Страница:
Светская символика занимает прочное место в оформлении печатей и монет Болгарии. Некоторые болгарские цари в конце XIII – начале XIV в. чеканят монеты с изображением двуглавого орла, царя на коне. На болгарских монетах XIV в. можно видеть и льва с высунутым языком, идущего на задних лапах. Данные эмблемы типичны для монет и печатей Западной Европы. В Византии они, как правило, в этом качестве не употреблялись[236]. Золотые буллы болгарских царей наряду с византийским обычаем расположения надписей используют и круговую легенду – на западноевропейский манер[237].
Более, чем в Болгарии, западноевропейские традиции сказываются на сербских печатях. В Сербии с начала XIII в. появилась восковая булла, которая в XV в. почти полностью заменила золотые буллы даже в документах, квалифицированных в тексте грамот как хрисовулы[238]. Примером могут служить грамоты «на сербском наречии», выданные русскому монастырю на Афоне в XIV–XV вв. сербскими королями и деспотами. При некоторых из них сохранились печати «все из темного воску и привесные на шелковых разного цвета снурках»[239].
Широкое применение восковых печатей в Сербии обусловлено в первую очередь, по-видимому, распространением в делопроизводстве такого материала для письма, как бумага. Сербская канцелярия была первой из канцелярий южнобалканских стран, где бумага начала использоваться наряду с пергаменом для важных актов[240]. Это произошло в начале XIV в. В остальных южнославянских канцеляриях бумага никогда «не достигла ранга» пергамена[241]. Характерным для Сербии является использование в качестве внешнего оформления верховной власти тронных, конных печатей, бытующих в западноевропейской сфрагистике. Изображению короля, сидящего на троне или верхом на коне, в рыцарской одежде, обычно сопутствует круговая легенда на славянском или латинском языке[242].
Наряду с такими западноевропейскими приемами, как использование печати отца (предшественника) или своей же, но более раннего периода правления, употребление античных гемм вместо герба на печатях не только частными лицами, но и правителями, помещение на печатях латинской легенды или ее перевода[243], исследователи подмечают и отличительные особенности сербской сфрагистики: в ней отсутствует стройная схема как в развитии отдельных типов печатей, так и в их употреблении в качестве правовой категории, какую можно наблюдать в некоторых государствах Западной Европы этого времени[244], совершенно не используется контрпечать, и если речь идет о двусторонней печати, то размер оттисков с обеих сторон одинаков[245], прослеживается явная тенденция к использованию односторонних вислых восковых печатей[246].
К числу западноевропейских влияний, по-видимому, следует отнести использование в Сербии в качестве государственной эмблемы двуглавого орла, о чем говорит изображение последнего на печатях правителей конца XIV-начала XV в.[247] Есть предположение, что эмблема двуглавого орла получила геральдическое значение в начале XV в. при деспоте Стефане Лазаревиче[248]. Традиция связала двуглавого орла с Неманичами, и эта эмблема вошла в историю как символ сербской государственности[249]. Хотелось бы подчеркнуть, что эта традиция не прослеживается в Византийской империи[250]. Что касается императорских печатей, то после завоевания крестоносцами Константинополя и основания Латинской империи они приобрели сугубо западноевропейский вид: скачущий на коне рыцарь, сидящий на троне император, круговая легенда[251]. Реставрация империи (1261) повлекла возврат к обычному византийскому типу печати. Однако в конце существования империи в Византии появляются красно-восковые, а также оттиснутые через бумагу печати, что рассматривается как подражание Западной Европе[252].
