Страница:
Да, как все молодые и горячие головы, они не могут обходиться без шуток и розыгрышей, не замечая порой, не отдавая себе отчета, что их розыгрыши могут нанести существенный моральный и даже материальный урон объектам их шуток. Но все это — следствие их молодости. А не злой расчет.
А теперь перейдем к так называемым жертвам. К пострадавшим…
Гордеев знал, что говорил. И как говорил. Он не счел за великий труд и связался с прокуратурой Дагестана. Ничего не поделаешь, приходится для пользы дела просить о помощи друзей — старшего следователя Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Александра Борисовича Турецкого и генерала милиции, начальника МУРа Вячеслава Ивановича Грязнова. Запрос не заставил себя долго ждать. И вот в руках Гордеева имелась выписка из приговоров народного суда Республики Дагестан. Что он и собирался зачитать суду и присяжным.
— Так кого же мы сегодня видим перед собой? — с пафосом вопрошал адвокат. — На скамье подсудимых — наши будущие, как я уже говорил, Королевы и Туполевы, которые, кстати, тоже сидели в тюрьмах, но, правда, по другому поводу. А вот истцы. Кто они? Позвольте мне зачитать выписки из документов Верховного суда Дагестана, полученные только что. Итак, Бецоев Султан Абдурахманович… в девяносто седьмом году был осужден у себя на родине на три года. За грабеж. Значит, вышел на свободу, можно сказать, на днях. Второй, Алиев Казбек Алиевич, дважды привлекался по статье сто пятьдесят восьмой — кража, но почему-то оба раза отделывался наказанием условным.
Весь зал возмущенно загудел. Но каждое возмущение носило свой ясный оттенок. «Папахи» сердились оттого, что адвокат занимается не своим делом. Он пусть защищает студентов, а не лезет обвинять пострадавших! «Ах вот вы какие!» — зло торжествовала вторая половина зала. Валерии Семеновне даже пришлось трижды обрушить на свой стол судейский «молот». Наконец, стихло.
— Ну, почему продали эту дурацкую игрушку студенты, в общем, объяснять не нужно. Тот, кто хочет, чтобы его обманули, обязательно этого добьется, тут большого ума не надо!
Гордеев тут же получил предупреждение от судьи. И немедленно искренне извинился: речь не о конкретных людях, а о принципе — по пословице.
— А куда деньги девали? Да никуда, по сути. То есть мыслей об обогащении у студентов не было. Рассмотрим другую сторону. С какой целью приобретали, причем, по свидетельству очевидцев, весьма настойчиво, сопровождая свои требования даже угрозами шантажа, эти двое граждан? Только ли для собственного обогащения? А может быть, задачи перед ними стояли более широкие — и прежде всего желание подорвать российскую экономику? Ведь они же не знали, что машина не производит денег, а лишь выдает по требованию то, что в нее было заложено изначально. И, кстати, эти деньги были честно заработаны так называемыми изобретателями!
И далее Юрий Петрович, несмотря на возмущенные выкрики «папах», предположил, что, с его точки зрения, было бы очень правильно провести расследование самого факта приобретения двумя вышеуказанными гражданами машинки, печатающей деньги, и выяснить, с какой целью они это сделали. Это — во-первых, и, во-вторых, также выяснить в том же порядке, о каком счетчике и о каких процентах у них шла речь. Не повод ли это для более глубокого уголовного расследования?
«Папахи» были злые, но хитрые и всю свою ненависть к адвокату, явно срывавшему у них верное, хорошо оплаченное дело, они конечно же выражали вслух и довольно бурно, но… на родном языке. Эти бесконечные «цха» и «пчха» так и взвивались под низкие своды зала, но как обвинять человека в неуважении к суду, если ты не знаешь языка, на котором тебя в открытую матерят?
Кажется, судья посчитала, что сказанного вполне достаточно. Стук ее карающего молотка утихомирил аудиторию: обратил крики в обычное злобное шипение, причем двустороннее.
Юрий Петрович уже успел высказать свою точку зрения на квалификацию деяния и полагал, что, конечно, нормальные народные заседатели — а в том, что они нормальные люди, он и не сомневался — не дадут восторжествовать откровенной несправедливости.
И оказался прав. Суду даже длительного времени не потребовалось для того, чтобы вынести свой вердикт. Меру пресечения выбрать условную, но пострадавшим ущерб возместить. Большего Гордееву в принципе и не требовалось.
Со спокойной душой он покинул душное помещение, оделся и вышел на улицу. Свежий морозный воздух с такой силой ударил по мозгам, что прямо-таки закружилась голова.
Гордеев малость отдышался и направился к своему «форду», чтобы ехать в Москву, домой.
И тут его перехватил вышедший из здания Чушков. Следователь не поленился, догнал и по-приятельски прихлопнул по плечу:
— А ты молоток, Гордеев! Это ж надо, куда копнул!
Юрий Петрович посмотрел, подмигнул и спросил:
— Подвезти? Я на машине, — и кивнул на свой «форд».
— Нет, спасибо, моя — там! — Он кивнул куда-то вбок.
— Тогда пока, Василь Васильич, — протянул ему руку Гордеев.
— Пока-пока, — быстро произнес тот и боком отчалил.
Гордеев хмыкнул и покачал головой: ох, темны дела Твои во облацех…
А у машины его, оказывается, уже поджидало явное «лицо кавказской национальности». «Сейчас потребуют разборки», — подумал Юрий Петрович, но парень в ушанке с опущенными ушами предупредительно поспешил:
— Пройдите, пожалуйста, вон к тому джипу. — Он указал на большую черную машину в стороне. — Ничего не бойтесь, — добавил не без ухмылки.
— А чего я должен бояться? — с вызовом спросил Гордеев. — И вообще, у меня такой порядок: если я нужен, извольте завтра в консультацию. Знаете где.
— Не надо, адвокат, не надо. Просто подойди, поговори, тебе что, жалко?
«Странная постановка вопроса», — усмехнулся Гордеев.
— Ну ладно, пойдем.
Было уже поздно, и в темноте салона Гордеев, когда перед ним открыли дверцу, увидел полного и лысого мужика. В зале суда он его не встречал, во всяком случае.
— Садыс, пожалста, — с сильным акцентом сказал лысый. — Нэ стэсняйса.
Гордеев поднялся в салон, сел рядом, на заднем сиденье.
— Скажи, Юрий Петрович, а еслы я тебе адвокатам брал, что бы гаварыл?
Гордеев пожал плечами:
— Постарался бы найти и в этом случае оправдательные причины.
— Нашел бы?
Гордеев опять пожал плечами:
— Это большая работа.
Лысый подумал, почесал затылок, спросил:
— Выпить хочешь?
