Обедин Виталий. Волчий пасынок - путь к сухому морю

   Стремясь выиграть время, нужное для обдумывания ответа, Волчий Пасынок поднял свою пиалу и поднес тонкий фарфоровый ободок к губам, держа его так, чтобы в любую секунду небольшую чашечку можно было метнуть и выбить глаз собеседника. Вино было сладким и одновременно сильно отдавало южными пряностями. Гай не достаточно хорошо разбирался в горячащих кровь напитках, щедро подаренных смертным великим божеством Бухом Ячменные Зерна, чтобы вынести ему приговор хорошее или плохое. На его непритязательный вкус вино было слишком сладким.
   - Я больше не член клана. - наконец сказал он. - Более того, любой, кто принесет Кровавому Сугану мою голову, желательно с не запекшейся еще кровью, будет вправе занять не только мое место в клане, но и получить право присутствовать на совете военных вождей, как равный. Это тоже очень много. Может быть, ты желаешь и эту награду, караванщик?
   Губы Гая медленно растянулись в кривой неровной улыбке.
   Канна еще не очень хорошо умел улыбаться. Он вообще еще не умел очень многое - простое и незначительное для всех остальных людей : не умел смеяться, плакать, лгать, осуждать, завидовать, жалеть... Для него, выращенного в искусственной среде с одним единственным предназначением в жизни - быть верным и смертоносным, все это, включая странную механику причудливого складывания губ, было таким сложным и непонятным.
   - Впрочем, сейчас уже вряд ли. В клане все должны думать, что я мертв. И так оно, наверное, к лучшему. Для того, чтобы стать одним из них мне потребовалось несколько месяцев - несколько кровавых месяцев, наполненных сражениями и смертями. Врагом же племени я стал за какую-то долю мгновения.
   - Надо полагать, в ту долю мгновения твой меч выскочил из ножен. - миндалевидные глаза шарумца сузились, превратившись в тонике щелочки.
   Гай с трудом удержался от того, чтобы не сгримасничать. шарумец определенно говорил о "молнийном мече Кресса" -знаменитом ударе-выхвате Волчьей Гвардии, поражающем противника насмерть еще до начала схватки. В течении двух лет лучшие мастера клинка, собранные в засекреченных казармах-лабараториях Гвардии со всех концов Таннаса обучали юных гвардейцев-оборотней только одному - умению молниеносно выхватывать из ножен меч. Surs dat Cresse ayan! Всего одно движение, слитное и быстрое, как мысль. Движение обгоняющее смерть.
   Табиб Осане был более, чем прав, когда сказал, будто меч Гая был способен нанести удар прежде того, как его противник успеет понять, что клинок уже покинул ножны.
   - Пожалуй тебе можно верить, тур-атта. - так и не дождавшись ответа медленно проговорил начальник караванной стражи, голосом придавая вес каждому своему слову. - Ты не лжешь. Не умеешь...Я это заметил. Если ты не знаешь, что сказать - просто молчишь, и лицо твое каменеет, превращаясь в маску предвестника смерти. Ты опасный человек, Гай Канна. Очень опасный. Тебе даровано искусство убивать, и ты готов пользоваться им в любой момент, когда только посчитаешь нужным. И ты зависим от этого искусства. Целиком и полностью. Именно поэтому ты пришел к кагасам. Вовсе не из-за добычи, нет.
   В памяти Гая возник образ могучего Хагена по прозвищу Бурелом воина из борийского народа, первого и, наверное, единственного настоящего друга оборотня-меченосца во всем этом мире. Когда-то богатырь-бориец чуть не слово в слово произнес то же самое, что только что сказал дородный шарумский караванщик. В груди Волчьего Пасынка закипел жаркий, неуправляемый гнев. Сколько раз его уже обвиняли в жестокости, в бесчеловечности, в бездушии, в то время, как он пытается всего лишь жить! жить! подстроившись под правила и реалии этого непонятного, чуждого, изменчивого мира, столь разительно непохожего на аккуратные, точные, Казармы Гвардии с их четко разграниченными нормами, правилами и порядками жизни.
