– Я здесь, о гномы, – негромко воззвал Хоггроги. И гномы почти тут же отозвались. На этот раз они не стали играть в ожидание, высыпались горохом из потайной двери, подошли поближе. Хоггроги показалось, что некоторые гномы из дюжины ему незнакомы, в прошлый раз состав участников мены-торга был чуть иной…
– Ты тот же, что и в прошлый раз? Маркиз?
– Да, я.
– А то если другой – мы с тобой дел иметь не будем, только с ним!
– Не будем! – запищали недружным хором остальные гномы. – Только с маркизом!
– Именно я, он – это я и есть. Могу щит, показать, корону…
Серебрянобородый Вавур тяжело вздохнул в ответ:
– Это лишнее, да, лишнее. Ты вот что скажи: что мы тебе прислали? В шкатулке прислали, а? Только не ошибись, а то нам опять настоящего маркиза дожидаться… – Вавур пугливо оглянулся на сплошную стену, но взял себя в руки, повернулся к Хоггроги.
– Прислали изумруд, в бриллиантовой огранке. Очень хороший.
– Хороший! Не хороший, а великолепный! Вы слышали, гномы, он сказал – хороший!
Гномы засмеялись было над невежественным простаком, но насмешки вышли какими-то невеселыми.
– Сколько фацетов на камне?
– Что? – Хогги смешался на миг, но вспомнил уроки жрецов и сообразил:
– Граней, что ли? М-м… Точно не помню, не успел посчитать. Восемьдесят шесть. По-королевски.
– Еще больше, да и огранка-то непарная. Впрочем, это просто забава с огранкою, ибо по изумруду свет совсем иначе бежит… Беда у нас. – Вавур ухватил в горсть свою седую бороду и попытался стереть ею гримасу с лица, но не выдержал и зарыдал: – Обижают нас.
Остальные гномы словно ждали сигнала от старшего – заголосили и заплакали вразнобой:
– Обижают! Плохо нам! Ой, как плохо!.. А она обижает! И ест! Да, убивает и ест!..
– Объясните, о гномы! Кто это в моих землях смеет вас обижать? Когда мои предки на веки вечные даровали вам вольности и защиту перед кем бы то ни было! Кто???
– На землях-то одно, а в подземлях-то другое! Мы уж бились, бились… А она хвать… Она голодная… И ест нас…
– Мы бились… да, мы – ох, как бились!.. А она кусается и убивает! – Гномы, позабыв о гномьем чинопочитании, о страхе перед людьми сгрудились перед сидящим Хоггроги и наперебой, сквозь слезы и рыдания жаловались ему о неведомой беде. Некоторые даже, преодолев привычный ужас перед близостью грозного меча, пытались прикоснуться пальцами, кто к сапогу, кто к локтю, словно ища защиту и спокойствие в этих прикосновениях к маркизу Короны, живому воплощению войны.
– За этим я и пришел сюда, чтобы выручить вас, о гномы! И сделал бы это безо всяких подарков. Но – кто такая она? Цуцыриха? Медведица?
Наконец к Вавуру вернулось самообладание. Он опять растер бородой мокрое от слез личико и выдохнул:
– Щура.
– Щура??? – Хоггроги чуть было не рассмеялся от удивления, но удержался даже от улыбки. – Как это – щура? С каких это пор она вам достойная угроза? Щуры же сами вас боятся?
– Да, они нас боятся! – Гномы дружно закивали разноцветными шапками, заулыбались было, но… вспомнили ужасное – и опять в слезы! Да что у них там такое???
– Объясни ты, почтенный Вавур. А они пусть помолчат.
– Гномы! Молчите. Все молчат! Все стойте безмолвно, а я буду говорить, вот ему.. Г-ха…
Рассказ Вавура был краток и горестен: в гномьих пещерах, как раз на путях, ведущих от северного склона горы к южному, объявилась щура, да не простая, а невероятно огромная.
– Как дракон!
