Страница:
А мы по-прежнему гордимся: наши пушки могли стрелять дальше всех! Это, конечно, хорошо, да только интереснее другой вопрос: как часто они попадали туда, куда надо? Мы гордимся – наш танк Т-34 был самым подвижным на поле боя! Это хорошо, да есть вопрос: а он часто знал, куда двигаться и куда он двигается?
Основатель немецких танковых войск Х. Гудериан в своих «Воспоминаниях солдата» писал о 1933—1935 гг.:
Заботились немцы не только о, так сказать, деловом оснащении своих солдат, но и о моральном, причем, без партполитбесед. Скажем, о каждом случае геройства, о наградах, о присвоении званий сведения посылались не в какие-то армейские газеты, а в газеты в города на родину героя, чтобы его родные и друзья им гордились. А такой контроль тех, за кого солдат воюет, значил много. Помимо орденов были значки, которыми отмечались менее значительные подвиги, скажем, участие в атаке. В нашей армии офицеры имели специальные продовольственные пайки, полковники – личных поваров,[24] генералы возили с собой спальные гарнитуры и даже жен. В немецких дивизиях не только офицеры, но и генералы ели из одного и того же солдатского котла. И это тоже делало немцев сильней.
«Штурмовой знак»
Упомянутый Манштейн в своих мемуарах даже пожаловался на такой демократизм, правда, вскользь. Описывая быт штаба командующего группой армий Рундштедта, он сетует:
Э. Манштейн в штабе
Если подытожить сказанное, то можно утверждать, что немецкое командование было гораздо ближе к тому, кто делает победу – к солдату, к бою. Это звучит странно, но это, похоже, так. Причем идеология играла, и это точно, второстепенное значение. На первом месте была тактика, военный профессионализм – понимание, что без сильного солдата бесполезен любой талантливый генерал. Без выигранного боя бесполезен стратег. Мы за непонимание этого платили кровью.
Сделали ли мы на опыте той войны какие-либо выводы для себя в этом вопросе? Глядя на сегодняшнюю армию, можно сказать твердо – никаких!
Это было
Немецкий подход
Основатель немецких танковых войск Х. Гудериан в своих «Воспоминаниях солдата» писал о 1933—1935 гг.:
«Много времени потребовалось также и на то, чтобы наладить производство радиоаппаратуры и оптики для танков. Однако я не раскаивался, что в тот период твердо настаивал на выполнении своих требований: танки должны обеспечивать хорошее наблюдение и быть удобными для управления. Что касается управления танком, то мы в этом отношении всегда превосходили своих противников; ряд имевшихся не очень существенных недостатков мы смогли исправить в дальнейшем».Немцы абсолютно ясно представляли себе, что такое единоначалие и чем оно достигается. Э. Манштейн об единоначалии немецкой армии написал так: «Самостоятельность, не предоставлявшаяся в такой степени командирам никакой другой армии – вплоть до младших командиров и отдельных солдат пехоты, – вот в чем состоял секрет успеха».
Заботились немцы не только о, так сказать, деловом оснащении своих солдат, но и о моральном, причем, без партполитбесед. Скажем, о каждом случае геройства, о наградах, о присвоении званий сведения посылались не в какие-то армейские газеты, а в газеты в города на родину героя, чтобы его родные и друзья им гордились. А такой контроль тех, за кого солдат воюет, значил много. Помимо орденов были значки, которыми отмечались менее значительные подвиги, скажем, участие в атаке. В нашей армии офицеры имели специальные продовольственные пайки, полковники – личных поваров,[24] генералы возили с собой спальные гарнитуры и даже жен. В немецких дивизиях не только офицеры, но и генералы ели из одного и того же солдатского котла. И это тоже делало немцев сильней.
Упомянутый Манштейн в своих мемуарах даже пожаловался на такой демократизм, правда, вскользь. Описывая быт штаба командующего группой армий Рундштедта, он сетует:
«…наш комендант штаба, хотя он и служил раньше в мюнхенской пивной „Левенброй“, не проявлял стремления избаловать нас. Естественно, что мы, как и все солдаты, получали армейское снабжение. По поводу солдатского супа из полевой кухни ничего плохого нельзя было сказать. Но то, что мы изо дня в день на ужин получали только солдатский хлеб и жесткую копченую колбасу, жевать которую старшим из нас было довольно трудно, вероятно, не было абсолютно необходимо».
Если подытожить сказанное, то можно утверждать, что немецкое командование было гораздо ближе к тому, кто делает победу – к солдату, к бою. Это звучит странно, но это, похоже, так. Причем идеология играла, и это точно, второстепенное значение. На первом месте была тактика, военный профессионализм – понимание, что без сильного солдата бесполезен любой талантливый генерал. Без выигранного боя бесполезен стратег. Мы за непонимание этого платили кровью.
Сделали ли мы на опыте той войны какие-либо выводы для себя в этом вопросе? Глядя на сегодняшнюю армию, можно сказать твердо – никаких!
Это было
После выхода этой статьи получил короткое письмо Игоря Климцова следующего содержания:
В общем, я хотел бы уточнить поподробнее (зная, что Ю. И. Мухин – технарь) – каким образом немцы эвакуировали в тыл Прохоровского поля 400 своих подбитых танков за одну ночь, ну даже пускай не 400, а хотя бы 100. Интересно: вот битва закончилась, и кому, в конце концов, эта территория – по сути, кладбище металлолома – отошла, если немцы за ночь эвакуировали свои подбитые танки. А это – согласитесь – достаточно трудоемкая операция, тем более в боевой обстановке (ну, пускай основное сражение уже кончилось). И на следующий день (или через сколько – не знаю) приезжает Жуков и хочет (при первом осмотре) отдать Ротмистрова под суд? Буксировать «Тигр» или «Фердинанд» по чернозему в глубокий тыл, да к тому же наверняка юзом или на железном листе – не знаю – требует больших усилий. В общем, хотелось бы вкратце знать техническую сторону этой операции, хотя я сомневаюсь, что она была возможна, а если и была, то в единичных случаях при благоприятной обстановке и когда повреждения незначительные.
