Обухова Лидия. Лилит

бычьи пузыри, скорлупа, выдолбленное дерево, сшитая кожа, мелкого плетения
корзины. Понемногу у Лилит собрался полный набор домашней утвари. Одам
подарил ей нож из пластины сланца - широкий, с просверленным отверстием,
чтоб она могла подвесить его к поясу.
Поблизости от своей пещеры она ставила силки на мелких животных,
собирала желуди, которые толкла потом каменным пестом. Чтоб испечь
лепешки, она выкапывала круглую яму, на дне ее раскаляла камни, покрывая
их густым слоем листьев. Раскатанное тесто снова засыпала листьями и слоем
земли, а наверху разжигала костер. Наутро был готов хорошо пропеченный
свежий хлеб, иногда с начинкой из ягод, рыбы или земляных червей, и они
съедали его целиком.
Одам и Лилит впервые никому ничего не были должны. Они оказались вдруг
свободны, свободны от всего, словно находились в пустыне.
У Одама это вызвало озабоченность. Инстинктивно он еще оглядывался:
если поблизости нет людей, то, может, найдется хотя бы тотем - диковинный
камень, дерево, неизвестный зверь, к которому можно прилепиться душой? А
Лилит мечтала, что над ними загорится теперь новое солнце, иное, чем над
людьми Табунды! Жарче или тусклее? Как они заслужат.
Нельзя слишком осуждать Одама за косность: он держался того, что знал.
У него еще не было примеров для сравнения; никакой опыт минувших веков не
руководил им. Он цеплялся за крохи своего прежнего знания так же
естественно, как естественно Лилит переступала старое.
Когда Одам возвращался, она опрометью бежала за свежей водой к реке - и
вдруг начинала следить за стайкой голубых рыб. Входила за ними в воду,
шла, шла, пока волна не касалась губ или Одам, тщетно дожидавшийся ее у
пещеры, не начинал звать ее. Она смущенно выходила на берег, вода стекала
с ее волос, руки были пусты. Ведь она не охотилась на рыб, она просто
смотрела на них.


Зимние и летние месяцы, как большие и малые волны, перекатывались,
погасая. Ощущение времени, конечно, существовало у Одама и Лилит, но
точный отсчет его начался намного позднее, это было уже завоеванием мысли.
А мысль идет по ступенькам. Шаг за шагом. Как и человек.
Хотя язык племени Табунды был скуден, все вокруг уже было названо
людьми: небо называлось небом, а вода - водой. Разве только отвлеченности
недоставало. Съедобные коренья, которые попадались Лилит изредка, не
назывались ею, запоминалось лишь частное: кислица, сладень, горький лист.
Множество хищников просыпались в лесу в час сумерек и с ревом выходили за
добычей. Но если они не угрожали человеку, то что в них?
Это было время бурного словотворчества! Почти каждый день приходилось
натыкаться на новинки. Лилит и Одам следовали ходу своих младенческих
ассоциаций. Некоторые слова задерживались в памяти, но чаще вспыхивали и
гасли, подобно искрам. Уже через несколько дней знакомая вещь
оборачивалась новым свойством, получая и новую кличку. Так, небо могло
быть светлым. Водяным при дожде. Страшным, если гремел гром. Для нас оно
тоже разное, но вместе с тем неизменно остается "небом". А для
современников Лилит существовали как бы отдельные стихии, часто враждебные
друг другу: страшное небо пожирало необъятной пастью светлое. Но, в свою
очередь, побеждалось водяным небом и, омытое потоками дождя, возвращало
людям безоблачное, голубое.
Лилит и Одам употребляли много глаголов, которые вертелись вокруг
ежедневных нужд. Но не было слов просто: "есть", "пить", "прятаться",
"чуять запах". Каждый раз это был специальный глагол: "пить воду холодного
ручья", "прятаться от лохматого зверя", "чуять запах дерева, растущего
одиноко".
Лилит и Одам жили скорее в мире запахов, чем в мире цветов и звуков. Не
только тонко ощущали их, но и страстно привязывались: Лилит натиралась
диким укропом, собирала полынь, сушила бальзамические корни.
Слова "любить" не было в языке Табунды. Сила влечения выражалась
особыми словами, подобных которым не сохранил ни один современный язык.
Для смерти чаще употреблялся иносказательный образ: "уйти на ту сторону
мира", "уйти с водой". К смерти примыкал сон. Сны - краешек приоткрывшейся
тайны. Они похожи на вести из-за гор: всегда существовало представление о
прекрасном, которое находится где-то далеко...
Но напрасно было бы искать в языке Табунды нравственные понятия! Добро
и зло определялись силой. Грусть, жалость, воспоминания - все это
существовало, конечно, только люди еще не умели их назвать.
Одам собирался на охоту. Несколько дней их преследовали неудачи:
ловушки оставались пусты. Запасы, собранные Лилит, иссякли, да еще вблизи
появились незнакомые следы крупного хищника - не он ли распугал всю дичь?
Одам до рассвета укрылся недалеко от водопойной тропы, и действительно, с
первыми проблесками солнца из-за груды лиловых камней показалась камышовая
спина тигра. Он двигался легко, бесшумно, принюхиваясь к земле, и, наконец
убедившись в безопасности, прилег на каменное ложе реки, обнаженное сейчас
засухой. Передние лапы у него были широкие, мощные, рыже-золотого цвета, а
задние тоньше, в узких поперечных полосах. Налакавшись вдоволь, хищник
зевнул, когти его зацарапали по камню. Он поднялся лениво и двинулся вдоль
реки. Несколько дней Одам и Лилит боялись покидать пещеру, но следы тигра
в окрестностях больше не попадались.
И вот теперь Одам спешно пополнял снаряжение; от куска кремня с помощью
каменного отбойника отделял узкие и острые пластины. Он научился делать
это одним ударом; возле него лежала уже целая груда заготовок, годных для
ножей, проколов, отщепов и наконечников. Лилит же нацарапывала издыхающего
быка на дротике - символ будущей удачной охоты. Орнамент, который
представился бы нам только сочетанием наклонных палочек, на самом деле
олицетворял силу и удачливость охотника: его копья и дротики должны лететь
густо, как дождь! И куда от них спастись зверю? Изголодавшаяся Лилит
вкладывала в свое искусство упорство и пожелание удачи Одаму.
Но вскоре она как бы забыла о назначении своей работы. Ее зверь был
могуч! Он шел по равнине, слегка наклонив рогатую голову. Ветер нес ему
навстречу множество запахов - и Лилит невольно шевельнула ноздрями. Острый
каменный резец сам собою опустился на ее колени. Она повела вокруг
туманным взглядом. Неподалеку качался цветок. В его крупную чашечку
вползали пчелы, цветок жужжал изнутри, и Лилит заслушалась, откинув волосы
от уха. Она не замечала, как текло время - солнечное, летнее...
Лилит верила в своего зверя - маленького, крашенного охрой быка! Нужно
было изобразить его издыхающим, а он все шел и шел посреди равнины, не чуя
опасности, - и Лилит вдруг стала проводить вокруг него ломаные черточки:
это шумели травы! Они пахли медом и сытостью. Они даровали жизнь
красношерстому...
Она вздрогнула, потому что ее окликнул Одам, который сделал это
неохотно: он не должен заговаривать с женщиной перед охотой. Нет, она не
стала прилежной женой, эта Лилит, которой он так добивался! Она не
протянула ему молча дротик, а сидела и мечтала, уставившись перед собой.
Его все больше раздражала эта постоянная праздность и особенно то, что он
был вынужден прибегать к помощи Лилит: ведь сам он не мог выцарапать
кремнем никакого подобия даже самого слабосильного животного!
Не глядя, он взял у нее дротик и сунул его в колчан к остальным. Лилит
знала, что этот заговоренный дротик полетит в самый ответственный момент,
и чувствовала себя виноватой, предвидя неудачу: ведь она нарисовала
спасшегося, а не сраженного зверя!
Она проводила Одама долгим взглядом, смиренно обещая ему про себя, что
тотчас отправится подальше в горы, чтобы набрать меда горных пчел,
поставить несколько ловушек для грызунов или отыскать гнездо с
неоперившимися птенцами.


