Страница:
отчасти понимаю ваши чувства, хотя решение ваше для меня по-прежнему
загадка, но, - добавила она улыбаясь, - пока я понимаю вас еще не до конца.
- Вы поймете меня лучше, - осмелев, возразил Франческо, - ибо я скажу
вам все. Простите мне мое смущение и нерешительность, ибо я никогда в жизни
не оказывался в таком необычном положении.
С самого рождения я был лишен родителей, покровителей, друзей, славного
имени и состояния - всего этого было достаточно, чтобы поселить во мне
склонность к меланхолии. Тяжело сознавать, что несчастье преследует тебя с
колыбели и не оставит до могилы. Это была первая мысль, в какой я отдал себе
отчет. Прежде чем хоть секунду подумать о себе, мне надо было отплатить
признательностью за заботы моих приемных родителей, и мне нет нужды говорить
вам, что мне это удалось. В ту пору дух мой окреп; я мало сожалел о
безвозвратно утраченном величии и роскоши. Мало того, порой я тешил свое
ребяческое самолюбие мыслью о том, что всей своей славой я обязан самому
себе и однажды родня, которая отталкивает меня, позавидует известности моего
имени, имени отверженного. Таковы иллюзии неопытного и тщеславного юноши.
Все рухнуло в один день, и я вновь ощутил себя несчастным и ничтожным.
- Увы, - продолжал Франческо, - вот тайна, которую ваше слишком
доброжелательное любопытство изъявляет желание узнать и которую разум велел
мне свято хранить. Но как мне дерзнуть открыть вам печальный секрет,
покоящийся в глубине моего израненного сердца, поведать о чувствах, которые
философия считает ребяческой слабостью духа и которые ваш возвышенный ум
осудит и в лучшем случае удостоит жалости. Я полюбил, синьора!..
Здесь Франческо прервал свою речь, но, ободренный взглядом Полии,
продолжал в следующих словах:
- Я полюбил, сам того не сознавая, не задумываясь о последствиях своего
безрассудства, не строя планов на будущее, ибо целиком и полностью отдался
впечатлениям настоящего. Я полюбил женщину, известную своими редкими
достоинствами и сочетающую в себе красоту со всеми совершенствами ума и
души; кажется, будто небо послало ее на землю только затем, чтобы напомнить
смертным об утраченном ими неизъяснимом блаженстве. Я полюбил ее, синьора,
забыв о том, что она знатнейшая из знатных, богатейшая из богатых, а сам я
всего лишь бедный Франческо Колумна, безвестный ученик Беллини, и все мои
труды не принесут мне иной награды, кроме суетной славы. Такова любовная
страсть: она оглушает, ослепляет, убивает. Когда я пришел в себя и, призвав
на помощь разум, с горьким смехом отчаяния окинул испуганным взором бездну,
на краю которой, сам того не сознавая, очутился, отступать было поздно:
участь моя была решена.
Первая мысль несчастных - умереть; это выход простой и естественный,
потому что разом решает все проблемы и выводит из всех затруднений. Но что,
если вместо того, чтобы приблизить день, когда я увижусь с любимой в лучшем
мире, такая смерть навсегда разлучит меня с ней? Мысль эта была мне внове и
остановила мою руку. С одной стороны было светлое будущее, которого я мог
добровольно лишиться, с другой - невозможность примириться с горестной
судьбой. И я с болью в сердце осудил себя на жизнь без надежды, но и без
страха, чтобы дождаться дня, когда две души, освободившись от земных пут,
встретятся, узнают друг друга и соединятся навсегда. Любимая стала для меня
предметом вечного поклонения; я воздвиг ей в своей душе нерушимый алтарь и
напеки принес себя в жертву. Нужно ли мне объяснять вам, синьора, что, когда
план этот созрел в моей душе, к моей неизменной грусти примешалась толика
радости? Я понял, что супружество, которое начинается вдовством и
завершается обладанием, может быть счастливее обычных браков, кончающихся
трауром. Я решил, что весь остаток земной жизни будет для меня долгим
кануном свадьбы и только смерть принесет мне вечное блаженство; и я
почувствовал необходимость удалиться от мира, чтобы всецело отдаться чувству
суровому и вместе с тем сладостному; это чувство не терпит соперников - и я
иду в монастырь. Да простит Господь своему слабому созданию! Через три дня я
принесу ему обет, и это даст мне право соединиться с любимой на небе.
Позвольте мне под конец повторить, синьора, что теперь мне очень легко
исполнить свое решение, - ведь ваше великодушное сострадание позволило мне
питать надежду на то, что я не буду забыт.
- Через три дня! - воскликнула Полия... - Поистине, - продолжала она, -
у меня слишком мало времени на размышления о тайне, которую вы мне доверили,
чтобы составить мнение и тем более высказать суждение; но мне кажется, что,
если женщина, ради которой вы готовы пойти на любые жертвы, знает о вашем
решении и не противится ему, она недостойна ваших жертв.
- Она не знает о нем, - сказал Франческо, - ибо она не знает о моей
любви. О, разумеется, мысль о том, что ей известна моя любовь, что она ко
мне не вовсе безразлична и могла бы удостоить мои чувства хотя бы каплей
жалости, принесла бы моему сердцу несказанное утешение! Быть может, самая
жестокая из всех мук любви - сознавать, что избранница и не подозревает о
твоих чувствах; быть может, самый страшный, ответ для влюбленного - это
глухое равнодушие, какое испытывают к чужому человеку! Но зачем обрекать
покойное и счастливое сердце на муки, которые оно не в силах вынести? Если
бы дама отвергла мою страсть, я немного выиграл бы, удостоверившись в том,
что печальные предчувствия меня не обманули; а если бы мне ответили
взаимностью, мне пришлось бы страдать за двоих. Что я говорю? Страдать за
двоих! С собственным отчаянием я уже свыкся; оно - часть моей жизни. А ее
отчаяние убило бы меня.