   - Я не бесчувственный зверь! - тихо, задыхаясь от едва сдерживаемой ярости - страшной ярости волка, которая знает только один выход - кровавый оскал и смыкающиеся на горле челюсти! - Не машина для убийства! Не волк-оборотень! Я человек и воин! То, что я живу мечом еще не значит, что я живу для меча! Я не убиваю из прихоти, как ... как вы! Да как вы! Нормальные люди! Не Пасынки Крылатого Волка, воспитанные только для одного сражаться и умирать. Вы - со своими принципами, амбициями, тщеславием и честолюбием, всем тем, что я никогда не понимал и никогда не пойму! С вашими фальшивыми идеалами, интригами, борьбой за власть, из-за которой и создали таких как я, меня самого! Во имя этих ваших штук ежедневно на Таннасе погибает больше людей, чем когда-либо сразил и сразит еще мой меч.
   Весь дрожа от переполнявших его неподконтрольных, мятущихся чувств, Гай вскочил на ноги, отшвырнув пиалу, в разные стороны разметав цветные подушки. Его тонкие мускулистые руки с судорожно напряженными скрюченными пальцами метались перед лицом шарумского караванщика, словно когти хищной птицы.
   - Пусть я не знаю милосердия и прочих ваших добродетелей, но и пороков ваших я тоже не знаю! И потому никто из вас не вправе считать меня хуже себя. Никто! Нет! Даже не я не хуже - это вы не лучше!
   Канна замолк, резко оборвав свою гневную тираду, тяжело дыша, словно после долгого бега. Глаза его сверкали стальным блеском, грудь неровно вздымалась. Юный оборотень-меченосец не всегда умел контролировать свои эмоции. Стыдясь и опасаясь этого, он подавлял и прятал свои чувства в себе, глубоко внутри, отказывая им в праве выражаться, но когда и если им случалось взломать возводимые Гаем запреты и прорываться наружу, неуправляемые и бурные, они взрывали его, точно бочку с порохом. И в такие моменты находится рядом с ним было ничуть не безопаснее, чем возле пресловутой бочки. Уже не раз это играло с Канной плохие шутки, но поделать с собой молодой ураниец ничего не мог. Лучше всего Гай владел собственными эмоциями, встречаясь лицом к лицу с угрозой, какой бы страшной и опасной она не казалась. В подобных ситуациях он точно знал, что и как ему надлежит делать. К этому его готовили, тренировали, натаскивали ; думать и чувствовать же, с тех пор как остался один, он учился сам, и, видят Боги, это были самые тяжелые уроки в жизни Волчьего Пасынка.
   - ...Чего ты добиваешься, караванщик? - неровным пресекающимся голосом спрашивал Канна, угрожающе склонившись над Табибом Осане. Уверяю тебя, мало, кто из смертных стоял так близко к своей смерти, как ты сейчас. Я с тобой честен. Мой меч часто опереживает мои мысли. Иногда даже приходится запоздало... сожалеть.
   Внешне Осане остался довольно невозмутимым, но в груди у него затрепетал до скрипа в зубах отвратительный холодок. Уранийский мальчишка с его болезненно-бледной кожей, взвинченными нервами и закрепленным на чудной манер мечом за спиной вдруг показался ему растревоженной коброй, уже обнажившей свои страшные иглоподобные, сочащиеся ядом, клыки и теперь, устрашающе медленно раскачиваясь в танце, размышляющей - ужалить ей дерзкого наглеца, дерзнувшего нарушить покой или только ограничиться нагнанным на него страхом. Начальник караванной стражи был мужественным, видавшим виды человеком, которого жизнь научила многому и, главное - иметь смелость признаться себе, что боишься того, что действительно страшно. Мельком Табиб Осане успел подумать : будь он помоложе лет так на двадцать, когда горячая кровь кружила голову куда как почище самого крепкого вина, поведение странного гостя неминуемо заставило бы его схватится за свой увесистый меч, чтобы принять дерзкий вызов. И, с неприязнью, признался он самому себе, не исключено, что скорее всего это было бы последним неразумным шагом, совершенным им за свою далеко не безгрешную жизнь.
   То как бледнолицый парень двигался - плавно, текуче, грациозно и вместе с тем удивительно быстро и точно, не размениваясь на ненужные, лишний движения - выдавало в нем не просто опытного, умелого воина, превосходно тренированного бойца, но самого настоящего Волка. Себя же Табиб, сравниваясь с Канной, ощущал старым, потрепанным жизнью, псом-охранником. Пусть он более мудр и умен, пусть больше видел и знает, но не ему тягаться один на один с молодым, сильным, свирепым зверем.
   - Умерь свой гнев, Гай Канна. - примирительно сказал начальник караванной стражи. - Клянусь всеми добродетелями Аэтэль, я не желал запустить пальцы в твою душу. Я тоже с тобой честен - сказал, что думаю, и не моя вина в том, что услышанное пришлось тебе не по нраву.
