— Тпру! — воскликнула я, поднимая лыжную перчатку. — Могу я поинтересоваться, с какой стати мы с тобой должны обязательно лететь в Вену вместе? Разве мы «сливки общества», отправляющиеся на модный курорт? Я предпочла бы добраться туда самостоятельно.
   — О, разве я еще не сказал? — с какой-то смущенной улыбкой заметил он. — Наши визы в Советский Союз уже утверждены посольством. И Вена — наша первая остановка по пути в Ленинград.
   Вольфганг вручил мне маленький англо-русский разговорник для туристов, и я читала его, пока он вез меня в Айдахо из Солнечной долины. Мне сразу захотелось подыскать русские слова, отражающие мое нынешнее настроение и внутреннее состояние. Безвыходность ситуации напоминала нечто среднее между «запором» и «поносом», а внутренние ощущения, на мой взгляд, ближе всего соответствовали расстройству «кишечника». И хотя я узнала, что сам Вольфганг бегло говорит по-русски, мне было неловко спрашивать у него, есть ли у русских выражение, аналогичное моему излюбленному «святому дерьму».
   Сказать, что наш ланч прошел в довольно напряженной обстановке, было бы слишком мягко. После нашего внезапного появления там Лаф едва не просверлил меня свирепым взглядом, пока Бэмби обнималась с братом. Потом на протяжении всей трапезы на меня свирепо поглядывал Оливер, на которого обрушился ворох сведений: а) Бэмби приходится сестрой Вольфгангу; б) Вольфганг увозит меня после завтрака домой, а Оливеру придется позже доставить туда же мою машину и кота; с) мы с Вольфгангом завтра утром отправляемся вместе в некое идиллическое путешествие в СССР.
   Правда, Лаф слегка воспрянул духом, когда я сообщила ему, что наша первая остановка на самом деле будет в Вене, куда он сам планировал вернуться из Сан-Франциско вечером в понедельник, и что я смогу повидаться с ним там, если нам понадобится о чем-то еще договорить. Перед выходом из ресторана я отвела Лафа в сторонку и сказала:
   — Лаф, я понимаю, как ты относишься к брату Бэмби. Но поскольку мы с ним будем вместе в Вене в командировке, то я прошу тебя сделать исключение и пригласить нас обоих к тебе в дом. А если ты считаешь, что мне необходимо знать еще что-то важное о нашем семействе, то лучше скажи это прямо сейчас.
   — Гаврош, — со вздохом произнес Лаф, — тебе достались глаза твоей матери Джерси, она всегда так гордилась их ледяной синевой. Но твои больше похожи на глаза Пандоры — дикие глаза леопарда, — потому что сделаны из чистейшего зеленоватого льда. Я не виню Вольфганга: мне вообще непонятно, как мужчины могут устоять перед такими очами. Вот я, к примеру, не смог. Но ты, Гаврош, должна всячески остерегаться мужчин, пока точно не разберешься, в какую ситуацию они тебя втягивают.
   Больше Лаф ничего не добавил, но я поняла, что он был искренен со мной. Он беспокоился именно обо мне, а не о каких то враждебных отношениях с родственниками Бэмби или в нашем семействе.
   Я поцеловала Лафа, обнялась с Бэмби, передала Ясона Оливеру и обменялась рукопожатием с молчаливым и никогда не улыбавшимся Вольгой Драгоновым. Во время нашего обратного стопятидесятимильного путешествия по берегам Снейка к моему основному месту жительства я размышляла о том, в какую же ситуацию я действительно влипла. И раздумывала, как мне связаться с Сэмом и дать ему знать о моем скором отъезде.
   По дороге домой Вольфганг сообщил мне массу подробностей о предстоящей деловой поездке. В последний момент он организовал для нас по пути в Россию короткую остановку в Вене, истинные причины которой, однако, отличались от предоставленных им Поду объяснений.
   Будучи сотрудником находящегося в Вене МАГАТЭ, Вольфганг тем не менее работал в Кремсе — придунайском средневековом городке в начале Вахау, самой знаменитой виноградной долины во всей Австрии. Вольфганг сказал Поду, что до отъезда в Россию нам надо заехать туда, чтобы я могла ознакомиться с многочисленными документами, содержащими основные принципы подхода к нашей особой миссии в СССР. И видимо, Пода устроил такой план действий.
