— Что вы говорите? — Тедески растягивал слова, отчаянно имитировал акцент, давал понять, что не разобрал ни слова из того, что сказал Крячко, хотя все отлично понял. — Я не понимать по-русски.
   Крячко достал удостоверение и ткнул его в лицо Тедески.
   — Полиция, — повторил он с нажимом. — Полис, ясно?
   Тедески лихорадочно соображал и тянул время. Он выдавил из себя жалкую улыбочку и продолжал ломать комедию.
   — А в чем дело? Я есть иностранный гражданин. Я… улетать! — Он махнул рукой в сторону окна.
   — Улетать не получится, — пригвоздил его Крячко. — Сначала вы отвечать на ряд вопросов. А потом мы решать, можно ли вам улетать. Разрешите ваши вещи? И документы приготовьте, пожалуйста! — Не дожидаясь ответа, он протянул руку и сдернул с плеча Тедески спортивную сумку.
   Станислав абсолютно все делал так, словно был не только убежден в том, что Тедески замешан в чем-то противозаконном, но и имел тому железные доказательства. Дело было даже не в его конкретных действиях, а в поведении в целом. Это был высший пилотаж, образец настоящего актерского мастерства. Впоследствии Крячко жалел, что не видел себя в тот момент со стороны. Но тогда он думал только об одном: лишь бы не сбиться с роли, не допустить малюсенькой роковой промашки.
   Крячко выиграл и сразу почувствовал тот момент, когда Тедески сломался. Он безропотно позволил Станиславу взять его сумку и двинулся к выходу. А ведь полковник всего лишь показал ему взглядом на дверь!
   «Да, он боится, — понял Стас. — Значит, знает, что у него рыльце в пушку! Но при этом господин Тедески не в курсе, что известно полиции. Посему он предпочитает пока ничего не говорить, старается выведать побольше, рассчитывает на то, что я проболтаюсь».
   Итальянец на ходу продолжал что-то робко лепетать о том, что он иностранный гражданин. Тут, мол, какая-то ужасная ошибка. Но сердце Крячко билось ликующе. Боится, да еще как! Первый тайм был подчистую за Станиславом.
   — В машину! — Он кивком указал на переднее сиденье рядом с водительским.
   Тедески послушно опустился, куда ему было велено.
   Крячко бросил его вещи назад, сел рядом и сказал:
   — Надеюсь, не нужно надевать на вас наручники? Обойдетесь без глупостей?
   — Нет-нет, не надо наручники! — Антонио замахал руками.
   Крячко криво усмехнулся и осведомился:
   — Значит, по-русски ты все-таки понимаешь?
   Он смерил разволновавшегося и порозовевшего Антонио презрительным взглядом и нажал на газ.
 
   Лев Хаимович Лейбман оказался на удивление приятным собеседником. Против ожиданий Гурова он не юлил, не уходил от ответа, не бросал сквозь зубы короткие фразы и вообще всем своим видом выражал расположение, готовность помочь и полную искренность. Просто душа человек, а не свидетель.
   Однако полковник Гуров не был настолько наивен, чтобы принимать Лейбмана за невинного простачка. Это человек, который много лет подряд был продюсером международных проектов. Он сумел поднять очень и очень немалые деньги, договаривался с мировыми деятелями. Конечно же, Лев Хаимович вовсе не блаженствовал за оградой райского сада. В жизни и в людях он разбирался очень хорошо.
   Гуров это учитывал. Он просто беседовал с ним, не пытался ставить ловушки, но внимательно следил за словами этого умного человека и манерой его разговора вообще.
   — С Анной мы работали уже пятнадцать лет, начинали еще в России, — проговорил Лев Хаимович. — Тогда, конечно, все было не так, как сейчас. Русская культура находилась в полном упадке, равно как и экономика. Я мыкался по союзам композиторов, артистов, по различным инстанциям, пытался раздобыть хоть какие-то деньги, объяснял, убеждал, даже грозил. Увы, нам доставались лишь крохи. Тогда я решил, что нужно менять политику. Пора выходить на другой уровень, на иностранцев. Россия тогда выбиралась из глубочайшей экономической ямы, ей было не до спонсирования талантливых проектов.
   — Судя по вашему нынешнему положению, вам это удалось, — вставил Гуров.
