Страница:
Спустя какое-то время в окне забрезжил бледный предутренний свет. Милош подождал, пока немного развиднеется, и попробовал подняться. Опираясь на руки, он сумел сесть на край койки. Довольно долго сидел так, пережидая головокружение, потом с величайшими предосторожностями встал на ноги. По стенке дотащился до окна. Оно легко открылось, впустив сладковатый запах влажного мха. Сквозь намертво вделанную решетку он разглядел в нескольких метрах от окна прутья высокой ограды, а за ней лес, совсем голый в эту пору. Милош вдохнул полной грудью. От свежего воздуха закружилась голова, он чуть не упал. Хотел уже закрыть окно, как вдруг услышал мерный дробный топот, который быстро приближался. И вот под окном показались десятка полтора молодых мужчин, бегущих трусцой, одетых, несмотря на холод, в короткую спортивную форму. В руке у каждого был меч. Окутанные паром своих шумных синхронных выдохов, они пробежали и скрылись из глаз.
– Закрой! – послышался жесткий оклик.
Милош обернулся и увидел, что Кай со своей койки наблюдает за ним. Его глаза лихорадочно блестели в предутреннем сумраке. На изборожденных рубцами щеках пробивалась жесткая щетина.
– Закрой окно!
Милош повиновался и медленно, по стенке, пустился в обратный путь. Улегшись снова, он ожидал, что сосед еще что-нибудь скажет, но пришлось набраться терпения: лишь минут через десять жесткий голос подал следующую реплику:
– Ты сюда попал уже раненым? Откуда ты?
Милош не знал, что отвечать. Откуда он? Не так-то просто было объяснить. К тому же неизвестно, что за человек его собеседник. Тип, именующий себя Фульгуром, отрекомендовал Кая как образец для подражания, но то, что для Фульгура – образец, для него, Милоша, заведомо не годится.
– Меня взяли… – уклончиво ответил он.
Последовало довольно долгое молчание. Милош держался ранее принятого решения: помалкивать, насколько возможно, никак не раскрываться и глядеть в оба.
– «Взяли», – хмыкнув, передразнил его Кай. – А ты хоть знаешь, куда попал?
– Думаю, в тренировочный лагерь.
– Правильно думаешь.
Милошу не понравился насмешливый и снисходительный тон соседа. Он упорно воздерживался от вопросов, рассудив, что это, возможно, лучший способ что-нибудь узнать. Так оно и оказалось.
– Мало того, ты попал в лучший тренировочный лагерь страны. То, что ты попал сюда, – это твой шанс выжить. Дай попить.
Милошу стоило немалых усилий подняться, дотянуться до стакана с водой и поднести его Каю, но он все это проделал, не пикнув. Даже подождал, пока тот попьет, забрал стакан, поставил на место и только тогда лег.
– Хочешь узнать, почему это – твой шанс?
– Я не спрашивал…
Кай примолк, видимо озадаченный твердостью Милоша.
– Тебе сколько?
– Семнадцать.
– Семнадцать! Я думал, моложе двадцати не берут. Что ж ты такое натворил, что тебя посадили с нами? Грохнул какую-нибудь шишку из Фаланги?
На этот раз Милош впервые вообще ничего не ответил.
– Так ведь? Замочил одного из них?
– …
– Ты не из болтливых, а? И правильно, держи язык за зубами.
Теперь оба молчали. В комнате становилось все светлее. Кто-то прошел по коридору, но не к ним. Мимо окна еще раз, пыхтя, протопали бегуны. Милош было подумал, что Кай снова уснул, но тот вдруг заговорил очень тихо, не открывая глаз:
– Этот лагерь потому лучший, что здесь ты лучше всего научишься ненавидеть своих противников… сосредотачивать злость… Это все в голове делается, имей в виду, главное – голова… не руки, не ноги… вот чего не забывай… Мужик, от которого я на прошлой неделе получил вот эту рану, – он был вдвое меня здоровше, плечи там, бицепсы… но он недостаточно сильно хотел…
Конец фразы расслышать не удалось: Кай говорил чем дальше, тем тише.
– Чего недостаточно хотел? – не удержавшись, спросил Милош.
– …недостаточно сильно хотел убить меня… и слишком боялся умереть… Он был покойником, еще не выйдя на арену… он был уже покойник, когда наши взгляды только встретились… Он увидел в моих глазах ненависть… а я в его глазах увидел страх… Битва была кончена еще до начала… Это у меня второй… а зимой сделаю третьего… Рана к тем порам заживет, я третий раз стану победителем… И тогда – свобода… свобода…
Кай умолк на полуслове. Голова его упала набок. Через несколько секунд он уже крепко спал.
Мысленно расставляя по местам услышанное, Милош старался не поддаваться панике, но, как ни погляди, все эти слова неумолимо сводились к одному. Сердце у него бешено стучало, дыхание участилось. Латинские имена, арена, битвы – все теперь стало ясно.
Значит, его оставили в живых не из сострадания, не ради правосудия. Людям Фаланги ни до того, ни до другого не было дела. Ему сохранили жизнь с другой целью: поглядеть, как он будет ставить ее на кон на арене. Заставить его убить или умереть у них на глазах, им на потеху. Гладиатор… Из него решили сделать гладиатора. Неужели с этой дикостью не покончили много веков назад? Все это походило на страшный сон.
Наступивший день практически никакой информации не добавил. Фульгур зашел, как и обещал, но он только принес поесть да осмотрел раны. Еда была не слишком аппетитная, однако воля к жизни заставила Милоша съесть все до крошки. Кай – тот спал, как бревно, а в редкие минуты бодрствования, казалось, не помнил ничего, что говорил утром.
Когда свечерело, в окно снова влетела сойка и несколько минут потопталась на подоконнике. «Привет, дружок! – сказал ей Милош, странно тронутый верностью птицы. – Жалеешь меня, да? Заглянула проведать и сказать, чтоб я не отчаивался? Не беспокойся, я крепкий».
На следующее утро, проснувшись, он обнаружил, что Кая в комнате нет. И его койки тоже. С обычной бесцеремонностью ввалился Фульгур.
– Гадаешь, куда твой сосед подевался, а?
– Нет, – сказал Милош, тверже, чем когда-либо, держась решения ни о чем не спрашивать.
– Ладно, я тебе и так скажу: он попросил, чтоб его с этой ночи перевели в дортуар. Говорит, не нравишься ты ему.
Милош, изрядно озадаченный, постарался не выказать удивления и, никак не реагируя на сообщение, ждал, что еще скажет Фульгур. Тот привалился к стене у окна, держа руки в карманах. В его лице заметнее всего выступали лобная кость, скулы и челюсть. Глаза и рот были совсем крохотные.