Должен посетовать, что, к сожалению, масса военных специалистов той войны не написала мемуаров, и опыт войны остался неизвестен широкому кругу, в том числе и мне. Ни разу не встретил мемуаров интендантов, артснабженцев, авиа– и танковых инженеров, военных медиков, химиков или военнослужащих трофейных команд. Поэтому должен ответить Вам о ремонте танков чуть ли не с помощью только собственной инженерной интуиции.
Тут два вопроса – собственно ремонт танка и доставка его с поля боя к месту ремонта.
Смысл ремонта понятен. В танке 50 % веса – это броня. Немцы броневые листы обрезали в шип и сваривали очень длинным швом – очень прочно. Поэтому требовался достаточно сильный взрыв, чтобы корпус танка покоробило так, чтобы на него нельзя было снова смонтировать остальные механизмы и оружие. И если ремонтировать танки на поле боя, а не возить новые из Германии, то в самом худшем случае вес перевезенных к фронту запчастей будет вдвое легче нового танка и стоимость их будет вдвое дешевле.
Но в реальном бою при боевом повреждении танка редко выходило из строя сразу много механизмов. Скажем, попадание снаряда в ходовую часть могло разрушить ленту гусеницы или катки (ленивец, звездочку – детали, которые натягивают гусеницу и крутят ее). Все это весит 100—200 кг, меняется максимум за пару часов, и эти запчасти, кстати, перевозились на броне немецких танков, усиливая ее и защищенность экипажа в бою.
Вот повреждение, которое описал мой преподаватель тактики Н. И. Бывшев. В его Т-34 (он был наводчиком орудия) попала «болванка» в лобовую броню. Болванка выбила шаровую установку пулемета и вместе с нею пролетела через боевое отделение и, пробив перегородку, застряла в двигателе. По пути разорвала стрелка-радиста и оторвала ногу заряжающему.
Что в танке нужно было заменить, кроме двух членов экипажа, после такого тяжелого повреждения? Двигатель, шаровую установку и заварить переборку между боевым и силовым отделениями. Три слесаря с подъемным краном на двигатель, пару слесарей на лобовую броню, электрик – восстановить электропроводку, тонну запчастей и вряд ли более 8 часов на работу.
Поэтому немцы бросали танки на поле боя только в исключительных случаях, во всех остальных делали все, чтобы танк отремонтировать. Артиллерийским огнем или авиацией отгоняли наши войска от своих подбитых танков, вытаскивали их и восстанавливали, причем, очень быстро. Кстати, буксируется танк не юзом и не на листе, а как и обычная машина – на гусеницах или, в крайнем случае, на катках. При попадании в корпус танка и даже при пожаре ходовая часть его остается целой.
Образцом добросовестности в написании мемуаров, на мой взгляд, является дважды Герой Советского Союза В. С. Архипов – командир танковой бригады в ту войну. Оцените два коротеньких эпизода из его воспоминаний о боях под Тернополем в апреле 1944 г. (выделено мною, – Ю.М.):
«Ситуация создалась острая, мы оставили Ходачкув-Вельке, танки батальона Мазурина отошли ко второй позиции, к батальону Погребного, однако противник даже не попытался развить успех. 9-я немецкая танковая дивизия СС, войдя в село, встала на его восточной окраине. Выдохлась. Это ясно и по беглому взгляду на поле боя. Все просматриваемое с наблюдательного пункта пространство было заставлено подбитыми и сгоревшими вражескими коробками – танками и бронетранспортерами…
А часов в десять вечера фашисты открыли сильный артиллерийско-минометный огонь – прицельный, нечто среднее между артналетом и артподготовкой. Готовят ночную атаку? Но какими силами? Предположим, из каждых четырех подбитых танков три машины они к утру введут снова в строй (это дело обычное). Но для ремонта нужно время, хотя бы одна ночь».
В. С. Архипов – единственный из наших мемуаристов, кто потрудился хотя бы вскользь подтвердить примерно такие же данные Х. Гудериана о количестве и скорости ремонта немецких танков Вермахтом в ту войну. Остальным нашим генералам это неинтересно.
Для быстрого ремонта в каждом немецком танковом полку была (судя по всему хорошо оснащенная) ремонтная рота, в отдельных танковых батальонах – ремонтные взводы. Так, скажем, техническая часть 502-го батальона танков «Тигр», имевшего по штату около 40 танков, за два года вернула в строй 102 подбитых «Тигра».
Немецкая ремонтно-эвакуационная машина на базе танка T-V «Пантера»
Танк КВ-2, застрявший на переправе и брошенный нашими войсками в 1941 г.
Танк КВ-1, сломанный и оставленный у дороги нашими войсками в 1941 г.
Но под Курском ремонтом танков занимались даже не эти подразделения, вернее, не только эти. Танковым дивизиям немцев было приказано идти вперед, не задерживаясь для ремонта или эвакуации своей подбитой техники, поскольку за ними шли мощные инженерные части специально с этой задачей.