- Вы слишком далеко заходите в ваших предположениях, Франческо, - живо
ответила Полин. - Кто знает, быть может, она испытывает те же тревоги и
муки, что и вы? Кто знает, не ищет ли она случая открыть вам свои чувства?
Что бы вы сказали, если бы эта знатная и богатая девушка, чей блеск вас
ослепляет, хотя, весьма вероятно, душа ее не более покойна, чем ваша, что
сказали бы вы, Франческо, если бы она, свободная в своем выборе, предложила
вам свою руку, если бы, подчиняясь благородному и властному чувству, она вам
ее обещала?
- Что бы я сказал, Полия? - ответил Франческо сурово и с достоинством.
- Я бы отверг ее. Чтобы иметь право любить ту, которую я люблю, надо быть
достойным ее, и самым неустанным моим стремлением было облагородить мою
душу, дабы возвыситься до нее. Какой дерзостью с моей стороны было бы
принять из ее рук привилегии высокого положения, в котором отказывает мне
общество! Какой было бы дерзостью воспользоваться милостями фортуны, ведь
мой удел - безвестность и нищета. О, мне в тысячу раз легче вынести любые
страдания, чем заслужить постыдную репутацию авантюриста, отвергнутого
светом и разбогатевшего на любви!
- Я еще не кончила, - прервала Полия. - Вы чересчур щепетильны, но я
понимаю и разделяю ваши чувства. Что поделаешь, свет требует порой странных
жертв и вы считаете ниже своего достоинства обходить его законы; но натура,
родственная вашей, могла бы ответить вам самоотречением иного рода. Высокое
положение и большое состояние - причуды случая, от которых можно при желании
избавиться; художник и поэт всегда художник и поэт; где бы он ни был, его
всюду ждут успех и слава; но богатая и знатная женщина, которая нашла в себе
силы отказаться от наследственных привилегий, по ту сторону пролива
становится просто женщиной. Если бы эта женщина сказала вам: я отказываюсь
от своего положения, я отказываюсь от своего состояния, я готова разделить с
тобой твою нищету и полностью вверить тебе свою судьбу, - что бы вы ей
ответили, Франческо?
- Я упал бы к ее ногам, - сказал Франческо - и ответил бы так: Ангел
небесный! Сохраняйте положение и состояние, дарованные вам небом,
оставайтесь тем, что вы есть; несчастный, способный воспользоваться нежным и
возвышенным порывом вашего сердца, не заслуживал бы чести занимать в нем
место. Ничто так не поможет ему возвыситься до вас, как постоянное смирение,
легкое для того, кто надеется, а еще больше для того, кто любит. Я не хочу
разлучать вас с сословием, к которому вы принадлежите не по случайности, а
потому что так угодно Господу, и обрекать вас превратностям существования,
отравленного бесконечными тревогами и лишениями, а быть может и горькими
сожалениями. Блаженство мое беспредельно: оно превосходит все мои ожидания,
ибо вы готовы были отдать мне все, что дозволяет отдать ваше доброе имя. Вы
будете меня любить, - добавил бы я, - будете любить всегда - ведь вы не
побоялись вверить мне свою судьбу. Вашу судьбу, о моя любимая! Я принимаю ее
и обещаю хранить как святыню до того часа, когда мне придется держать за нее
ответ перед Богом, нашим судией; ибо жизнь коротка даже для тех, кто
страждет, что бы ни говорили об этом слабые духом. Земля - всего лишь юдоль
испытаний, и если за те годы, что нам суждено провести на земле, узы,
связующие вашу верную и преданную душу с моей, не ослабнут, то впереди нас
ждет целая вечность!..
Помолчав несколько секунд, Полия воскликнула с воодушевлением:
- Да, да, Бог не создавал более святого и нерушимого таинства. Именно в
духовном браке, неведомом другим людям, такая любовь, как ваша, может
примирить чувства, и долг, и ваша небесная супруга сказала бы вам то же
самое, если бы она вас слышала.
- Она слышала меня, Полия, - произнес Франческо, вновь уронив голову на
руки и залившись слезами.
- Итак, - продолжала Полия, словно не расслышав его последних слов, -
через три дня вы облачитесь в сутану одного из религиозных орденов
Венеции?..
- Тревизо, - поправил Франческо. - Я не хочу лишать себя радости
изредка видеть ее!
- Тревизо, Франческо, где вы знаете меня одну?
- Вас одну, - отвечал Франческо.
В этот момент рука молодой княгини сплелась с рукой молодого художника.
- Мы и не заметили, - сказала она с улыбкой, - что гондола остановилась
и мы вновь перед дворцом Пизани; впрочем, на земле нам больше нечего сказать
друг другу. Однако ваше последнее прости не лишено нежности, и, если мы
правильно друг друга поняли, наша первая встреча будет еще более нежной.
- Прощайте навсегда! - сказал Франческо.
- Прощайте навеки! - сказала Полия. Потом она вновь надела маску и
сошла на берег.
На следующий день Полия была уже в Тревизо. Через три дня в
доминиканском монастыре зазвонил колокол, возвещающий вступление в орден
нового послушника и его смерть для мира. Полия провела весь день в домашней
часовне.
