Страница:
Ни рассказчик этой истории, ни посланный каноник ничего не видели; сведения об этом факте были переданы им жителями деревни, невеждами, глубоко суеверными и подверженными предрассудкам.
Если же все сказанное о вампирах — нелепые выдумки, то чем больше противоречий в этих рассказах, тем больше доказательств в подтверждение нашего суждения об этом предмете.
Глава 17
Заметим также, что вампиры венгерские, моравские, польские, силезские и другие, о которых наговорено столько чудес, — только обман и плод расстроенного воображения и предрассудков. К произведениям фантазии относятся также все рассказы о возвращении вампиров в мир, явлении их, о беспорядках, производимых ими в деревнях, о замученных ими лицах, у которых они сосали кровь, и т. д. Нельзя указать ни на одного свидетеля умного, серьезного и непредубежденного, который бы мог сказать, что он действительно видел вампира, ощупывал и исследовал его.
Мы не отвергаем того факта, что многие умирали из страха, обманутые своим воображением, будто видят умерших родственников, которые приглашали их к себе в фоб. Некоторые утверждали, что вампиры стучались к ним в дверь, мучили их или приносили в дом смертоносные болезни. Но когда их расспрашивали, то отвечали, что видели и слышали только то, что может создать расстроенное, больное воображение. Между тем нам нужны свидетели не предубежденные, не запуганные, а беспристрастные. Далее, если бы нам даже представили доказательство действий вампиров, то и тогда мы останемся при прежнем убеждении, что этих действий вовсе не было.
Теперь пред нами лежит письмо от 3 февраля 1745 года из Варшавы, писанное П. Сливицким, визитатором (контролером) провинции Перки. В этом письме он сообщает, что намерен писать богословское и физическое исследование о вампирах, предварительно исследовав строго предмет, и что собрал для этой цели много документов. Но должность визитатора и начальника конгрегации (религиозного объединения. — Ред.) в Варшаве не позволяет ему привести в исполнение свое намерение. Спустя некоторое время напрасно он искал эти документы; они остались, вероятно, у кого-либо из его друзей, которые брали их для чтения. Среди этих документов были два определения Сорбонны, которыми запрещалось отсекать головы вампирам и издеваться над их трупами. Эти определения можно видеть, по словам Сливицкого, в указах Сорбонны за 1700 — 1710 годы.
По замечанию Сливицкого, в Польше все так были убеждены в существовании вампиров, что те, кто отвергал это, считались чуть не еретиками. В опровержение существования вампиров он приводит много неоспоримых доказательств. «Я, — пишет Сливицкий, — решился во что бы то ни стало дойти до самых источников, из которых выходили эти рассказы; я обращался к тем лицам, на которых ссылались как на очевидцев, и никто не решался утверждать, будто видел вампиров, и все начинают убеждаться в том, что рассказы о так называемых вампирах не более как бредни и фантазии, основанные на страхе и неосновательных речах». Так писал нам (Кальмету. — Ред.) этот серьезный и умный священник.
Мы имеем еще одно письмо — от барона Тюссена из Вены от 3 августа 1746 года. Барон пишет, что его императорское величество, будучи еще королем тосканским, производил много процессов о фактах, совершившихся в Моравии. Я не раз читал их, свидетельствует Тюссен, и на деле не видел в них ни тени истины, ни вероятности утверждаемого. Между тем в этой земле смотрят на подобные акты, как на несомненную истину.
Мы уже представили выше возражения против того, будто вампиры выходят из гробов и возвращаются назад, не разрывая земли. Красная и жидкая кровь и гибкость членов вампиров не удивительнее ращения ногтей и волос и нетления тела; мы почти ежедневно видим трупы, не обнаруживающие никаких признаков тления и сохраняющие цвет кожи. Это весьма естественное явление у скоропостижно умерших или у людей, умерших от известных болезней, не лишающих крови жидкости и членов гибкости. Ращение волос и ногтей в не истлевшем еще трупе весьма естественно: в трупе продолжается еще медленная, незаметная для наблюдения циркуляция соков, поддерживающая это ращение, подобно тому как циркуляция соков поддерживает растительность в растениях.
Убеждение греков о возвращении бруколаков так же нелепо, как и убеждение моравов о существовании вампиров. Только невежество, суеверие и страх вызвали в греках эту веру, ничтожную и слепую, до сих пор поддерживаемую ее поклонниками. Рассказы о бруколаках, по словам очевидца и умного философа Турнефора, поддерживаются обольщением и обманом защитников их. Все рассказы об умерших, хрюкавших в гробах, настолько нелепы, что не заслуживают серьезного внимания и опровержения. Все и каждый согласятся, что очень часто погребают не действительно умерших; это доказывает древняя и новая история многими примерами. Тезисы Винслу и примечания к ним Бругера ясно доказывают, что других признаков истинной смерти, кроме начинающегося гниения и дурного запаха трупа, очень немного. Бесконечно многие опыты показывают, что часто мнимо умершие оживали уже после погребения их. Сколько таких болезней, в которых больной лежит без языка, движения и дыхания! А разве мало утонувших, признанных умершими, которые потом оживали, когда открывали им кровь?
Все это известно и объясняет, почему некоторые вампиры, вырытые из могилы, говорили, кричали, рыдали и т. п.: потому что были еще живы. С ними поступали в высшей степени несправедливо, их умерщвляли и сжигали, отсекали им головы и пробивали сердце. И все это плод невежества и заблуждения: суеверы, принимая этих несчастных за олицетворение их фантазии — за вампиров, боялись, что они станут беспокоить их и вредить им. Не бесчеловечно ли поступать так с этими вампирами, утверждаясь только на таком состоянии, которое возможно с каждым?
Нет ничего неосновательнее, как рассказы о явлениях и злодействах вампиров.
В заключение не можем не высказать сожаления, что умные и гуманные определения Сорбонны, запрещавшие кровавые и жестокие экзекуции над вампирами, несмотря на ее мировую власть и могущество ее авторитета, были не поняты современниками и не имели, таким образом, благодетельного влияния.