Теперь об эвакуации танка с поля боя к месту ремонта. В успешном наступлении, понятно, вопросов нет, подбитый танк остается на своей территории и, если его необходимо отбуксировать к месту ремонта, то это делают либо уцелевшие танки, либо любые тягачи. Но атака могла быть и неудачной. Тогда немцы артиллерийским или минометным огнем не давали нашей пехоте занять поле боя и под прикрытием ночи или дымовой завесы (а дымами они пользовались очень широко) вытягивали танки к местам ремонта. Кроме своих боевых танков они широко использовали для эвакуации с поля боя и наши трофейные Т-34, сняв с них башни. Но, главное, они всю войну имели и создавали то, чего не создавали мы, – ремонтно-эвакуационные машины – низкие, хорошо маскируемые и хорошо бронированные. Эти машины создавались на базе всех танков – от Т-III до «Тигров». Особенно хороша была машина на базе танка Т-V «Пантера». У нее были упирающиеся в землю лемехи и 40-тонная лебедка. По словам очевидцев, она тащила лебедкой «Тигр» даже боком, скажем, если этот «Тигр» стоял на высотке под обстрелом и нельзя было к нему подъехать и, зацепив, отбуксировать на гусеницах или на катках. При этом сама ремонтно-эвакуационная машина могла скрываться в низинке в 150 м от поврежденного танка.
Под Прохоровкой танковая армия Ротмистрова не имела задачи занять территорию, а лишь остановить танковые дивизии немцев. Она их остановила, но поле боя не занимала. И при хорошей организации немцам ничего не стоило утащить с поля боя не только все свои, но и подбитые танки противника (если бы они им были нужны).
То, что это было действительно так, подтверждается отсутствием следующего факта.
Чуть ли не главным оружием на войне является пропаганда. Вспомните уничтоженную и брошенную немецкую технику под Москвой в зиму 1941 г. Как ее только ни снимали кино– и фотокорреспонденты! И с места, и с автомобиля, и с самолета.
А Вам, Игорь, приходилось видеть не то что кинохронику, а просто фотографию (подлинную, а не фотомонтаж) поля сражения под Прохоровкой, чтобы на этой фотографии в поле зрения попало хотя бы 5 немецких танков? Вы что, полагаете, что наши политработники и фотографы проспали бы такую возможность ордена получить?
Возьмите энциклопедию «Великая Отечественная война», статью «Прохоровка». К статье дана фотография с подписью: «Разбитая вражеская техника под Прохоровкой. Июль 1943 г.». На фото – одинокая взорвавшаяся «Пантера» на катках, а не на гусеницах, т. е. ее для фотографа откуда-то прибуксировали, поленившись натянуть гусеницы. И никаких других танков в поле зрения нет.
Так что, Игорь, рассказанное ветераном о Прохоровке не только возможно технически, но и было на самом деле. И к такой технической возможности генералы должны готовиться до войны.
В общем, я хотел бы уточнить поподробнее (зная, что Ю. И. Мухин – технарь) – каким образом немцы эвакуировали в тыл Прохоровского поля 400 своих подбитых танков за одну ночь, ну даже пускай не 400, а хотя бы 100. Интересно: вот битва закончилась, и кому, в конце концов, эта территория – по сути, кладбище металлолома – отошла, если немцы за ночь эвакуировали свои подбитые танки. А это – согласитесь – достаточно трудоемкая операция, тем более в боевой обстановке (ну, пускай основное сражение уже кончилось). И на следующий день (или через сколько – не знаю) приезжает Жуков и хочет (при первом осмотре) отдать Ротмистрова под суд? Буксировать «Тигр» или «Фердинанд» по чернозему в глубокий тыл, да к тому же наверняка юзом или на железном листе – не знаю – требует больших усилий. В общем, хотелось бы вкратце знать техническую сторону этой операции, хотя я сомневаюсь, что она была возможна, а если и была, то в единичных случаях при благоприятной обстановке и когда повреждения незначительные.
Должен посетовать, что, к сожалению, масса военных специалистов той войны не написала мемуаров, и опыт войны остался неизвестен широкому кругу, в том числе и мне. Ни разу не встретил мемуаров интендантов, артснабженцев, авиа– и танковых инженеров, военных медиков, химиков или военнослужащих трофейных команд. Поэтому должен ответить Вам о ремонте танков чуть ли не с помощью только собственной инженерной интуиции.
Тут два вопроса – собственно ремонт танка и доставка его с поля боя к месту ремонта.
Смысл ремонта понятен. В танке 50 % веса – это броня. Немцы броневые листы обрезали в шип и сваривали очень длинным швом – очень прочно. Поэтому требовался достаточно сильный взрыв, чтобы корпус танка покоробило так, чтобы на него нельзя было снова смонтировать остальные механизмы и оружие. И если ремонтировать танки на поле боя, а не возить новые из Германии, то в самом худшем случае вес перевезенных к фронту запчастей будет вдвое легче нового танка и стоимость их будет вдвое дешевле.
Но в реальном бою при боевом повреждении танка редко выходило из строя сразу много механизмов. Скажем, попадание снаряда в ходовую часть могло разрушить ленту гусеницы или катки (ленивец, звездочку – детали, которые натягивают гусеницу и крутят ее). Все это весит 100—200 кг, меняется максимум за пару часов, и эти запчасти, кстати, перевозились на броне немецких танков, усиливая ее и защищенность экипажа в бою.
Вот повреждение, которое описал мой преподаватель тактики Н. И. Бывшев. В его Т-34 (он был наводчиком орудия) попала «болванка» в лобовую броню. Болванка выбила шаровую установку пулемета и вместе с нею пролетела через боевое отделение и, пробив перегородку, застряла в двигателе. По пути разорвала стрелка-радиста и оторвала ногу заряжающему.
Что в танке нужно было заменить, кроме двух членов экипажа, после такого тяжелого повреждения? Двигатель, шаровую установку и заварить переборку между боевым и силовым отделениями. Три слесаря с подъемным краном на двигатель, пару слесарей на лобовую броню, электрик – восстановить электропроводку, тонну запчастей и вряд ли более 8 часов на работу.
Поэтому немцы бросали танки на поле боя только в исключительных случаях, во всех остальных делали все, чтобы танк отремонтировать. Артиллерийским огнем или авиацией отгоняли наши войска от своих подбитых танков, вытаскивали их и восстанавливали, причем, очень быстро. Кстати, буксируется танк не юзом и не на листе, а как и обычная машина – на гусеницах или, в крайнем случае, на катках. При попадании в корпус танка и даже при пожаре ходовая часть его остается целой.