Печати Северо-Восточной Руси в той мере, в какой они известны к настоящему времени, позволяют сделать ряд наблюдений, свидетельствующих об усвоении отечественной сфрагистикой византийских и южнославянских традиций. Скрепление княжеского документа металлическими печатями (золотыми, свинцовыми) для Северо-Восточной Руси XIV в. оставалось традиционным. Однако нельзя не заметить все усиливающейся в XIV в. тенденции к упрочению восковой печати, что связано с употреблением в канцелярской практике Северо-Восточной Руси бумаги. Анализ сохранившихся княжеских печатей XIV–XV вв. показывает преобладание вислых восковых односторонних печатей. Подобный способ скрепления документа характерен для Сербии XIV–XV вв., но не для Византии, где восковые печати так запечатывали документ, что неизбежно ломались при его вскрытии, поэтому они и не сохранились. Характерным является также использование в качестве печатей перстней с геммами, отсутствие контрпечати (хотя иногда оттиски разных перстней формируют лицевую и оборотную стороны вислой восковой печати)[253], использование печати предшественника[254] и т. д. С вариантом круговой легенды («ПЕЧАТЬ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА.»), содержащей титул и имя князя, знакомит нас золотая печать Ивана Калиты при его духовной грамоте 1339 г.[255] Круговую легенду несут многие восковые печати XIV–XV вв. В литературе[256] уже отмечался факт сходства золотой буллы Стефана Душана 1349 г. (у Ивича – 1350 г.) и аналогичной печати Симеона Гордого, привешенной к его духовной грамоте 1353 г.[257] Вместо греческого «агиос» здесь рядом с фигурой святого имеется надпись: «семен с(вя)ты». На печати царя Стефана Душана[258] – «стефане првомучени(к)». Хотя лицевые стороны печатей различны (на печати Стефана Душана – изображение стоящего царя в короне и царском одеянии, а на печати Симеона Гордого – строчная надпись), их сближает легенда, упоминающая в титуле «все земли српске» и «всея Руси».
Отмеченные нами факты параллелизма в практике оформления атрибутов власти сопоставимы с явлениями, характеризующими общее интеллектуальное движение, которое с XIV в. охватило христианский мир юго-востока и востока Европы. На протяжении всего периода вычленяются этапы большего или меньшего взаимовлияния Руси и Балканских стран. Так, в середине XIV в. Афон вошел в политические границы «царства сербов и греков» Стефана Душана. Известны, как уже отмечалось, грамоты сербских королей и деспотов русскому монастырю на Афоне. Афон же был одним из основных центров культурного и идейного общения Руси и Балканских стран. Вполне вероятно, что в результате подобного общения взаимно усваивались государственные идеи, олицетворяющие их символы и эмблемы, дипломатическая практика, трансформируясь в зависимости от собственных, уже существующих особенностей. Если учесть, например, такие факты, как поддержка сербскими правителями русского монастыря на Афоне вплоть до падения монголо-татарского ига[262], извещение Стефаном Душаном Московского великого князя и Русской церкви о провозглашении царства и установлении сербской патриархии[263], знакомство русских читателей с биографиями сербских «кралей» Неманичей, попытки породниться с сербским правящим домом[264], а также стремление московских великих князей и царей предстать в роли хранителей славянского православия и наследников сербского правящего дома[265], последующие тесные связи России с Сербией, то отмеченные нами аналогии в сфрагистике Сербии и Северо-Восточной Руси приобретают особое значение[266]. Они подкрепляют наблюдения и выводы М. Н. Тихомирова о приоритете Сербии (со всеми ее отличными от Византии особенностями) в сложном механизме взаимодействий восточных славян с балканскими народами, известном под названием второго южнославянского влияния[267]. Последнее, разумеется, не было только внешним явлением, а обусловливалось социально-политическим состоянием Руси и развитием ее государственности.
В русле общих тенденций, влияющих на становление единого Русского государства, протекало и формирование тех или иных его институтов, ранее находившихся в сфере безусловного византийского влияния. В частности, отечественный сфрагистический материал указанного времени в сопоставлении с введенными в научный оборот аналогичными памятниками юго-востока Европы позволяет резюмировать, что в южнославянских государствах и в русских землях византийская традиция в использовании материала для печатей и оформлении типа последних не оставалась доминирующей вплоть до падения Византийской империи. Общность с Византией в использовании обычая металлической печати, общность иконографии постепенно теряют свою обязательность. Новые факторы, в основе которых лежала иная культурно-историческая ориентация, способствовали развитию сфрагистики единого Русского централизованного государства, и в этом процессе существенную роль сыграли связи с южными славянами.