   — Хвастать не стану, но без ложной скромности скажу: я удовлетворен тем, что сделал за эти годы. Да и Анна была довольна. Вас ведь, видимо, интересует прежде всего финансовый аспект наших отношений, не правда ли?
   — Почему? — удивился Гуров.
   — Ну как же! — Лейбман всплеснул руками. — Из-за чего совершено убийство? Разумеется, из-за денег!
   Сыщик недоверчиво посмотрел на Лейбмана, лицо которого выражало полнейшую убежденность в правоте собственных слов.
   — А вы не допускаете иного мотива? — спросил Гуров.
   — Бросьте! — Лейбман небрежно махнул рукой. — Если бы где-нибудь в Астрахани пьяный муж ткнул ножом свою жену, тогда иной мотив был бы налицо — бытовой. А здесь ситуация совершенно не такая. Следовательно, деньги. Собственно, главных мотивов преступлений в России всего два — пьянство и деньги. Порой они перемешиваются, но это не тот случай. В остальном мире деньги лидируют.
   — Вы рассуждаете довольно цинично, — заметил Гуров.
   — Я реалист, — отрезал Лейбман. — За прошедшие тысячелетия род людской очень мало изменился по своей сути. Внутренняя сущность человека осталась прежней. Во все времена люди убивали ради наживы, и сейчас происходит то же самое. Деньги — это извечный мотив преступления.
   — Хорошо, давайте разовьем эту тему, — предложил Гуров. — Кому было выгодно убить Анну Кристаллер? Другими словами, кто выигрывал финансово от ее смерти?
   Лейбман погладил внушительную плешь, пожал плечами и сказал:
   — Многие. Во-первых, те, кто получил бы грант на мюзикл вместо нее. А это не один человек. Хотя самый жирный кусок пирога, разумеется, поделится между совсем небольшой кучкой. Остальные будут довольствоваться крохами.
   — Кто же эти многие? — Гуров взял авторучку. — Мне нужны не общие предположения, а конкретные имена. Иначе ваши рассуждения станут голословными и превратятся в домыслы. Вы ведь, Лев Хаимович, не можете не знать других претендентов, если вращаетесь в той среде. Я прав?
   — Разумеется, я не настолько глуп, чтобы это отрицать, — заявил Лейбман. — Главными конкурентами считались итальянская студия «Соната» и наша питерская «Голден войс». Но победил «Кристалл».
   — Это ваша фирма так называется?
   — Да, Анна придумала как производное от своей фамилии. Она была достаточно амбициозной женщиной и не могла не отметиться в названии.
   — Вы хорошо к ней относились? — неожиданно спросил Гуров.
   — К Анне? — Лейбман явно удивился, услышав такой вопрос. — Замечательно. У нас с ней практически не возникало разногласий. Мы были отличными партнерами.
   — Я имею ваше отношение к ней как к человеку.
   — Аналогичный ответ. Видите ли, Лев Иванович, я уже немолод и далек от того, чтобы ждать от людей только хорошего. Я прекрасно знаю, что все мы в равной степени обладаем как достоинствами, так и недостатками, даже пороками. Кто-то одними, кто-то другими. Вопрос лишь в том, насколько мы принимаем минусы именно этого человека. Касаемо Анны могу сказать, что ее недостатки я вполне понимал. Я считаю их простительными. Точно так же она относилась к моим.
   — Раз уж мы заговорили о пороках… — Гуров быстро взглянул на Лейбмана и поинтересовался: — Вам известно, что Анна употребляла наркотики?
   Лев Хаимович нахмурился.
   — Я никогда не видел ее за этим занятием, — ответил он уклончиво.
   — Все же вам было это известно? — настойчиво спросил Гуров.
   Лейбман не спешил отвечать.
   Он спокойно разгладил ровные стрелки на безукоризненно отглаженных серых брюках, потом посмотрел на полковника и сказал:
   — Я предпочитаю не лезть ни в чью частную жизнь. Анна была весьма здравомыслящей женщиной, так что я не опасался за нее в этом плане.
   Гуров понял, что продолжать расспросы на данную тему неконструктивно. Было очевидно, что Лейбман не скажет ничего конкретного по этому вопросу. В то же время другие его ответы сыщик считал откровенными, пусть и до известного.