Часть вторая
Шарлотт Отен, исследовательница феномена оборотничества
Если же все сказанное о вампирах — нелепые выдумки, то чем больше противоречий в этих рассказах, тем больше доказательств в подтверждение нашего суждения об этом предмете.
Глава 17
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРАКТАТА
Мы показали, что утонувшие, впавшие в обморок, исступление или мнимо умершие могут быть спасены от смерти или возвращены к жизни с помощью медицинских средств или выжидающим терпением, пока природа опять возвратится в прежнее состояние, — сердце станет биться, кровь начнет свою циркуляцию в артериях и венах, и жизнь возвратится в нервы.Заметим также, что вампиры венгерские, моравские, польские, силезские и другие, о которых наговорено столько чудес, — только обман и плод расстроенного воображения и предрассудков. К произведениям фантазии относятся также все рассказы о возвращении вампиров в мир, явлении их, о беспорядках, производимых ими в деревнях, о замученных ими лицах, у которых они сосали кровь, и т. д. Нельзя указать ни на одного свидетеля умного, серьезного и непредубежденного, который бы мог сказать, что он действительно видел вампира, ощупывал и исследовал его.
Мы не отвергаем того факта, что многие умирали из страха, обманутые своим воображением, будто видят умерших родственников, которые приглашали их к себе в фоб. Некоторые утверждали, что вампиры стучались к ним в дверь, мучили их или приносили в дом смертоносные болезни. Но когда их расспрашивали, то отвечали, что видели и слышали только то, что может создать расстроенное, больное воображение. Между тем нам нужны свидетели не предубежденные, не запуганные, а беспристрастные. Далее, если бы нам даже представили доказательство действий вампиров, то и тогда мы останемся при прежнем убеждении, что этих действий вовсе не было.
Теперь пред нами лежит письмо от 3 февраля 1745 года из Варшавы, писанное П. Сливицким, визитатором (контролером) провинции Перки. В этом письме он сообщает, что намерен писать богословское и физическое исследование о вампирах, предварительно исследовав строго предмет, и что собрал для этой цели много документов. Но должность визитатора и начальника конгрегации (религиозного объединения. — Ред.) в Варшаве не позволяет ему привести в исполнение свое намерение. Спустя некоторое время напрасно он искал эти документы; они остались, вероятно, у кого-либо из его друзей, которые брали их для чтения. Среди этих документов были два определения Сорбонны, которыми запрещалось отсекать головы вампирам и издеваться над их трупами. Эти определения можно видеть, по словам Сливицкого, в указах Сорбонны за 1700 — 1710 годы.
По замечанию Сливицкого, в Польше все так были убеждены в существовании вампиров, что те, кто отвергал это, считались чуть не еретиками. В опровержение существования вампиров он приводит много неоспоримых доказательств. «Я, — пишет Сливицкий, — решился во что бы то ни стало дойти до самых источников, из которых выходили эти рассказы; я обращался к тем лицам, на которых ссылались как на очевидцев, и никто не решался утверждать, будто видел вампиров, и все начинают убеждаться в том, что рассказы о так называемых вампирах не более как бредни и фантазии, основанные на страхе и неосновательных речах». Так писал нам (Кальмету. — Ред.) этот серьезный и умный священник.
Мы имеем еще одно письмо — от барона Тюссена из Вены от 3 августа 1746 года. Барон пишет, что его императорское величество, будучи еще королем тосканским, производил много процессов о фактах, совершившихся в Моравии. Я не раз читал их, свидетельствует Тюссен, и на деле не видел в них ни тени истины, ни вероятности утверждаемого. Между тем в этой земле смотрят на подобные акты, как на несомненную истину.
Мы уже представили выше возражения против того, будто вампиры выходят из гробов и возвращаются назад, не разрывая земли. Красная и жидкая кровь и гибкость членов вампиров не удивительнее ращения ногтей и волос и нетления тела; мы почти ежедневно видим трупы, не обнаруживающие никаких признаков тления и сохраняющие цвет кожи. Это весьма естественное явление у скоропостижно умерших или у людей, умерших от известных болезней, не лишающих крови жидкости и членов гибкости. Ращение волос и ногтей в не истлевшем еще трупе весьма естественно: в трупе продолжается еще медленная, незаметная для наблюдения циркуляция соков, поддерживающая это ращение, подобно тому как циркуляция соков поддерживает растительность в растениях.
Убеждение греков о возвращении бруколаков так же нелепо, как и убеждение моравов о существовании вампиров. Только невежество, суеверие и страх вызвали в греках эту веру, ничтожную и слепую, до сих пор поддерживаемую ее поклонниками. Рассказы о бруколаках, по словам очевидца и умного философа Турнефора, поддерживаются обольщением и обманом защитников их. Все рассказы об умерших, хрюкавших в гробах, настолько нелепы, что не заслуживают серьезного внимания и опровержения. Все и каждый согласятся, что очень часто погребают не действительно умерших; это доказывает древняя и новая история многими примерами. Тезисы Винслу и примечания к ним Бругера ясно доказывают, что других признаков истинной смерти, кроме начинающегося гниения и дурного запаха трупа, очень немного. Бесконечно многие опыты показывают, что часто мнимо умершие оживали уже после погребения их. Сколько таких болезней, в которых больной лежит без языка, движения и дыхания! А разве мало утонувших, признанных умершими, которые потом оживали, когда открывали им кровь?
Все это известно и объясняет, почему некоторые вампиры, вырытые из могилы, говорили, кричали, рыдали и т. п.: потому что были еще живы. С ними поступали в высшей степени несправедливо, их умерщвляли и сжигали, отсекали им головы и пробивали сердце. И все это плод невежества и заблуждения: суеверы, принимая этих несчастных за олицетворение их фантазии — за вампиров, боялись, что они станут беспокоить их и вредить им. Не бесчеловечно ли поступать так с этими вампирами, утверждаясь только на таком состоянии, которое возможно с каждым?
Нет ничего неосновательнее, как рассказы о явлениях и злодействах вампиров.