– А ты знаешь, что очень стремно быть парнем, который не нравится Каю?
Милош молчал.
– Вот мне ты, наоборот, нравишься. Не болтаешь языком, как девчонка, не скулишь и, похоже, знаешь, чего хочешь. Интересно, чем ты Каю не угодил. Сам-то ты знаешь, что ему не так?
– …
– Ладно. Здесь у нас, стало быть, тренировочный лагерь, их на всю страну шесть. По одному в каждой провинции. Шесть провинций – шесть лагерей, так? Ну вот, наш стоит посреди леса. Если ты сбежишь – станешь дичью: сто человек будут за тобой охотиться, загонят и прикончат на месте. Так что подобные мысли ты лучше сразу выкинь из головы. Тебя тогда приковали потому, что ты этого еще не знал. Теперь знаешь, значит, можно обойтись без привязи. Усек?
– …
– Ладно. Здесь ты будешь тренироваться с тридцатью другими бойцами. Это все преступники, которым светила виселица, их помиловали, чтоб поместить сюда. Публика та еще… Ангелочков с крылышками тут не встретишь, не надейся. В каждом лагере есть арена. Они во всех лагерях одинаковые: та же площадь, та же форма, такой же песок. И есть еще седьмая – в столице: такая же, как шесть остальных, только с трибунами для зрителей. Ты слушаешь?
Милош кивнул. Действительно, никогда еще и никого он не слушал с таким напряженным вниманием. Каждое слово Фульгура намертво врезалось ему в память, едва слетев у того с языка.
– Здесь ты будешь только тренироваться. А по-настоящему биться – на столичной арене. Битвы продолжаются три дня. Это поединки с парнями из других лагерей, с которыми ты не знаком. Здешние для тебя – только товарищи по тренировкам. Если кого из них тяжело ранишь, будешь наказан. Понятно?
– …
– Твоя первая битва состоится через три месяца, в середине зимы. Успеешь вылечиться, окрепнуть и обучиться всяким приемам. Если выйдешь победителем и останешься жив, вторая битва будет весной. Я говорю «если останешься жив», потому что часто бывает, что победитель умирает от ран. Видал Кая? Чудом выжил. Ну вот. Если вторую битву тоже выиграешь, летом будет третья. Если и тогда выйдешь живым – ты свободен. Понятно?
Милош кивнул.
– И даже больше, чем свободен. Ты станешь уважаемым человеком. Фаланга обеспечит тебе по гроб жизни теплое местечко с хорошим жалованьем и всяческое покровительство. Ты еще юнец, вырос под замком в интернате, так что, может, не представляешь, что это дает, но, можешь мне поверить, дает ого-го сколько. Стоит тебе назвать свое имя – в любом ресторане тебе лучший столик, и ешь-пей на халяву. Любое такси, только мигни, везет куда хочешь. И даже если ты урод-уродом, самые красивые женщины за тебя передерутся. А уж тебе-то, такому молодому да красивому, и вовсе малина! Их это знаешь как возбуждает – что мужик три раза рисковал жизнью! А что три раза убил – тем более. Природа у них такая, ничего не попишешь.
Милош почувствовал, что краснеет, и подумал о Хелен. Что же, она полюбит его сильнее, если узнает, что он – четырежды убийца? Очень сомнительно.
– Здесь, в лагере, – продолжал Фульгур, – есть такие, кто готовится к первой своей битве, как ты, – их называют «новички»; есть такие, которые одну уже выиграли, – кандидаты; и чемпионы, у которых на счету две победы, например, Кай. Ты скоро научишься их различать. Маленький совет: сумей себя поставить, чтоб тебя уважали… Тут тебе не детский праздник на лужайке. Тренера зовут Мирикус. Слушайся его, он свое дело знает. Он сам из бывших победителей. Вопросы есть?
– Нет, – сказал Милош, чувствуя, что его вот-вот стошнит.
Помолчали. Фульгур так и стоял, не двинувшись.
– Не хочешь узнать, был ли я тоже в свое время победителем?
– Нет.
Фульгур, которому явно до смерти хотелось поговорить о себе, проглотил этот ответ с немалой досадой.
– Ну, как хочешь. Теперь последнее: тебе нужно придумать, под каким именем биться. Я, например, выбрал себе имя «Фульгур» потому, что я был быстрый, как молния. Надо подобрать тебе такое, чтоб подходило. Я тебе дам список, поглядишь и выберешь.
– Не надо. Я оставлю себе свое.
– Как хочешь, – повторил Фульгур с деланым безразличием. – Покажи-ка ногу.
Милош откинул простыню. Рана почти затянулась и уже не мокла.
– Отлично, – сказал Фульгур, – через несколько дней можно снимать швы.
И вдруг неуловимо быстрым движением, так что Милош не успел даже подумать о защите, вскинул правую руку и со всего размаху ударил прямо по ране. Милош вскрикнул, чуть не теряя сознание от боли.
– А теперь, – слащавым голосом проговорил Фульгур, – спроси меня, будь любезен, был ли я в свое время победителем, – тебе ведь интересно?
– Были вы победителем? – выдавил Милош.
Крохотные синие глаза Фульгура, в упор смотревшие на него, оставались холодными, как у какого-нибудь ящера.
– Да, я был победителем. Я убил трех противников. Видишь, я мог бы жить припеваючи в столице, но мне здесь больше нравится. Теперь спроси, будь умницей, почему мне здесь больше нравится.
– Почему вам здесь больше нравится?
– Что ж, раз уж ты интересуешься, так и быть, скажу. Мне здесь нравится потому, что люблю я это дело. Крутые тренировки, страх новичков, когда их сажают в фургон, чтоб отвезти на первую битву, подвиги победителей и рассказы об этих подвигах, смерть побежденных и рассказы об их смерти, желтый песок арены и красная кровь на нем… Я уже без этого не могу. Это как наркотик. Тебе не понять. Поначалу-то я был, как все: только и хотел, что спасти свою шкуру. Убить своих трех клиентов и послать на хрен этот лагерь. Но после второй победы я начал ловить кайф от этого места, от игры по-крупному. Это ж великая вещь – игра на жизнь и смерть. И этого ты нигде больше не найдешь, разве что на войне, но войны-то сейчас никакой нет, так что вот… Еще вопросы есть?
– Нет, – бессильно ответил Милош, молясь про себя, чтобы тот не ударил его еще раз. Боль расходилась от раны пульсирующими волнами.
– Ладно. Тогда я пошел. Спасибо за приятную беседу.
В дверях он обернулся:
– Ей-богу, ты мне нравишься, Милош Ференци. Одно удовольствие с тобой поболтать.
