Ненова Нина. Формула счастья

   Я бросился вдогонку за удаляющимся беглецом. Он уже не мог быстро бежать, видимо, был очень истощен. Дистанция между нами быстро сокращалась. Я почти его настиг, но неожиданно он юркнул в какой-то вход в стене. Я осторожно заглянул внутрь и увидел, как он мечется среди куч падающих и раздувающихся "керамических" амфор - то исчезая, то появляясь среди них. А когда я приблизился, он снова выстрелил. Стоящая рядом со мной амфора взорвалась. Ударной волной меня отбросило назад и окутало облаком из микроскопических розовых чешуек, я задохнулся, начал отплевываться. Чешуйки таяли во рту и были на вкус ужасно кислыми. Я ползком выбрался из этого облака и огляделся. Он как раз снова входил в туннель. Я последовал за ним сквозь стелющийся вокруг розовый туман. Споткнулся и едва не упал в какой-то бассейн, наполненный густой полупрозрачной кашей, в которой плавали несоразмерно надутые имитации автомобильных шин. Из бассейна доносилось противное бульканье, будто лопались болотные пузырьки. На секунду я остановился, сраженный вопросом что было бы со мной, если бы я свалился туда? Потом снова поспешил к туннелю. Рукоятка флексора жгла мне ладонь, и все настойчивее меня охватывало сомнение в смысле этой гонки. Я чувствовал, что в ней есть что-то нелепое, гадкое, даже звериное. Но несмотря на это нужно было продолжать. Меня послали на Эйрену не для того, чтобы блюсти этические нормы.
   За одним из поворотов я снова увидел моего странного противника. Он стоял, опершись спиной о стену и пытался собраться с силами. Я решил не давать ему такой возможности и сейчас же направился к нему, перебегая из ниши в нишу, чтобы уберечься от выстрелов. На раскачивающиеся от моих прикосновений силуэты я уже не обращал внимания. Существо снова двинулось вперед. Внезапно какая-то древняя, чисто человеческая страсть превосходства проснулась в моем сознании. Я уже не искал смысла в своем преследовании, меня не интересовало, кто мой противник и что он испытывает в данный момент. Я хотел только одного:
   догнать его. Меня бесило его упорство, его отказ подчиниться мне.
   Я выскочил из последней ниши, служившей мне прикрытием, но при первых же моих шагах он обернулся и остановился. Мы стояли достаточно близко друг к другу, я видел выпирающие складки, которые, как обручи, опоясывали его тело. Видел и небольшие клубочки пара, которые вырывались из его невидимых ноздрей при дыхании, и нервные спазмы, пробегающие по его конечностям. Он поднял свой флексор. Я сделал стремительный бросок к стене, а там, где я стоял, с шумом рухнула оторванная драпировка. Если бы я промедлил хотя бы долю секунды, то был бы сейчас раздавлен ее тяжестью. Я пробрался между стеной и разлившимися ядовито-зелеными подтеками. Мой противник не смог далеко уйти, и теперь отступал задом, качаясь и едва держась на ногах. Развязка приближалась. Я пошел на него, направив флексор прямо ему в грудь.
   Вскоре он был уже не в состоянии сделать ни шагу. Оцепенел от усталости, а, может, и от страха. Нас разделяло еще метров пятнадцать... еще десять... И тогда он все же нашел в себе силы прицелиться в драпировку надо мной. В этот раз у меня не было времени на рывок. Машинально я нажал на курок. И в тот же миг сверху прогремел страшный звук раздираемой ткани драпировки. Я пригнулся, закрыл голову руками. Она плюхнулась на пол около меня, окружая... но не касаясь! И тогда я понял, что тот, кто стрелял, не собирался убивать меня, и лишь пытался остановить... Я вспомнил, как препятствия отступали в звездолете перед Чиксом. "Они не терпят соприкосновения с разумным", - сказал тогда он... Так же, как сейчас, эти драпировки!
   Он лежал на спине, широко раскинув руки. Устремленное к своду, синеватое лицо блестело в сумерках. Нос почти-не выдавался, не было ни ушей, ни волос. Я наклонился над ним. Он с трудом поднял голову, словно что-то хотел мне сказать, но безвольно уронил ее и замер. Рана на груди его, нанесенная лучом моего флексора, уже затягивалась ускоренным делением окружающих клеток и постепенно исчезала, а темные, подобные кровавым, струи, которые текли из нее, пропитали кожистую ткань вокруг. Я провел по ней пальцем - на ощупь она была маслянистой и горячей. Я взялся за эту ткань на правой ноге, подергал, она оказалась толстой, но очень эластичной. Когда я дернул сильнее, на поверхности ее появилась небольшая трещина, сквозь которую виднелось что-то матово-белое. Я расширил отверстие... Моему изумленному взгляду предстало женское колено! Дрожащими руками я разорвал обманчивую маску на лице...
