Страница:
Ко мне опустился фенгол.
– Дайте нож, Салоник, – попросил он. – Я скорее освобожу их. Вы не убили того беднягу?
Я молча протянул кинжал.
Смолкин схватил его и стал подниматься.
– Эй, брадуха! – послышался сиплый голос. – Эй, мля! Выбусди и меня!
– Нет времени, – откликнулся я, глядя вверх.
Смолкин уже скрылся за шаром.
– Лучше, мля, бсе же выбусди. Без меня вам не выбрадься из города, а я хорошо знаю его.
Я обдумал эти слова и к тому времени, когда сверху показались фенгол и Пат-Раи, принял решение.
– Смолкин, – негромко позвал я. – Откупорьте еще вон тот шар. Только слышь, Крант, не вздумай шум поднять. Удавлю!
– Не буду, мля, не буду! В моих же индересах, браделла.
Чоча спускался не очень уверенно. Чувствовалось, что раненая нога здорово досаждает ему. Вслед за мной он грузно спрыгнул на полотнище и тихо выругался от боли. Я помог спуститься Лате. Подол ее платья потерял изрядный кусок – им теперь была обмотана Чочина нога.
– Совсем плох, Рыжий? – осведомилась Лата, поправляя волосы. – К чему все эти крики? И особенно песенки?
– Крики были нужны, чтобы вывести из себя паучника, – пояснил я. – Чтобы ему захотелось забраться в клетку и как-нибудь заткнуть мне рот. А песню я пел, чтобы не дать ему почувствовать фенгола, когда тот вытаскивал нож. Я ж не сидел, как вы, без толку, а любым способом пытался освободиться. И еще раз, – тихо добавил я, – назовешь меня Рыжим – отшлепаю.
С соседнего шеста спрыгнула коренастая кривоногая фигура. Паучник Крантуазье быстро приблизился к нам. Перепоясанная кожаным ремнем рубаха, черные спутанные волосы до плеч, куцая бородка… Узкие зеленые глаза уставились на меня.
– Ну, здорово, брадья! – просипел он. – И дебе бривед, грасавица. Пога сбусгался, усбел, мля, бридумадь, гаг нам выбрадься одсюда.
– Как? – спросил я.
– Надо выбусьдидь небрирученных улбонов.
– Чего-чего? Если ты собрался тут же заняться своим любимым делом, то лучше сразу лезь обратно.
– Ды не бонял меня. Нам, мля, надо выбрадься из города, бравильно? А бод нами – цендральные гбардалы. Дуд же схбадяд. Но если выбусдить небрирученный молодняк, боднимедся, мля, дагой дарарам, чдо, можед быдь, удасдься бросгользнудь. Дело дебе говорю. Дуд рядом, мля, загон с дикими зверюгами. А иначе – шабаш всему. Верь мне, брадан!
– Ну ладно, – согласился я. – Веди нас. Чоча, ты как?
– Нормально, – буркнул Пат-Рай. – Крови много вытекло, но пока смогу делать, что требуется.
Я забрал у Смолкина кинжал и сказал Чоче:
– Тут еще где-то валяется нож.
– Бод и ладушки…
Крант подошел к пока не подававшему признаков жизни Бобу, сорвал с его ремня лезвийный бич и взмахнул им. Кончик бича описал в воздухе свистящую дугу и послушно улегся у ног паучника. Лата тем временем нашла нож.
– Давненьго не держал в руках эдой игрушки. – Крант стал осторожно сворачивать бич кольцом. – Двигай, мля, за мной!
У края полотнища, к которому нас подвел Крант, обнаружился узкий, полого уходящий вниз мостик, а под ним – еще одно полотнище, огороженное по периметру сплошной полутораметровой стеной из туго натянутых канатов. Между ними шевелилась покрытая белесыми волосами вонючая масса. За это время я как-то попривык к пропитавшему весь Леринзье улбонскому духу, но сейчас особо плотные миазмы обволокли нас, заставив Лату прижать ладонь ко рту.
– Чую, мля, забах одчизны! – пробормотал Крант и указал на один из углов загона. – Бидишь эдо, брадуха?
– Вижу, – подтвердил я.
В углу над полотнищем возвышалась башенка, круглый помост на шесте с перекладинами. В центре помоста сидел очередной паучник. От башенки наискось вверх тянулись две веревки. Других горожан в поле нашего зрения не было.
– Эдо Зануазье, охранниг.
– А почему такая слабая охрана?
– Во-бербых, ночью она увеличиваедся, во-вдорых, загон бринадлежид Большому Мануазье, очень грудому боссу, мало гдо осмелидся набасдь. В-дредьих, мля, – гордо добавил он, – меня-до босадили. Твой ледучий барень сможед вырубидь его?
Все-таки я иногда не совсем понимал, что он говорит. Уразумев наконец смысл вопроса, я переадресовал его Смолкину:
– Эй, летучий парень, сможешь вырубить того охранника?
– Н-нет, – неуверенно пробормотал фенгол. – После двойного посещения… вы сами знаете чего, Салоник… я чувствую себя несколько не в форме…
– Ясно! – пренебрежительно перебил Крант и глянул на Чочу: – Эдод двой друг гажедся мне более дердым чувагом, но у него, мля, не лады с ногой. Даг чдо бридедся рабодадь нам с добой, брадуха.
– Придется, – согласился я.
– Ты будешь пригрывадь меня. Я сам уберу его… Бошли.
– Откуда взялись все эти веревки и канаты? – очень тихо спросил я чуть позже, когда мы, спустившись по мостику, медленно пробирались вдоль внешней стороны канатной ограды в сторону сторожевой башенки. – Где вы набрали столько материала?
– Ды чё? – Крант удивленно глянул на меня. – Сбледения делаюд улбоны.
– Улбоны?
– Ну, мля, гонечно! Они их выбусгаюд изо рда в обределенное бремя года.
– Но ведь эти… сплетения, они же разные.
– Бравильно. Зависид од дого, гагого возрасда улбон и чем его гормидь. Од древесных лисдигов будед один резульдад, а от драбы и бобегов совсем, мля, другой… Ладно, боговорим бро эдо позже. Сейчас…
Мы уже находились под круглым помостом, возле толстого шеста с перекладинами. Всего лишь на расстоянии вытянутой руки, отделенные только канатной изгородью, копошились, извивались и терлись друг о дружку улбоны. Неприрученный молодняк был гораздо подвижнее, агрессивнее и вонючее своих одомашненных собратьев. Наполняющая воздух вонь достигала запредельной консистенции – теперь я просто утратил всякие обонятельные способности.
– Сейчас я залезу наберх, – прошептал Крант. – А ды сдой здесь. Гаг дольго сгажу: «Давай!» – зови своих бриятедей, беререзай ганады и сразу одбрыгивай. Эди дварюги не замечаюд ничего вогруг, гогда голодны. Совсем, мля, звереюд. Могуд забросдо сшибить. Беро с добой?
Я непонимающе уставился на него.
– Гоборю, беро не бодерял?