Образцом добросовестности в написании мемуаров, на мой взгляд, является дважды Герой Советского Союза В. С. Архипов – командир танковой бригады в ту войну. Оцените два коротеньких эпизода из его воспоминаний о боях под Тернополем в апреле 1944 г. (выделено мною, – Ю.М.):
«Ситуация создалась острая, мы оставили Ходачкув-Вельке, танки батальона Мазурина отошли ко второй позиции, к батальону Погребного, однако противник даже не попытался развить успех. 9-я немецкая танковая дивизия СС, войдя в село, встала на его восточной окраине. Выдохлась. Это ясно и по беглому взгляду на поле боя. Все просматриваемое с наблюдательного пункта пространство было заставлено подбитыми и сгоревшими вражескими коробками – танками и бронетранспортерами…
А часов в десять вечера фашисты открыли сильный артиллерийско-минометный огонь – прицельный, нечто среднее между артналетом и артподготовкой. Готовят ночную атаку? Но какими силами? Предположим, из каждых четырех подбитых танков три машины они к утру введут снова в строй (это дело обычное). Но для ремонта нужно время, хотя бы одна ночь».
В. С. Архипов – единственный из наших мемуаристов, кто потрудился хотя бы вскользь подтвердить примерно такие же данные Х. Гудериана о количестве и скорости ремонта немецких танков Вермахтом в ту войну. Остальным нашим генералам это неинтересно.
Для быстрого ремонта в каждом немецком танковом полку была (судя по всему хорошо оснащенная) ремонтная рота, в отдельных танковых батальонах – ремонтные взводы. Так, скажем, техническая часть 502-го батальона танков «Тигр», имевшего по штату около 40 танков, за два года вернула в строй 102 подбитых «Тигра».
Но под Курском ремонтом танков занимались даже не эти подразделения, вернее, не только эти. Танковым дивизиям немцев было приказано идти вперед, не задерживаясь для ремонта или эвакуации своей подбитой техники, поскольку за ними шли мощные инженерные части специально с этой задачей.
Теперь об эвакуации танка с поля боя к месту ремонта. В успешном наступлении, понятно, вопросов нет, подбитый танк остается на своей территории и, если его необходимо отбуксировать к месту ремонта, то это делают либо уцелевшие танки, либо любые тягачи. Но атака могла быть и неудачной. Тогда немцы артиллерийским или минометным огнем не давали нашей пехоте занять поле боя и под прикрытием ночи или дымовой завесы (а дымами они пользовались очень широко) вытягивали танки к местам ремонта. Кроме своих боевых танков они широко использовали для эвакуации с поля боя и наши трофейные Т-34, сняв с них башни. Но, главное, они всю войну имели и создавали то, чего не создавали мы, – ремонтно-эвакуационные машины – низкие, хорошо маскируемые и хорошо бронированные. Эти машины создавались на базе всех танков – от Т-III до «Тигров». Особенно хороша была машина на базе танка Т-V «Пантера». У нее были упирающиеся в землю лемехи и 40-тонная лебедка. По словам очевидцев, она тащила лебедкой «Тигр» даже боком, скажем, если этот «Тигр» стоял на высотке под обстрелом и нельзя было к нему подъехать и, зацепив, отбуксировать на гусеницах или на катках. При этом сама ремонтно-эвакуационная машина могла скрываться в низинке в 150 м от поврежденного танка.
Под Прохоровкой танковая армия Ротмистрова не имела задачи занять территорию, а лишь остановить танковые дивизии немцев. Она их остановила, но поле боя не занимала. И при хорошей организации немцам ничего не стоило утащить с поля боя не только все свои, но и подбитые танки противника (если бы они им были нужны).
То, что это было действительно так, подтверждается отсутствием следующего факта.
Чуть ли не главным оружием на войне является пропаганда. Вспомните уничтоженную и брошенную немецкую технику под Москвой в зиму 1941 г. Как ее только ни снимали кино– и фотокорреспонденты! И с места, и с автомобиля, и с самолета.
А Вам, Игорь, приходилось видеть не то что кинохронику, а просто фотографию (подлинную, а не фотомонтаж) поля сражения под Прохоровкой, чтобы на этой фотографии в поле зрения попало хотя бы 5 немецких танков? Вы что, полагаете, что наши политработники и фотографы проспали бы такую возможность ордена получить?
Возьмите энциклопедию «Великая Отечественная война», статью «Прохоровка». К статье дана фотография с подписью: «Разбитая вражеская техника под Прохоровкой. Июль 1943 г.». На фото – одинокая взорвавшаяся «Пантера» на катках, а не на гусеницах, т. е. ее для фотографа откуда-то прибуксировали, поленившись натянуть гусеницы. И никаких других танков в поле зрения нет.
Так что, Игорь, рассказанное ветераном о Прохоровке не только возможно технически, но и было на самом деле. И к такой технической возможности генералы должны готовиться до войны.
Немецкий подход
Весь начальный период войны немцы наступали, имея число дивизий меньше, чем число дивизий у нас. Конечно, тут имеет значение и то, что мы не успели пополнить дивизии до штатов военного времени, и господство немецкой авиации и т. д. И, тем не менее, для наступления требуется многократное превосходство в силах, следовательно, в начале войны немецкая дивизия была существенно сильнее нашей дивизии даже полного штата. Почему?
Давайте сравним немецкую пехотную дивизию – основу сухопутных войск Германии – с нашей стрелковой.