В заключение не можем не высказать сожаления, что умные и гуманные определения Сорбонны, запрещавшие кровавые и жестокие экзекуции над вампирами, несмотря на ее мировую власть и могущество ее авторитета, были не поняты современниками и не имели, таким образом, благодетельного влияния.
Часть вторая
ОБОРОТНИ В ЛЕГЕНДАХ И В РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ
Оборотень — одна из центральных фигур древнейших суеверий. Вместе с вампирами, ведьмами, русалками, призраками и колдунами он существует в их представлении уже тысячи лет, наводя ужас на взрослых и детей в больших городах и глухих местечках.
Слово «ликантроп», от которого он получил свое название, буквально означает «человек-волк» и происходит от греческого Likantropia. Некоторые словари определяют это слово как «превращение ведьмы в волка». Тема человека-волка была богатой жилой, разрабатываемой и в устных преданиях, и в хрониках почти во всем мире. Во Франции это чудище было известно как «лу-гару», в других частях Европы как «вервольф», или «верман», «волкодлак», или «волколок» — в облюбованной им Трансильвании, «полтеник» — в Болгарии.
Начиная с Ромула и Рема истории о волке, человеке-звере и самом оборотне овладевали людьми такого ума и таланта, как Жан-Жак Руссо, Карл Линней и Джонатан Свифт. Талантливые писатели создали целую серию замечательных произведений об оборотнях. Можно назвать книги таких авторов, как Фредерик Марриет, Fe-дьярд Киплинг и Гай Эндон (создатель образа оборотня
Парижа), а сегодня этой темой увлекаются Джеймс Блиш и Питер Флеминг.
Однако оборотень не так хорошо известен, как его собрат — злодей вампир. С самого начала нужно помнить, что оборотень многозначнее и таинственнее, чем вампир. Все приписываемые ему мифические качества могут быть.довольно легко развенчаны современной наукой, но еще в древние времена действительно существовала некая болезнь, которая поражала целые деревни, превращая людей в неистовых зверей, и эти больные имели все классические симптомы ликантро-пии. Поэтому-то мало удивления вызывают кровавые оргии в Европе в XVI веке, когда эти несчастные, подозреваемые в демонизме, преследовались и травились собаками, погибали сотнями.
Слово «ликантроп», от которого он получил свое название, буквально означает «человек-волк» и происходит от греческого Likantropia. Некоторые словари определяют это слово как «превращение ведьмы в волка». Тема человека-волка была богатой жилой, разрабатываемой и в устных преданиях, и в хрониках почти во всем мире. Во Франции это чудище было известно как «лу-гару», в других частях Европы как «вервольф», или «верман», «волкодлак», или «волколок» — в облюбованной им Трансильвании, «полтеник» — в Болгарии.
Начиная с Ромула и Рема истории о волке, человеке-звере и самом оборотне овладевали людьми такого ума и таланта, как Жан-Жак Руссо, Карл Линней и Джонатан Свифт. Талантливые писатели создали целую серию замечательных произведений об оборотнях. Можно назвать книги таких авторов, как Фредерик Марриет, Fe-дьярд Киплинг и Гай Эндон (создатель образа оборотня
Парижа), а сегодня этой темой увлекаются Джеймс Блиш и Питер Флеминг.
Однако оборотень не так хорошо известен, как его собрат — злодей вампир. С самого начала нужно помнить, что оборотень многозначнее и таинственнее, чем вампир. Все приписываемые ему мифические качества могут быть.довольно легко развенчаны современной наукой, но еще в древние времена действительно существовала некая болезнь, которая поражала целые деревни, превращая людей в неистовых зверей, и эти больные имели все классические симптомы ликантро-пии. Поэтому-то мало удивления вызывают кровавые оргии в Европе в XVI веке, когда эти несчастные, подозреваемые в демонизме, преследовались и травились собаками, погибали сотнями.
Шарлотт Отен, исследовательница феномена оборотничества
Из книги «ЧТО ТАКОЕ ЛИКАНТРОПИЯ?» (Нью-Йорк. 1966)
Впервые слово «ликантроп» мне попалось в пьесе Джона Уэбстера «Герцогиня Амальфи», где герцог, разрывающий могилы и бродящий среди них с перекинутой через плечо ногой мертвеца, страдал «очень скверной болезнью, называемой ликантропия».
Мое вскрывшееся невежество породило интерес к ликантропии, и я обнаружила, что ее упоминает не только этот драматург, но что врачи, философы, историки, судьи и короли в периоды средневековья и Ренессанса знали о ней либо встречались с ее проявлениями. Я стала исследовать старинные источники по этому предмету, и собранный материал, который затем воплотился в эту книгу, помог, кроме всего прочего, пролить свет на многие аспекты жизни тех времен.
Изучение ликантропии не явилось просто еще одним способом удовлетворения любопытства к мистическому, еще одной попыткой прикоснуться к иррациональному. Сегодняшняя одержимость вампирами, оборотнями, оккультными науками — суть нездоровый образ бегства от действительности. Литература же по ликантропии эпохи средних веков и Возрождения отнюдь не эскейпистская (уводящая от реальности) — она реалистическая. Она помогает прояснить нужды, надежды, стремления, поступки отдельного человека и общества. С ней легче понять проблемы, конфликты, тревоги, радости людей тех эпох. В этой литературе, смело касающейся самых темных сторон человеческой души, описываются порождаемые ими неистовые порывы и дикие побуждения, разрушающие саму человеческую природу, а также обсуждаются средства реабилитации.
Первой критической работой на эту тему на английском языке, видимо, была книга Сабайны Бэринг-Гоудц об оборотнях (1865), в которой она сосредоточила свое внимание на разнообразных случаях проявления ликантропии. Книга «Оборотень» Монтегю Саммерса, вышедшая в 1933 году, несомненно являясь широким разносторонним научным трудом, явно страдает из-за легковерия автора.
