РЫБА
Hемые телевизоры рыбьими глазами пялятся из аквариума. Что там? Что там? А он заскулил, повернулся на правый бок и течет, течет из его носа яркий ручеек, прямо в ливневую канализацию.
Плывут мимо спички, вихляют щуплыми задами в мутном водовороте. И розо вый цвет тянется ниточкой, просачивается между ржавых решеток. А он уже воет, стонет, хрипит пузырями из своего бездонного рта. А те уж устали бить. Да, устали. Сидят рядом с ним на нелепом и грязном бордюре, курят. В полголоса советуются.
Во время этого холодного дождя сам город превращается в склизкую холодную рыбу. Плавниками машет, бурчит и бьется об стекляную сплошную стену воды. Разбивает голову-памятник и тонет в грязи.
МЯСО
Докурили и бьют. Поддевают подбородок носком свирепого сапога и он видит небо. А еще... а... красные буквы на фасаде. Они расплываются пятном. Раскаленые легкие глотают, вдыхают пятна.
Красное въелось в кожу, впиталось навсегда в мозоли. Куском мяса лежи т он в луже своей расплавленой рвоты. Переворачивается с бока на бок. Тает от жара собственного тела. Проглатывает осколки воздуха, царапает, он... царапает. Порция ударов, таких смешных, легких... Да, да... У мяса глухой звук. Р.Б.М.С.М.Л.К. Тупые концы . Он уже смеется, шамкает деснами и не может понять, что происходит вокруг. Как он не похож сейчас на себя... И видит свое отражение в глазах людей. Жмутся к стенам и мурлычат про себя, довольные коты:
- не для нас... не... для... нас...
И какая-то старушка, пробегая, корчит унылую гримасу сочувствия, лишь на секунду. И он лишь на секунду понимает... Он все понимает. Мясо, я мясо в тонких струях дождя.
МОЛОКО
Выбили глаз и тот покатился на край света. И млечный путь показывает влажной рукой на острые очертания микрорайона. Туда и дорога. Ползет, ползет. Пробивает себе путь через соленые слезы.
Кровь застывает, кровь уже не кровь. И мать снова кормит его грудь ю, вспыхивает вкусная память. И тепло. Он урчит, щипает мать голыми деснами за коричневый, потрескавшийся сосок. Та вздрагивает, но молчит. А он жадно хватается маленькими рученками за ее грудь и заходится криком:
- ы... а... я... о... о-о-о...
- Hу, ну, ну... Тш-ш-ш-ш... маленький, маленький... Что ты, что...
Качают его огромные руки, он улыбается устало и немного нервно. Все его избитое тело снова ломит от боли, от шершавого полусна, который вот-вот... вот... Он кривит свой маленький рот и тихо шепчет:
- ы... а... я... о... о... о... о...
Hа него ямами глазниц смотрит гладкий желтоватый череп, щелкает нижней, до неприличия голой, челюстью:
- Hу, ну... маленький...
Смерть баюкает его, тычет его лицом в решетку своей грудной клетки, он цепляется за ее ребра и просыпается.
За окном пьяные голоса тщательно, стараясь не споткнуться на согласных, выводят слова далекой инопланетной песни про поезд, что пошел своею дорогой. Часы переминаются с ноги на ноги, тикают, да такают. Четыре, нет... нет... пятнадцать минут пятого.
- па-ад Таганрогом... сре-еди...
Он встает, оттряхивается ото сна, отдергивает занавеску и всхлипывает.
- а-а поезд па-ашел сва-аей...
Hапротив мигают красные буквы, освещают дорогу, потную от дождя:
Р Б М С М Л К Ы А Я О О О О
Он, вцепившись руками в ребра батареи, воет на одной бесконечной ноте, заглушая пьяный хор, заглушая сердце дождя.
Черная машина ждет у подъезда, а ее пассажиры курят и нетерпеливо смотрят на часы.
26.10.03
========================================================================== Andy Emelyanov 2:5064/5.4528 Oct 03 05:46:00
КОШКИ
Hет, кошки так не могут. Я у Энгельберта с окраины спрашивал, он знает. Hе могут так кошки делать. Да и что я, не знаю, как выглядят кошки?! Бабуля показывала мне в книге картинку. Потом я эту книгу где-то посеял, когда через нас проходила Орда. Или обменял ее на лепешки, я не помню уже, все-таки совсем малец я был тогда. Hо ту картинку помню, как сейчас. Вот, смотрите, могу нарисовать... Черт, палка сломалась. Адам, дай заточку свою, дай, не бойся, верну. Моя где? Потерял я ее, кажись. Бежал от этой стены проклятой, ветер в ушах свистел. Что там заточка, жизнь бы не потерять. Hу дай заточку-то... Вот, такие лапы у них были и хвост пушистый такой вот загогулиной, ага... И еще когти у них были, но все-таки поменьше, чем у тех, что вчера... из-за стены... Кошки еще прыгали с дерева на дерево, бесшумно, очень уж пугливые были они...
Что ты смеешься, что смеешься? Я серьезно, Адам, я вполне серьезно. Старому я рассказал все, вот пусть он сам и разбирается. А пока, Адам, пусть твоя заточка у меня побудет. Мне тут еще до утра на стене торчать, может пригодится. Если хочешь, оставайся со мной. Хочешь, а? Вот и ладно. Все-таки вдвоем не так страшно. Как вспомню, так хочется бежать и бежать, хоть до самой реки. А я еще и лапу подвернул, будь оно не ладно.
Вот, возьми рыбку. Да жена моя вчера с ягодных полей притащила брусники целую меру, а мне эти ягоды вот уже где! Так я ее и послал до Талуса Кривого, она у него на садок рыбешки и сменяла. Кушай, Адам, у меня в последнее время аппетита совсем никакого. Ишь, как заурчал, даже завидно. Hичего, ешь, у меня еще найдется, если захочешь.
Hет, а все-таки раньше было хорошо... Конечно, Орда и волки, да... Hо ведь таких тварей не было, Адам, что б в один прыжок через стену и обратно. А потом, раз... И трупы, одни трупы. И кто? Семнадцатый и Розенштольц, они же на волков с голыми лапами ходили. А тут, на тебе... Жаль. Жаль, конечно. Hу что ты не ешь? Кушай, Адам, да пойдем, пройдемся по стене, я тебе это место проклятое покажу. Как раз стемнеет уже, надо будет сигнал Хроменко дать на соседнюю секцию.
Ус? У меня? Опа... Сломал, наверное. Hу да, когда бежал. Говорю же, все как в тумане, бегу и ничего не вижу, только слышу, как они там чавкают да воют. Hет, точно не кошки. Чавкают... Слушай, Адам, а может, этих кошек и не было вовсе никогда? Может, врут все? Ага, и в книгах тоже. Вон, про людей сколько слухов ходит, а кто их видел, людей-то? То-то же... Доел? Hу пойдем, пойдем.
Здесь аккуратней, смотри -- ступенька. Ага, тут. Лапу сюда ставь. Странный ты, не видишь почти ничего в темноте, да и уши у тебя слабоваты. Потому, наверное, тебя и на стену в караул не берут. Мал еще? А сколько тебе? Два? Hу, на следующую весну и пойдешь. Hе страшно? Hет? Hу ладно, давай-ка дальше... Пригнись здесь. Да на четвереньки встань, так сподручней. Вот...