В обеих солдаты передвигались пешком, основной транспорт артиллерии и тылов – гужевой. В немецкой дивизии по штату было 16 680 человек, в нашей от 14,5 до 17 тыс. У немцев 5375 лошадей, у нас – свыше 3 тыс., у немцев 930 легковых и грузовых автомобилей, у нас – 558, у немцев 530 мотоциклов и 500 велосипедов, по нашей дивизии об этих средствах передвижения данных нет.
Уже исходя из этих первых цифр, становится ясным, что немецким солдатам было и легче идти (часть оружия они везли на конных повозках), и больше грузов немцы с собой могли взять.
На вооружении стрелков в нашей дивизии было 558 пулеметов, у немцев – 535, у наших 1204 автомата (пистолет-пулемета), у немцев 312. Формально, глядя только на эти цифры, получается, что наша дивизия превосходила немецкую по возможностям автоматического огня.
Дальнейшее сравнение давайте проведем в таблице:
Таблица 2
У военных есть такой показатель, который, казалось бы, должен характеризовать силу войск, и они этим показателем широко пользуются – это вес залпа, т. е. вес всех снарядов, выпущенных из всех орудий сразу. Давайте оценим вес артиллерийского залпа советской и немецкой дивизий. У немцев вес залпа 1649,3 кг, у нас – 1809,2, на 10 % больше.
И вот смотрели Сталин и Политбюро на эти таблицы, которые приносили им тогдашние генералы, смотрели на цифры и верили генералам, что наши дивизии сильнее немецких. Ведь вес их залпа больше и танки есть, и бронемашины, воистину «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней». Недаром потрачен труд советских людей на создание оружия по заказу этих генералов.
Но началась война и немецкие дивизии начали гнать от границ наши дивизии, невзирая на вес их единичного залпа. Почему?
Сначала немного в общем. Чем тяжелее снаряд, чем больше в нем взрывчатки, тем надежнее он поразит цель. Но тем тяжелее его сделать, тем тяжелее сделать орудие для стрельбы им, тем тяжелее доставить его к месту боя. Поэтому военная практика установила некий оптимум обычного общевойскового боя.
Если цель одиночна и незащищена, то экономичнее всего ее поразить не тяжелым снарядом, а точным выстрелом. Поэтому для открытых целей обычного боя (пулеметы, орудия, наблюдательные пункты в открытых окопах, группы пехоты на открытой местности и т. д.) во всех странах мира был выбран калибр артиллерийских орудий 75—76 мм с весом снаряда около 6 кг. На первое место здесь выходит не вес снаряда, а точность и быстрота поражения цели.
Но если враг укрепился в окопах, блиндажах, дотах и дзотах, то стрелять по нему такими снарядами неэффективно – они могут поразить осколками высунувшегося из окопа солдата, но не разрушают сами укрепления. В этом случае уместны орудия большего калибра, стреляющие более тяжелыми снарядами. Такие орудия имели калибр 105—122 мм и стреляли они снарядами весом 15—25 кг.
Кроме этого, в бою могут встречаться и уникальные по прочности цели – и не только ДОТы или бронеколпаки, но и просто крепкие каменные здания. Могут быть обнаружены и просто важные цели, которые желательно уничтожить немедленно и любой ценой – штабы, артиллерийские батареи, танки на исходных позициях и т. д. Тогда применяются орудия калибром более 150 мм и весом снаряда более 40 кг. Такой снаряд, упав даже не на танк, а возле танка, взрывом сорвет с него если не башню, то уж гусеницы – точно.
Теперь давайте рассмотрим артиллерийское вооружение дивизий и начнем со стрелковых полков.
Дивизии включали в себя по три пехотных (стрелковых) полка – части, действующие в составе дивизии самостоятельно, то есть получающие боевые задачи для решения своими силами. Но никто не поручит полку своими силами прорвать заранее подготовленную оборону противника – ни у какого полка для этого не хватит сил. Уничтожает оборонительные сооружения артиллерия дивизии, корпуса, резерва главного командования, и только после этого полк идет в атаку, да и то чаще всего впереди идут танки. Но когда оборонительные сооружения пройдены, полк выходит на местность, на которой противник может располагаться либо открыто, либо в наспех подготовленных сооружениях. И полку необходимо артиллерийское оружие для боя в этих условиях. Какое же оружие?
Небольшого калибра, но точно стреляющее. Это понятно – и советские, и немецкие генералы оснастили стрелковые полки шестью орудиями калибра 75 мм (у немцев) и 76 мм у нас. Но этого мало.
Бой полки ведут на очень коротких дистанциях – уничтожают те цели, которые увидят в бинокль, и только. Из этого следует, что большая дальность стрельбы вообще не нужна, но очень важно, чтобы само орудие было как можно меньше для того, чтобы противник его и в бинокль не разглядел. Немецкие генералы это понимали абсолютно точно: они заказали конструкторам орудие калибром 75 мм, но весом всего 400 кг, эта пушечка по высоте и до пояса не доставала. Даже щит у орудия был волнистый, чтобы его легче было замаскировать, а при выстреле оно почти не давало пламени. Это орудие легко маскировать и трудно обнаружить. Но даже если противник его обнаруживал и начинал пристрелку, то эту легкую пушечку можно было быстро укатить из под обстрела. Стреляло это орудие на максимальную дальность до 3,5 км – больше чем достаточно.
Немецкое 75-мм пехотное орудие
Советская 76-мм полковая пушка
А вот все ли советские генералы понимали, какой должна быть полковая артиллерия – непонятно. Советская полковая 76-мм пушка образца 1927 г. была почти в рост человека и по площади щита раза в три больше немецкой. Весила 900 кг и стреляла на 8,5 км. Зачем так далеко? Ведь полки в бою сближаются на несколько сот метров. Мой оппонент А. Исаев пишет, что эта пушка обладала возможностью стрельбы по танкам. Да. Шрапнелью, со взрывателем, поставленным на ударное действие, она могла пробить до 30 мм брони с близкого расстояния. Но лобовая броня немецких танков уже была более 50 мм. Мало этого, скорость снаряда у этой пушки 387 м/сек., если она выстрелит по танку, идущему на нее со скоростью 20 км/час с расстояния 400 м, а механик-водитель изменит курс танка всего на 300, то за время полета снаряда танк сместится в сторону на 2.5 м и снаряд пролетит мимо. Да и какой танкист позволит стрелять по себе этому шкафу? Это нужна масса счастливых стечений обстоятельств – чтобы танк подъехал вплотную и не заметил пушку, развернулся к ней кормой, остановился. Тогда, может быть, она его и подобьет.