В наши дни слово «оборотень» почти всегда ассоциируется с чем-то страшным, зловещим, неправдоподобным, иррациональным. Никто из здравомыслящих людей сегодня не поверит, что возможно физическое превращение человека в волка или какое-либо другое животное (ведь даже просто перемена пола требует хирургического вмешательства). Оборотня, который буквально обращается из человека в волка, сегодня можно увидеть в фильмах, где его жуткие нападения на людей, многочисленные убийства, зверства и людоедство являются лишь кинематографическими приемами гипнотизирования и устрашения зрителя, наслаждающегося своим косвенным участием в творящихся на экране кошмарах. Изображение совершающего злодеяния оборотня является несложным психологическим способом ослабления реального насилия в современном обществе. Но такое его представление, безусловно, имеет исключения, например, безвредный «оборотень» в телевизионной программе Барни Миллера, где рычание и даже мучительные крики, исторгаемые у него священником в процессе изгнания дьявола, вызывают смех у зрителей.
Интерес к оборотням поистине неистощим. XX век знает такие посвященные им фильмы, как «Человек-волк» (1941), «Франкенштейн встречает человека-волка» (1943), «Женщина-волк в Лондоне» (1946), «Оборотень» (1956), «Я был оборотнем-подростком» (1957), «Оборотень в девичьей спальне» (1961), — это лишь маленькая часть списка из более чем 50 фильмов, указанных в «Справочнике-каталоге фантастических фильмов» (Челси-Ли, 1973) Уолта Ли. Вероятно, самым известным оборотнем киноэкрана является Лон Чейни-младший, чья кинематографическая трансформация из человека в волка занимала не менее шести часов предварительной подготовки в гримерной и еще большее время само превращение. Образы оборотней, представляемых фильмами, очень разнообразны, от подлинно художественных, порой даже вызывающих симпатию, до нарочито устрашающих и злобно-кровожадных.
Современная художественная литература демонстрирует еще более глубокий подход к теме оборотней, еще более широкое ее рассмотрение. Некоторые произведения, хотя и насыщены ужасами и черным юмором, отнюдь не сводятся только к ним: например, в рассказах типа «Волчица» и «Гейбриел-Эрнест» английские авторы, углубляясь в скрытый от нас тонким покровом цивилизации мрачный потусторонний мир, показывают, как его темные силы воздействуют на нас, постоянно создавая разные, порой почти непреодолимые соблазны, в других, таких как «Ферма призраков» американца Сибери Куинна, «Хромой священник» С. Карлтона, «Бегущий волк» Алджернона Блаквуда и «Убийство» Питера Флеминга, обращаются к моральным аспектам неотмщенного убийства, искупления преступления, посмертной вины, любви и ненависти к богу и дьяволу.
Дополнением к фильмам и книгам служат журналистские репортажи о так называемых «преступлениях оборотней». 17 декабря 1976 года, например, лондонская «Дейли мейл» вышла со статьей, озаглавленной «Мы поймали оборотня-убийцу», — говорит полиция», в которой сообщалось о подробностях захвата совершившего многочисленные убийства преступника, известного как Парижский Оборотень. В конце второй мировой войны нацисты создали печально известную террористическую организацию, члены которой творили ужасные злодеяния, под кодовым названием «Вер-вольф» (оборотень), найдя его подходящим. В применении к уголовным преступникам слово «оборотень» служит как сильная нравственная метафора, когда речь заходит о каких-то нечеловеческих, диких, не поддающихся логике преступлениях, таких, как многочисленные убийства, изнасилования, каннибализм, истязания, садо-мазохизм, сатанизм. Ирония такой оценки заключается в том, что сам волк (если только он не голоден или не ранен) не убивает и не нападает. Согласно недавно проведенным исследованиям, в волчьей стае поддерживаются тесные доверительные отношения, а сообщество основывается на взаимной ответственности, и, если кто-нибудь из его членов начинает проявлять инстинкты убийцы, его истребляют ради блага всей стаи.
«Подлинные» оборотни в нашем современном обществе — это те, кто появляется в качестве пациентов в психиатрических клиниках и на ритуальных церемониях североамериканских индейцев. О людях (обоего пола), вообразивших и ощущающих себя оборотнями, врачи говорят как о ликантропах. Хотя этимологическое различие между словами «оборотень» и «ликантроп» незначительно (оборотень-vir, лат.: человек-волк; ликан-троп-lykanthropos, греч.: волкочеловек), по своему применению они различаются: слово «ликантроп» служит сегодня профессиональным термином для обозначения патологического состояния, а «оборотень» — не медицинское слово, используемое в художественной литературе, фильмах и для характеристики преступников.
В «Случае ликантропии» (см. ниже) оборотнические симптомы у женщины подверглись серьезнейшему клиническому исследованию и лечению. Врачи установили, что она страдала хронической псевдоневротической шизофренией, и предположили, что ее патологические «метаморфозы» создают временное облегчение от переживаемых ею возникших на сексуальной почве сильнейших стрессов, грозящих привести к самоубийству.
В двух случаях, рассмотренных в главе «Ликантропия возвращается», оба пациента — мужчины с отдаленной гористой местности востока Соединенных Штатов. Один из них, солдат, в юности пристрастившийся к наркотикам, не имел каких-либо патологических сексуальных проявлений, но испытывал непреодолимое желание ловить и пожирать диких кроликов и был одержим сатанизмом. Во втором случае мужчина перестал быть способным выполнять свои функции фермера и даже человека вообще. Он жил почти исключительно вне дома, отпустил длинные волосы, которые казались ему мехом, и проявлял явные признаки ослабления умственных способностей. Ему поставили диагноз «хронического мозгового синдрома». Однако врачей озадачивали усиливающиеся проявления оборотнических повадок у пациента (рыскание, завывания) во время полнолуний, несмотря на лечение. В обоих случаях важным фактором ощущаемых ими метаморфоз были галлюцинации.