   На меня пристально смотрели широко открытые мертвые глаза Одесты Гомес.
   Мне стоило немалых усилий прийти в себя. Я поднялся. И пошел назад. В нише, где я ее увидел, - аккуратно сложенная в кучку в углу лежала ее одежда, а под ней я нашел ее маленькие матерчатые туфли. Взяв все это, я вернулся к покойнице. Снял с нее юсианскую оболочку, отбросил в сторону. Порванные мною места стали быстро зарастать. Она начала раздуваться, принимая формы тела, которое облекала. Потом образовались утолщения, изменяющие эти формы, и обручеобразные складки. Шея слилась с плечами, талия по объему сравнялась с грудью и бедрами, руки и ноги потеряли свои очертания в кистях и щиколотках. Передо мной, управляемый какими-то резкими структурными импульсами, встал еще один изуродованный силуэт Одесты. "Черточки" на нем побледнели, но не прекращали своего изучающего обхода. Сновали взад и вперед густыми, стройными рядами.
   Безжизненно лежащая на шершавом полу, Одеста выглядела почти ребенком небольшого роста, с изящной фигурой, хрупкими плечами и собранными на затылке волосами. Я закрыл ее огромные и уже помутненные смертью глаза. Вынул носовой платок из кармана и аккуратно вытер кровь вокруг глубокой, опаленной по краям раны. Потом начал ее одевать. Мне хотелось закончить все побыстрее. Но я сдерживал нетерпение, делал все спокойно и размеренно. Я знал, что юсы наблюдают за мной. Наконец обул ей туфли, застег-' нул на них молнии и пристегнул к поясу ее флексор. Подняв ее невесомое тело, я пошел назад по туннелю. Силуэты провожали нас, немые, неподвижные, их оживлял только неустанно мерцающий чужой фосфоресцирующий свет. Когда я с Одестой на руках проходил мимо последнего силуэта, его длинная однорукая тень на миг переплелась с нашими.
   По складу псевдоземных предметов я продвигался очень осторожно - не хотел, чтобы я или Одёста коснулись какой-то из этих уродливых имитаций. Потом зеленоватые сумерки коридора опустились за нами, как мягкий воздушный покров, и все вокруг слилось с нами в едином призрачном пейзаже.
   Его не нарушили и сумерки второго коридора. Мы тихо
   прошли сквозь его тишину. И утонули в холодном бездымном пламени. Его языки алчно охватили нас, и я смотрел сквозь них налицо женщины, которую убил. На ее висках вырисовывались знакомые два пятна. Но сейчас они были. более яркими. Как будто их оставили присоски какого-то ненасытного, проникшего к ней в мозг спрута.
   Капсула подняла нас наверх. Я вышел из нее и понес
   Одесту в лес.
   Пива двадцатая
   . Мы стояли вокруг трупа Одесты Гомес, но не смотрели
   на него, а вглядывались друг в друга.
   - Рана нанесена флексором, - сказала Элия.
   А одежда не повреждена.
   - Как...-прошептал Вернье.-Как так "неповреждена"?
   - Она была без одежды, когда ее убили.
   - А эти пятна? - Ларсен указал на ее виски. - Вы поняли, от чего они?
   - Нет, - покачала головой Элия. - По крайней мере
   пока...
   - Будем их исследовать в биолаборатории, - вмешался Рендел. - А сейчас нужно установить причину .ее
   смерти.
   - Когда... это случилось? - снова прошептал Вернье. Рендел ответил ему громко и с апломбом:
   - В течение последних шестнадцати часов.
   - То есть во время между ее встречей с тобой, Вернье, и сегодняшним обеденным успокоением леса.
   - Более точно установить невозможно. - Элия повернулась к Ларсену. - Уже началась мумификация.
   - Не забывайте, что вчера после меня ее видел и один из роботов, напомнил Вернье. - И что сегодня именно робот ее и нашел. Принес ее сюда без всякого приказа, не имея даже разрешения прикасаться к ней!
