   Утро. Проснулись дети: Володя, черноголовый мальчик, в трусиках и в майке делает зарядку, Наташа все еще лежит в своей кровати, закинув руки за голову, смотрит в потолок. А мать, безучастная ко всему, сидит за столом все в той же одежде, в которой была возле реки, смотрит долгим невидящим взглядом куда-то в окно - по всему видно, что она и в руки ничего не брала.
   - Мама, а где папа? - спрашивает Володя.
   - Папа заболел. Его увезли в Якутск.
   - В больницу? - удивляется Наташа, приподняв голову.
   - Да, в больницу.
   Володя перестал делать свою гимнастику, спрашивает тревожно:
   - Мама, что-нибудь серьезное?
   - Пока еще трудно сказать, - отвечает, помедлив, Муся. - А вам придется в Москву ехать, к бабушке.
   - Ой, в Москву! - закричала Наташа, вставая с кровати. - Да здравствует Москва! Ура-а!
   - Значит, бабушка ждет нас? - спрашивает Володя.
   - Конечно. Она письмо прислала.
   - Мама, а наша бабушка старенькая? - Наташа подходит к матери, обнимает ее за плечи, старается заглянуть в лицо, расшевелить ее или насмешить. Она, поди, чепец носит, как в книжках?
   - Она всегда по моде одевалась, - ответила мать, грустно улыбаясь.
   - В школе говорят, что пароход пристает прямо к лесному берегу. Можно брусники набрать, пока он стоит, - сказал Володя.
   - Ой, мы наберем брусники для бабушки! - обрадовалась Наташа.
   - Вот и молодцы, - сказала мать.
   - А как же папа? - спросил Володя.
   - Я тут погляжу за ним. Поправится он - тогда и мы приедем в Москву. А за вами тетя Ирина прилетит. Ей телеграмму дали.
   Муся в лаборатории упаковывает зерно в пакетики, надписывает их, складывает в стопки.
   - Марфа, это вот образцы "урожайной". А здесь "магницкий овес".
   - Я боюсь перепутать... У меня голова дырявая, - говорит Марфа.
   - Я все записала... И в каталогах все есть...
   - Вы уж погодили бы до приезда новенькой, - говорит Марфа.
   - Это от меня теперь не зависит.
   Открывается дверь, входит старшая сестра Марии Ивановны, Ирина. Это строгая располневшая женщина в сером дорожном костюме и в шляпе. Светлый плащ висит на согнутой руке.
   - Муся, что случилось? - спросила от порога.
   - Ирина, милая! - Мария Ивановна кинулась к ней на шею и разрыдалась, не стыдясь своих слез.
   Муся с Ириной собирают детские вещи, упаковывают чемоданы. Детей нет. Ирина, заперев последний чемодан, присела на стул и сказала решительно:
   - Ты как хочешь меня ругай, но я тебе прямо скажу - во многом ты сама виновата.
   - В чем же? - спрашивает Муся.
   - Да хотя бы в этой истории с кулацкой заимкой!
   - Какая же она кулацкая?
   - Ну не будем придираться к словам. Ладно, я еще понимаю тебя, когда ты проводила там опыление пшеницы. Ну, дело требовало... Но забирать с собой на станцию Авдотью?.. Это уж слишком!
   - А бросить людей, которые помогли тебе... На произвол судьбы! Это не слишком?
   - Но пойми же наконец, под какой удар ты ставила Василия! Станцию! Все свои опыты! У тебя же не частная лавочка, а государственное заведение! С этим считаться надо.
   - С этим я считаюсь, - сухо сказала Муся.
   - Нет! Желание быть доброй у тебя сильнее чувства служебного долга. Но мы ученые. Во имя науки мы не имеем права рисковать собой и своим делом ради отвлеченных филантропических идей. Неужели тебя папина судьба ничему не научила?