   Гай медленно опустился на подушки. Его тонкие губы еще какое-то время нервно кривились, а потом замерли, превратившись в узкую прямую полоску. Маска холодной отстраненной безучастности вновь неподвижно сковала черты лица Волчьего Пасынка. Лишь глаза продолжали взблескивать сталью.
   - Вы ничем не лучше меня. - глухо и упрямо повторил он. - И потому я не менее человек, чем все остальные.
   - Я и не утверждал обратного. - заметил Табиб Осане, тянясь к меху с вином. - Хотя немногие разбойники достойны того, чтобы называться людьми. Оспоришь?
   Гай передернул плечами и сделал вид, что поправляет ножны на руках.
   - Что у тебя за пазухой, Гай Канна? - неожиданно спросил Табиб, глядя поверх края пиалы. - Что-то шевелится. Какое-то живое существо? Посыльная птица? Хитрая магическая игрушка? Наверное, неудобно держать его все время на груди. Почти уверен, что это единственное, что ты сохранил из добычи, причитающейся военному вождю кагасов... Не бойся, я не собираюсь предъявлять права на твою собственность, хотя по всем правилам и законам степей вполне мог бы. Награбленная добыча на две трети принадлежит тому, кто сумел отбить ее у грабителей. А в иных случаях - если не найдется хозяина, способного доказать, что эта собственность прежде принадлежала ему полностью. Армии султана Шарумы и мальбера Добальтара неплохо зарабатывают на этом, между прочим.
   - Ты ошибся, караванщик. - холодно сообщил Гай расшнуровывая свою куртку-кильт и извлекая на свет маленького зверька со странным, неожиданно ярким, пурпурно-красным мехом. - Трижды, и всякий раз очень серьезно. То, что хранилось у меня за пазухой я не отнял силой, это раз. К кагасам я пришел уже с ним и - Кресс свидетель мне пришлось отрубить не одну руку попытавшуюся отобрать или украсть у меня моего любимца, это два. У тебя нет и не может быть прав ни на что, принадлежащее мне. Любое подобное право я оспорю мечом, а если понадобиться - кулаками, ногами, клыками, наконец! Это будет три.
   - Открыто клянешься убивать западным богодемоном, покровительствующим убийцам, наемникам и прочим душегубам. Это впечатляет. - пробурчал Табиб, с интересом разглядывая извлеченного на свет зверька.
   То был маленький - чуть больше ладони - кот с большими треугольными ушками, оканчивающимися кисточками, словно у рыси, шикарными - на зависть любому другому котяре усами, крепкими лапками с широкими стопами и удивительным мехом пурпурного цвета, густым и коротким. Перекочевав из-за пазухи на мягкие тюфяки-подушки, котенок сонно зевнул, осмотрелся по сторонам щурящимися глазами и, верный своей породе, принялся старательно приводить в порядок взъерошенную шерстку, водя по ней шершавым языком.
   "Карликовый огненный кот!" - подумал Табиб Осане. - "Надо же! Забава, достойная эмировых жен и дочерей. За такого на рынке отдают чуть не целую сотню крепких здоровых рабов со всеми зубами и ясным взглядом. Славную же неразменную монету носит с собой тур-атта Канна!". Вслух же начальник охраны каравана произнес совсем иное :
   - В иных городах за клятвы именем именем Кресса сажают в тюрьму. Нельзя упоминать сурового и жестокосердного Мастера Темного Искусства.
   - Меня не учили верить в иных богов. Это было лишнее. - отрезал Волчий Пасынок.
   "Мальчишка все больше хамит. А впрочем, нет. Он просто не умеет вести себя иначе. Его... не научили... И раз уж он с таким характером и вызывающим поведением жив до сих пор, значит... Хм... значит то, что рассказывают о смертоносных тур-утнаган Северных Правителей, правда, ибо иначе Гай Канна давно бы упокоился с перерезанным от уха до уха горлом. Нельзя так вести себя с людьми, не у многих хватит ума сделать правильные выводы и отнестись к парню с должным пониманием. Те же кагасы - люди весьма нетерпеливые и скорые на быструю жестокую расправу."
   Гай Канна рассеяно провел пальцем меж ушей маленького кота, и тот довольно заурчал, закатывая большие круглые глаза янтарно-золотистого цвета.
   Не торопясь Табиб Осане осушил пиалу с вином и, небрежно отбросил ее в сторону.