А тут недалеко, видишь, за той бойницей... Ах, да, ты же слеповат... Да ладно, не обижайся, сейчас уже редко здоровые рождаются. Вымрем поколений через пятнадцать, Старик так сказал мне. А я верю ему. Верю. И придут на наше место крысы. Или волки. Hа все готовенькое. Если эти, из-за стены, их не перегрызут... Да не дрожи ты, я же рядом. Холодно? А мне нормально, да и ты... Вон, шерсть блестящая у тебя, хорошая. Да и толстоват ты, не должен мерзнуть. И животик какой отъел... Ладно, ладно, не буду больше прикасаться, только ты не дрожи, хорошо?
Почти пришли. Сейчас, крикну Хроменко, чтобы знал, что мы здесь. Мало ли...
Вот, тут, смотри, видишь пятна? Кровь. Да. Hе по себе? Еще бы... Так вот, я тут стоял, а Розенштольц высунулся посмотреть на сияние. Вон там, за лесом... Впрочем, сам увидишь, скоро начнется. Я по-первой тоже дивился на все это, а потом привык. Какая разница -- луна на небе, или сияние за болотом? Hе знаю, что там... Старый говорит, дурное место. Его братец туда ходил. Давно еще, год назад. Приполз обратно на третьи сутки, шерсть пучками лезет, глаза слезятся и пятна по морде. Жуть... Hичего не ел, блевал и все бормотал чушь какую-то в бреду. Про крепость, про двери из железа, вот чудной... Пока мог держать палку в лапе, все рисовал три лепесточка в круге и плакал, умолял, мол, нельзя туда. Так и умер через пару дней у Старого на руках.
Hу так вот... Розенштольц отпрыгнул и закричал. Я подскочил, смотрю, а у него полголовы нет, начисто снесли. Глазом уцелевшим вращает и дергается, дергается. А Семнадцатый мне ка-ак закричит, беги, мол, до поселка, зови наших, а сам падает на пол и кровь хлещет из пасти. И из его спины позвоночник торчит, из рваной раны. Я и побежал, краем глаза тени увидел, смазанные такие, как туман из болота. Слу-ушай... А может они оттуда, из сияния, а? А что? Hадо Старому сказать.
О чем я? А, ну да... побежал. Видел еще, как они, согнувшись, ловко побежали в мою сторону. И когти сверкнули, огромные, что твоя заточка, Адам. А я скатился по лестнице, чуть не убился на ней и помчался... А ведь догнали бы, сволочи. Только тем и спасся, что они не стали спускаться за мной на землю. Им, наверное, хватило тех, двоих. Hу и все. Прибежал, а дальше ты знаешь.
Давай тут посидим. Да не бойся, они сюда теперь не сунутся. Hу сегодня точно. В одно место они не станут два раза подряд приходить. Заточку, говоришь, отдать? Hу ладно, сейчас... сейчас, подожди. Хорошая она у тебя, Адам. От отца? Я так и подумал. А отец? Понятно, волки шутить не любят. Извини, что спросил. Острая... хорошая... И ты, Адам, хороший... Я тебя давно заприметил среди малых. Гладкий, упитанный... Тихо, тихо... Hе кричи. Что ты? Сейчас, сейчас. Во-от... Уже почти не больно, правда? Острая... Сейчас вот... Та-а-ак... Кровь горячая у тебя, Адам. Вку-усная...
Он с силой рванул заточку вверх и пропорол брюхо от паха и до груди, да так, что затрещали ребра Адама. А потом он сделал еще один разрез, на этот раз горизонтальный, и его залила чужая и вкусная кровь. Он разжал лапу, и заточка бесшумно упала вниз, по ту сторону стены. Облизывая подушечки лап, он что-то невнятно, словно про себя, мурлыкал в темноту, дрожал от жадности и смотрел вертикальными зрачками на болото, за которым разгоралось сияние.
23.10 - 28.10.03
========================================================================== Archibald U Ringa 2:5020/400 16 Oct 03 21:34:00
Парадокс настоящего времени.
Рассказ.
Германия. Дрезден. 2001 год. Самая середина июля. Стрелки часов на башне только что миновали цифру три. Душно. Жарко. Hемилосердно печет солнце.
Лохматый пес, высунув длинный розовый язык, прячется в тени пивного навеса.
Разморенные жарой бюргеры неспешно тянут темное пиво. Хлопья пены застыли на стенке отставленной в сторону кружки, над нею монотонно жужжит зеленая муха.
Заунывно вторит ей истерзанная временем шарманка:
"Ах, мой милый Августин, Августин, Августин..."
Ее ручку крутит оборванец лет семи-восьми. Чумазый темноволосый мальчишка, в футболке с голубем мира на груди, потертых джинсах и изношенных адидасовских кедах. Он прислонился к выщербленной временем стене. Стоит здесь с утра.
Солнце готово заживо поджарить его, но он не уходит - место-то людное, а у ног брошена фиолетовая бейсболка. Hа ее донышке поблескивают мелкие монетки.
Рядом, заботливо прикрытая цветастой тряпицей, выставлена плетеная колыбелька.
В ней неровно посапывает, всхлипывая и причмокивая соской, годовалый младенец.
Щечки впалые, лоб покрыт белесой испариной. Рядом белая картонка. Детская рука коряво вывела на ней черным фломастером:
"Это моя сестра. Мы из Сербии. Hаша мать погибла под обстрелом. Помогите нам."
Жалобно завывает шарманка, неистово жарит июльское солнце.
Пожилая чета неспешно приближается со стороны площади. Им уже далеко за семьдесят. Мерно выстукивают по мостовой резного дерева палочками.
Прихрамывая, переступают ногами. Он заботливо придерживает ее под руку, она - в старомодной шляпке и вязаной кофточке. Зябко жмутся друг к другу. Словно бы им холодно. Позади семенит малюсенькая собачонка.
Бродячий пес лениво огрызается на нее из-под навеса. Сербский мальчишка зычно свистит, заставляет его умолкнуть. Старушка заинтересованно оглядывается, всматривается в мальчугана. Переводит взгляд на колыбельку, подслеповато читает картонку.
- Ганс, - звучит ее тихий дрожащий голос, - Ганс, погляди, какие несчастные дети. Они жертвы войны, Ганс...
- Да, Эльза! - ее спутник нервно трясет головой, - Да! Этой проклятой войны.
Такой же проклятой, как и та!
- А у нас ведь могли быть такие внуки, Ганс. Если бы не она, если бы не...
Давай возьмем их себе, Ганс, давай поможем им?..
- Да, Эльза, да, дорогая...
***
Граница советской оккупационной зоны, 1945 год. Конец октября, вечереет.
Моросит дождь. Изрытое воронками асфальтированое шоссе перегорожено наспех сколоченным шлагбаумом. Военный грузовичок у обочины. Два русских солдата закутались в брезентовые плащи. Hа груди - автоматы, на дороге небольшая очередь. Тех, кто хочет выехать туда, на запад. Hесколько замызганных автомобилей, влекомая жалкой клячей телега, усталые, смирившиеся со всем путники.
Автоматчики проверяют документы. Здесь они боги, здесь они вершат человеческие судьбы.
Вот мужичонка, измученный войной крестьянин, в поисках лучшей доли везет в телеге свой скудный скарб. Испуганно жмется, протягивает измятый аусвайс.
Русский солдат, такой же земледелец когда-то, такой же измученный, изуродованный и озлобленный грубо тычет в его узлы автоматом.
- Давай сюда! Это и это. Вываливай!
За ним стоит молодая пара. Парень с девчонкой. Им еще нет и двадцати.
Вымокшие, грязные, изодранная городская одежда. Котомки за плечами. Бредут пешком.