IV
– Закрой! – послышался жесткий оклик.
Милош обернулся и увидел, что Кай со своей койки наблюдает за ним. Его глаза лихорадочно блестели в предутреннем сумраке. На изборожденных рубцами щеках пробивалась жесткая щетина.
– Закрой окно!
Милош повиновался и медленно, по стенке, пустился в обратный путь. Улегшись снова, он ожидал, что сосед еще что-нибудь скажет, но пришлось набраться терпения: лишь минут через десять жесткий голос подал следующую реплику:
– Ты сюда попал уже раненым? Откуда ты?
Милош не знал, что отвечать. Откуда он? Не так-то просто было объяснить. К тому же неизвестно, что за человек его собеседник. Тип, именующий себя Фульгуром, отрекомендовал Кая как образец для подражания, но то, что для Фульгура – образец, для него, Милоша, заведомо не годится.
– Меня взяли… – уклончиво ответил он.
Последовало довольно долгое молчание. Милош держался ранее принятого решения: помалкивать, насколько возможно, никак не раскрываться и глядеть в оба.
– «Взяли», – хмыкнув, передразнил его Кай. – А ты хоть знаешь, куда попал?
– Думаю, в тренировочный лагерь.
– Правильно думаешь.
Милошу не понравился насмешливый и снисходительный тон соседа. Он упорно воздерживался от вопросов, рассудив, что это, возможно, лучший способ что-нибудь узнать. Так оно и оказалось.
– Мало того, ты попал в лучший тренировочный лагерь страны. То, что ты попал сюда, – это твой шанс выжить. Дай попить.
Милошу стоило немалых усилий подняться, дотянуться до стакана с водой и поднести его Каю, но он все это проделал, не пикнув. Даже подождал, пока тот попьет, забрал стакан, поставил на место и только тогда лег.
– Хочешь узнать, почему это – твой шанс?
– Я не спрашивал…
Кай примолк, видимо озадаченный твердостью Милоша.
– Тебе сколько?
– Семнадцать.
– Семнадцать! Я думал, моложе двадцати не берут. Что ж ты такое натворил, что тебя посадили с нами? Грохнул какую-нибудь шишку из Фаланги?
На этот раз Милош впервые вообще ничего не ответил.
– Так ведь? Замочил одного из них?
– …
– Ты не из болтливых, а? И правильно, держи язык за зубами.
Теперь оба молчали. В комнате становилось все светлее. Кто-то прошел по коридору, но не к ним. Мимо окна еще раз, пыхтя, протопали бегуны. Милош было подумал, что Кай снова уснул, но тот вдруг заговорил очень тихо, не открывая глаз:
– Этот лагерь потому лучший, что здесь ты лучше всего научишься ненавидеть своих противников… сосредотачивать злость… Это все в голове делается, имей в виду, главное – голова… не руки, не ноги… вот чего не забывай… Мужик, от которого я на прошлой неделе получил вот эту рану, – он был вдвое меня здоровше, плечи там, бицепсы… но он недостаточно сильно хотел…
Конец фразы расслышать не удалось: Кай говорил чем дальше, тем тише.
– Чего недостаточно хотел? – не удержавшись, спросил Милош.
– …недостаточно сильно хотел убить меня… и слишком боялся умереть… Он был покойником, еще не выйдя на арену… он был уже покойник, когда наши взгляды только встретились… Он увидел в моих глазах ненависть… а я в его глазах увидел страх… Битва была кончена еще до начала… Это у меня второй… а зимой сделаю третьего… Рана к тем порам заживет, я третий раз стану победителем… И тогда – свобода… свобода…
Кай умолк на полуслове. Голова его упала набок. Через несколько секунд он уже крепко спал.
Мысленно расставляя по местам услышанное, Милош старался не поддаваться панике, но, как ни погляди, все эти слова неумолимо сводились к одному. Сердце у него бешено стучало, дыхание участилось. Латинские имена, арена, битвы – все теперь стало ясно.
Значит, его оставили в живых не из сострадания, не ради правосудия. Людям Фаланги ни до того, ни до другого не было дела. Ему сохранили жизнь с другой целью: поглядеть, как он будет ставить ее на кон на арене. Заставить его убить или умереть у них на глазах, им на потеху. Гладиатор… Из него решили сделать гладиатора. Неужели с этой дикостью не покончили много веков назад? Все это походило на страшный сон.
Наступивший день практически никакой информации не добавил. Фульгур зашел, как и обещал, но он только принес поесть да осмотрел раны. Еда была не слишком аппетитная, однако воля к жизни заставила Милоша съесть все до крошки. Кай – тот спал, как бревно, а в редкие минуты бодрствования, казалось, не помнил ничего, что говорил утром.
Когда свечерело, в окно снова влетела сойка и несколько минут потопталась на подоконнике. «Привет, дружок! – сказал ей Милош, странно тронутый верностью птицы. – Жалеешь меня, да? Заглянула проведать и сказать, чтоб я не отчаивался? Не беспокойся, я крепкий».
На следующее утро, проснувшись, он обнаружил, что Кая в комнате нет. И его койки тоже. С обычной бесцеремонностью ввалился Фульгур.
– Гадаешь, куда твой сосед подевался, а?
– Нет, – сказал Милош, тверже, чем когда-либо, держась решения ни о чем не спрашивать.
– Ладно, я тебе и так скажу: он попросил, чтоб его с этой ночи перевели в дортуар. Говорит, не нравишься ты ему.
Милош, изрядно озадаченный, постарался не выказать удивления и, никак не реагируя на сообщение, ждал, что еще скажет Фульгур. Тот привалился к стене у окна, держа руки в карманах. В его лице заметнее всего выступали лобная кость, скулы и челюсть. Глаза и рот были совсем крохотные.
– А ты знаешь, что очень стремно быть парнем, который не нравится Каю?
Милош молчал.
– Вот мне ты, наоборот, нравишься. Не болтаешь языком, как девчонка, не скулишь и, похоже, знаешь, чего хочешь. Интересно, чем ты Каю не угодил. Сам-то ты знаешь, что ему не так?
– …
– Ладно. Здесь у нас, стало быть, тренировочный лагерь, их на всю страну шесть. По одному в каждой провинции. Шесть провинций – шесть лагерей, так? Ну вот, наш стоит посреди леса. Если ты сбежишь – станешь дичью: сто человек будут за тобой охотиться, загонят и прикончат на месте. Так что подобные мысли ты лучше сразу выкинь из головы. Тебя тогда приковали потому, что ты этого еще не знал. Теперь знаешь, значит, можно обойтись без привязи. Усек?