Происхождение печати 1497 года: новые подходы к исследованию[268]
Более, чем в Болгарии, западноевропейские традиции сказываются на сербских печатях. В Сербии с начала XIII в. появилась восковая булла, которая в XV в. почти полностью заменила золотые буллы даже в документах, квалифицированных в тексте грамот как хрисовулы[238]. Примером могут служить грамоты «на сербском наречии», выданные русскому монастырю на Афоне в XIV–XV вв. сербскими королями и деспотами. При некоторых из них сохранились печати «все из темного воску и привесные на шелковых разного цвета снурках»[239].
Широкое применение восковых печатей в Сербии обусловлено в первую очередь, по-видимому, распространением в делопроизводстве такого материала для письма, как бумага. Сербская канцелярия была первой из канцелярий южнобалканских стран, где бумага начала использоваться наряду с пергаменом для важных актов[240]. Это произошло в начале XIV в. В остальных южнославянских канцеляриях бумага никогда «не достигла ранга» пергамена[241]. Характерным для Сербии является использование в качестве внешнего оформления верховной власти тронных, конных печатей, бытующих в западноевропейской сфрагистике. Изображению короля, сидящего на троне или верхом на коне, в рыцарской одежде, обычно сопутствует круговая легенда на славянском или латинском языке[242].
Наряду с такими западноевропейскими приемами, как использование печати отца (предшественника) или своей же, но более раннего периода правления, употребление античных гемм вместо герба на печатях не только частными лицами, но и правителями, помещение на печатях латинской легенды или ее перевода[243], исследователи подмечают и отличительные особенности сербской сфрагистики: в ней отсутствует стройная схема как в развитии отдельных типов печатей, так и в их употреблении в качестве правовой категории, какую можно наблюдать в некоторых государствах Западной Европы этого времени[244], совершенно не используется контрпечать, и если речь идет о двусторонней печати, то размер оттисков с обеих сторон одинаков[245], прослеживается явная тенденция к использованию односторонних вислых восковых печатей[246].
К числу западноевропейских влияний, по-видимому, следует отнести использование в Сербии в качестве государственной эмблемы двуглавого орла, о чем говорит изображение последнего на печатях правителей конца XIV-начала XV в.[247] Есть предположение, что эмблема двуглавого орла получила геральдическое значение в начале XV в. при деспоте Стефане Лазаревиче[248]. Традиция связала двуглавого орла с Неманичами, и эта эмблема вошла в историю как символ сербской государственности[249]. Хотелось бы подчеркнуть, что эта традиция не прослеживается в Византийской империи[250]. Что касается императорских печатей, то после завоевания крестоносцами Константинополя и основания Латинской империи они приобрели сугубо западноевропейский вид: скачущий на коне рыцарь, сидящий на троне император, круговая легенда[251]. Реставрация империи (1261) повлекла возврат к обычному византийскому типу печати. Однако в конце существования империи в Византии появляются красно-восковые, а также оттиснутые через бумагу печати, что рассматривается как подражание Западной Европе[252].
Печати Северо-Восточной Руси в той мере, в какой они известны к настоящему времени, позволяют сделать ряд наблюдений, свидетельствующих об усвоении отечественной сфрагистикой византийских и южнославянских традиций. Скрепление княжеского документа металлическими печатями (золотыми, свинцовыми) для Северо-Восточной Руси XIV в. оставалось традиционным. Однако нельзя не заметить все усиливающейся в XIV в. тенденции к упрочению восковой печати, что связано с употреблением в канцелярской практике Северо-Восточной Руси бумаги. Анализ сохранившихся княжеских печатей XIV–XV вв. показывает преобладание вислых восковых односторонних печатей. Подобный способ скрепления документа характерен для Сербии XIV–XV вв., но не для Византии, где восковые печати так запечатывали документ, что неизбежно ломались при его вскрытии, поэтому они и не сохранились. Характерным является также использование в качестве печатей перстней с геммами, отсутствие контрпечати (хотя иногда оттиски разных перстней формируют лицевую и оборотную стороны вислой восковой печати)[253], использование печати предшественника[254] и т. д. С вариантом круговой легенды («ПЕЧАТЬ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА.»), содержащей титул и имя князя, знакомит нас золотая печать Ивана Калиты при его духовной грамоте 1339 г.[255] Круговую легенду несут многие восковые печати XIV–XV вв. В литературе[256] уже отмечался факт сходства золотой буллы Стефана Душана 1349 г. (у Ивича – 1350 г.) и аналогичной печати Симеона Гордого, привешенной к его духовной грамоте 1353 г.[257] Вместо греческого «агиос» здесь рядом с фигурой святого имеется надпись: «семен с(вя)ты». На печати царя Стефана Душана[258] – «стефане првомучени(к)». Хотя лицевые стороны печатей различны (на печати Стефана Душана – изображение стоящего царя в короне и царском одеянии, а на печати Симеона Гордого – строчная надпись), их сближает легенда, упоминающая в титуле «все земли српске» и «всея Руси».
Рис. 2.1. Золотая булла сербского короля Стефана Душана (лицевая и оборотная стороны)
Рис. 2.2. Позолоченный аргировул Симеона Ивановича Гордого (лицевая и оборотная стороны, прорисовка)
Наблюдаются аналогии в становлении отдельных государственных эмблем. Так, с XIV в. на русских княжеских восковых печатях появляется вооруженный всадник[259]. Данный сюжет характерен как для сербских конных печатей, так и для аналогичных печатей Западной Европы в целом, где он служил указанием на принадлежность владельца печати к правящему дому. Однако в отечественной сфрагистической практике отсутствуют тронные печати, употреблявшиеся в этот период сербскими королями, что объясняется титулом русских правителей. С XIV в. в Северо-Восточной Руси была известна эмблема двуглавого орла как атрибута власти[260]. Не исключено, что знакомству способствовали связи с южными славянами, у которых двуглавый орел помещался на монетах и печатях. Однако в качестве общегосударственного символа двуглавый орел был принят Иваном III лишь в начале или в течение последнего десятилетия XV в.[261]Отмеченные нами факты параллелизма в практике оформления атрибутов власти сопоставимы с явлениями, характеризующими общее интеллектуальное движение, которое с XIV в. охватило христианский мир юго-востока и востока Европы. На протяжении всего периода вычленяются этапы большего или меньшего взаимовлияния Руси и Балканских стран. Так, в середине XIV в. Афон вошел в политические границы «царства сербов и греков» Стефана Душана. Известны, как уже отмечалось, грамоты сербских королей и деспотов русскому монастырю на Афоне. Афон же был одним из основных центров культурного и идейного общения Руси и Балканских стран. Вполне вероятно, что в результате подобного общения взаимно усваивались государственные идеи, олицетворяющие их символы и эмблемы, дипломатическая практика, трансформируясь в зависимости от собственных, уже существующих особенностей. Если учесть, например, такие факты, как поддержка сербскими правителями русского монастыря на Афоне вплоть до падения монголо-татарского ига[262], извещение Стефаном Душаном Московского великого князя и Русской церкви о провозглашении царства и установлении сербской патриархии[263], знакомство русских читателей с биографиями сербских «кралей» Неманичей, попытки породниться с сербским правящим домом[264], а также стремление московских великих князей и царей предстать в роли хранителей славянского православия и наследников сербского правящего дома[265], последующие тесные связи России с Сербией, то отмеченные нами аналогии в сфрагистике Сербии и Северо-Восточной Руси приобретают особое значение[266]. Они подкрепляют наблюдения и выводы М. Н. Тихомирова о приоритете Сербии (со всеми ее отличными от Византии особенностями) в сложном механизме взаимодействий восточных славян с балканскими народами, известном под названием второго южнославянского влияния[267]. Последнее, разумеется, не было только внешним явлением, а обусловливалось социально-политическим состоянием Руси и развитием ее государственности.
В русле общих тенденций, влияющих на становление единого Русского государства, протекало и формирование тех или иных его институтов, ранее находившихся в сфере безусловного византийского влияния. В частности, отечественный сфрагистический материал указанного времени в сопоставлении с введенными в научный оборот аналогичными памятниками юго-востока Европы позволяет резюмировать, что в южнославянских государствах и в русских землях византийская традиция в использовании материала для печатей и оформлении типа последних не оставалась доминирующей вплоть до падения Византийской империи. Общность с Византией в использовании обычая металлической печати, общность иконографии постепенно теряют свою обязательность. Новые факторы, в основе которых лежала иная культурно-историческая ориентация, способствовали развитию сфрагистики единого Русского централизованного государства, и в этом процессе существенную роль сыграли связи с южными славянами.
Происхождение печати 1497 года: новые подходы к исследованию[268]
Печать времени Ивана III Васильевича является уникальным памятником отечественной средневековой сфрагистики. От всех предшествующих княжеских печатей она отличается цветом материала (красновосковая), исключительно высоким качеством изготовления матрицы, посредством которой оттиснуты ее лицевая и оборотная стороны, круговой легендой, содержащей полный титул великого московского князя, сложившийся к 1490 г.[269] Главное же отличие – изобразительные компоненты печати. На лицевой стороне помещен всадник в коротком военном доспехе, в боевых перчатках и в развевающемся плаще, поражающий дракона (крылатого змея) копьем в шею. Круговая надпись в ободках из насечек гласит: «Iwанъ Б(о)жiею мiлостiю господарь всея Pycii велiкii кн(я)зь». На оборотной стороне печати – двуглавый орел с распростертыми опущенными крыльями и коронами на головах. Его окружает расположенная между двумя ободками надпись: «I велiкыi кн(я)s. влад. i моc. i нов. i пcк. i тве. i уго. i вят. i пер. i бол».
Впервые два столь значимых элемента российской символики представлены совместно; впоследствии они будут объединены в Государственном гербе России.
Печать скрепляла ряд актов начиная с 90-х гг. XV в.[270]Однако наиболее ранней из дошедших до наших дней является печать при жалованной меновной и отводной грамоте великого князя Ивана III Васильевича князьям волоцким Федору и Ивану Борисовичам 1497 г.[271] Отсюда и ее датировка, принятая в отечественной литературе со времени Н. М. Карамзина, а также употребляемая зарубежными исследователями. Дата 1497 г. условно признана годом возникновения Российского государственного герба, 400-летие которого широко отмечалось в 1897 г.[272], а 500-летию посвящались научные конференции и специальные издания[273].
В последнее время предпринимаются попытки отнести изготовление печати не к 1497 г., а к более раннему времени. В. А. Кучкин, например, считает, что это был 1490 г.[274] В основе доказательств лежат наблюдения над изменением титула Ивана III, отразившемся в легенде печати. Несколько уточнив позиции, В. А. Кучкин признает, что титул, помещенный на печати, сложился к 1490 г.[275] Он обращается к актам Ревельского архива, опубликованным в конце XIX в. А. Чумиковым[276]. Один из них, по его мнению, скрепляла вислая красновосковая печать, аналогичная печати 1497 г. В. А. Кучкин датирует этот акт 1492 г. на основании ряда спорных умозаключений, в числе которых ссылка на суеверие русских людей, которые, боясь конца света, якобы «вместо мистической цифры “7000” писали другие»[277].