– А! – Я кивнул и извлек из-за пояса кинжал с зазубренным лезвием. – Не потерял. Почему они голодные?
– Бочему, мля? Да бодому, чдо их еще не гормили. – Паучник нахмурился, посмотрел куда-то назад, тихо выругался и быстро полез по шесту, одновременно стягивая с ремня лезвийный бич.
Я оглянулся.
По канатам медленно двигалось устройство, напоминавшее чан на роликах. Его тянула пара улбонов, на каждом сидели по два паучника.
Улбоны в вольере засуетились, скапливаясь у изгороди с той стороны, где притаились мы. Один из сопровождавших чан паучников приподнялся в седле и указал вниз пальцем.
– Ай! – раздалось сверху, и мимо меня пролетел охранник.
– Давай!!! – сипло взревел Крант, его ноги показались над краем круглого навеса.
– Лата, Чоча, Смолкин! – заорал я, одно за другим перерезая волокна канатов. – Сюда, живо!
Зверюги уже сгрудились под ограждением, они извивались, залезали один на другого в ожидании кормежки. Паучники, сопровождающие чан, соскочили с улбонов и быстро полезли к нам, на ходу разматывая лезвийные бичи.
Подскочив, я ухватился за один из канатов и с силой полоснул кинжалом по другому. Канат лопнул, чан перевернулся, из него просыпалась густая зеленая масса. Комья зелени со звонкими шлепками падали на сплетения и полотнища, находившиеся под вольером.
Скопившаяся возле ограды куча голодных неприрученных улбонов прорвала те канаты, которые я не успел перерезать, и сплошным потоком хлынула наружу.
Глава 14
– Дайте нож, Салоник, – попросил он. – Я скорее освобожу их. Вы не убили того беднягу?
Я молча протянул кинжал.
Смолкин схватил его и стал подниматься.
– Эй, брадуха! – послышался сиплый голос. – Эй, мля! Выбусди и меня!
– Нет времени, – откликнулся я, глядя вверх.
Смолкин уже скрылся за шаром.
– Лучше, мля, бсе же выбусди. Без меня вам не выбрадься из города, а я хорошо знаю его.
Я обдумал эти слова и к тому времени, когда сверху показались фенгол и Пат-Раи, принял решение.
– Смолкин, – негромко позвал я. – Откупорьте еще вон тот шар. Только слышь, Крант, не вздумай шум поднять. Удавлю!
– Не буду, мля, не буду! В моих же индересах, браделла.
Чоча спускался не очень уверенно. Чувствовалось, что раненая нога здорово досаждает ему. Вслед за мной он грузно спрыгнул на полотнище и тихо выругался от боли. Я помог спуститься Лате. Подол ее платья потерял изрядный кусок – им теперь была обмотана Чочина нога.
– Совсем плох, Рыжий? – осведомилась Лата, поправляя волосы. – К чему все эти крики? И особенно песенки?
– Крики были нужны, чтобы вывести из себя паучника, – пояснил я. – Чтобы ему захотелось забраться в клетку и как-нибудь заткнуть мне рот. А песню я пел, чтобы не дать ему почувствовать фенгола, когда тот вытаскивал нож. Я ж не сидел, как вы, без толку, а любым способом пытался освободиться. И еще раз, – тихо добавил я, – назовешь меня Рыжим – отшлепаю.
С соседнего шеста спрыгнула коренастая кривоногая фигура. Паучник Крантуазье быстро приблизился к нам. Перепоясанная кожаным ремнем рубаха, черные спутанные волосы до плеч, куцая бородка… Узкие зеленые глаза уставились на меня.
– Ну, здорово, брадья! – просипел он. – И дебе бривед, грасавица. Пога сбусгался, усбел, мля, бридумадь, гаг нам выбрадься одсюда.
– Как? – спросил я.
– Надо выбусьдидь небрирученных улбонов.
– Чего-чего? Если ты собрался тут же заняться своим любимым делом, то лучше сразу лезь обратно.
– Ды не бонял меня. Нам, мля, надо выбрадься из города, бравильно? А бод нами – цендральные гбардалы. Дуд же схбадяд. Но если выбусдить небрирученный молодняк, боднимедся, мля, дагой дарарам, чдо, можед быдь, удасдься бросгользнудь. Дело дебе говорю. Дуд рядом, мля, загон с дикими зверюгами. А иначе – шабаш всему. Верь мне, брадан!
– Ну ладно, – согласился я. – Веди нас. Чоча, ты как?
– Нормально, – буркнул Пат-Рай. – Крови много вытекло, но пока смогу делать, что требуется.
Я забрал у Смолкина кинжал и сказал Чоче:
– Тут еще где-то валяется нож.
– Бод и ладушки…
Крант подошел к пока не подававшему признаков жизни Бобу, сорвал с его ремня лезвийный бич и взмахнул им. Кончик бича описал в воздухе свистящую дугу и послушно улегся у ног паучника. Лата тем временем нашла нож.
– Давненьго не держал в руках эдой игрушки. – Крант стал осторожно сворачивать бич кольцом. – Двигай, мля, за мной!
* * *
У края полотнища, к которому нас подвел Крант, обнаружился узкий, полого уходящий вниз мостик, а под ним – еще одно полотнище, огороженное по периметру сплошной полутораметровой стеной из туго натянутых канатов. Между ними шевелилась покрытая белесыми волосами вонючая масса. За это время я как-то попривык к пропитавшему весь Леринзье улбонскому духу, но сейчас особо плотные миазмы обволокли нас, заставив Лату прижать ладонь ко рту.
– Чую, мля, забах одчизны! – пробормотал Крант и указал на один из углов загона. – Бидишь эдо, брадуха?
– Вижу, – подтвердил я.
В углу над полотнищем возвышалась башенка, круглый помост на шесте с перекладинами. В центре помоста сидел очередной паучник. От башенки наискось вверх тянулись две веревки. Других горожан в поле нашего зрения не было.
– Эдо Зануазье, охранниг.
– А почему такая слабая охрана?
– Во-бербых, ночью она увеличиваедся, во-вдорых, загон бринадлежид Большому Мануазье, очень грудому боссу, мало гдо осмелидся набасдь. В-дредьих, мля, – гордо добавил он, – меня-до босадили. Твой ледучий барень сможед вырубидь его?
Все-таки я иногда не совсем понимал, что он говорит. Уразумев наконец смысл вопроса, я переадресовал его Смолкину:
– Эй, летучий парень, сможешь вырубить того охранника?
– Н-нет, – неуверенно пробормотал фенгол. – После двойного посещения… вы сами знаете чего, Салоник… я чувствую себя несколько не в форме…
– Ясно! – пренебрежительно перебил Крант и глянул на Чочу: – Эдод двой друг гажедся мне более дердым чувагом, но у него, мля, не лады с ногой. Даг чдо бридедся рабодадь нам с добой, брадуха.
– Придется, – согласился я.
– Ты будешь пригрывадь меня. Я сам уберу его… Бошли.