Франческо легко смирился со своей новой жизнью. Иногда беседа с Полней
казалась ему сном; но чаще он с детским восторгом перебирал в памяти
мельчайшие подробности их разговора и даже поздравлял себя с тем, что,
несмотря на свое незавидное положение, сумел внушить любовь, не боящуюся ни
разлуки, ни превратностей судьбы. Он быстро привык делить свое время между
религией и живописью; он расписывал стены доминиканского монастыря чистыми и
наивными фресками, которые сохранились до наших дней, хотя небрежность
потомков и нанесла им немалый урон, но любимейшим предметом его занятий была
книга, в которой он объединял видения, навеянные талантом и любовью. Он
решил облечь обширное и странное порождение своего гения, выразившегося в
этой книге полностью, в смутную форму сна, ибо не было, по его мнению,
формы, более подходящей беспорядочному течению мыслей отшельника. Мы знаем,
что иногда Франческо удавалось обменяться с Полней несколькими нежными
словами; в один из этих редких моментов она позволила юноше посвятить ей
причудливую поэму и, как он сам сообщает, помогла ему советом. Именно по ее
совету он начисто отказался от обычного языка, на котором он задумал и начал
поэму lasciando il principiato stilo {Отбросив язык обыкновенный (ит.).},
чтобы творить на том ученом языке, где у него не было ни образцов, ни
подражателей, и который рождался под его пером благодаря его ученым занятиям
и знакомству со старинными книгами. Этот сладостный труд, сопровождаемый
сладостными мечтаниями, занял целый год; Франческо оканчивал его, когда
самая печальная весть, какая могла поразить его душу, проникла сквозь стены
доминиканского монастыря. Молодой Антонио Гримами, ставший впоследствии
адмиралом и дожем Венецианской республики, попросил руки Полин и, по слухам,
получил согласие.
Это было в тот день, когда Франческо собирался преподнести Полин свою
книгу. Скрепя сердце, он отправился во дворец и остановился на пороге ее
покоев.
- Входите, брат мой, - сказала Полия, заметив его, - познакомьте нас с
чудесными секретами вашего искусства и покажите посвященное нам сокровище,
которое вы скрываете от мира.
Одновременно она жестом удалила всех фрейлин и слуг, и Франческо
остался с ней наедине.
Ноги у него подкашивались, на лбу выступил холодный пот, сердце бешено
колотилось, грудь вздымалась так, что казалось, она вот-вот разорвется.
Полия подняла глаза от рукописи и посмотрела на монаха. Бледность
Франческо, темные круги под опухшими от слез глазами, нервная дрожь открыли
ей все, что происходило в душе ее возлюбленного. Она гордо улыбнулась.
- До вас дошли слухи о моем предстоящем браке с князем Антонио Гримани?
- Да, сударыня, - ответил Франческо.
- Что вы подумали, Франческо, об этом союзе?
- Что нет на свете мужчины, достойного вас, но что князь Антонио имеет
больше прав на вашу руку, чем кто-либо иной, и что брак этот, по всей
вероятности, будет исполнением желаний венецианцев... и ваших.
- Сегодня утром я ему отказала.
Франческо поглядел на Полию, словно ища в ее глазах подтверждения ее
словам.
- Вы лучше, чем кто-либо, знаете, - продолжала Полия, - что я связана
обетом с другим человеком, и обет мой нерушим; но я должна простить вам ваши
подозрения, потому что вы дали клятву не только мне, но и Богу, а я не
давала такой клятвы. Слушайте, Франческо. Завтра годовщина того дня, когда
вы удалились в монастырь; во время заутрени вы вновь повторите свой обет, и
он станет нерасторжимым и священным навеки. Изменили ли вы за год свое
мнение о причинах и необходимости этой жертвы?
- Нет! Нет, Полия! - воскликнул Франческо, падая на колени.
- Я верю вам, - продолжала Полин. - Мои чувства тоже не изменились. Я
приду завтра в церковь и всеми силами души присоединюсь к обету, который вы
будете произносить, чтобы вы знали, Франческо, что впредь непостоянство
Полии будет считаться клятвопреступлением и святотатством.
Франческо попытался ответить; но, когда к нему вернулся дар речи, Полии
уже не было в комнате. Радость была почти так же непереносима для молодого
монаха, как и горе. Он не мог почувствовать себя счастливым, поскольку смена
столь противоположных чувств отняла у него все силы, и нить его жизни готова
была оборваться.
На следующий день во время утренней службы, когда монахи поднимались на
клирос, Полия сидела на своем обычном месте, в первом ряду. Она встала со
скамьи и преклонила колена посреди центрального нефа.
Франческо заметил ее. Он твердым голосом произнес обет, спустился по
ступеням алтаря и прошел на паперть. Во время молитвы он простерся ниц,
вытянув вперед скрещенные руки.
Когда служба закончилась, Полия вышла из церкви; монахи шли друг за
другом, преклоняя колена у алтаря, но Франческо не двигался; это никого не
удивило, ибо его часто видели простертым ниц без движения во время молитвы.
Подошло время вечерней службы; Франческо не двигался. Один молодой
монах подошел к нему, нагнулся и взял его за руку, призывая к исполнению
обычных обязанностей, потом распрямился, осенил себя крестным знамением,
возвел очи горе и, повернувшись к братии, произнес: "Он мертв!"
Со времени этого события, одного из тех, которые так быстро стираются
из памяти нового поколения, прошло больше тридцати лет, когда однажды зимним
вечером 1498 года перед лавкой Альдо Пио Мануцио, которого мы называем
Старшим, остановилась гондола. Через мгновение ученому типографу доложили о
прибытии княгини Ипполиты ди Поли из Тревизо. Альдо выбежал ей навстречу,
провел в дом, усадил в Кресло и застыл, исполненный почтения к этой
прославленной особе и восхищенный ее красотой, которой полвека жизни и
страданий прибавили величия, не убавив блеска.
- Мудрый Альдо, - сказала она ему, положив на его стол туго набитый
мешочек с двумя тысячами цехинов и объемистую рукопись, - подобно тому, как
вы останетесь в глазах далеких потомков самым ученым и самым искусным
типографом всех времен, автор книги, которую я вам вручаю, заслужит
репутацию величайшего художника и величайшего поэта уходящего столетия.
Будучи полновластной хозяйкой этого сокровища, с которым я расстаюсь лишь на
то время, что понадобится вам на изготовление копий, я не хочу навсегда
лишить возможности познакомить с ним умы, отмеченные небом и знающие цену
творениям гения; но я бы хотела, чтобы вечную жизнь этой рукописи даровал
типографский станок. Теперь вы понимаете, мудрый Альдо, чего я жду от вас:
шедевра, достойного вашего имени, шедевра, способного принести вам
бессмертную славу. Когда это золото будет израсходовано, я пришлю вам еще.