   - Мы не забываем, не забываем, - многозначительным тоном пробормотал Рендел. - Мы ничего не забудем.
   Ларсен поднял тело Одесты. Остановил свой долгий, угрожающий взгляд на каждом из нас. Потом медленно направился к базе. Он шел слегка согнув широкую спину, в походке его угадывалась давно накопившаяся усталость. Мы последовали за ним.
   - Такие пятна я видел и раньше, - голос Вернье звучал так тихо, что я скорее угадал, чем услышал его слова.
   - Где? - спросил я.
   Он задержал меня, пропустив других вперед.
   - Там же, - ответил он и уточнил немного погодя: - У нее на висках.
   - Когда?
   - Недели две назад. Или, другими словами, через три дня после убийства Фаулера и Штейна.
   - Как ты думаешь, откуда они?
   - Не знаю. - Вернье скорчил гримасу, цель которой была опровергнуть его ответ. - Не знаю, но может быть, ты узнаешь? А я только отмечу тот факт, что Одёста всячески старалась их скрыть.
   - А как ты их увидел?
   - Однажды она упала в обморок. И когда я приводил ее в чувство...
   - А от чего был обморок?
   - И этого не знаю. Сейчас не знаю. Но тогда мне казалось, что от истощения. У нас тут всегда есть причины не чувствовать себя слишком бодро.
   - А что она сказала, когда пришла в себя?
   - Ничего. Я - тоже. А и теперь вообще не скажу ничего. Этот инцидент будет известен только тебе.
   - Почему?
   - Что... Неужели не догадываешься?
   - Нет.
   - Все очень примитивно, комиссар. Просто я боюсь
   навлечь на себя некоторые "флексорные" неприятности. Все-таки один из тех троих, - Вернье кивнул в сторону идущих впереди нас Ларсена, Элии и Рендела, один из них, может быть, и есть убийца... Или ты другого мнения? - он лукаво посмотрел на меня своими темными проницательными глазами, подхватил под руку и доверительно прошептал:
   - Да и я другого мнения. С начала до конца!
   - Поделись, - предложил я ему.
   - Э... не имеет смысла, - и он внезапно поспешил
   вперед.
   Мы подошли к Хижине. Остальные прошли мимо и направились вниз к лабораториям, а я вошел внутрь и направился в свою квартиру. После тех трех часов, в течение которых я нес труп Одесты на "подходящее" место, и после почти десяти часов, в течение которых вместе со всеми остальными "искал" этот самый труп... Сейчас я хотел остаться один.
   Мне грозил полный провал. Да, время для ориентации в
   обстановке безвозвратно ушло, я начал действовать раньше и далеко не так, как следовало бы. Несомненно, мои действия были спровоцированы. Но кем? И зачем? В самых общих чертах я мог себе ответить на эти вопросы, так как силы, действующие на базе "Эйрена", в отличие от всего остального не представляли для меня тайны. Они были те же, что и на Земле: Совет безопасности, Объединенный военный корпус и Международное бюро расследования, олицетворением которого на Эйрене сейчас соответственно были анонимный резидент Зунга, Ларсен и я сам. И здесь перевес был в пользу Зунга - потому что на базе, в сущности, работали именно по его планам заселения. Из чего следовало, что убийства Фаулера и Штейна, а в конце концов и Одесты, имеют общий мотив и связаны с необходимостью пресечь какую-то деятельность, направленную против этих
   планов.
   Итак, Элия, если допустить, что она является резидентом Зунга, а если нет, то резидент с ее помощью направляет меня на старую юсианскую базу. Спрашивается, с какой целью? И ответ таков: чтобы столкнуть меня с Одестой, о которой известно, что в данный момент она находится там. Тут существует три возможных варианта, результат каждого из которых ему только на руку. Если бы я просто обнаружил Одесту, я фактически положил бы конец ее отношениям с юсами иначе об этом должен был бы позаботиться лично он. Если бы она убила меня, то прекратилось бы, и опять без его прямого участия, расследование совершенных или (видимо, это вообще в его стиле) спровоцированных им убийств. А при третьем возможном варианте, который и осуществился, я, к сожалению, обеспечил ему выгодный исход и двух предыдущих; то есть, избавил его от Одесты, и как ее убийца сам попал к нему в руки. Вот какие дела.