– Откуда взялись все эти веревки и канаты? – очень тихо спросил я чуть позже, когда мы, спустившись по мостику, медленно пробирались вдоль внешней стороны канатной ограды в сторону сторожевой башенки. – Где вы набрали столько материала?
– Ды чё? – Крант удивленно глянул на меня. – Сбледения делаюд улбоны.
– Улбоны?
– Ну, мля, гонечно! Они их выбусгаюд изо рда в обределенное бремя года.
– Но ведь эти… сплетения, они же разные.
– Бравильно. Зависид од дого, гагого возрасда улбон и чем его гормидь. Од древесных лисдигов будед один резульдад, а от драбы и бобегов совсем, мля, другой… Ладно, боговорим бро эдо позже. Сейчас…
Мы уже находились под круглым помостом, возле толстого шеста с перекладинами. Всего лишь на расстоянии вытянутой руки, отделенные только канатной изгородью, копошились, извивались и терлись друг о дружку улбоны. Неприрученный молодняк был гораздо подвижнее, агрессивнее и вонючее своих одомашненных собратьев. Наполняющая воздух вонь достигала запредельной консистенции – теперь я просто утратил всякие обонятельные способности.
– Сейчас я залезу наберх, – прошептал Крант. – А ды сдой здесь. Гаг дольго сгажу: «Давай!» – зови своих бриятедей, беререзай ганады и сразу одбрыгивай. Эди дварюги не замечаюд ничего вогруг, гогда голодны. Совсем, мля, звереюд. Могуд забросдо сшибить. Беро с добой?
Я непонимающе уставился на него.
– Гоборю, беро не бодерял?
– А! – Я кивнул и извлек из-за пояса кинжал с зазубренным лезвием. – Не потерял. Почему они голодные?
– Бочему, мля? Да бодому, чдо их еще не гормили. – Паучник нахмурился, посмотрел куда-то назад, тихо выругался и быстро полез по шесту, одновременно стягивая с ремня лезвийный бич.
Я оглянулся.
По канатам медленно двигалось устройство, напоминавшее чан на роликах. Его тянула пара улбонов, на каждом сидели по два паучника.
Улбоны в вольере засуетились, скапливаясь у изгороди с той стороны, где притаились мы. Один из сопровождавших чан паучников приподнялся в седле и указал вниз пальцем.
– Ай! – раздалось сверху, и мимо меня пролетел охранник.
– Давай!!! – сипло взревел Крант, его ноги показались над краем круглого навеса.
– Лата, Чоча, Смолкин! – заорал я, одно за другим перерезая волокна канатов. – Сюда, живо!
Зверюги уже сгрудились под ограждением, они извивались, залезали один на другого в ожидании кормежки. Паучники, сопровождающие чан, соскочили с улбонов и быстро полезли к нам, на ходу разматывая лезвийные бичи.
Подскочив, я ухватился за один из канатов и с силой полоснул кинжалом по другому. Канат лопнул, чан перевернулся, из него просыпалась густая зеленая масса. Комья зелени со звонкими шлепками падали на сплетения и полотнища, находившиеся под вольером.
Скопившаяся возле ограды куча голодных неприрученных улбонов прорвала те канаты, которые я не успел перерезать, и сплошным потоком хлынула наружу.
Глава 14
Готов спорить, что паучники запомнили этот день надолго.
Дикие улбоны лавиной устремились из вольера, рассеиваясь по сплетениям, сталкиваясь с другими улбонами и с ошеломленными горожанами. Очень быстро центр города захлестнула волна беспорядка – благодаря ему мы и смогли скрыться.
Вел нас Крант, потом шел я, следом Лата, а позади хромал прикрывающий тыл Чоча. Смолкин парил над нами и указывал, в каком направлении идти, чтобы не напороться на вооруженный отряд. Несколько раз нас замечали, и приходилось спешно ретироваться, прыгая по канатам и полотнищам. Один раз дорогу преградил оседлавший улбонов отряд. Раскручивая над головами лезвийные бичи, паучники атаковали нас, но, ведомые Крантом, мы ловким обходным маневром избежали столкновения, а затем я перерезал несколько указанных им канатов, и позади большой сектор города ухнул вниз так, что содрогнулся весь Леринзье.
Постепенно мы начали удаляться от центра – на окраине паника была поменьше, но и отрядов вооруженных паучников уже не встречалось.
Финалом стала схватка с тремя пограничниками у косо натянутой лестницы вроде того «пригородного» каната, по которому мы попали в Леринзье. Двоих из них очень быстро вырубил Чоча, а третьего одолели мы с Крантом. На всякий случай я вывел из строя и саму лестницу, перерезав оба каната.
Потом мы некоторое время бежали по редколесью, петляя и заметая следы, перебрались через мелкую речушку, преодолели холм. На краю рощи Чоча выдохнул: «Хватит!» – и повалился в траву. Лата опустилась рядом, паучник, широкая грудь которого тяжело вздымалась под рубахой, бросил лезвийный бич и присел на корточки. Я несколько раз обошел вокруг дерева, прислонился спиной к шершавому стволу и медленно сполз вдоль него.
– А где ледяга? – спросил Крант.
Я поднял глаза и не обнаружил уже привычную нелепую фигуру с алыми подтяжками.
– Не знаю, – ответил я. – Даже не помню, когда он отстал. Вы помните?
Чоча не ответил, а Лата пожала плечами:
– Кажется, в последний раз я видела его на окраине Леринзье. А потом… – Она еще раз пожала плечами и склонилась над Чочей.
Паучник встал и рывком оторвал рукав рубахи. На смуглом мускулистом предплечье змеился длинный разрез, след от удара лезвийного бича. Из раны сочилась кровь.
– Малявга, ды не могла бы бередянудь мне эду царабину, – начал он вполне любезным тоном, но Лата немедленно окрысилась на него:
– Я тебе не малявка, понял? Я куда выше тебя!
Крант осклабился, повернулся ко мне, подмигнул и произнес одними губами:
– Боевая малявга, – а затем подошел к Пат-Раям. – Гаг же мне дебя называдь? Дылда?
– Меня зовут Лата, – буркнула она. – Давай перевяжу.
Закончив с паучником, Лата вопросительно глянула на меня, но я покачал головой. Если не считать царапин, пары синяков, сломанного ногтя да шишек на голове, я, как всегда, остался цел.
– А большой шум мы бодняли в городе, – довольным голосом заметил паучник. – Они-до счидают, чдо вы – шбионы Гленсуса. Гогда разберудся, чдо к чему… Ох и разозлядся на Его Боссовсдво. Небось решат набасдь на Зеленый замок.
Чоча медленно сел и произнес:
– Летягу, наверное, захватили. А может, он отправился по своим делам, не попрощавшись. Надо идти.
– Куда ты теперь? – спросил я у паучника, поднимаясь. – Будешь возвращаться?
– Сейчас нед, – ответил он, аккуратно сматывая лезвийный бич. – В город мне бога нельзя, надо переждадь. А вы гуда собираедесь?
– В Невод. Далеко до Невода, Чоча?
– Не очень. Скоро дотопаем.