   - Скажи, тур-атта Канна, - нарушая воцарившееся было молчание спросил он. - это правда, что тебе действительно удалось вырваться из Коричневых Песков?
   - Разве ты сам не признал, что я не умею лгать? - вяло ответил молодой ураниец.
   Начальник караванной стражи досадливо сморщился. Похоже этот мальчишка с душой и повадками самого настоящего волка своей вспышкой гнева испугал его даже сильнее, чем можно было подумать, коли уж из головы у него вылетело то, что сам же сказал не далее чем несколько десятков ударов сердца назад. А уж за своими словами Табиб Осане следил. Он никогда не позволял себе забыть оброненную даже невзначай фразу. Ни от кого не секрет - слово - тот же обоюдоострый кинжал. От того, как оно повернется зависит то, кого оно может уязвить.
   - М-да... - скрывая свое раздражение, промычал он. - Такой как ты, пожалуй и впрямь сумел бы не только сунуться в проклятые Пески, но даже и вырваться из лап Танцующих Демонов... Хотя... Знаешь, тур-атта Канна, мне приходилось видеть отчаянных людей, настоящих сорвиголов, закаленных покрепче стальгородского булата. Они запальчиво говорили о несметных сокровищах древних народов, хранимых Теми, Кто Танцует В Песках, и алчность, светящаяся в их глазах, была сильнее страха смерти. Клянусь испепеляющим дыханием Азуса, многие из них были поистине великими людьми, достойными великих свершений. Они уходили в Коричневые Пески, чтобы встретить свою судьбу... а потом кагасы обирали их голые, лишенные плоти кости, выбрасываемые Танцующими из своих владений. Знавал я и людей, которые уверяли, будто бы побывали в Песках и вернулись живыми ( я не о тебе, Гай Канна ). Но кроме смутных полупьяных рассказов, на треть, а зачастую и больше, посвященных восхвалению собственной удали и отваги, им нечем было удостоверить меня в своей правдивости.
   Слушая караванщика Гай осторожно улыбнулся.
   - Мне тоже нечем. - неожиданно странным, притихшим голосом сказал он.
   Нахмурившись, Табиб пристально вгляделся в лицо Волчьего Пасынка и ему невольно показалось, что серо-стальные глаза оборотня-меченосца подернулись невидимой пеленой воспоминания.
   - Что там, в Песках? - спросил Осане. - Ты можешь рассказать мне об этом, тур-атта?
   - Там? Там Пески. Смерть. Чудо. И Призраки. - все тем же голосом, со странной полуулыбкой, прилипшей к губам ответил Гай.
   - Призраки? Что они делают?
   - Они танцуют. В Песках. Кружат в танце. Появляются слева, справа - повсюду вокруг тебя. - с каждым словом голос Волчьего Пасынка слабел, глаза мутнели, теряя свою ясность и холодную остроту стальных наконечников, и казалось, что рассказывая он сам себя погружает в некий гипнотический транс. - Ты видишь их, но не можешь понять, что именно ты видишь. А потом ты начинаешь слышать музыку под которую они танцуют. Человеку нельзя слышать такую музыку... потому что еще позже ты начинаешь понимать, почему почти никто не возвращается...
   Начальник караванной стражи превратился в слух.
   - Почему? - затаив дыхание, спросил он, не отрывая горящего взгляда от задурманенных глаз Канны.
   Волчий Пасынок вдруг вздрогнул, встряхнулся всем телом, словно мокрый пес ( волк ? ) вытрясающий воду из своей шерсти. Глаза его вновь приобрели ясность и остроту копейных наконечников. И, с глубочайшим разочарованием, Табиб Осане понял, что тайну Коричневых Песков, тайну, известную быть может только этому странному юноше, пришедшему с северо-запада, узнать ему так и не доведется.
   - Говорить об этом нельзя. - извиняющимся, но непреклонным голосом произнес Гай, лихорадочно растирая виски. - Это тайна Коричневых Песков. Они хранят ее. И я должен хранить тоже. Как и все те, немногие, кто нашел в себе силы не остаться там. Это трудно... нет, просто нельзя объяснить... Все равно как носить магическую печать в голове, в памяти. Взломаешь ее - и выпустишь Нечто, с чем тебе не удастся справится. Никогда. Даже сейчас, когда я говорю все это, я слышу эхо музыки, под которую кружатся Танцующие, и... Хватит об этом! Я не хочу возвращаться туда даже мыслями. Это пугает меня, а я ... не умею боятся.
   Табиб Осане потер челюсть, укалываясь о жесткую бороду и пробормотал, уставившись в перевернутое дно пиалы.