— Спасибо, я за рулем.
— Ладно, — вздохнул лысый, — извыни. Ны обижайса.
— Хорошо, — кивнул Гордеев, — пока.
Он выбрался из джипа, сел в свой «форд» и порулил к центральной улице, ведущей в Москву.
Ну что ж, в принципе он мог быть доволен. Гонорар, правда, не бог весть какой, но все ж… Подумал, что те сорок тысяч баксов папашам и мамашам Кулибиных еще придется собирать, если сыночки не врали, говоря, что все давно уже растратили. Ну да это мелочи жизни. Но каков все-таки этот Чушков! Хотя от настоящей чушки, то бишь свиньи, он унаследовал жадность, это бесспорно. Во всем же остальном он обыкновенная сука прокурорская. И хрен чего докажешь…
Возле дома, на Башиловке, Гордеев нашел расчищенное среди сугробов местечко и припарковался. Осмотрелся, все ли взял с собой, вышел, запер машину, поставил на сигнализацию и пошел в подъезд. Но, уже нажав кнопку лифта, вспомнил, что оставил в бардачке сигареты. Не потому что захотелось вдруг курить — он старался это делать как можно реже, особенно теперь, зимой, и так воздуху для дыхалки маловато, — но подумал, что после рюмочки, которую он сейчас обязательно примет за удачный исход еще одного дела, обязательно захочется сделать затяжку-другую. И решил вернуться к машине.
Оказалось, вовремя. Около бокового стекла со стороны водителя уже настойчиво трудился некий тип. А другой охранял его со стороны проезжей части.
Ничего не было с собой у Гордеева, кроме папки и кулаков, правда в кожаных перчатках. Он, индифферентно этак, проходя мимо мужичка на проезжей части, спросил:
— Помочь?
Того словно ветром отшатнуло. Но опомнился и, выпрямившись, грозно протянул, как, бывало, в прежние времена блатные:
— Че-о-о?
— Машину, говорю, открыть, или сами будете дальше ломать?
И вдруг этот «малой», как окрестил его про себя Гордеев, кинулся на него. Эва! А мы, оказывается, боксировать любим? Гордеев, даже не бросив папки, принял «боксера», да с такой силой и неожиданной злостью, что тот подскочил, ухнул и громыхнулся навзничь всем телом. Но из-за машины появился второй. И в руках у него была монтировка. Это хуже. В честном бою Юрий Петрович без труда бы отправил и этого в нокаут, но — с железом?
Выручила все та же смекалка. Вот тут он отбросил в сторону папку, которая теперь только мешала, и сунул руку в карман.
Между тем второй мерзавец обогнул машину спереди и, опираясь на капот, стал этак нагло поигрывать монтировкой, страху нагонять. Гордеев сделал шаг к нему, внимательно наблюдая за его угрожающими движениями, и резко нажал на брелок сигнализации. И произошло нечто невероятное по своей комичности.
Машина рявкнула. От неожиданности мужик аж взвился, забыв, чем хотел заняться, выронил свою железку. А вот приземлился он уже прямо на вовремя подставленный кулак Гордеева.
Нет, не зря Юрий Петрович по настоятельному совету все того же доброго своего товарища Александра Борисовича Турецкого старательно держал форму. Ну не чемпион Москвы, конечно, даже не участник первенства, но что-то все же сохранилось от не такой уж и давней молодости!
Короче, и второй налетчик растянулся на снегу неподалеку от первого.
Беспечность победителя — вот что всегда нас губит в первую очередь! Так говорил Турецкий. Прекрасно знал это и Гордеев и, как всегда, в очередной раз попался именно на пресловутой арбузной корке, той, знаменитой, из анекдота. Когда он нагнулся за папкой, размышляя при этом, что нужно что-то делать с мерзавцами — так ведь не бросишь, замерзнут, сволочи, — он вдруг почувствовал, что на него словно обрушился дом. После чего он рухнул головой в сугроб. А потом долго ворочался, приходя в себя.
И когда выбрался из снега, стер с лица странную грязь и не забыл сказать спасибо Господу, что был в меховой шапке с завязанными на макушке ушами, а не в привычной шерстяной шапочке, увидел уже далеко, почти в конце улочки, две стремительно удаляющиеся фигуры. Вот те и на!
Потом он поднялся, взял папку, сняв ушанку, тронул затылок ладонью и увидел, что на ладони кровь. Ни хрена себе! Юрий Петрович зачерпнул немного свежего, чистого снега и прижал к затылку. Подержал, пока растает, еще положил и наконец решил, что экспериментов со здоровьем на сегодня вполне достаточно.
А еще подумал, что выпить рюмку ему теперь сам Бог велел. И с помощью двух зеркал поглядеть, что там, на макушке. Она уже, кстати, не болела. Она гудела от довольно крепкого удара.
Он снова включил сигнализацию автомобиля и отправился домой.
Исследование показало, что ничего страшного нет, а есть ссадина, которая кровоточила помаленьку, но сразу дико защипала, когда Юрий плеснул на край полотенца водки и прижал к ранке. Вот тут он взвыл!
Стоял в ванной, глядел на свое перекошенное лицо и, не стесняясь, матерился от самого чистого сердца. И даже не обращал внимания на какой-то неприятный назойливый телефонный звонок. Звонит и звонит! Не отвечают, — значит, нет никого! Или не хотят никого слышать! А он, гад, все звонит…
— Не подойду! — рявкнул в сердцах Гордеев. И телефон смолк.
Но едва Юрий принес на журнальный столик бутылку с рюмкой и уже готовую закуску из холодильника и потом рухнул в любимое кресло, не забыв включить телевизор, этот проклятый телефонный аппарат вдруг очнулся. Ну точно как тот мерзавец со своей проклятой монтировкой!..
На второй минуте беспрерывного звона, когда Гордеев еще не окончательно решил — разбить аппарат или наплевать на него и кинуть сверху подушку, рука сама потянулась к трубке. Он еще не успел ничего сказать, как оттуда принеслось, здрасте:
— А-а, ты все-таки дома? — И, не представляясь, ни здравствуй тебе, ни спасибо, сразу: — Чего не берешь-то? Я прямо измаялся!
— Простите, — вежливо сказал Гордеев, и это ему стоило немалого, — куда вы звоните?
— Юрка! Да ты че, не узнал совсем? Ну забурел, бродяга! Да Женька это! Елисеев! Или уже забыл кореша?
Женька Елисеев? Впрочем, особенно напрягаться не надо было, ну конечно, вечный баламут и бабник! Ну да, сокурсник. Он вроде где-то юрисконсультом устроился… Или в газету ушел работать? Нет, скорее, в газету.