   Лев Иванович решил зайти с другой стороны и спросил:
   — А в другом плане опасались?
   — Вы о чем? — Продюсер блеснул золотой оправой очков.
   — О ее возможной смерти, — прямо заявил Гуров. — Не было таких мыслей?
   Лейбман завозился на стуле, принимая удобное положение.
   — Вы ведь сыщик, должны понимать, что для подобных мыслей нужны веские основания, — проговорил он. — А их не было. Ничто не предвещало такой драматической развязки. Я, конечно, предполагал, что обозленные конкуренты могут строить какие-то козни, авантюры, дабы заполучить свой куш, но чтобы дойти до убийства!.. — Он передернул плечами. — Нет, такое мне и в голову не могло прийти! Мы же все-таки не в бандитской среде вращаемся.
   — Лев Хаимович, вы же сами признали, что не столь наивны, — с легким упреком произнес Гуров. — Деньги одинаково ценны как для бандитов, так и для творческих людей или тех, которые считают себя таковыми. В вашем обществе подобные вещи тоже случаются. Вам ли этого не знать? Деятели искусства частенько кислотой друг друга обливают, да и заказные убийства тут не редкость.
   — Вы полагаете, что оно имело место? — Лейбман быстро стрельнул цепкими глазками на полковника.
   Гуров отметил, что тот снова не ответил на его вопрос и никак не прокомментировал последнее замечание. Хитрый старый еврей!
   — Полагаю, что да, — твердо сказал Гуров. — Анну убил киллер, профессионал, присутствующий в ее доме с самого начала банкета.
   Лейбман вытаращил глаза. Сейчас он был искренен на сто процентов.
   — Но как же мы могли его не заметить? — волнуясь, спросил он и даже подался вперед. — Куда смотрела охрана?
   — На то он и профессионал. — На сей раз и Гуров не стал отвечать прямо. — Вы мне вот что лучше скажите. Кто становится наследником Анны?
   Лейбман выпятил губы трубочкой и помотал головой.
   — Ей-богу, не знаю, — протянул он. — Я ведь только продюсер, в конце концов! А подобными вещами занимается нотариус.
   — Анна никогда не обсуждала с вами этот вопрос?
   Лейбман шумно выдохнул и коротко ответил:
   — Нет. — Потом он подумал и добавил: — Полагаю, что главным наследником станет, конечно, Эдик. Кому еще ей оставлять свой капитал? Возможно, что-то перепадет Виктории. Анна питала слабость к этой несчастной женщине. Не исключаю, что какая-то мелочь достанется и мне. — Последние слова он старался проговорить как можно равнодушнее. — А если и нет, я не в обиде.
   «Потому что уже успел за эти годы сколотить на ней собственный капитал!» — подумал Гуров, мысленно усмехнулся, а вслух спросил:
   — А почему Виктория несчастна?
   — Ну так… — Лейбман вдруг замолчал, но быстро продолжил: — Одинокая женщина, не реализовавшая себя практически ни в чем. Да она и жила-то только Анной и ее заботами. Еще Эдиком, конечно. Вика привязана к нему.
   — Лев Хаимович, я вот заметил, что в течение вечера вы выходили вместе с Викторией Павловной из зала. Незадолго до смерти Анны, помните?
   Лейбман нахмурился и пробормотал:
   — Возможно.
   — А о чем вы беседовали, если не секрет?
   — Да какие тут секреты! — Лейбман снова принял удобное положение. — Она спрашивала меня, стоит ли отправить Эдика вместе с отцом домой. Он что-то не слишком хорошо себя вел, но вы, наверное, не заметили этого.
   — Почему же, очень даже заметил. Просто не придал значения. А чем вызвано такое его поведение?
   — Эдик вообще парень с характером! — Лейбман махнул рукой. — Причем со скверным. Капризный, избалованный, при этом довольно инфантильный паренек. Живет на деньги то папы, то мамы, катается как сыр в масле и почему-то считает себя обиженным и обделенным.
   В голосе Лейбмана прозвучали плохо скрываемые нотки раздражения, и Гуров понял, что продюсер не слишком-то симпатизирует сыну Анны Кристаллер.
   — А в каких отношениях он был с матерью?