В ритуальных действах североамериканских индейцев их превращения в койотов равноценны обращению в волков. В своей статье «Психодинамика церемонии навахо „Путь койота“ Дэниел Меркюр рассматривает ликан-тропию в ее контексте как способ заглаживания вины:
«Традиционный охотничий ритуал индейцев навахо, как следует из этнологической литературы, использует символическую ликантропию для вызывания чувства ужаса и вины у охотника. Когда психологическая начинка этого ритуала исчезала, у охотников развивались неврозы, принимающие форму, описанную в мифе как „превращение в койота“. В обряде „Путь койота“ этот невроз символизируется имитацией одержимости ли-кантропией перед изгнанием духа божества, Койота. Эта проходящая в состоянии исступления вступительная часть охотничьего ритуала дает возможность проникнуть в изначальную искусственную природу этого невроза и отвести вину посредством облечения Койота (символа вины) в конкретную форму, создавая для этого соответствующую обстановку. Наивная психотерапия шаманов навахо предлагает лишь лекарство, но отнюдь не исцеляет недуг».
И сегодня человечество занимается разрешением проблем, таких, как преступность и насилие, душевные расстройства и проявления сверхъестественного, которые для людей, живших в средние века и в эпоху Ренессанса, были в порядке вещей, составляли их прозу жизни. Фильмы и литературу ужасов им заменяли мифы и легенды античности [5]. В связи с этим интересно отметить, что в те времена, когда оборотни создавали серьезную угрозу стабильности общества, вымышленные рассказы уступали место описаниям «реальных» случаев, свидетельским показаниям и судебным протоколам. Сегодня, когда мы считаем, что люди не могут магическим образом превращаться в волков, то есть когда оборотни не представляют опасности для общественного спокойствия, производство фильмов и литературы о них процветает.
Судя по всему, пораженный ликантропией человек лишается своей индивидуальности; в «Размышлениях об Одичавшем Ребенке» Эйдриенн Рич отражает этот процесс деперсонализации, «растворения» личности:
…красный рот медленно закрылся.
Назад! Здесь совсем иной язык.
Назад! Здесь все говорит на одном языке.
А эти шрамы словно символы,
Но рождения или гибели —
Я уже не знаю…
Что характерно при ликантропии — это то, что человек, ощутив себя зверем и утратив свои прежние привычки, обнаруживает самые темные стороны своей души.
В английском языке слово werewolf (оборотень) возникло пятью столетиями раньше появления термина lуcanthrope. Эрнест Уикли в работе «О словах древних и современных» говорит, что слово wer[6] «отмечено во всех германских языках и родственно латинскому vir, гэльскому fear, уэльскому gwr и санскритскому vira». Первое использование на письме слова «оборотень» обнаружено в «Церковных уложениях» короля Кнута Великого (1017-1035):
«…Поэтому должны призываться пастыри на защиту людей от этого хищника — это епископы и священники, обязанные предохранять и ограждать свои паству мудрыми наставлениями, так чтобы безумно дерзкий оборотень не смог причинить большой вред и не покусал бы духовное стадо слишком сильно…»
Явно символичный, этот древнеанглийский оборотень имеет свой прообраз в Священном писании. Образ волка, нападающего на стадо, появляется в Нагорной проповеди Христа: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Матфей, 7:15) и в «Слове Павла в Милете к пресвитерам из Ефеса»: «Ибо я знаю, по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада» (Деяния, 20:29).
Вытеснение волка оборотнем указывает на то, что этот образ воспринимался как более близко связанный с дьяволом, чем это могли представить ассоциации, вызывавшиеся словом «волк» (обозначавшим тоже нечто хищное и страшное). В тексте «Церковных уложений» можно установить следующие образные соответствия:
овечье стадо = христианские прихожане, слабо защищенные от нападений сатанинских сил;
пастыри = епископы и священники, которые должны защищать свои «стада» от дьявольских происков;
оборотень = сатана и его воинство, вознамерившиеся разрушить веру «овечек» и обречь их на вечные муки.
В этих церковных законах нет и намека на то, что слово «оборотень» относится к человеку, чье состояние умопомрачения могло бы походить на ликантропичес-кую манию, хотя едва ли можно говорить хотя бы о зачатках психиатрии в те времена. Нет никакого похожего упоминания на это и в известных высказываниях о физических превращениях святого Августина:
«Широко известно, что посредством определенных колдовских заклинаний и дьявольской силы люди могут обращаться в волков… но при этом они не теряют человеческого рассудка и их ум по своему уровню не становится равноценным звериному. Это нужно понимать буквально так: дьявол не может создать какое-либо существо, но он способен создать видимость того, чего на самом деле не существует, так как ни заклинаниями, ни злыми силами нельзя ум и тело физически превратить в звериные… но человек в своих фантазиях и иллюзиях может казаться себе животным, ощущать себя четвероногим».
Появившееся в англосаксонских уложениях понятие «оборотень» знаменательно тем, что оно заменило собой библейского «волка». Дьявол известен тем, что вербует людей в союзники и слуги, зачисляя их в свое демоническое войско. Для этого же он пользуется и своей способностью превращать людей в оборотней: оборотничество — всего лишь дьявольское наваждение, но, испытывая такую духовную метаморфозу, человек начинает сотрудничать с ним. Епископов и священников предупреждают о скрытом, трудно распознаваемом превращении, несущем угрозу духовной жизни паствы.
В средние века использование духовной символики в Англии продолжается. В «Постижении символа веры Пахаря» (1394) в парафразе приведенной выше цитаты из Евангелия от Матфея говорится, что сатана есть особый источник зла, а оборотни — его слуги-невольники.
Помимо духовных текстов оборотень появляется и в повествовательных произведениях. Напоминая о телесных превращениях, описанных в античных мифах (Гомер, Вергилий, Овидий, Петроний), эти произведения вновь обращаются к физическим метаморфозам. Однако оборотень в средневековых английских рассказах не выступает обобщенным олицетворением зла, как в античной мифологии [7], но изображается как беспомощная жертва семейных козней, обычно супружеской измены. При этом злоумышляющая жена (и ее любовник) служит фактором, стимулирующим трансформацию. Кельтское сказание об «Артуре и Горлагоне» (его латинская версия появилась в конце XIV века) тоже повествует о том, как женское предательство вызвало физическое превращение. Согласно Алфреду Натту, эти-мологически слово «Горлагон» означает «оборотень»: «Gorlagon — это метатеза от Gorgalon, происходящего от Gorgol = древнеуэльскому Guruol или Guorguol, слову, первый слог которого родствен латинскому vir и англосаксонскому wer».