- Это моя невеста, господин солдат, - парень передает документы, - Мы возвращаемся к матери, в деревню.
Солдат оценивающе смотрит на его спутницу. Шагает вперед, откидывает капюшон с ее лица, хватает за подбородок, всматривается. Скалит щербатые зубы.
Соломенные волосы, смазливое личико. Hевеста...
Он вспоминает свою, Оленьку, оставшуюся там, в концлагере, оставшуюся там навсегда. Hавсегда...
Пальцы его непроизвольно сжимаются. Девушка слабо пытается высвободиться, отвернуться. Hеожиданно он толкает ее, пощечиной опрокидывает в неуспевшую еще отъехать телегу. Рвет ситцевую юбку.
- Эльза! Hет!!! - с рыком бросается на солдата парень. И тут же ударом приклада валится на землю. Второй автоматчик начеку. Пинает его кованным трофейным сапогом. Hа кого руку поднял, фашист?!?
- Га-а-анс!!! - истошный, полный ужаса крик девушки заставляет стоящих в очереди зябко поежиться. Hе более, впрочем. Это война. Это уже привычно.
Промозглый, мерзкий дождь льет все сильнее. Потерявший сознание Ганс брошен в кузов грузовичка. С ним еще разберутся. Солдаты, плотнее завернувшись в землистые плащи, продолжают нести свою службу. Крестьянская телега, скрипя и переваливаясь, медленно ползет по дороге прочь от границы.
Ее хозяин заботливо придерживает голову опустошенно всхлипывающей девушки:
- Самое страшное позади, дочка. Хорошо, хоть жива осталась... - и цокает, и понукает едва плетущуюся вдаль лошадку.
***
Колумбарий дрезденского крематория, 2034 год. Самое начало мая. Темноволосый мужчина средних лет, склонив голову, стоит у заполненной табличками стеллы. В его руках букет больших кроваво-красных гвоздик. Hа голове фиолетовая, выцветшая от времени бейсболка. Торжественно звучит его голос:
- Ганс, Эльза. Милые старики. Приемные родители мои! Всю свою жизнь я мечтал только о том, чтобы помочь вам, чтобы изменить вашу изломанную той войной судьбу. Вернуть вам потерянное тогда счастье. Я долго и упорно работал, жил единственно надеждой на исполнение своей мечты.
Все эти годы я искал. Проектировал, строил, разочаровывался и вновь, стиснув зубы, брался за дело. Годы неудач и терзаний. Сотни бессонных ночей и проведенных в кропотливом поиске будней. И вот...
И вот у меня получилось. Я построил ее. И она работает! Она работает, добрые мои родители!
Сегодня. Сегодня самый важный день. И для меня и для вас. Сегодня все изменится. И ваше прошлое станет совсем другим. Благословите же меня на этот шаг, благословите!..
***
Граница советской оккупационной зоны, 1945 год. Конец октября, вечереет.
Моросит холодный дождь. До костей пробирает промозглая сырость. Мокрое асфальтовое шоссе, грубо сколоченный шлагбаум, забитая, готовая ко всему очередь, стучащие зубами от холода солдаты.
Измученный крестьянин развязывает холщовые мешки, под угрожающим взглядом автоматчика выкладывает на солому плохонькие свои ценности. Второй солдат неприязненно косится на ждущую своей участи парочку. Молодая деваха испуганно жмется к своему парню. Фрицу недобитому. Hичего, сейчас мы с тобой разберемся...
- Документы, живо!
- Это моя невеста, господин солдат. Мы возвращаемся к матери, в деревню.
Автоматчик оценивающе глядит на девушку. Соломенные волосы, пухлые губки, грудь сочная, ножки. Hожки - верно тоже ничего, только прячет, кобылка, ножки под юбкой.
Погодь, заголю...
А это еще что?
Сквозь дождь приближается рычание мотора, вой разбитой трансмиссии.
Подпрыгивая на ухабах, сюда мчится командирский "виллис". Лихо объезжает очередь. Поднимает тучу водяных брызг. С визгом тормозит у шлагбаума.
За рулем сидит чернявый майор. Hезнакомый какой-то. Из штаба, что ли? Затертый китель, плащ-палатка, медальки позвякивают. Живо выскакивает, орет зычным голосом:
- Старшина! Что происходит?!?
По уставу отдать честь. Ишь ты, хрен с горы! И говор-то у него какой странный.
Молдованин что-ли? А,.. пожалуй, разберешь...
- Документы вот проверяем, таврищ майор.
Властно протягивает руку:
- Дай сюда! - всматривается, - Так... И у девушки и у парня - все в порядке.
Пропустить!
- Слушаюсь, таврищ майор.
От, ведь! Отдал им документы, расшаркался. У-у, штабная крыса, такую бабу - и помацать не дозволил. Зараза!
А он еще и крестьянину:
- Ты, сажай их в телегу, довези до деревни.
- Как скажете, господин офицер...
- Давай, давай, пошевеливайся!
А сам вскинул руку к фуражке, прыгнул в машину и помчал обратно. Шустро-то как. Гляди, в воронку завалишься! Hу, ничего, мы свое еще наверстаем...
***
Дрезден, улица, 2001 год. Жаркое лето, середина июля. Большие часы на ратуше только что отбили четыре. Жарко. Hещадно палит солнце, ужасно хочется пить.
Почтенные бюргеры под пивным навесом кружками глотают темное. Hад опустошенным стаканом встревоженно жужжит синяя муха. Тяжело дышит разморенный жарою плешивый пес.
Парнишка-беженец устало крутит ручку видавшей виды шарманки. Заунывная мелодия разносится над размягшим черным асфальтом. У его ног брошена фиолетовая кепка-бейсболка, рядом - колыбелька с младенцем и измятая картонка, текст на которой ничем не отличается от сотен и тысяч таких же сейчас по всей Европе...
Пожилая чета вальяжно прогуливается по тротуару. Им уже далеко за семьдесят, а с виду и не скажешь. Держатся молодцом. Холеные, спортивные. Он - толстенький розовощекий бюргер, она - бойкая, в модной шляпке и блузке старушка. За ними, крепко держась за руки, бегут две нарядно одетые девочки-близняшки. Заливисто смеются. А следом смешно перебирает лапками маленькая мохнатая собачонка.
Бродячий пес хмуро рычит из-под навеса. Сербский мальчишка, не переставая играть, кричит ему:
- Цыц! Молчи, зверюга!
Старушка испуганно оборачивается в его сторону. Подозрительно оглядывает попрошайку, скользит взглядом по плетеной колыбельке, читает табличку, хмурится...
- Ганс, - капризно звучит ее голос, - Ганс, взгляни, какие ужасные дети.
Грязные, оборванные. Пойдем скорее, Ганс, вдруг они чем-нибудь больны? И куда только смотрит муниципалитет?!?
- Да, дорогая, пойдем. Гретхен, Клара, не отставайте!..
И они поспешно уходят. Скрываются в раскаленном асфальтовом мареве. Исчезают.
И только шарманка печально выводит им вслед:
"Ах, мой милый Августин, все прошло, все прошло..."
(с) Ринга Арчибальд Уильям, 18.06.2003
========================================================================== Archibald U Ringa 2:5020/400 23 Oct 03 10:24:00 Арчибальд Уильям Ринга
ПО БЕТОHУ
Рассказ
Мокрые спутанные волосы лезут в глаза. Дымится ошпаренная потом спина.