   О Кремсе я прежде ничего не слышала, однако упомянутая Вольфгангом долина Вахау вызвала массу детских воспоминаний. Сразу за ней начиналась другая часть долины Дуная — Nibelungengau[39], где некогда жили волшебные обитатели Австрии. В тех краях разворачивается действие созданной Рихардом Вагнером оперной тетралогии «Кольцо нибелунга», записи которой с участием моей бабушки Пандоры сейчас разошлись по всему миру. Мне также вспомнилось, как мы с Джерси карабкались по крутым лесистым склонам, чтобы взглянуть сверху на серо-голубой Дунай и руины Дюрнштейна, замка, в котором держали в плену возвращавшегося на родину из крестового похода короля Ричарда Львиное Сердце, — он провел там больше года, пока не заплатил крупный выкуп.
   Но личный интерес Вольфганга сосредоточился на другой известной в Вахау достопримечательности — знаменитом монастыре Мелька. Некогда здесь был замок-крепость династии Бабенбергов, предшественников Габсбургов, а ныне — бенедиктинское аббатство, славившееся своей библиотекой, насчитывающей почти сто тысяч томов, многие из которых представляли собой древнейшие манускрипты. По словам Вольфганга (чья история перекликалась с тем, что Лаф поведал мне в горячем бассейне), именно с Мелька Адольф Гитлер начал поиски тайных рунических текстов вроде тех, что содержались в манускрипте тети Зои. Очевидно, сама Зоя попросила его привезти меня в Мельк для проведения уже наших собственных изысканий.
   В пять часов вечера Вольфганг простился со мной у дверей моих полуподвальных апартаментов. Мы договорились с ним встретиться в аэропорту в девять тридцать утра, чтобы успеть на десятичасовой рейс в Солт-Лейк-Сити. Таким образом, на сборы в командировку мне оставался всего один вечер. Я сосредоточенно собрала все, что мне могло понадобиться в двухнедельной поездке, большей частью по Советскому Союзу, где я никогда не бывала прежде в такое время года. Но у меня оставалось ощущение, что я забыла нечто важное. В туристской брошюрке, выданной мне Вольфгангом, рекомендовалось взять бутылки с водой и побольше туалетной бумаги, так что это я упаковала в первую очередь. Слабо представляя себе раннюю весну в Ленинграде, я тем не менее вспомнила, что апрель в Вене совсем не тот, что в Париже, и для пронизывающего венского холода стоит захватить с собой побольше теплых вещей.
   Одновременно я мучительно пыталась придумать, как связаться с Сэмом. Мне пришло в голову, что, возможно, к завтрашнему утру Сэм уже пришлет весточку на мой рабочий компьютер, чтобы заранее опробовать наш новый способ связи. Я могу забрать его сообщение по пути в аэропорт, и даже если не успею ответить на него сразу, то хотя бы узнаю, на какой адрес посылать ему ответ из Солт-Лейка или из аэропорта Кеннеди, когда мы доберемся до Нью-Йорка. Мне подумалось, что это неплохая идея, поскольку мой визит на работу можно объяснить необходимостью получить последние напутствия от моего шефа Пастора Дарта.
   Подтащив уложенные сумки к входной двери, я услышала шум в верхней квартире Оливера. Он грохотал там своими лыжами, и я поднялась к нему прямо в халате и отороченных мехом мокасинах, чтобы посмотреть, не требуется ли ему помощь.
   — Ты, небось, так с утра ничего и не ела, — первым делом заметил Оливер.
   И был совершенно прав: о еде я и думать забыла.
   — Я собирался приготовить на ужин для себя и для маленького аргонавта паштет из копченой форели на ржаных тостах с укропом, чтобы хоть как-то заглушить тоску-печаль, вызванную твоим скорым отъездом. Подозреваю, что с завтрашнего дня нам придется питаться исключительно по-холостяцки. Но может, ты не откажешься отужинать с нами напоследок?
   — С удовольствием, — ответила я, преодолевая желание рухнуть и уснуть, поскольку вдруг осознала, что, возможно, завтра утром не успею даже перекусить, а во время дневного перелета мне вряд ли перепадет что-нибудь сытнее арахиса. — Хочешь, я сварганю нам горячий пунш на запивку? — предложила я.
   Мне хотелось загладить вину перед Оливером за такое окончание нашего уикенда, хотя вскоре я узнала, что это было вовсе не обязательно.