Паучник решил:
– Дады я с вами, ежели не возражаеде. Ну что, идем?
Наша четверка скорым шагом – насколько позволяла Чочина нога – двигалась вперед, пересекая луга и рощи, взбираясь на пологие холмы и спускаясь в неглубокие долины. С серых небес иногда проливался мелкий дождик, ветер то стихал, то вновь принимался задирать разорванный подол последнего Латиного платья. Меня мучили жажда и голод. Лоб покрывала испарина, иногда начинало знобить – похмелье неприятная штука, хотя на свежем воздухе и проходит быстрее, особенно после водных процедур и разнообразных физических упражнений. Фенгол Смолкин так и не появился. Советчик молчал, как мертвый.
Зато Крантуазье оказался говоруном. Беспрерывно ругаясь и коверкая слова на свой паучниковый манер, он в подробностях поведал о перипетиях карьеры профессионального улбонокрада и о том, как лет тридцать назад первая группа ссыльных паучников строила Леринзье.
Чоча хромал все сильнее, видно, его нога и вправду здорово пострадала. Лата с сочувствием поглядывала на брата, а иногда с каким-то неопределенным выражением – на меня. Неутомимым и беззаботным оставался лишь Крант. Называя меня то «брадухой», то «браделлой», то «браданом», он закончил историю строительства Леринзье, рассказал про угон четырех улбонов из загона Большого Мануазье и только после этого замолк, явно радуясь тому, что столь чудесным образом избежал, казалось бы, неминуемой казни.
– Я хотел спросить, – подал голос Чоча. – Как это летяга выбрался из клетки и вытащил у паучника нож? Он, кажется, возник прямо в воздухе, а потом исчез…
– Смолкин проник в Шелуху, – ответил я. – Знаете, что это такое? И через нее добрался до Бабуазье. И не спрашивай, как он это сделал, потому что, когда я спросил то же самое, он начал рассказывать про особым образом задействованные участки мозга, про мутации и какой-то генетический код… Я ничего не понял и не смогу толком повторить.
– Интересно, как оно там, в Клипате, – задумчиво пробормотал Чоча.
– Во-во, – поддакнула Лата. – У нас в Нимбе был один знакомый художник-авангардист Лун Ресничка, помнишь, Чоча? Так он заглатывал пригоршни разных таблеток, нанюхивался какой-то гадости, вдобавок курил какую-то диковинную траву и к тому же еще вкалывал себе в вену что-то вообще умопомрачительное. Причем все это одновременно. И тоже отправлялся в Шелуху. Правда, не целиком, а только… мозгами. А потом, когда возвращался, рисовал такие картины, что жутко вспомнить. Но у него их хорошо покупали, особенно некоторые туристы и доктора из психбольниц.
– И что с ним стало? – поинтересовался паучник.
– Однажды накачал в себя столько разной дряни, что не смог вернуться. Тело его сейчас в какой-то частной клинике, а мозги по-прежнему – в Шелухе… Но картины он рисовал – закачаешься.
Паучник немного подумал и сказал:
– Ну и чдо? Задо у меня знагомый татуиробщиг… Во, смодриде… – Он до пупа расстегнул рубаху и продемонстрировал нам бездарно выполненную татуировку, изображавшую улбона, который кусал сам себя за хвост. В середине шедевра красовалась кривая узкоглазая рожа, навевающая неприятные мысли. Тварь в исполнении паучникового татуировщика более всего напоминала кусок шланга с глазами, а у рожи неестественно выпирала челюсть и перекашивало рот.
– Вод эдо, – Крант ткнул пальцем в улбона-самоеда, – Мировой Улбон, символизирующий бесгонечность Гонгломерада, а вод эдо, – палец ткнулся в образину, – эдо, мля, я! Шигарно, да? Чувсдбуеде философию?
– Ну и фигня, – констатировала Лата, но, к счастью, ее слова заглушил треск ломаемых Чочей кустов, и они не долетели до ушей напыжившегося от гордости паучника.
Мы вышли на берег большого неглубокого озера – из воды торчали стволы деревьев. У середины озера они росли гуще, между ними виднелись приземистые строения. Дождь как раз прекратился, серая водная гладь напоминала гигантское зеркало, в котором отражались облака.
– Пришли, – констатировал Чоча и устало опустился на землю.
– И что дальше? – спросил я.
Чоча сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул.
– Если не хотим плыть, то надо подождать, – пояснила Лата и дотронулась до воды ногой. – Не такая уж и холодная, но…
– Но плыть все равно не хочется, – заключил я, присаживаясь рядом с Пат-Раем. – Мои сапоги еще толком не успели высохнуть.
– Кстати! – Лата повернулась ко мне: – Насчет сапог. Ты, кажется, еще в Хоксусе выдвигал одно условие, помнишь? А раз так, то после того, что произошло на телеге… давай-ка…
– А что произошло на телеге? – уточнил я.
– Какое такое условие, сестра? – поинтересовался Чоча.
Лата осеклась, глянула на брата, затем на меня. Я перевел безмятежный взгляд с нее на Чочу и пожал плечами.
– Так о чем это вы? – переспросил Пат-Рай.
– Ни о чем, – буркнула Лата, зашла по щиколотки в воду и стала умываться.
– Гажись, гдо-до блывед, – просипел Крант.
Мы посмотрели. От строений между деревьями к нам действительно кто-то приближался.
– Надеюсь, тут прием будет не таким, как в Леринзье, – вполголоса пробормотал я.
– Нет, – подтвердил Чоча. – Большинство рыбаков – мои друзья.
– Я ж гоборил, вас бросто бриняли за шбионов Гленсуса, – добавил Крант. – А даг все обошлось бы мирно. Ходя догда вы не бобали бы в кледки и меня бовесили… Даг чдо нет худа без добра… Уй, е-мое, чтоб я сгис!!!
Я оглянулся. К нам подплыла и поднялась во весь рост в нескольких метрах от берега девушка с коротко и неровно подстриженными волосами… голая. Тряхнув головой, она с любопытством оглядела нас.
– Милка в своем репертуаре, – пробормотал Чоча.
– Вот бесстыдница, прости господи! – в сердцах воскликнула Лата.
– Пат-Раи, – не обращая внимания на их слова, задумчиво произнесла девушка. – Здравствуй, Лата… Здравствуй, Чоча, – поздоровалась она чистым беззаботным голосом. – Маленький паучник… – Взгляд голубых глаз, пройдясь по подбоченившемуся паучнику, остановился на мне: – И новый мальчик…
– Тьфу ты! – Лата топнула ногой, по озерной глади разошлись круги.
– Рыжий… – Так же безмятежно продолжала девочка, которая, кажется, привыкла вслух комментировать все, что видела. – Вам надо в Невод?
– Да, Милка, – подтвердил Чоча и встал. – Нам в Невод. Карась там?
– Там.
– А Маманя, Старик, Белафон?
– Все там. Там-там… Сегодня большая рыбалка была, а вечером надо рыбу в замок отвозить.
– Сегодня? Это удачно. Кто поплывет?
– Белафон.
– Ладно, Милка, пригони-ка нам лодку. И скажи Карасю, чтобы достал то, что я оставил ему на хранение. А Мамане – чтоб чего-нибудь состряпала.
– Хорошо… – Девушка окинула нас безоблачным взглядом и уплыла.
Чоча почесал затылок и несколько смущенно разъяснил нам с Крантом:
– Милка это… Девчонка Старика и Мамани. Не обращайте внимания, она всегда такая.
– Такая голая? – уточнил я.
– Нет, такая… беззаботная.
Милка вскоре возвратилась. Она сжимала зубами конец веревки, привязанной к небольшой плоскодонке. Над низким бортом торчали два весла. Совершенно не смущаясь, она встала, развернула лодку и толкнула ее кормой к берегу.
– Мама сварила уху. Горя играет. Остальные пакуют рыбу. Они все рады, что вы пришли в гости. Садитесь по двое. Я вернусь еще раз.
– Мы с Крантом поплывем первыми, – решил Чоча. – Рыбаки, в общем, не имеют ничего против паучников, но лучше будет, если я поприсутствую при знакомстве. Ты как, Крант?
– Все б борядге, браделла, – согласился паучник и прыгнул в лодку. – Вмесде, даг вмесде. Нигагих расовых бредрассудгов бродив вас, дылд, у меня нед.
Пока сопровождаемая Милкой плоскодонка курсировала между берегом и Неводом, я спросил:
– Ты упомянула какой-то Нимб. Что это? Из какой вы с Чочей реальности?
– Жемчужный Нимб, – сказала Лата. – Нижний.
– И что это означает?
– Там всего один город на реальность. Расположен в кратере давно потухшего вулкана. Он так называется – Жемчужный Нимб. И разделен на два сектора, Верхний и Нижний. Верхний сплошь заполнен гостиницами, борделями, казино, ипподромами, отелями, тотализаторами, лототронами всякими, кегельбанами, саунами… А в Нижнем живут люди… вроде нас. Этот Нимб, короче говоря, развлекательная реальность. Одни прожигают деньги, другие жизнь.
– А что прожигали вы с Чочей?
Она покосилась на меня и сказала:
– Твое какое дело? Я, между прочим, тоже кое-что хотела у тебя спросить.
– Они уже там…
Мы замолчали, увидев Милку с лодкой.
– Чоча познакомил паучника с нашими. Они садятся обедать. Спешите, а то вам ничего не достанется. Лата, ты с каждым днем становишься все красивее.
– Только не вставай! – поспешно сказала Лата и сама развернула лодку. – Сиди, где сидишь. Уиш, залазь! – скомандовала она, перешагивая через борт.
Мы вплыли под кроны деревьев. Лата сидела на корме, Милка плыла впереди, я греб. До нас донеслись струнные аккорды, и вскоре нос лодки во что-то уткнулся. Вытащив весла из уключин, я положил их на дно, встал и обернулся.
Между деревьями на коротких сваях возвышались помосты и строения жилого, полужилого и вовсе не жилого вида. Над покатыми крышами из труб поднимался дым и быстро рассеивался в наполненном влагой воздухе.
Милка вылезла на помост, привязала лодку и надела на себя нечто вроде короткой рубашки без рукавов и с широким воротом.
– Вон там-там… – Она помахала рукой в направлении сложенного из неотесанных бревен дома и ушла.
Я прыгнул на помост и помог влезть Лате. Музыка теперь звучала громче. Я пошел в обход дома, Лата двинулась за мной. Мы миновали дом и увидали Чочу с Крантом – они сидели за столом на высоких лавках и вовсю наворачивали что-то из глиняных мисок. У меня заурчало в животе.
– Лата, кликни Маманю, – попросил Чоча. – И позови Старика с Карасем.
Лата ушла в дом, а я взгромоздился рядом с Пат-Раем. Не поднимая головы, паучник подмигнул мне и облизнулся.
– Од дагая жрачга! – Он показал большой палец. – У нас в Леринзье рыбой не часто бобалуешься. Сюда еще чего-нибудь гребкого… Одбразднобадь осбобождение.
Из дома появились Лата и дородная тетенька в сером платье, обе с мисками и ложками в руках. Вглядевшись в лицо незнакомки, я признал в ней ту самую женщину, которую во время облавы видел на площади Хоксуса вместе с тремя детьми.
– Здрасьте! – сказал я, когда они подошли и поставили миски на стол. – Не узнаете меня?
– Что-то не припомню, милок, – прищурившись, ответила она. – Как звать?
– Уиш Салоник. – Я широко улыбнулся, что не помешало мне отправить в рот первую ложку восхитительно горячей ухи.
– Серьезно? Твои старики, видать, любили пошутить. Я – Маманя. Чоча, как поешь, иди в дом, не нравится мне твоя нога.
– Мне и самому она не нравится, – проворчал Пат-Рай.
К столу подошли двое рыбаков, одетые в одинаковые грязно-серые штаны и рубахи, один поплотнее и помоложе, а второй уже почти старик, худой как щепка и сутулый.
– Так вот, я говорю, просыпается она под утро, – хрипло рокотал второй.
– Это ж прям сил никаких не хватает! – возмутился первый. – В твои-то годы! Окстись, не порть гостям аппетит!
– Что наши годы… Как раз в самый раз. А аппетит после етого токмо улучшается.
– Карась, Старик, это – Уиш, новичок, – представил меня Чоча. – А это Крантуазье.
– Паучник, что ли? – уточнил Старик.
– Паучник. Имеешь что-нибудь против?
– Да вроде нет. По мне, хоть паучник, хоть фенгол, все едино. Никогда не видел паучниковых самок, однако…
Все были очень голодны, и с ухой мы покончили в два счета. После этого Чоча, Карась, Старик и Крант завели беседу, касавшуюся политики Хоксуса в отношении Кадара и Леринзье, а Лата с Маманей, прихватив пустые миски, удалились в дом и прикрыли за собой дверь.
Я взял у Карася табаку, свернул самокрутку, закурил и не спеша пошел в обход помоста. Струнные аккорды, звучавшие как ненавязчивый музыкальный фон во время действия пасторальной пьесы, стали громче и превратились в соответствующую обстановке минорную мелодию.
За широким сараем, где лежали перевернутые плоскодонки, открылся вид на озеро. Среди деревьев и помостов в воде бултыхался выводок детей, все голышом. Они залезали на нижние ветви и с визгом прыгали в воду, поднимая фонтаны брызг. Горячая уха согрела, но я все равно зябко поеживался. На мой взгляд, погода не располагала к купанию.
Я обошел сарай и увидел покачивавшуюся возле помоста лодку. В ней сидел молодой красавчик с длинными волосами и томным лицом. Он перебирал струны незнакомого мне инструмента, корпус которого напоминал цифру «8». Рядом, положив голову на его плечо, примостилась Милка. Оба не обратили на меня внимания.
Выплюнув самокрутку, я присел на краю помоста и опустил руку в воду. Она оказалась очень теплой, по-моему, даже теплее воздуха. Наверное, в озере били теплые источники.
– Уиш! – донеслось до меня, и я вернулся.
Чоча и Карась уже ушли. Судя по активной жестикуляции и тому, что рубаха Кранта была расстегнута до пупа, он в очередной раз рассказывал историю своей жизни и показывал рыбакам татуировку. Одетая в новое платье Лата показала мне в сторону дома. Кивнув, я прошел мимо.
Тусклый огонь свечи озарял высокий кувшин, три чашки, три листа пергамента и Чочу с Карасем, склонившихся над ними. Ногу Пат-Рая в несколько слоев перемотали серой материей.
– Сядь, Уиш. – Сморщившись, Чоча помассировал колено. – Сядь и смотри сюда…
Я сел, разглядывая пергаменты. Какие-то чертежи, надписи и стрелочки синего и красного цвета.
– Ну? – спросил я, наполняя третью чашку. – И чего это?
– План тайных ходов замка. Когда я еще служил там охранником, случайно наткнулся на дверь под ковром в лаборатории, где работал этот псих-изобретатель, Урбан Караф. Я как раз дежурил в коридоре второго этажа и знал, что в лаборатории никого нет… А потом вдруг из дверей появился Гленсус. Я успел спрятаться под лестницей, так что он меня не заметил и прошел мимо. Меня, конечно, это заинтересовало, ночью я обыскал лабораторию, ну и нашел эту дверь, а потом каждый раз, когда выдавалась возможность, изучал ходы и отмечал их на плане. Короче говоря, замок напичкан ими от крыши до фундамента.
Дикие улбоны лавиной устремились из вольера, рассеиваясь по сплетениям, сталкиваясь с другими улбонами и с ошеломленными горожанами. Очень быстро центр города захлестнула волна беспорядка – благодаря ему мы и смогли скрыться.
Вел нас Крант, потом шел я, следом Лата, а позади хромал прикрывающий тыл Чоча. Смолкин парил над нами и указывал, в каком направлении идти, чтобы не напороться на вооруженный отряд. Несколько раз нас замечали, и приходилось спешно ретироваться, прыгая по канатам и полотнищам. Один раз дорогу преградил оседлавший улбонов отряд. Раскручивая над головами лезвийные бичи, паучники атаковали нас, но, ведомые Крантом, мы ловким обходным маневром избежали столкновения, а затем я перерезал несколько указанных им канатов, и позади большой сектор города ухнул вниз так, что содрогнулся весь Леринзье.
Постепенно мы начали удаляться от центра – на окраине паника была поменьше, но и отрядов вооруженных паучников уже не встречалось.
Финалом стала схватка с тремя пограничниками у косо натянутой лестницы вроде того «пригородного» каната, по которому мы попали в Леринзье. Двоих из них очень быстро вырубил Чоча, а третьего одолели мы с Крантом. На всякий случай я вывел из строя и саму лестницу, перерезав оба каната.
Потом мы некоторое время бежали по редколесью, петляя и заметая следы, перебрались через мелкую речушку, преодолели холм. На краю рощи Чоча выдохнул: «Хватит!» – и повалился в траву. Лата опустилась рядом, паучник, широкая грудь которого тяжело вздымалась под рубахой, бросил лезвийный бич и присел на корточки. Я несколько раз обошел вокруг дерева, прислонился спиной к шершавому стволу и медленно сполз вдоль него.
– А где ледяга? – спросил Крант.
Я поднял глаза и не обнаружил уже привычную нелепую фигуру с алыми подтяжками.
– Не знаю, – ответил я. – Даже не помню, когда он отстал. Вы помните?
Чоча не ответил, а Лата пожала плечами:
– Кажется, в последний раз я видела его на окраине Леринзье. А потом… – Она еще раз пожала плечами и склонилась над Чочей.
Паучник встал и рывком оторвал рукав рубахи. На смуглом мускулистом предплечье змеился длинный разрез, след от удара лезвийного бича. Из раны сочилась кровь.
– Малявга, ды не могла бы бередянудь мне эду царабину, – начал он вполне любезным тоном, но Лата немедленно окрысилась на него:
– Я тебе не малявка, понял? Я куда выше тебя!
Крант осклабился, повернулся ко мне, подмигнул и произнес одними губами:
– Боевая малявга, – а затем подошел к Пат-Раям. – Гаг же мне дебя называдь? Дылда?
– Меня зовут Лата, – буркнула она. – Давай перевяжу.
Закончив с паучником, Лата вопросительно глянула на меня, но я покачал головой. Если не считать царапин, пары синяков, сломанного ногтя да шишек на голове, я, как всегда, остался цел.
– А большой шум мы бодняли в городе, – довольным голосом заметил паучник. – Они-до счидают, чдо вы – шбионы Гленсуса. Гогда разберудся, чдо к чему… Ох и разозлядся на Его Боссовсдво. Небось решат набасдь на Зеленый замок.
Чоча медленно сел и произнес:
– Летягу, наверное, захватили. А может, он отправился по своим делам, не попрощавшись. Надо идти.
– Куда ты теперь? – спросил я у паучника, поднимаясь. – Будешь возвращаться?
– Сейчас нед, – ответил он, аккуратно сматывая лезвийный бич. – В город мне бога нельзя, надо переждадь. А вы гуда собираедесь?
– В Невод. Далеко до Невода, Чоча?
– Не очень. Скоро дотопаем.
Паучник решил:
– Дады я с вами, ежели не возражаеде. Ну что, идем?
* * *
Наша четверка скорым шагом – насколько позволяла Чочина нога – двигалась вперед, пересекая луга и рощи, взбираясь на пологие холмы и спускаясь в неглубокие долины. С серых небес иногда проливался мелкий дождик, ветер то стихал, то вновь принимался задирать разорванный подол последнего Латиного платья. Меня мучили жажда и голод. Лоб покрывала испарина, иногда начинало знобить – похмелье неприятная штука, хотя на свежем воздухе и проходит быстрее, особенно после водных процедур и разнообразных физических упражнений. Фенгол Смолкин так и не появился. Советчик молчал, как мертвый.
Зато Крантуазье оказался говоруном. Беспрерывно ругаясь и коверкая слова на свой паучниковый манер, он в подробностях поведал о перипетиях карьеры профессионального улбонокрада и о том, как лет тридцать назад первая группа ссыльных паучников строила Леринзье.
Чоча хромал все сильнее, видно, его нога и вправду здорово пострадала. Лата с сочувствием поглядывала на брата, а иногда с каким-то неопределенным выражением – на меня. Неутомимым и беззаботным оставался лишь Крант. Называя меня то «брадухой», то «браделлой», то «браданом», он закончил историю строительства Леринзье, рассказал про угон четырех улбонов из загона Большого Мануазье и только после этого замолк, явно радуясь тому, что столь чудесным образом избежал, казалось бы, неминуемой казни.
– Я хотел спросить, – подал голос Чоча. – Как это летяга выбрался из клетки и вытащил у паучника нож? Он, кажется, возник прямо в воздухе, а потом исчез…
– Смолкин проник в Шелуху, – ответил я. – Знаете, что это такое? И через нее добрался до Бабуазье. И не спрашивай, как он это сделал, потому что, когда я спросил то же самое, он начал рассказывать про особым образом задействованные участки мозга, про мутации и какой-то генетический код… Я ничего не понял и не смогу толком повторить.
– Интересно, как оно там, в Клипате, – задумчиво пробормотал Чоча.
– Во-во, – поддакнула Лата. – У нас в Нимбе был один знакомый художник-авангардист Лун Ресничка, помнишь, Чоча? Так он заглатывал пригоршни разных таблеток, нанюхивался какой-то гадости, вдобавок курил какую-то диковинную траву и к тому же еще вкалывал себе в вену что-то вообще умопомрачительное. Причем все это одновременно. И тоже отправлялся в Шелуху. Правда, не целиком, а только… мозгами. А потом, когда возвращался, рисовал такие картины, что жутко вспомнить. Но у него их хорошо покупали, особенно некоторые туристы и доктора из психбольниц.
– И что с ним стало? – поинтересовался паучник.
– Однажды накачал в себя столько разной дряни, что не смог вернуться. Тело его сейчас в какой-то частной клинике, а мозги по-прежнему – в Шелухе… Но картины он рисовал – закачаешься.
Паучник немного подумал и сказал:
– Ну и чдо? Задо у меня знагомый татуиробщиг… Во, смодриде… – Он до пупа расстегнул рубаху и продемонстрировал нам бездарно выполненную татуировку, изображавшую улбона, который кусал сам себя за хвост. В середине шедевра красовалась кривая узкоглазая рожа, навевающая неприятные мысли. Тварь в исполнении паучникового татуировщика более всего напоминала кусок шланга с глазами, а у рожи неестественно выпирала челюсть и перекашивало рот.
– Вод эдо, – Крант ткнул пальцем в улбона-самоеда, – Мировой Улбон, символизирующий бесгонечность Гонгломерада, а вод эдо, – палец ткнулся в образину, – эдо, мля, я! Шигарно, да? Чувсдбуеде философию?
– Ну и фигня, – констатировала Лата, но, к счастью, ее слова заглушил треск ломаемых Чочей кустов, и они не долетели до ушей напыжившегося от гордости паучника.
Мы вышли на берег большого неглубокого озера – из воды торчали стволы деревьев. У середины озера они росли гуще, между ними виднелись приземистые строения. Дождь как раз прекратился, серая водная гладь напоминала гигантское зеркало, в котором отражались облака.
– Пришли, – констатировал Чоча и устало опустился на землю.
– И что дальше? – спросил я.
Чоча сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул.
– Если не хотим плыть, то надо подождать, – пояснила Лата и дотронулась до воды ногой. – Не такая уж и холодная, но…
– Но плыть все равно не хочется, – заключил я, присаживаясь рядом с Пат-Раем. – Мои сапоги еще толком не успели высохнуть.
– Кстати! – Лата повернулась ко мне: – Насчет сапог. Ты, кажется, еще в Хоксусе выдвигал одно условие, помнишь? А раз так, то после того, что произошло на телеге… давай-ка…
– А что произошло на телеге? – уточнил я.
– Какое такое условие, сестра? – поинтересовался Чоча.
Лата осеклась, глянула на брата, затем на меня. Я перевел безмятежный взгляд с нее на Чочу и пожал плечами.
– Так о чем это вы? – переспросил Пат-Рай.
– Ни о чем, – буркнула Лата, зашла по щиколотки в воду и стала умываться.
– Гажись, гдо-до блывед, – просипел Крант.
Мы посмотрели. От строений между деревьями к нам действительно кто-то приближался.
– Надеюсь, тут прием будет не таким, как в Леринзье, – вполголоса пробормотал я.
– Нет, – подтвердил Чоча. – Большинство рыбаков – мои друзья.
– Я ж гоборил, вас бросто бриняли за шбионов Гленсуса, – добавил Крант. – А даг все обошлось бы мирно. Ходя догда вы не бобали бы в кледки и меня бовесили… Даг чдо нет худа без добра… Уй, е-мое, чтоб я сгис!!!
Я оглянулся. К нам подплыла и поднялась во весь рост в нескольких метрах от берега девушка с коротко и неровно подстриженными волосами… голая. Тряхнув головой, она с любопытством оглядела нас.
– Милка в своем репертуаре, – пробормотал Чоча.
– Вот бесстыдница, прости господи! – в сердцах воскликнула Лата.
– Пат-Раи, – не обращая внимания на их слова, задумчиво произнесла девушка. – Здравствуй, Лата… Здравствуй, Чоча, – поздоровалась она чистым беззаботным голосом. – Маленький паучник… – Взгляд голубых глаз, пройдясь по подбоченившемуся паучнику, остановился на мне: – И новый мальчик…
– Тьфу ты! – Лата топнула ногой, по озерной глади разошлись круги.
– Рыжий… – Так же безмятежно продолжала девочка, которая, кажется, привыкла вслух комментировать все, что видела. – Вам надо в Невод?
– Да, Милка, – подтвердил Чоча и встал. – Нам в Невод. Карась там?
– Там.
– А Маманя, Старик, Белафон?
– Все там. Там-там… Сегодня большая рыбалка была, а вечером надо рыбу в замок отвозить.
– Сегодня? Это удачно. Кто поплывет?
– Белафон.
– Ладно, Милка, пригони-ка нам лодку. И скажи Карасю, чтобы достал то, что я оставил ему на хранение. А Мамане – чтоб чего-нибудь состряпала.
– Хорошо… – Девушка окинула нас безоблачным взглядом и уплыла.
Чоча почесал затылок и несколько смущенно разъяснил нам с Крантом:
– Милка это… Девчонка Старика и Мамани. Не обращайте внимания, она всегда такая.
– Такая голая? – уточнил я.
– Нет, такая… беззаботная.
Милка вскоре возвратилась. Она сжимала зубами конец веревки, привязанной к небольшой плоскодонке. Над низким бортом торчали два весла. Совершенно не смущаясь, она встала, развернула лодку и толкнула ее кормой к берегу.
– Мама сварила уху. Горя играет. Остальные пакуют рыбу. Они все рады, что вы пришли в гости. Садитесь по двое. Я вернусь еще раз.
– Мы с Крантом поплывем первыми, – решил Чоча. – Рыбаки, в общем, не имеют ничего против паучников, но лучше будет, если я поприсутствую при знакомстве. Ты как, Крант?
– Все б борядге, браделла, – согласился паучник и прыгнул в лодку. – Вмесде, даг вмесде. Нигагих расовых бредрассудгов бродив вас, дылд, у меня нед.
Пока сопровождаемая Милкой плоскодонка курсировала между берегом и Неводом, я спросил:
– Ты упомянула какой-то Нимб. Что это? Из какой вы с Чочей реальности?
– Жемчужный Нимб, – сказала Лата. – Нижний.