У сэра Томаса Мэлори в «Смерти Артура» (1470) описывается похожая история, когда славный рыцарь был «предан своей женой, благодаря которой он стал оборотнем».
В одном из романов Гийома де Палерно (Франция, около 1350), переведенном на английский, испанский языки, принц превращается в оборотня своей жестокой мачехой. Одним из главных персонажей оборотень предстает и в средневековой поэме «Уильям и оборотень».
В средневековых повествованиях оборотень меняет тот облик, которым его наделяли в мифах Древней Греции и Рима и парафразах цитат из Священного писания, а также в протоколах церковных судов. Античные легенды говорят о нравственных переменах в людях, которые приводят их к превращению в зверей. Например, в «Метаморфозах» Овидия рассказывается история Ли-каона, нечестивого и жестокого царя Аркадии, который подал к трапезе посетившему его Юпитеру человечье мясо. Обнаружив его людоедство, разгневанный бог превратил Ликаона в то, что соответствовало его моральным наклонностям: в безумного, дикого человека-волка. Эти мифы являются реалистичным (хотя и символичным) отражением нравственных норм жизни людей тех времен. Оборотни в определениях церковных судов и Священном писании — это проявление дьявольских сил в человеческих жизнях. Но оборотни в средневековых рассказах — это, как правило, жертвы домашних заговоров. Такая разница в отношении к ним не может не озадачивать, хотя господствовавшее в те времена предубеждение против женщин, возможно, отчасти ее объясняет. Соответственно радикально отличается и воздействие образа оборотня на читателя. Если в античных мифах он служил впечатляющим предостережением против проявлений животных инстинктов и низменных наклонностей, а церковных и библейских оборотней следовало бояться из-за коварных происков дьявола, который ходит вокруг, «ища кого поглотить» (1-е Петра, 5:8), то оборотень из средневековых повествований вызывает жалость и сочувствие, так как в них он, изгнанный своими близкими и обезображенный, страдал, лишенный человеческой дружбы и любви.
Мое вскрывшееся невежество породило интерес к ликантропии, и я обнаружила, что ее упоминает не только этот драматург, но что врачи, философы, историки, судьи и короли в периоды средневековья и Ренессанса знали о ней либо встречались с ее проявлениями. Я стала исследовать старинные источники по этому предмету, и собранный материал, который затем воплотился в эту книгу, помог, кроме всего прочего, пролить свет на многие аспекты жизни тех времен.
Изучение ликантропии не явилось просто еще одним способом удовлетворения любопытства к мистическому, еще одной попыткой прикоснуться к иррациональному. Сегодняшняя одержимость вампирами, оборотнями, оккультными науками — суть нездоровый образ бегства от действительности. Литература же по ликантропии эпохи средних веков и Возрождения отнюдь не эскейпистская (уводящая от реальности) — она реалистическая. Она помогает прояснить нужды, надежды, стремления, поступки отдельного человека и общества. С ней легче понять проблемы, конфликты, тревоги, радости людей тех эпох. В этой литературе, смело касающейся самых темных сторон человеческой души, описываются порождаемые ими неистовые порывы и дикие побуждения, разрушающие саму человеческую природу, а также обсуждаются средства реабилитации.
Чаще всего оборотень являлся людям в облике волка
Первой критической работой на эту тему на английском языке, видимо, была книга Сабайны Бэринг-Гоудц об оборотнях (1865), в которой она сосредоточила свое внимание на разнообразных случаях проявления ликантропии. Книга «Оборотень» Монтегю Саммерса, вышедшая в 1933 году, несомненно являясь широким разносторонним научным трудом, явно страдает из-за легковерия автора.
В наши дни слово «оборотень» почти всегда ассоциируется с чем-то страшным, зловещим, неправдоподобным, иррациональным. Никто из здравомыслящих людей сегодня не поверит, что возможно физическое превращение человека в волка или какое-либо другое животное (ведь даже просто перемена пола требует хирургического вмешательства). Оборотня, который буквально обращается из человека в волка, сегодня можно увидеть в фильмах, где его жуткие нападения на людей, многочисленные убийства, зверства и людоедство являются лишь кинематографическими приемами гипнотизирования и устрашения зрителя, наслаждающегося своим косвенным участием в творящихся на экране кошмарах. Изображение совершающего злодеяния оборотня является несложным психологическим способом ослабления реального насилия в современном обществе. Но такое его представление, безусловно, имеет исключения, например, безвредный «оборотень» в телевизионной программе Барни Миллера, где рычание и даже мучительные крики, исторгаемые у него священником в процессе изгнания дьявола, вызывают смех у зрителей.
Интерес к оборотням поистине неистощим. XX век знает такие посвященные им фильмы, как «Человек-волк» (1941), «Франкенштейн встречает человека-волка» (1943), «Женщина-волк в Лондоне» (1946), «Оборотень» (1956), «Я был оборотнем-подростком» (1957), «Оборотень в девичьей спальне» (1961), — это лишь маленькая часть списка из более чем 50 фильмов, указанных в «Справочнике-каталоге фантастических фильмов» (Челси-Ли, 1973) Уолта Ли. Вероятно, самым известным оборотнем киноэкрана является Лон Чейни-младший, чья кинематографическая трансформация из человека в волка занимала не менее шести часов предварительной подготовки в гримерной и еще большее время само превращение. Образы оборотней, представляемых фильмами, очень разнообразны, от подлинно художественных, порой даже вызывающих симпатию, до нарочито устрашающих и злобно-кровожадных.
Современная художественная литература демонстрирует еще более глубокий подход к теме оборотней, еще более широкое ее рассмотрение. Некоторые произведения, хотя и насыщены ужасами и черным юмором, отнюдь не сводятся только к ним: например, в рассказах типа «Волчица» и «Гейбриел-Эрнест» английские авторы, углубляясь в скрытый от нас тонким покровом цивилизации мрачный потусторонний мир, показывают, как его темные силы воздействуют на нас, постоянно создавая разные, порой почти непреодолимые соблазны, в других, таких как «Ферма призраков» американца Сибери Куинна, «Хромой священник» С. Карлтона, «Бегущий волк» Алджернона Блаквуда и «Убийство» Питера Флеминга, обращаются к моральным аспектам неотмщенного убийства, искупления преступления, посмертной вины, любви и ненависти к богу и дьяволу.