   — Bien sur[40], — усмехнувшись, сказал Оливер, устанавливая лыжи на стеллаж в прихожей и вешая палки на крючки. — Тебе, моя дорогая соседушка, прощается часть моего гнева, потому что ты познакомила меня с такой изысканной и щедро одаренной Бэмбитой. По-моему, я влюбился… пусть даже она совершенно не похожа на тех ковбойских девиц, к которым я всегда испытывал слабость.
   — Но ведь они с дядей Лафкадио выглядят как сладкая парочка, — заметила я. — Да и живут оба в Вене. Не далековато бегать целоваться?
   — Все в порядке, — сказал Оливер. — Лыжная жизнь твоего дяди уже закончилась, даже если скрипичная еще продолжается. Я готов вечно, как раб, шастать за такой женщиной по склонам, хотя бы просто ради лицезрения того, как она wedeln[41] хвостиком, понимаешь? И раз уж ты так подружилась с ее братом, то, возможно, она вскоре опять заедет навестить нас.
   Спустившись к себе, я подогрела красного бургундского вина и сдобрила его специями для Gliihwein из моих нескончаемых запасов, решив быстренько сочинить легкую версию ароматного горячего напитка. Но пока я следила за нагревом, мне пришла в голову одна вещь, о которой я едва не забыла.
   По большой и холодной гостиной я прошла к книжным полкам и пролистала потрепанный тяжелый том Британской Энциклопедии на букву X, найдя в результате нужные мне сведения. Я с удивлением обнаружила там реального человека по имени Каспар Хаузер. Его история показалась мне более чем странной:
 
   «Хаузер, Каспар— юноша, чья жизнь примечательна вследствие связанных с ней таинственных и необъяснимых событий. Он появился на улицах Нюрнберга 26 мая 1828 года, одетый в крестьянскую одежду, беспомощный и плохо понимающий, что с ним происходит. При нем обнаружили два письма: одно от бедного рабочего, утверждавшего, что этого мальчика передали ему на попечение в октябре 1812 года и что согласно договору он научил мальчика читать, писать и приобщил к христианской религии, но до времени означенного конца опеки его содержали в строгой изоляции; (в другом письме) его мать заявляла, что ее сын, названный Каспаром, родился 30 апреля 1812 года и что его покойный отец служил кавалерийским офицером в Шестом нюрнбергском полку. (Юноша) с отвращением относился к любой пище, кроме хлеба и воды, с диким видом смотрел на окружающую действительность и именовал себя Каспаром Хаузером».
 
   Далее в статье говорилось, что этот Каспар Хаузер привлек внимание международного научного общества, когда выяснилось, что его вырастили в клетке и что невозможно найти ни его родственников, ни опекавшего его рабочего. В то время в Германии возник огромный научный интерес к таким своеобразным «детям природы», воспитанным дикими животными, а также к таким понятиям, как «сомнамбулизм, животный магнетизм и тому подобные сверхъестественные и таинственные явления». Хаузера приютили в доме местного учителя, однако:
   «17 октября 1829 года Каспара нашли с раной на лбу, нанесенной ему — согласно его собственному утверждению — человеком с чернёным лицом».
   Британский ученый лорд Стэнхоуп приехал взглянуть на этого парня и, заинтересовавшись его случаем, перевез в дом верховного судьи Ансбаха для более тщательного изучения. Об этом найденыше уже почти забыли, когда вдруг 14 декабря 1833 года на Каспара Хаузера напал какой-то неизвестный и нанес ему глубокую рану в левую половину груди. Через три-четыре дня раненый умер.
   За последующие сто пятьдесят лет о Каспаре Хаузере понаписали, видимо, множество книг с дикими предположениями, начиная с того, что лорд Стэнхоуп сам погубил Каспара Хаузера, и кончая тем, что найденыш являлся законным наследником трона Германии и пропажа этого ребенка привела к смене политического строя. Энциклопедия давала понять, что вся эта история смахивает на «жульничество», называя ее историческую подоплеку «совершенно запутанным клубком озадачивающих явлений».
   Но меня лично озадачило то, почему Вольфганг К. Хаузер, родившийся в Нюрнберге, как и его однофамилец, дал мне такое уклончивое объяснение, сказав, что его второе имя связано с библейским волхвом, и даже не упомянув об исторической личности, достаточно хорошо известной, чтобы заслужить целую статью в Британской Энциклопедии. И уж если говорить о возможности еще более тесной связи с этим выращенным как животное найденышем, то нужно вспомнить, что само имя Вольфганг означает «тот, кто бегает с волками».
