Минул недолгий срок беседы и пути: песок, я вижу, новой пылью хлынул.
   *
   СУХУМ
   Старинное название Абхазии означает "Страна снов".
   Поэт назвал эти благословенные края "зеленой калиткой" из суеты больших городов - в тенистый парк особенного дружелюбия, гостеприимности и душевности.
   Циклопическими шагами слоновых пальм Сухум подходит к морю и замирает на мгновение у самой кромки прибоя.
   Горький ком подкатывает к горлу в обезьяннике, когда смотришь эту ежедневную бессмысленную круговерть. Словно бесконечные выборы на важную обезьянью должность - должность человека, живущего за пределами железных прутьев. На свободе.
   И наши выборы очень все это напоминают. Только выбранный президент будет самым несвободным из всех нас, людей. Просто свою клетку стальную он будет обречен вседневно носить с собой - в своем сердце.
   *
   СОКРУШИТЕЛЬНАЯ ТИШИНА ПРИБОЯ
   На спину бросилась волна как рысь, рванув назад за дрогнувшие плечи. Потом я ощутил на голой шее ожог от холода и колкости зубов. И побежала кровь за воротник.
   Под свежим мокрым ветром рубаха прилипала к животу, вздуваясь на изодранной спине. Вот, горло сжав и навзничь опрокинув, к виску мне кто-то подтолкнул точеный морем, сверкающий чужим холодным блеском, как пуля веский, пепельный голыш.
   Прибой притих, предчувствуя крушенье...
   Все это было так давно когда-то со мной на Черном море. Как видишь, крушение корабль души может потерпеть и на мелководье, и даже на берегу.
   А когда шторм застигает нежданно сразу двоих, то крушение может быть обоюдным: со-крушение. Совместное - и легче, и трудней.
   Словно сокрушение важнейших основ внутри нас.
   *
   ТОНКИЕ СТРУНЫ
   Человек с душой, обожженной бедой, научен многое прощать и лучше понимать других. Несчастье утончает его душу, снижает сердечный порог, делает самых толстокожих более восприимчивыми к чужому горю.
   А ведь человек может замкнуться в своем несчастии и очерстветь. Тогда поди, достучись до него, проникни в его душу, искалеченную добрыми людьми. Недаром говорится: "Был бы калека, обидчики найдутся".
   К сожалению, страшные эти слова не уходят из нашего быта, обретая все более зловещий, символический смысл. Поэтому самые тонкие "струнки" среди нас требуют вседневной защиты.
   *
   ВЕРШИНЫ - ШТРИХИ ЖИЗНИ
   Попробую рассказать о двух незабываемых тянь-шаньских вершинах Возможно, найдется немало и других, но моей памяти дороги именно эти.
   Если посмотреть на первую из них снизу, от подошвы, то наиболее сильное, безотчетное чувство - священный страх. Особенно при ярком солнце и чистом небе. Возникает острое ощущение того, что именно здесь, прямо над твоей головою беззащитное небо вспарывается кривым и нестерпимо сверкающим ятаганом ледника.
   На вершине другой горы, называемой "Черные камни", покоятся две огромные каменные ладони, сложенные исполином в немой молитве перед небом. На ноздреватом глетчерном льду множество камней из "пулеметных гнезд". Гнезда эти можно распознать по белесым, глубоким чиркам на скалах. При спуске с этой вершины - переправа через ледопад. Захватывают воображение необыкновенные звуки и краски, феерия ледовых брызг-глыб, когда эта ледяная "река", словно кошка, прыгает в новое скальное ложе.
   И часто камень угрожал обвалом под новой тяжестью моей ноги.
   *
   ДОМБАЙ
   Тобою, наверное, замечены просеки на мохнатом теле вон той зеленой горы - их прекрасно видно из долины. Это - шрамы от ударов кнута-лавины. Они немного похожи на след слезы на закопченном лице человека.
   А знаешь, какова лавина изнутри? Человек как бы плывет в огромном снежном облаке, в верхние его слои, стараясь "всплыть" как можно быстрее.