   Вот почему Зунг послал меня сюда, несмотря на мое открытое несогласие не только с его планами, но и вообще с идеей переселения. Он хорошо знал, что за человек работает на него на Эйрене, и был уверен, что он найдет способ справиться со мной. И действительно, этот человек был уже на пути к тому, чтобы оправдать его доверие. Ему нужно было только решить еще одну небольшую задачу: скомпрометировать меня в глазах Ларсена, не выдавая своего анонимного вклада в происшедшее событие. Или, если Ларсен сам внедрен сюда как двойная фигура - как аргументировать свое обвинение против меня, одновременно оставляя
   свою роль в тени. Если бы ему это удалось, я, конечно, сразу выбыл бы из игры.
   И тогда уже Вей А Зунг наконец смог бы нанести своему вечному опоненту сокрушительный удар, о котором давно мечтал: "Мы попросили помощи у Медведева, а его комиссар уже на третий день совершил убийство"; "МБР - школа убийц"; "Комиссары Медведева в действии" и прочее.
   Но все же, несмотря на то, что провал был очень близок, он пока еще мне только предстоял. А "то, что предстоит, как говорит мой шеф, может и не состояться". Особенно, если правильно приложить усилия, чтобы ему помешать.
   Я подошел к небольшому сейфу в спальне, открыл его и вынул оттуда диск, который мне в тот вечер дала Одеста. Вернувшись в холл, я вставил его в компьютер. Потом проверил, можно ли внести в него какие-то изменения, оказалось, что защита непробиваема. Данные из электронного журнала масс-спектрометра действительно не могли быть сфальсифицированы. Другими словами, алиби Одесты было бесспорным. Факт, о котором, по крайней мере, по ее тогдашним утверждениям, знал только я. И который теперь, после того, как я уличил ее в предательстве, приобретал большое значение для меня, по меньшей мере, по двум причинам. Во-первых, без него я неминуемо впал бы в заблуждение, что именно она убила Фаулера и Штейна, например, потому, что они раскрыли ее связь с юсами. И, во-вторых, это мое заблуждение, наверное, также входило - и все еще входит - в расчеты моего противника, что давало мне шанс действовать в условиях пониженной бдительности с его стороны.
   Я связался с Сервером, создал новую директорию и перебросил туда содержание журнала, добавив в конце команду точно через сорок восемь часов передать эти данные в компьютеры всех сотрудников базы. Засекретив только что созданный файл, я закрыл его и вынул диск. Потом предпринял очередную серию попыток добраться до каких-ни' будь более конкретных сведений о предстоящем заселении, которые помогли бы мне в решении основного вопроса: чем или почему Фаулер и Штейн представляли опасность для планов Зунга? Но, конечно, ничего не нашел, кроме подтверждения собственного вывода многодневной давности, что необходимые мне сведения нужно искать не в Сервере, и вообще не на этой базе.
   Впрочем, передо мной стоял еще один важный вопрос:
   поставят ли юсы Ларсена в известность о том, что я наделал на их "заброшенной" базе, или будут продолжать вести свою политику подчеркнутого невмешательства в наши дела. Я остановил взгляд на блестящем алом диске, вмонтированном в особую подставку у письменного стола. Как просто можно связаться с ними. Только руку протянуть и... И как в действительности трудно. Трудно мне. Но не резиденту Зунга, который, прежде чем прибыть на Эйрену, годами поддерживал прямые контакты с юсами, и в таком случае, что стоило ему анонимно связаться с ними сейчас? Вероятно, ничего. А если бы он подтолкнул их выдать меня, то, одним выстрелом убил бы сразу двух зайцев - уличил бы меня в убийстве Одесты, причем на основании показаний очевидцев, а сам остался бы в тени.
   Я прервал связь с Сервером. Положил диск и журнал обратно в сейф и вынул оттуда свое юсианское изображение. Мне непременно нужно было понять, что оно означает - или для чего служит. Может быть, это подсказало бы мне, почему в последние минуты жизни Фаулер сжимал в руке не что-нибудь, а именно изображение Штейна. Заперев снова сейф, я хотел было положить свое изображение в карман куртки, но что-то неясно и настойчиво заставило меня его задержать. Чтобы всмотреться в него...
   А по существу, внимательно посмотреть на самого себя.
   У меня на ладони лежало обращенное ко мне мое собственное лицо, слегка заросшее, с синяком под глазом и сильно покрасневшим правым ухом. Но глаза, глаза... Они словно вглядывались в меня. И какой взгляд! Неужели я так выглядел тогда? Напряженный, одинокий... испуганный... а я-то воображал, что полностью владею своей мимикой.
   Или я действительно ею владел, а здесь было мое внутреннее сокровенное выражение?
   Внезапно я стал слышать собственное дыхание. Оно звенело у меня в ушах. Давило, было.учашенным... До старта еще сорок три минуты! Не нужно сидеть так все время. Не нужно... Но скоро, совсем скоро Земля будет недостижимо далека от меня. Да, мой будний день кончился, а минуты летят, летят... Я начинал погружаться все глубже в их быстрый мрак. Бродил по прерывающемуся пути своих воспоминаний, и они упорно по частицам воскрешали в душе у меня мое уже мертвое настроение. Чтобы сфокусировать его на одном удивительно знакомом, прозаичном среди хаоса прошлых эмоций предмете. На том бездарно нарисованном натюрморте... Я стоял перед ним, исполненный болезнен- ной любви ко всему человеческому, а надо мной - осязаемо и ужасно угнетая, довлело чье-то заинтригованное нечеловеческое присутствие...
   Я вздрогнул. Мой образ жег мне ладонь. Я ощущал его мягкость, пластичность, но когда сжал с неосознанным озлоблением, он не изменился. Остался все таким же, с напряженным и испуганным взглядом и застывшей гримасой фальшивой беззаботности. Таким, каким был я тогда, в минуты перед стартом на чудовищном юсианском звездолете.
   верил, можно ли внести в него какие-то изменения, оказалось, что защита непробиваема. Данные из электронного журнала масс-спектрометра действительно не могли быть сфальсифицированы. Другими словами, алиби Одесты было бесспорным. Факт, о котором, по крайней мере, по ее тогдашним утверждениям, знал только я. И который теперь, после того, как я уличил ее в предательстве, приобретал большое значение для меня, по меньшей мере, по двум причинам. Во-первых, без него я неминуемо впал бы в заблуждение, что именно она убила Фаулера и Штейна, например, потому, что они раскрыли ее связь с юсами. И, во-вторых, это мое заблуждение, наверное, также входило - и все еще входит - в расчеты моего противника, что давало мне шанс действовать в условиях пониженной бдительности с
   его стороны.
   Я связался с Сервером, создал новую директорию и перебросил туда содержание'журнала, добавив в конце команду точно через сорок восемь часов передать эти данные в компьютеры всех сотрудников базы. Засекретив только что созданный файл, я закрыл его и вынул диск. Потом предпринял очередную серию попыток добраться до каких-нибудь более конкретных сведений о предстоящем заселении, которые помогли бы мне в решении основного вопроса: чем или почему Фаулер и Штейн представляли опасность для планов Зунга? Но, конечно, ничего не нашел, кроме подтверждения собственного вывода многодневной давности, что необходимые мне сведения нужно искать не в Сервере,
   и вообще не на этой базе.
   Впрочем, передо мной стоял еще один важный вопрос:
   поставят ли юсы Ларсена в известность о том, что я наделал на их "заброшенной" базе, или будут продолжать вести свою политику подчеркнутого невмешательства в наши дела. Я остановил взгляд на блестящем алом диске, вмонтированном в особую подставку у письменного стола. Как просто можно связаться с ними. Только руку протянуть и... И как в действительности трудно. Трудно мне. Но не резиденту Зунга, который, прежде чем прибыть на Эйрену, годами поддерживал прямые контакты с юсами, и в таком случае, что стоило ему анонимно связаться с ними сейчас? Вероятно, ничего. А если бы он подтолкнул их выдать меня, то, одним выстрелом убил бы сразу двух зайцев - уличил бы меня в убийстве Одесты, причем на основании показаний очевидцев, а сам остался бы в тени.
   Я прервал связь с Сервером. Положил диск и журнал обратно в сейф и вынул оттуда свое юсианское изображение. Мне непременно нужно было понять, что оно означает - или для чего служит. Может быть, это подсказало бы мне, почему в последние минуты жизни Фаулер сжимал в руке не что-нибудь, а именно изображение Штейна. Заперев снова сейф, я хотел было положить свое изображение в карман куртки, но что-то неясно и настойчиво заставило меня его задержать. Чтобы всмотреться в него...
   А по существу, внимательно посмотреть на самого себя. У меня на ладони лежало обращенное ко мне мое собственное лицо, слегка заросшее, с синяком под глазом и сильно покрасневшим правым ухом. Но глаза, глаза... Они словно вглядывались в меня. И какой взгляд! Неужели я так .выглядел тогда? Напряженный, одинокий... испуганный... а я-то воображал, что полностью владею своей мимикой. Или я действительно ею владел, а здесь было мое внутреннее сокровенное выражение?
   Внезапно я стал слышать собственное дыхание. Оно звенело у меня в ушах. Давило, было.учащенным... До старта еще сорок три минуты! Не нужно сидеть так все время. Не нужно... Но скоро, совсем скоро Земля будет недостижимо далека от меня. Да, мой будний день кончился, а минуты летят, летят... Я начинал погружаться все глубже в их быстрый мрак. Бродил по прерывающемуся пути своих воспоминаний, и они упорно по частицам воскрешали в душе у меня мое уже мертвое настроение. Чтобы сфокусировать его на одном удивительно знакомом, прозаичном среди хаоса . прошлых эмоций предмете. На том бездарно нарисованном натюрморте... Я стоял перед ним, исполненный болезненной любви ко всему человеческому, а надо мной - осязаемо и ужасно угнетая, довлело чье-то заинтригованное нечеловеческое присутствие...
   Я вздрогнул. Мой образ жег мне ладонь. Я ощущал его мягкость, пластичность, но когда сжал с неосознанным озлоблением, он не изменился. Остался все таким же, с напряженным и испуганным взглядом и застывшей гримасой фальшивой беззаботности. Таким, каким был я тогда, в минуты перед стартом на чудовищном юсианском звездолете.
   Я убрал свое изображение обратно в сейф. Не было смысла вызнавать его предназначение. Теперь оно было мне известно. Медленно подойдя к письменному столу, я положил руку на алый диск. От моего прикосновения он засиял, как пронизанный ярким светом рубин. Из его сердцевины выросли тоненькие, нежные, прозрачные стебельки, которые сложились в дрожащий рисунок
   ЭССИКО...
   Гпава двадцать первая
   Я прибыл на встречу за несколько минут до условленного часа, но Чикс уже был там - стоял как вкопанный посреди поля. Он даже не пошевелился, когда я остановился перед ним. Только глаза плавно выкатились из-под лобной перепонки, опустились вниз ко мне и снова замерли. В их общем пустом полусферическом пространстве пламенем вспыхнул пурпурный образ восходящего Шидекса. Среди его отблесков я увидел и искаженное перспективой отражение своего собственного лица.
   - Чикс! - пронзил меня восторженный голос юса.
   Чикс, с переменами вас!
   - Да, - кивнул я, преодолевая парализующую силу его .
   присутствия. - Со значительными переменами.
   Он великодушно дал мне время овладеть собой. Потом во весь рост растянулся на порозовевшей траве.
   - Ищете ее, - сказал он, - и таким образом ее сами
   создаете.
   - Кого?
   - Значительность.
   Как всегда, его интонация была неуместной, сердечной
   до противности. Я сел рядом.
   - Я пришел, чтобы попытаться поговорить, Чикс,
   Сказал я.
   - Я пришел, - ответил он.
   - Но вижу, что нам будет нелегко, - добавил я.
   - Будет, если мы не найдем общую щель.
   - Щель, щель... Лично мне нужно что-нибудь более
   широкое.
   - А вы не стали больше, меня Чикс.
   приветливо просветлил
   Я усмехнулся, якобы иронизируя над собой:
   - О, даже наоборот, уменьшился.
   - Да. Непропорционально.
   Я резко обернулся к нему, но потом бросил, как бы в шутку:
   - Наверное, и с вами так, Чикс. Последовал вопрос, которого я ожидал:
   - Почему?
   - Потому, что по логике вещей в нашем "уменьшении" должно быть известное сходство, - сразу же ответил я. - Потому что ведь мы оба, хотя и различным образом, связаны с одной и той же целью. И мы приняли участие в одних и тех же событиях... Кто активно, кто пассивно...
   Чикс растянул до краев свою грудную складку с очевидным намерением издать какой-то резкий звук. Но не издал. А расслабился, может быть с известным усилием и молчаливо стал ждать продолжения. Отверстия вокруг подвижной "кости" его органа равновесия расширились, давая возможность излишней жидкости тонкими струйками вытечь из тела. Зрелище было не из приятных, и я испытывал желание отодвинуться в сторону или хотя бы отвести взгляд, но сдержался. Остался на своем месте и тоже стал молчаливо ждать.