И еще момент, о котором я уже писал. Обе противоборствующие стороны в бою прячутся в складках местности, в лесах, за зданиями. А наша полковая пушка – это пушка, т. е. оружие настильной стрельбы. Если противник находится недалеко от нее, то перебросить снаряд через стоящее перед ней здание, через лес, забросить его в овраг она не может. А немцы сделали своему пехотному 75-мм орудию раздельное заряжание, они перед выстрелом могли изменить навеску пороха от одного до пяти картузов. Орудие по этой причине могло практически на любое расстояние стрелять с высоко поднятым стволом, перебрасывая снаряд через любое препятствие перед собой и забрасывая его за любое прикрытие, за которым спрятался противник. Кроме того, это орудие отличалось исключительной точностью стрельбы, впрочем, как и все немецкое оружие. А наша пушка перед стрельбой изменить заряд пороха не могла – она была унитарного заряжания.
Давайте мысленно представим себе дуэль между нашей 76-мм полковой пушкой и немецким 75-мм пехотным орудием. Представим, что на вершины двух высоток, отстоящих друг от друга на 1,5—2 км, противники выкатили эти орудия.
Немцы выстрелят первыми с полным зарядом пороха, прямой наводкой и не один раз, поскольку их пехотное орудие трудно обнаружить. Но если его обнаружат, то расчет легко скатит орудие вниз на обратный скат высоты, уменьшит заряд пороха и продолжит огонь с закрытой позиции, т. е. перебрасывая снаряды через высоту, за которой орудие укрылось.
А снаряды нашей пушки будут либо взрываться на переднем скате высоты, либо перелетать над головами немцев. Положим, спасаясь от огня, расчет нашей пушки тоже переместит орудие на обратный скат своей высоты, но немцы его и там достанут, так как снаряд их орудия летит по крутой траектории.
У нашей полковой 76-мм артиллерии против немецкой не было шансов устоять, хотя их орудие наверное раза в два дешевле, чем наша пушка.
Вот конкретный пример такого боя из воспоминаний А. Т. Стученко, в 1941 г. командира кавалерийской дивизии. Он решил подготовить артиллерийским огнем прорыв дивизии через деревню, занятую немцами.
В ходе боя противник может укрепиться так, что будет недоступен снарядам 75-мм калибра, скажем, в блиндаже или в подвале крепкого каменного здания. На этот случай в немецком пехотном полку были 2 тяжелых 150-мм пехотных орудия. Они весили сравнительно немного (1750 кг) и стреляли на дальность до 5 км снарядом весом 38 кг. Предположим, что противник ведет огонь из-за толстых стен подвального этажа многоэтажного каменного здания. Это 150-мм орудие могло при полном заряде выстрелить прямо в окно здания, либо, уменьшив заряд, выстрелить вверх так, что снаряд упал бы на крышу здания и, проломив перекрытия, разорвался бы в подвале.
Некоторые читатели считают, что в нашем стрелковом полку был эквивалент этим орудиям – четыре 120-мм миномета, стрелявших минами весом 16 кг. Это не эквивалент, и дело даже не в том, что мина весом 16 кг по пробиваемости и мощности не идет ни в какое сравнение со снарядом весом 38 кг.
Миномет – это не орудие точной стрельбы, это оружие заградительного огня, он стреляет не по цели, а по площади, на которой находится цель. По теории вероятности, если стрелять достаточно долго, то какая-нибудь мина попадет и точно в цель. Но за время, которое потребуется для этой стрельбы, и цель может уйти из-под обстрела, и вражеские артиллеристы могут обнаружить позиции минометов и уничтожить их. Да и представим, что в рассмотренном нами примере у каменного здания прочные бетонные перекрытия, которые мина насквозь пробить не может. Противник будет в безопасности от огня наших минометов, поскольку в стену здания миномет выстрелить не сможет.
Немецкое 150-мм пехотное орудие
А немецкое 150-мм пехотное орудие стреляло исключительно точно. Об этом можно прочесть в воспоминаниях человека, который поставлял в Вермахт это орудие, – у министра вооружения фашистской Германии А. Шпеера. В конце 1943 г. он посетил советско-германский фронт на полуострове Рыбачий и там:
Давайте сравним немецкую пехотную дивизию – основу сухопутных войск Германии – с нашей стрелковой.
В обеих солдаты передвигались пешком, основной транспорт артиллерии и тылов – гужевой. В немецкой дивизии по штату было 16 680 человек, в нашей от 14,5 до 17 тыс. У немцев 5375 лошадей, у нас – свыше 3 тыс., у немцев 930 легковых и грузовых автомобилей, у нас – 558, у немцев 530 мотоциклов и 500 велосипедов, по нашей дивизии об этих средствах передвижения данных нет.
Уже исходя из этих первых цифр, становится ясным, что немецким солдатам было и легче идти (часть оружия они везли на конных повозках), и больше грузов немцы с собой могли взять.
На вооружении стрелков в нашей дивизии было 558 пулеметов, у немцев – 535, у наших 1204 автомата (пистолет-пулемета), у немцев 312. Формально, глядя только на эти цифры, получается, что наша дивизия превосходила немецкую по возможностям автоматического огня.