– …
– Ладно. Здесь ты будешь тренироваться с тридцатью другими бойцами. Это все преступники, которым светила виселица, их помиловали, чтоб поместить сюда. Публика та еще… Ангелочков с крылышками тут не встретишь, не надейся. В каждом лагере есть арена. Они во всех лагерях одинаковые: та же площадь, та же форма, такой же песок. И есть еще седьмая – в столице: такая же, как шесть остальных, только с трибунами для зрителей. Ты слушаешь?
Милош кивнул. Действительно, никогда еще и никого он не слушал с таким напряженным вниманием. Каждое слово Фульгура намертво врезалось ему в память, едва слетев у того с языка.
– Здесь ты будешь только тренироваться. А по-настоящему биться – на столичной арене. Битвы продолжаются три дня. Это поединки с парнями из других лагерей, с которыми ты не знаком. Здешние для тебя – только товарищи по тренировкам. Если кого из них тяжело ранишь, будешь наказан. Понятно?
– …
– Твоя первая битва состоится через три месяца, в середине зимы. Успеешь вылечиться, окрепнуть и обучиться всяким приемам. Если выйдешь победителем и останешься жив, вторая битва будет весной. Я говорю «если останешься жив», потому что часто бывает, что победитель умирает от ран. Видал Кая? Чудом выжил. Ну вот. Если вторую битву тоже выиграешь, летом будет третья. Если и тогда выйдешь живым – ты свободен. Понятно?
Милош кивнул.
– И даже больше, чем свободен. Ты станешь уважаемым человеком. Фаланга обеспечит тебе по гроб жизни теплое местечко с хорошим жалованьем и всяческое покровительство. Ты еще юнец, вырос под замком в интернате, так что, может, не представляешь, что это дает, но, можешь мне поверить, дает ого-го сколько. Стоит тебе назвать свое имя – в любом ресторане тебе лучший столик, и ешь-пей на халяву. Любое такси, только мигни, везет куда хочешь. И даже если ты урод-уродом, самые красивые женщины за тебя передерутся. А уж тебе-то, такому молодому да красивому, и вовсе малина! Их это знаешь как возбуждает – что мужик три раза рисковал жизнью! А что три раза убил – тем более. Природа у них такая, ничего не попишешь.
Милош почувствовал, что краснеет, и подумал о Хелен. Что же, она полюбит его сильнее, если узнает, что он – четырежды убийца? Очень сомнительно.
– Здесь, в лагере, – продолжал Фульгур, – есть такие, кто готовится к первой своей битве, как ты, – их называют «новички»; есть такие, которые одну уже выиграли, – кандидаты; и чемпионы, у которых на счету две победы, например, Кай. Ты скоро научишься их различать. Маленький совет: сумей себя поставить, чтоб тебя уважали… Тут тебе не детский праздник на лужайке. Тренера зовут Мирикус. Слушайся его, он свое дело знает. Он сам из бывших победителей. Вопросы есть?
– Нет, – сказал Милош, чувствуя, что его вот-вот стошнит.
Помолчали. Фульгур так и стоял, не двинувшись.
– Не хочешь узнать, был ли я тоже в свое время победителем?
– Нет.
Фульгур, которому явно до смерти хотелось поговорить о себе, проглотил этот ответ с немалой досадой.
– Ну, как хочешь. Теперь последнее: тебе нужно придумать, под каким именем биться. Я, например, выбрал себе имя «Фульгур» потому, что я был быстрый, как молния. Надо подобрать тебе такое, чтоб подходило. Я тебе дам список, поглядишь и выберешь.
– Не надо. Я оставлю себе свое.
– Как хочешь, – повторил Фульгур с деланым безразличием. – Покажи-ка ногу.
Милош откинул простыню. Рана почти затянулась и уже не мокла.
– Отлично, – сказал Фульгур, – через несколько дней можно снимать швы.
И вдруг неуловимо быстрым движением, так что Милош не успел даже подумать о защите, вскинул правую руку и со всего размаху ударил прямо по ране. Милош вскрикнул, чуть не теряя сознание от боли.
– А теперь, – слащавым голосом проговорил Фульгур, – спроси меня, будь любезен, был ли я в свое время победителем, – тебе ведь интересно?
– Были вы победителем? – выдавил Милош.
Крохотные синие глаза Фульгура, в упор смотревшие на него, оставались холодными, как у какого-нибудь ящера.
– Да, я был победителем. Я убил трех противников. Видишь, я мог бы жить припеваючи в столице, но мне здесь больше нравится. Теперь спроси, будь умницей, почему мне здесь больше нравится.
– Почему вам здесь больше нравится?
– Что ж, раз уж ты интересуешься, так и быть, скажу. Мне здесь нравится потому, что люблю я это дело. Крутые тренировки, страх новичков, когда их сажают в фургон, чтоб отвезти на первую битву, подвиги победителей и рассказы об этих подвигах, смерть побежденных и рассказы об их смерти, желтый песок арены и красная кровь на нем… Я уже без этого не могу. Это как наркотик. Тебе не понять. Поначалу-то я был, как все: только и хотел, что спасти свою шкуру. Убить своих трех клиентов и послать на хрен этот лагерь. Но после второй победы я начал ловить кайф от этого места, от игры по-крупному. Это ж великая вещь – игра на жизнь и смерть. И этого ты нигде больше не найдешь, разве что на войне, но войны-то сейчас никакой нет, так что вот… Еще вопросы есть?
– Нет, – бессильно ответил Милош, молясь про себя, чтобы тот не ударил его еще раз. Боль расходилась от раны пульсирующими волнами.
– Ладно. Тогда я пошел. Спасибо за приятную беседу.
В дверях он обернулся:
– Ей-богу, ты мне нравишься, Милош Ференци. Одно удовольствие с тобой поболтать.
IV
ТРЕНИРОВОЧНЫЙ ЛАГЕРЬ
НА ШЕСТОЙ день в лазарете около полудня Милош решил, что уже достаточно окреп, и может выйти пройтись, опираясь на костыли. Он двинулся по коридору и обнаружил, что соседняя комната подручными средствами приспособлена под операционную: стол, накрытый белой простыней, специальная лампа на раздвижном кронштейне. На облупленных полках – всякие банки и склянки. Вот оно, значит, царство Фульгура! Зловещее поле его самодеятельности.