   - Для человека должно быть непереносимой пыткой владеть сокровенной тайной и не сметь никому, даже самому себе рассказать ее... Это мучительно.
   - Не думаю. - спокойно сказал Канна. - Меня не тянет исповедываться.
   Начальнику караванной стражи почудился в этих словах Волчьего Пасынка скрытый подвох, но подумав, он решил, что Гай слишком прост и прям для подобного.
   - Ты грабитель караванов и достоин кары, Гай Канна, но путь через Коричневые Пески сам по себе искупление даже более тяжких грехов. И потом, надо думать, ты крепко насолил кагасам, раз они готовы сделать своим вождем любого, кто окажется достаточно проворным, чтобы принести в клан твою голову. Учитывая все это я, пожалуй... забуду, что ты Утнаг-Хайканан. Я позволю тебе следовать с караваном почтеннейшего Фахима бан-Аны. Я даже дам тебе хорошую верховую лошадь. Но учти, Гай Канна, вплоть до самых стен Пту, в случае чего я буду рассчитывать на твой меч и твою руку. Честно признаться, я даже отчасти рад, что теперь ты с нами, а не с кагасами. Стращали меня твоими кровавыми подвигами в Кыше, что и говорить... И потому, вот еще, что, тур-атта Канна. Учти, за твоей спиной всегда будет находится мой человек. Еще одного "подвига", если ты таковой задумал у тебя не получится.
   - Это самое большее, на что я мог рассчитывать. - явно не своими словами ответил юноша, почтительно склонив голову. Благодарю тебя, добрый человек.
   Табиб многозначительно поднял палец.
   - Есть еще одно условие.
   Гай поднял голову, и серо-стальные глаза его слегка сузились.
   - Ты будешь всегда находится подле меня и, по моей просьбе рассказывать мне о северных и западных землях и народах, их населяющих. Уверен, ты видел и знаешь очень многое, поскольку, чтобы добраться до Южного Квадрата с севера нужно было пересечь территорию не одного государства!
   - Я не бродячий сказитель. -нахмурившись сказал Гай Канна. - Не бард, не менестрель.
   - Но ты должен был видеть и слышать на своем пути не меньше, чем любой из них, клянусь Аэтэль и всеми ее добродетелями.
   Гай неопределенно пожал плечами. Он часто пользовался подобным нехитрым жестом, не говорящим определенно ни да, ни нет. Волчьего Пасынка научил этому Хаген Бурелом, пытаясь объяснить оборотню-меченосцу азы мира, лежащего вне стен Казарм Гвардии.
   - Вот и сладили. - улыбнулся Табиб Осане. - Караван двинется в дальнейшей путь после того, как клепсидра опустеет наполовину. Это достаточно большой промежуток времени, чтобы успеть выслушать рассказ, о странах, лежащих за кряжем Стражей Юга.
   - Хорошо. - согласился Гай. - Но сначала мне нужно накормить своего котенка. В твоем шатре не найдется кусочка свежего мяса, а лучше плошки молока, Осане... тан. Я был бы очень признателен. В последние дни я кормил его только вяленным мясом, размоченным в воде.
   Тонкие пальцы Волчьего Пасынка ласково пощекотали маленького пурпурного кота за ухом. Остроухий зверек довольно мурлыкнул и прижался своим крохотным хрупким тельцем к раскрытой ладони. На лице Гая Канны возникла неуклюжая, непривычная, но полная искренности улыбка, в которой сквозило умиротворение. Глядя на котенка и его хозяина, Табиб Осане неожиданно для себя почувствовал, как защемило у него на душе.
   Он понял, что мурлыкающее существо с пурпурным мехом было для молодого воина не дорогой неразменной монетой, хранимой для крайнего случая, но единственным другом и спутником Волчьего Пасынка. И поняв это, могучий, как медведь караванщик с головой, тронутой преждевременной сединой, испугался одиночества, окружавшего отстраненного, нелюдимого юношу. Добровольно выбранного одиночества волка-одиночки.
   3
   Фахим бан-Ана, богатый и всеми почитаемый купец из славного города Ишша - маленький и пухлый, как колобок человечек с огромной высоколобой головой, стыдливо подернутой редким пушком, пародирующим шевелюру, высунулся из своего паланкина, престижа ради облицованного резными пластинками из слоновой кости и поманил толстой ручкой своего доверенного слугу и старого друга, Табиба Осане.