   Но самое главное - в момент остановки лавины сделать перед собой воздушный мешок. Отодвинуть ставший вдруг непосильно тяжелым мокрый снег обеими руками от лица. В этом мешке содержится вся твоя жизнь.
   От объема воздушной "подушки" зависит, сколько еще будешь жить: час сутки - дольше. Самому выкопаться из тела лавины практически невозможно лежишь прочно спеленатым, словно младенец.
   И выесть, выгрызть вокруг себя снег невозможно. Похоронен заживо. Спасают друзья - на них вся надежда.
   *
   ТЯЖКИЕ ЗВЕЗДЫ
   Над Домбайской поляной нависает одна из красивейших во всем мире вершин - "Рыжая в пояснице скала". Она очень похожа на матерь альпийских гор Маттенгорн. Особенно живописна и хороша грозная северная ее стена, украшенная дорожками семиметровых кварцевых плит - ожерельем цвета слоновой кости. Тропки вдоль этих плит словно обочины слоновьей дороги, ведущей прямо в небеса.
   Ночью над Домбаем нависают тяжелейшие, сочные звезды, каждая - с яблоко. Они мерно позванивают в тишине и так же близки, как елочные игрушки.
   Незабываемо утреннее омовение в горной речке, когда даже тонкая струйка меж лопаток склоненного к проворной воде человека порождает нутряной, полуживотный, прочищающий легкие крик.
   И совсем высоко - почти на плечах древних гор - вдруг нежданно встречаешься с тихою речкой, с березками, заводями. Это - Русская поляна. Кусочек российской души в самом сердце Кавказа.
   Гора так мудро сложена, что поначалу подыматься трудно; чем дальше вверх, тем мягче крутизна.
   *
   БЕЗЕНГИ
   И еще несколько слов о горах. Есть здесь нерукотворное чудо кавказские Гималаи.
   Белозубые великаны стоят как бы взявшись за руки. Словно плотина поперек высочайшей в Европе горной "реки".
   Это - Безенгийская стена.
   Там, единственный раз в своей жизни, довелось увидеть "солнечный град". Это был фронт разбившейся о стену градовой тучи, что поднималась по горному ущелью снизу - вверх.
   Можешь ли представить себе фантастической виденье, когда в каждой, падающей с фиолетового, чистейшего неба, градине ликует слепящее солнце?
   Словно дождь: золотой и бесшумный.
   *
   ТЯЖЕЛАЯ СЛЕЗА
   Если неприступная прежде скала вдруг оступится и упадет в озеро, выплескивая почти до дна, выворачивая его наизнанку, окрестные исполины шумно вздохнут, а по щеке горного склона скатится тяжелая слеза сели.
   Вот, что довелось увидеть и почувствовать мне. Наша группа была уже на подходе к штурмовому лагерю. И этим восхождением закрывался тот нелегкий летний сезон. Вдруг тощий горный ручей помутнел: потом сник и исчез совсем. В зловещей тиши послышался гул, переходящий в грохот и рев.
   Это было слегка похоже на грохочущий звук неотвратимо накрывающего тебя локомотива, несущегося мимо по высокой насыпи. Грязевой поток сметает все, подрезает сыпучие склоны крутых берегов каньона и кажется, что скрыться от этой грохочущей и хлюпающей мясорубки невозможно.
   Мы все острее чувствовали свое бессилие перед селем, свою беззащитность. В нашей группе у ручья остался забытым один ледоруб. Все смотрели, как к нему подобралась и медленно поглотила эта жижа, но никто не смог оторваться от скал и спуститься за ним. Нам казалось, что это - выше нормальных человеческих сил.
   Вот, окаймив откос, течет поток кровавый.
   *
   ВЕЧНЫЕ СЕЛЕНЬЯ
   Попав в горы, все конечно замечают, что здесь темнеет моментально и густо. Словно кто-то внезапно щелкает выключателем.
   Ночь как будто таилась неподалеку и только ждала момента - она неловко падает на каменную кушетку откуда-то сверху и сбоку. Падает навзничь.
   И все проваливается в непродолжительный сон.
   Сон взведенной пружины.
   Горы коварны и покой не дают никому - только мертвым. Если гибнет товарищ, то темнеет в глазах и в сердцах. Даже в схоженной и вполне притертой группе люди начинают внутренне дергаться. Спасательные работы смещают акценты, корежат все планы, все расцвечивают и оценивают по-новому.
   Жестче, грубее, рельефней. И сломаться на этом легко.
   Иди за мной, и в вечные селенья из этих мест тебя я приведу.
   *
   КОГОТОК СУДЬБЫ
   Убежден, что если кабинетный ученый или чиновник хотя бы раз в жизни смог почувствовать аромат гор, ощутил их вкус, их воздух и волю, то он непременно станет иным. Среди гор чиновники не водятся - там обитают орлы.
   Некто целых семь лет искушал судьбу в горах, а может быть прятался там от себя самого. Но она нашла его на городской улице, прямо у дома, только чуть-чуть промахнулась. Ковырнула непоседливое сердце коготком. Рука у нее почему-то дрогнула - и его душа птахой тут же вырвалась из крепчайших силков.
   Иначе не встретились бы наши глаза. И ему не написать бы ни одной жалкой строчки своей кровью, а тебе бы их не прочесть.
   *
   ДРОЖЬ ЗЕМЛИ
   Если вам доводилось когда-нибудь бывать в молодых горах, то наверняка бросалось в глаза, что они немного похожи на беспорядочно сваленные в кучу, запыленные, но живые и подвижные вещи.
   Они дышат. Периодически стряхивают со своих плеч тяжесть Времени и тяжесть Солнца - жару.
   Суховеи пылью с песком засыпают глаза незваным гостям. Строптив характер у отрогов Памира - Фанских гор. Их жизнь необычна, не похожа на традиционную каменную жизнь. Они склонны к ознобу и сотрясению.
   Словно сила Земли рвется в этом месте наружу.
   В пустыне горной верный путь обресть отчаялся...
   *
   ПРОЩАНИЕ С ГОРАМИ
   И мне была опора в стопе, давившей на земную грудь.
   Удаляясь от гор, человек чувствует трудновыразимую тоску.
   Психологическое основание этого ощущения, мне кажется, усиливается невозможность сию же минуту рассказать кому-нибудь обо всем происшедшем.
   Обычно, спустившись с гор, наработавшийся наверху и выложившийся человек как бы немеет. Сказать слово о горах - веское, такое, чтобы кольнуло сердце, ему помогает особый голод души и некоторая дистанция от происшедшего. Дистанция во времени и в пространстве.
   Поэтому главные слова довольно редко произносятся вблизи самих вершин там они могут только народиться и прорасти. Для них нужно глубокое дыхание равнины.
   Но "в поднебесье" (от Саян до Гималаев) всегда удивительно много озаренных и устремленных людей.
   Их сердца в горах навсегда остаются.
   Я вверх пошел и мне была опора в стопе, давившей на земную грудь.
   *
   "БЕЛЫЕ НОЧИ"
   Раскаленные в горах от близости солнца клинки требуют обязательной закалки - благодатной морской влаги. А измерзшей на ледниках душе нужен щедрый океан зелени.
   Мало кто знает, что недалеко от Сочи, в роскошном ущелье притаились диковинные деревья и травы, которых не сыщешь в других местах? Даже в субтропиках иных стран северного полушария.
   Это - настоящий австралийский парк.
   Зеленое, неистовое, ароматное и колючее чудо. Белоснежный корабль питерского санатория так же, как и сам Питер, стоит на колхидском болоте. По ночам местная "филармония" дает здесь оглушительные лягушачьи концерты.
   А рядом - море иногда показывает свой характер.
   *
   ЗЕЛЕНЫЙ ВЕТЕР
   Эти коротенькие записки порой похожи на штрихи. Скорее - на нежные крики кукушечки. Последнюю страничку допишу на закате. Птица подскажет когда.
   А пока через эти письмена говорю с тобой и с природой. Даже ветер в лесу - зеленый. Кто, например, приходит в парк для того, чтобы пересчитать липы, а в лесу - сосны?
   Разделить с милой сердцу женщиной лесную тропинку, окутанную щебетом птиц, равнозначно тому, как разделить с нею ложе.
   Нельзя это делать сверхчасто.
   Сокровище может превратиться в разбитый пятак.
   Стал с некоторых пор безумно жаден до леса. Словно сам обуздался и, пришпоривая, гоню и гоню по жизни вдоль кукушкиных вскриков.
   Хочу повстречать себя в ней - быстротекущей.
   Не промахнуться бы.
   * * *
   МОСКОВСКАЯ МОЗАИКА
   Москва...
   Как много в этом...
   НОЖ В СПИНУ
   Т
   еперь вернемся домой, к одной из самых загадочных кремлевских башенок. Строители Кремля не забыли сделать фортификационную ловушку - барбакан. Замысел здесь был в следующем.
   Осаждающие крепость войска (если бы ее брали приступом в те времена) проверив, что башенка пуста, крыши нет, без окон - без дверей, обтекали башню и устремлялись на штурм.
   Кутафью башню с цитаделью соединял подземный ход под руслом Неглинной, по которому отряд самых дерзких бойцов из осажденных проникал в Кутафью. Она невелика, но около двухсот человек с оружием там вполне разместятся - по пятнадцать в ряду.
   Разбиралась тонкая кладка "скрытой двери". И отряд жалил штурмующих в спину. Затем подземным же ходом все возвращались в крепость, взорвав его или тщательно завалив на время.
   Вот поэтому мысленно называю эту башенку, а вместе с ней и древнейший мост через Неглинную "нож в спину".
   До сих пор в теле Кремля зияет рана - Троицкие ворота, защищаемые распростертыми крылами.
   *
   ПЕРВЫЙ РОСТОК
   Люди, многое пережив и испытав, радуются первому ростку - пробуждению жизни - порою больше, чем последующим цветам и плодам.
   Тишина кладбища зачастую уродливее, чем шум ветра в беспокойных кронах берез.
   Как бы не рушилось все вокруг - только кладбища не теряют своих прихожан.
   Новый мир - для тех, кто может продолжать жить несмотря ни на что.
   Для тех, кто может бороться и побеждать
   Все испытать, все превозмочь.
   Победить саму смерть.
   *
   В КОЛОМЕНСКОМ
   Дайте руку - пойдем дальше.
   Старейшие в столице деревья выстроились "стрелкой" в затылок друг другу.
   По старому преданию на расстоянии полета стрелы от их схода было что-то зарыто.
   Великаны беззубо шелестят листами и смеются над людьми. Под ногами у этих дубов мальчиком играл Петр Великий. А затем дети, присев на корточки к ним вплотную и прикрывшись ладошками от любопытных и снисходительных взрослых, нашептывают деревьям свои ребячьи секреты.
   Эти корни и ветви налиты ленивым, тягучим соком Времени.
   Исполины молчаливы, снисходительны и мудры.
   *
   ДОМ - УТЮЖОК
   Вы никогда не замечали, что Прошлое оставило на улицах иных городов дома-утюги? У них очень острые, выступающие на нас углы и немного отрешенный вид. Теперь люди часто их задевают плечом. А ведь раньше аккуратно обходили и экипажи их также чинно объезжали. Но современные утюжки не обижаются знай поглаживают и прогревают улицы и тех, кто зябнет от ветра.
   Особенно много таких "утюжков" в Питере. В Москве неожиданно запнулся о подобные домики на углу улиц Щусева - Алексея Толстого и еще кое-где в центре. Найдите их - это доставит истинное удовольствие.
   Мое маленькое открытие произошло весной и проклюнулось потом таким акварельным образом:
   За старым усталым мостом
   Над улицы чистым холстом
   У дома с бессонным окном весенний рассыпался гром
   Он громыхнул за окном
   И громом разбуженный гном (немного простуженный гном)
   Покинул свой солнечный дом
   Шагнув через сонный мост
   Взошел над серым холстом
   Прогрел и разгладил холст
   Домиком-утюжком.
   *
   ШЕХТЕЛЕВЫ ЦВЕТЫ
   Федор Шехтель на переломе веков собирался построить особняки, символизирующие каждую из стихий: воду, землю, воздух и огонь.
   По просьбе владельца крупнейших на Москве автомобильных мастерских Рябушинского он выстроил у Никитских ворот скромный дом-аквариум на случай банкротства.
   В результате получилась ожившая, но спящая подводная сказка. Озерцо, точнее, подводное царство в самом центре города, у бульваров, на которых издревле не строили здания, а сажали цветы.
   Здесь должны были стоять "стены дальнего подступа" (кроме монастырей вокруг), вновь отстраиваемые после каждого вражеского нашествия. А в более поздние времена эти руины стали зарастать травой.
   Затем - украшаться цветами.
   *
   ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ ПРИКАЗ
   В беспорядочно застроенных переулках мне однажды открылись древние здания Преображенского приказа, окруженные почти кремлевскими стенами и стаями воронья.
   На стенах домов - кирпичные звезды и старинные таинственные знаки. Такие же, какие оставил Баженов на боках "архитектурной игрушки" в Царицыно.
   В приказе, этом кровавом месте жестко хватают за руки пальцы "костлявой". Рядом - вполне современное торжище, гомон и суета.
   А по вечерам в живой темноте ясно слышатся вздохи и тихие голоса.
   Видно земля еще не остыла с тех давних лет.
   *
   ОТКРЫТИЕ
   Недавно сделал для себя небольшое открытие.
   На Москве, оказывается, прихотью ретивых чиновников порожден шедевр под названием "Магистральный... тупик".
   А сколько еще таких незаметных магистральных тупиков во всей нашей громадине-стране, в каждой отрасли, в каждом районе?
   Усмешкой судьбы Москва сегодня неузнаваема и разношерстна.
   Нет слов.
   *
   СКВОЗНЯКИ
   Порадуемся вместе тому, что вдохнули новую жизнь в Останкино и Кусково.
   Довольно медленно, но все же возвращается к нам Царицыно.
   Настало время вплотную заняться необыкновенными, сказочными близмосковскими усадьбами. Понимаю, что сходные мысли посещают не только меня. Мемориальный парк в подмосковском Вороново необходимо возродить в былом величии, а уж сохранить - непременно. А тем временем у Юрьевского пруда разрушаются фундаменты обелисков, гибнут вековые липы. Почти каждый год они падают, словно бойцы с простреленной грудью. И дело не только в ураганах. Скорее - в сквозняках, гуляющих в душах людей.
   Не выдули бы они самое главное - память и человечность.
   *
   ШРАМЫ
   Сегодня мы все как будто замираем в безмолвии.
   Потом , задыхаясь, судорожно глотаем мирный, летний, душистый воздух.
   Но взгляды наши где-то там, вдали. Мысленно - за горизонтом.
   В этот день особенно внимательно всматриваюсь в лица. Ведь о состоянии души можно судить по тому, как сжаты губы у человека.
   У молодых, моложавых душой они - приоткрытая раковина. Во время зрелости - усиливается волевое сжатие губ. К старости они становятся похожими на вход в склеп души.
   А может быть губы все сильнее и сильнее сжимает перенесенное горе? Так и хочется протянуть к ним кринку с молоком или прохладной водой.
   *
   ИДИ И СМОТРИ
   В Дни Памяти особенно остро понимаешь силу сказанного: Иди и смотри. Лаконичная форма усиливает и без того набатное звучание заложенной здесь мысли.
   Однажды и я запнулся об эти слова. Увиденное на экране разрывало душу, оборачивало вовнутрь глаза и било по сердцу.
   Все сидевшие рядом стали как бы единым глазом, одним нервом. Обнажены, заострены чувства - будто сдернута кожа. Все переполнялось почти несбыточным желанием вернуть недолгое, мирное время. Уберечь Будущее, вырваться из кровавого болота войны на свет мирной жизни.
   Многие плакали - не стесняясь.
   Но все чувствовали и понимали, что только через страдания можно прийти к очищению. Как те простые крестьяне, которые выбирали для себя огненное крещение, смерть в огне, но не бросали своих голопятых детей.
   *
   ТАБЛЕТКА ДУХА
   Ну вот, в самую горячую пору жизни нам до жгучей жажды и озноба захотелось тишины.
   Но ведь нельзя все бросить и спрятаться на пасеке. Переведи дух, отдышись. А тишина отдыху не помеха. Особенно в большом городе.
   Естественно, под отдыхом не пойми прострацию, фиксацию взгляда на потолке. Самое эффективное - это смена занятий или прикосновение к искусству.
   По-видимому, надо научиться и привыкнуть постоянно пользоваться искусством как средством конденсации сил. Недаром говорят: произведение искусства. То есть то, что произведено для людей. Чему художник слова отдал свой талант, силы и труд. Создал своеобразную таблетку духа.
   И эта таблетка очень кстати немного уставшей душе.
   Улыбнешься теперь - или нет?
   *
   ЛЕГЕНДА
   Хочу поделиться старой-старой легендой.
   Я услышал ее совершенно случайно в пути.
   Поврежденный саркофаг одного из фараонов надо было восстановить, но увидавшему его полагалась смерть.
   Долго не находили смельчаков. Но однажды пришел человек вместе со своим сыном. Спустился в подземелье и сделал порученную работу. Молча поднялся он к дневному свету и долго смотрел в сыновни глаза. Потом, моложавый и резкий, молча склонил голову. И молча отрубили ее.
   И вырос на месте казни тростник, а сын того Мастера бесследно исчез. Но однажды остро заточенный библос в руках изумленного писца вдруг сам вывел правдивые скорбные строки. И долго еще путешествовала из страны в страну в сказаниях и памяти народной эта легенда.
   *
   К МОРЮ
   Знаешь, о чем мечтаю сейчас?
   Совсем о простом - о полузабытом состоянии собственной души.
   Очень хочу, например, встретиться с морем. Тоскую по нему, как по родному, живому, близкому и чуткому существу.
   Смешно сказать, но боготворю море как женщину. Хочу раствориться в глубинах и стать им, или чайкой над ним, или в крайнем случае - большим кораблем. Чтобы долго-предолго качало оно тот корабль на нежных руках и ласкалось к крутым бокам, и пенилось, и сверкало на солнце.
   Наверное, море - это теплая душа нашего мира. Это - слезы его, его кровь, его жизнь. Афродита родилась из пены. "Живность" вышла из моря. Птицы взлетают с воды.
   И вода наших рек возвращается в море, ослабляя соленость всех слез.
   *
   ДОБЫЧА СЛОВА
   Безмерно хочу, чтобы у нас воспитывалось зоркое и чуткое к чужой боли сердце. Одно на двоих. К возрасту зрелости будем должны спуститься в каменоломни русского языка и работать там до исступления, до боли в суставах, до ломоты в сердце.
   Даст Бог, научимся добывать единственное, совершенное и желанное слово.
   Слово, равное в засуху глотку ключевой воды и ломтю бесценного хлеба.
   Когда это злато-слово будет у нас в сердце, на устах и в руках, с наших ног спадут путы, с глаз - бельма, пропадет немота. И рванемся к людям из всех сухожилий, а они, возможно, устремятся навстречу. Но до этого еще далеко.
   *
   ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
   Спасибо за нежное и немножко безумное письмо. Сцеловал с него все строчки. Синеватая бумага намокла от торопливой, непрошеной влаги. Этот набухший, тяжелый комок вдруг превратился в легкую ветку, которая постукивает в стекло. Отныне твое письмо растет под моим окном. Истинный смысл его станет ясен лишь по весне, когда из почек хрупкой и нежной, как запястье ветки вылупятся и зачирикают желторотые, с капельками смолы у глаз, по-детски полубеспомощные слова. Они встрепенутся и будут летать следом за мною повсюду. Совьют себе гнезда под хорошо знакомыми крышами. Уютно устроятся в оттаявшем сердце. И только упрямые вопросы : "Зачем это? О чем ты все время думаешь?" будут упрямо каркать и кружить над головой, склоненной в одной неустанной молитве. Склоненной на плаху? Эти редкие и с виду невзрачные птицы ненасытны. Но со временем они могут вырасти в огромную черную выпь, которая попытается накрыть крылами и нас, и весь мир. А пока она далеко, еще редко ее оперенье, слаб клюв, что жаждет вонзиться в трепещущее живое.
   Поэтому надо чаще смотреть в любящие глаза.
   Над моей любовью кружится тревога подстреленной птицей.
   Благодарю за дивное письмо. Я целовал его до исступленья. Благодарю за нежность откровенья, как теплый ветер в изморозь оно. Его зимой у сердца я носил, там слабо проступали жилки-клетки, листок стал легкой веткой и теперь постукивает по утрам в мое окно. Она мне улыбнется по весне, когда из почек вылупятся робко со слезками смолы у самых глаз слова беспомощные, спящие пока. Они за мной увяжутся : "Скорей пойми, пойми не мешкая, сейчас. Пусти в скворечник-сердце, обогрей. К тебе твоя любовь послала нас".
   Благодарю за нежное письмо...
   * * *
   "КИТАЙСКИЙ КАРАВАН"
   (продолжение)
   На долю фарфора выпало столько славы, сколько не пришлось ее испытать ни одному керамическому материалу. Его цена приравнивалась к цене золота, фарфоровая ваза выменивалась на роту солдат, выдача секрета фарфоровой массы каралась смертной казнью...
   Деньги.
   Кровь.
   Изящество и изыск.
   ... В то же самое время в Петербурге производились систематические опыты по производству саксонского фарфора. Однако, донесение Лебратовского живо заинтересовало как Государыню, так и ее приближенных. Поэтому, когда вся команда Лебратовского возвратилась весною 1747 года в Петербург, последовал Высочайший указ, объявленный графом Разумовским барону Черкасову об отсылке выехавших из Китая людей, знающих порцелинное искусство, в Царское Село, где они должны были произвести под наблюдением Лебратовского необходимые опыты.
   ПИСЬМО
   графа А.Г.Разумовского к барону И.А.Черкасову с сообщением именного Императрицы Елисаветы Петровны
   Указа об отсылке людей Лебратовского в Царское Село
   для делания опытов производства фарфора, 9 мая 1747 г.
   "Государь мой, барон Иван Антонович. Ее Императорское Величество указала привезенных в Сант-Петербурх из Китая асессором Лебратовским людей, кои знают искусство порцелинной работы, и с ними поручика Барышникова, который оттуда же приехал, отослать к советнику Замятнину для учинения ими , под смотрением означенного асессора Лебратовского, тому делу пробы в Селе Царском, где им от оного Замятнина показано будет место; а потребные для того материалы отпустить с ними из наличных от порцелинного мастера Гунгера; а каких недостанет, оные промысля, с ним же отослать; о чем объявя, пребываю вашего превосходительства государя моего охотнейший слуга
   граф А.Разумовский
   Мая 9 дня 1747 году, Царское Село".
   Для этого из существовавшей уже в столице фарфоровой фабрики были отпущены материалы, которые однако братьями Андреем и Алексеем Курсиными были признаны негодными для фарфора. Они сами отправились на поиски нужных им земель на Олонец.