Милош передернулся при мысли, что лежал там, беспомощный, без сознания, отданный на произвол невежественного садиста. Однако нога не очень болела, и он рискнул выйти на улицу. Накануне Фульгур его наголо обрил, и голову обдало ледяным холодом. Лагерь действительно располагался на лесной поляне. За оградой виднелись голые кроны высоких дубов. У ворот стояла сторожевая вышка. Часовой с ружьем, в военной форме, глянув на Милоша, мотнул головой то ли с угрозой, то ли в знак приветствия. Милош ответил таким же двусмысленным кивком, продолжая свою многотрудную экскурсию. Миновал деревянные бараки, где, по-видимому, размещались дортуары, потом обогнул такую же столовую, из которой тошнотворно несло прелой капустой. Отсюда было видно, что с тыла лагерь охраняют еще две вышки. Фульгур верно говорил: на детский праздник на лужайке это не походило.
По центру располагалось еще одно здание, квадратное, без окон. Оно было срублено из бревен и походило на жилище трапперов. Милошу пришлось обойти его кругом, чтоб обнаружить вход – низкую полуоткрытую дверь. Он толкнул ее костылем, вошел, сделал несколько шагов по какому-то проходу с земляным полом и уперся в дощатый барьер. За ним оказалась арена, точь-в-точь как в цирке. Метров, наверное, двадцати диаметром. Вокруг нее шел сплошной барьер высотой в человеческий рост.
На противоположной стороне арены упражнялись четверо бойцов – в холщовых штанах, голые до пояса и босые, несмотря на холод. Несколько зрителей наблюдали за ними с галереи. Они удостоили Милоша беглым взглядом и больше не обращали на него внимания. Битва на арене была неравная. Трое с мечами нападали на четвертого, бритого наголо и безоружного. Несчастному приходилось держать в поле зрения всех одновременно, падать, перекатываться, уворачиваясь от ударов, вскакивать, перебегать. Противники преследовали его неотступно, снова и снова окружали, заносили мечи. Преследуемый, хоть у него не было ни единого шанса, дерзко бросал им вызов, как будто в его положении можно было еще на что-то надеяться.
Несмотря на расстояние, Милош мог различить грубые черты его совсем юного лица с приплюснутым носом и густыми бровями, могучее сложение. У него было ощущение, что где-то, когда-то он уже видел этого парня, вот только где? Битва разыгрывалась на удивление безмолвно. Ни крика, ни возгласа досады или торжества. Слышны были только скрип песка под ногами да учащенное дыхание преследуемого. Раз за разом он уходил от удара, не теряя задора, не выказывая и тени страха. Но вот споткнулся на бегу и упал. В ту же секунду ближайший из противников подскочил и ранил его в плечо. Потом, придавив ему коленом грудь и приставив меч к горлу, застыл в неподвижности.
– Хорошо! – прогремел загробный голос. – Отставить!
Бойцы послушно отошли, даже не глянув на запыхавшегося, обливающегося потом парня, который тихо ругался, держась за окровавленное плечо. Человек, отдавший приказ, встал. Он был на полголовы выше всех, кто его окружал. Лицо, словно вырубленное топором, обросло жесткой черной бородой.
– Все видели? – бросил он своей свите. – Он проиграл, потому что упал. Упадешь – считай себя покойником. Никогда об этом не забывайте. Ферокс и Мессор, проводите его в лазарет. Остальные – обедать.
Все, кто был на галерее, спустились по боковой лесенке – она оказалась как раз за спиной у Милоша – и молча проследовали к выходу. Гигант, замыкавший шествие, остановился. Его габариты поневоле внушали почтение: всякий рядом с ним чувствовал себя ребенком.
– Это ты задушил Пастора?
Милош заметил в его взгляде ту же искру восхищения, что и у Фульгура несколько дней назад.
– Да, – скупо ответил он.
– Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Хорошо. Меня зовут Мирикус, я буду твоим тренером. Добро пожаловать, сынок.
После чего он развернулся и вышел, еле протиснув в дверь свои плечи.
Вымотанный утренними похождениями, остаток дня Милош проспал, но около пяти часов его разбудил скрежет койки, которую вкатывали к нему в комнату. На ней лежал раненый, прикрытый сомнительной чистоты простыней. Рана на плече, хоть и поверхностная, была зашита: Фульгур не мог не уступить своей маленькой слабости – штопать по живому.
– Ты как, ничего? – спросил Милош.
– Нормально, – буркнул раненый.
Милошу виден был только грубо обритый череп. Надо лбом розовел свежий шрам в виде запятой. Но вот раненый, освобождая затекшее плечо, повернулся на другой бок, лицом к Милошу, и у того челюсть отвисла.
– Василь… – еле выговорил он. – Ты? Это не сон?
У него дух захватило от удивления и радости. Раненый открыл глаза, просиял и рассмеялся:
– Вот это да! Милош Ференци! Ха-ха-ха! Глазам не верю!
– Василь! А я думал, ты умер!
– Умер? Это с чего же? Ты с ума, знать, сошел!
– Я же видел, как тебя вытащили из карцера и унесли на носилках! Господи, Василь, ты же весь был в крови…
– А, ну да! А ты и поверил! Ха-ха-ха! Делов-то – кровь себе пустить. Глянь сюда: видишь, ноготь – как железо. Я себе ковырнул кожу под волосами, кровища как потечет – можно подумать, вся башка всмятку. Я перемазался хорошенько, рожа там, шея, все такое. А потом как шарахну кулаком в дверь, а услышал, что идут, – бряк головой к дверям и лежу себе, как труп. Они решили, я себе черепушку проломил. А как еще мне было выбраться из этой дыры? Надоело там сидеть, понимаешь. Одно плохо: нет чтобы, как всегда, – выперли из одного интерната, перевели в другой, – а меня сюда запихали, это уже похуже…
– Погоди, – перебил Милош, – ты же ничего такого не сделал, а сюда, я думал, помещают преступников…
– Ну да, только они объяснили, что это мне… какое-то такое слово, не помню… ну, за все сразу…
– По совокупности?
– Во-во, так они и сказали. Ты-то с одного разу огреб на всю катушку, а? Правда, что ты убил главного псаря?
– Так получилось, – нехотя признался Милош.
– Расскажешь мне? Страсть до чего люблю послушать, как кто-нибудь из Фаланги получил по заслугам.
– Расскажу. Только объясни мне сначала, почему сегодня так бились – трое на тебя одного. У тебя же не было ни единого шанса.
– Это такое испытание, Мирикус-тренер придумал. Его каждый проходит, все по очереди. Он говорит, надо, чтоб каждый хоть раз был ранен. Это, говорит, крещение. А главное дело, чтоб мы знали, что будет, если откажешься драться на арене. Если не дерешься, а только бегаешь от противника, через десять минут на тебя выпускают еще одного, а если ты все равно не дерешься, а убегаешь, через пять минут выпускают третьего. В общем, чем больше ты уходишь от драки, тем меньше у тебя шансов остаться в живых. Понимаешь?
– Понимаю. А вообще он какой, этот Мирикус?