Затем Полия поднялась и обеими руками оперлась на руки сопровождающих
ее женщин. Альдо проводил ее до гондолы, выражая свою покорность
почтительными жестами, но не произнося ни слова, ибо ему известно было, что
она отказалась от общения с мужчинами и провела более тридцати лет в полном
одиночестве.
Книга, о которой идет речь, называется "Гипнеротомахия Полифила" -
Hypnerotomachia di Poliphilo, cioe pugna d'amore in sogno, то есть Любовные
битвы во сне, а не Битва сна и любви, как переводит господин Женгене, автор
"Истории итальянской литературы". Мы вовсе не собираемся сделать отсюда
вывод, что господин Женгене не знал итальянского языка. Мы более
снисходительны к рассеянности талантливых людей.
- Теперь подпиши это любым именем, - сказал Лоурих, вставая, - у меня
нет привычки ставить свое имя под такими пустяками, и видит Бог, что я
поставляю букинистам подобные историйки единственно ради того, чтобы
разжиться книгами.
- Пусть же хоть одна история из тех, что вам еще доведется сочинить, -
сказал Апостоле, - обогатит вашу библиотеку книгой, подобной этой. Она ваша,
и дважды ваша.
- Верно, - с довольным видом сказал Лоурих, беря в руки фолиант... -
Вернее, она твоя, - весело продолжал он, передавая ее мне, - я ведь обещал
ее тебе сегодня утром.
Вот как случилось, что самый замечательный экземпляр Полифила, великан
среди моей лилипутской коллекции, nec pluribus impar {Не уступающий и
множеству (лат.).}, занимает сегодня в ней почетное место. Я охотно
показываю его знатокам, которые не могут не признать, что книга
великолепна... и вдобавок досталась, мне весьма недорогой ценой!
От составителя
В настоящий сборник вошли далеко не все библиофильские произведения
Нодье; из огромного количества написанных им на эту тему работ отобраны те,
которые, на наш взгляд, представляют наиболее общий интерес, затрагивают
основные проблемы книжного собирательства и истории книги, содержат
наибольшее количество занимательных и любопытных сведений из истории
книжного дела и библиофильства.
Нодье упоминает в своих книгах и статьях мельком, без специальных
разъяснений, множество книг и фактов, неизвестных русскоязычному читателю.
Сведения о них (необходимый реальный комментарий, краткие библиографические
описания упоминаемых книг и проч.) даны в примечаниях; сведения о лицах,
упоминаемых в тексте, даны в аннотированном именном указателе (общеизвестные
имена не аннотируются). В тех случаях, где это необходимо, примечания
предваряет короткая преамбула.
При подборе иллюстраций использована книга: Devaux Y. Dix siecles de
reliure. P., 1981.
Комментатор приносит благодарность П.Скобцеву за помощь в переводе
латинских цитат.
Франциск Колумна
Впервые - отдельное издание в феврале 1844 г. у Ж.Ж.Текне. Первый рус.
пер. - Пчела. 1876. Э 33. С. 2-7. Рус. пер. В.Мильчиной впервые: Корабли
мысли. М., 1986.
С. 51. Лоурих - эту фамилию носил итальянский литератор Джованни Лоурих
(Ловрик), автор брошюры "Замечания на <...> "Путешествие по Далмации" аббата
Фортиса" (Венеция, 1776), хорошо известной Нодье.
С. 52. "Сон Полифила, или Битва любви во сне" - книга, личность автора
которой до сих пор остается загадкой. В начале XVIII в. полагали, что ее
написал венецианский доминиканец фра Франческо Колонна (1433-1527);
существует предположение, что автор ее - веронский собиратель древностей
Феличе Феличеано, но все это лишь гипотезы. Неизвестно и имя художника;
возможно, что гравюры выполнил. Джованни Беллини, а 38 украшенных инициалов
созданы, по-видимому, гравером Франческо Гриффо (см. о нем в примеч. к т. 2,
с. 209). Подробнее см. в кн.: Лазурский В.В.Альд и альдины. М., 1977.
С. 58. ...о крайне причудливом языке... - ср. характеристику этого
языка в наст, изд., т. 2, с. 126-127.
Я берусь перечислить тебе начальные буквы... - В статье "Об ухищрениях,
к которым прибегали некоторые авторы, дабы скрыть свое имя" (1835) Нодье
рассказывает, что однажды он сам точно таким же образом потряс воображение
некоего книгопродавца, назвав ему первые буквы всех глав "Сна Полифила",
однако, в отличие от Лоуриха, ограничился моральным удовлетворением.
С. 59. "Всемирная биография" - "Древняя и новая всемирная биография",
52-томная энциклопедия, которую выпускал в 1810-1828 гг. Л.Г.Мишо; Нодье -
автор некоторых статей в ней.
Аньяни - правильно Ананьи - город в Италии, где 3 сентября 1303 г.
гибеллин (то есть сторонник власти императора, в отличие от гвельфов
сторонников власти пап) Шарра Колонна арестовал папу римского Бонифация VIII
и, как гласит легенда, дал ему пощечину; папа не вынес оскорбления и месяц
спустя скончался. Сведения Нодье о всех представителях рода Колонна, кроме
Франческо, достоверны.
С. 61. Гомериды - аэды или рапсоды, исполнявшие поэмы Гомера и
считавшие себя его потомками.
Лизани - знаменитый венецианский род,
С. 62. Лидс - полуостров в Венеции, отделяющий лагуну от моря.
С. 77. ...как переводит господин Женгене... - Нодье ошибся; в "Истории
итальянской литературы" Женгене (т. 8, 1819) название "Сна Полифила"
переведено как "Битва любви во сне".