   Бросив взгляд в сторону двери, я заметила, что Ясон старательно обнюхивает собранные мною дорожные сумки. Он мог понять по их виду, что я собралась уехать дольше, чем на выходные, и я испугалась, что он опять пометит их своей «благоуханной» струйкой, как уже поступал в прошлом, подозревая, что его не возьмут с собой.
   — О нет, дружок, не надо, — сказала я и подхватила его на руки.
   Потом сняла с плиты закипающий Gliihwein и побежала наверх, в теплую кухню Оливера.
   — Слушай, Оливер, ты не подержишь у себя моего сожителя, пока я не уехала? — спросила я. — По-моему, он имеет зуб против моего отъезда, а ты ведь понимаешь, чем это мне грозит.
   — Он вообще может пожить у меня, — сказал Оливер, щедро намазав кусочек тоста рыбной замазкой и скормив его Ясону. — Тогда мы сэкономим, отключив отопление цокольного этажа. А как ты распорядилась своей почтой? — спросил он. — Ты успеешь завтра сама отменить доставку? Или предпочтешь, чтобы я… В чем дело?
   Вот черт, ну конечно! Так и знала, что что-нибудь да забуду! Я откусила предложенный мне тост с замазкой и начала старательно жевать его, стараясь выиграть время. Раздумывая, как выкрутиться из этой бедственной ситуации, я разлила горячее вино по кружкам и, обжигаясь, начала сосредоточенно глотать его.
   — Все в порядке, — наконец сказала я Оливеру. — Просто я вдруг вспомнила, что забыла кое-что упаковать. Но я успею сделать это утром и, кроме того, заскочу по пути на почту, чтобы отменить доставку.
   Хвала небесам, это было вполне реально: почтовое отделение открывалось в девять утра, а в аэропорт мне надо было приехать к девяти тридцати. Но ведь все могло сложиться иначе, и тогда у меня возникли бы серьезные проблемы со скоплением корреспонденции за те две недели, что я болталась бы по Советской России. О чем только, ради всего святого, я думала?
   Когда мы закончили ужинать, я ушла к себе вниз, выразительно ругая себя за то, что я, Умница, захватила с собой будильник и пижаму, зато опять едва не забыла о той единственной вещи, из-за которой нас с Сэмом могут убить. Что толку обладать фотографической памятью на мелочи, подумала я, если важные вещи в итоге вылетают из головы?
   На следующее утро, оставив сумки и документы в машине, я заявилась в контору в половине девятого. На сей раз я припарковалась в дальнем конце здания и, как положено, прошла через пропускные ловушки для служащих центра. Мне не хотелось вновь подставлять себя под удар и остаться без теплой куртки на пути в Советскую Россию. Но когда я провала через первые автоматические двери и предъявила пропуск, экран монитора не выдал мне обычного приглашения охраны пройти в следующие двери. Мне вовсе не хотелось торчать в холодине между дверей. Развернувшись, я уставилась в глазок камеры и взвыла:
   — Есть там кто-нибудь?
   Чертовой охране полагалось дежурить круглосуточно. Из аппарата внутренней связи донесся какой-то шорох, а потом голос Беллы.
   — Я вас плохо вижу и не могу идентифицировать вашу личность по пропуску, — произнесла она мерзким официальным тоном. — Нужно подойти к камере. Вам известны наши правила.
   — Ради Христа, Белла, ты же меня знаешь, — сказала я. — Здесь так холодно!
   — Повернитесь, как положено, к камере и приложите удостоверение к экрану монитора, чтобы я могла установить вашу личность, иначе вы не попадете внутрь, — настаивал ее голос.
   Вот ведь сучка! Поборов эмоции, я «повернулась, как положено». Несомненно, Белле, как и многим другим, стало известно, что на прошлой неделе я каталась с Вольфгангом Хаузером на лыжах в ущелье Джэксона, и она была бы рада продержать меня перед входом целую вечность. Можно подумать, ей нужна куча времени, чтобы узнать того, кого она видит каждый божий день! Услышав наконец щелчок открывшейся двери, я быстро прошла внутрь, но тут же повернулась и, улыбнувшись в камеру, направила прямо в ее глазок кулачок с вытянутым средним пальцем. Белла аж задохнулась от возмущения. Она что-то истерично верещала мне вслед, пока стеклянные двери не заглушили ее голос.
   Насколько я знала, она мало что могла сделать. Служащие охраны не имеют права покидать свой пост до прихода новой смены. Если она только что заступила, то не сможет выйти из проходной до десяти утра, а я тогда буду уже в воздухе.