Однако и сам акт имеет весьма сомнительную датировку (не вызывает возражения только обозначение ее издателем: «149… г.»), и не доказано, что речь идет об аналоге печати 1497 г. А. Чумиков отмечает: «Сбоку… красновосковая печать», следовательно, она не обязательно была вислой, но могла быть прикладной, под бумажной кустодией, односторонней, подобной той, что скрепляла грамоту 1516 г. под номером «7» тех же «Актов Ревельского архива» – «красновосковая с бумажной накладкой государственная печать». В таком случае в качестве аналогии можно указать на печать с изображением всадника, поражающего дракона, прикладную, под бумажной кустодией, которую опубликовала Н. А. Казакова при воспроизведении текста верющей грамоты, данной русским послам Дмитрию Ралеву и Митрофану Карачарову, отправленным в Италию в 1499 г.[278] Следует отметить, что А. Чумиков четко фиксировал красновосковую вислую печать с всадником, поражающим дракона, и двуглавым орлом, если она действительно скрепляла грамоту (например, грамоту Ивана IV 1563 г.[279]).
Печать при грамоте 1497 г. имеет дефект – отломанный кусок. Однако она абсолютно идентична двум другим сохранившимся печатям Ивана III, привешенным к грамотам, датированным 16 июня 1504 г. и «около 16 июня» 1504 г.[281]Идентичны не только детали изображений, но и оформление легенд лицевой и оборотной сторон. Поэтому при анализе печати 1497 г. фактически рассматриваются ее аналоги, сохранившиеся при грамотах 1504 г.
Первый отечественный историк В. Н. Татищев считал, что «не безпотребно о гербе государственном от истории воспомянуть, понеже оное есть многих обстоятельств доказательством и гражданской истории есть к знанию не безнужное»[282]. По словам В. Н. Татищева, он представил начальству сочинение о русском гербе, в котором, в частности, написал: «Иоанн Великий, по наследию своея княгини Софии, принцессы греческой, принял за государственный герб орел пластаный, с опущенными крыльями и двемя коронами над главами». Рассуждения В. Н. Татищева о российском гербе нашли отражение в последующих исторических трудах XVIII в.[283]; в конце 1780-х гг. архивисты и публикаторы фиксировали печать при грамоте 1497 г.[284]
О значении печати в истории российской государственности писал Н. М. Карамзин, поддержавший предположение В. Н. Татищева о принятии Иваном III византийского герба и соединении его на печати с московским: «Великий князь начал употреблять сей герб с 1497 г.»[285]. Печать 1497 г. как носительница гербовых эмблем привлекла к себе внимание и других исследователей – И. М. Снегирева, И. П. Сахарова, А. Б. Лакиера и пр.[286] Эмблемы печати 1497 г. историки XIX в. рассматривали в контексте общих тенденций, присутствовавших в историографии и соответствовавших официальной доктрине. Это не только великодержавные идеи, возвеличение самобытности и исконности существовавших в России государственных институтов, прежде всего самодержавия, но и абсолютизирование исключительного влияния Византии на общественное развитие в стране, в частности на идеологию и формы русской государственности. Отсюда версия о принятии Иваном III герба из Византии. Утверждение, будто Иван III, женившись на Софье Палеолог, заимствовал византийский герб, поместив его на своей печати, вошло в отечественную и отчасти в зарубежную историческую литературу, во многие справочники и словари, которыми в нашем обществе пользуются до сих пор.
Одним из первых, кто в начале XX в. предложил научно обоснованную альтернативу общепринятому «византийскому следу», был Н. П. Лихачев. Лучшему отечественному специалисту в области русской и византийской сфрагистики казалось неприемлемым существовавшее в литературе мнение о заимствовании великим московским князем государственной печати, а вместе с нею и двуглавого орла из Византии. Он считал, что «московское правительство не могло заимствовать непосредственно из Византии того, что та не имела»[287]. Такой печати в Византийской империи не существовало. Основную причину появления новой печати Н. П. Лихачев видел в установлении контактов Ивана III с императорами Священной Римской империи, которые к этому времени обладали печатью с изображением двуглавого орла. Великий московский князь «хотел во всем равняться – в титулах, и в формулах грамот, и во внешности булл – цесарю и королю римскому»[288].
Размышления Н. П. Лихачева о российской печати и эмблемах государственного герба долгое время оставались невостребованными отечественной историографией. Авторы немногочисленных сфрагистических работ советского времени не делали попыток разобраться в российской символике, повторяя тезис об усвоении Москвой византийского герба[289]. Не поколебали этот тезис и исторические труды, содержащие критику оценок деяний Ивана III как провизантийских[290].
Впервые два столь значимых элемента российской символики представлены совместно; впоследствии они будут объединены в Государственном гербе России.
Печать скрепляла ряд актов начиная с 90-х гг. XV в.[270]Однако наиболее ранней из дошедших до наших дней является печать при жалованной меновной и отводной грамоте великого князя Ивана III Васильевича князьям волоцким Федору и Ивану Борисовичам 1497 г.[271] Отсюда и ее датировка, принятая в отечественной литературе со времени Н. М. Карамзина, а также употребляемая зарубежными исследователями. Дата 1497 г. условно признана годом возникновения Российского государственного герба, 400-летие которого широко отмечалось в 1897 г.[272], а 500-летию посвящались научные конференции и специальные издания[273].
Рис. 1. Печать великого князя Московского Ивана III Васильевича:
а – лицевая сторона, б – оборотная сторонаВ последнее время предпринимаются попытки отнести изготовление печати не к 1497 г., а к более раннему времени. В. А. Кучкин, например, считает, что это был 1490 г.[274] В основе доказательств лежат наблюдения над изменением титула Ивана III, отразившемся в легенде печати. Несколько уточнив позиции, В. А. Кучкин признает, что титул, помещенный на печати, сложился к 1490 г.[275] Он обращается к актам Ревельского архива, опубликованным в конце XIX в. А. Чумиковым[276]. Один из них, по его мнению, скрепляла вислая красновосковая печать, аналогичная печати 1497 г. В. А. Кучкин датирует этот акт 1492 г. на основании ряда спорных умозаключений, в числе которых ссылка на суеверие русских людей, которые, боясь конца света, якобы «вместо мистической цифры “7000” писали другие»[277].
Однако и сам акт имеет весьма сомнительную датировку (не вызывает возражения только обозначение ее издателем: «149… г.»), и не доказано, что речь идет об аналоге печати 1497 г. А. Чумиков отмечает: «Сбоку… красновосковая печать», следовательно, она не обязательно была вислой, но могла быть прикладной, под бумажной кустодией, односторонней, подобной той, что скрепляла грамоту 1516 г. под номером «7» тех же «Актов Ревельского архива» – «красновосковая с бумажной накладкой государственная печать». В таком случае в качестве аналогии можно указать на печать с изображением всадника, поражающего дракона, прикладную, под бумажной кустодией, которую опубликовала Н. А. Казакова при воспроизведении текста верющей грамоты, данной русским послам Дмитрию Ралеву и Митрофану Карачарову, отправленным в Италию в 1499 г.[278] Следует отметить, что А. Чумиков четко фиксировал красновосковую вислую печать с всадником, поражающим дракона, и двуглавым орлом, если она действительно скрепляла грамоту (например, грамоту Ивана IV 1563 г.[279]).