загадка, но, - добавила она улыбаясь, - пока я понимаю вас еще не до конца.
- Вы поймете меня лучше, - осмелев, возразил Франческо, - ибо я скажу
вам все. Простите мне мое смущение и нерешительность, ибо я никогда в жизни
не оказывался в таком необычном положении.
С самого рождения я был лишен родителей, покровителей, друзей, славного
имени и состояния - всего этого было достаточно, чтобы поселить во мне
склонность к меланхолии. Тяжело сознавать, что несчастье преследует тебя с
колыбели и не оставит до могилы. Это была первая мысль, в какой я отдал себе
отчет. Прежде чем хоть секунду подумать о себе, мне надо было отплатить
признательностью за заботы моих приемных родителей, и мне нет нужды говорить
вам, что мне это удалось. В ту пору дух мой окреп; я мало сожалел о
безвозвратно утраченном величии и роскоши. Мало того, порой я тешил свое
ребяческое самолюбие мыслью о том, что всей своей славой я обязан самому
себе и однажды родня, которая отталкивает меня, позавидует известности моего
имени, имени отверженного. Таковы иллюзии неопытного и тщеславного юноши.
Все рухнуло в один день, и я вновь ощутил себя несчастным и ничтожным.
- Увы, - продолжал Франческо, - вот тайна, которую ваше слишком
доброжелательное любопытство изъявляет желание узнать и которую разум велел
мне свято хранить. Но как мне дерзнуть открыть вам печальный секрет,
покоящийся в глубине моего израненного сердца, поведать о чувствах, которые
философия считает ребяческой слабостью духа и которые ваш возвышенный ум
осудит и в лучшем случае удостоит жалости. Я полюбил, синьора!..
Здесь Франческо прервал свою речь, но, ободренный взглядом Полии,
продолжал в следующих словах:
- Я полюбил, сам того не сознавая, не задумываясь о последствиях своего
безрассудства, не строя планов на будущее, ибо целиком и полностью отдался
впечатлениям настоящего. Я полюбил женщину, известную своими редкими
достоинствами и сочетающую в себе красоту со всеми совершенствами ума и
души; кажется, будто небо послало ее на землю только затем, чтобы напомнить
смертным об утраченном ими неизъяснимом блаженстве. Я полюбил ее, синьора,
забыв о том, что она знатнейшая из знатных, богатейшая из богатых, а сам я
всего лишь бедный Франческо Колумна, безвестный ученик Беллини, и все мои
труды не принесут мне иной награды, кроме суетной славы. Такова любовная
страсть: она оглушает, ослепляет, убивает. Когда я пришел в себя и, призвав
на помощь разум, с горьким смехом отчаяния окинул испуганным взором бездну,
на краю которой, сам того не сознавая, очутился, отступать было поздно:
участь моя была решена.
Первая мысль несчастных - умереть; это выход простой и естественный,
потому что разом решает все проблемы и выводит из всех затруднений. Но что,
если вместо того, чтобы приблизить день, когда я увижусь с любимой в лучшем
мире, такая смерть навсегда разлучит меня с ней? Мысль эта была мне внове и
остановила мою руку. С одной стороны было светлое будущее, которого я мог
добровольно лишиться, с другой - невозможность примириться с горестной
судьбой. И я с болью в сердце осудил себя на жизнь без надежды, но и без
страха, чтобы дождаться дня, когда две души, освободившись от земных пут,
встретятся, узнают друг друга и соединятся навсегда. Любимая стала для меня
предметом вечного поклонения; я воздвиг ей в своей душе нерушимый алтарь и
напеки принес себя в жертву. Нужно ли мне объяснять вам, синьора, что, когда
план этот созрел в моей душе, к моей неизменной грусти примешалась толика
радости? Я понял, что супружество, которое начинается вдовством и
завершается обладанием, может быть счастливее обычных браков, кончающихся
трауром. Я решил, что весь остаток земной жизни будет для меня долгим
кануном свадьбы и только смерть принесет мне вечное блаженство; и я
почувствовал необходимость удалиться от мира, чтобы всецело отдаться чувству
суровому и вместе с тем сладостному; это чувство не терпит соперников - и я
иду в монастырь. Да простит Господь своему слабому созданию! Через три дня я
принесу ему обет, и это даст мне право соединиться с любимой на небе.
Позвольте мне под конец повторить, синьора, что теперь мне очень легко
исполнить свое решение, - ведь ваше великодушное сострадание позволило мне
питать надежду на то, что я не буду забыт.
- Через три дня! - воскликнула Полия... - Поистине, - продолжала она, -
у меня слишком мало времени на размышления о тайне, которую вы мне доверили,
чтобы составить мнение и тем более высказать суждение; но мне кажется, что,
если женщина, ради которой вы готовы пойти на любые жертвы, знает о вашем
решении и не противится ему, она недостойна ваших жертв.
- Она не знает о нем, - сказал Франческо, - ибо она не знает о моей
любви. О, разумеется, мысль о том, что ей известна моя любовь, что она ко
мне не вовсе безразлична и могла бы удостоить мои чувства хотя бы каплей
жалости, принесла бы моему сердцу несказанное утешение! Быть может, самая
жестокая из всех мук любви - сознавать, что избранница и не подозревает о
твоих чувствах; быть может, самый страшный, ответ для влюбленного - это
глухое равнодушие, какое испытывают к чужому человеку! Но зачем обрекать
покойное и счастливое сердце на муки, которые оно не в силах вынести? Если
бы дама отвергла мою страсть, я немного выиграл бы, удостоверившись в том,
что печальные предчувствия меня не обманули; а если бы мне ответили
взаимностью, мне пришлось бы страдать за двоих. Что я говорю? Страдать за
двоих! С собственным отчаянием я уже свыкся; оно - часть моей жизни. А ее
отчаяние убило бы меня.