– Мирикус? Он жутко сильный, втрое сильнее нас с тобой вместе взятых. И умный тоже. Насквозь тебя видит. Вот, например, намедни говорит мне: «Слушай-ка, Рустикус…»
– Это тебя так назвали – Рустикус?
– Ну. Такое мне имя дали, не знаю, почему. Я даже не знаю, что оно значит. Может, ты знаешь?
– Нет, – солгал Милош, с трудом удержавшись от смеха.
– Короче, отвел он меня этак в сторонку и говорит: «Слушай-ка, Рустикус, знаешь, почему тебе не бывает страшно?» «Нет», – говорю. А мне правда совсем не бывает страшно. А он: «Ты потому не боишься, что думаешь, взаправду биться не будешь. Ты думаешь, что-нибудь такое случится, сам не знаешь что, но все обойдется; не веришь, что и впрямь придется биться, так ведь, Рустикус?» А я и не знаю, что сказать, потому что он прямо в точку попал, а признаваться-то мне не хотелось. Он мне тогда растолковал, что со всеми новичками так, никто не верит, что дойдет до настоящей битвы. Но это, мол, самообман, и с такими мыслями наверняка проиграешь. А надо, наоборот, настраиваться на битву, понимаешь?
Милош понимал, даже слишком хорошо понимал. Долгими одинокими часами в этой самой комнате он поддерживал себя тайной уверенностью, что до битвы дело не дойдет. Открытие, что в этом он ничем не отличается от всех остальных, неприятно поразило его.
– Есть такие, которые до последней минуты верят, что как-нибудь обойдется, не надо будет выходить на арену, – продолжал Рустикус, – эти, считай, покойники. Вот, Ференци, две вещи я тут узнал: во-первых, не надо надеяться, что избежишь битвы, а во-вторых, когда выйдешь на арену, нельзя увиливать.
– Понятно, – пробормотал Милош, но у него все равно не укладывалось в голове, что сказанное относится и к нему. Он гадал, в чем тут дело: то ли это вопрос времени – все-таки он здесь еще совсем недавно, – то ли сама его натура не принимает и никогда не примет чудовищную перспективу – выйти на арену, чтоб убить.
Василь закрыл глаза и, казалось, задремал.
– Можно еще один вопрос? – шепотом спросил Милош.
– Валяй.
– Мирикус тебе растолковал, как повысить свои шансы остаться в живых, так?
– Ну.
– А он не говорил, как жить потом, я имею в виду, после того, как убьешь человека, или двух, или трех…
– Говорил. Он сказал… в точности я уж не помню… в общем, что не надо из-за этого мучиться.
– То есть?
– Ну, что если твой противник погиб, значит, просто пришел его черед.
– Судьба такая?
– Во-во, судьба. И если ты думаешь, что это твоих рук дело, ты слишком много на себя берешь. Ты просто… как это… орудие. И потом, тебя ведь заставили… И еще он сказал, что если станешь слишком много думать про такие вещи, тебе хана.
Они помолчали. Милош уже думал, что Василь уснул, как вдруг тот пробормотал сонным голосом:
– Знаешь, Ференци, я так рад, так рад, что мы встретились…
На следующий день оба покинули лазарет. Им не было нужды договариваться, чтоб заключить между собой союз, несомненно, компенсирующий их юность и неопытность: без слов они решили держаться вместе, поддерживать друг друга во всех испытаниях. Быть друг другу опорой до конца.
Остальные бойцы все были старше – от двадцати пяти до сорока лет, и ни один, казалось, не расположен был завязывать с кем-либо дружбу. На тренировках Милош не находил и отдаленного подобия веселого одушевления, знакомого по занятиям борьбой. Казалось бы, общность жестокой судьбы должна была сплотить этих людей, но не сплотила. Каждый здесь был целиком поглощен одной задачей: стать достаточно сильным и безжалостным, чтобы выжить.
Кай, едва оправившись после ранения, показал себя самым опасным противником. По правилам, наносить партнеру по тренировке «тяжелые раны» запрещалось, но понятие «тяжелая рана» было растяжимым, и Кай все время проверял, насколько далеко можно зайти. В каждой учебной битве он норовил причинить боль, пустить кровь, и Мирикус никогда не делал ему за это замечаний. Милош, зная о его враждебности, старался держаться от него подальше, а главное, всеми правдами и неправдами избегал встречи с ним на арене. Он понятия не имел, за что Кай невзлюбил его, пока однажды ночью Василь не открыл ему причину. В дортуаре, где спало еще десять бойцов, их койки стояли рядом, и по ночам они, случалось, перешептывались часами напролет.
– Похоже, с каждой победой люди делаются все су… сувере… – издалека начал Василь.
– Суеверней, – подсказал Милош.
– Во-во. Например, если парень два раза победил, и оба раза фургон вел тот же шофер, ну вот, он на третью битву ни за что с другим не поедет. Или еще, сидит такой перед битвой в камере при арене, и мышка пробежит: так он, будь уверен, в следующий раз все глаза проглядит, все будет мышь высматривать, а не увидит – пойдет, бедняга, на арену, дрожа как лист. Понимаешь?
– Да, – сказал Милош. – И ты думаешь, Кай меня невзлюбил из-за чего-то в этом роде? Я-то ему ничего не сделал.
– Похоже на то. Я только знаю – он кошек ненавидит. И знаю, почему. Его совсем маленьким заперли в клетке с кошкой, по игре, ну, знаешь, как бывает… И они долго просидели запертые. Ну, кошка и взбесилась, а никого не было, чтоб ее отогнать, и она пол-лица ему содрала, Каю. Видал, какие шрамы! С тех пор и ненавидит. Но ты же ведь не кот, а?
– Нет, – улыбнулся Милош, начиная понимать. – Я не кот, но, похоже, был котом в предыдущем воплощении.
– В чем, в чем?
– В прошлой жизни, не в этой, я, может, был котом.
– Ты – котом? Что за бред? Это кто тебе сказал?
У Милоша сжалось сердце. Где-то сейчас Хелен? Знает ли хоть, что он жив? Как ему хотелось успокоить ее, обнять… Думает ли она о нем, часто ли вспоминает? При мысли, что только три убийства могут дать ему право увидеться с ней, больно свело живот.
– Сказала… моя девушка. Посмотрела, как я карабкаюсь на крышу, и сказала, что я прямо как кот. Наверно, Кай это чует, ему это на нервы действует – боится меня, вот и ненавидит.
Милош передернулся при мысли, что лежал там, беспомощный, без сознания, отданный на произвол невежественного садиста. Однако нога не очень болела, и он рискнул выйти на улицу. Накануне Фульгур его наголо обрил, и голову обдало ледяным холодом. Лагерь действительно располагался на лесной поляне. За оградой виднелись голые кроны высоких дубов. У ворот стояла сторожевая вышка. Часовой с ружьем, в военной форме, глянув на Милоша, мотнул головой то ли с угрозой, то ли в знак приветствия. Милош ответил таким же двусмысленным кивком, продолжая свою многотрудную экскурсию. Миновал деревянные бараки, где, по-видимому, размещались дортуары, потом обогнул такую же столовую, из которой тошнотворно несло прелой капустой. Отсюда было видно, что с тыла лагерь охраняют еще две вышки. Фульгур верно говорил: на детский праздник на лужайке это не походило.
По центру располагалось еще одно здание, квадратное, без окон. Оно было срублено из бревен и походило на жилище трапперов. Милошу пришлось обойти его кругом, чтоб обнаружить вход – низкую полуоткрытую дверь. Он толкнул ее костылем, вошел, сделал несколько шагов по какому-то проходу с земляным полом и уперся в дощатый барьер. За ним оказалась арена, точь-в-точь как в цирке. Метров, наверное, двадцати диаметром. Вокруг нее шел сплошной барьер высотой в человеческий рост.
На противоположной стороне арены упражнялись четверо бойцов – в холщовых штанах, голые до пояса и босые, несмотря на холод. Несколько зрителей наблюдали за ними с галереи. Они удостоили Милоша беглым взглядом и больше не обращали на него внимания. Битва на арене была неравная. Трое с мечами нападали на четвертого, бритого наголо и безоружного. Несчастному приходилось держать в поле зрения всех одновременно, падать, перекатываться, уворачиваясь от ударов, вскакивать, перебегать. Противники преследовали его неотступно, снова и снова окружали, заносили мечи. Преследуемый, хоть у него не было ни единого шанса, дерзко бросал им вызов, как будто в его положении можно было еще на что-то надеяться.
Несмотря на расстояние, Милош мог различить грубые черты его совсем юного лица с приплюснутым носом и густыми бровями, могучее сложение. У него было ощущение, что где-то, когда-то он уже видел этого парня, вот только где? Битва разыгрывалась на удивление безмолвно. Ни крика, ни возгласа досады или торжества. Слышны были только скрип песка под ногами да учащенное дыхание преследуемого. Раз за разом он уходил от удара, не теряя задора, не выказывая и тени страха. Но вот споткнулся на бегу и упал. В ту же секунду ближайший из противников подскочил и ранил его в плечо. Потом, придавив ему коленом грудь и приставив меч к горлу, застыл в неподвижности.
– Хорошо! – прогремел загробный голос. – Отставить!
Бойцы послушно отошли, даже не глянув на запыхавшегося, обливающегося потом парня, который тихо ругался, держась за окровавленное плечо. Человек, отдавший приказ, встал. Он был на полголовы выше всех, кто его окружал. Лицо, словно вырубленное топором, обросло жесткой черной бородой.
– Все видели? – бросил он своей свите. – Он проиграл, потому что упал. Упадешь – считай себя покойником. Никогда об этом не забывайте. Ферокс и Мессор, проводите его в лазарет. Остальные – обедать.
Все, кто был на галерее, спустились по боковой лесенке – она оказалась как раз за спиной у Милоша – и молча проследовали к выходу. Гигант, замыкавший шествие, остановился. Его габариты поневоле внушали почтение: всякий рядом с ним чувствовал себя ребенком.
– Это ты задушил Пастора?
Милош заметил в его взгляде ту же искру восхищения, что и у Фульгура несколько дней назад.
– Да, – скупо ответил он.
– Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Хорошо. Меня зовут Мирикус, я буду твоим тренером. Добро пожаловать, сынок.
После чего он развернулся и вышел, еле протиснув в дверь свои плечи.
Вымотанный утренними похождениями, остаток дня Милош проспал, но около пяти часов его разбудил скрежет койки, которую вкатывали к нему в комнату. На ней лежал раненый, прикрытый сомнительной чистоты простыней. Рана на плече, хоть и поверхностная, была зашита: Фульгур не мог не уступить своей маленькой слабости – штопать по живому.
– Ты как, ничего? – спросил Милош.
– Нормально, – буркнул раненый.
Милошу виден был только грубо обритый череп. Надо лбом розовел свежий шрам в виде запятой. Но вот раненый, освобождая затекшее плечо, повернулся на другой бок, лицом к Милошу, и у того челюсть отвисла.
– Василь… – еле выговорил он. – Ты? Это не сон?
У него дух захватило от удивления и радости. Раненый открыл глаза, просиял и рассмеялся:
– Вот это да! Милош Ференци! Ха-ха-ха! Глазам не верю!
– Василь! А я думал, ты умер!
– Умер? Это с чего же? Ты с ума, знать, сошел!
– Я же видел, как тебя вытащили из карцера и унесли на носилках! Господи, Василь, ты же весь был в крови…
– А, ну да! А ты и поверил! Ха-ха-ха! Делов-то – кровь себе пустить. Глянь сюда: видишь, ноготь – как железо. Я себе ковырнул кожу под волосами, кровища как потечет – можно подумать, вся башка всмятку. Я перемазался хорошенько, рожа там, шея, все такое. А потом как шарахну кулаком в дверь, а услышал, что идут, – бряк головой к дверям и лежу себе, как труп. Они решили, я себе черепушку проломил. А как еще мне было выбраться из этой дыры? Надоело там сидеть, понимаешь. Одно плохо: нет чтобы, как всегда, – выперли из одного интерната, перевели в другой, – а меня сюда запихали, это уже похуже…
– Погоди, – перебил Милош, – ты же ничего такого не сделал, а сюда, я думал, помещают преступников…
– Ну да, только они объяснили, что это мне… какое-то такое слово, не помню… ну, за все сразу…
– По совокупности?
– Во-во, так они и сказали. Ты-то с одного разу огреб на всю катушку, а? Правда, что ты убил главного псаря?
– Так получилось, – нехотя признался Милош.
– Расскажешь мне? Страсть до чего люблю послушать, как кто-нибудь из Фаланги получил по заслугам.
– Расскажу. Только объясни мне сначала, почему сегодня так бились – трое на тебя одного. У тебя же не было ни единого шанса.
– Это такое испытание, Мирикус-тренер придумал. Его каждый проходит, все по очереди. Он говорит, надо, чтоб каждый хоть раз был ранен. Это, говорит, крещение. А главное дело, чтоб мы знали, что будет, если откажешься драться на арене. Если не дерешься, а только бегаешь от противника, через десять минут на тебя выпускают еще одного, а если ты все равно не дерешься, а убегаешь, через пять минут выпускают третьего. В общем, чем больше ты уходишь от драки, тем меньше у тебя шансов остаться в живых. Понимаешь?