Дальнейшее сравнение давайте проведем в таблице:
Таблица 2
У военных есть такой показатель, который, казалось бы, должен характеризовать силу войск, и они этим показателем широко пользуются – это вес залпа, т. е. вес всех снарядов, выпущенных из всех орудий сразу. Давайте оценим вес артиллерийского залпа советской и немецкой дивизий. У немцев вес залпа 1649,3 кг, у нас – 1809,2, на 10 % больше.
И вот смотрели Сталин и Политбюро на эти таблицы, которые приносили им тогдашние генералы, смотрели на цифры и верили генералам, что наши дивизии сильнее немецких. Ведь вес их залпа больше и танки есть, и бронемашины, воистину «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней». Недаром потрачен труд советских людей на создание оружия по заказу этих генералов.
Но началась война и немецкие дивизии начали гнать от границ наши дивизии, невзирая на вес их единичного залпа. Почему?
Сначала немного в общем. Чем тяжелее снаряд, чем больше в нем взрывчатки, тем надежнее он поразит цель. Но тем тяжелее его сделать, тем тяжелее сделать орудие для стрельбы им, тем тяжелее доставить его к месту боя. Поэтому военная практика установила некий оптимум обычного общевойскового боя.
Если цель одиночна и незащищена, то экономичнее всего ее поразить не тяжелым снарядом, а точным выстрелом. Поэтому для открытых целей обычного боя (пулеметы, орудия, наблюдательные пункты в открытых окопах, группы пехоты на открытой местности и т. д.) во всех странах мира был выбран калибр артиллерийских орудий 75—76 мм с весом снаряда около 6 кг. На первое место здесь выходит не вес снаряда, а точность и быстрота поражения цели.
Но если враг укрепился в окопах, блиндажах, дотах и дзотах, то стрелять по нему такими снарядами неэффективно – они могут поразить осколками высунувшегося из окопа солдата, но не разрушают сами укрепления. В этом случае уместны орудия большего калибра, стреляющие более тяжелыми снарядами. Такие орудия имели калибр 105—122 мм и стреляли они снарядами весом 15—25 кг.
Кроме этого, в бою могут встречаться и уникальные по прочности цели – и не только ДОТы или бронеколпаки, но и просто крепкие каменные здания. Могут быть обнаружены и просто важные цели, которые желательно уничтожить немедленно и любой ценой – штабы, артиллерийские батареи, танки на исходных позициях и т. д. Тогда применяются орудия калибром более 150 мм и весом снаряда более 40 кг. Такой снаряд, упав даже не на танк, а возле танка, взрывом сорвет с него если не башню, то уж гусеницы – точно.
Теперь давайте рассмотрим артиллерийское вооружение дивизий и начнем со стрелковых полков.
Дивизии включали в себя по три пехотных (стрелковых) полка – части, действующие в составе дивизии самостоятельно, то есть получающие боевые задачи для решения своими силами. Но никто не поручит полку своими силами прорвать заранее подготовленную оборону противника – ни у какого полка для этого не хватит сил. Уничтожает оборонительные сооружения артиллерия дивизии, корпуса, резерва главного командования, и только после этого полк идет в атаку, да и то чаще всего впереди идут танки. Но когда оборонительные сооружения пройдены, полк выходит на местность, на которой противник может располагаться либо открыто, либо в наспех подготовленных сооружениях. И полку необходимо артиллерийское оружие для боя в этих условиях. Какое же оружие?
Небольшого калибра, но точно стреляющее. Это понятно – и советские, и немецкие генералы оснастили стрелковые полки шестью орудиями калибра 75 мм (у немцев) и 76 мм у нас. Но этого мало.
Бой полки ведут на очень коротких дистанциях – уничтожают те цели, которые увидят в бинокль, и только. Из этого следует, что большая дальность стрельбы вообще не нужна, но очень важно, чтобы само орудие было как можно меньше для того, чтобы противник его и в бинокль не разглядел. Немецкие генералы это понимали абсолютно точно: они заказали конструкторам орудие калибром 75 мм, но весом всего 400 кг, эта пушечка по высоте и до пояса не доставала. Даже щит у орудия был волнистый, чтобы его легче было замаскировать, а при выстреле оно почти не давало пламени. Это орудие легко маскировать и трудно обнаружить. Но даже если противник его обнаруживал и начинал пристрелку, то эту легкую пушечку можно было быстро укатить из под обстрела. Стреляло это орудие на максимальную дальность до 3,5 км – больше чем достаточно.
А вот все ли советские генералы понимали, какой должна быть полковая артиллерия – непонятно. Советская полковая 76-мм пушка образца 1927 г. была почти в рост человека и по площади щита раза в три больше немецкой. Весила 900 кг и стреляла на 8,5 км. Зачем так далеко? Ведь полки в бою сближаются на несколько сот метров. Мой оппонент А. Исаев пишет, что эта пушка обладала возможностью стрельбы по танкам. Да. Шрапнелью, со взрывателем, поставленным на ударное действие, она могла пробить до 30 мм брони с близкого расстояния. Но лобовая броня немецких танков уже была более 50 мм. Мало этого, скорость снаряда у этой пушки 387 м/сек., если она выстрелит по танку, идущему на нее со скоростью 20 км/час с расстояния 400 м, а механик-водитель изменит курс танка всего на 300, то за время полета снаряда танк сместится в сторону на 2.5 м и снаряд пролетит мимо. Да и какой танкист позволит стрелять по себе этому шкафу? Это нужна масса счастливых стечений обстоятельств – чтобы танк подъехал вплотную и не заметил пушку, развернулся к ней кормой, остановился. Тогда, может быть, она его и подобьет.