Дополнением к фильмам и книгам служат журналистские репортажи о так называемых «преступлениях оборотней». 17 декабря 1976 года, например, лондонская «Дейли мейл» вышла со статьей, озаглавленной «Мы поймали оборотня-убийцу», — говорит полиция», в которой сообщалось о подробностях захвата совершившего многочисленные убийства преступника, известного как Парижский Оборотень. В конце второй мировой войны нацисты создали печально известную террористическую организацию, члены которой творили ужасные злодеяния, под кодовым названием «Вер-вольф» (оборотень), найдя его подходящим. В применении к уголовным преступникам слово «оборотень» служит как сильная нравственная метафора, когда речь заходит о каких-то нечеловеческих, диких, не поддающихся логике преступлениях, таких, как многочисленные убийства, изнасилования, каннибализм, истязания, садо-мазохизм, сатанизм. Ирония такой оценки заключается в том, что сам волк (если только он не голоден или не ранен) не убивает и не нападает. Согласно недавно проведенным исследованиям, в волчьей стае поддерживаются тесные доверительные отношения, а сообщество основывается на взаимной ответственности, и, если кто-нибудь из его членов начинает проявлять инстинкты убийцы, его истребляют ради блага всей стаи.
«Подлинные» оборотни в нашем современном обществе — это те, кто появляется в качестве пациентов в психиатрических клиниках и на ритуальных церемониях североамериканских индейцев. О людях (обоего пола), вообразивших и ощущающих себя оборотнями, врачи говорят как о ликантропах. Хотя этимологическое различие между словами «оборотень» и «ликантроп» незначительно (оборотень-vir, лат.: человек-волк; ликан-троп-lykanthropos, греч.: волкочеловек), по своему применению они различаются: слово «ликантроп» служит сегодня профессиональным термином для обозначения патологического состояния, а «оборотень» — не медицинское слово, используемое в художественной литературе, фильмах и для характеристики преступников.
В «Случае ликантропии» (см. ниже) оборотнические симптомы у женщины подверглись серьезнейшему клиническому исследованию и лечению. Врачи установили, что она страдала хронической псевдоневротической шизофренией, и предположили, что ее патологические «метаморфозы» создают временное облегчение от переживаемых ею возникших на сексуальной почве сильнейших стрессов, грозящих привести к самоубийству.
В двух случаях, рассмотренных в главе «Ликантропия возвращается», оба пациента — мужчины с отдаленной гористой местности востока Соединенных Штатов. Один из них, солдат, в юности пристрастившийся к наркотикам, не имел каких-либо патологических сексуальных проявлений, но испытывал непреодолимое желание ловить и пожирать диких кроликов и был одержим сатанизмом. Во втором случае мужчина перестал быть способным выполнять свои функции фермера и даже человека вообще. Он жил почти исключительно вне дома, отпустил длинные волосы, которые казались ему мехом, и проявлял явные признаки ослабления умственных способностей. Ему поставили диагноз «хронического мозгового синдрома». Однако врачей озадачивали усиливающиеся проявления оборотнических повадок у пациента (рыскание, завывания) во время полнолуний, несмотря на лечение. В обоих случаях важным фактором ощущаемых ими метаморфоз были галлюцинации.
В ритуальных действах североамериканских индейцев их превращения в койотов равноценны обращению в волков. В своей статье «Психодинамика церемонии навахо „Путь койота“ Дэниел Меркюр рассматривает ликан-тропию в ее контексте как способ заглаживания вины:
«Традиционный охотничий ритуал индейцев навахо, как следует из этнологической литературы, использует символическую ликантропию для вызывания чувства ужаса и вины у охотника. Когда психологическая начинка этого ритуала исчезала, у охотников развивались неврозы, принимающие форму, описанную в мифе как „превращение в койота“. В обряде „Путь койота“ этот невроз символизируется имитацией одержимости ли-кантропией перед изгнанием духа божества, Койота. Эта проходящая в состоянии исступления вступительная часть охотничьего ритуала дает возможность проникнуть в изначальную искусственную природу этого невроза и отвести вину посредством облечения Койота (символа вины) в конкретную форму, создавая для этого соответствующую обстановку. Наивная психотерапия шаманов навахо предлагает лишь лекарство, но отнюдь не исцеляет недуг».
Оборотень, напавший на ребенка. Рис. Л. Кранаха (XVвек)
И сегодня человечество занимается разрешением проблем, таких, как преступность и насилие, душевные расстройства и проявления сверхъестественного, которые для людей, живших в средние века и в эпоху Ренессанса, были в порядке вещей, составляли их прозу жизни. Фильмы и литературу ужасов им заменяли мифы и легенды античности [5]. В связи с этим интересно отметить, что в те времена, когда оборотни создавали серьезную угрозу стабильности общества, вымышленные рассказы уступали место описаниям «реальных» случаев, свидетельским показаниям и судебным протоколам. Сегодня, когда мы считаем, что люди не могут магическим образом превращаться в волков, то есть когда оборотни не представляют опасности для общественного спокойствия, производство фильмов и литературы о них процветает.
Судя по всему, пораженный ликантропией человек лишается своей индивидуальности; в «Размышлениях об Одичавшем Ребенке» Эйдриенн Рич отражает этот процесс деперсонализации, «растворения» личности:
…красный рот медленно закрылся.
Назад! Здесь совсем иной язык.
Назад! Здесь все говорит на одном языке.
А эти шрамы словно символы,
Но рождения или гибели —
Я уже не знаю…
Что характерно при ликантропии — это то, что человек, ощутив себя зверем и утратив свои прежние привычки, обнаруживает самые темные стороны своей души.
