Страница:
Прокладывали ее, видно, олени, а для человека она была неудобна — узка, низко нависающие ветви по лицу стегают. Лишь бы не соврал лесовик…
Словно в ответ на мысли, в шелесте осеннего леса ясно послышались слова: «Мы, лесной народ, не то, что люди, лгать не умеем. Иди, и найдешь. Сумей удержать…» И снова только ветви на ветру качаются.
Новгородец неловко задел ветку, и она охотно вылила на него с полковшика воды, с убийственной точностью попав за шиворот. Но юноша даже не заметил этого. Перед ним было озеро. А прямо на его берегу, на самой границе между песком и травой сидела Жар-птица.
Она, видно, только что села — сейчас как раз складывала крылья. Имя было дано не зря: перья чудесной птицы переливались внутренним светом. Правда, сейчас он был больше похож не на огонь, а скорее на полупогасший уголек: еле заметный, темно-багровый.
Жар-птица оказалась неожиданно большой. «Такую под мышкой не унесешь», — невольно подумал новгородец, ни разу в жизни не видевший птиц крупнее гуся, а эта была намного больше. Пожалуй, она смогла бы и человека на себе нести. От этой мысли у Ратибора неприятно заныло в животе, и он тут же вспомнил, что сейчас сидящее на поляне чудо надо поймать. А это, видать, непросто, недаром предупреждал лесовик-тезка, недаром талдычил: сумей да сумей…
Леший пошарил за пазухой, достал рукавицы Семака, надел, потом подумал и надел сверху еще свои: кто ее знает, эту птицу…
А она, казалось, вообще не замечала человека в кустах. Знай себе копалась в траве, что-то высматривая. Подняла изящную головку, украшенную невиданным гребнем из пяти пушистых перьев, огляделась, и возле самых кустов у кромки леса нашла, что искала — пучок сухой травы. Проворно подбежала к ногам замершего юноши, сорвала пучок и мгновенно заглотала. Перья чудесной птицы тут же засветились чуть ярче, словно внутри у нее была печка, а травой она растапливала огонек. В этот самый момент Ратибор выскочил из кустов и бросил на добычу дареную сеть.
Одним движением острого клюва птица разорвала прочную веревку и кусок ее проглотила. Затем та же судьба постигла еще часть сети. Перья снова посветлели. Птица рванулась.
Но новгородец одним прыжком придавил ее к земле, руками вцепившись в сеть. Птица снова рванулась, ударила крыльями по мокрой траве… и Ратибор почувствовал, что отрывается от земли. В следующее мгновение он уже подумал, что неплохо было бы разжать руки, но, поглядев вниз, увидел, что уже поздно.
Птица оказалась очень сильной и летела… даже не как стрела, еще не сделана такая стрела, чтобы настолько быстро летела, а скорее как молния, причем хорошо смазанная, чтобы воздух не мешал. Человек на ее спине еще только успел испугаться, как лес внизу уже превратился в сплошную черную массу с редкими проплешинами, а прямо над головой оказалась прореха в низко нависших облаках. Туда-то и устремилась Жар-птица.
Ратибор судорожно цеплялся за веревки, стараясь ухватить добычу за шею и соображая, что же делать дальше. Перья под его животом ощутимо нагревались, это чувствовалось даже сквозь кафтан, а в лицо дул ледяной ветер, не давая дышать. Наконец, ему удалось уцепиться за птичью шею, и стало немного поспокойнее.
Птица тем временем поднялась над облаками. Несмотря на неудобство, новгородец невольно завертел головой, осматриваясь.
Вокруг, насколько хватало глаза, простирались белоснежные поля, горы и ущелья, сотканные из облаков. Это только снизу тучи казались темными — сверху, освещенные солнцем, ослепительно ярким на такой высоте, они нестерпимо для глаз сияли чистейшей белизной. А еще выше двигались в неожиданно чистой синеве неба другие облака, похожие на растрепанные перья. Ратибор нашел в себе силы задрать голову, разыскивая где-то там, на высоте, ирий.
Жар-птица стрелой неслась над самыми облаками. Почему-то она не делала никаких попыток сбросить седока. И очень скоро Ратибор понял, почему. Обогретая солнцем, Жар-птица раскочегарилась не на шутку. Перья ее уже не были тускло-багровыми, а светились оранжевым светом и так раскалились, что согревали даже ледяной ветер. Дышать стало еще труднее: поднять голову — ветер в лицо, а опустить — жаром пышет. Из-под рукавиц шел дым, и даже едва пробившаяся борода Ратибора начала испускать отвратительный запах паленого волоса. Обрывки сети, еще висевшие на птице, потихоньку начали темнеть, обугливаясь. Ратибор сглотнул и как-то сумел повернуться несколько боком, чтобы не так пекло снизу.
«Ну все», — подумал новгородец. — «Зажарит она меня теперь на собственной спине, как повар куренка. Либо сам сорвусь, а с такой высоты точно всю землю насквозь пробью, и прямо к Ящеру… тем же путем, что и он сам когда-то».
И тут его осенило. Невероятным усилием он сумел разжать правую руку, не свалившись при этом, зубами стянул с нее рукавицу и нахлобучил на голову Жар-птице, закрывая обзор.
Он еле успел снова ухватить ее за шею обеими руками. Птица заметалась, стремясь освободиться, замотала головой и внезапно пошла по пологой спирали вниз, теперь ветер бил уже не в лицо, а еще и сбоку, снося в бездну под ногами. Все это время она бешено пыталась скинуть рукавицу, но та, видно, зацепилась за гребень и засела на птичьей голове надежно. Через мгновение ослепленная птица со всего разгону влетела в облака.
Дышать в молочно-белом тумане было непросто. Он лез в горло и в ноздри вместо воздуха, забивал их, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Спасало только то, что горячие перья рассеивали туман у самого носа юноши. К тому же птица, лишенная солнечного света, начала стремительно остывать. Из оранжевой она снова сделалась багровой, да и крыльями махать стала пореже: утомилась, видно, летать по поднебесью, да еще человека на себе таскать. Тут туман поредел, облака остались позади. Внизу показалась земля. С высоты Ратибор разглядел корчму старого Семака, дорогу, по которой недавно ехал, озеро, лежащее, оказывается, неподалеку от дороги… «А не очень-то далеко завел меня тогда лесной хозяин», оценил Ратибор. «Небось и без его совета я бы из лесу вышел». Тут же вспомнил, что, захоти леший, человек в трех соснах заблудиться может. Но на раздумья уже не было времени. Птица, похоже, начала заходить на посадку. Она возвращалась к гнезду, находя его не зрением (рукавица на голове не давала видеть), а птичьим чутьем.