И еще момент, о котором я уже писал. Обе противоборствующие стороны в бою прячутся в складках местности, в лесах, за зданиями. А наша полковая пушка – это пушка, т. е. оружие настильной стрельбы. Если противник находится недалеко от нее, то перебросить снаряд через стоящее перед ней здание, через лес, забросить его в овраг она не может. А немцы сделали своему пехотному 75-мм орудию раздельное заряжание, они перед выстрелом могли изменить навеску пороха от одного до пяти картузов. Орудие по этой причине могло практически на любое расстояние стрелять с высоко поднятым стволом, перебрасывая снаряд через любое препятствие перед собой и забрасывая его за любое прикрытие, за которым спрятался противник. Кроме того, это орудие отличалось исключительной точностью стрельбы, впрочем, как и все немецкое оружие. А наша пушка перед стрельбой изменить заряд пороха не могла – она была унитарного заряжания.
Давайте мысленно представим себе дуэль между нашей 76-мм полковой пушкой и немецким 75-мм пехотным орудием. Представим, что на вершины двух высоток, отстоящих друг от друга на 1,5—2 км, противники выкатили эти орудия.
Немцы выстрелят первыми с полным зарядом пороха, прямой наводкой и не один раз, поскольку их пехотное орудие трудно обнаружить. Но если его обнаружат, то расчет легко скатит орудие вниз на обратный скат высоты, уменьшит заряд пороха и продолжит огонь с закрытой позиции, т. е. перебрасывая снаряды через высоту, за которой орудие укрылось.
А снаряды нашей пушки будут либо взрываться на переднем скате высоты, либо перелетать над головами немцев. Положим, спасаясь от огня, расчет нашей пушки тоже переместит орудие на обратный скат своей высоты, но немцы его и там достанут, так как снаряд их орудия летит по крутой траектории.
У нашей полковой 76-мм артиллерии против немецкой не было шансов устоять, хотя их орудие наверное раза в два дешевле, чем наша пушка.
Вот конкретный пример такого боя из воспоминаний А. Т. Стученко, в 1941 г. командира кавалерийской дивизии. Он решил подготовить артиллерийским огнем прорыв дивизии через деревню, занятую немцами.
«Подан сигнал «пушкам и пулеметам к бою». Они взяли с места галопом и помчались вперед на огневую позицию. После первых же их залпов у врага началось смятение. В бинокль можно было видеть, как отдельные небольшие группы противника побежали назад к лесу. Но буквально через несколько минут… немцы оправились от первого испуга и открыли огонь по нашим батареям и пулеметам, которые все еще стояли на открытой позиции и стреляли по врагу. От первых же снарядов и мин мы потеряли несколько орудий и тачанок…»То есть, в данном случае наша артиллерия даже первой открыла огонь и даже имела возможность выпустить снарядов по 20 на орудие по врагу до его первого выстрела, а к результату это не привело – немецкая полковая артиллерия все равно выиграла бой.
В ходе боя противник может укрепиться так, что будет недоступен снарядам 75-мм калибра, скажем, в блиндаже или в подвале крепкого каменного здания. На этот случай в немецком пехотном полку были 2 тяжелых 150-мм пехотных орудия. Они весили сравнительно немного (1750 кг) и стреляли на дальность до 5 км снарядом весом 38 кг. Предположим, что противник ведет огонь из-за толстых стен подвального этажа многоэтажного каменного здания. Это 150-мм орудие могло при полном заряде выстрелить прямо в окно здания, либо, уменьшив заряд, выстрелить вверх так, что снаряд упал бы на крышу здания и, проломив перекрытия, разорвался бы в подвале.
Некоторые читатели считают, что в нашем стрелковом полку был эквивалент этим орудиям – четыре 120-мм миномета, стрелявших минами весом 16 кг. Это не эквивалент, и дело даже не в том, что мина весом 16 кг по пробиваемости и мощности не идет ни в какое сравнение со снарядом весом 38 кг.
Миномет – это не орудие точной стрельбы, это оружие заградительного огня, он стреляет не по цели, а по площади, на которой находится цель. По теории вероятности, если стрелять достаточно долго, то какая-нибудь мина попадет и точно в цель. Но за время, которое потребуется для этой стрельбы, и цель может уйти из-под обстрела, и вражеские артиллеристы могут обнаружить позиции минометов и уничтожить их. Да и представим, что в рассмотренном нами примере у каменного здания прочные бетонные перекрытия, которые мина насквозь пробить не может. Противник будет в безопасности от огня наших минометов, поскольку в стену здания миномет выстрелить не сможет.
А немецкое 150-мм пехотное орудие стреляло исключительно точно. Об этом можно прочесть в воспоминаниях человека, который поставлял в Вермахт это орудие, – у министра вооружения фашистской Германии А. Шпеера. В конце 1943 г. он посетил советско-германский фронт на полуострове Рыбачий и там:
«На одной из передовых позиций мне продемонстрировали, какой эффект производит прямое попадание снаряда нашего 150-мм орудия в советский блиндаж… я своими глазами видел, как от мощного взрыва в воздух взлетели деревянные балки».Чтобы это было не слишком тяжело читать, процитирую и следующую фразу Шпеера:
«Сразу же стоявший рядом ефрейтор молча рухнул на землю: выпущенная советским снайпером пуля через смотровое отверстие в орудийном щите попала ему в голову».Немецкие генералы настолько точно подобрали параметры артиллерийского оружия для своих дивизий, что, за исключением противотанкового, оно всю войну не менялось и лишь в производстве технологически совершенствовалось. Правда, если его не хватало, то в полках вместо 75-мм легкого пехотного орудия использовалось два 81-мм миномета, а вместо 150-мм тяжелого орудия два 120-мм миномета. Но это только в случае, если не хватало этих орудий. А у нас в дивизиях в ходе войны артиллерия все время менялась. В 1943 г., как я уже писал, стали производить новую, легкую, весом 600 кг, 76-мм полковую пушку, но до раздельного заряжания так и не дошли.