В английском языке слово werewolf (оборотень) возникло пятью столетиями раньше появления термина lуcanthrope. Эрнест Уикли в работе «О словах древних и современных» говорит, что слово wer[6] «отмечено во всех германских языках и родственно латинскому vir, гэльскому fear, уэльскому gwr и санскритскому vira». Первое использование на письме слова «оборотень» обнаружено в «Церковных уложениях» короля Кнута Великого (1017-1035):
«…Поэтому должны призываться пастыри на защиту людей от этого хищника — это епископы и священники, обязанные предохранять и ограждать свои паству мудрыми наставлениями, так чтобы безумно дерзкий оборотень не смог причинить большой вред и не покусал бы духовное стадо слишком сильно…»
Явно символичный, этот древнеанглийский оборотень имеет свой прообраз в Священном писании. Образ волка, нападающего на стадо, появляется в Нагорной проповеди Христа: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Матфей, 7:15) и в «Слове Павла в Милете к пресвитерам из Ефеса»: «Ибо я знаю, по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада» (Деяния, 20:29).
Вытеснение волка оборотнем указывает на то, что этот образ воспринимался как более близко связанный с дьяволом, чем это могли представить ассоциации, вызывавшиеся словом «волк» (обозначавшим тоже нечто хищное и страшное). В тексте «Церковных уложений» можно установить следующие образные соответствия:
овечье стадо = христианские прихожане, слабо защищенные от нападений сатанинских сил;
пастыри = епископы и священники, которые должны защищать свои «стада» от дьявольских происков;
оборотень = сатана и его воинство, вознамерившиеся разрушить веру «овечек» и обречь их на вечные муки.
В этих церковных законах нет и намека на то, что слово «оборотень» относится к человеку, чье состояние умопомрачения могло бы походить на ликантропичес-кую манию, хотя едва ли можно говорить хотя бы о зачатках психиатрии в те времена. Нет никакого похожего упоминания на это и в известных высказываниях о физических превращениях святого Августина:
«Широко известно, что посредством определенных колдовских заклинаний и дьявольской силы люди могут обращаться в волков… но при этом они не теряют человеческого рассудка и их ум по своему уровню не становится равноценным звериному. Это нужно понимать буквально так: дьявол не может создать какое-либо существо, но он способен создать видимость того, чего на самом деле не существует, так как ни заклинаниями, ни злыми силами нельзя ум и тело физически превратить в звериные… но человек в своих фантазиях и иллюзиях может казаться себе животным, ощущать себя четвероногим».
Появившееся в англосаксонских уложениях понятие «оборотень» знаменательно тем, что оно заменило собой библейского «волка». Дьявол известен тем, что вербует людей в союзники и слуги, зачисляя их в свое демоническое войско. Для этого же он пользуется и своей способностью превращать людей в оборотней: оборотничество — всего лишь дьявольское наваждение, но, испытывая такую духовную метаморфозу, человек начинает сотрудничать с ним. Епископов и священников предупреждают о скрытом, трудно распознаваемом превращении, несущем угрозу духовной жизни паствы.
В средние века использование духовной символики в Англии продолжается. В «Постижении символа веры Пахаря» (1394) в парафразе приведенной выше цитаты из Евангелия от Матфея говорится, что сатана есть особый источник зла, а оборотни — его слуги-невольники.
Помимо духовных текстов оборотень появляется и в повествовательных произведениях. Напоминая о телесных превращениях, описанных в античных мифах (Гомер, Вергилий, Овидий, Петроний), эти произведения вновь обращаются к физическим метаморфозам. Однако оборотень в средневековых английских рассказах не выступает обобщенным олицетворением зла, как в античной мифологии [7], но изображается как беспомощная жертва семейных козней, обычно супружеской измены. При этом злоумышляющая жена (и ее любовник) служит фактором, стимулирующим трансформацию. Кельтское сказание об «Артуре и Горлагоне» (его латинская версия появилась в конце XIV века) тоже повествует о том, как женское предательство вызвало физическое превращение. Согласно Алфреду Натту, эти-мологически слово «Горлагон» означает «оборотень»: «Gorlagon — это метатеза от Gorgalon, происходящего от Gorgol = древнеуэльскому Guruol или Guorguol, слову, первый слог которого родствен латинскому vir и англосаксонскому wer».
У сэра Томаса Мэлори в «Смерти Артура» (1470) описывается похожая история, когда славный рыцарь был «предан своей женой, благодаря которой он стал оборотнем».
В одном из романов Гийома де Палерно (Франция, около 1350), переведенном на английский, испанский языки, принц превращается в оборотня своей жестокой мачехой. Одним из главных персонажей оборотень предстает и в средневековой поэме «Уильям и оборотень».
В средневековых повествованиях оборотень меняет тот облик, которым его наделяли в мифах Древней Греции и Рима и парафразах цитат из Священного писания, а также в протоколах церковных судов. Античные легенды говорят о нравственных переменах в людях, которые приводят их к превращению в зверей. Например, в «Метаморфозах» Овидия рассказывается история Ли-каона, нечестивого и жестокого царя Аркадии, который подал к трапезе посетившему его Юпитеру человечье мясо. Обнаружив его людоедство, разгневанный бог превратил Ликаона в то, что соответствовало его моральным наклонностям: в безумного, дикого человека-волка. Эти мифы являются реалистичным (хотя и символичным) отражением нравственных норм жизни людей тех времен. Оборотни в определениях церковных судов и Священном писании — это проявление дьявольских сил в человеческих жизнях. Но оборотни в средневековых рассказах — это, как правило, жертвы домашних заговоров. Такая разница в отношении к ним не может не озадачивать, хотя господствовавшее в те времена предубеждение против женщин, возможно, отчасти ее объясняет. Соответственно радикально отличается и воздействие образа оборотня на читателя. Если в античных мифах он служил впечатляющим предостережением против проявлений животных инстинктов и низменных наклонностей, а церковных и библейских оборотней следовало бояться из-за коварных происков дьявола, который ходит вокруг, «ища кого поглотить» (1-е Петра, 5:8), то оборотень из средневековых повествований вызывает жалость и сочувствие, так как в них он, изгнанный своими близкими и обезображенный, страдал, лишенный человеческой дружбы и любви.