- Вы слишком далеко заходите в ваших предположениях, Франческо, - живо
ответила Полин. - Кто знает, быть может, она испытывает те же тревоги и
муки, что и вы? Кто знает, не ищет ли она случая открыть вам свои чувства?
Что бы вы сказали, если бы эта знатная и богатая девушка, чей блеск вас
ослепляет, хотя, весьма вероятно, душа ее не более покойна, чем ваша, что
сказали бы вы, Франческо, если бы она, свободная в своем выборе, предложила
вам свою руку, если бы, подчиняясь благородному и властному чувству, она вам
ее обещала?
- Что бы я сказал, Полия? - ответил Франческо сурово и с достоинством.
- Я бы отверг ее. Чтобы иметь право любить ту, которую я люблю, надо быть
достойным ее, и самым неустанным моим стремлением было облагородить мою
душу, дабы возвыситься до нее. Какой дерзостью с моей стороны было бы
принять из ее рук привилегии высокого положения, в котором отказывает мне
общество! Какой было бы дерзостью воспользоваться милостями фортуны, ведь
мой удел - безвестность и нищета. О, мне в тысячу раз легче вынести любые
страдания, чем заслужить постыдную репутацию авантюриста, отвергнутого
светом и разбогатевшего на любви!
- Я еще не кончила, - прервала Полия. - Вы чересчур щепетильны, но я
понимаю и разделяю ваши чувства. Что поделаешь, свет требует порой странных
жертв и вы считаете ниже своего достоинства обходить его законы; но натура,
родственная вашей, могла бы ответить вам самоотречением иного рода. Высокое
положение и большое состояние - причуды случая, от которых можно при желании
избавиться; художник и поэт всегда художник и поэт; где бы он ни был, его
всюду ждут успех и слава; но богатая и знатная женщина, которая нашла в себе
силы отказаться от наследственных привилегий, по ту сторону пролива
становится просто женщиной. Если бы эта женщина сказала вам: я отказываюсь
от своего положения, я отказываюсь от своего состояния, я готова разделить с
тобой твою нищету и полностью вверить тебе свою судьбу, - что бы вы ей
ответили, Франческо?
- Я упал бы к ее ногам, - сказал Франческо - и ответил бы так: Ангел
небесный! Сохраняйте положение и состояние, дарованные вам небом,
оставайтесь тем, что вы есть; несчастный, способный воспользоваться нежным и
возвышенным порывом вашего сердца, не заслуживал бы чести занимать в нем
место. Ничто так не поможет ему возвыситься до вас, как постоянное смирение,
легкое для того, кто надеется, а еще больше для того, кто любит. Я не хочу
разлучать вас с сословием, к которому вы принадлежите не по случайности, а
потому что так угодно Господу, и обрекать вас превратностям существования,
отравленного бесконечными тревогами и лишениями, а быть может и горькими
сожалениями. Блаженство мое беспредельно: оно превосходит все мои ожидания,
ибо вы готовы были отдать мне все, что дозволяет отдать ваше доброе имя. Вы
будете меня любить, - добавил бы я, - будете любить всегда - ведь вы не
побоялись вверить мне свою судьбу. Вашу судьбу, о моя любимая! Я принимаю ее
и обещаю хранить как святыню до того часа, когда мне придется держать за нее
ответ перед Богом, нашим судией; ибо жизнь коротка даже для тех, кто
страждет, что бы ни говорили об этом слабые духом. Земля - всего лишь юдоль
испытаний, и если за те годы, что нам суждено провести на земле, узы,
связующие вашу верную и преданную душу с моей, не ослабнут, то впереди нас
ждет целая вечность!..
Помолчав несколько секунд, Полия воскликнула с воодушевлением:
- Да, да, Бог не создавал более святого и нерушимого таинства. Именно в
духовном браке, неведомом другим людям, такая любовь, как ваша, может
примирить чувства, и долг, и ваша небесная супруга сказала бы вам то же
самое, если бы она вас слышала.
- Она слышала меня, Полия, - произнес Франческо, вновь уронив голову на
руки и залившись слезами.
- Итак, - продолжала Полия, словно не расслышав его последних слов, -
через три дня вы облачитесь в сутану одного из религиозных орденов
Венеции?..
- Тревизо, - поправил Франческо. - Я не хочу лишать себя радости
изредка видеть ее!
- Тревизо, Франческо, где вы знаете меня одну?
- Вас одну, - отвечал Франческо.
В этот момент рука молодой княгини сплелась с рукой молодого художника.
- Мы и не заметили, - сказала она с улыбкой, - что гондола остановилась
и мы вновь перед дворцом Пизани; впрочем, на земле нам больше нечего сказать
друг другу. Однако ваше последнее прости не лишено нежности, и, если мы
правильно друг друга поняли, наша первая встреча будет еще более нежной.
- Прощайте навсегда! - сказал Франческо.
- Прощайте навеки! - сказала Полия. Потом она вновь надела маску и
сошла на берег.
На следующий день Полия была уже в Тревизо. Через три дня в
доминиканском монастыре зазвонил колокол, возвещающий вступление в орден
нового послушника и его смерть для мира. Полия провела весь день в домашней
часовне.