– Ну уж, как дракон…
– Да! Огроменная! Гномы, правильно я говорю? – Гномы, вслед за Вавуром, забыв, что они должны соблюдать молчание, загалдели, запищали, руками и прыжками показывая, какая огромная эта щура… Вавур спохватился, опять приказал всем молчать и продолжил, а вернее закончил рассказ.
Из гномьих объяснений следовало, что щура неправдоподобно огромна, локтей двадцати в длину, всегда голодна и уходить никуда не собирается. Гномам же деваться некуда, ибо шура поселилась в самом центре их маленького обжитого мирка, и покуда они сумеют найти другое подходящее для обитание место, да покуда пророют ходы, да обстроятся – они все умрут от лишений. Оставаться – тоже нельзя, она их всех убьет, и не только она, там еще и другие щуры появились, обычные.
– Хм… Я неплохо вижу в полутьме, особенно когда глаза попривыкнут, но в кромешной тьме… У меня есть кое-какие освещальные свечи, да они коротко горят, ярко, но коротко. Поможете со светом, почтенный Вавур?
– Со светом? Поможем! У нас есть свет, да гномы? Светло будет, все видно будет… – Вавур замолчал вдруг, и борода его затряслась в рыданиях. – А она даже света не боится и хватает нас. Камдру вчера за ногу поймала и погубила!..
– Тогда – нечего рассиживаться. Пойдем, разберемся с этой тварью. Только, чур, я ее рублю, а куски от нее, всю падаль – вы сами на тачки грузите, сами в отвал увозите! – Хоггроги вовсе не был так беспечен и весел, как выказал гномам, но ему хотелось хотя бы немного ободрить и успокоить дрожащих, насмерть запуганных малышей. И это ему вполне удалось: гномы обступили его со всех сторон, визжащей и хохочущей гурьбой, да так и повели по внезапно открывшемуся ходу туда, в глубь горы, к месту битвы. На ходу они вновь и вновь повторяли слова громадины маркиза, показывали друг другу, как они будут укладывать в тачки порубленную на куски гадину-щуру… Однако, чем дальше они продвигались по подземелью, тем тише становился смех и короче словесные трели… Вавур не выдержал и уцепился рукой за край левой штанины маркиза, чтобы не так страшно было… Но он же властным окриком отогнал от маркиза других гномов, и вовремя, иначе Хоггроги и шагу дальше было бы не ступить… Наконец они вышли в огромную центральную пещеру, служившую гномам вечевой площадью. Чувство холодного и лютого страха пришло внезапно, волосы маркиза встали дыбом и едва не сдвинули на затылок тяжеленный шлем. Гномы тоже почуяли ужас и тихонечко взвыли, там за спиной…
– Свет, Вавур… дай свет. – Хоггроги постарался, чтобы сильный бас его прозвучал негромко и спокойно… это должно подействовать на гнома, он далеко не из трусов, а как раз из породы вождей. И подействовало. Гномы, повинуясь своему старшему, дружно, в один голос, запищали заклинания, пещера озарилась равномерным тусклым светом… Хоггроги подивился и восхитился древнему искусству гномов: враги – они ведь тоже бывают с магией на ты, и если колдовством свет явлен, то им же либо волшбой похожего свойства может быть погашен. А тут – погаси-ка! – если нет ни одного четкого источника! Свет тускловат, но льется отовсюду, и пока хотя бы половина гномов, затеявших это колдовство жива…
– Уа-ах, ты-ы-ы!!!
Чудовище и не подумало прятаться от ненавистного света! Вот это щура! Она даже имела наглость не нападать сразу! Гномы не соврали: локтей двадцать в ней, от хвоста до морды, и росту… Хогги прищурился слегка: угу… Ого, то есть! Под лапою у нее останки недогрызенного цуцыря! Небольшого, судя по когтям, но все-таки!
Меч вроде как заерзал за спиной, словно бы требуя по-соколиному, чтобы хозяин снял с него колпачок и выпустил на охоту… Искушение сразу же прибегнуть к мечу было велико, Хоггроги понимал, что никто из предков, увидь они все это, не попрекнул бы его трусостью и жаждой легкой жизни… Но – он воин или кто?
– Все назад. Не шевелиться, не бежать, не подходить. – Должны послушаться гномы, надо чтобы они послушались…
До щуры оставалось локтей двадцать пять, вряд ли она, при своих размерах, настолько прыгуча, чтобы преодолеть все расстояние одним махом. Хоггроги метнул швыряльный нож, но он смущенно звякнул о костяной нагрудник щуры и упал. Второй нож Хоггроги уже метнул как положено, во всю мощь, с разворотом туловища, с разгибом ног, на прямой руке… Вот теперь нож въехал в поганую плоть как надо, на всю пядь, и стало примерно понятно, что можно ждать от ее брони. Щура недовольно заурчала, с обманчивой неспешностью распахнула огромную пасть, чтобы глупый враг принял ее спокойствие за неповоротливость… Не было смысла расставаться с остальными ножами, и Хоггроги мягко сдернул с пояса секиру. В правой руке секира, в левой кинжал.
Магический удар хлестнул так, что Хоггроги едва не задохнулся холодом. Вместо кинжала бы щит сюда, запоздало раскаялся Хоггроги, а он – вырядился, как против людей воевать собрался. Хорошо еще, что не берет магия маркизов Короны, очень слабо действует, к тому же и меч изрядно вытягивает в себя всю колдовскую заразу, направленную против повелителя. Чудо, что гномы умудряются уворачиваться от подобной мощи, впрочем, на то они и гномы, ребята мелкие, но крепкие…
– Не плюйся ты дерьмом, щурная скотина, не напугаешь. Лучше всего – бежать бы тебе отсюда за тысячу долгих локтей, к своей богине, по добру, по здорову…
Хоггроги говорил пустые слова, но не попусту: он начал путь к щуре и зорко следил, как она отвечает на движения и звуки, от врага исходящие. Он уже приготовил прыжок и атаку, но вдруг в мозгу его заскрипел… зашуршал… глас…
– Это тебе надобно бежать куда глаза глядят… Отступи, смертный, убегай, смертный…
Хоггроги немедленно отступил на полный шаг, но не в послушание, а чтобы выгадать мгновения для раздумий…
Это не щуры слова, щуры безмозглы. Это не от чудовища глас исходит… Никак, Умана.
– Я с тобою не в ссоре, богиня. Я чту тебя, и не мешай мне.
– Смертный, не стоит дерзить. Ты должен…
Хоггроги не стал дослушивать чужой глас в своей голове и рванулся вперед. Все получилось как он хотел: богиня, или кто там еще, начала речь, а он на середине слов ее начал атаку, тем самым застав врасплох если не щуру, то ее не менее чудовищную хозяйку. Секира ударила три раза, тяжело скрежеща о роговой панцирь чудовища, и Хоггроги успел отскочить, не задетый ни разу ни лапой ее, ни слюнявыми зубами, ни ядовитым хвостом. Вот это броня! Выходит, второму швыряльному ножу просто повезло, что он нашел мягкое место в щурином боку… Зеленоватая слизь в три ручья хлестала из посеченной морды щуры, но та и не думала отступать или умирать… Она вообще ничего не думала, на это хозяйка есть. Щура привстала на все четыре лапы и оказалась ростом почти с маркиза: один таранный удар – и хрупнут человеческие косточки, перемешаются с железной чешуей… Все равно можно будет сожрать… Щура метнулась вперед, но все-таки мозгов у нее не было, а противостоял ее тарану один из маркизов Короны, величайших бойцов и стратегов Империи: Хоггроги успел исследовать скудное на неожиданности поле битвы и отпрыгнул, полусогнувшись, под каменный козырек, в который гигантская щура и врезалась со всей дури. Врезалась, и замерла, оглушенная на пару мгновений, но маркизу Короны этих мгновений вполне хватило, чтобы вывернуться из под низкого свода и с другого бока нанести четыре чудовищных удара. Два удара на мышцы шеечелюсти, да два на грудные-плечевые. Щура стала заваливаться на левый бок, не в силах ни огрызнуться омертвевшей пастью, ни дохлестнуть до ненавистного врага шипастым хвостом.
Хороша секира! Хоггроги мысленно поцеловал синеватую, в сей миг всю в щуриной слизи, сталь, и просто разжал руку. Потом оботрет и поднимет. Секира брякнулась на каменный пол, так ни разу не задействованный кинжал нырнул домой, на пояс, а в руках у Хоггроги тускло засверкал знаменитый меч.
– Не-ет! – взревел в мозгу призрачный голос.
– Да! – ухмыльнулся Хоггроги и в два удара прикончил чудовище. – Во-от. А ты говорила – нет!
– Ты не понимаешь, смертный, и запла… за это. – Голос богини слабел, уходил все дальше… – Хоггроги задержал дыхание, сосредоточился, чтобы… – Этой щуре два ве… она росла, дабы стать прегра… реву…
– Маркиз, а маркиз?
– А? Что? – Хоггроги наклонил голову. – Что такое, почтенный Вавур?
– Эта тварь, Умана, сказала тебе…
– Что именно?
– Ну это переэто, ну, про щуру она сказала, про морева. Кто такая морева?
– Морево? Это конец света. Которого равно боятся боги и люди, но которого никто, по крайней мере из людей, еще не видел. Значит, так, почтенный Вавур. Ты чуешь, что в округе еще щуры есть?
– Да, как это не чую. Чую. Вон там, одна, а вон, вон, другая побежала, за стеною не видно.
– И я их чувствую, хотя не столь остро. Мне уже пора в путь-дорогу собираться, но сделаем так: твои ребята, как мы и договаривались, сами уносят падаль, ты лично мне показываешь, где тут щуры, и я их погоняю немножко, меч покормлю. Развела погани! Нет, вот же тварь бессмертная, а? Сумела мне все-таки настроение испортить. Погоди. Я сначала за шкатулкой поднимусь и сразу спущусь, а ты мне пока вешки расставь.
– Какие еще вешки, что за вешки? А шкатулку давай. Только ничего ни в какую шкатулку мы класть сегодня не будем. Да гномы?
– Не будем!
– Потому что не договаривались. Ты нас не обхитришь, нет, мы сами кого хочешь обхитрим. Шкатулку возьмем, а класть туда ничего не будем!
Хоггроги покорно кивнул.
– Ладно. Вешки – это метки, обозначающие расположение добычи, сиречь умановых щур, которых я сейчас буду гонять по вашей пещере, уважаемые гномы, с мечом в руках. А потом в путь: я обещал завтра к вечеру дома быть…
Глава 7
– Хогги! А как же праздник всех урожаев? Значит, я зря готовила достойную оправу твоему подарку?
Боги! Ну что она опять такое жалкое лепечет! Ей ведь никакой не праздник нужен, а просто хочется, жаждется, чтобы Хогги в эти осенние дни был неразлучен с нею, рядышком, чтобы его всегда можно было потрогать, обнять… Тури крепилась, крепилась, да чуть не разревелась прямо на дворе замка, перед слугами и ратниками своего мужа. А плакать ни в коем случае нельзя, Тури хотя и не верит во все эти предрассудки, но зато матушка мужа, пресветлая маркиза Эрриси, верит… И ей обязательно сообщат, за труд не посчитают… И переврут непременно. Тури едва удержалась от искушения – накинуть на себя видимость спокойствия защитными заклинаниями, не от Хоггроги, конечно же, а от любопытствующих слуг… Тоже нехорошо, она должна быть сильной, должна уметь справляться со своими чувствами без магических подпорок, она ведь владетельная маркиза, будущая мать будущего властителя…
– Ну-ну, что такое? Будет праздник, раз он должен быть, я обещаю. С чего бы ему не быть, коли затишье на границах еще не закончилось? Спокойное время – значит, надо пользоваться этим, веселиться, праздновать. Я уж и лазутчиков подсылал, чтобы узнать – что ты там такое затеяла под изумруд?.. Только руками разводят: мол, бессильны мы, ваша светлость, не проникнуть нам в тайну сию!..
Тури не выдержала и улыбнулась поверх невыплаканных слез, и даже горький комочек в горле вроде как поменьше стал.
– Ты все выдумываешь, чтобы меня успокоить. Может, останешься? Неужели без тебя никто с мятежом не справится? Это же не война с варварами, Хогги. У тебя и Марони есть, и Рокари, и полковники, и в городах гарнизоны, зачем тебе этот Тулум?
Маркиз Хоггроги уже держал в шуйце уздечку своего верного вороного, однако остановился вдруг и знаком подозвал пажа.
– Керси, возьми Кеченя, поводи его по двору, чтобы не волновался. Скажешь Рокари… Нет, передай Марони, чтобы тот еще раз лично проверил всех командиров, вплоть до десятских, пока я тут… Действуй. Нута! Сладкого цветочного взвару нам с моей маркизой, прямо во дворе, за маленьким столиком. Да смотри, чтобы не остыл!
– А-атставить марш! Пешими по сотням стройсь!
Изумленная Тури никак не могла поверить, что вся эта смертоносная людская махина остановилась из-за ее слов. Домашние слуги во мгновение ока принесли козлы, угнездили в них столешницу, застлали нарядной скатертью, уставили столовой дребеденью, да сплошь золотою, а не будничной… Кресло побольше и кресло поменьше. Навес, на случай, если опять слякоть с небес повалит.
– Я подумал, что прежде чем ехать, не худо бы нам с тобой… э-э-э… пополдничать. Заодно и объясню, почему именно я, а не мои сенешали вместо меня, должен ехать укрощать мятежников. Тебе нравится такое мое предложение?
Тури улыбнулась, а глаза у нее опять на мокром месте, но это уже совсем-совсем другие слезы под ресницами:
– Нравится.
Ключница Нута – ох и зоркая, ох и верткая, несмотря на толстенные щеки и бока! Впрочем, и зоркость, и хитрость, и толстобокость от веку положены любой ключнице, если, конечно, она истинная владычица в своем хозяйстве, а не случайная жертва судьбы. А Нута именно такая и есть: еще с тех пор, как она перешла из няньки в ключницы при юном Хоггроги, в его покоях, а потом в отдельном замке, все ее оценили и зауважали, а в первую голову старый имущник Модзо, которому она стала подотчетна, однако же не поступила в прямое подчинение. К чужим закромам и полномочиям Нута никогда не пристраивалась, но попробуй-ка сунуться в ее! Хоггроги к ней уважителен, редко когда придирчив, и Нута его вроде бы и не страшится… А все равно побаивается: знает, каков он может быть с другими провинившимися. Приметила, что юная маркиза вся на слезах, и так от этого расчувствовалась, что первую чашку ей поднесла, не грозному повелителю. Да тот и бровью не повел в ответ на эту вольность, не заметил, наверное…
– Что это за подушка? Нута?.. Для чего, для чего?.. Ха! Она все еще думает, что я грудной младенец, представляешь, Тури? Хочешь, на две садись, повыше будет? Или тебе одной хватит? Я-то и так не простужусь. Нута! Возьми подушку, а сама отойди с нею на пять полных шагов, и уши в трубочку сверни – целее будут; я своею рукой все налью и положу, если понадобится… Ну, мой птерчик, готова ли ты слушать?
– Так точно, ваша светлость!
Хоггроги захватил воздуху во всю грудь и расхохотался, услышав бравый чеканный артикул из нежных уст своей маленькой супруги, а в дальнем углу двора его верный Кечень заржал в ответ и попытался примчаться на выручку хозяину. Однако паж, весьма хорошо знакомый с буйным нравом коня его светлости, был настороже и наготове…
Люди всегда недовольны сущим, такова уж их несовершенная природа. Ну так ведь и не боги! Хотя и у богов бывают позаимствованные от людей несовершенства: буйным цветом живет в них зависть, ненависть, страх, желание обмануть – природу, людей и себе подобных… А у человека, вдобавок, век короток, память коротка, алчность же необъятна, впору богам!
Взбунтовался город Тулум, из приграничных самый близкий к Гнезду. Стал он частью удела и Империи недавно, лет триста тому назад, вырос почти на скалах из грязного и вонючего селения миронов, и до сих пор из этой каменистой почвы не до конца выкорчеваны корни недовольства и измены. Маркизы не жаждут чужих земель, но те плоскогорья, что острым клином вдавались в земли удела, все равно никому не принадлежали, ни Империи, ни соседнему королевству Бо Ин… Пришлось принять решение и себя обезопасить, слегка перекроив рубежи… Надежны стены города, умеренны налоги, разумны законы и уложения, по которым живет город… Рабов нет, бедняков – не больше чем в других местах удела, богачей – не меньше… Вся беда в том, что изрядная, более чем в половину от общего, часть горожан – потомки миронов или те, в ком есть примесь мироньей крови… Вот им и чудится, горожанам Тулума, что неплохую жизнь можно улучшить, если воссоединиться с братьями по крови по ту сторону границы: жить можно будет как прежде, то есть в каменных домах вместо шатров и мазанок, за надежными стенами, веселясь и торгуя, но зато без имперских налогов и пошлин. Или, на худой конец, взбунтовавшись дружно, – можно будет добыть если не свободу, то дополнительные привилегии от маркиза и государя…
– Ты бы запахнула накидку? Кружева-то горло не согреют…
– Нет, нет, мне с открытым свежее. Мне не холодно, честно! Хогги, хочешь, я приколдую неслышимость вокруг стола? Это быстро.
– Да я и так уже почти шепотом, оставь как есть…
… Подавить бунт глупцов одною военною силой – легче легкого, с этим справится любой из сенешалей, да что сенешаль – каждого-любого полковника можно назначить старшим в этом походе – почти без потерь зальет городские веси чужой бунтовщической кровью. Но корни, те самые зловредные корни мятежа и измены, останутся на месте, и пуще того: только напитаются пролитой на них кровью простецов… В одном месте об колено сломал бунтующих, в другом, в третьем… Этак, не успеешь оглянуться – к одной большой и вечной войне на внешних границах, добавится еще одна, против своих же подданных… Но и сдаваться на угрозы и вымогательства бунтовщиков никак нельзя: поддашься – все заполыхает окрест, все увидят, что власть ослабла и отныне кусать ее легко… Вот поэтому, пока все тихо и мирно в уделе, пока не повалили сквозь юго-восточные заграды по зимнему насту бесконечные орды варваров и кочевников, есть смысл и необходимость – ему, повелителю края маркизу Короны – лично уладить недоразумения с бунтовщиками. Чтобы они видели не только армии, но и воплощенную власть, ту, высшую, которой можно поклониться, которой можно пожаловаться и от которой не зазорно принять взыскание… а той, в свою очередь, не зазорно спуститься к малым сим. Население в очередной раз увидит, что власть справедлива и милосердна, что сажают на… гм… что строго наказывают только зачинщиков и непосредственных участников мятежа, и что все остальные отделаются умеренными взысками, денежными либо натуральными… И надолго запомнит: хочешь избежать ненужных потерь из своего кошелька – будь бдителен, словом и делом подтверди верность Империи; самому ведь не надо драться, ты сообщи вовремя…
– Какой кошмар, Хогги! У моего отца тоже бывали, как я припоминаю, какие-то дрязги с вассалами, но я никогда не предполагала, насколько все это… То есть следует одних науськивать на других, стравливать и заставлять следить друг за другом? А несогласных… карать…
– Ты прирожденная государственница, мой птерчик, ты все схватываешь на лету.