— Ну, вспомнил наконец? — чему-то радовался Женька. А может, и не радовался, кажется, у него всегда был горячий темперамент.
— Вспомнил, но ты извини, столько лет прошло…
— Это ничего, — заторопился Елисеев. — А то знаешь, как теперь говорят? Ну, до встречи на следующих похоронах! А? Неплохо?
Да, ничего… Ничего хорошего. Он всегда был безалаберный — этот Женька. Даже и отчества его никто не помнил — Женька и Женька, а теперь, поди, еще и великовозрастный.
— Ну так какие проблемы? — не очень приветливо спросил Юрий. — А то я только приехал, день сумасшедший, заседание в Люберцах, у черта на куличках, а тут еще приболел…
— Это, конечно, не есть хорошо, старик, — бодро провозгласил Женька, — но дело — прежде всего. Хочу срочно напроситься к тебе в гости. Вообще-то было бы лучше в каком-нибудь кабачке, но по твоему голосу чувствую, что ты не врешь старому корешу, а и в самом деле неважно себя чувствуешь. Тогда другое предложение. Ты как, холостякуешь?
— А какое отношение?…
— Прямое, старик! У холостяков всегда в холодильнике одно пиво.
— Логично. Но у меня и пива нет. Разве что рюмка…
— Одна рюмка — это, старик, для компрессов!
«Надо же! — удивился Гордеев. — Экстрасенс?»
— Словом, картина понятна. Тогда я сейчас заскочу в магазин, и минут через пятнадцать жди. Я почти рядом.
Короткие гудки отбоя.
Гордеев уже и рюмку налил — хорошую, граммов на сто, и ветчинки кусок на вилку подцепил. Но задумался: стоит ли спешить? Женьке определенно что-то срочно надо. Так, может, подождать? Но нет, сражение, которое только что произошло, требовало соответствующей реакции организма. Нельзя обижать собственное естество. И он принял рюмку, закусил и — расслабился в ожидании…
А по телевизору шли очередные «Вести». И собственный корреспондент откуда-то — названия города или области Гордеев пропустил мимо ушей — с блудливо-печальным лицом какой-то известной «куклы», имя которой никак не хотело прийти на память, живописал драматические картины губернаторской гонки. Судя по картинке за спиной корреспондента, дело происходило где-то определенно в Сибири.
Гордеев слушал вполуха осточертевшую «политику». Убили одного претендента на губернаторское кресло. Теперь второй претендент попался. Инкриминируют хранение наркотиков. А дальше началась сплошная пропагандистская риторика, и Юрий сердито переключил канал. Не фонтан, конечно, но хоть смотреть можно.
«Зеленые береты» где-то в тропических джунглях лихо косят малорослых и узкоглазых своих врагов. Те, естественно, высоко подпрыгивают, когда в них попадают пули, и после красивых кульбитов замирают на земле в причудливых позах. Рвутся гранаты, вулканами пылают бунгало, много грохота и крови — а не страшно! Виртуальная война. И жизнь все больше становится такой же виртуальной, черт побери…
И тут запиликал дверной звонок.
Женька, как и был уверен почему-то Юрий Петрович, практически не изменился. Он вошел шумно, весело, но немного настороженно. Это сразу отметил Гордеев. В руках — по-европейски, точнее, по-киношному — держал два высоких бумажных пакета.
Оглянулся, сморщил нос и, не раздеваясь, прошествовал прямо на кухню. Там поставил пакеты на стол и вернулся в прихожую. Разделся, сам нашел себе тапочки и наконец сказал:
— Ну здорово, старик! Все уроки учишь?
Это у него в университете была такая привычка — отвечать на вопрос: «Как дела?» — отрывисто и торопливо: «Некогда, старик! Уроки учу!..» Да, ничего не изменилось.
— Где будем? — деловито спросил Женька. И без перехода: — Эй, старикан! А что это у тебя на макушке?
— Да какие-то засранцы в машину полезли, пришлось вмешаться, вот и получил по балде. Ничего, уже и не щиплет.
— А-а, ну ладно, — успокоился Женька. — Но ты тогда в самом деле иди приляг, вдруг какое-нибудь сотрясение? Хотя… — Он посмотрел с сомнением.
— Ты чего? — не понял Юрий.
— Да подумал… по старой памяти, старик, откуда у нас мозги?
— Это ты про себя, что ли? — сделал вид, будто обиделся, Юрий.
— А-а! — обрадовался Евгений. — Купился-таки! А с другой стороны, старичок, те, у кого есть мозги, они не здесь, они уже там! Слышал, как умный еврей разговаривает с глупым евреем?
— Ну?
— Не «ну», а, во-первых, снисходительно. Во-вторых, по телефону. А в-третьих… из Нью-Йорка… — сказал и захохотал.
Улыбнулся и Гордеев. Не изменился Женька — легкая натура…
Он набрал в пакеты прилично, видать, не стеснял себя в средствах. На журнальном столике это все не разместилось бы, поэтому раздвинули кухонный и устроились там.
Выпили, стали закусывать, вспоминая старых приятелей: кто теперь где? И получалось так, что те, о ком помнили, либо выехали за границу, как говорится, на ПМЖ, либо померли, не пройдя земной жизни и до половины. А где же те, кого не помнили? А черт их теперь знает…
Женька стал рассказывать, что работал в газете, потом связался с одним интересным сибирским мужичком, осуществлял, так сказать, прямые контакты Белоярска с Москвой, точнее, с Государственной думой.
— И что это тебе дает? — спросил лениво Юрий. Хмель начал потихоньку забирать его. Да и башка вроде бы уже не гудела.
— Что? — неохотно повторил Женька и спохватился: — Слушай, старик, надо срочно телик включить!
— А чего там?
— Да все про Белоярск наш… — став вдруг мрачным, сказал Женька. — Там неделю с чем-то назад застрелили в собственном подъезде бывшего губернатора, который баллотировался на очередные выборы. А следом крупные неприятности со вторым претендентом…
— Это который с наркотой, что ли, попался?
Женька с изумлением уставился на Гордеева:
— Юрка, старик, да ты что, Ванга?
— Нет, — разочаровал его Гордеев, — просто я краем уха с полчаса назад репортаж слышал, но откуда он и о чем конкретно, так и не понял. Да и не хочу, если честно. Надоели все эти гонки, ралли, отстрелы и прочее. Я начинаю думать, что чем скорее и чем активнее и больше они друг друга перестреляют или пересажают, тем будет лучше государству. И народу. А значит, и мне. Наверняка и тебе, Женька, тоже.