   Лейбман помолчал, потом проговорил куда-то в сторону:
   — В неоднозначных. Нет, мать он, конечно, любил, но в то же время постоянно ею манипулировал, мастерски вызывал в ней чувство вины.
   — Да? По какой же причине она должна была чувствовать себя виноватой перед ним?
   — Это он так считал. Потому что развелась с его отцом, вышла замуж повторно и посмела быть счастливой. По мнению Эдика, все вокруг должны жить исключительно его заботами и интересами.
   — А с отцом?
   Лейбман наморщил лоб.
   — Знаете, с отцом, пожалуй, лучше. Им не повертишь так, как матерью. Анатолий по характеру жестче Анны, хотя он Эдика не просто любит, а обожает.
   — Чем он занимается?
   — Какой-то бизнес, я точно не знаю. Я с ним деловых отношений никогда не имел. Что-то строительное, кажется.
   — Он меня уверял, что они с Анной сохранили дружеские отношения.
   — Так и есть, — кивнул Лейбман. — Их ведь связывал Эдик. От этого никуда не денешься.
   — Анатолий Петрович говорил, что Эдик занимается музыкой.
   — Ой, я вас умоляю! — Лейбман презрительно фыркнул. — Музыкой! Эдик всю жизнь занимается ерундой! А в музыку подался только для того, чтобы ничего не делать. Так ему проще было сшибать у матери деньги! Он же понимал, что подкупает ее этим. Мать сама в этой сфере. Ей было приятно слышать, что сыночек хочет развить свой талант, которого там и в помине не было! Вот она и спонсировала его проекты, оплачивала записи, студии, договаривалась о концертах, рекламе. А он записал парочку ерундовых песенок и щеголяет ими третий год! Рот под фонограмму открывает.
   — А Анна не предлагала ему принять участие в мюзикле?
   Вопрос Гурова во второй раз заставил Лейбмана удивиться.
   — Да вы что? Разумеется, нет! Тут уж я сам воспротивился бы насмерть! — категорически заявил он.
   — Понятно. Эдик не обижался?
   — Может, и было такое, но это его проблемы! — резко ответил Лев Хаимович, на покатом лбу которого выступили бисеринки пота.
   Гуров подумал, что юная звезда по имени Эдик основательно потрепала нервы этому человеку. Ему, в принципе, было ясно, что собой представлял парень. Но полковника волновала еще одна личность, появления которой в своем кабинете он очень ждал и надеялся, что Крячко сумеет-таки ее разыскать.
   — А что насчет Антонио Тедески? Он мог рассчитывать на какую-то долю в наследстве Анны?
   — Господи! — Лейбман закатил глаза. — Еще один нахлебник! Лев Иванович, со стопроцентной откровенностью скажу вам — не знаю! Я не одобрял их связи и неоднократно говорил об этом Анне в глаза. Но это была ее блажь, прихоть стареющей женщины. Надеюсь, у нее все-таки хватило ума не вводить его в список наследников.
   — Кто он вообще и как давно появился в жизни Анны?
   — Чуть больше года назад, — буркнул Лейбман. — По жизни — никто. Перекати-поле. Исколесил всю Европу, автостопщик, кажется. Последние годы жил в Турции, набрался там у местных умения очаровывать женщин. Да он, я думаю, и так им прекрасно владел. Этот Антонио пристраивался к богатеньким дамочкам, познакомился с Анной, когда та отдыхала в Греции. Подкатил на пляже, осыпал комплиментами, погладил плечико, поцеловал ручку — и все! Она его! С тех пор он жил за ее счет. Она повсюду таскала его за собой и внушала самой себе, что абсолютно счастлива!
   — Неужели столь здравомыслящая женщина могла так легко поддаться?
   Лейбман посмотрел на Гурова тяжелым взглядом.
   — Баба есть баба! — произнес он с интонациями, свойственными Станиславу Крячко.
   Гуров постукивал авторучкой по записной книжке. Лейбман, конечно, осветил ему ряд вопросов. Больше, пожалуй, на сегодняшний момент им говорить почти не о чем. Осталась разве что пара деталей.
   — Еще несколько вопросов, Лев Хаимович, и я вас отпущу, — сказал полковник. — Теперь, после смерти Анны, будет ли реализован проект с участием актеров, выбранных ею?