– О милосердные боги! Какое чудо, что я не мужчина!..
– А я-то как этому рад!
– Как хорошо быть женщиной, вдали от… Но хоть польза от этого твоего похода – будет людям? Подданным твоим?
– Нашим с тобой подданным, нашим. Ну какой же это поход? – через три-четыре дня вернусь. Да, выйдет польза. Почти все из них будут жить долго и относительно счастливо, в тепле, в уюте, семьями, с буднями и праздниками. А еще лет через двести-триста земли те навеки забудут, что когда-то лежали вне удела и Империи. Так что считай сама: четыре дня… пять кладем на поездку туда-сюда, и, вдобавок, на обратном пути я к матушке заеду на денек, проведаю ее, приглашу на праздник. И как раз к празднику – я дома. Это даже и хорошо, что я уеду и отвлекусь, не то меня любопытство сгрызет – что ты там такое придумала?
– Ой, Хогги, какой же ты хитрец… Ладно, езжай, не то я вот-вот разревусь ящерной коровой на все Гнездо. Береги себя, а уж я буду неустанно молиться богам!
– Доверь лучше это отцу Скатису, а сама побольше гуляй, хорошо кушай, не простужайся, готовь праздник, приглашай гостей. Впрочем, пусть все будет, как ты скажешь, а не как я скажу.
В устах ее супруга эта обычная вассальная вежливость была самым нежным и проникновенным, что только можно было вообразить, зная крутой нрав Хоггроги Солнышко, истинного маркиза Короны, да и это он произнес между двумя поцелуями, глубоким шепотом, для нее одной…
– По коням! Марш!
Хоггроги все рассчитал заранее… Вернее, отец научил его, делом и словом, как проще и лучше поступать в подобных случаях: бунтовщики уже оповещены, что его светлость лично подступит к стенам города и что его светлость маркиз Короны Хоггроги Солнышко пребывает в великом гневе на вероломство и непокорность горожан! Но не всех горожан, ибо подавляющее большинство из них сами обмануты ядовитыми речами и лживыми обещаниями, отнюдь нет! Он гневается только на ловких прощелыг, тех немногих, которые вознамерились согреть свои нечистые руки о чужой пожар и при этом живым щитом выставили перед собою простых и ни в чем неповинных людей. Его светлость накажет всех, всех до единого, злоумышленников и обманутых! Однако тяжесть наказаний неодинакова получится: одних проникновенным словом пристыдит – и на том довольно, а с других повелит шкуру заживо содрать! Кто из горожан по какую сторону окажется – это уж кому как повезет, но, главное, кто сам для себя что выберет. Заранее.
И пока посеянные лазутчиками слухи дадут побеги, всходы, оба выбранных для усмирения полка, зеленый и горный, укрепленные личной дружиной Хоггроги, не спеша, к исходу второго дня, прибудут на место. Заграды же на том направлении, между рубежами и Тулумом, утроены и приведены в полную боевую готовность, чтобы не было бунтовщикам подсобы из-за невысоких вражеских гор.
Хоггроги опустил поводья, вороной конь его, Кечень, идет почти шагом, потряхивая гривой в такт флейтам… Да, Хоггроги решил распробовать то, к чему всю предыдущую жизнь был равнодушен: музыку. Отец его любил и песни, и поэзию, но также все громадное хозяйство своего удела знал до тонкости. Хоггроги неплохо разбирается в деньгах и в запасах солдатских порток и, пожалуй, уже не хуже отца, а вот с поэзией, чистописанием и прочим – гораздо слабее… Это позор для рыцаря. Что ж, надо пробовать, надо учиться. Буланого отцовского коня Дымка на веки вечные лишили седла и уздечки, дали ему счастливую и почти вольную жизнь на самых лучших пастбищах, до конца его дней, а с музыкой так ведь не поступишь, музыка помогает войскам двигаться и действовать единой волной, музыка утешает воинов и развлекает их в походе… Ее следует сделать своею, а для этого – надобно знать и понимать.