   Войдя в свой кабинет, я проверила почту. Надежды мои оправдались: мне поступило сообщение от Сэма — от «фирмы „Большой Медведь“» — с указанием телефонного номера, соответствующего району Айдахо, вероятно где-то между Солнечной долиной и резервацией Лапуаи. Запомнив номер и уничтожив сообщение, я собралась напоследок навестить Пода, когда в дверях появился он сам с озадаченным выражением лица.
   — Бен, мне только что позвонили из отдела охраны с просьбой немедленно послать тебя в кабинет их начальства, — сообщил он. — Меня удивило, что ты вообще явилась сегодня на работу. Разве ты не летишь десятичасовым рейсом с Вольфгангом Хаузером? Но начальник охраны говорит о каком-то нарушении. Не объяснишь, что все это значит?
   — Я… да, я уже еду в аэропорт, — расстроенно сказала я. — Я просто заскочила на минутку попрощаться с вами.
   Треклятая Белла, неужели она донесла на меня? Я понимала, что означает нарушение правил отдела охраны в ядерном Центре. Даже на предварительное выяснение прегрешения может уйти куча времени. Слово офицера охраны было законом. Если ее обвинения подтвердятся, то меня могут отстранить от работы. Господи, вечно я нарываюсь! Неужели нельзя было спокойно выйти из пропускной ловушки, выкинув эту заразочку из головы? Черт меня дернул показать ей этот дурацкий палец!
   В итоге Под направился вместе со мной в кабинет начальника охраны, а я уже начала сильно сомневаться, что успею на самолет, не говоря уж о том, чтобы заскочить на почту и остановить доставку. По дороге я подумала, не стоит ли мне сделать трансплантацию дополнительной порции мозгов или добавку гормонов для снижения женской агрессивности. Или просто грохнуться на пол, изобразив припадок?
   Когда мы вошли, начальник отдела охраны Петерсон Фландж восседал за своим столом. Поскольку мне приходилось видеть Петерсона Фланджа только в сидячем положении, то я частенько раздумывала, есть ли у него вообще ноги.
   — Офицер Бен, — угрюмо глянув на меня, сказал начальник охраны. — Сегодня утром против вас выдвинуто чрезвычайно серьезное обвинение в нарушении правил отдела охраны.
   Подняв брови, Под взглянул на меня, явно удивляясь, как я умудрилась что-то нарушить, так недолго пробыв в центре. Сама я размышляла о том же: сейчас я определенно провалила бы очередной тест на сообразительность.
   — Бен сегодня должна срочно выехать в командировку по важному заданию, — сообщил он Фланджу, бросив взгляд на часы. — Ее самолет вылетает меньше чем через час. Я надеюсь, дела обстоят не так серьезно, как вы говорите.
   — Доложивший о нарушении офицер охраны в данный момент освобожден от своего поста и вскоре присоединится к нам, — сказал Фландж.
   И тут в кабинет ворвалась Белла.
   — Ты показала мне вот так! — заорала она при виде меня, яростно размахивая перед моим лицом своим лилово-розовым наманикюренным ногтем.
   — Я сделала только то, что делаешь сейчас ты, — заметила я. — Правда, возможно, использовала другой палец.
   — О чем говорит эта женщина? — спросил Под, показывая на Беллу.
   В его голосе появились опасные нотки, когда он свирепо глянул на начальника охраны.
   Но я отлично понимала, что изрядно влипла. Хотя Под руководил всем нашим ядерным центром, персонал отдела охраны подчинялся непосредственно отделу национальной безопасности ФБР. Петерсон Фландж запросто мог проигнорировать претензии Пода и отстранить меня от работы, если бы решил дать ход моему проступку. А это настроило бы Пода против меня, поскольку ему пришлось бы читать мне нотации, писать объяснительные записки и заниматься прочей мурой. Мне срочно нужно было что-то придумать.
   — Офицер Бен, — сказал Петерсон Фландж, — офицер охраны обвиняет вас в совершении по отношению к ней непристойного и угрожающего действия при прохождении через проходную, когда она по долгу службы всего лишь пыталась опознать ваше лицо по удостоверению личности.
   — У меня все записано, — язвительно бросила мне Белла, — так что не пытайся отрицать это.
   Ее настрой вывел меня из себя. Я повернулась к Петерсону Фланджу и дружелюбно спросила:
   — И что же заставило вашего офицера думать, что своими действиями я угрожаю ей?