Франческо легко смирился со своей новой жизнью. Иногда беседа с Полней
казалась ему сном; но чаще он с детским восторгом перебирал в памяти
мельчайшие подробности их разговора и даже поздравлял себя с тем, что,
несмотря на свое незавидное положение, сумел внушить любовь, не боящуюся ни
разлуки, ни превратностей судьбы. Он быстро привык делить свое время между
религией и живописью; он расписывал стены доминиканского монастыря чистыми и
наивными фресками, которые сохранились до наших дней, хотя небрежность
потомков и нанесла им немалый урон, но любимейшим предметом его занятий была
книга, в которой он объединял видения, навеянные талантом и любовью. Он
решил облечь обширное и странное порождение своего гения, выразившегося в
этой книге полностью, в смутную форму сна, ибо не было, по его мнению,
формы, более подходящей беспорядочному течению мыслей отшельника. Мы знаем,
что иногда Франческо удавалось обменяться с Полней несколькими нежными
словами; в один из этих редких моментов она позволила юноше посвятить ей
причудливую поэму и, как он сам сообщает, помогла ему советом. Именно по ее
совету он начисто отказался от обычного языка, на котором он задумал и начал
поэму lasciando il principiato stilo {Отбросив язык обыкновенный (ит.).},
чтобы творить на том ученом языке, где у него не было ни образцов, ни
подражателей, и который рождался под его пером благодаря его ученым занятиям
и знакомству со старинными книгами. Этот сладостный труд, сопровождаемый
сладостными мечтаниями, занял целый год; Франческо оканчивал его, когда
самая печальная весть, какая могла поразить его душу, проникла сквозь стены
доминиканского монастыря. Молодой Антонио Гримами, ставший впоследствии
адмиралом и дожем Венецианской республики, попросил руки Полин и, по слухам,
получил согласие.
Это было в тот день, когда Франческо собирался преподнести Полин свою
книгу. Скрепя сердце, он отправился во дворец и остановился на пороге ее
покоев.
- Входите, брат мой, - сказала Полия, заметив его, - познакомьте нас с
чудесными секретами вашего искусства и покажите посвященное нам сокровище,
которое вы скрываете от мира.
Одновременно она жестом удалила всех фрейлин и слуг, и Франческо
остался с ней наедине.
Ноги у него подкашивались, на лбу выступил холодный пот, сердце бешено
колотилось, грудь вздымалась так, что казалось, она вот-вот разорвется.
Полия подняла глаза от рукописи и посмотрела на монаха. Бледность
Франческо, темные круги под опухшими от слез глазами, нервная дрожь открыли
ей все, что происходило в душе ее возлюбленного. Она гордо улыбнулась.
- До вас дошли слухи о моем предстоящем браке с князем Антонио Гримани?
- Да, сударыня, - ответил Франческо.
- Что вы подумали, Франческо, об этом союзе?
- Что нет на свете мужчины, достойного вас, но что князь Антонио имеет
больше прав на вашу руку, чем кто-либо иной, и что брак этот, по всей
вероятности, будет исполнением желаний венецианцев... и ваших.
- Сегодня утром я ему отказала.
Франческо поглядел на Полию, словно ища в ее глазах подтверждения ее
словам.
- Вы лучше, чем кто-либо, знаете, - продолжала Полия, - что я связана
обетом с другим человеком, и обет мой нерушим; но я должна простить вам ваши
подозрения, потому что вы дали клятву не только мне, но и Богу, а я не
давала такой клятвы. Слушайте, Франческо. Завтра годовщина того дня, когда
вы удалились в монастырь; во время заутрени вы вновь повторите свой обет, и
он станет нерасторжимым и священным навеки. Изменили ли вы за год свое
мнение о причинах и необходимости этой жертвы?
- Нет! Нет, Полия! - воскликнул Франческо, падая на колени.
- Я верю вам, - продолжала Полин. - Мои чувства тоже не изменились. Я
приду завтра в церковь и всеми силами души присоединюсь к обету, который вы
будете произносить, чтобы вы знали, Франческо, что впредь непостоянство
Полии будет считаться клятвопреступлением и святотатством.
Франческо попытался ответить; но, когда к нему вернулся дар речи, Полии
уже не было в комнате. Радость была почти так же непереносима для молодого
монаха, как и горе. Он не мог почувствовать себя счастливым, поскольку смена
столь противоположных чувств отняла у него все силы, и нить его жизни готова
была оборваться.
На следующий день во время утренней службы, когда монахи поднимались на
клирос, Полия сидела на своем обычном месте, в первом ряду. Она встала со
скамьи и преклонила колена посреди центрального нефа.
Франческо заметил ее. Он твердым голосом произнес обет, спустился по
ступеням алтаря и прошел на паперть. Во время молитвы он простерся ниц,
вытянув вперед скрещенные руки.
Когда служба закончилась, Полия вышла из церкви; монахи шли друг за
другом, преклоняя колена у алтаря, но Франческо не двигался; это никого не
удивило, ибо его часто видели простертым ниц без движения во время молитвы.
Подошло время вечерней службы; Франческо не двигался. Один молодой
монах подошел к нему, нагнулся и взял его за руку, призывая к исполнению
обычных обязанностей, потом распрямился, осенил себя крестным знамением,
возвел очи горе и, повернувшись к братии, произнес: "Он мертв!"
Со времени этого события, одного из тех, которые так быстро стираются
из памяти нового поколения, прошло больше тридцати лет, когда однажды зимним
вечером 1498 года перед лавкой Альдо Пио Мануцио, которого мы называем
Старшим, остановилась гондола. Через мгновение ученому типографу доложили о
прибытии княгини Ипполиты ди Поли из Тревизо. Альдо выбежал ей навстречу,
провел в дом, усадил в Кресло и застыл, исполненный почтения к этой
прославленной особе и восхищенный ее красотой, которой полвека жизни и
страданий прибавили величия, не убавив блеска.
- Мудрый Альдо, - сказала она ему, положив на его стол туго набитый
мешочек с двумя тысячами цехинов и объемистую рукопись, - подобно тому, как
вы останетесь в глазах далеких потомков самым ученым и самым искусным
типографом всех времен, автор книги, которую я вам вручаю, заслужит
репутацию величайшего художника и величайшего поэта уходящего столетия.
Будучи полновластной хозяйкой этого сокровища, с которым я расстаюсь лишь на
то время, что понадобится вам на изготовление копий, я не хочу навсегда
лишить возможности познакомить с ним умы, отмеченные небом и знающие цену
творениям гения; но я бы хотела, чтобы вечную жизнь этой рукописи даровал
типографский станок. Теперь вы понимаете, мудрый Альдо, чего я жду от вас:
шедевра, достойного вашего имени, шедевра, способного принести вам
бессмертную славу. Когда это золото будет израсходовано, я пришлю вам еще.
