Макс Нарышкин
Downшифтер

Пролог

   В ту пору я работал главным редактором местной газеты «Алтайский вестник». Сорокалетний возраст и нежелание уезжать в Москву позволяли мне чувствовать себя в редакции синьором. Справедливо рассудив, что все, на что я могу рассчитывать в Москве, это должность младшего редактора в какой-нибудь невзрачной газетенке с сомнительным директоратом, а скорее всего вообще останусь без работы, ехать в столицу я не спешил, не спешу и сейчас, о чем, признаться, не сильно жалею.
   Через двенадцать лет после начала работы в «Вестнике» я стал главным его редактором и заодно вел рубрику криминальных происшествий. Я не планировал этого заранее, все вышло само собой, к криминалу и его описанию я никогда не имел отношения. Скорее всего вышло так потому, что за работу в колонке о криминале мне платили столько же, сколько за колонку о сельском хозяйстве, но, чтобы написать статью о сельском хозяйстве, нужно было попотеть, в криминальной же рубрике мне частенько не о чем было писать, и я добросовестно переписывал туда рассказы о Шерлоке Холмсе. Кроме того, мое приобщение к криминальному чтиву выгодно располагало ко мне коллег, поскольку человек, имеющий хоть какое-то отношение к борьбе с криминалом, по моему мнению, вызывает уважение. Бесспорно, что в том и другом сказалось мое запоздалое честолюбие, требовавшее сатисфакции за все промахи моей жизни.
   В общем, из написанного очевидно, и скрыть это невозможно, — я безмерно страдал на самом краю мира. Работа в газете с зычным названием «Алтайский вестник», который с равным успехом можно было назвать и «Шаманским», поскольку добрую часть в нем занимали рецепты бывалых знахарей и советы, как правильно толочь коренья, унижала меня до глубины души, интересной работы не было, и оттого, видимо, я имел вечно надменный вид, как бы объясняющий, что мое нахождение здесь лишь временное явление, такое, к примеру, как наказание журналиста ВВС, сосланного на Яву за нарушение трудовой дисциплины в головном офисе в Лондоне.
   Дожди в октябре зарядили невиданные, так что я даже перестал ходить на обед в столовую, расположенную в ста метрах от редакции. Мною овладела межсезонная лень, а в отсутствие толковых статей сотрудников, особенно внештатных, в которых, прежде чем понять смысл, нужно было исправить сотни ошибок, эта лень трансформировалась в диковинную обломовщину. Наверное, я спал бы и умывался за столом, если бы это не вызывало недоумения вокруг. Воры в такую погоду в Алтае на улицу не выходят, и все, что мне оставалось, это грезить о спектаклях Любимова в живом формате и верить в то, что когда-нибудь в этом забытом дьяволом местечке случится что-то невероятное. Я, если к тому времени не отупею окончательно, распишу эту тему, буду подмечен центральными изданиями и за меня меж ними вспыхнет чудовищная междоусобица. Победит тот, кто положит мне самое большое жалованье, и Москва встретит меня, распахнув объятия. Но я торопиться туда не буду, и победители будут страдать и нервничать. Так я думал, дожди шли вторую неделю, но все, что за это время случилось, — это покусание бродячей собакой брата начальника отдела кадров Дома быта и падение со второго этажа маляра с ведром краски. Благодаря такому ходу истории, скажу я вам, меня скоро не в Москву переведут, а вообще сократят.
   В то утро передо мной лежала статья местного жителя А. Ынгарова. Наконец-то я встретил человека, фамилия которого начинается на букву Ы. Это, видимо, меня и подкупило. Я принял материал к рассмотрению, потому что на конверте было написано: «Креминал». По написанию первого же слова уже было ясно, что меня ждет, но это было первое письмо за две недели, и я, судорожно вздохнув и снова вспомнив Любимова, вскрыл ножницами конверт.