   Вскочив на ноги, он изумленно уставился на меня. Значит, нижние конечности у него все-таки имелись.
   — Охрана нашего центра — очень ответственное дело, офицер Бен, — горячо заявил он. — Едва ли к нему следует относиться с такой ветреностью!
   Я пыталась вспомнить точно, что означает слово «ветреность» — суровый ураганный ветер или легкий бриз, когда Под вмешался в наш интересный разговор.
   — Что именно вы сделали, Бен? — прямо спросил он меня.
   — Я показала ей третий палец в глазок камеры, сэр, когда она не хотела пропускать меня на работу, — сказала я. — Она валяла дурака, задерживая меня в проходной, а я боялась, что из-за ее чрезмерной бдительности опоздаю на самолет.
   — Валяла ду…
   Петерсон задохнулся от возмущения. Он рухнул обратно в кресло, словно подкошенный.
   Пастор Дарт смотрел на меня, прикрыв рот рукой. Если бы я не знала его лучше, то заподозрила бы, что он смеется. Наконец, придя к какому-то решению, Под взял ситуацию в свои руки.
   — По моему мнению, — заявил он своим потрясающим вкрадчиво-угрожающим тоном, — офицер Бен заслуживает устного выговора, но не более того. Между нами говоря, я считаю себя обязанным сообщить, что она только что похоронила близкого родственника и сразу по возвращении с похорон узнала о том, что через неделю ее направляют в важную командировку в Европу для оказания помощи доктору Хаузеру, нашему представителю в МАГАТЭ. Она просила меня освободить ее от данной командировки, но я…
   Он не успел закончить фразу, поскольку Белла подскочила к столу начальника и заорала прямо ему в лицо:
   — Вы должны разрешить мне написать жалобу! Не позволяйте ей улететь с ним!
   Петерсон Фландж смущенно глянул на Дарта и махнул рукой.
   — Ладно, дальше я разберусь сам, — уступил он, и мы с Подом направились к двери.
   — Бен, позже вы удовлетворите мое любопытство, объяснив, в чем тут дело, — сказал Под, — но сейчас вам лучше поторопиться, чтобы улететь вместе с Хаузером.
   Когда я выходила, Под с усмешкой покачал головой.
   — Мне даже не верится, что вы такое ей показали. Но пожалуйста, не повторяйте этого на выходе.
   У меня оставалось всего двадцать минут, чтобы добраться от работы до аэропорта. Чистой езды там было добрых десять минут, но ведь мне еще предстояло заехать на почту. Решив не терять времени на парковку, я резко затормозила прямо перед дверьми почтового отделения, выскочила из машины и взлетела по ступеням. Джордж, почтовый служащий, был на месте, когда я вошла, но в очередь к нему стояло несколько человек.
   — Джордж, я хочу отменить доставку на пару недель, — крикнула я через их головы. — Я оформлю официальную заявку, если, конечно, еще не слишком поздно.
   — Ой, миз Бен, извините, — сказал Джордж, взвешивая и штампуя посылки других клиентов. — Я должен признаться вам в своей ошибке, но я постараюсь исправить ее. Подождите минутку, я быстренько принесу вашу посылку.
   Он нажал на кнопку звонка, а у меня вновь возникло тревожное ощущение. Что еще случилось? Что за ошибку совершил Джордж? Какую посылку собирался он «быстренько» принести мне? Я с ужасом подумала, что знаю, какую именно, но все равно заполнила и вручила ему квитанцию на отказ от доставки.
   Помощник приемщика, Стюарт, вышел из задней комнаты и начал собирать квитанции у тех, кто пришел забрать посылки. Джордж исчез в задней комнате и вернулся с пакетом. Этот пакет, не похожий на тот, что я получила на прошлой неделе, был в большем потрепанном почтовом конверте, как и описывал мне Сэм, и вмещал примерно две пачки писчей бумаги.
   — На прошлой неделе я отдал вам не тот пакет, — сказал Джордж. — Именно на эту посылку мы оставили вам ту желтую квитанцию, но я забыл проверить ее. А второй ваш пакет пришел как раз в тот день, когда вы заехали на почту, и мы еще не успели составить на него квитанцию для вас. Во время обычной субботней проверки, когда мы сортировали посылки, чтобы отослать невостребованные обратно отправителям, я, к счастью, оказался на месте в нужный момент и заметил свою ошибку. Я должен извиниться перед вами, миз Бен.