— Да-а-а… — лишь вздохнул Елисеев и с тоской посмотрел на своего кореша. — А я, в общем, к тебе именно по этому делу…
— Какому? Покойника защищать вроде нет необходимости. А второй…
— Вот именно, второй. Минаев, директор «Сибцветмета». Знаешь, что производит? Слитки и порошки платины, палладия, родия, иридия, рутения, осмия и до едреной матери всякой черни. Зовут Алексеем. Алексей Евдокимович. Не был, не имел, не привлекался и так далее. Честнейший мужик!
— А чего ж про наркоту говорили? — удивился Гордеев.
— Юра, сказать у нас сегодня можно про человека любую гадость. Обосрать его с ног до головы и при этом не бояться ответственности — это у нас нынче в порядке вещей. Ты что, сам не знаешь?
— Ну все-таки есть же границы… Опять же суд там, моральный ущерб, как говорится…
— Вот именно! Как говорится! — вспыхнул Елисеев. — Я журналист, газетчик. А кроме того, юрист по образованию. Так кто лучше меня знает, как это делается?
— Ну раз знаешь, тебе и флаг в руки. Марш-марш вперед, рабочий народ.
— Я ничего сделать не могу. А ты можешь.
— Что именно?
— Защитить человека, черт побери!
— Не шуми, — успокоил Гордеев. И добавил с улыбкой: — Да и знаешь ли ты, сколько это стоит — защитить человека, если кому-то надо, очень, как я чувствую, надо, чтобы он сидел? Вопрос в другом — навсегда или на какое-то время?
— Я знал, к кому идти, — теперь уже обрадованно вздохнул гость и взялся за бутылку. — Я ему так и сказал, что если что… И как в воду глядел!
Чему он в самом деле-то радовался?
— Погоди трепыхаться, — охладил его Юрий. — Я еще ничего не обещал, а тем более не говорил «да».
— Наплевать! Когда узнаешь, не устоишь, старик! А насчет гонораров или там еще чего, ты, пожалуйста, не волнуйся. Любая сумма, которую назовешь.
— Даже запредельная? — усмехнулся Гордеев.
— Ну, во-первых, ты не идиот, а во-вторых, никогда и в жлобах не числился. Так что дело в шляпе. Скажи, куда и когда подъехать и какую сумму внести. Ну, договор, само собой, чтоб тебе руки развязать… Что еще? А, давай тяпнем побыстрее, пока ты не передумал! Мы же, со своей стороны, полностью гарантируем тебе и карт, и бланш, и все, что душа потребует, включая…
— А ты не торопишься, старичок? — с иронией поинтересовался Гордеев.
— Старик, времени совсем нет, уроки надо учить!
И они расхохотались. Хотя ничего смешного в том, что просил Женька, не было, а сам Юрий интуитивно чувствовал, что, кажется, зря впутывается в совершенно ненужную ему историю…
Глава третья
А теперь перейдем к так называемым жертвам. К пострадавшим…
Гордеев знал, что говорил. И как говорил. Он не счел за великий труд и связался с прокуратурой Дагестана. Ничего не поделаешь, приходится для пользы дела просить о помощи друзей — старшего следователя Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Александра Борисовича Турецкого и генерала милиции, начальника МУРа Вячеслава Ивановича Грязнова. Запрос не заставил себя долго ждать. И вот в руках Гордеева имелась выписка из приговоров народного суда Республики Дагестан. Что он и собирался зачитать суду и присяжным.
— Так кого же мы сегодня видим перед собой? — с пафосом вопрошал адвокат. — На скамье подсудимых — наши будущие, как я уже говорил, Королевы и Туполевы, которые, кстати, тоже сидели в тюрьмах, но, правда, по другому поводу. А вот истцы. Кто они? Позвольте мне зачитать выписки из документов Верховного суда Дагестана, полученные только что. Итак, Бецоев Султан Абдурахманович… в девяносто седьмом году был осужден у себя на родине на три года. За грабеж. Значит, вышел на свободу, можно сказать, на днях. Второй, Алиев Казбек Алиевич, дважды привлекался по статье сто пятьдесят восьмой — кража, но почему-то оба раза отделывался наказанием условным.
Весь зал возмущенно загудел. Но каждое возмущение носило свой ясный оттенок. «Папахи» сердились оттого, что адвокат занимается не своим делом. Он пусть защищает студентов, а не лезет обвинять пострадавших! «Ах вот вы какие!» — зло торжествовала вторая половина зала. Валерии Семеновне даже пришлось трижды обрушить на свой стол судейский «молот». Наконец, стихло.
— Ну, почему продали эту дурацкую игрушку студенты, в общем, объяснять не нужно. Тот, кто хочет, чтобы его обманули, обязательно этого добьется, тут большого ума не надо!
Гордеев тут же получил предупреждение от судьи. И немедленно искренне извинился: речь не о конкретных людях, а о принципе — по пословице.
— А куда деньги девали? Да никуда, по сути. То есть мыслей об обогащении у студентов не было. Рассмотрим другую сторону. С какой целью приобретали, причем, по свидетельству очевидцев, весьма настойчиво, сопровождая свои требования даже угрозами шантажа, эти двое граждан? Только ли для собственного обогащения? А может быть, задачи перед ними стояли более широкие — и прежде всего желание подорвать российскую экономику? Ведь они же не знали, что машина не производит денег, а лишь выдает по требованию то, что в нее было заложено изначально. И, кстати, эти деньги были честно заработаны так называемыми изобретателями!
И далее Юрий Петрович, несмотря на возмущенные выкрики «папах», предположил, что, с его точки зрения, было бы очень правильно провести расследование самого факта приобретения двумя вышеуказанными гражданами машинки, печатающей деньги, и выяснить, с какой целью они это сделали. Это — во-первых, и, во-вторых, также выяснить в том же порядке, о каком счетчике и о каких процентах у них шла речь. Не повод ли это для более глубокого уголовного расследования?
«Папахи» были злые, но хитрые и всю свою ненависть к адвокату, явно срывавшему у них верное, хорошо оплаченное дело, они конечно же выражали вслух и довольно бурно, но… на родном языке. Эти бесконечные «цха» и «пчха» так и взвивались под низкие своды зала, но как обвинять человека в неуважении к суду, если ты не знаешь языка, на котором тебя в открытую матерят?
Кажется, судья посчитала, что сказанного вполне достаточно. Стук ее карающего молотка утихомирил аудиторию: обратил крики в обычное злобное шипение, причем двустороннее.
Юрий Петрович уже успел высказать свою точку зрения на квалификацию деяния и полагал, что, конечно, нормальные народные заседатели — а в том, что они нормальные люди, он и не сомневался — не дадут восторжествовать откровенной несправедливости.