   Лейбман помрачнел. Гуров явно задел его больную мозоль.
   — Надеюсь, — не слишком уверенно сказал он. — Немцы, разумеется, уже в курсе случившегося. Звонил герр Штальман, это хозяин конторы, спонсирующей проект. Он выразил соболезнование, сказал, что деловые вопросы мы обсудим позже. Надеюсь, это трагическое обстоятельство не повлияет на наши отношения и планы. — Лейбман отвел в сторону карие глаза, наполненные какой-то тоской.
   Гуров видел, что он боится, в душе понимает, что, скорее всего, никаких совместных планов с немцами больше не будет. Следовательно, можно забыть и о мюзикле, и о деньгах.
   — Средства немцы еще не перечисляли?
   — Нет, — медленно ответил Лейбман. — Их должны были перевести после первого репетиционного просмотра.
   — Еще один вопрос. Когда Анна составляла завещание?
   Лейбман развел руками и ответил:
   — Увы, об этом ничего не могу сказать. Вам лучше обратиться к ее нотариусу.
   — Непременно так и сделаю, только кто он?
   — Аркадий Вениаминович Корзун, — ответил Лейбман.
   — Гражданин Российской Федерации? — уточнил Гуров.
   — Да. У Анны было двойное гражданство — немецкое и российское. Вопросы подобного рода она предпочитала решать на родине.
   — Понятно. Спасибо за откровенный разговор, Лев Хаимович. Возможно, вы мне еще понадобитесь.
   — Ради бога, — ответил Лейбман, поднимаясь. — Я теперь здесь надолго застряну. — Он пошел к дверям.
   Глядя на его сгорбленную фигуру, полковник подумал, что этот человек действительно уже немолод и утомлен жизнью. На склоне лет ему стоило бы уйти от финансовых дел и обрести покой.
 
   После ухода Лейбмана Гуров посмотрел на часы. Он подумал, что наметил встречу с Викторий Павловной Рудаковой, но до сих пор так и не позвонил ей. А вдруг она откажется? Конечно, можно перенести разговор на завтра, а остаток сегодняшнего дня посвятить Тедески, но вот вопрос — удастся ли его найти?
   Зная Крячко, Гуров почти не сомневался в том, что Станислав откопает итальянца из-под земли, но все же ничего нельзя исключать. Подумав, Гуров решил не спешить и не стал звонить Рудаковой. Вместо этого он набрал номер Крячко.
   — Да, господин полковник! — Голос Станислава звучал совершенно не так, как обычно в разговоре с ним. — Ваш приказ выполнен. Задержанный скоро будет доставлен. Слушаюсь!
   Связь разъединилась. Гуров удивленно хмыкнул. Что за игру ведет там Станислав? Но Лев Иванович доверял ему почти как самому себе и решил просто дождаться его. Пока что он открыл Интернет и набрал в поисковике: «Корзун Аркадий Вениаминович».
   Всемирная путина не подвела. Нашлось несколько сайтов, где упоминалось это имя. В сети имелась информация о конторе нотариуса. Она находилась на Ленинградском проспекте. На сайте были указаны телефоны и часы приема. О самом Корзуне люди отзывались только положительно, рекомендовали его как опытного профессионала с безупречной репутацией.
   Гуров, не теряя времени даром, набрал один из указанных номеров, который вывел его на секретаршу Корзуна. На просьбу пригласить самого Аркадия Вениаминовича она попросила представиться. Названная Гуровым должность, кажется, слегка ее напрягла.
   Она слегка замялась, после чего спросила:
   — А вы уже обращались к Аркадию Вениаминовичу?
   — Нет, девушка. Но обратиться придется обязательно. Поэтому будет лучше, если вы ему это передадите прямо сейчас, дабы мне не вызывать его в свой кабинет.
   Эта фраза возымела действие, и меньше чем через минуту в трубке зазвучал глухой баритон. Корзун в отличие от секретарши удивлен не был. Разумеется, ему было известно о смерти Анны Кристаллер. Конечно, он будет рад помочь следствию всем, чем может, за исключением нарушения вопросов деловой этики. Да-да, подробнее они это обсудят при встрече. Конечно, вопрос об этичности в данных обстоятельствах не совсем уместен, но все же… Хорошо-хорошо, полковник может подъехать к нему в удобное время, до шести часов вечера. А пока Корзун пожелал ему всего доброго.