– И что это означает?
– Там всего один город на реальность. Расположен в кратере давно потухшего вулкана. Он так называется – Жемчужный Нимб. И разделен на два сектора, Верхний и Нижний. Верхний сплошь заполнен гостиницами, борделями, казино, ипподромами, отелями, тотализаторами, лототронами всякими, кегельбанами, саунами… А в Нижнем живут люди… вроде нас. Этот Нимб, короче говоря, развлекательная реальность. Одни прожигают деньги, другие жизнь.
– А что прожигали вы с Чочей?
Она покосилась на меня и сказала:
– Твое какое дело? Я, между прочим, тоже кое-что хотела у тебя спросить.
– Они уже там…
Мы замолчали, увидев Милку с лодкой.
– Чоча познакомил паучника с нашими. Они садятся обедать. Спешите, а то вам ничего не достанется. Лата, ты с каждым днем становишься все красивее.
– Только не вставай! – поспешно сказала Лата и сама развернула лодку. – Сиди, где сидишь. Уиш, залазь! – скомандовала она, перешагивая через борт.
Мы вплыли под кроны деревьев. Лата сидела на корме, Милка плыла впереди, я греб. До нас донеслись струнные аккорды, и вскоре нос лодки во что-то уткнулся. Вытащив весла из уключин, я положил их на дно, встал и обернулся.
Между деревьями на коротких сваях возвышались помосты и строения жилого, полужилого и вовсе не жилого вида. Над покатыми крышами из труб поднимался дым и быстро рассеивался в наполненном влагой воздухе.
Милка вылезла на помост, привязала лодку и надела на себя нечто вроде короткой рубашки без рукавов и с широким воротом.
– Вон там-там… – Она помахала рукой в направлении сложенного из неотесанных бревен дома и ушла.
Я прыгнул на помост и помог влезть Лате. Музыка теперь звучала громче. Я пошел в обход дома, Лата двинулась за мной. Мы миновали дом и увидали Чочу с Крантом – они сидели за столом на высоких лавках и вовсю наворачивали что-то из глиняных мисок. У меня заурчало в животе.
– Лата, кликни Маманю, – попросил Чоча. – И позови Старика с Карасем.
Лата ушла в дом, а я взгромоздился рядом с Пат-Раем. Не поднимая головы, паучник подмигнул мне и облизнулся.
– Од дагая жрачга! – Он показал большой палец. – У нас в Леринзье рыбой не часто бобалуешься. Сюда еще чего-нибудь гребкого… Одбразднобадь осбобождение.
Из дома появились Лата и дородная тетенька в сером платье, обе с мисками и ложками в руках. Вглядевшись в лицо незнакомки, я признал в ней ту самую женщину, которую во время облавы видел на площади Хоксуса вместе с тремя детьми.
– Здрасьте! – сказал я, когда они подошли и поставили миски на стол. – Не узнаете меня?
– Что-то не припомню, милок, – прищурившись, ответила она. – Как звать?
– Уиш Салоник. – Я широко улыбнулся, что не помешало мне отправить в рот первую ложку восхитительно горячей ухи.
– Серьезно? Твои старики, видать, любили пошутить. Я – Маманя. Чоча, как поешь, иди в дом, не нравится мне твоя нога.
– Мне и самому она не нравится, – проворчал Пат-Рай.
К столу подошли двое рыбаков, одетые в одинаковые грязно-серые штаны и рубахи, один поплотнее и помоложе, а второй уже почти старик, худой как щепка и сутулый.
– Так вот, я говорю, просыпается она под утро, – хрипло рокотал второй.
– Это ж прям сил никаких не хватает! – возмутился первый. – В твои-то годы! Окстись, не порть гостям аппетит!
– Что наши годы… Как раз в самый раз. А аппетит после етого токмо улучшается.
– Карась, Старик, это – Уиш, новичок, – представил меня Чоча. – А это Крантуазье.
– Паучник, что ли? – уточнил Старик.
– Паучник. Имеешь что-нибудь против?
– Да вроде нет. По мне, хоть паучник, хоть фенгол, все едино. Никогда не видел паучниковых самок, однако…
Все были очень голодны, и с ухой мы покончили в два счета. После этого Чоча, Карась, Старик и Крант завели беседу, касавшуюся политики Хоксуса в отношении Кадара и Леринзье, а Лата с Маманей, прихватив пустые миски, удалились в дом и прикрыли за собой дверь.
Я взял у Карася табаку, свернул самокрутку, закурил и не спеша пошел в обход помоста. Струнные аккорды, звучавшие как ненавязчивый музыкальный фон во время действия пасторальной пьесы, стали громче и превратились в соответствующую обстановке минорную мелодию.
За широким сараем, где лежали перевернутые плоскодонки, открылся вид на озеро. Среди деревьев и помостов в воде бултыхался выводок детей, все голышом. Они залезали на нижние ветви и с визгом прыгали в воду, поднимая фонтаны брызг. Горячая уха согрела, но я все равно зябко поеживался. На мой взгляд, погода не располагала к купанию.
Я обошел сарай и увидел покачивавшуюся возле помоста лодку. В ней сидел молодой красавчик с длинными волосами и томным лицом. Он перебирал струны незнакомого мне инструмента, корпус которого напоминал цифру «8». Рядом, положив голову на его плечо, примостилась Милка. Оба не обратили на меня внимания.
Выплюнув самокрутку, я присел на краю помоста и опустил руку в воду. Она оказалась очень теплой, по-моему, даже теплее воздуха. Наверное, в озере били теплые источники.
– Уиш! – донеслось до меня, и я вернулся.
Чоча и Карась уже ушли. Судя по активной жестикуляции и тому, что рубаха Кранта была расстегнута до пупа, он в очередной раз рассказывал историю своей жизни и показывал рыбакам татуировку. Одетая в новое платье Лата показала мне в сторону дома. Кивнув, я прошел мимо.
Тусклый огонь свечи озарял высокий кувшин, три чашки, три листа пергамента и Чочу с Карасем, склонившихся над ними. Ногу Пат-Рая в несколько слоев перемотали серой материей.
– Сядь, Уиш. – Сморщившись, Чоча помассировал колено. – Сядь и смотри сюда…
Я сел, разглядывая пергаменты. Какие-то чертежи, надписи и стрелочки синего и красного цвета.
– Ну? – спросил я, наполняя третью чашку. – И чего это?
– План тайных ходов замка. Когда я еще служил там охранником, случайно наткнулся на дверь под ковром в лаборатории, где работал этот псих-изобретатель, Урбан Караф. Я как раз дежурил в коридоре второго этажа и знал, что в лаборатории никого нет… А потом вдруг из дверей появился Гленсус. Я успел спрятаться под лестницей, так что он меня не заметил и прошел мимо. Меня, конечно, это заинтересовало, ночью я обыскал лабораторию, ну и нашел эту дверь, а потом каждый раз, когда выдавалась возможность, изучал ходы и отмечал их на плане. Короче говоря, замок напичкан ими от крыши до фундамента.