И оказался прав. Суду даже длительного времени не потребовалось для того, чтобы вынести свой вердикт. Меру пресечения выбрать условную, но пострадавшим ущерб возместить. Большего Гордееву в принципе и не требовалось.
Со спокойной душой он покинул душное помещение, оделся и вышел на улицу. Свежий морозный воздух с такой силой ударил по мозгам, что прямо-таки закружилась голова.
Гордеев малость отдышался и направился к своему «форду», чтобы ехать в Москву, домой.
И тут его перехватил вышедший из здания Чушков. Следователь не поленился, догнал и по-приятельски прихлопнул по плечу:
— А ты молоток, Гордеев! Это ж надо, куда копнул!
Юрий Петрович посмотрел, подмигнул и спросил:
— Подвезти? Я на машине, — и кивнул на свой «форд».
— Нет, спасибо, моя — там! — Он кивнул куда-то вбок.
— Тогда пока, Василь Васильич, — протянул ему руку Гордеев.
— Пока-пока, — быстро произнес тот и боком отчалил.
Гордеев хмыкнул и покачал головой: ох, темны дела Твои во облацех…
А у машины его, оказывается, уже поджидало явное «лицо кавказской национальности». «Сейчас потребуют разборки», — подумал Юрий Петрович, но парень в ушанке с опущенными ушами предупредительно поспешил:
— Пройдите, пожалуйста, вон к тому джипу. — Он указал на большую черную машину в стороне. — Ничего не бойтесь, — добавил не без ухмылки.
— А чего я должен бояться? — с вызовом спросил Гордеев. — И вообще, у меня такой порядок: если я нужен, извольте завтра в консультацию. Знаете где.
— Не надо, адвокат, не надо. Просто подойди, поговори, тебе что, жалко?
«Странная постановка вопроса», — усмехнулся Гордеев.
— Ну ладно, пойдем.
Было уже поздно, и в темноте салона Гордеев, когда перед ним открыли дверцу, увидел полного и лысого мужика. В зале суда он его не встречал, во всяком случае.
— Садыс, пожалста, — с сильным акцентом сказал лысый. — Нэ стэсняйса.
Гордеев поднялся в салон, сел рядом, на заднем сиденье.
— Скажи, Юрий Петрович, а еслы я тебе адвокатам брал, что бы гаварыл?
Гордеев пожал плечами:
— Постарался бы найти и в этом случае оправдательные причины.
— Нашел бы?
Гордеев опять пожал плечами:
— Это большая работа.
Лысый подумал, почесал затылок, спросил:
— Выпить хочешь?
— Спасибо, я за рулем.
— Ладно, — вздохнул лысый, — извыни. Ны обижайса.
— Хорошо, — кивнул Гордеев, — пока.
Он выбрался из джипа, сел в свой «форд» и порулил к центральной улице, ведущей в Москву.
Ну что ж, в принципе он мог быть доволен. Гонорар, правда, не бог весть какой, но все ж… Подумал, что те сорок тысяч баксов папашам и мамашам Кулибиных еще придется собирать, если сыночки не врали, говоря, что все давно уже растратили. Ну да это мелочи жизни. Но каков все-таки этот Чушков! Хотя от настоящей чушки, то бишь свиньи, он унаследовал жадность, это бесспорно. Во всем же остальном он обыкновенная сука прокурорская. И хрен чего докажешь…
Возле дома, на Башиловке, Гордеев нашел расчищенное среди сугробов местечко и припарковался. Осмотрелся, все ли взял с собой, вышел, запер машину, поставил на сигнализацию и пошел в подъезд. Но, уже нажав кнопку лифта, вспомнил, что оставил в бардачке сигареты. Не потому что захотелось вдруг курить — он старался это делать как можно реже, особенно теперь, зимой, и так воздуху для дыхалки маловато, — но подумал, что после рюмочки, которую он сейчас обязательно примет за удачный исход еще одного дела, обязательно захочется сделать затяжку-другую. И решил вернуться к машине.
Оказалось, вовремя. Около бокового стекла со стороны водителя уже настойчиво трудился некий тип. А другой охранял его со стороны проезжей части.
Ничего не было с собой у Гордеева, кроме папки и кулаков, правда в кожаных перчатках. Он, индифферентно этак, проходя мимо мужичка на проезжей части, спросил:
— Помочь?
Того словно ветром отшатнуло. Но опомнился и, выпрямившись, грозно протянул, как, бывало, в прежние времена блатные:
— Че-о-о?
— Машину, говорю, открыть, или сами будете дальше ломать?
И вдруг этот «малой», как окрестил его про себя Гордеев, кинулся на него. Эва! А мы, оказывается, боксировать любим? Гордеев, даже не бросив папки, принял «боксера», да с такой силой и неожиданной злостью, что тот подскочил, ухнул и громыхнулся навзничь всем телом. Но из-за машины появился второй. И в руках у него была монтировка. Это хуже. В честном бою Юрий Петрович без труда бы отправил и этого в нокаут, но — с железом?
Выручила все та же смекалка. Вот тут он отбросил в сторону папку, которая теперь только мешала, и сунул руку в карман.
Между тем второй мерзавец обогнул машину спереди и, опираясь на капот, стал этак нагло поигрывать монтировкой, страху нагонять. Гордеев сделал шаг к нему, внимательно наблюдая за его угрожающими движениями, и резко нажал на брелок сигнализации. И произошло нечто невероятное по своей комичности.
Машина рявкнула. От неожиданности мужик аж взвился, забыв, чем хотел заняться, выронил свою железку. А вот приземлился он уже прямо на вовремя подставленный кулак Гордеева.
Нет, не зря Юрий Петрович по настоятельному совету все того же доброго своего товарища Александра Борисовича Турецкого старательно держал форму. Ну не чемпион Москвы, конечно, даже не участник первенства, но что-то все же сохранилось от не такой уж и давней молодости!
Короче, и второй налетчик растянулся на снегу неподалеку от первого.
Беспечность победителя — вот что всегда нас губит в первую очередь! Так говорил Турецкий. Прекрасно знал это и Гордеев и, как всегда, в очередной раз попался именно на пресловутой арбузной корке, той, знаменитой, из анекдота. Когда он нагнулся за папкой, размышляя при этом, что нужно что-то делать с мерзавцами — так ведь не бросишь, замерзнут, сволочи, — он вдруг почувствовал, что на него словно обрушился дом. После чего он рухнул головой в сугроб. А потом долго ворочался, приходя в себя.
И когда выбрался из снега, стер с лица странную грязь и не забыл сказать спасибо Господу, что был в меховой шапке с завязанными на макушке ушами, а не в привычной шерстяной шапочке, увидел уже далеко, почти в конце улочки, две стремительно удаляющиеся фигуры. Вот те и на!