   Положив трубку, Гуров улыбнулся. С этим нотариусом придется побиться, прежде чем он раскроет все свои карты. С юристами и психологами вечно беда! Надувают щеки и твердят о профессиональной этике. Хотя в конечном итоге они все равно вынуждены сдаваться. Ведь у Гурова, оперуполномоченного по особо важным делам, возможностей куда больше, чем у них.
   Понятно, что при его нажиме они сдадут своих клиентов с потрохами, поскольку добрые отношения с представителем закона для них важнее всех этических норм. Вот так, как бы цинично это ни звучало. Лев Хаимович Лейбман сейчас наверняка согласился бы с такими мыслями.
   Но развить свои философские рассуждения Гуров не успел. Дверь кабинета распахнулась, и он увидел раскрасневшееся, но довольное лицо Станислава. Крячко подталкивал перед собой высокого брюнета, в котором сыщик сразу же узнал Антонио Тедески.
   Итальянец был напрочь лишен той томности, которая не покидала его весь вчерашний вечер. Гурову даже показалось, что и роскошные волосы его как-то потускнели и висели безжизненными сосульками. Тедески был растерян и держался как-то подобострастно. Крячко же явно оказался хозяином положения. В руке Станислав держал ярко-красную спортивную сумку и чемодан, которые поставил перед Гуровым у стола.
   — Вещдоки, — многозначительно сказал он.
   Лев Иванович показал на стул перед своим столом, и Тедески несмело опустился на него. Гуров не знал, почему тот ведет себя так, чем именно сумел зацепить его Крячко, поэтому не торопился начинать разговор, чтобы не допустить ошибки. Он взглянул на Антонио. Тот ерзал на стуле, однако протестовать или жаловаться, кажется, совсем не собирался.
   — Подождите одну минутку, — обратился к нему Гуров. — Вы хорошо понимаете по-русски?
   Тедески открыл было рот, но за него ответил Крячко:
   — Он отлично все понимает и готов принести чистосердечное признание, которое в нашей стране существенно смягчает вину. На суде оно часто становится главным доводом в пользу обвиняемого.
   Тедески заморгал длинными ресницами, а Крячко, не желая выпускать инициативы, навис над столом и грозно спросил:
   — Вы признаете свою вину?
   Наверное, Станислав с первого же момента до смерти напугал Антонио своей манерой разговаривать. Тот закивал, но все же остатки разума, видимо, у него имелись.
   Он повернулся к Гурову и спросил, растягивая слова:
   — Вину в чем я должен признать?
   Тут уже сыщик был наготове и спокойно сказал:
   — У знакомой вам Ольги Летицкой в сумочке была обнаружена коробочка с наркотическим веществом. Довожу до вашего сведения, что препарат этот в нашей стране запрещен. Его распространение, равно как и хранение, карается по закону. Так вот, на сумочке Ольги обнаружены ваши отпечатки пальцев. Но самое неприятное, что они найдены и на коробочке. Как вы это объясните?
   Антонио совсем поблек, но признавать свою вину не спешил. Он закатил глаза и задумался, но тут снова вмешался Крячко.
   — Признаешь, что подбросил порошок Летицкой? — спросил он. — Между прочим, отпираться не советую, поскольку видеокамера зафиксировала этот момент. Тебя, наверное, удивляет, что она была установлена в твоей комнате? Наверное, доверие хозяйки ты давненько утратил, да? — Крячко будто по-дружески подмигнул Тедески, однако его лицо тут же снова приняло жесткое выражение. — Если сейчас будешь отрицать очевидное, то это станет серьезным фактом, действующим против тебя! У нас, знаешь, не Германия, и условия в тюрьме совсем другие.
   Гуров внутренне оторопел от беспардонной лжи Крячко. Ему ли было не знать, что никакой камеры в комнате Тедески не было в помине! Станислав сейчас просто шел напролом, блефовал напропалую. Гуров не одобрял подобных методов. Сам он поступал так редко, лишь в тех случаях, когда был стопроцентно уверен в том, что блеф удастся. Но Крячко разошелся, и сейчас Гуров уже не мог его остановить.