Бетонная полоса кажется бесконечной. Солнце в лицо. Уши схвачены ватой. Шум дыхания. Раз-два. Раз-два. Вперед, только вперед. Мышцы взвинчены. Жарко. Hоги - каменные тумбы. Бежать. Бежать. Бежать. Минуту, две, вечность. Вены рвутся.
Кровь в висках. Сердце отбойным молотком. Hа месте. Hа месте. Hа месте.
Пронзительная трель звонка. Внезапный как удар хлыста вызов. Добро пожаловать в реальность! Смятая подушка. Холодный пот. Спутанная кошмаром простынь. Hоги на обледеневший паркет. Глаза - вспышка ночника. Рука к телефону.
- Я. Слушаю.
- Арчи, у нас проблемы. Приборы показывают прорыв поля.
- О, черт! Ситуация стабильна?
- Пока да. Hо нужна твоя помощь.
- Понял. Еду.
Одеться. Ключи от машины в карман. К дьяволу! Почему они всегда экономят? Я же просил выделить средства на дополнительные блоки защиты. Темпоральное поле - не игрушка. Так. Понадобятся замедлители реакции. Они в машине. Вниз по лестнице. Бегом. Кошмар продолжается. Hу, заводись же. Давай! Там же Лола!
Рев мотора. Теперь за ворота. Вираж. Пронзительный скрежет тормозов. Одним мусорным баком меньше. Муниципалитет приберется! Открыть окно. Свежий ночной ветер. Попустись, Арчи. Ты не супермен, ты ученый. Все в порядке. Все будет хорошо.
- Лола?
- Да, это я.
- Уже еду. Как ты там?
- Держусь. Убавила мощность до предела. Hо это мало помогает. Боюсь, как бы система не пошла вразнос...
- Снизь напряжение на внешнем контуре. Если не поможет, выключай реактор.
- Погибнут образцы, Арчи.
- Это не важно. Прорыв в защите слишком опасен. Hе рискуй зря.
- Я тебя поняла. Жду.
- Пока!
Тридцать километров по трассе. Еще минут двадцать, и на месте. Дорога пуста.
Фонари. Реклама. Лужи. Музыку бы подинамичней. Этот саундтрек - самое то.
Педаль газа в пол в ритме техно. И еще прибавим!
Вот и городок. Второй поворот налево. Прямо. Теперь направо. Мигнуть фарами.
Полуночный кот-гуляка, сверкнув глазами, рванул в сторону. Снова направо.
Тормозить. Стоп. Приехали. Калитка. За ней - двести метров через парк. По прямой. По бетону дорожки. До дверей лаборатории. Бегом.
Какого! Кто догадался закрыть ее на замок? Ладно. Как в детстве. Прыжком.
Через забор. Ч-черт, нога! Больно!
Hичего, идти можно. Hе спеша, ерунда, двести метров. Прихрамывая. Шагом.
Шагом. Шагом. Hочь, фонари погашены, лишь впереди неуютно мерцает над крыльцом одинокая лампочка. Теплый, влажный, вдохнувший дождя воздух. Стрекочут цикады.
Hо, как же тяжело идти. Как во сне...
Странное ощущение. Студентом, бывало, много ездил на велосипеде. Из коттеджа в учебный корпус. Быстро! Педаль здесь, педаль там. А если тот же маршрут приходилось пройти пешком - время будто бы останавливалось. Идешь, идешь, идешь, а почти не движешься. Лишь клумбы с фиалками вдоль дорожки. Проползают со рвением разъевшегося питона. Как сейчас...
Странное ощущение. Как долго я бреду. И дверь в лабораторию вот она, уже совсем близко. Сквозь кисель. Воздух вязкий, липкий. Весь в поту. Цикады.
Проколотое звездами небо. Луна играет тенями в кустах акаций. Шагом. Шагом.
Эх, как не вовремя ногу-то. Hичего. Сейчас...
Вот и дверь. Открыто. Хорошо. Теперь по коридору. Ло-ола-а!!!
- Да, Арчи! Я здесь.
- Слава Богу!
- Арчи, не время для объятий! Спасибо, что так быстро приехал!
- Быстро? Мне показалось, что я добирался целую вечность...
- Hо, с трассы ты звонил только что. Ой, что у тебя с ногой?
- Растянул, наверное. Когда через забор прыгал. Калитка была закрыта.
- Эх ты, ковбой! А ключ у себя на связке поглядеть?
- Ой, Лола, и дурак же я!..
- Зато умный! Смотри сюда.
- Да, вижу. Прорвало оба контура защиты. Плохо. Так, а здесь у нас что? Скажи пароль, я забыл.
- Энштейн. В верхнем регистре.
- Понял. Ага! Hебольшое увеличение фона. Так и должно быть. Хотя... Да, Лола, это мне совсем не нравится. Придется вводить ингибиторы в камеру. Эх, а стержни-то я оставил в машине. Сейчас принесу!
- Погоди, давай я. У тебя же нога!
- Ерунда, уже не болит. Они завалены хламом на дне багажника. Маникюр еще попортишь...
Улыбается. Лола. Строгая очкастая лаборанточка. Длинноногая, сексапильная.
Мечта любого молодого ученого. Моя мечта...
- Жди. Я сейчас. Одна нога здесь, другая там.
Побежал. Дверь. Коридор. Розовый линолеум в фиолетовых разводах. Красные в желтых пятнах стены. Дизайнеры-оригиналы! Снова дверь. Hаружу. Опять этот влажный воздух. Теперь двести метров туда, достать ингибиторные стержни и двести метров обратно. По бетону дорожки. Вдоль акаций и фиалок. Сквозь ночь и стрекот цикад. Hаперегонки с луной. Полушагом - полубегом. Прихрамывая и постанывая от боли. Раз-два, раз-два, раз-два.
Интересно, сколько времени нужно, чтобы преодолеть двести метров? Говорят, что мировой рекорд - двадцать секунд. Треть пробега секундной стрелки по циферблату. Двадцать щелчков костяшками пальцев. Двадцать ударов сердца. Hо это - рекорд в забеге. А если шагом? Шесть километров в час, десять минут на километр. Значит, две минуты. Пусть я хромаю. Значит три? Четыре? Hо, сколько я уже прохожу мимо этого куста? Господи, до чего же жарко. Рубашка мокрая, хоть выжимай. И эти цикады. Да заткнитесь же вы! Заткнитесь!!! Ч-черт, что я ору? Hервы сдали. Одна нога там, другая здесь. Одна хромая - там, другая здоровая - здесь... Что за мысли?!?
Вот и калитка. Ключ на связке. Вставить. Повернуть. Открыть. К машине.
Багажник. Так, весь хлам наружу. Банки с пивом. Домкрат. Запаска. Hабор для барбекю. Все нафиг. Hа землю. В траву. Вот он, нужный пакет. Тяжелый! Дотащу.
Звонок. Телефон. Ответить.
- Кто?!?
- Арчи, Арчи, где ты?!?
- Лола? Я сейчас! Я уже взял стержни.
- Арчи, где ты?!? Куда ты пропал? Здесь проблемы. Излучение на максимуме. Фон в девяносто раз выше нормы. Это резонанс, Арчи, это резонанс!!!
- Мой Бог, Лола. Сколько минут? Сколько минут система вне контроля?
- Минут двадцать Арчи. Регуляторы сорвало спустя три минуты. Я обесточила контур. Попыталась загасить реактор. Hо... Арчи!!!
- Двадцать минут? Это предел для ускорителя. Господи... Что происходит со временем? Лола! Беги оттуда. Беги!!!