   Суть статьи была такова. Тов. Ынгаров, дай бог ему здоровья, предлагал экономить воду. Для этого им предлагалось следующее. Стиральную машину-автомат нужно устанавливать таким образом, чтобы шланг слива отработанной воды уходил не в канализацию, а в бачок унитаза. Таким образом, холодную воду за ненадобностью в туалете можно вообще вырубить, поскольку для слива экскрементов будет использоваться вода из стиральной машины, и в этом рационализатор Ынгаров видел экономию. К письму прилагался чертеж сооружения, тов. Ынгаров настаивал на признании его изобретения гениальным. Нарисованное от руки сооружение решительным образом напомнило мне стоящую на сцене певицу из голливудского блокбастера «Пятый элемент». Попутно, для пущей уверенности в том, что туалет будет находиться в чистоте, он рекомендовал использовать раз в неделю «Креминал». Покопавшись в памяти и произнеся «Креминал» вслух несколько раз, чем порядком удивил младших сотрудников редакции, я вспомнил, о чем идет речь. Крем «Инал» продается в местных магазинах как рекомендуемое средство чистки водопроводных труб. Мною овладело бешенство. Причиной тому было, конечно, не письмо человека, которому на Алтае личной проблемы не сыскать днем с огнем, и потому он решил одарить таковой окружающих, а моя сермяжная жизнь вообще. Я сел и написал ответ, при этом не отказывал в публикации и не благодарил за сотрудничество. Я задал в письме автору единственный вопрос и попросил на него ответить. Выглядел он так: «Нужно ли каждый раз, когда захочется в туалет, начинать стирать белье?» Поставив подпись, я бросил письмо в корзину для отдела контактов и направился в угол кабинета заваривать кофе.
   И тут появился он.
   Молодой человек лет тридцати или около того вошел в огромное помещение, которое мы называем «нашим кабинетом», вежливо поприветствовал находящихся в нем женщин, и после его вопроса я перестал бренчать в чашке ложкой.
   — Скажите, кто у вас здесь заведует криминальной темой?
   Я посмотрел на гостя. Это был очень хорошо одетый мужчина, ростом выше среднего, он был крепок в плечах и держал в одной руке тонкий кожаный портфель, чем, несомненно, располагал к себе, а в другой — завернутый в почтовую бумагу и перевязанный бечевой четырехугольный предмет, несомненно тяжелый, чем вызывал, напротив, опаску. Я не люблю людей, приходящих в редакцию с большими предметами, подлинная суть которых скрыта за плотной упаковкой.
   Отозвавшись, я повел его в свой закуток и уже там, пригласив присесть, как следует рассмотрел. Я не верю голубым глазам, но на этот раз почувствовал доверие. Глаза смотрели на меня без намека на необходимость двойного чтения прячущихся в голове мыслей, но еще большее доверие внушал спокойный и даже смущенный вид. Единственное, что не вписывалось в общий портрет привыкшего к размеренной жизни, расчетливого человека, был тонкий красный шрам на верхней губе. Впрочем, он не портил созданного мною образа гостя и придавал ему некий романтизм только что вернувшегося из джунглей старшего научного сотрудника.
   Представившись человеком издалека, молодой человек спросил, не слышал ли я чего о событиях полуторамесячной давности, всколыхнувших тишину и размеренный ход жизни городка к западу от Барнаула.
   Об этом городке я знаю немного, бывал там пару раз, последний из них — неделю назад. Единственное, чем впечатлился, это грандиозное по нынешним меркам строительство церкви на месте старой. Говорят, в старой убили священника, но принимать это на веру я бы не торопился, поскольку в городках таких много о чем говорят, и подавляющее большинство баек — поросшие мхом небылицы. Например, совсем недавно житель Барнаула видел самого настоящего черта. Черт сидел на лавочке у его подъезда, курил на пару с соседом папиросу и, увидев жителя, сказал ему: «Ах, горемыка ты, горемыка…» Вызванный женою жителя и прибывший к месту нахождения черта патруль успел вовремя — муж уже разыскал в сарае топор.
   Отчасти жители, шепотом рассказывающие свои истории, наверное, правы. Что-то неладное происходит в последнее время с этим городком. Вот и церковь стали строить невероятную, если учесть бюджет города, что же касается церкви на улице — кажется, Осенней, — то ту, наоборот, снесли. Такое на нашей родине уже случалось, однако, когда снесли эту церковь, на Осенней, никто не протестовал и правителей не хулил. Разламывали храм сами жители. Впрочем, не храм даже, а то, что осталось после пожара. Причину самовозгорания храма установить не представилось возможным, поэтому в протоколе пожарного инспектора так и было написано: «Вследствие короткого замыкания проводки». В общем, церковь сначала сгорела, а потом ее доломали. Это невероятно, однако причины тому, видимо, были, и оттого передающиеся из уст в уста истории не кажутся такими уж нереальными.
   Что же касается событий, о которых говорил гость, я о них тоже слышал, и они до сих пор еще бередят умы сельчан и сыщиков и обрастают сплетнями и небылицами ввиду отсутствия достоверной информации. Поскольку городок не вписывался в очерченную государственным устройством зону действия нашей редакции, я особенно не вникал в их суть и лишь сожалел, что одна за одной наступившие в течение недели смерти случились не под моими окнами, а далеко от них. Я сказал молодому человеку, что о событиях наслышан, но мне известно о них лишь то, что связаны они с каким-то приезжим, запомнить которого толком никому из горожан так и не удалось. Говорят, человек имел в Москве много денег, но вдруг оставил в столице работу, рассеял свой круг знакомств, отказался от нажитого капитала и приехал в глубинку, чтобы остаться в ней навсегда. В городке он прожил всего неделю, после чего, испугавшись, видимо, наступивших последствий, уехал прочь. Больше об этой истории я ничего не знал, но не преминул воспользоваться случаем, чтобы выразить свое отношение к главному:
   — Видимо, речь идет о сумасшедшем, потерявшем себя в Москве и не нашедшем там, где он решил себя обрести. Уставшее от восторгов жизни молодое поколение в отсутствие возможности желать что-то еще начинает придумывать себе новые развлечения. Это неминуемо приводит к трагедии, а если не к трагедии, то к окончательной дезориентации в социуме.
   — Тогда нам есть резон познакомиться поближе, — сказал мой собеседник, улыбнувшись чему-то и снова застыдившись своих слов. Это был очень мнительный человек, и в этот момент мне подумалось, что он, верно, приехал как раз из Москвы, из редакции какой-то газеты, чтобы набрать материала и раскрутить его в столице. Такой маневр мне известен из знакомства с сотрудниками городского УВД. Сыщики из ГУВД приезжают в район, где случилось преступление, ведут разговор о том о сем с местными операми, маленько выпивают, уясняют суть, после чего быстро раскрывают преступление и увозят добычу в ГУВД.
   Я не был против знакомства, но понял, что ухо с этим приезжим нужно держать востро.
   — В свое время я был близко знаком с этим человеком — сумасшедшим, как вы его назвали. С человеком, который устал от восторгов жизни. Это о нем ходят слухи, опровергать которые ни я, ни он не хотим ввиду их нелепости. А потому обратиться к вам меня заставила не жажда торжества справедливости, а личная выгода. Он попросил меня написать правду о тех событиях и сбросить груз, нести который ему нет никакой необходимости. Лучше всего это выразить в виде литературного произведения, поскольку чего меньше всего хочется моему другу, так это интереса к этой правде правоохранительных органов.
   Дело принимало новый оборот, и мой кофе остался остывать на углу стола.
   — И что вы хотите? — тоном кровожадного человека спросил я.
   Он нарочито медленно, как мне показалось, поставил портфель себе на колени, открыл его и вынул компакт-диск. Когда коробка с яркой этикеткой оказалась на моем столе, мужчина бросил портфель себе под ноги и придвинул диск ко мне еще ближе.
   — Здесь вся правда о том, что происходило в те семь дней, что он находился в городке. Исповедь дауншифтера, если хотите. Не верьте слухам, не слушайте, что говорят сыщики. Вся правда — здесь, — и он постучал ногтем по коробке.
   — А что — здесь? — Я чувствовал, что мне вручают тайну, новым хозяином которой я не хотел бы быть.
   Молодой человек подумал и пожал плечами:
   — Я не слишком силен в литературных определениях. Я писал так, как мне позволяло высшее образование и мои ощущения. Не исключено, что это роман, хотя вы, как профессионал, можете счесть материал достойным урны. Впрочем, мой друг не настаивает на публикации этой вещи.
   — Зачем же тогда вы пришли в редакцию?
   То ли подумав, то ли просто выискивая повод, чтобы закурить, он сунул руку в карман, и я придвинул к нему пепельницу.
   — Рискую показаться неоригинальным, — сказал он, затянувшись, — но, думаю, им руководит только проблема очищения души. Очень многое, если не все, осталось в этой истории недосказанным, а это значит, что он является носителем тайны. А он не хочет быть носителем тайны. Тайна — это тяжесть, которая заставляет подбирать слова и быть осторожным. Но он устал быть осторожным, и пока вся правда тех событий находится у него в голове, за семью замками, он никогда не добьется того, к чему идет вот уже два месяца.
   — А к чему он идет, позвольте вас спросить? — с издевкой поинтересовался я.
   Но ему мои нравственные изыскания были безразличны. Он, как и в первый раз, пожал плечами, поморщил лоб и ответил:
   — Ему двадцать восемь. Самое время начинать новую жизнь.
   — Мы не печатаем романы, — подумав, ответил я, уже зная, что вставлю диск в компьютер сразу, как только посетитель уйдет.
   — Тогда издайте его под своим именем, — произнес парень и сухо рассмеялся. — Гонорар тоже заберите себе, мне он не нужен. Поправьте его, отредактируйте и издайте, ну, в той же Москве, я не знаю… За рубежом, если это будет кому интересно. Впрочем, можете и не издавать. Сам факт того, что мой друг поделился тайной хотя бы с двумя людьми, снимет с него груз ответственности.
   — А кто первый?
   — Я.
   Сейчас он напомнил мне рационализатора Ынгарова. Тот тоже полагает, что изменит мировой взгляд на оборудование туалетных комнат. Еще больше мне не понравилось перекладывание какой-то ответственности на мои плечи. Надо сказать, что, прохаживаясь гоголем в этой редакции вот уже двенадцать лет, я совсем позабыл о таком понятии, как «ответственность», и, признаться, вдаваться в суть его определения снова мне уже не хотелось, да и, кажется, возраст был уже не тот.
   Не знаю, что он там написал, но устно мысли свои он высказывал складно и доходчиво, и я не хотел бы попасться ему на язык в момент обострения его красноречия. Я засиделся в этой глуши порядком и отмечаю тот факт, что, когда ко мне приходят образованные люди, начинаю разговаривать одними вопросами, и уважения это ко мне, конечно, не добавляет.
   — Хорошо, — сказал я, закругляя разговор. Положив руку на диск, я похлопал по нему ладонью и еще раз посмотрел в глаза странного гостя: — Вы оставили здесь свои координаты?
   — Зачем? — удивился он. — Я же сказал, что мне ничего не нужно. Единственное, что я сделаю, это позвоню вам…
   — Месяца через три, — живо подсказал я, заметив в его глазах вопрос и решив сразу дать ему понять, что в этой редакции люди не в потолок плюют, а занимаются делом. И лишь только потом, закончив главные дела, переходят к изучению литературно-художественного творчества читателей. — Не раньше. Сейчас материал валом идет, жатва только закончилась, озимые…
   Он посмотрел на меня с упреком, словно недоумевая, каким образом озимые могут помешать редактору криминального отдела редакции прочесть его материал. Впрочем, вслух он не сказал ни слова. Кивнул и поднялся.
   — Но вас ведь как-то зовут?
   — Мое имя не может играть никакой роли для издания этого романа. Вставьте любой псевдоним. Что же касается моего друга, то пусть он останется для вас Артуром Бережным — так он просил назвать себя в… — он хотел сказать: «в романе», но вспомнил, видимо, про озимые. — …в этом материале. И напоследок одна просьба. Я оставлю вам это, — он указал на пакет. — Не мне принадлежит — не мне хранить. Когда развернете, поймете, где ей место.
   — Ей? — уточнил я на всякий случай.
   — Вот именно. — И молодой человек протянул мне руку и для прощания, и в качестве благодарности за то, что у меня не хватило ума отказать в приемке багажа.
   Как только я пожал ему руку и за ним закрылась дверь, я тотчас включил компьютер, и вентилятор мгновенно вышиб из машины столб пыли. Пока морально и физически одряхлевший «Пентиум» третьего поколения загружался и истерически подмигивал мне, я вспомнил о пакете.
   Секунду подумав, я сорвал с конверта бечеву, разодрал бумагу и интимным взглядом, еще не понимая, что передо мной, посмотрел на предмет…
   Дыхание мое перехватило, я метнулся к окну, чтобы окликнуть того, кто мне этопринес. Я с грохотом откинул форточку и даже, по-моему, крикнул, но мужчина уже садился в машину и закрывал за собой дверцу.
   Тяжело дыша, я опустился на стул и откинул мешавшую мне видеть предмет целиком бумагу.
   Передо мной стояла на полу Троеручица… Покровительница странников и путешественников, она удерживала Христа тремя руками, и на серебряной цаце ее, на лике Иисуса и сияющем нимбе застыли бурые пятна. Давно пролитая кем-то кровь окропила икону, словно жертвенной влагой…
   Уже чувствуя приближение неприятностей, я оглянулся в надежде убедиться, что мое поведение полоумного никто не заметил, завернул икону и, решив сначала поставить ее под стол, почему-то испугался и поставил ее рядом, хотя никакой зримой разницы при этом не обнаружил.
   Диск въехал в устройство, и я сразу начал читать роман, не заметив того момента, когда меня повели по следам чужой прожитой жизни.
   Говоря о том, что более важные дела откладывают прочтение и, следовательно, рецензию на три месяца, я солгал и сейчас очень об этом сожалел. Коллеги уже давно ушли домой, а я все сидел у монитора, дымил сигаретой и ловил взглядом стремительно летящие передо мной строки.
   С первых же строчек я почувствовал тягу к чтению романа, а если уж потянуло меня, человека, который вправе называть себя критиком, значит, произведение стоило того, чтобы я дочитал его до конца.
   Он наделил меня правом корректировать и издавать свой роман, и я, наверное, этим правом воспользуюсь. Иначе я не представляю, как еще люди могут узнать о тех событиях. Я изменю имена главных героев и место действия, потому что не хочу, чтобы однажды в мой дом вошли сыщики из ГУВД. Это как раз та категория лиц, которым трудно объяснить, как человек написал роман, после чего передал его другому человеку для издания под своим именем, отказался от гонорара и уехал в неизвестном направлении. Чтобы понять это, нужно прочесть сочинение автора до конца, а я не думаю, что у сыщиков из ГУВД Барнаула будет время для такого занятия.
   Решено, я издам роман. Быть может, многие, решившие пойти дорогой Бережного, вовремя одумаются. Но, что бы ни случилось далее и когда бы странный гость ни справился о судьбе своего романа, я буду ждать этого мгновения с нетерпением. У меня есть к нему разговор. Очень серьезный разговор. И плох тот, кто, прочтя все, что расположено ниже этих строк, не будет иметь такого же страстного желания.
   Я очень хочу снова встретиться с этим человеком, представившимся другом Бережного, еще больше хотел бы встретиться с самим Артуром, но не знаю, случится ли это…
   А теперь я предоставляю вам возможность познакомиться с его новой жизнью, той, которую он добровольно принял, отказавшись от всех благ в Москве. Кроме имен и места событий, повторюсь, я не изменил ни единого слова, так что вы можете прочесть роман в том виде, в котором я его получил. И да поможет вам бог…

Глава 1

   На алтарь величия этой компании он положил многое, если не все. Когда президент сказал ему: «Дима, я рад, что у тебя будет ребенок, но теперь я понимаю, что семья будет отнимать у тебя время», он велел жене сделать аборт. Уходя, она сказала ему: «Ты псих». Он стерпел это, потому что знал — вернется, успешных не оставляют. Как только он займет освободившееся место начальника отдела, она поймет, ради чего были сделаны жертвы, и вернется. А ребенок что? Он еще не родился, он даже не выглядит человеком на третьем месяце, он весом-то всего с пачку масла, какой это человек? Дети еще будут. И вот когда он займет место начальника отдела, он позволит себе расслабиться и начать тратить то, что заработано за годы сумасшедшей гонки. На жену, детей. Он будет путешествовать. Да, да, обязательно будет. Но чуть позже. Совет директоров не может не видеть его стараний. Через три-четыре года, когда кресло начальника отдела будет для него тесно, ему предложат должность вице-президента.
   Он знал наверняка, что предложат. Таковы корпоративные правила. Есть высоты, которых достичь невозможно. Они передаются из рук в руки наследникам, но близость к этому кругу гарантирует невероятные перспективы тем, кто находится внизу пирамиды. И пока есть время и силы, нужно двигаться. Не то движение начнет кто-то рядом и опередит. А это означает потерю не только времени, но и места вообще.
   И он двигался. Он забыл, когда в последний раз звонил родителям. Дважды они приезжали из Саранска в его дом, и жена со смущенной улыбкой извинялась за то, что его срочно вызвали в командировку, и он-де даже не успел толком с нею-то попрощаться. А он действительно находился далеко. Неправда жены заключалась лишь в том, что он мог выбрать между поездкой и встречей c родственниками, которых не видел два года. Но теперь, уходя, жена сказала: «Пусть им лжет кто-нибудь другой. Ты — псих, и ради твоей скотской должности я убила свое дитя. Я ненавижу тебя». И ушла.