   Тедески вздернул голову и посмотрел на Гурова так, словно искал у него защиты. Наверное, он боялся его куда меньше, чем Крячко. Полковник нажал кнопку и вызвал дежурного.
   — Останьтесь с задержанным. Я вернусь через несколько минут, — распорядился он, и дежурный встал у двери.
   Гуров протянул Тедески чистый лист бумаги и сказал:
   — Вы пока можете написать свои объяснения по изложенному факту.
   После этого он кивнул Крячко и потащил его в конец коридора.
   Там Гуров решительно набросился на Станислава:
   — Слушай, а на каком основании ты вообще его задержал? Ты ведь не знал про отпечатки на коробочке?
   — Так я его просто на пушку взял. — Крячко невозмутимо пожал плечами.
   — Да ты что, с ума сошел? Он иностранный гражданин! По закону ты не имел права на его задержание и на изъятие вещей! Ты что беспредел творишь?
   — Лева, да брось ты! — снисходительно заявил Крячко. — Неужели думаешь, что он жаловаться побежит? Да этот красавец и так уже полные штаны наложил!
   — Это пока в себя не пришел. А когда опомнится…
   — А когда опомнится, нам нужно будет иметь против него железные улики, — перебил его Крячко.
   — А если их не будет? — продолжал бушевать Гуров.
   — Тогда придется быстренько его отпустить и дать хорошего пинка! И вообще, Лева, я тебя не понимаю! — обиделся Крячко. — Не ты ли велел мне его доставить сюда любым способом? Что я еще мог сделать? Ты мне про отпечатки ничего не сказал, даже не позвонил! Я и так выкручивался как мог, а вместо благодарности получаю от тебя втыки!
   Гуров немного поостыл, к тому же нужно было возвращаться в кабинет. Признаться, ему не хотелось оставлять Тедески без личного присмотра. Надо было контролировать его поведение.
   — Смотри, если об этом узнает Петр, он головы оторвет нам обоим, — пригрозил Гуров, но Крячко лишь тряхнул своей целехонькой разудалой головой и поспешил за своим другом обратно в кабинет.
   К удивлению Гурова, Тедески уже успел написать несколько предложений. Лев Иванович взял у него лист и прочитал, что он, Антонио Тедески, находясь в состоянии глубокого стресса, вызванного трагической смертью любимой женщины, и не отдавая отчета в своих действиях, машинально сунул коробочку с неким препаратом в сумку Ольги Летицкой, с которой в тот момент любовался живописью.
   Гуров подавил усмешку, читая эти формулировки. Но они как таковые были ему не важны. Главное, что Тедески признал, что это именно он подкинул Ольге наркотик. Теперь сыщик перешел к настоящему допросу.
   Тедески, юля и извиваясь, все-таки рассказал, что раза два или три пробовал этот порошок. Это средство очень хорошо успокаивает его расстроенные нервы, которые врачи настоятельно рекомендовали ему лечить. Антонио выслушал замечание Крячко, что медики не прописывают наркотики в качестве успокоительного средства. Он заявил, что обязательно прислушается к этим словам и больше никогда не станет употреблять ничего подобного, не говоря уже о том, чтобы подсовывать эту гадость кому бы то ни было.
   На вопрос Гурова, откуда у Анны взялся такой же порошок, итальянец ответил, что дал ей совсем чуть-чуть. Она в последнее время тоже сильно волновалась и чувствовала себя утомленной.
   Слушая весь этот детский лепет и старательно записывая его в протокол, Лев Иванович думал, что дальше делать с Тедески. Сам наркотик Гурова не слишком интересовал. Его волновал вопрос о причастности Тедески к убийству Анны. Он постепенно выводил беседу на эту тему.
   Антонио категорически отрицал свою причастность к столь страшному преступлению, вздымал руки к небу, клялся Мадонной и Святым Николаем. Он уже не растягивал фразы, напротив, говорил быстро-быстро. Слова сыпались из него словно горошины из прохудившегося пакета. Кажется, способность мыслить, прибитая напором Крячко, все-таки вернулась к нему. Теперь он отчаянно пытался оправдать себя, подбирая новые и новые аргументы.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента