Неизвестен Автор. Убийство в 'Долине царей'

   - Причина.
   - Вам ее знать необязательно.
   - Обязательно.
   - Это никак не связано с Шекельграббером.
   - Но может быть связано с Поглощаевым, Горчицыным или со мной?
   Видимо, заслышав знакомые фамилии, Кашлин неожиданно приподнял голову и пролепетал:
   - Вода из Элефантины, сода из Бубастиса, молоко из города Кимы и сок лавзонии из страны Куш - вот что должен был достать Поглощаев для полноценного бальзамирования Шекельграббера.
   Размахаева погладила его по голове и сказала:
   - Спи давай.
   Он послушно заснул.
   - Сознайтесь, вы любите Терентьевича.
   - Нет, - ответила она, - я люблю другого. А Терентьевича я уважаю как очень порядочного человека и желаю ему добра.
   - Так в чем причина?
   - Видите ли, - помялась она немного, - все мужчины, с которыми я близко общалась, кончали очень плохо. А я ничего не могла с этим поделать. Мне жаль Терентьевича, и я пытаюсь ему помочь.
   - Роковая женщина?
   В ответ она пожала плечами.
   - Что же случалось с вашими мужчинами? Какая собака Баскервилей кусала их до бешенства? Муж с ума сошел не по своей воле, первый любовник до сих пор в тюрьме, два других просто сгинули как-то вдруг, без объяснений. Правда, потом я одного случайно встретила, но он от меня шарахнулся в сторону. Ну а Шекельграббера вот взяли и убили. Что теперь с Терентьевичем будет - ума не приложу... Так вы мне поможете?
   - Нет.
   - Почему?
   - Не вижу смысла.
   - А-а, вы собираетесь использовать Терентьевича как приманку и покончить со мной, как с роковой женщиной, раз и навсегда.
   - Очень может быть.
   - Я вас недооценила.
   - А я вас переоценил и не хочу развенчивать.
   Лучше б я промолчал. От такого взгляда, каким ошпарила меня Размахаева, обычно прячутся под стол. Но я следил за ее пальцами, ловя момент, когда они начнут царапать мою физиономию, и взгляд благополучно прошел боком. Неожиданно Кашлин поднял голову и пробормотал:
   - Первым к Картеру и Карнарвону пришел Безенчук, чтобы купить патент на саван Тутанхамона. Но мне непонятно, то есть мне понятно, когда просто двоится в глазах, но когда ты сам двоишься в зеркале! - это не зеркало, это недоразумение.
   - Ему надо в кровать, - сказал я.
   - Я отвезу, - ответила она.
   - Вам помочь?
   - Не первый раз.
   Тут только я сообразил, кого Размахаева любит на самом деле, если вообще способна на какие-то чувства. Сообразил и пошел домой от греха подальше...
   Утром я забрел к Квочкину. Накануне тот опять смотрел американский боевик, потому что носился по дежурке, как угорелый, и кричал:
   - Сейчас я кому-нибудь задницу надеру!
   Меня он тоже встретил "классическим" вопросом:
   - У тебя все хорошо?
   - Лучше-хуже некуда, - ответил я. - Оказывается, у Размахаевой был муж. По моим данным, он сошел с ума. Нельзя ли выяснить, где он находится?
   - Как фамилия?
   - Должна быть Размахаев.
   - Позвони через пару часов...
   Тогда, коротая время, я завернул к паталогоанатому-массажисту. Не очень-то он мне обрадовался и дверь открыл со скрипом. Я думал, что наткнусь на любовника, которого легко опознаю среди подозреваемых, но Горчицын был в квартире один.
   - Подарили Кувыркалкиной букет от моего имени?
   - Подарил.
   - А она что?
   - Взяла, - ответил он вяло.
   Мы помолчали, думая каждый о своем.
   - Чай пить будете? - спросил Горчицын, убирая паузу.
   Я не смог побороть отвращения и отказался. В следующий раз буду ходить к "голубым" со своей чашкой и заваркой.
   - Зачем вы соврали мне про деда с пуделем в бане?
   - Я не врал.
   - Врали, как сивый мерин.
   - Нет.
   - Так можно препираться до следующего утра, а утром продолжить, - сказал я. - Послушайте, Горчицын, в ваших интересах рассказать мне все, что знаете и о чем строите догадки, ибо всякое отмалчивание и увиливание тормозит следствие и наводит на ненужные подозрения. Вас можно привлечь к ответственности на основании соответствующей статьи Уголовного кодекса и временно поместить в Лефортовский изолятор. чему вы вряд ли обрадуетесь, если, конечно, не мазохист. Итак, вы знаете убийцу?
   - Не знаю.
   - Но догадываетесь?
   Он неопределенно пожал плечами.
   - Откуда вам известен Заклепкин?
   - Какой Заклепкин?
   - Какого в бане встретили и какого там не было ни телом ни духом.
   - Я, наверное, ошибся, - сказал Горчицын. - Наверное, дед с собакой приходил в сауну.
   - В женское отделение?
   - Да.
   - Поразительный дед! Испорченности вам обоим не занимать. И как же его шайками не закидали?
   - Его просто не пустили.
   - А зачем он приходил? Я еще могу объяснить появление чеховской дамы с собачкой в женской сауне, но деда с пуделем!..
   - Может быть, ему кто-то срочно был нужен из клиенток.
   - Какие у вас отношения с Опрелиным?
   - Никаких.
   - Вы знаете, кто он?
   - Я знаю, кем он был раньше, - ответил Горчицын, - года три назад Опрелин возил ко мне Марину на массаж.
   - В "УАЗике"?!
   - Нет, это было еще до "Долины царей". Тогда он ездил на черной "волге" с партийными номерами.
   - Вот это уже ценная информация, - сказал я, похлопал Горчицына по плечу дружелюбно и удалился...
   На улице пришлось полчаса клянчить у прохожих монетку. С этой чертовой инфляцией ерунду сделать невозможно, а на что-то солидное нет денег. Наконец, одна девушка одарила-угостила меня медным российским рублем. Дозвонился сразу, видимо, повезло: никого в тот момент не убивали, не насиловали и не грабили.
   - Нашел мужа Размахаевой? - спросил я Квочкина.
   - Найти-то нашел, но вряд ли ты до него доберешься, ответил милиционер. - Его еще при социализме упекли в спецполиклинику. Туда сажали неугодных режиму, строптивцев всяких, правдолюбцев и помешавшихся на этом поприще.
   - А куда еще сажать помешавших себе?
   - Сейчас-то многих домой выгнали, но твой интерес на самом деле чокнулся.
   - Может, перекормили лекарствами?
   - Запросто, - ответил Квочкин. - Только тебя в эту клинику даже теперь не пустят...
   - А гласность?
   Но Квочкин меня не слышал:
   - ...Да и что тебе этот псих путного скажет? Все равно суд его в качестве свидетеля не примет. Так что, ищи других.
   - Намек понял.
   - Тут такое дело, - замялся Квочкин несвойственным ему тоном. - Сегодня конец квартала, мне машину по дешевке сделали, триста долларов не хватает. Сходи к Поглощаеву, попроси на текущие расходы или аванс.
   - Не даст.
   - А ты скажи, что послезавтра приведешь ему убийцу за руку.
   - Ладно, попробую, - смирился я.
   - Ты где?.. - спросил Квочкин. - Там и стой. Я за тобой заеду, чтоб побыстрей.
   Через пятнадцать минут я входил в "Долину царей", за окном ждали желто-синие "жигули" с мигалкой на крыше. Вид мой на их фоне был очень внушительный.
   - Срочно к Поглощаеву, - бросил я.
   Кувыркалкина посмотрела на меня двусмысленно: то ли ждала, что я прощения попрошу, то ли хотела поблагодарить за цветы. Во всяком случае, рта она не открыла, и я прошел в кабинет без звука.
   Поглощаев привычно трепался по телефону, Кашлин привычно вынул палец из носа и пожал мою руку.
   - Деньги нужны, - сказал я Поглощаеву, когда он, наконец, наговорился. Если б у нас платили за телефон поминутно, он наговорился бы до бедности.
   - Что так? - удивился он.
   - Вот так, - пришлось ответить.
   - Я не бездонная бочка, а вы вроде бы не рэкетир, сказал Поглощаев.
   - Да ладно вам жадничать. Нужно-то всего триста долларов. В пересчете устроит и рублями, - сказал я. - Убийца Шекельграббера уже найден, послезавтра я назову его имя.
   - А почему не завтра?
   - Потому что завтра первое апреля. Вы мне не поверите.
   - Скажите сейчас, - влез Кашлин.
   Я на секунду замялся: - Нужно собрать кое-какие справки, чтобы не выглядеть голословным. В условиях постсоветской бюрократии эта проблема упирается во взятки.
   - Я не виноват, что вам не хватило накладных расходов, выдавил Поглощаев.
   - Вы виноваты в том, что тормозите следствие, - сказал я строго. - Да и беру я из своего гонорара.
   - Не пойму, кто кого нанял, - Поглощаев поднялся и вышел. А я-то, наивный, думал, что деньги он держит в кабинетном сейфе, оказалось - нет. Где же? В морге, что ли?
   - Зря вы сболтнули, что знаете имя убийцы, - сказал мне Кашлин.
   - Вы тоже знаете? - удивился я.
   - Так же, как и все, - догадываюсь, - ответил он.
   Спрашивать: "Ну и кто?" - после собственного признания выглядело бы идиотизмом, и я промолчал.
   - Лучше бы вам сегодня и завтра не ночевать дома, посоветовал Кашлин. - Одно из двух: либо он ударится в бега, либо убьет вас. Или покалечит - как получится.
   - А кто скажет, что я его вычислил?
   - Первый встречный-поперечный.
   - Вы знаете свекра и свекровь Размахаевой?
   - Нет.
   - А ее родителей? Они живы? - спросил я по инерции.
   Кашлин даже подпрыгнул на стуле.
   - Вы обманули Поглощаева, вы не знаете убийцу Шекельграббера! Я так и думал. Лучше вам сегодня переночевать в милиции.
   - Я посплю на посту.
   Тут вошел Поглощаев и отсчитал деньги, причем рублями и по заниженному курсу. Скаред!
   - Займись, наконец, делом, - бросил он зло Кашлину.
   - Я занят, - спокойно ответил тот, - обдумываю организацию нового акционерного общества "Долина цариц". Потом откроем дочернее предприятие - "Долину приближенных и любимых животных"...
   Я вышел в приемную и сел на край стола Кувыркалкиной.
   - Что-то я по тебе соскучился.
   - Вали отсюда, - ответила она.
   - Только с тобой, - сказал я. - Пойдем скорей, Поглощаев тебя отпустил. Мне на поруки.
   - Ты серьезно?..
   На улице я передал деньги Квочкину.
   - Ну зачем при свидетелях?! - прошипел он больше по привычке, чем из боязни.
   - это не свидетель, это подозреваемая номер один, у нее есть пистолет, - сказал я. - Слушай, подбрось нас до моего дома, надо уйти от "хвоста".
   - Извини, старик, времени нет ни секунды. Приходи завтра, обмоем покупку, - и он укатил...
   Через час мы уже пили в постели шампанское, за которое заплатила Ольга.
   - Ты подлец! - говорила она после каждого глотка.
   - Согласен.
   - И дурак набитый!
   - Возражений нет.
   - И скотина!
   - В точку.
   - Я за тебя замуж не пойду!
   - Этого и не требуется, - искренне ответил я.
   - А как же? - удивилась она.
   - Найдем выход...
   Когда мы уже приготовились подремать от переутомления, в дверь сначала настойчиво зазвонили, потом требовательно забарабанили кулаками. Я подошел к двери и спросил:
   - Кто там такой шустрый?
   - Открой, ублюдок! - по голосу я опознал Опрелина.
   - Не могу, я голый.
   - Ублюдок! Ублюдок! - эхом разносилось по подъезду.
   Я вернулся в комнату и сказал Ольге:
   - Кажется, твой муж в гневе, а черного хода у меня нет.
   - Что будем делать? - спросила она.
   Но Опрелин все решил за нас. Видимо, разбежавшись, он плечом вышиб дверь и возник в комнате. В руке Опрелин держал пистолет. Я попытался выбить опасную игрушку ударом ноги, но промазал и только лягнул дурака. Опрелин с перепугу выстрелил. Боли я не почувствовал, поэтому закрыл глаза, перестал дышать и, двигаясь наощупь, вытащил Кувыркалкину на балкон.
   Минут через пять она очухалась в слезах, а Опрелин, как я видел через стекло, лежал посреди комнаты без чувств. Бедный малый, по-моему, не прочитал в инструкции, что из газового пистолета нельзя стрелять в плохо проветриваемом помещении. Теперь, по крайней мере, месяц в квартире будет вонять газом, а я, по необходимости, оставлю для воров открытыми окна и уеду на море. С тысячей долларов я не пропаду на любом курорте.
   На самом деле мне было не до смеха, хотя что может быть комичней: голые любовники сидят на балконе в марте месяце, а ревнивый муж отдыхает от подвигов посреди комнаты. Из дома напротив нас уже разглядывали любопытные, один даже щелкал фотоаппаратом, а нам, кроме носков, и прикрыться нечем: я, чтобы не стирать их каждый день, вывешивал через сутки проветриться. Ладно, потом я этому щенку с фотоаппаратом уши оторву.
   - Какой же идиот твой муж! - сказал я Кувыркалкиной. Пусть теперь тут живет, а я к нему перееду.
   Ее трясло от холода, газа и рыданий.
   - Он меня любит, а я дурная.
   - Он не тебя любит, а свою собственность в твоем лице любит.
   - Ничего ты не понимаешь, ты циник. Ты хуже Кашлина.
   - Тогда забирай своего обормота и проваливай, а мне надо дверь чинить.
   Я дал проветриться комнате, чтобы в нее хотя бы можно было зайти и не рухнуть без чувств, оделся сам, выбросил одежду Кувыркалкиной на балкон и вернул в чувство Опрелина водой и пощечинами. Потом вбил три гвоздя в дверь, отволок Опрелина к его "УАЗику", закинул вместе с супругой в фургон и отвез к ним домой.
   Решив, что на сегодня с меня приключений достаточно, я пошел ночевать к банщику Леше...
   Спецполиклиника для закоренелых помех режиму и его представителям оказалась всего лишь отделением в тривиальной психушке, правда, под усиленной охраной. Меня не пропустили. Никакие журналистские удостоверения и ухищрения не помогли и часы свиданий не предписывались, даже в передачах из продовольствия несчастным было отказано. Наверное, тут обитают организаторы терактов на генсека, президента и правительство, - решил я, потому что из охранников не выудил ни слова. На всякий случай походил под окнами, но никто не выглядывал. Видимо, и это запрещалось под страхом ледяной ванны. Случайно я поймал главврача или кого-то близкого по иерархии.
   - Мне бы поговорить с одним вашим подопечным по фамилии Размахаев.
   - Такого не знаю.
   - Он лежит у вас со времен Брежнева!
   - Вы ошибаетесь.
   - Могу я посмотреть список пациентов?
   - Нет, - главврач уже миновал охранников.
   - я все равно получу разрешение! - с отчаяния крикнул я вдогонку.
   - Вы получите неприятности, - обещал мне главврач спиной.
   Ну и сволочь! На таких вот и держится любая система. Просто кулаки чешутся! Встретить бы этого "ученика" Гиппократа в тихом переулке, глядишь, у Поглощаева одним клиентом стало бы больше.
   На всякий случай я заглянул в справочный стол больницы, но тоже бестолку. Сгинул некто Размахаев, растворился на одной шестой части суши и никому до этого нет дела, даже жене, в нашем скотском обществе. Так из стада уводят на убой, а стадо мирно щиплет травку.
   Я встал посреди улицы, раздумывая, что делать дальше. С утра меня тешила надежда на встречу с Размахаевым, из которого я наверняка вытянул бы кое-что существенное, но оказалось грош мне цена как журналисту и сыщику, не справился с простеньким заданием и запасного плана не выдумал. Но никакого плана, собственно, и не требуется: раз не вышло с мужем, нужно добить жену по паспорту. Должна она знать, как превратилась в роковую женщину и почему муж сошел с ума или его сошли. Поэтому я поехал к Размахаевой и у дверей почти нос к носу столкнулся с Навыдовым.
   - Ты же взял деньги и обещал не следить за мной! сказал он.
   - Во-первых, я подошел с противоположной стороны. А во-вторых, вы не "тыкайте", Навыдов. Я еще не член вашей бригады: не интер-, не могилокопатель.
   Он хмыкнул:
   - Тебя все равно не пустит вахтер.
   Так и вышло. Навыдов прошел, а меня задержал внизу парень с задницей, отъеденной на ширину плеч. Но я поговорил с Размахаевой по диктофону, и парню пришлось отойти в сторону.
   В квартире, кроме зиц-вдовы и Навыдова, я обнаружил и Терентьевича в домашних тапочках.
   - Тебя только пистолет остановит, - сказал мне Навыдов что-то вроде комплимента и стал делать Терентьевичу знаки, приглашая поговорить наедине.
   - Нам нечего скрывать, - сказал Терентьевич. - Говорите при всех.
   Навыдов передал конверт.
   - Это загранпаспорта с визами, - объяснил он скорее мне, чем своему шефу. - И там же советский паспорт Марины Степановны со штампом, что ее брак считается недействительным.
   - Но ведь она еще позавчера была замужем! - удивился я.
   - А вчера я ее развел.
   - Дорого, наверное, заплатили за спешность.
   - Не из твоего кошелька.
   - Где же взяли мужа?
   - Его согласия, как недееспособного, не потребовалось.
   - С вами не соскучишься, господа, - сказал я. - Только начнешь привыкать, что гражданка Размахаева замужем, а она уж опять по закону девица.
   - Кстати, Марина Степановна, я забыл вас спросить, влез Навыдов, - не хотите ли вернуть девичью фамилию?
   - Замолчите, идиот! - закричала экс-Размахаева. Господи, как вы мне все надоели! Дурак на подлеце, подлец на Дон-Кихоте, Дон-Кихот за компанию с человеком, от которого я прячусь с пятнадцати лет! Не поеду я ни в какую Югославию и женой вашей никогда не буду! Слышите, Терентьевич! Поставьте тапочки моего мужа на место и уходите!
   - Успокойтесь, - сказал Терентьевич. - Нельзя себя так вести.
   Размахаева сорвала с его ног тапочки и демонстративно сунула в карманы халата.
   Будь я на месте Эркюля Пуаро, немедленно заключил бы, что все дело именно в тапочках, что муж Размахаевой перед сумасшествием напитал их ядом, сотворив таким нехитрым образом тайну роковой женщины. Но я не любил Агату Кристи за обилие шаблонных романов и поэтому спросил:
   - Тапочки дороги вам как память?
   Размахаева не слышала меня. Она повторила Терентьевичу:
   - Если вы порядочный человек - немедленно оставьте мой дом. И забудьте меня. Может быть, вы и очень хороший, добрый, внимательный, но я вас не люблю. Вам со мной будет плохо, и мне будет плохо. Прощайте. А за развод спасибо, сама бы я вовек не собралась.
   Навыдов с Терентьевичем ретировались, видимо, до лучшего расположения духа хозяйки, а Размахаева легла немного порыдать в подушку.
   - Все это очень забавно и интересно, если только не первоапрельский розыгрыш.
   - А вам что еще надо?
   Я хотел сказать: тапочки примерить, может быть, я искомый золушок, - но только пожал плечами.
   - Что надо? - не унималась Размахаева. - За деньгами пришли? Забирайте под расписку, - она вытащила из-под кровати "дипломат".
   Я открыл его и от удивления присвистнул:
   - Сколько тут?
   - Как сколько? Миллион.
   - Тот самый, что Шекельграббер должен был отдать за документы?
   Теперь уже она посмотрела на меня, явно ничего не понимая.
   - Вы же сказали вчера Поглощаеву, что знаете убийцу Шекельграббера!
   Я совсем растерялся. Из ее слов выходило, что, раз я знаю убийцу, я должен знать, что деньги именно у Размахаевой. Видимо, так она и объяснила себе мой приход.
   - Это был блеф. Я смотрел на реакцию Поглощаева, пришлось хоть что-то ответить.
   И тут же получил две оплеухи и истерику в виде безболезненного приложения. Хотел было ответить, но вспомнил, что из всего женского рода бил только подушку, и опустил руку.
   - Вы хуже подлеца, вы - ничтожество! - сказала она, очнувшись.
   Вид мой и впрямь был как у оплеванного. Это я рассмотрел в зеркале.
   - Значит, Шекельграббер поехал выручать документы, оставив деньги у вас? Значит, он знал, что платить не придется?
   - Что мне с ними делать? - Размахаева одновременно подтвердила мой вопрос и задала свой.
   - Не знаю. Верните вдове или потратьте: накупите свечек и замаливайте грехи во всех церквях мира.
   - Чьи грехи?
   - Не знаю.
   - А что вы знаете?
   - Сегодня я найду убийцу Шекельграббера.
   - Далеко ходить не надо.
   Я оторопел:
   - Так это?..
   Она засмеялась:
   - Вы полный кретин. Вам не сыщиком надо работать, у вас другое призвание.
   - Какое же?
   - Много есть профессий для ваших способностей и интеллекта. Дворник, например.
   Я обиделся.
   - Ладно, еще увидимся, - сказал и вышел...
   На улице мне стало еще грустней от безысходности. Когда прохожая парочка бросила: "Мужчина, у вас вся спина белая, только под курткой не видно", - я сухо ответил, что во времена тотального дефицита денег у простых людей праздник дураков ежедневно. Куда идти? - думал я, кружа вокруг дома Размахаевой. Опрелин разговаривать не станет, Кашлин либо отшутится, либо посмеется надо мной; Поглощаев сам ни черта не знает, да еще я ляпнул, что нашел убийцу; остается мелкий пакостник Заклепкин и перетрусивший Горчицын. Ясно, как дважды два, что все дело в Размахаевой. Но кто лишил жизни Шекельграббера из-за нее? А может быть, и не из-за нее вовсе, но что она как-то тут вольно-невольно участвует - это точно.
   Я чувствовал себя учеником костоправа, не выдержавшим экзамен. В старину их профессионально признавали так: клали битый кувшин в горшок, а ученик должен был его собрать на ощупь.
   Из дома вышла Размахаева, явно нервничая. Я затаился. Через минуту к дому подъехал "УАЗик". Опрелин вышел из машины и открыл Размахаевой дверь натренированными движениями "шестерки". Они сразу уехали, а я чертыхнулся, потому что не имел денег на такси, чтобы последовать за ними.
   Тогда я поехал в сауну, собираясь снять ремень, расстелить Горчицына на его массажном топчане и сечь в присутствии клиенток до тех пор, пока не расскажет все подчистую. Хотя и он мог толком ничего не знать: может, подсмотрел, дурак, ненароком, как Опрелин с Заклепкиным воруют документы Шекельграббера, и пытался осторожно вывести меня на этот факт.
   - А он уже второй день нос не кажет на работе, - сообщил мне начальник Горчицына.
   - И что из этого следует?
   - Может, заболел, но в таких случаях звонят, чтобы предупредить клиентов. Уволю я его к чертовой матери...
   Но Горчицын не заболел, это я чувствовал определенно. Он перетрусил и ударился в бега. Скорее всего, именно он и звонил Шекельграбберу, требовал миллион за документы. Но с какой целью? Просто нервы потрепать? И почему Шекельграббера убили в Армянском переулке, в пенатах Заклепкина?..
   Выхода у меня не было. Ехать к Заклепкину казалось верхом идиотизма. Я даже не мог придумать, что спросить у этой пенсионной вши с пуделем. И я сдался. Плюнул под ноги и поехал к Квочкину за разгадкой...
   В дежурной части на проходе меня остановил милиционер. Просто ужас! Никуда войти нельзя без скандала.
   - Сегодня майор Квочкин не принимает.
   - Меня примет. Позвоните ему.
   - А вы по делу или по личному?
   - По личному делу. Он пригласил машину обмывать.
   Милиционер освободил дорогу.
   В кабинете Квочкина сидели еще четыре чина, а на столе стояло в два раза больше бутылок. Под столом, но без пробок, столько же. Говорили громко, и еще в коридоре я понял, что и тут не чураются патриотических тем.
   - Ну в какой еще стране таким дуракам, как мы с тобой, дали бы диплом о высшем образовании? Просто так, под расписку о невыезде?
   - Угу, - пробурчали в ответ.
   Я вошел и сел на крайний стул. Квочкин, наконец, меня заметил и сказал:
   - Заходи.
   - Спасибо, - сказал я.
   - Выпей за мою "пятерку" редиска ты эдакая, - сказал он, протягивая стакан водки.
   - Один, что ли? Не чокаясь? Как на поминках?
   Квочкин согласно кивнул и налил всем. Потом дружно похрустели парниковыми огурцами.
   - Ты бы хоть нас познакомил, - сказал лейтенант Квочкину.
   - Это мой друг, на контору пишет.
   - В каком смысле?
   - В каком скажешь, в таком и напишет, - ответил Квочкин, наливая по кругу.
   Я обиделся и решил скорей перейти к делу, чтобы уйти.
   - Так кто убийца? Скажешь мне, наконец.
   - Да какая разница! - ответил Квочкин. - Пей для укрепления организма.
   - Ты же его завтра арестовываешь!
   - Ну?
   - А мне нужно сегодня знать, иначе плакали наши... сам знаешь что.
   - Тогда я сегодня арестую, ордер у меня выписан, тут где-то в столе.
   - В таком виде только арестовывать!
   - Я в любом виде арестую.
   - Перестань куражиться, - сказал я.
   - Не знаю, что это такое, - ответил Квочкин и снял трубку внутреннего телефона: - Четырех человек и две машины на выезд.
   Он встал, пошатываясь, вынул пистолет, пощелкал затвором и сказал:
   - Попейте тут, ребята, я скоро присоединюсь.
   - Я с тобой, - сказал я...
   Мы расселись по машинам и приехали по хорошо мне известному адресу. Вместе с милиционерами поднялись по старой мраморной лестнице и возле двери спрятались за каменные выступы. Квочкин опять достал пистолет и позвонил. Я в это время гадал, что он ответит на вопрос: "Кто там?" - "Откройте, милиция" или "Вам телеграмма". Но замок щелкнул без предварительного вопроса. Квочкин шустро просунул ногу в образовавшуюся щель и, дыша перегаром, сказал почти ласково:
   - Ку-ку, Гриня! Приехали.
   - Это не он, это домработница, - поправил я.
   - Вижу! - ответил Квочкин и вошел в квартиру, оттеснив служанку.
   В коридоре стоял помертвевший от страха Опрелин.
   - Папаша, огоньку не найдется?.. - начал Квочкин.
   - Это тоже не он, - подсказал я.
   - Да вижу, вижу! А где... он?
   Я пожал плечами.
   - Степан Николаевич застрелился утром, - сказал Опрелин.
   Квочкин ему не поверил и пошел в комнаты, приказав кому-то задержать Опрелина и домработницу до выяснения. Я тоже пошел.
   За столом сидел человек, знакомый Квочкину оперуполномоченный милиции, и писал протокол.
   - Ничего интересного, - сообщил оперуполномоченный. Типичная попытка самоубийства. Предсмертная записка, пистолет - все на месте, - он показал на полиэтиленовые пакеты.
   - Почему мне сразу не доложил?
   - Вы заняты были, товарищ майор.
   Квочкин вспомнил, что он был занят откупориванием бутылок, и сказал:
   - Ну да.
   Я взял записку: "В моей смерти прошу винить перестройку, лично предателей Горбачева, Ельцина..." и еще десятка три фамилий. Пистолет оказался именной: "... Начальнику политотдела такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и политического духа бойцов", - полная белиберда, но смысл вроде понятен.
   - А кто он был, этот Заклепкин? - спросил я Квочкина, заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее запах.
   - Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС . А до девяносто первого года пенсионер союзного значения.