Может быть, поэтому попала она в самую середину озера. Новгородец еще успел увидеть стремительно приближающуюся темную поверхность, как вокруг поднялась туча брызг, и он оказался в ледяной воде.
Одежда сразу намокла и потянула ко дну. Отчаянно колотя руками, Ратибор сумел выплыть на поверхность. Почему-то чуть не все озеро было покрыто тонким слоем серого пепла, а птица словно сквозь землю провалилась.
«Как же так», — задумался Ратибор, выгребая к берегу. — «Ведь точно же помню: вместе со мной птица в воду плюхнулась, аж зашипело. Неужто утонула?»
И тут до него дошло. Пепел на поверхности воды — это было все, что осталось от Жар-птицы. Живущая светом и теплом, попав в воду, она погасла и, словно сгоревшая береста, рассыпалась пеплом. Драгоценная добыча была безнадежно упущена. Обидно, конечно, но бить себя в грудь уже поздно. Надо выплывать.
Добравшись до берега, Ратибор первым делом разделся. Холодный воздух обжег кожу, но лучше уж так, чем в мокрой одежде шлепать. Старательно все отжав, вылив воду из сапог и снова одевшись, новгородец направился на поиски своей лошади.
Лошадь, как ни странно, смирно стояла на том же месте, где хозяин ее оставил. Ноги ее были спутаны травой. Мысленно поблагодарив лесовика, Ратибор отыскал в сумке огниво и спустя несколько минут уже сушился перед костром, раздумывая.
В теперешнем виде его бы не пустили не то что на пир, а даже на порог к князю. Одежда измялась, испачкалась и местами прогорела. Шапка слетела неведомо когда и неведомо где теперь лежит. На лице и руках, да и по всему телу — красные пятна от ожогов. Словом, имел Ратибор сейчас вид не купеческого сына и уж никак не богатыря, а скорее бездомного побродяжки-погорельца. Но делать было нечего: не возвращаться же в Новгород с позором — вот, мол, ловил Жар-птицу, да заместо этого в озере искупался! Не то что куры — поросята копченые на рынке, и те засмеют. Хорошо, что запасная одежа всегда с собой. Хуже то, что секира, без которой Ратибор из дому не выезжал, тоже выпала из-за пояса то ли во время полета в поднебесье, то ли когда барахтался в озере. А без оружия новгородец чувствовал себя всегда как-то неуверенно. Ну да ладно, придется покупать новую в Киеве.
Обогревшись, новгородец поехал дальше. Вскоре лес расступился, и дорога вышла в поля. Выезжая из леса, Ратибор внезапно почувствовал на спине чей-то пронзительный, но не злой взгляд. Обернулся… и в очередной раз за этот день открыл рот.
На опушке леса стоял здоровенный волк небывалой седой масти. Волк неторопливо и даже как-то задумчиво чесал задней лапой брюхо и укоризненно смотрел вслед удалявшемуся человеку. На шее зверя болтался деревянный оберег на веревочке. Встретившись взглядом с Лешим, волк покачал головой, развернулся и исчез в лесу.
Ратибор еле слышно ругнулся. Мало ему чудес — с лешим в кости играл, на Жар-птице летал, теперь еще волколак из леса провожает! Нет, надо уносить ноги подобру-поздорову, а то еще Змей Горыныч на огонек заглянет, вот тогда настоящая потеха начнется…
Новгородец толкнул коня пяткой в бок и затрусил по грязи дальше в сторону Киева.
Глава вторая
Словно в ответ на мысли, в шелесте осеннего леса ясно послышались слова: «Мы, лесной народ, не то, что люди, лгать не умеем. Иди, и найдешь. Сумей удержать…» И снова только ветви на ветру качаются.
Новгородец неловко задел ветку, и она охотно вылила на него с полковшика воды, с убийственной точностью попав за шиворот. Но юноша даже не заметил этого. Перед ним было озеро. А прямо на его берегу, на самой границе между песком и травой сидела Жар-птица.
Она, видно, только что села — сейчас как раз складывала крылья. Имя было дано не зря: перья чудесной птицы переливались внутренним светом. Правда, сейчас он был больше похож не на огонь, а скорее на полупогасший уголек: еле заметный, темно-багровый.
Жар-птица оказалась неожиданно большой. «Такую под мышкой не унесешь», — невольно подумал новгородец, ни разу в жизни не видевший птиц крупнее гуся, а эта была намного больше. Пожалуй, она смогла бы и человека на себе нести. От этой мысли у Ратибора неприятно заныло в животе, и он тут же вспомнил, что сейчас сидящее на поляне чудо надо поймать. А это, видать, непросто, недаром предупреждал лесовик-тезка, недаром талдычил: сумей да сумей…
Леший пошарил за пазухой, достал рукавицы Семака, надел, потом подумал и надел сверху еще свои: кто ее знает, эту птицу…
А она, казалось, вообще не замечала человека в кустах. Знай себе копалась в траве, что-то высматривая. Подняла изящную головку, украшенную невиданным гребнем из пяти пушистых перьев, огляделась, и возле самых кустов у кромки леса нашла, что искала — пучок сухой травы. Проворно подбежала к ногам замершего юноши, сорвала пучок и мгновенно заглотала. Перья чудесной птицы тут же засветились чуть ярче, словно внутри у нее была печка, а травой она растапливала огонек. В этот самый момент Ратибор выскочил из кустов и бросил на добычу дареную сеть.
Одним движением острого клюва птица разорвала прочную веревку и кусок ее проглотила. Затем та же судьба постигла еще часть сети. Перья снова посветлели. Птица рванулась.
Но новгородец одним прыжком придавил ее к земле, руками вцепившись в сеть. Птица снова рванулась, ударила крыльями по мокрой траве… и Ратибор почувствовал, что отрывается от земли. В следующее мгновение он уже подумал, что неплохо было бы разжать руки, но, поглядев вниз, увидел, что уже поздно.
Птица оказалась очень сильной и летела… даже не как стрела, еще не сделана такая стрела, чтобы настолько быстро летела, а скорее как молния, причем хорошо смазанная, чтобы воздух не мешал. Человек на ее спине еще только успел испугаться, как лес внизу уже превратился в сплошную черную массу с редкими проплешинами, а прямо над головой оказалась прореха в низко нависших облаках. Туда-то и устремилась Жар-птица.
Ратибор судорожно цеплялся за веревки, стараясь ухватить добычу за шею и соображая, что же делать дальше. Перья под его животом ощутимо нагревались, это чувствовалось даже сквозь кафтан, а в лицо дул ледяной ветер, не давая дышать. Наконец, ему удалось уцепиться за птичью шею, и стало немного поспокойнее.
Птица тем временем поднялась над облаками. Несмотря на неудобство, новгородец невольно завертел головой, осматриваясь.
Вокруг, насколько хватало глаза, простирались белоснежные поля, горы и ущелья, сотканные из облаков. Это только снизу тучи казались темными — сверху, освещенные солнцем, ослепительно ярким на такой высоте, они нестерпимо для глаз сияли чистейшей белизной. А еще выше двигались в неожиданно чистой синеве неба другие облака, похожие на растрепанные перья. Ратибор нашел в себе силы задрать голову, разыскивая где-то там, на высоте, ирий.
Жар-птица стрелой неслась над самыми облаками. Почему-то она не делала никаких попыток сбросить седока. И очень скоро Ратибор понял, почему. Обогретая солнцем, Жар-птица раскочегарилась не на шутку. Перья ее уже не были тускло-багровыми, а светились оранжевым светом и так раскалились, что согревали даже ледяной ветер. Дышать стало еще труднее: поднять голову — ветер в лицо, а опустить — жаром пышет. Из-под рукавиц шел дым, и даже едва пробившаяся борода Ратибора начала испускать отвратительный запах паленого волоса. Обрывки сети, еще висевшие на птице, потихоньку начали темнеть, обугливаясь. Ратибор сглотнул и как-то сумел повернуться несколько боком, чтобы не так пекло снизу.
«Ну все», — подумал новгородец. — «Зажарит она меня теперь на собственной спине, как повар куренка. Либо сам сорвусь, а с такой высоты точно всю землю насквозь пробью, и прямо к Ящеру… тем же путем, что и он сам когда-то».
И тут его осенило. Невероятным усилием он сумел разжать правую руку, не свалившись при этом, зубами стянул с нее рукавицу и нахлобучил на голову Жар-птице, закрывая обзор.
Он еле успел снова ухватить ее за шею обеими руками. Птица заметалась, стремясь освободиться, замотала головой и внезапно пошла по пологой спирали вниз, теперь ветер бил уже не в лицо, а еще и сбоку, снося в бездну под ногами. Все это время она бешено пыталась скинуть рукавицу, но та, видно, зацепилась за гребень и засела на птичьей голове надежно. Через мгновение ослепленная птица со всего разгону влетела в облака.
Дышать в молочно-белом тумане было непросто. Он лез в горло и в ноздри вместо воздуха, забивал их, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Спасало только то, что горячие перья рассеивали туман у самого носа юноши. К тому же птица, лишенная солнечного света, начала стремительно остывать. Из оранжевой она снова сделалась багровой, да и крыльями махать стала пореже: утомилась, видно, летать по поднебесью, да еще человека на себе таскать. Тут туман поредел, облака остались позади. Внизу показалась земля. С высоты Ратибор разглядел корчму старого Семака, дорогу, по которой недавно ехал, озеро, лежащее, оказывается, неподалеку от дороги… «А не очень-то далеко завел меня тогда лесной хозяин», оценил Ратибор. «Небось и без его совета я бы из лесу вышел». Тут же вспомнил, что, захоти леший, человек в трех соснах заблудиться может. Но на раздумья уже не было времени. Птица, похоже, начала заходить на посадку. Она возвращалась к гнезду, находя его не зрением (рукавица на голове не давала видеть), а птичьим чутьем.
Может быть, поэтому попала она в самую середину озера. Новгородец еще успел увидеть стремительно приближающуюся темную поверхность, как вокруг поднялась туча брызг, и он оказался в ледяной воде.
Одежда сразу намокла и потянула ко дну. Отчаянно колотя руками, Ратибор сумел выплыть на поверхность. Почему-то чуть не все озеро было покрыто тонким слоем серого пепла, а птица словно сквозь землю провалилась.
«Как же так», — задумался Ратибор, выгребая к берегу. — «Ведь точно же помню: вместе со мной птица в воду плюхнулась, аж зашипело. Неужто утонула?»
И тут до него дошло. Пепел на поверхности воды — это было все, что осталось от Жар-птицы. Живущая светом и теплом, попав в воду, она погасла и, словно сгоревшая береста, рассыпалась пеплом. Драгоценная добыча была безнадежно упущена. Обидно, конечно, но бить себя в грудь уже поздно. Надо выплывать.
Добравшись до берега, Ратибор первым делом разделся. Холодный воздух обжег кожу, но лучше уж так, чем в мокрой одежде шлепать. Старательно все отжав, вылив воду из сапог и снова одевшись, новгородец направился на поиски своей лошади.
Лошадь, как ни странно, смирно стояла на том же месте, где хозяин ее оставил. Ноги ее были спутаны травой. Мысленно поблагодарив лесовика, Ратибор отыскал в сумке огниво и спустя несколько минут уже сушился перед костром, раздумывая.
В теперешнем виде его бы не пустили не то что на пир, а даже на порог к князю. Одежда измялась, испачкалась и местами прогорела. Шапка слетела неведомо когда и неведомо где теперь лежит. На лице и руках, да и по всему телу — красные пятна от ожогов. Словом, имел Ратибор сейчас вид не купеческого сына и уж никак не богатыря, а скорее бездомного побродяжки-погорельца. Но делать было нечего: не возвращаться же в Новгород с позором — вот, мол, ловил Жар-птицу, да заместо этого в озере искупался! Не то что куры — поросята копченые на рынке, и те засмеют. Хорошо, что запасная одежа всегда с собой. Хуже то, что секира, без которой Ратибор из дому не выезжал, тоже выпала из-за пояса то ли во время полета в поднебесье, то ли когда барахтался в озере. А без оружия новгородец чувствовал себя всегда как-то неуверенно. Ну да ладно, придется покупать новую в Киеве.
Обогревшись, новгородец поехал дальше. Вскоре лес расступился, и дорога вышла в поля. Выезжая из леса, Ратибор внезапно почувствовал на спине чей-то пронзительный, но не злой взгляд. Обернулся… и в очередной раз за этот день открыл рот.
На опушке леса стоял здоровенный волк небывалой седой масти. Волк неторопливо и даже как-то задумчиво чесал задней лапой брюхо и укоризненно смотрел вслед удалявшемуся человеку. На шее зверя болтался деревянный оберег на веревочке. Встретившись взглядом с Лешим, волк покачал головой, развернулся и исчез в лесу.
Ратибор еле слышно ругнулся. Мало ему чудес — с лешим в кости играл, на Жар-птице летал, теперь еще волколак из леса провожает! Нет, надо уносить ноги подобру-поздорову, а то еще Змей Горыныч на огонек заглянет, вот тогда настоящая потеха начнется…
Новгородец толкнул коня пяткой в бок и затрусил по грязи дальше в сторону Киева.
Глава вторая
Стольный град встретил Ратибора мерным гулом, словно стоял он не на берегу широкого Днепра, а по крайней мере у Лукоморья, возле самого Моря-Окияна, что, как известно, обтекает всю землю.
Где-то на полпути купеческий сын догнал мужиков, что везли в Киев рожь на продажу, так что в ворота он въехал, развалившись в телеге, а его конь, сильно обрадованный облегчением ноши, бодро шагал сзади, привязанный за уздечку.
Распрощавшись с попутчиками, Ратибор отправился на рынок. Пояс с деньгами все еще давал о себе знать приятной звонкой тяжестью, но вскоре ему предстояло уменьшиться.
Рынок гудел. Поздней осенью торговля обычно несколько затихает, но Киевский рынок был так огромен, что даже во время этого затишья кипел народом. Крики торговцев, зазывавших покупателей, шумные ссоры из-за места, громогласные вопли добропорядочных горожан, торгующихся с бессовестными обдиралами-торгашами, чавканье сотен и сотен ног по грязи — все это сливалось в шум морского прибоя, мешая заметить что-нибудь одно, но не новгородцу, с детства привыкшему к подобной суете, теряться на рынке, тем более верхом! Взобравшись в седло и рассекая лошадью толпу, Ратибор скоро отыскал оружейный ряд.
В самой богатой лавке сидел тепло одетый пожилой ромей и не спеша, с достоинством копался толстыми пальцами в широкой бороде. За его спиной на стене висели секиры, мечи, ножи-засапожники, шестоперы. Всего этого было достаточно, чтобы вооружить небольшое войско. Леший остановился в дверях и начал внимательно разглядывать товар.
Купец воззрился на вошедшего.
— Покупать будешь или так смотришь? — поинтересовался он.
— Может, и буду. Вот, к примеру, эта секира… Нельзя ли по руке прикинуть?
— Отчего же нельзя, — ромей снял со стены указанную секиру и протянул Ратибору. Одновременно за его спиной возникли двое здоровенных парней — на всякий случай. Леший покрутил оружие в руках, пощелкал по лезвию, попробовал ногтем заточку.
— А почем она у тебя?
Услышав цену, новгородец ахнул.
— Да ты в уме ли? За такие деньги можно еще и коня впридачу купить!
— Да ты только посмотри! — купец отобрал оружие у покупателя и завертел его в руках. — Какая сталь — камни рубить можно!
Но Леший уже шел к выходу. Ромеев он не любил, насмотревшись на них в родном городе.
Секиру после длительного торга удалось раздобыть у здешнего оружейника. Она, правда, была не столь красива, как та, ромейская, да зато намного надежнее и притом дешевле.
— Хороша? — неожиданно спросил густой бас за спиной Лешего. Тот, оторвавшись от созерцания свежекупленного оружия, обернулся.
Сзади него возвышался на коне воин. Конь был приземистый и неказистый на вид, на всаднике вместо кольчуги — простой зипун, а меч или же секиру заменяла огромная дубина, но все равно за версту было видно — это именно воин, а не просто вооруженный мужик.
Леший сразу же приметил две странности в облике встречного. Первое — при невероятно широких плечах и мощных руках, выдававших неимоверную силу, он имел несообразно короткие ноги и оттого казался приплюснутым. Второе — его конь слегка кренился в правую, противоположную от Ратибора сторону, словно там на седле висело что-то очень тяжелое.
— Это про секиру-то? — машинально спросил Ратибор. — Хороша, отменно хороша.
— А не подскажешь ли, добрый человек, как тут проехать к терему князя Владимира? — прогудел приплюснутый.
— Рад бы подсказать, — пожал плечами Ратибор, — да сам не знаю. Терем-то вон он, издали видно, да поди доберись! А что тебе там надобно?
— В дружину, — вздохнул собеседник.
— Что, и ты тоже? — невольно выдохнул Ратибор и тут же опомнился. — Мне ведь туда же нужно и затем же. Я из Новгорода. Ратибор Леший. А ты кто?
— Я — Илья, — ответил всадник. — По прозванию Муромец.
Ратибор немедленно зашелся от смеха.
— Ну уморил! — выдавил он, вновь обретя дар речи. — Меня хорошо назвали, а тебя и подавно!
И впрямь, «муром» — это ведь крепость, а собеседник Лешего и в самом деле был похож на крепость — приземистый и несокрушимый на вид. Муром муромом, только поменьше — стало быть, Муромец. Вот удачно прозвали, так уж удачно — вон, даже борода, словно ворота, всю грудь закрывает.
Стоп. Борода большая. И звать Ильей. Это что же, он…
— Ты что, ромей? — спросил Леший, внезапно перестав смеяться.
Илья озадаченно воззрился на новгородца, а затем до него дошел вопрос.
— Да нет, — шевельнул бородой Муромец. — Просто крещеный. А что?
— Так, — пожал плечами Ратибор. — Ромеев не люблю просто. Слушай — не в обиду будь сказано, но почему ты такой… коротконогий, что ли? И почему с седла не слезаешь, когда разговариваешь?
— Долго рассказывать придется, — Муромец махнул рукой.
— Пошли в корчму, за пивом разговор лучше ладится.
— Некогда, — с явным сожалением ответил Илья. — Я князю… подарочек везу. А он ждать никак не может. После, как при дворе побываем, встретимся, и уж тогда поговорим по душам. Ну, до встречи! — он толкнул коня сапогом в бок и поехал дальше.
Дорога к княжьему терему оказалась близкой. Если язык до Киева доведет, то уж по Киеву проведет и подавно. Так что спустя несколько минут новгородец уже входил нта широкий двор. Ратибор огляделся (Ильи нигде не было — видно, заплутал), сделал шаг к крыльцу терема, как вдруг дорогу ему преградил неизвестно откуда взявшийся стражник.
— А ты куда? — внушительно гаркнул он, выпячивая грудь.
— К князю на пир, — спокойно ответил Леший и, дождавшись, когда глаза оторопевшего от неслыханной наглости воина выпучатся до нужных границ, пояснил. — В дружину к нему хочу. В богатыри.
Дружинник перевел дух и поглядел на Ратибора с некоторым уважением.
— Ну проходи. Секиру только оставь здесь. Негоже на княжеский пир с оружием. А я посмотрю, как тебя оттуда выкидывать будут.
Шутку стражника смог по достоинству оценить только он сам: Леший, например, смеяться отнюдь не собирался. Ему вообще было не до смеха, потому что за плечом стражника он углядел такое…
Сначала ему показалось, что возле крыльца стоит ряженый. Потом — что глаза отказываются ему служить. И только потом изумленный Ратибор понял, что это — волхв Белоян, «что с медвежьей мордой». Конечно, слухи о могучем волхве, сумевшем изменить данную от рождения внешность на зверообразный облик, ходили и в Новгороде, но, во-первых, Ратибор всегда считал их всего лишь слухами, а во-вторых, одно дело слышать, другое — видеть своими глазами. А сейчас он именно видел — высокого худого человека, фигура которого выдавала былую силу, а на широких некогда плечах сидела лохматая медвежья голова с круглыми ушами и черным носом.
Белоян спокойно стоял и смотрел. Смотрел не на людей — куда-то в небо, словно хотел увидеть там что-то очень важное. И, похоже, увидел — повернулся и заспешил в терем.
Леший пошел вслед, но немного погодя — не хотелось ему столкнуться с волхвом в сенях.
На пиру было шумно. Даже очень шумно. Можно даже сказать — чрезвычайно шумно. А попросту говоря — богатыри за княжьим столом кричали больше, чем весь народ на рынке. Стучали сдвигаемые чаши, булькало наливаемое вино, хрустели кости на богатырских зубах — словом, пир горой. Поэтому Ратибор, вошедший и застывший у порога, успел хорошенько осмотреться, прежде чем его заметили.
Вот он, Владимир. Еще не стар, борода без седины, а лицо без морщин. Широкие плечи, прямой взгляд прирожденного воина. Настоящий князь, даром что сын рабыни.
По правую руку Владимира — тоже воин. Голова уже слегка годами посолена, но по всему видать — такой и в сто лет меч в руке удержит. Кто бы это мог быть? А, Добрыня, дядя князя, воевода.
Того, кто сидел по левую руку, Леший как следует не разглядел — князь глянул в сторону двери и заметил незнакомого юношу. Брови его вопросительно приподнялись.
Ратибор поклонился князю, потом всем сидящим.
— Гой еси, князь Владимир. Здравы будьте, богатыри. Мир дому сему, — произнес он, как положено.
— Мир и тебе, нежданный гость, — кивнул князь. — С делом ли пришел?
— Хотел в дружину проситься, — пояснил Ратибор, от волнения забыв про книжную речь.
— Садись пока за стол, — сказал князь. — А вот после выйдем во двор — тогда и покажешь, годишься ли ты в мою дружину.
Леший сел. Естественно, место ему досталось на самом краешке, так что князя стало не разглядеть за чьей-то головой. Слуга мигом поставил перед новым едоком миску с мясом.
И тут князь, до того внимательно слушавший Добрыню, кивнул и взял со стола рядом с собой неказистую чашу, плеснул в нее немного вина. Сидевшие все, как один, заулыбались, поглядывая то на чашу, то на молодого новгородца.
— А возьми-ка эту чашу, — сказал Владимир, — да расскажи нам, кто ты есть, какого роду-племени и что ты такого совершил достойного, что решил ко мне идти?
Чаша оказалась перед Лешим. Вина в ней было так немного, что он даже слегка обиделся — насмехается, что ли, над ним Красно Солнышко? Но слово князя — закон, и Ратибор поднялся, держа чашу в руке.
— Зовут меня Ратибором, а по прозвищу Леший. А родом я из новгородских купцов. По дороге сюда встретил я твоих, князь, людей. От них и узнал, что сулишь ты награду тому, кто Жар-птицу поймает и тем зиму на Русь приведет.
— И поймал? — спросил кто-то из сидящих, а кое-кто из остальных фыркнул в кулак — видно же, что нет, иначе с того бы и начал.
— Почти, — смущенно пояснил Ратибор. — Она меня в поднебесье унесла, да потом в воду упала и пеплом рассыпалась.
Он неосторожно качнул чашу… и вино плеснуло на пол. Леший чуть не разинул рот — чаша была полна до краев. Он отхлебнул — вино было великолепным, такое только на княжьем пиру и подавать.
— Гляди-ка, — отметил Добрыня куда-то в пространство, — а парень-то правду говорит…
— Тому и другие доказательства есть, — неожиданно донесся голос от дверей.
Все обернулись — там стоял Белоян. Ратибор удивился на мгновение: как можно так четко говорить, имея медвежью голову, и тут же подумал, что для того, кто сумел изменить свой облик, это не должно быть трудно. Ни на кого не глядя, могучий волхв пересек палату и распахнул цветное окошко терема.
А там шел снег. Первый снег этой зимы. Мелкий и колючий, он таял, падая в лужи, не задерживаясь на земле, но уже было ясно — зима действительно наступила, дороги скоро установятся, и пора будет князю выезжать с дружиной дань собирать.
Выждав немного, Белоян закрыл окошко и повернулся к сидящим. Ратибору до сих пор было жутковато смотреть на его медвежью морду вместо лица, но показывать страх в присутствии князя, да еще когда просишься в дружину — позор, и он старался сдерживаться.
А повод для страха был, ибо волхв смотрел прямо на новгородца.
— Добрые богатыри, — произнес он наконец, — да и просто разумные люди ездят либо летом, либо зимой, когда дороги хорошие. Пусть же скажет Ратибор Леший — почему поехал он из Новгорода в самую распутицу?
Новгородец снова почувствовал на себе взгляды всей дружины — любопытные, недоумевающие, — и вздохнул. Меньше всего на свете хотел он рассказывать здесь и сейчас, что погнало его прочь из родного города, да еще в самое неподходящее время. Разумеется, в другой обстановке можно было что-нибудь солгать (уж на это в Новгороде — городе торгашей — были мастерами), но сейчас в руке Ратибора была волшебная чаша. Если она умеет распознавать правду, то, должно быть, умеет и ложь. Может, вино станет горьким. Может, просто исчезнет. Может…
Нет, придется рассказывать, как есть…
Ненаш Веселый был кузнецом. Ковал что придется — косы, серпы, ножи, — и ковал хорошо, но не только за это любили его в Новгороде, а и за удаль в кулачном бою. Никогда не брал Ненаш на лед реки ни кистеня, ни дубины, ни свинцовой закладки в кулак — и так никто не мог выстоять против него. Недаром махал кузнец тяжелой кувалдой: когда его огромный кулак опускался на голову незадачливого противника — падал противник и нескоро вставал.
Два лучших бойца было в Новгороде: Ратибор Леший и Ненаш Веселый, купец и кузнец. И так уж получилось, что ни разу не встречались они на льду реки. И не без причины: были они лучшими друзьями. Соберется, к примеру, Ненаш в кабак — непременно и Ратибора с собой зовет. А уж коли Леший выпить собрался — то и подавно без кузнеца не обойтись. Но не только в выпивке были они дружны. Случилось как-то Ненашу с заречными повздорить, и договорились они подстеречь кузнеца в переулочке да поучить уму-разуму. И подстерегли, но только во-первых, кузнец и сам был не промах и просто так не дался, а во-вторых, рядом от того переулочка как раз Ратибор проходил. Завернул он на шум, увидал, что происходит, и озверел. Долго потом два бойца за обидчиками гонялись… И не было бы беды, да вот приключилась, и, как много других бед, пришла она из-за девушки.
Всегда друзья были вместе, и даже когда пришла пора влюбиться — полюбили оба одну и ту же. И то сказать — была красавица дочерью корчемника, и потому чаще всего оба вместе на нее смотрели. До поры до времени даже соперничество не могло погубить дружбу. И Ненаш, и Ратибор вместе ухаживали за девушкой, а чем больше ухаживали — тем больше времени проводили в заведении ее отца. По всей улице про приятелей шутки шутили. И вот однажды, когда оба друга уже изрядно повеселели и начали понемногу терять связность рассудка (кажется, это было после девятой кружки… или после одиннадцатой… а ну его к Ящеру!), кто-то сказал:
— Как дерется Ратибор, мы знаем — знатно дерется, у меня с прошлой масленицы в голове звенит. И Ненаш нам известен — многих побил. А вот кто из них сильнее?
Напротив неизвестного подстрекателя сидел купец-ромей. Недавно он открыл неподалеку свою лавку, но дело у него не пошло, и теперь незадачливый торгаш заливал обиду пивом.
— Вовек нам этого не узнать, — подхватил он, улыбаясь. — Ни в жисть не пойдет Леший против Ненаша. Да и Веселый против Лешего тоже. Боятся они.
Ратибор поднялся из-за стола и подошел к беседующим. На ногах он держался не совсем твердо, но какого пьяного это смущает?
— Эт-то кто б-боится? — зловеще (как ему казалось) осведомился он. — Я н-никого не боюсь!
— И я никого! — поддержал друга кузнец, выпивший меньше, но тоже захмелевший. — С Ратибором мы друзья, не то чтобы что… А ты за напраслину еще ответишь! — и Ненаш икнул, чем сильно испортил впечатление от своих слов.
Ромей грозных слов не испугался.
— Говорить-то мы все горазды, — спокойно сказал он. — А вот не побоитесь друг против друга выйти? Мы бы посмотрели.
— А-а что? — не зря говорят, что пьяному море по колено… а лужа по уши. Сейчас Ратибор не совсем твердо стоял на ногах, а в его буйной головушке хмель шумел Ильмень-озером, но именно теперь он согласился бы выйти на кулачках хоть с самим Перуном. — И в-выйду! А ты, друг, н-не побоишься?
И кузнец тоже согласился на этот трижды никому не нужный бой, схватку между друзьями.
Но хитрому купцу все было мало.
— А поклянитесь! — потребовал он. — Знаю я вас, русичей, вас хлебом не корми, дай только кого обмануть. Особенно купцы хороши — не обманешь, не продашь! Клянитесь вашим Родом!
Если бы приятели были хоть чуточку трезвее, все еще можно было бы исправить, но тогда… сначала один, а потом и другой поклялись Родом, что будут драться между собой в будущую же масленицу.
Наутро, даже проспавшись и опохмелившись, Леший долго не мог вспомнить, что же делал вчера и где был. А когда вспомнил — ужаснулся и побежал к Ненашу советоваться.
Кузнец стоял у наковальни и бездумно тюкал молотом по горячей железяке. Делал он это машинально, но руки действовали сами, и железяка постепенно приобретала очертания большого гвоздя — костыля.
Где-то на полпути купеческий сын догнал мужиков, что везли в Киев рожь на продажу, так что в ворота он въехал, развалившись в телеге, а его конь, сильно обрадованный облегчением ноши, бодро шагал сзади, привязанный за уздечку.
Распрощавшись с попутчиками, Ратибор отправился на рынок. Пояс с деньгами все еще давал о себе знать приятной звонкой тяжестью, но вскоре ему предстояло уменьшиться.
Рынок гудел. Поздней осенью торговля обычно несколько затихает, но Киевский рынок был так огромен, что даже во время этого затишья кипел народом. Крики торговцев, зазывавших покупателей, шумные ссоры из-за места, громогласные вопли добропорядочных горожан, торгующихся с бессовестными обдиралами-торгашами, чавканье сотен и сотен ног по грязи — все это сливалось в шум морского прибоя, мешая заметить что-нибудь одно, но не новгородцу, с детства привыкшему к подобной суете, теряться на рынке, тем более верхом! Взобравшись в седло и рассекая лошадью толпу, Ратибор скоро отыскал оружейный ряд.
В самой богатой лавке сидел тепло одетый пожилой ромей и не спеша, с достоинством копался толстыми пальцами в широкой бороде. За его спиной на стене висели секиры, мечи, ножи-засапожники, шестоперы. Всего этого было достаточно, чтобы вооружить небольшое войско. Леший остановился в дверях и начал внимательно разглядывать товар.
Купец воззрился на вошедшего.
— Покупать будешь или так смотришь? — поинтересовался он.
— Может, и буду. Вот, к примеру, эта секира… Нельзя ли по руке прикинуть?
— Отчего же нельзя, — ромей снял со стены указанную секиру и протянул Ратибору. Одновременно за его спиной возникли двое здоровенных парней — на всякий случай. Леший покрутил оружие в руках, пощелкал по лезвию, попробовал ногтем заточку.
— А почем она у тебя?
Услышав цену, новгородец ахнул.
— Да ты в уме ли? За такие деньги можно еще и коня впридачу купить!
— Да ты только посмотри! — купец отобрал оружие у покупателя и завертел его в руках. — Какая сталь — камни рубить можно!
Но Леший уже шел к выходу. Ромеев он не любил, насмотревшись на них в родном городе.
Секиру после длительного торга удалось раздобыть у здешнего оружейника. Она, правда, была не столь красива, как та, ромейская, да зато намного надежнее и притом дешевле.
— Хороша? — неожиданно спросил густой бас за спиной Лешего. Тот, оторвавшись от созерцания свежекупленного оружия, обернулся.
Сзади него возвышался на коне воин. Конь был приземистый и неказистый на вид, на всаднике вместо кольчуги — простой зипун, а меч или же секиру заменяла огромная дубина, но все равно за версту было видно — это именно воин, а не просто вооруженный мужик.
Леший сразу же приметил две странности в облике встречного. Первое — при невероятно широких плечах и мощных руках, выдававших неимоверную силу, он имел несообразно короткие ноги и оттого казался приплюснутым. Второе — его конь слегка кренился в правую, противоположную от Ратибора сторону, словно там на седле висело что-то очень тяжелое.
— Это про секиру-то? — машинально спросил Ратибор. — Хороша, отменно хороша.
— А не подскажешь ли, добрый человек, как тут проехать к терему князя Владимира? — прогудел приплюснутый.
— Рад бы подсказать, — пожал плечами Ратибор, — да сам не знаю. Терем-то вон он, издали видно, да поди доберись! А что тебе там надобно?
— В дружину, — вздохнул собеседник.
— Что, и ты тоже? — невольно выдохнул Ратибор и тут же опомнился. — Мне ведь туда же нужно и затем же. Я из Новгорода. Ратибор Леший. А ты кто?
— Я — Илья, — ответил всадник. — По прозванию Муромец.
Ратибор немедленно зашелся от смеха.
— Ну уморил! — выдавил он, вновь обретя дар речи. — Меня хорошо назвали, а тебя и подавно!
И впрямь, «муром» — это ведь крепость, а собеседник Лешего и в самом деле был похож на крепость — приземистый и несокрушимый на вид. Муром муромом, только поменьше — стало быть, Муромец. Вот удачно прозвали, так уж удачно — вон, даже борода, словно ворота, всю грудь закрывает.
Стоп. Борода большая. И звать Ильей. Это что же, он…
— Ты что, ромей? — спросил Леший, внезапно перестав смеяться.
Илья озадаченно воззрился на новгородца, а затем до него дошел вопрос.
— Да нет, — шевельнул бородой Муромец. — Просто крещеный. А что?
— Так, — пожал плечами Ратибор. — Ромеев не люблю просто. Слушай — не в обиду будь сказано, но почему ты такой… коротконогий, что ли? И почему с седла не слезаешь, когда разговариваешь?
— Долго рассказывать придется, — Муромец махнул рукой.
— Пошли в корчму, за пивом разговор лучше ладится.
— Некогда, — с явным сожалением ответил Илья. — Я князю… подарочек везу. А он ждать никак не может. После, как при дворе побываем, встретимся, и уж тогда поговорим по душам. Ну, до встречи! — он толкнул коня сапогом в бок и поехал дальше.
Дорога к княжьему терему оказалась близкой. Если язык до Киева доведет, то уж по Киеву проведет и подавно. Так что спустя несколько минут новгородец уже входил нта широкий двор. Ратибор огляделся (Ильи нигде не было — видно, заплутал), сделал шаг к крыльцу терема, как вдруг дорогу ему преградил неизвестно откуда взявшийся стражник.
— А ты куда? — внушительно гаркнул он, выпячивая грудь.
— К князю на пир, — спокойно ответил Леший и, дождавшись, когда глаза оторопевшего от неслыханной наглости воина выпучатся до нужных границ, пояснил. — В дружину к нему хочу. В богатыри.
Дружинник перевел дух и поглядел на Ратибора с некоторым уважением.
— Ну проходи. Секиру только оставь здесь. Негоже на княжеский пир с оружием. А я посмотрю, как тебя оттуда выкидывать будут.
Шутку стражника смог по достоинству оценить только он сам: Леший, например, смеяться отнюдь не собирался. Ему вообще было не до смеха, потому что за плечом стражника он углядел такое…
Сначала ему показалось, что возле крыльца стоит ряженый. Потом — что глаза отказываются ему служить. И только потом изумленный Ратибор понял, что это — волхв Белоян, «что с медвежьей мордой». Конечно, слухи о могучем волхве, сумевшем изменить данную от рождения внешность на зверообразный облик, ходили и в Новгороде, но, во-первых, Ратибор всегда считал их всего лишь слухами, а во-вторых, одно дело слышать, другое — видеть своими глазами. А сейчас он именно видел — высокого худого человека, фигура которого выдавала былую силу, а на широких некогда плечах сидела лохматая медвежья голова с круглыми ушами и черным носом.
Белоян спокойно стоял и смотрел. Смотрел не на людей — куда-то в небо, словно хотел увидеть там что-то очень важное. И, похоже, увидел — повернулся и заспешил в терем.
Леший пошел вслед, но немного погодя — не хотелось ему столкнуться с волхвом в сенях.
На пиру было шумно. Даже очень шумно. Можно даже сказать — чрезвычайно шумно. А попросту говоря — богатыри за княжьим столом кричали больше, чем весь народ на рынке. Стучали сдвигаемые чаши, булькало наливаемое вино, хрустели кости на богатырских зубах — словом, пир горой. Поэтому Ратибор, вошедший и застывший у порога, успел хорошенько осмотреться, прежде чем его заметили.
Вот он, Владимир. Еще не стар, борода без седины, а лицо без морщин. Широкие плечи, прямой взгляд прирожденного воина. Настоящий князь, даром что сын рабыни.
По правую руку Владимира — тоже воин. Голова уже слегка годами посолена, но по всему видать — такой и в сто лет меч в руке удержит. Кто бы это мог быть? А, Добрыня, дядя князя, воевода.
Того, кто сидел по левую руку, Леший как следует не разглядел — князь глянул в сторону двери и заметил незнакомого юношу. Брови его вопросительно приподнялись.
Ратибор поклонился князю, потом всем сидящим.
— Гой еси, князь Владимир. Здравы будьте, богатыри. Мир дому сему, — произнес он, как положено.
— Мир и тебе, нежданный гость, — кивнул князь. — С делом ли пришел?
— Хотел в дружину проситься, — пояснил Ратибор, от волнения забыв про книжную речь.
— Садись пока за стол, — сказал князь. — А вот после выйдем во двор — тогда и покажешь, годишься ли ты в мою дружину.
Леший сел. Естественно, место ему досталось на самом краешке, так что князя стало не разглядеть за чьей-то головой. Слуга мигом поставил перед новым едоком миску с мясом.
И тут князь, до того внимательно слушавший Добрыню, кивнул и взял со стола рядом с собой неказистую чашу, плеснул в нее немного вина. Сидевшие все, как один, заулыбались, поглядывая то на чашу, то на молодого новгородца.
— А возьми-ка эту чашу, — сказал Владимир, — да расскажи нам, кто ты есть, какого роду-племени и что ты такого совершил достойного, что решил ко мне идти?
Чаша оказалась перед Лешим. Вина в ней было так немного, что он даже слегка обиделся — насмехается, что ли, над ним Красно Солнышко? Но слово князя — закон, и Ратибор поднялся, держа чашу в руке.
— Зовут меня Ратибором, а по прозвищу Леший. А родом я из новгородских купцов. По дороге сюда встретил я твоих, князь, людей. От них и узнал, что сулишь ты награду тому, кто Жар-птицу поймает и тем зиму на Русь приведет.
— И поймал? — спросил кто-то из сидящих, а кое-кто из остальных фыркнул в кулак — видно же, что нет, иначе с того бы и начал.
— Почти, — смущенно пояснил Ратибор. — Она меня в поднебесье унесла, да потом в воду упала и пеплом рассыпалась.
Он неосторожно качнул чашу… и вино плеснуло на пол. Леший чуть не разинул рот — чаша была полна до краев. Он отхлебнул — вино было великолепным, такое только на княжьем пиру и подавать.
— Гляди-ка, — отметил Добрыня куда-то в пространство, — а парень-то правду говорит…
— Тому и другие доказательства есть, — неожиданно донесся голос от дверей.
Все обернулись — там стоял Белоян. Ратибор удивился на мгновение: как можно так четко говорить, имея медвежью голову, и тут же подумал, что для того, кто сумел изменить свой облик, это не должно быть трудно. Ни на кого не глядя, могучий волхв пересек палату и распахнул цветное окошко терема.
А там шел снег. Первый снег этой зимы. Мелкий и колючий, он таял, падая в лужи, не задерживаясь на земле, но уже было ясно — зима действительно наступила, дороги скоро установятся, и пора будет князю выезжать с дружиной дань собирать.
Выждав немного, Белоян закрыл окошко и повернулся к сидящим. Ратибору до сих пор было жутковато смотреть на его медвежью морду вместо лица, но показывать страх в присутствии князя, да еще когда просишься в дружину — позор, и он старался сдерживаться.
А повод для страха был, ибо волхв смотрел прямо на новгородца.
— Добрые богатыри, — произнес он наконец, — да и просто разумные люди ездят либо летом, либо зимой, когда дороги хорошие. Пусть же скажет Ратибор Леший — почему поехал он из Новгорода в самую распутицу?
Новгородец снова почувствовал на себе взгляды всей дружины — любопытные, недоумевающие, — и вздохнул. Меньше всего на свете хотел он рассказывать здесь и сейчас, что погнало его прочь из родного города, да еще в самое неподходящее время. Разумеется, в другой обстановке можно было что-нибудь солгать (уж на это в Новгороде — городе торгашей — были мастерами), но сейчас в руке Ратибора была волшебная чаша. Если она умеет распознавать правду, то, должно быть, умеет и ложь. Может, вино станет горьким. Может, просто исчезнет. Может…
Нет, придется рассказывать, как есть…
Ненаш Веселый был кузнецом. Ковал что придется — косы, серпы, ножи, — и ковал хорошо, но не только за это любили его в Новгороде, а и за удаль в кулачном бою. Никогда не брал Ненаш на лед реки ни кистеня, ни дубины, ни свинцовой закладки в кулак — и так никто не мог выстоять против него. Недаром махал кузнец тяжелой кувалдой: когда его огромный кулак опускался на голову незадачливого противника — падал противник и нескоро вставал.
Два лучших бойца было в Новгороде: Ратибор Леший и Ненаш Веселый, купец и кузнец. И так уж получилось, что ни разу не встречались они на льду реки. И не без причины: были они лучшими друзьями. Соберется, к примеру, Ненаш в кабак — непременно и Ратибора с собой зовет. А уж коли Леший выпить собрался — то и подавно без кузнеца не обойтись. Но не только в выпивке были они дружны. Случилось как-то Ненашу с заречными повздорить, и договорились они подстеречь кузнеца в переулочке да поучить уму-разуму. И подстерегли, но только во-первых, кузнец и сам был не промах и просто так не дался, а во-вторых, рядом от того переулочка как раз Ратибор проходил. Завернул он на шум, увидал, что происходит, и озверел. Долго потом два бойца за обидчиками гонялись… И не было бы беды, да вот приключилась, и, как много других бед, пришла она из-за девушки.
Всегда друзья были вместе, и даже когда пришла пора влюбиться — полюбили оба одну и ту же. И то сказать — была красавица дочерью корчемника, и потому чаще всего оба вместе на нее смотрели. До поры до времени даже соперничество не могло погубить дружбу. И Ненаш, и Ратибор вместе ухаживали за девушкой, а чем больше ухаживали — тем больше времени проводили в заведении ее отца. По всей улице про приятелей шутки шутили. И вот однажды, когда оба друга уже изрядно повеселели и начали понемногу терять связность рассудка (кажется, это было после девятой кружки… или после одиннадцатой… а ну его к Ящеру!), кто-то сказал:
— Как дерется Ратибор, мы знаем — знатно дерется, у меня с прошлой масленицы в голове звенит. И Ненаш нам известен — многих побил. А вот кто из них сильнее?
Напротив неизвестного подстрекателя сидел купец-ромей. Недавно он открыл неподалеку свою лавку, но дело у него не пошло, и теперь незадачливый торгаш заливал обиду пивом.
— Вовек нам этого не узнать, — подхватил он, улыбаясь. — Ни в жисть не пойдет Леший против Ненаша. Да и Веселый против Лешего тоже. Боятся они.
Ратибор поднялся из-за стола и подошел к беседующим. На ногах он держался не совсем твердо, но какого пьяного это смущает?
— Эт-то кто б-боится? — зловеще (как ему казалось) осведомился он. — Я н-никого не боюсь!
— И я никого! — поддержал друга кузнец, выпивший меньше, но тоже захмелевший. — С Ратибором мы друзья, не то чтобы что… А ты за напраслину еще ответишь! — и Ненаш икнул, чем сильно испортил впечатление от своих слов.
Ромей грозных слов не испугался.
— Говорить-то мы все горазды, — спокойно сказал он. — А вот не побоитесь друг против друга выйти? Мы бы посмотрели.
— А-а что? — не зря говорят, что пьяному море по колено… а лужа по уши. Сейчас Ратибор не совсем твердо стоял на ногах, а в его буйной головушке хмель шумел Ильмень-озером, но именно теперь он согласился бы выйти на кулачках хоть с самим Перуном. — И в-выйду! А ты, друг, н-не побоишься?
И кузнец тоже согласился на этот трижды никому не нужный бой, схватку между друзьями.
Но хитрому купцу все было мало.
— А поклянитесь! — потребовал он. — Знаю я вас, русичей, вас хлебом не корми, дай только кого обмануть. Особенно купцы хороши — не обманешь, не продашь! Клянитесь вашим Родом!
Если бы приятели были хоть чуточку трезвее, все еще можно было бы исправить, но тогда… сначала один, а потом и другой поклялись Родом, что будут драться между собой в будущую же масленицу.
Наутро, даже проспавшись и опохмелившись, Леший долго не мог вспомнить, что же делал вчера и где был. А когда вспомнил — ужаснулся и побежал к Ненашу советоваться.
Кузнец стоял у наковальни и бездумно тюкал молотом по горячей железяке. Делал он это машинально, но руки действовали сами, и железяка постепенно приобретала очертания большого гвоздя — костыля.