Потом он поднялся, взял папку, сняв ушанку, тронул затылок ладонью и увидел, что на ладони кровь. Ни хрена себе! Юрий Петрович зачерпнул немного свежего, чистого снега и прижал к затылку. Подержал, пока растает, еще положил и наконец решил, что экспериментов со здоровьем на сегодня вполне достаточно.
А еще подумал, что выпить рюмку ему теперь сам Бог велел. И с помощью двух зеркал поглядеть, что там, на макушке. Она уже, кстати, не болела. Она гудела от довольно крепкого удара.
Он снова включил сигнализацию автомобиля и отправился домой.
Исследование показало, что ничего страшного нет, а есть ссадина, которая кровоточила помаленьку, но сразу дико защипала, когда Юрий плеснул на край полотенца водки и прижал к ранке. Вот тут он взвыл!
Стоял в ванной, глядел на свое перекошенное лицо и, не стесняясь, матерился от самого чистого сердца. И даже не обращал внимания на какой-то неприятный назойливый телефонный звонок. Звонит и звонит! Не отвечают, — значит, нет никого! Или не хотят никого слышать! А он, гад, все звонит…
— Не подойду! — рявкнул в сердцах Гордеев. И телефон смолк.
Но едва Юрий принес на журнальный столик бутылку с рюмкой и уже готовую закуску из холодильника и потом рухнул в любимое кресло, не забыв включить телевизор, этот проклятый телефонный аппарат вдруг очнулся. Ну точно как тот мерзавец со своей проклятой монтировкой!..
На второй минуте беспрерывного звона, когда Гордеев еще не окончательно решил — разбить аппарат или наплевать на него и кинуть сверху подушку, рука сама потянулась к трубке. Он еще не успел ничего сказать, как оттуда принеслось, здрасте:
— А-а, ты все-таки дома? — И, не представляясь, ни здравствуй тебе, ни спасибо, сразу: — Чего не берешь-то? Я прямо измаялся!
— Простите, — вежливо сказал Гордеев, и это ему стоило немалого, — куда вы звоните?
— Юрка! Да ты че, не узнал совсем? Ну забурел, бродяга! Да Женька это! Елисеев! Или уже забыл кореша?
Женька Елисеев? Впрочем, особенно напрягаться не надо было, ну конечно, вечный баламут и бабник! Ну да, сокурсник. Он вроде где-то юрисконсультом устроился… Или в газету ушел работать? Нет, скорее, в газету.
— Ну, вспомнил наконец? — чему-то радовался Женька. А может, и не радовался, кажется, у него всегда был горячий темперамент.
— Вспомнил, но ты извини, столько лет прошло…
— Это ничего, — заторопился Елисеев. — А то знаешь, как теперь говорят? Ну, до встречи на следующих похоронах! А? Неплохо?
Да, ничего… Ничего хорошего. Он всегда был безалаберный — этот Женька. Даже и отчества его никто не помнил — Женька и Женька, а теперь, поди, еще и великовозрастный.
— Ну так какие проблемы? — не очень приветливо спросил Юрий. — А то я только приехал, день сумасшедший, заседание в Люберцах, у черта на куличках, а тут еще приболел…
— Это, конечно, не есть хорошо, старик, — бодро провозгласил Женька, — но дело — прежде всего. Хочу срочно напроситься к тебе в гости. Вообще-то было бы лучше в каком-нибудь кабачке, но по твоему голосу чувствую, что ты не врешь старому корешу, а и в самом деле неважно себя чувствуешь. Тогда другое предложение. Ты как, холостякуешь?
— А какое отношение?…
— Прямое, старик! У холостяков всегда в холодильнике одно пиво.
— Логично. Но у меня и пива нет. Разве что рюмка…
— Одна рюмка — это, старик, для компрессов!
«Надо же! — удивился Гордеев. — Экстрасенс?»
— Словом, картина понятна. Тогда я сейчас заскочу в магазин, и минут через пятнадцать жди. Я почти рядом.
Короткие гудки отбоя.
Гордеев уже и рюмку налил — хорошую, граммов на сто, и ветчинки кусок на вилку подцепил. Но задумался: стоит ли спешить? Женьке определенно что-то срочно надо. Так, может, подождать? Но нет, сражение, которое только что произошло, требовало соответствующей реакции организма. Нельзя обижать собственное естество. И он принял рюмку, закусил и — расслабился в ожидании…
А по телевизору шли очередные «Вести». И собственный корреспондент откуда-то — названия города или области Гордеев пропустил мимо ушей — с блудливо-печальным лицом какой-то известной «куклы», имя которой никак не хотело прийти на память, живописал драматические картины губернаторской гонки. Судя по картинке за спиной корреспондента, дело происходило где-то определенно в Сибири.
Гордеев слушал вполуха осточертевшую «политику». Убили одного претендента на губернаторское кресло. Теперь второй претендент попался. Инкриминируют хранение наркотиков. А дальше началась сплошная пропагандистская риторика, и Юрий сердито переключил канал. Не фонтан, конечно, но хоть смотреть можно.
«Зеленые береты» где-то в тропических джунглях лихо косят малорослых и узкоглазых своих врагов. Те, естественно, высоко подпрыгивают, когда в них попадают пули, и после красивых кульбитов замирают на земле в причудливых позах. Рвутся гранаты, вулканами пылают бунгало, много грохота и крови — а не страшно! Виртуальная война. И жизнь все больше становится такой же виртуальной, черт побери…
И тут запиликал дверной звонок.
Женька, как и был уверен почему-то Юрий Петрович, практически не изменился. Он вошел шумно, весело, но немного настороженно. Это сразу отметил Гордеев. В руках — по-европейски, точнее, по-киношному — держал два высоких бумажных пакета.
Оглянулся, сморщил нос и, не раздеваясь, прошествовал прямо на кухню. Там поставил пакеты на стол и вернулся в прихожую. Разделся, сам нашел себе тапочки и наконец сказал:
— Ну здорово, старик! Все уроки учишь?
Это у него в университете была такая привычка — отвечать на вопрос: «Как дела?» — отрывисто и торопливо: «Некогда, старик! Уроки учу!..» Да, ничего не изменилось.
— Где будем? — деловито спросил Женька. И без перехода: — Эй, старикан! А что это у тебя на макушке?
— Да какие-то засранцы в машину полезли, пришлось вмешаться, вот и получил по балде. Ничего, уже и не щиплет.
— А-а, ну ладно, — успокоился Женька. — Но ты тогда в самом деле иди приляг, вдруг какое-нибудь сотрясение? Хотя… — Он посмотрел с сомнением.
— Ты чего? — не понял Юрий.
— Да подумал… по старой памяти, старик, откуда у нас мозги?
— Это ты про себя, что ли? — сделал вид, будто обиделся, Юрий.
— А-а! — обрадовался Евгений. — Купился-таки! А с другой стороны, старичок, те, у кого есть мозги, они не здесь, они уже там! Слышал, как умный еврей разговаривает с глупым евреем?
— Ну?
— Не «ну», а, во-первых, снисходительно. Во-вторых, по телефону. А в-третьих… из Нью-Йорка… — сказал и захохотал.
Улыбнулся и Гордеев. Не изменился Женька — легкая натура…
Он набрал в пакеты прилично, видать, не стеснял себя в средствах. На журнальном столике это все не разместилось бы, поэтому раздвинули кухонный и устроились там.
Выпили, стали закусывать, вспоминая старых приятелей: кто теперь где? И получалось так, что те, о ком помнили, либо выехали за границу, как говорится, на ПМЖ, либо померли, не пройдя земной жизни и до половины. А где же те, кого не помнили? А черт их теперь знает…
Женька стал рассказывать, что работал в газете, потом связался с одним интересным сибирским мужичком, осуществлял, так сказать, прямые контакты Белоярска с Москвой, точнее, с Государственной думой.
— И что это тебе дает? — спросил лениво Юрий. Хмель начал потихоньку забирать его. Да и башка вроде бы уже не гудела.
— Что? — неохотно повторил Женька и спохватился: — Слушай, старик, надо срочно телик включить!
— А чего там?
— Да все про Белоярск наш… — став вдруг мрачным, сказал Женька. — Там неделю с чем-то назад застрелили в собственном подъезде бывшего губернатора, который баллотировался на очередные выборы. А следом крупные неприятности со вторым претендентом…
— Это который с наркотой, что ли, попался?
Женька с изумлением уставился на Гордеева:
— Юрка, старик, да ты что, Ванга?
— Нет, — разочаровал его Гордеев, — просто я краем уха с полчаса назад репортаж слышал, но откуда он и о чем конкретно, так и не понял. Да и не хочу, если честно. Надоели все эти гонки, ралли, отстрелы и прочее. Я начинаю думать, что чем скорее и чем активнее и больше они друг друга перестреляют или пересажают, тем будет лучше государству. И народу. А значит, и мне. Наверняка и тебе, Женька, тоже.
— Да-а-а… — лишь вздохнул Елисеев и с тоской посмотрел на своего кореша. — А я, в общем, к тебе именно по этому делу…
— Какому? Покойника защищать вроде нет необходимости. А второй…
— Вот именно, второй. Минаев, директор «Сибцветмета». Знаешь, что производит? Слитки и порошки платины, палладия, родия, иридия, рутения, осмия и до едреной матери всякой черни. Зовут Алексеем. Алексей Евдокимович. Не был, не имел, не привлекался и так далее. Честнейший мужик!
— А чего ж про наркоту говорили? — удивился Гордеев.
— Юра, сказать у нас сегодня можно про человека любую гадость. Обосрать его с ног до головы и при этом не бояться ответственности — это у нас нынче в порядке вещей. Ты что, сам не знаешь?
— Ну все-таки есть же границы… Опять же суд там, моральный ущерб, как говорится…
— Вот именно! Как говорится! — вспыхнул Елисеев. — Я журналист, газетчик. А кроме того, юрист по образованию. Так кто лучше меня знает, как это делается?
— Ну раз знаешь, тебе и флаг в руки. Марш-марш вперед, рабочий народ.
— Я ничего сделать не могу. А ты можешь.
— Что именно?
— Защитить человека, черт побери!
— Не шуми, — успокоил Гордеев. И добавил с улыбкой: — Да и знаешь ли ты, сколько это стоит — защитить человека, если кому-то надо, очень, как я чувствую, надо, чтобы он сидел? Вопрос в другом — навсегда или на какое-то время?
— Я знал, к кому идти, — теперь уже обрадованно вздохнул гость и взялся за бутылку. — Я ему так и сказал, что если что… И как в воду глядел!
Чему он в самом деле-то радовался?
— Погоди трепыхаться, — охладил его Юрий. — Я еще ничего не обещал, а тем более не говорил «да».
— Наплевать! Когда узнаешь, не устоишь, старик! А насчет гонораров или там еще чего, ты, пожалуйста, не волнуйся. Любая сумма, которую назовешь.
— Даже запредельная? — усмехнулся Гордеев.
— Ну, во-первых, ты не идиот, а во-вторых, никогда и в жлобах не числился. Так что дело в шляпе. Скажи, куда и когда подъехать и какую сумму внести. Ну, договор, само собой, чтоб тебе руки развязать… Что еще? А, давай тяпнем побыстрее, пока ты не передумал! Мы же, со своей стороны, полностью гарантируем тебе и карт, и бланш, и все, что душа потребует, включая…
— А ты не торопишься, старичок? — с иронией поинтересовался Гордеев.
— Старик, времени совсем нет, уроки надо учить!
И они расхохотались. Хотя ничего смешного в том, что просил Женька, не было, а сам Юрий интуитивно чувствовал, что, кажется, зря впутывается в совершенно ненужную ему историю…
Глава третья
ЖУРНАЛИСТ
В бедах, обрушившихся на голову своего шефа и в немалой степени товарища, Евгений Елисеев виноватым считал себя. Но — в глубине, как говорится, души. Потому что каяться перед Гордеевым он не собирался, да этого, в общем, от него адвокат и не требовал.
А произошли все неприятности, закончившиеся для генерального директора одного из крупнейших в Сибири комбинатов Алексея Евдокимовича Минаева, ученого-экономиста, человека решительного и не любящего идти на компромиссы, водворением в следственный изолятор номер два, именуемый в просторечии Бутырками, видимо, по той простой причине, что кому-то сильно не захотелось, чтобы эта перспективная личность участвовала в губернаторской гонке.
— Ну что, скажи мне, — размахивая руками, объяснял Елисеев Гордееву, — могли бы с ним сделать в том же Белоярске? А ничего! Ты выйди на улицу и останови любого. Спроси, как он относится к Минаеву? Знаешь, что ответят? А то, что при нем комбинат на ноги снова встал. Как когда-то, при советской еще власти! Когда у всех и работа была, и заработки вполне приличные — даже для Сибири, когда работали ясли и детсады, когда лечили и посылали рабочих в профилактории и в сочинские с ялтинскими санатории бесплатно! Ну, почти бесплатно. Тот же тридцатник — не деньги… А потом все это пропало, все — коту под хвост! А Минаев начал постепенно, не сразу конечно, поднимать завод заново. Мало того что городскую администрацию практически содержит, он еще и на рынок стал выходить! Получил возможность дополнительный доход, помимо того, что государству отстегивает, на своих же рабочих тратить — на улучшение условий труда, на зарплаты и так далее. Я знаю, я писал об этом…
— Ну, если он такой распрекрасный и прогрессивный, на фига ему, извини, наркотой баловаться? Ты ведь про это говорил?