   - Папу ты оставь в покое... И науку тоже. А насчет отвлеченных филантропических идей я тебе вот что скажу. Грош цена той науке, которая слепа и глуха к человеческим страданиям. Если мы работаем не для собственного благополучия, а для блага людей, то как же мы смеем проходить мимо той же Авдотьи, не протянув ей руку помощи?
   - Ну, Авдотья еще не весь народ...
   - Понятно... Проще служить отвлеченному народу, чем возиться с этими Авдотьями...
   - Мы говорим на разных языках.
   - Пожалуй...
   Вознесенская пристань. Пароход готов отчаливать - раздался гудок. Муся чинно прощается с Ириной.
   - Поезжай в Тимирязевку: Вольнова попроси. Может, он поможет. Все-таки у него вес, - говорит Ирина.
   - Да, да, - машинально произносит Муся, потом целует детей.
   - До свидания, мои милые... До свидания!
   - Мама, а у тебя слезка на щеке, - говорит Наташа.
   - Да что ты? Это водой с реки брызнула капелька...
   - Мам, приезжайте и вы... Забирай папу с собой. Там он скорее поправится, - говорит Володя.
   - Приедем, приедем! Целуйте бабушку.
   Опять гудок. Пассажиры ушли на пароход. Поднят трап, и Муся долго машет отходящему пароходу.
   Потом медленно поднимается в гору, идет по полю. А поле зреющей высокой пшеницы все ширится и ширится до самого горизонта. И нет больше ни тайги, ни реки, ни строений, ни дымков... Бескрайнее поле, желтое поле, бегут по нему размеренные волны, да вьется узкая дорога, да человек идет. Да песня в небе льется, грустная, с хрипотцой, будто усталый женский голос поет:
   Средь высоких хлебов затерялося
   Небогатое наше село,
   Горе горькое по свету шлялося
   И на нас невзначай набрело.
   Муся выключает радиоприемник, из которого и разливалась песня. Стало тихо. Она бесцельно прошлась по опустевшей теперь комнате, оправила одеяла на детских кроватках и вышла в коридор.
   Здесь она почти столкнулась с молодой женщиной, которая шла с Судейкиным.
   - Мария Ивановна! - окликнула ее женщина.
   Муся узнала ее, улыбнулась.
   - Здравствуйте, Люсенька!
   - Здравствуйте! - Люся подошла к ней, уткнулась в плечо и вдруг всхлипнула не то от радости, не то от горя. Но быстро оправилась и сказала Судейкину:
   - Сидор Иванович, оставьте нас.
   Судейкин ушел.
   - Пройдем в лабораторию, - приглашает ее Мария Ивановна. - Значит, вы и есть тот человек, которому я должна сдать дела? Ну что ж, я очень рада.
   - Мария Ивановна, я должна вам сказать... - начала в лаборатории Люся. - Я должна извиниться перед вами... Я глубоко виновата...
   - В чем?
   - Я только здесь узнала обо всем... Я бы никогда не посмела подменять вас... Я ехала сюда с радостью, думала работать с вами...
   - К сожалению, не всегда получается так, как мы хотим.
   - Нет, я не могу от вас принимать дела...
   - Да вы успокойтесь... Почему же?
   - Потому что я не хочу работать вместе с этим подлецом. Мне уже здесь рассказали, что этот Судейкин оклеветал Василия Никаноровича. Как же мне работать вместе с таким?.. Я откажусь.
   - Я понимаю тебя. - Муся взяла ее за руку. - Милая девочка, в твою пору я бы, наверное, так же поступила. Но мы с тобой для отечества стараемся, а наше отечество не из одних Судейкиных состоит. Работай не с Судейкиным, а с Марфой, с Аржаконом, с Чапуриным... Работай со всеми этими семенами... Мы вместе начинали... Я не могу, ты обязана продолжать. Разве мы для Судейкина выращивали все это? - Она указала на столы, на полки, заваленные снопиками, да семенами, да мешочками, да стопками исписанных тетрадей и журналов. - Так что принимай!