Рис. 2. Печать Ивана III (прорисовка)
В. А. Кучкин, впрочем, может оказаться прав, как и его предшественники, высказывавшие предположение о более ранней датировке печати в связи с интерпретацией ее символики (Н. П. Лихачев – 1489 г., Г. Алеф – 1489–1490 гг., Н. А. Соболева[280]). Однако пока не обнаружены аналоги печати при конкретных документах более раннего времени, все подобные датировки являются лишь гипотезами. Печать же при грамоте 1497 г. – реальность. Поэтому в дальнейшем условно будем называть этот сфрагистический памятник печатью 1497 г. К тому же грамота, к которой приложена печать, отличается от предшествующих документов особой удостоверительной статьей: «А к сей грамоте яз, князь великий, и печать свою привесил»; «А митрополит и братаничи мои, князь Федор и князь Иван свои печати привесили» (кроме вислой красновосковой печати грамоту скрепляли еще три вислые черновосковые печати). Многие последующие грамоты Ивана III содержат аналогичную удостоверительную формулу.Печать при грамоте 1497 г. имеет дефект – отломанный кусок. Однако она абсолютно идентична двум другим сохранившимся печатям Ивана III, привешенным к грамотам, датированным 16 июня 1504 г. и «около 16 июня» 1504 г.[281]Идентичны не только детали изображений, но и оформление легенд лицевой и оборотной сторон. Поэтому при анализе печати 1497 г. фактически рассматриваются ее аналоги, сохранившиеся при грамотах 1504 г.
Первый отечественный историк В. Н. Татищев считал, что «не безпотребно о гербе государственном от истории воспомянуть, понеже оное есть многих обстоятельств доказательством и гражданской истории есть к знанию не безнужное»[282]. По словам В. Н. Татищева, он представил начальству сочинение о русском гербе, в котором, в частности, написал: «Иоанн Великий, по наследию своея княгини Софии, принцессы греческой, принял за государственный герб орел пластаный, с опущенными крыльями и двемя коронами над главами». Рассуждения В. Н. Татищева о российском гербе нашли отражение в последующих исторических трудах XVIII в.[283]; в конце 1780-х гг. архивисты и публикаторы фиксировали печать при грамоте 1497 г.[284]
О значении печати в истории российской государственности писал Н. М. Карамзин, поддержавший предположение В. Н. Татищева о принятии Иваном III византийского герба и соединении его на печати с московским: «Великий князь начал употреблять сей герб с 1497 г.»[285]. Печать 1497 г. как носительница гербовых эмблем привлекла к себе внимание и других исследователей – И. М. Снегирева, И. П. Сахарова, А. Б. Лакиера и пр.[286] Эмблемы печати 1497 г. историки XIX в. рассматривали в контексте общих тенденций, присутствовавших в историографии и соответствовавших официальной доктрине. Это не только великодержавные идеи, возвеличение самобытности и исконности существовавших в России государственных институтов, прежде всего самодержавия, но и абсолютизирование исключительного влияния Византии на общественное развитие в стране, в частности на идеологию и формы русской государственности. Отсюда версия о принятии Иваном III герба из Византии. Утверждение, будто Иван III, женившись на Софье Палеолог, заимствовал византийский герб, поместив его на своей печати, вошло в отечественную и отчасти в зарубежную историческую литературу, во многие справочники и словари, которыми в нашем обществе пользуются до сих пор.
Одним из первых, кто в начале XX в. предложил научно обоснованную альтернативу общепринятому «византийскому следу», был Н. П. Лихачев. Лучшему отечественному специалисту в области русской и византийской сфрагистики казалось неприемлемым существовавшее в литературе мнение о заимствовании великим московским князем государственной печати, а вместе с нею и двуглавого орла из Византии. Он считал, что «московское правительство не могло заимствовать непосредственно из Византии того, что та не имела»[287]. Такой печати в Византийской империи не существовало. Основную причину появления новой печати Н. П. Лихачев видел в установлении контактов Ивана III с императорами Священной Римской империи, которые к этому времени обладали печатью с изображением двуглавого орла. Великий московский князь «хотел во всем равняться – в титулах, и в формулах грамот, и во внешности булл – цесарю и королю римскому»[288].
Размышления Н. П. Лихачева о российской печати и эмблемах государственного герба долгое время оставались невостребованными отечественной историографией. Авторы немногочисленных сфрагистических работ советского времени не делали попыток разобраться в российской символике, повторяя тезис об усвоении Москвой византийского герба[289]. Не поколебали этот тезис и исторические труды, содержащие критику оценок деяний Ивана III как провизантийских[290].