Затем Полия поднялась и обеими руками оперлась на руки сопровождающих
ее женщин. Альдо проводил ее до гондолы, выражая свою покорность
почтительными жестами, но не произнося ни слова, ибо ему известно было, что
она отказалась от общения с мужчинами и провела более тридцати лет в полном
одиночестве.
Книга, о которой идет речь, называется "Гипнеротомахия Полифила" -
Hypnerotomachia di Poliphilo, cioe pugna d'amore in sogno, то есть Любовные
битвы во сне, а не Битва сна и любви, как переводит господин Женгене, автор
"Истории итальянской литературы". Мы вовсе не собираемся сделать отсюда
вывод, что господин Женгене не знал итальянского языка. Мы более
снисходительны к рассеянности талантливых людей.
- Теперь подпиши это любым именем, - сказал Лоурих, вставая, - у меня
нет привычки ставить свое имя под такими пустяками, и видит Бог, что я
поставляю букинистам подобные историйки единственно ради того, чтобы
разжиться книгами.
- Пусть же хоть одна история из тех, что вам еще доведется сочинить, -
сказал Апостоле, - обогатит вашу библиотеку книгой, подобной этой. Она ваша,
и дважды ваша.
- Верно, - с довольным видом сказал Лоурих, беря в руки фолиант... -
Вернее, она твоя, - весело продолжал он, передавая ее мне, - я ведь обещал
ее тебе сегодня утром.
Вот как случилось, что самый замечательный экземпляр Полифила, великан
среди моей лилипутской коллекции, nec pluribus impar {Не уступающий и
множеству (лат.).}, занимает сегодня в ней почетное место. Я охотно
показываю его знатокам, которые не могут не признать, что книга
великолепна... и вдобавок досталась, мне весьма недорогой ценой!
От составителя
В настоящий сборник вошли далеко не все библиофильские произведения
Нодье; из огромного количества написанных им на эту тему работ отобраны те,
которые, на наш взгляд, представляют наиболее общий интерес, затрагивают
основные проблемы книжного собирательства и истории книги, содержат
наибольшее количество занимательных и любопытных сведений из истории
книжного дела и библиофильства.
Нодье упоминает в своих книгах и статьях мельком, без специальных
разъяснений, множество книг и фактов, неизвестных русскоязычному читателю.
Сведения о них (необходимый реальный комментарий, краткие библиографические
описания упоминаемых книг и проч.) даны в примечаниях; сведения о лицах,
упоминаемых в тексте, даны в аннотированном именном указателе (общеизвестные
имена не аннотируются). В тех случаях, где это необходимо, примечания
предваряет короткая преамбула.
При подборе иллюстраций использована книга: Devaux Y. Dix siecles de
reliure. P., 1981.
Комментатор приносит благодарность П.Скобцеву за помощь в переводе
латинских цитат.
Франциск Колумна
Впервые - отдельное издание в феврале 1844 г. у Ж.Ж.Текне. Первый рус.
пер. - Пчела. 1876. Э 33. С. 2-7. Рус. пер. В.Мильчиной впервые: Корабли
мысли. М., 1986.
С. 51. Лоурих - эту фамилию носил итальянский литератор Джованни Лоурих
(Ловрик), автор брошюры "Замечания на <...> "Путешествие по Далмации" аббата
Фортиса" (Венеция, 1776), хорошо известной Нодье.
С. 52. "Сон Полифила, или Битва любви во сне" - книга, личность автора
которой до сих пор остается загадкой. В начале XVIII в. полагали, что ее
написал венецианский доминиканец фра Франческо Колонна (1433-1527);
существует предположение, что автор ее - веронский собиратель древностей
Феличе Феличеано, но все это лишь гипотезы. Неизвестно и имя художника;
возможно, что гравюры выполнил. Джованни Беллини, а 38 украшенных инициалов
созданы, по-видимому, гравером Франческо Гриффо (см. о нем в примеч. к т. 2,
с. 209). Подробнее см. в кн.: Лазурский В.В.Альд и альдины. М., 1977.
С. 58. ...о крайне причудливом языке... - ср. характеристику этого
языка в наст, изд., т. 2, с. 126-127.
Я берусь перечислить тебе начальные буквы... - В статье "Об ухищрениях,
к которым прибегали некоторые авторы, дабы скрыть свое имя" (1835) Нодье
рассказывает, что однажды он сам точно таким же образом потряс воображение
некоего книгопродавца, назвав ему первые буквы всех глав "Сна Полифила",
однако, в отличие от Лоуриха, ограничился моральным удовлетворением.
С. 59. "Всемирная биография" - "Древняя и новая всемирная биография",
52-томная энциклопедия, которую выпускал в 1810-1828 гг. Л.Г.Мишо; Нодье -
автор некоторых статей в ней.
Аньяни - правильно Ананьи - город в Италии, где 3 сентября 1303 г.
гибеллин (то есть сторонник власти императора, в отличие от гвельфов
сторонников власти пап) Шарра Колонна арестовал папу римского Бонифация VIII
и, как гласит легенда, дал ему пощечину; папа не вынес оскорбления и месяц
спустя скончался. Сведения Нодье о всех представителях рода Колонна, кроме
Франческо, достоверны.
С. 61. Гомериды - аэды или рапсоды, исполнявшие поэмы Гомера и
считавшие себя его потомками.
Лизани - знаменитый венецианский род,
С. 62. Лидс - полуостров в Венеции, отделяющий лагуну от моря.
С. 77. ...как переводит господин Женгене... - Нодье ошибся; в "Истории
итальянской литературы" Женгене (т. 8, 1819) название "Сна Полифила"
переведено как "Битва любви во сне".