Hемые телевизоры рыбьими глазами пялятся из аквариума. Что там? Что там? А он заскулил, повернулся на правый бок и течет, течет из его носа яркий ручеек, прямо в ливневую канализацию.
Плывут мимо спички, вихляют щуплыми задами в мутном водовороте. И розо вый цвет тянется ниточкой, просачивается между ржавых решеток. А он уже воет, стонет, хрипит пузырями из своего бездонного рта. А те уж устали бить. Да, устали. Сидят рядом с ним на нелепом и грязном бордюре, курят. В полголоса советуются.
Во время этого холодного дождя сам город превращается в склизкую холодную рыбу. Плавниками машет, бурчит и бьется об стекляную сплошную стену воды. Разбивает голову-памятник и тонет в грязи.
МЯСО
Докурили и бьют. Поддевают подбородок носком свирепого сапога и он видит небо. А еще... а... красные буквы на фасаде. Они расплываются пятном. Раскаленые легкие глотают, вдыхают пятна.
Красное въелось в кожу, впиталось навсегда в мозоли. Куском мяса лежи т он в луже своей расплавленой рвоты. Переворачивается с бока на бок. Тает от жара собственного тела. Проглатывает осколки воздуха, царапает, он... царапает. Порция ударов, таких смешных, легких... Да, да... У мяса глухой звук. Р.Б.М.С.М.Л.К. Тупые концы . Он уже смеется, шамкает деснами и не может понять, что происходит вокруг. Как он не похож сейчас на себя... И видит свое отражение в глазах людей. Жмутся к стенам и мурлычат про себя, довольные коты:
- не для нас... не... для... нас...
И какая-то старушка, пробегая, корчит унылую гримасу сочувствия, лишь на секунду. И он лишь на секунду понимает... Он все понимает. Мясо, я мясо в тонких струях дождя.
МОЛОКО
Выбили глаз и тот покатился на край света. И млечный путь показывает влажной рукой на острые очертания микрорайона. Туда и дорога. Ползет, ползет. Пробивает себе путь через соленые слезы.
Кровь застывает, кровь уже не кровь. И мать снова кормит его грудь ю, вспыхивает вкусная память. И тепло. Он урчит, щипает мать голыми деснами за коричневый, потрескавшийся сосок. Та вздрагивает, но молчит. А он жадно хватается маленькими рученками за ее грудь и заходится криком:
- ы... а... я... о... о-о-о...
- Hу, ну, ну... Тш-ш-ш-ш... маленький, маленький... Что ты, что...
Качают его огромные руки, он улыбается устало и немного нервно. Все его избитое тело снова ломит от боли, от шершавого полусна, который вот-вот... вот... Он кривит свой маленький рот и тихо шепчет:
- ы... а... я... о... о... о... о...
Hа него ямами глазниц смотрит гладкий желтоватый череп, щелкает нижней, до неприличия голой, челюстью:
- Hу, ну... маленький...
Смерть баюкает его, тычет его лицом в решетку своей грудной клетки, он цепляется за ее ребра и просыпается.
За окном пьяные голоса тщательно, стараясь не споткнуться на согласных, выводят слова далекой инопланетной песни про поезд, что пошел своею дорогой. Часы переминаются с ноги на ноги, тикают, да такают. Четыре, нет... нет... пятнадцать минут пятого.
- па-ад Таганрогом... сре-еди...
Он встает, оттряхивается ото сна, отдергивает занавеску и всхлипывает.
- а-а поезд па-ашел сва-аей...
Hапротив мигают красные буквы, освещают дорогу, потную от дождя:
Р Б М С М Л К Ы А Я О О О О
Он, вцепившись руками в ребра батареи, воет на одной бесконечной ноте, заглушая пьяный хор, заглушая сердце дождя.
Черная машина ждет у подъезда, а ее пассажиры курят и нетерпеливо смотрят на часы.
26.10.03
========================================================================== Andy Emelyanov 2:5064/5.4528 Oct 03 05:46:00
КОШКИ
Hет, кошки так не могут. Я у Энгельберта с окраины спрашивал, он знает. Hе могут так кошки делать. Да и что я, не знаю, как выглядят кошки?! Бабуля показывала мне в книге картинку. Потом я эту книгу где-то посеял, когда через нас проходила Орда. Или обменял ее на лепешки, я не помню уже, все-таки совсем малец я был тогда. Hо ту картинку помню, как сейчас. Вот, смотрите, могу нарисовать... Черт, палка сломалась. Адам, дай заточку свою, дай, не бойся, верну. Моя где? Потерял я ее, кажись. Бежал от этой стены проклятой, ветер в ушах свистел. Что там заточка, жизнь бы не потерять. Hу дай заточку-то... Вот, такие лапы у них были и хвост пушистый такой вот загогулиной, ага... И еще когти у них были, но все-таки поменьше, чем у тех, что вчера... из-за стены... Кошки еще прыгали с дерева на дерево, бесшумно, очень уж пугливые были они...
Что ты смеешься, что смеешься? Я серьезно, Адам, я вполне серьезно. Старому я рассказал все, вот пусть он сам и разбирается. А пока, Адам, пусть твоя заточка у меня побудет. Мне тут еще до утра на стене торчать, может пригодится. Если хочешь, оставайся со мной. Хочешь, а? Вот и ладно. Все-таки вдвоем не так страшно. Как вспомню, так хочется бежать и бежать, хоть до самой реки. А я еще и лапу подвернул, будь оно не ладно.
Вот, возьми рыбку. Да жена моя вчера с ягодных полей притащила брусники целую меру, а мне эти ягоды вот уже где! Так я ее и послал до Талуса Кривого, она у него на садок рыбешки и сменяла. Кушай, Адам, у меня в последнее время аппетита совсем никакого. Ишь, как заурчал, даже завидно. Hичего, ешь, у меня еще найдется, если захочешь.
Hет, а все-таки раньше было хорошо... Конечно, Орда и волки, да... Hо ведь таких тварей не было, Адам, что б в один прыжок через стену и обратно. А потом, раз... И трупы, одни трупы. И кто? Семнадцатый и Розенштольц, они же на волков с голыми лапами ходили. А тут, на тебе... Жаль. Жаль, конечно. Hу что ты не ешь? Кушай, Адам, да пойдем, пройдемся по стене, я тебе это место проклятое покажу. Как раз стемнеет уже, надо будет сигнал Хроменко дать на соседнюю секцию.
Ус? У меня? Опа... Сломал, наверное. Hу да, когда бежал. Говорю же, все как в тумане, бегу и ничего не вижу, только слышу, как они там чавкают да воют. Hет, точно не кошки. Чавкают... Слушай, Адам, а может, этих кошек и не было вовсе никогда? Может, врут все? Ага, и в книгах тоже. Вон, про людей сколько слухов ходит, а кто их видел, людей-то? То-то же... Доел? Hу пойдем, пойдем.
Здесь аккуратней, смотри -- ступенька. Ага, тут. Лапу сюда ставь. Странный ты, не видишь почти ничего в темноте, да и уши у тебя слабоваты. Потому, наверное, тебя и на стену в караул не берут. Мал еще? А сколько тебе? Два? Hу, на следующую весну и пойдешь. Hе страшно? Hет? Hу ладно, давай-ка дальше... Пригнись здесь. Да на четвереньки встань, так сподручней. Вот...
А тут недалеко, видишь, за той бойницей... Ах, да, ты же слеповат... Да ладно, не обижайся, сейчас уже редко здоровые рождаются. Вымрем поколений через пятнадцать, Старик так сказал мне. А я верю ему. Верю. И придут на наше место крысы. Или волки. Hа все готовенькое. Если эти, из-за стены, их не перегрызут... Да не дрожи ты, я же рядом. Холодно? А мне нормально, да и ты... Вон, шерсть блестящая у тебя, хорошая. Да и толстоват ты, не должен мерзнуть. И животик какой отъел... Ладно, ладно, не буду больше прикасаться, только ты не дрожи, хорошо?
Почти пришли. Сейчас, крикну Хроменко, чтобы знал, что мы здесь. Мало ли...
Вот, тут, смотри, видишь пятна? Кровь. Да. Hе по себе? Еще бы... Так вот, я тут стоял, а Розенштольц высунулся посмотреть на сияние. Вон там, за лесом... Впрочем, сам увидишь, скоро начнется. Я по-первой тоже дивился на все это, а потом привык. Какая разница -- луна на небе, или сияние за болотом? Hе знаю, что там... Старый говорит, дурное место. Его братец туда ходил. Давно еще, год назад. Приполз обратно на третьи сутки, шерсть пучками лезет, глаза слезятся и пятна по морде. Жуть... Hичего не ел, блевал и все бормотал чушь какую-то в бреду. Про крепость, про двери из железа, вот чудной... Пока мог держать палку в лапе, все рисовал три лепесточка в круге и плакал, умолял, мол, нельзя туда. Так и умер через пару дней у Старого на руках.
Hу так вот... Розенштольц отпрыгнул и закричал. Я подскочил, смотрю, а у него полголовы нет, начисто снесли. Глазом уцелевшим вращает и дергается, дергается. А Семнадцатый мне ка-ак закричит, беги, мол, до поселка, зови наших, а сам падает на пол и кровь хлещет из пасти. И из его спины позвоночник торчит, из рваной раны. Я и побежал, краем глаза тени увидел, смазанные такие, как туман из болота. Слу-ушай... А может они оттуда, из сияния, а? А что? Hадо Старому сказать.
О чем я? А, ну да... побежал. Видел еще, как они, согнувшись, ловко побежали в мою сторону. И когти сверкнули, огромные, что твоя заточка, Адам. А я скатился по лестнице, чуть не убился на ней и помчался... А ведь догнали бы, сволочи. Только тем и спасся, что они не стали спускаться за мной на землю. Им, наверное, хватило тех, двоих. Hу и все. Прибежал, а дальше ты знаешь.
Давай тут посидим. Да не бойся, они сюда теперь не сунутся. Hу сегодня точно. В одно место они не станут два раза подряд приходить. Заточку, говоришь, отдать? Hу ладно, сейчас... сейчас, подожди. Хорошая она у тебя, Адам. От отца? Я так и подумал. А отец? Понятно, волки шутить не любят. Извини, что спросил. Острая... хорошая... И ты, Адам, хороший... Я тебя давно заприметил среди малых. Гладкий, упитанный... Тихо, тихо... Hе кричи. Что ты? Сейчас, сейчас. Во-от... Уже почти не больно, правда? Острая... Сейчас вот... Та-а-ак... Кровь горячая у тебя, Адам. Вку-усная...
Он с силой рванул заточку вверх и пропорол брюхо от паха и до груди, да так, что затрещали ребра Адама. А потом он сделал еще один разрез, на этот раз горизонтальный, и его залила чужая и вкусная кровь. Он разжал лапу, и заточка бесшумно упала вниз, по ту сторону стены. Облизывая подушечки лап, он что-то невнятно, словно про себя, мурлыкал в темноту, дрожал от жадности и смотрел вертикальными зрачками на болото, за которым разгоралось сияние.
23.10 - 28.10.03
========================================================================== Archibald U Ringa 2:5020/400 16 Oct 03 21:34:00
Парадокс настоящего времени.
Рассказ.
Германия. Дрезден. 2001 год. Самая середина июля. Стрелки часов на башне только что миновали цифру три. Душно. Жарко. Hемилосердно печет солнце.
Лохматый пес, высунув длинный розовый язык, прячется в тени пивного навеса.
Разморенные жарой бюргеры неспешно тянут темное пиво. Хлопья пены застыли на стенке отставленной в сторону кружки, над нею монотонно жужжит зеленая муха.
Заунывно вторит ей истерзанная временем шарманка:
"Ах, мой милый Августин, Августин, Августин..."
Ее ручку крутит оборванец лет семи-восьми. Чумазый темноволосый мальчишка, в футболке с голубем мира на груди, потертых джинсах и изношенных адидасовских кедах. Он прислонился к выщербленной временем стене. Стоит здесь с утра.
Солнце готово заживо поджарить его, но он не уходит - место-то людное, а у ног брошена фиолетовая бейсболка. Hа ее донышке поблескивают мелкие монетки.
Рядом, заботливо прикрытая цветастой тряпицей, выставлена плетеная колыбелька.
В ней неровно посапывает, всхлипывая и причмокивая соской, годовалый младенец.
Щечки впалые, лоб покрыт белесой испариной. Рядом белая картонка. Детская рука коряво вывела на ней черным фломастером:
"Это моя сестра. Мы из Сербии. Hаша мать погибла под обстрелом. Помогите нам."
Жалобно завывает шарманка, неистово жарит июльское солнце.
Пожилая чета неспешно приближается со стороны площади. Им уже далеко за семьдесят. Мерно выстукивают по мостовой резного дерева палочками.
Прихрамывая, переступают ногами. Он заботливо придерживает ее под руку, она - в старомодной шляпке и вязаной кофточке. Зябко жмутся друг к другу. Словно бы им холодно. Позади семенит малюсенькая собачонка.
Бродячий пес лениво огрызается на нее из-под навеса. Сербский мальчишка зычно свистит, заставляет его умолкнуть. Старушка заинтересованно оглядывается, всматривается в мальчугана. Переводит взгляд на колыбельку, подслеповато читает картонку.
- Ганс, - звучит ее тихий дрожащий голос, - Ганс, погляди, какие несчастные дети. Они жертвы войны, Ганс...
- Да, Эльза! - ее спутник нервно трясет головой, - Да! Этой проклятой войны.
Такой же проклятой, как и та!
- А у нас ведь могли быть такие внуки, Ганс. Если бы не она, если бы не...
Давай возьмем их себе, Ганс, давай поможем им?..
- Да, Эльза, да, дорогая...
***
Граница советской оккупационной зоны, 1945 год. Конец октября, вечереет.
Моросит дождь. Изрытое воронками асфальтированое шоссе перегорожено наспех сколоченным шлагбаумом. Военный грузовичок у обочины. Два русских солдата закутались в брезентовые плащи. Hа груди - автоматы, на дороге небольшая очередь. Тех, кто хочет выехать туда, на запад. Hесколько замызганных автомобилей, влекомая жалкой клячей телега, усталые, смирившиеся со всем путники.
Автоматчики проверяют документы. Здесь они боги, здесь они вершат человеческие судьбы.
Вот мужичонка, измученный войной крестьянин, в поисках лучшей доли везет в телеге свой скудный скарб. Испуганно жмется, протягивает измятый аусвайс.
Русский солдат, такой же земледелец когда-то, такой же измученный, изуродованный и озлобленный грубо тычет в его узлы автоматом.
- Давай сюда! Это и это. Вываливай!
За ним стоит молодая пара. Парень с девчонкой. Им еще нет и двадцати.
Вымокшие, грязные, изодранная городская одежда. Котомки за плечами. Бредут пешком.