– Понимаю. А вообще он какой, этот Мирикус?
– Мирикус? Он жутко сильный, втрое сильнее нас с тобой вместе взятых. И умный тоже. Насквозь тебя видит. Вот, например, намедни говорит мне: «Слушай-ка, Рустикус…»
– Это тебя так назвали – Рустикус?
– Ну. Такое мне имя дали, не знаю, почему. Я даже не знаю, что оно значит. Может, ты знаешь?
– Нет, – солгал Милош, с трудом удержавшись от смеха.
– Короче, отвел он меня этак в сторонку и говорит: «Слушай-ка, Рустикус, знаешь, почему тебе не бывает страшно?» «Нет», – говорю. А мне правда совсем не бывает страшно. А он: «Ты потому не боишься, что думаешь, взаправду биться не будешь. Ты думаешь, что-нибудь такое случится, сам не знаешь что, но все обойдется; не веришь, что и впрямь придется биться, так ведь, Рустикус?» А я и не знаю, что сказать, потому что он прямо в точку попал, а признаваться-то мне не хотелось. Он мне тогда растолковал, что со всеми новичками так, никто не верит, что дойдет до настоящей битвы. Но это, мол, самообман, и с такими мыслями наверняка проиграешь. А надо, наоборот, настраиваться на битву, понимаешь?
Милош понимал, даже слишком хорошо понимал. Долгими одинокими часами в этой самой комнате он поддерживал себя тайной уверенностью, что до битвы дело не дойдет. Открытие, что в этом он ничем не отличается от всех остальных, неприятно поразило его.
– Есть такие, которые до последней минуты верят, что как-нибудь обойдется, не надо будет выходить на арену, – продолжал Рустикус, – эти, считай, покойники. Вот, Ференци, две вещи я тут узнал: во-первых, не надо надеяться, что избежишь битвы, а во-вторых, когда выйдешь на арену, нельзя увиливать.
– Понятно, – пробормотал Милош, но у него все равно не укладывалось в голове, что сказанное относится и к нему. Он гадал, в чем тут дело: то ли это вопрос времени – все-таки он здесь еще совсем недавно, – то ли сама его натура не принимает и никогда не примет чудовищную перспективу – выйти на арену, чтоб убить.
Василь закрыл глаза и, казалось, задремал.
– Можно еще один вопрос? – шепотом спросил Милош.
– Валяй.
– Мирикус тебе растолковал, как повысить свои шансы остаться в живых, так?
– Ну.
– А он не говорил, как жить потом, я имею в виду, после того, как убьешь человека, или двух, или трех…
– Говорил. Он сказал… в точности я уж не помню… в общем, что не надо из-за этого мучиться.
– То есть?
– Ну, что если твой противник погиб, значит, просто пришел его черед.
– Судьба такая?
– Во-во, судьба. И если ты думаешь, что это твоих рук дело, ты слишком много на себя берешь. Ты просто… как это… орудие. И потом, тебя ведь заставили… И еще он сказал, что если станешь слишком много думать про такие вещи, тебе хана.
Они помолчали. Милош уже думал, что Василь уснул, как вдруг тот пробормотал сонным голосом:
– Знаешь, Ференци, я так рад, так рад, что мы встретились…
На следующий день оба покинули лазарет. Им не было нужды договариваться, чтоб заключить между собой союз, несомненно, компенсирующий их юность и неопытность: без слов они решили держаться вместе, поддерживать друг друга во всех испытаниях. Быть друг другу опорой до конца.
Остальные бойцы все были старше – от двадцати пяти до сорока лет, и ни один, казалось, не расположен был завязывать с кем-либо дружбу. На тренировках Милош не находил и отдаленного подобия веселого одушевления, знакомого по занятиям борьбой. Казалось бы, общность жестокой судьбы должна была сплотить этих людей, но не сплотила. Каждый здесь был целиком поглощен одной задачей: стать достаточно сильным и безжалостным, чтобы выжить.
Кай, едва оправившись после ранения, показал себя самым опасным противником. По правилам, наносить партнеру по тренировке «тяжелые раны» запрещалось, но понятие «тяжелая рана» было растяжимым, и Кай все время проверял, насколько далеко можно зайти. В каждой учебной битве он норовил причинить боль, пустить кровь, и Мирикус никогда не делал ему за это замечаний. Милош, зная о его враждебности, старался держаться от него подальше, а главное, всеми правдами и неправдами избегал встречи с ним на арене. Он понятия не имел, за что Кай невзлюбил его, пока однажды ночью Василь не открыл ему причину. В дортуаре, где спало еще десять бойцов, их койки стояли рядом, и по ночам они, случалось, перешептывались часами напролет.
– Похоже, с каждой победой люди делаются все су… сувере… – издалека начал Василь.
– Суеверней, – подсказал Милош.
– Во-во. Например, если парень два раза победил, и оба раза фургон вел тот же шофер, ну вот, он на третью битву ни за что с другим не поедет. Или еще, сидит такой перед битвой в камере при арене, и мышка пробежит: так он, будь уверен, в следующий раз все глаза проглядит, все будет мышь высматривать, а не увидит – пойдет, бедняга, на арену, дрожа как лист. Понимаешь?
– Да, – сказал Милош. – И ты думаешь, Кай меня невзлюбил из-за чего-то в этом роде? Я-то ему ничего не сделал.
– Похоже на то. Я только знаю – он кошек ненавидит. И знаю, почему. Его совсем маленьким заперли в клетке с кошкой, по игре, ну, знаешь, как бывает… И они долго просидели запертые. Ну, кошка и взбесилась, а никого не было, чтоб ее отогнать, и она пол-лица ему содрала, Каю. Видал, какие шрамы! С тех пор и ненавидит. Но ты же ведь не кот, а?
– Нет, – улыбнулся Милош, начиная понимать. – Я не кот, но, похоже, был котом в предыдущем воплощении.
– В чем, в чем?
– В прошлой жизни, не в этой, я, может, был котом.
– Ты – котом? Что за бред? Это кто тебе сказал?
У Милоша сжалось сердце. Где-то сейчас Хелен? Знает ли хоть, что он жив? Как ему хотелось успокоить ее, обнять… Думает ли она о нем, часто ли вспоминает? При мысли, что только три убийства могут дать ему право увидеться с ней, больно свело живот.
– Сказала… моя девушка. Посмотрела, как я карабкаюсь на крышу, и сказала, что я прямо как кот. Наверно, Кай это чует, ему это на нервы действует – боится меня, вот и ненавидит.