— Юра! Какая, к черту, наркота? Да есть ли у него вообще время на кайф? Ты ведь не представляешь, что такое производство, подобное тому, которым командует Алексей!
— И век бы не знать, — буркнул Гордеев. — Но это все фигня, а ты-то откуда узнал, что ему инкриминируют найденную при нем наркоту?
— Да я ж своими глазами видел!
— Интересно, как это?
— Запросто! Как все у нас делается при очень большом желании, — прямо-таки окрысился Елисеев.
И то, что рассказал Евгений, поминутно перебивая сам себя — как видно, от естественного волнения, — показалось Юрию Петровичу чрезвычайно странным. И даже отчасти фантастическим. Впрочем, Женька личность была известная в свое время в смысле темперамента, похоже, он и на сегодняшний день не сильно изменился. А тогда, как говорят, все рассказанное им надо поделить на четыре, а из оставленной четверти убрать эмоции и только после этого поглядеть в остаток…
Минаев прилетел в Москву во вторник, то есть позавчера. Рано утром. Потому что у него должна была состояться приватная встреча с депутатом Госдумы Владимиром Яковлевичем Журавлевым. А договаривались они о встрече, разумеется, через Евгения Елисеева, который постоянно живет в Москве и является в некоторой степени доверенным лицом генерального директора «Сибцветмета» в столице. Иными словами, бегает по указанию Минаева по разным службам, инстанциям, встречается с нужными людьми, организует так называемое паблисити для своего шефа, который за эти услуги положил Евгению достаточно пристойную зарплату. Да ведь организация и проталкивание материалов в газетах и на телевидении чего-то ж должны стоить!
Евгений загодя приехал в Домодедово, встретил шефа — тот не собирался долго задерживаться в столице, поэтому и апартаментов каких-то шикарных в пятизвездочных отелях себе не требовал, а готов был по-простому провести пару ночей у Евгения в квартире. Дуру свою, Евгений имел в виду Люську, с которой с переменным успехом жил уже третий год, но в ЗАГС идти вовсе не собирался из-за ее же склочного характера, он отправил к ее мамаше. Такое бывало и раньше, если шеф появлялся на день — на два. Она знала и не обижалась. Еще бы, деньги за проживание Алексей всегда оставлял на кухонном столе, и Люська считала их своим чистым доходом. Она же и простыни стирала, и завтраки готовила, и стелила на большом диване. Словом, никому это не мешало и никаких проблем не создавало.
А произошли все неприятности, закончившиеся для генерального директора одного из крупнейших в Сибири комбинатов Алексея Евдокимовича Минаева, ученого-экономиста, человека решительного и не любящего идти на компромиссы, водворением в следственный изолятор номер два, именуемый в просторечии Бутырками, видимо, по той простой причине, что кому-то сильно не захотелось, чтобы эта перспективная личность участвовала в губернаторской гонке.
— Ну что, скажи мне, — размахивая руками, объяснял Елисеев Гордееву, — могли бы с ним сделать в том же Белоярске? А ничего! Ты выйди на улицу и останови любого. Спроси, как он относится к Минаеву? Знаешь, что ответят? А то, что при нем комбинат на ноги снова встал. Как когда-то, при советской еще власти! Когда у всех и работа была, и заработки вполне приличные — даже для Сибири, когда работали ясли и детсады, когда лечили и посылали рабочих в профилактории и в сочинские с ялтинскими санатории бесплатно! Ну, почти бесплатно. Тот же тридцатник — не деньги… А потом все это пропало, все — коту под хвост! А Минаев начал постепенно, не сразу конечно, поднимать завод заново. Мало того что городскую администрацию практически содержит, он еще и на рынок стал выходить! Получил возможность дополнительный доход, помимо того, что государству отстегивает, на своих же рабочих тратить — на улучшение условий труда, на зарплаты и так далее. Я знаю, я писал об этом…
— Ну, если он такой распрекрасный и прогрессивный, на фига ему, извини, наркотой баловаться? Ты ведь про это говорил?
— Юра! Какая, к черту, наркота? Да есть ли у него вообще время на кайф? Ты ведь не представляешь, что такое производство, подобное тому, которым командует Алексей!
— И век бы не знать, — буркнул Гордеев. — Но это все фигня, а ты-то откуда узнал, что ему инкриминируют найденную при нем наркоту?
— Да я ж своими глазами видел!
— Интересно, как это?
— Запросто! Как все у нас делается при очень большом желании, — прямо-таки окрысился Елисеев.
И то, что рассказал Евгений, поминутно перебивая сам себя — как видно, от естественного волнения, — показалось Юрию Петровичу чрезвычайно странным. И даже отчасти фантастическим. Впрочем, Женька личность была известная в свое время в смысле темперамента, похоже, он и на сегодняшний день не сильно изменился. А тогда, как говорят, все рассказанное им надо поделить на четыре, а из оставленной четверти убрать эмоции и только после этого поглядеть в остаток…
Минаев прилетел в Москву во вторник, то есть позавчера. Рано утром. Потому что у него должна была состояться приватная встреча с депутатом Госдумы Владимиром Яковлевичем Журавлевым. А договаривались они о встрече, разумеется, через Евгения Елисеева, который постоянно живет в Москве и является в некоторой степени доверенным лицом генерального директора «Сибцветмета» в столице. Иными словами, бегает по указанию Минаева по разным службам, инстанциям, встречается с нужными людьми, организует так называемое паблисити для своего шефа, который за эти услуги положил Евгению достаточно пристойную зарплату. Да ведь организация и проталкивание материалов в газетах и на телевидении чего-то ж должны стоить!
Евгений загодя приехал в Домодедово, встретил шефа — тот не собирался долго задерживаться в столице, поэтому и апартаментов каких-то шикарных в пятизвездочных отелях себе не требовал, а готов был по-простому провести пару ночей у Евгения в квартире. Дуру свою, Евгений имел в виду Люську, с которой с переменным успехом жил уже третий год, но в ЗАГС идти вовсе не собирался из-за ее же склочного характера, он отправил к ее мамаше. Такое бывало и раньше, если шеф появлялся на день — на два. Она знала и не обижалась. Еще бы, деньги за проживание Алексей всегда оставлял на кухонном столе, и Люська считала их своим чистым доходом. Она же и простыни стирала, и завтраки готовила, и стелила на большом диване. Словом, никому это не мешало и никаких проблем не создавало.