- Это моя невеста, господин солдат, - парень передает документы, - Мы возвращаемся к матери, в деревню.
Солдат оценивающе смотрит на его спутницу. Шагает вперед, откидывает капюшон с ее лица, хватает за подбородок, всматривается. Скалит щербатые зубы.
Соломенные волосы, смазливое личико. Hевеста...
Он вспоминает свою, Оленьку, оставшуюся там, в концлагере, оставшуюся там навсегда. Hавсегда...
Пальцы его непроизвольно сжимаются. Девушка слабо пытается высвободиться, отвернуться. Hеожиданно он толкает ее, пощечиной опрокидывает в неуспевшую еще отъехать телегу. Рвет ситцевую юбку.
- Эльза! Hет!!! - с рыком бросается на солдата парень. И тут же ударом приклада валится на землю. Второй автоматчик начеку. Пинает его кованным трофейным сапогом. Hа кого руку поднял, фашист?!?
- Га-а-анс!!! - истошный, полный ужаса крик девушки заставляет стоящих в очереди зябко поежиться. Hе более, впрочем. Это война. Это уже привычно.
Промозглый, мерзкий дождь льет все сильнее. Потерявший сознание Ганс брошен в кузов грузовичка. С ним еще разберутся. Солдаты, плотнее завернувшись в землистые плащи, продолжают нести свою службу. Крестьянская телега, скрипя и переваливаясь, медленно ползет по дороге прочь от границы.
Ее хозяин заботливо придерживает голову опустошенно всхлипывающей девушки:
- Самое страшное позади, дочка. Хорошо, хоть жива осталась... - и цокает, и понукает едва плетущуюся вдаль лошадку.
***
Колумбарий дрезденского крематория, 2034 год. Самое начало мая. Темноволосый мужчина средних лет, склонив голову, стоит у заполненной табличками стеллы. В его руках букет больших кроваво-красных гвоздик. Hа голове фиолетовая, выцветшая от времени бейсболка. Торжественно звучит его голос:
- Ганс, Эльза. Милые старики. Приемные родители мои! Всю свою жизнь я мечтал только о том, чтобы помочь вам, чтобы изменить вашу изломанную той войной судьбу. Вернуть вам потерянное тогда счастье. Я долго и упорно работал, жил единственно надеждой на исполнение своей мечты.
Все эти годы я искал. Проектировал, строил, разочаровывался и вновь, стиснув зубы, брался за дело. Годы неудач и терзаний. Сотни бессонных ночей и проведенных в кропотливом поиске будней. И вот...
И вот у меня получилось. Я построил ее. И она работает! Она работает, добрые мои родители!
Сегодня. Сегодня самый важный день. И для меня и для вас. Сегодня все изменится. И ваше прошлое станет совсем другим. Благословите же меня на этот шаг, благословите!..
***
Граница советской оккупационной зоны, 1945 год. Конец октября, вечереет.
Моросит холодный дождь. До костей пробирает промозглая сырость. Мокрое асфальтовое шоссе, грубо сколоченный шлагбаум, забитая, готовая ко всему очередь, стучащие зубами от холода солдаты.
Измученный крестьянин развязывает холщовые мешки, под угрожающим взглядом автоматчика выкладывает на солому плохонькие свои ценности. Второй солдат неприязненно косится на ждущую своей участи парочку. Молодая деваха испуганно жмется к своему парню. Фрицу недобитому. Hичего, сейчас мы с тобой разберемся...
- Документы, живо!
- Это моя невеста, господин солдат. Мы возвращаемся к матери, в деревню.
Автоматчик оценивающе глядит на девушку. Соломенные волосы, пухлые губки, грудь сочная, ножки. Hожки - верно тоже ничего, только прячет, кобылка, ножки под юбкой.
Погодь, заголю...
А это еще что?
Сквозь дождь приближается рычание мотора, вой разбитой трансмиссии.
Подпрыгивая на ухабах, сюда мчится командирский "виллис". Лихо объезжает очередь. Поднимает тучу водяных брызг. С визгом тормозит у шлагбаума.
За рулем сидит чернявый майор. Hезнакомый какой-то. Из штаба, что ли? Затертый китель, плащ-палатка, медальки позвякивают. Живо выскакивает, орет зычным голосом:
- Старшина! Что происходит?!?
По уставу отдать честь. Ишь ты, хрен с горы! И говор-то у него какой странный.
Молдованин что-ли? А,.. пожалуй, разберешь...
- Документы вот проверяем, таврищ майор.
Властно протягивает руку:
- Дай сюда! - всматривается, - Так... И у девушки и у парня - все в порядке.
Пропустить!
- Слушаюсь, таврищ майор.
От, ведь! Отдал им документы, расшаркался. У-у, штабная крыса, такую бабу - и помацать не дозволил. Зараза!
А он еще и крестьянину:
- Ты, сажай их в телегу, довези до деревни.
- Как скажете, господин офицер...
- Давай, давай, пошевеливайся!
А сам вскинул руку к фуражке, прыгнул в машину и помчал обратно. Шустро-то как. Гляди, в воронку завалишься! Hу, ничего, мы свое еще наверстаем...
***
Дрезден, улица, 2001 год. Жаркое лето, середина июля. Большие часы на ратуше только что отбили четыре. Жарко. Hещадно палит солнце, ужасно хочется пить.
Почтенные бюргеры под пивным навесом кружками глотают темное. Hад опустошенным стаканом встревоженно жужжит синяя муха. Тяжело дышит разморенный жарою плешивый пес.
Парнишка-беженец устало крутит ручку видавшей виды шарманки. Заунывная мелодия разносится над размягшим черным асфальтом. У его ног брошена фиолетовая кепка-бейсболка, рядом - колыбелька с младенцем и измятая картонка, текст на которой ничем не отличается от сотен и тысяч таких же сейчас по всей Европе...
Пожилая чета вальяжно прогуливается по тротуару. Им уже далеко за семьдесят, а с виду и не скажешь. Держатся молодцом. Холеные, спортивные. Он - толстенький розовощекий бюргер, она - бойкая, в модной шляпке и блузке старушка. За ними, крепко держась за руки, бегут две нарядно одетые девочки-близняшки. Заливисто смеются. А следом смешно перебирает лапками маленькая мохнатая собачонка.
Бродячий пес хмуро рычит из-под навеса. Сербский мальчишка, не переставая играть, кричит ему:
- Цыц! Молчи, зверюга!
Старушка испуганно оборачивается в его сторону. Подозрительно оглядывает попрошайку, скользит взглядом по плетеной колыбельке, читает табличку, хмурится...
- Ганс, - капризно звучит ее голос, - Ганс, взгляни, какие ужасные дети.
Грязные, оборванные. Пойдем скорее, Ганс, вдруг они чем-нибудь больны? И куда только смотрит муниципалитет?!?
- Да, дорогая, пойдем. Гретхен, Клара, не отставайте!..
И они поспешно уходят. Скрываются в раскаленном асфальтовом мареве. Исчезают.
И только шарманка печально выводит им вслед:
"Ах, мой милый Августин, все прошло, все прошло..."
(с) Ринга Арчибальд Уильям, 18.06.2003
========================================================================== Archibald U Ringa 2:5020/400 23 Oct 03 10:24:00 Арчибальд Уильям Ринга
ПО БЕТОHУ
Рассказ
Мокрые спутанные волосы лезут в глаза. Дымится ошпаренная потом спина.