   Но он знал — вернется. Сразу после того как он станет начальником отдела. Конкурс вошел в заключительную стадию, и теперь у жюри не должно быть даже сомнений в том, кто должен занять это место.
   Еще в пятнадцать часов, перед самым ланчем, он о чем-то разговаривал с консультантом по продажам Верой Звонаревой, нервно хохотал и, показывая головой на закрытую дверь, за которой заседало жюри, острил: «У них, верно, голова пухнет!» И хохотал. Он точно знал, какое будет решение. Четыре года он отказывал себе во всем. Он убил своего наследника, потерял семью, он уже и не помнил, когда в последний раз смотрел старый добрый фильм или читал что-то, кроме сводок и отчетов, так может ли быть такое, чтобы решение было другим? От бессонницы он лечился порошками, обедал в кабинете жидким горячим суррогатом, предлагаемым «Магги», он бы мог перечислить еще с добрый десяток глупых поступков, лишающих его полноценной жизни, но ни за что бы на свете не вспомнил, когда у него в последний раз был секс. Кажется, как раз в тот день, когда был зачат этот, помешавший его карьере ребенок, которого выскребли сразу, едва президент сообщил ему свои сожаления по поводу беременности его жены. Теперь жена ушла, и секса не было вовсе. Не то чтобы не хотелось, просто не было времени, а за отсутствием его, свободного, хотелось не так уж сильно.
   — Кажется, тебя можно поздравить, — сказал консультант по работе с дебиторами Гриша Заев, проходя мимо стола, на котором сидели в ожидании решения жюри он и Вера.
   Он глупо улыбнулся, отмахнувшись тем, что, мол, нет ничего смешнее этих заседаний. Всем ясно, что ему место не светит, что на него больше подходит Григорий Заев, он говорил еще что-то, из чего, напротив, следовало незамедлительно догадаться о его уверенности, что выберут непременно его, а не Заева.
   Его можно было пригласить в курилку и там посмеяться над формализмом совета директоров вместе, но четыре года назад, узнав, что никто из совета не курит, он бросил сразу и решительно. Он даже увлекся конной выездкой, потому что лошадей какой-то особенной, нежной любовью любил президент.
   Он скакал на лошади в Тропаревском конном клубе, как на корове, отбивая себе яйца и почки, но бросить это занятие уже не мог. Его тоже засасывала любовь к лошадям. Он стал различать в их глазах печаль и грусть и, когда президент просил подержать ему стремя, с готовностью соглашался, сетуя на то, что Эфир нынче немного нервен, и советуя президенту быть осторожнее.
   Вечерами, говорят те, кто бывал у него вечерами, он не мог успокоиться, все время порывался говорить о продажах, вставал из-за стола, расплескивая пиво, и быстрым шагом шел к столу, торопясь записать идею, подвернувшуюся во время разговора, который этого совершенно не предполагал.
   Он приближался к своей цели столь уверенно, что самой мысли о том, что выберут не его, а Заева, в голове его не присутствовало.
   А потому, когда его пригласили на заседание и объявили, что начальником отдела продаж выбран Заев, он продолжал улыбаться и смущенно мять пальцы. Да, конечно, Заев. Все правильно. Президент и совет директоров ошибиться не могли. Здесь не ошибаются. Иначе бы компания не была столь могущественна. Вот на таких вот винтиках, как он, Заев, и президент и компания и движутся вперед. В едином корпоративном порыве, когда вся семья единомышленников…
   Ему сказали, что после долгих обсуждений двух кандидатур выбор было решено остановить все-таки на Заеве. Рвение второго кандидата оценено по достоинству, и нет, верно, причин, унывать. Все будет, сказал президент, и ему вторил совет, о’кей.
   Он вышел из зала и направился прямиком в кабинет. «Ну, можно поздравить?» — спрашивали его по дороге. Он нервно кривил рот, полагая, что улыбается, и говорил о том, что был уверен в выборе Заева.
   Зайдя, он заперся и зачем-то позвонил жене. Разговор не склеился, из фраз жены выходило, что на развод она уже подала, и встречать ее не нужно, поскольку это делает другой, и чего еще не нужно, так это нелепых сцен, поскольку все люди серьезные, а он так в первую очередь, поскольку лучше всех знает, что такое нравственный самоконтроль. Глупо, глупо, сказала она и, помявшись, сообщила о том, что три дня назад ей звонили на сотовый его родители, и она на всякий случай сказала, что он в командировке, но он обязательно перезвонит, как только вернется.