   - Слушаю, хозяин. - почтительно сказал чуть не втрое более крупный шарумец, привычным жестом прижимая ладонь к сердцу.
   - Друг мой, Табиб, изволь позвать сюда того странного юношу, подобранного тобой ночью. Я хотел бы развлечь себя разговором с ним. И потом, всецело доверяя тебе, должен же я все-таки знать, чей меч добавился к моей страже.
   - Да, хозяин. - кивнул головой Осане и, повернувшись в седле, кликнул. - Гай! Гай Канна! С тобой хочет говорить мой господин!
   Верхом на приземистой крепкой онокгольской лошадке, выданной ему по приказу начальника караванной стражи, Гай подъехал к паланкину, склонив голову в знак почтения. Смысл этого жеста опускать глаза к земле, подставляя незащищенную шею неизвестно кому, был Волчьему Пасынку абсолютно не понятен, но он давно усвоил, что не умея склонять голову в этом мире далеко не уйдешь.
   - Гай Канна, так тебя зовут, почтенный юноша? - мягко спросил Фахим бан-Ана, оценивающим ( это уже въелось в кровь ) взглядом окидывая плечистую фигуру молодого уранийца.- Да... господин.- Гай Канна. - донесся из сумрачной глубины купеческого паланкина тонкий девичий голос. - Гай. Странное имя. Похоже на лай собаки или ха-ха! На крик погонщика скота! Вот так : Кхай! Кхай-я-а!Фахим улыбнулся.
   Гай пожал плечами. Он не видел ничего забавного или странного в своем имени. Впрочем, у него вообще неважно обстояло с чувством юмора - этому надо было еще долго учиться, и он старался. Вот только выходило неважно.
   - Может быть. Я не выбирал себе имя. Ни имя, ни судьбу.
   - А у тебя странная судьба, тур-атта Канна?Из-за спины знатного шарумского купца выглянуло узкое бронзовокожее личико, обрамленное длинными блестящими черными локонами, старательно завитыми в бесчисленное количество мелких колец. Зеленые глаза блеснули азартным изумрудным блеском. Волчий Пасынок, чьему взгляду прохладный полумрак паланкина не был особой помехой хорошо разглядел и фигурку девушки - тонкую, ладную, словно выточенную из слоновой кости рукой искусного мастера.
   - Может и странная, - задумавшись на мгновение ответил он. -меня растили и готовили для единственного занятия. С единственной целью в жизни - быть верным, быть преданным, быть бесстрашным, быть смертоносным... Сейчас я понимаю, что тот, кого я и мне подобные хранили от кинжала, стрелы, удавки, яда в бокале, вовсе не был достойным человеком. Но даже знай я это тогда, это не умалило бы моей лояльность - в ней был смысл самого моего существования. Когда хонты взяли Ур, и он погиб... вместе с большинством моих братьев, заваленный обломками собственного дворца... когда оказалось, что не осталось не только преемника, но ничего от империи вообще... тогда возникла Пустота. Вдруг оказалось что мои преданность и смертоносность никому уже не нужны. Передо мной, прежде видевшим лишь казарменные стены и дворцовые покои, которые надлежало охранять вдруг распахнулся весь мир... такой огромный, запутанный, непонятный. Я мечусь по нему и никак не могу понять, где здесь мое место. Это - странно?
   Девушка в паланкине -как нетрудно было догадаться дочь Фахима в свою очередь задумалась на короткое время.
   - Это наверное и в самом деле странно. - ответил за нее купец. - И куда ты держишь свой путь теперь, Гай Канна?
   Волчий Пасынок взмахнул рукой, указывая направление.
   - На запад. В Пту я сяду на корабль...
   - Пескоход. - поправил Табиб. - Еще говорят, ползун, а то и попросту - "таракан".
   - ... пересеку Сухое море и отправлюсь дальше. Туда, где еще не был. Там, на востоке лежит Круст, говорят, это страна воинов, таких, как я. Может быть, там я найду свое место в этом мире. Здесь, на Юге, в Желтом Квадрате, я этого не нашел.
   - Ты очень молод юноша, но говоришь так, словно побывал во многих землях.
   - Так и есть. Я иду из города в город, из страны в страну, и нигде подолгу не останавливаюсь.
   Гаю говорилось все быстрее и легче. Его редко слушали и спрашивали, как сейчас - с искренним вниманием и интересом. И всякий раз это было странно и по-странному приятно. Люди, которым было какое-то дело до его мыслей и чувств, встречались на пути молодого оборотня-меченосца нечасто.