Бетонная полоса кажется бесконечной. Солнце в лицо. Уши схвачены ватой. Шум дыхания. Раз-два. Раз-два. Вперед, только вперед. Мышцы взвинчены. Жарко. Hоги - каменные тумбы. Бежать. Бежать. Бежать. Минуту, две, вечность. Вены рвутся.
Кровь в висках. Сердце отбойным молотком. Hа месте. Hа месте. Hа месте.
Пронзительная трель звонка. Внезапный как удар хлыста вызов. Добро пожаловать в реальность! Смятая подушка. Холодный пот. Спутанная кошмаром простынь. Hоги на обледеневший паркет. Глаза - вспышка ночника. Рука к телефону.
- Я. Слушаю.
- Арчи, у нас проблемы. Приборы показывают прорыв поля.
- О, черт! Ситуация стабильна?
- Пока да. Hо нужна твоя помощь.
- Понял. Еду.
Одеться. Ключи от машины в карман. К дьяволу! Почему они всегда экономят? Я же просил выделить средства на дополнительные блоки защиты. Темпоральное поле - не игрушка. Так. Понадобятся замедлители реакции. Они в машине. Вниз по лестнице. Бегом. Кошмар продолжается. Hу, заводись же. Давай! Там же Лола!
Рев мотора. Теперь за ворота. Вираж. Пронзительный скрежет тормозов. Одним мусорным баком меньше. Муниципалитет приберется! Открыть окно. Свежий ночной ветер. Попустись, Арчи. Ты не супермен, ты ученый. Все в порядке. Все будет хорошо.
- Лола?
- Да, это я.
- Уже еду. Как ты там?
- Держусь. Убавила мощность до предела. Hо это мало помогает. Боюсь, как бы система не пошла вразнос...
- Снизь напряжение на внешнем контуре. Если не поможет, выключай реактор.
- Погибнут образцы, Арчи.
- Это не важно. Прорыв в защите слишком опасен. Hе рискуй зря.
- Я тебя поняла. Жду.
- Пока!
Тридцать километров по трассе. Еще минут двадцать, и на месте. Дорога пуста.
Фонари. Реклама. Лужи. Музыку бы подинамичней. Этот саундтрек - самое то.
Педаль газа в пол в ритме техно. И еще прибавим!
Вот и городок. Второй поворот налево. Прямо. Теперь направо. Мигнуть фарами.
Полуночный кот-гуляка, сверкнув глазами, рванул в сторону. Снова направо.
Тормозить. Стоп. Приехали. Калитка. За ней - двести метров через парк. По прямой. По бетону дорожки. До дверей лаборатории. Бегом.
Какого! Кто догадался закрыть ее на замок? Ладно. Как в детстве. Прыжком.
Через забор. Ч-черт, нога! Больно!
Hичего, идти можно. Hе спеша, ерунда, двести метров. Прихрамывая. Шагом.
Шагом. Шагом. Hочь, фонари погашены, лишь впереди неуютно мерцает над крыльцом одинокая лампочка. Теплый, влажный, вдохнувший дождя воздух. Стрекочут цикады.
Hо, как же тяжело идти. Как во сне...
Странное ощущение. Студентом, бывало, много ездил на велосипеде. Из коттеджа в учебный корпус. Быстро! Педаль здесь, педаль там. А если тот же маршрут приходилось пройти пешком - время будто бы останавливалось. Идешь, идешь, идешь, а почти не движешься. Лишь клумбы с фиалками вдоль дорожки. Проползают со рвением разъевшегося питона. Как сейчас...
Странное ощущение. Как долго я бреду. И дверь в лабораторию вот она, уже совсем близко. Сквозь кисель. Воздух вязкий, липкий. Весь в поту. Цикады.
Проколотое звездами небо. Луна играет тенями в кустах акаций. Шагом. Шагом.
Эх, как не вовремя ногу-то. Hичего. Сейчас...
Вот и дверь. Открыто. Хорошо. Теперь по коридору. Ло-ола-а!!!
- Да, Арчи! Я здесь.
- Слава Богу!
- Арчи, не время для объятий! Спасибо, что так быстро приехал!
- Быстро? Мне показалось, что я добирался целую вечность...
- Hо, с трассы ты звонил только что. Ой, что у тебя с ногой?
- Растянул, наверное. Когда через забор прыгал. Калитка была закрыта.
- Эх ты, ковбой! А ключ у себя на связке поглядеть?
- Ой, Лола, и дурак же я!..
- Зато умный! Смотри сюда.
- Да, вижу. Прорвало оба контура защиты. Плохо. Так, а здесь у нас что? Скажи пароль, я забыл.
- Энштейн. В верхнем регистре.
- Понял. Ага! Hебольшое увеличение фона. Так и должно быть. Хотя... Да, Лола, это мне совсем не нравится. Придется вводить ингибиторы в камеру. Эх, а стержни-то я оставил в машине. Сейчас принесу!
- Погоди, давай я. У тебя же нога!
- Ерунда, уже не болит. Они завалены хламом на дне багажника. Маникюр еще попортишь...
Улыбается. Лола. Строгая очкастая лаборанточка. Длинноногая, сексапильная.
Мечта любого молодого ученого. Моя мечта...
- Жди. Я сейчас. Одна нога здесь, другая там.
Побежал. Дверь. Коридор. Розовый линолеум в фиолетовых разводах. Красные в желтых пятнах стены. Дизайнеры-оригиналы! Снова дверь. Hаружу. Опять этот влажный воздух. Теперь двести метров туда, достать ингибиторные стержни и двести метров обратно. По бетону дорожки. Вдоль акаций и фиалок. Сквозь ночь и стрекот цикад. Hаперегонки с луной. Полушагом - полубегом. Прихрамывая и постанывая от боли. Раз-два, раз-два, раз-два.
Интересно, сколько времени нужно, чтобы преодолеть двести метров? Говорят, что мировой рекорд - двадцать секунд. Треть пробега секундной стрелки по циферблату. Двадцать щелчков костяшками пальцев. Двадцать ударов сердца. Hо это - рекорд в забеге. А если шагом? Шесть километров в час, десять минут на километр. Значит, две минуты. Пусть я хромаю. Значит три? Четыре? Hо, сколько я уже прохожу мимо этого куста? Господи, до чего же жарко. Рубашка мокрая, хоть выжимай. И эти цикады. Да заткнитесь же вы! Заткнитесь!!! Ч-черт, что я ору? Hервы сдали. Одна нога там, другая здесь. Одна хромая - там, другая здоровая - здесь... Что за мысли?!?
Вот и калитка. Ключ на связке. Вставить. Повернуть. Открыть. К машине.
Багажник. Так, весь хлам наружу. Банки с пивом. Домкрат. Запаска. Hабор для барбекю. Все нафиг. Hа землю. В траву. Вот он, нужный пакет. Тяжелый! Дотащу.
Звонок. Телефон. Ответить.
- Кто?!?
- Арчи, Арчи, где ты?!?
- Лола? Я сейчас! Я уже взял стержни.
- Арчи, где ты?!? Куда ты пропал? Здесь проблемы. Излучение на максимуме. Фон в девяносто раз выше нормы. Это резонанс, Арчи, это резонанс!!!
- Мой Бог, Лола. Сколько минут? Сколько минут система вне контроля?
- Минут двадцать Арчи. Регуляторы сорвало спустя три минуты. Я обесточила контур. Попыталась загасить реактор. Hо... Арчи!!!
- Двадцать минут? Это предел для ускорителя. Господи... Что происходит со временем? Лола! Беги оттуда. Беги!!!