Лес, росший у пещеры, перевалил через холм. Лилит задержалась у начала
оврага: здесь еще можно было его обойти. Глинистый обрыв начинался
безобидной ямкой, корни деревьев протягивали мост. А на изломе, прямо из
земли сочилась светлая струйка. Лилит нагнулась и напилась. Вода оказалась
терпкой, щипала язык. Крошечный каскад уходил под корни и только десятью
шагами ниже снова появлялся, уже ручьем. Он не шипел, не булькал - он был
еще так мал!
Лилит забыла, зачем шла. Голод больше не мучил ее. Ее снедало
любопытство. Она опять напилась воды, спускаясь с холма, но овраг стал
глубже, ей пришлось цепляться за ветви и пучки трав. Вода набирала силу, в
ней можно было уже омочить ступни. Дальше уровень ее повысился до лодыжек.
Лилит шла и шла, словно завороженная; ее потрясла внезапная догадка - ведь
это была река! Та река, что течет по равнине. А здесь было ее лоно. Она,
Лилит, дочь Ночи, видела рождение реки.
Смутные мысли овладели ею. Если река имеет свое начало, то где-то она
кончается, как и лес? А где кончается гора, белая, упирающаяся в небо?..
На этом все обрывалось. Она почувствовала себя утомленной. Ей снова
хотелось есть.
Лилит поднималась все выше, мимо липких пахнущих деревьев, одетых
иглами, как ежи. Под ногами сновали серо-желтые ящерицы с коричневым
узором на спине. Одну ей удалось подшибить и испечь на сухих
рододендронах. Росли вокруг водосборы, похожие на огромные лиловые
колокольчики. На северном склоне попадались фиолетовые ромашки.
Воздух стал суше и холоднее, но под деревьями сохранялись теплые
островки. Лилит останавливалась под ними, чтобы согреться. Вдали она
увидела неровное белое пятно. Как всегда, сталкиваясь с неожиданным, она
помедлила, но не отступила. Пятно не двигалось; едва ли это было живое
существо. Что-то в окраске успокаивало.
Лилит подошла ближе, присела на корточки и дотронулась. Палец наткнулся
на холодное. Она ступила ногой: пятно подломилось, как скорлупа. В проломе
виднелись одеревенелые травинки. Она сгребла полную горсть этой ломкой
скорлупы, но с удивлением ощутила, что та мягка, невесома и, кроме того,
исчезает на глазах: руки Лилит стали мокры, а больше ничего не было!
Однако на земле скорлупа оставалась. Лилит попятилась, обошла ломкое
белое пятно и долго оглядывалась. Пятен попадалось все больше. Они лежали
такие безмятежные, сверкающие на солнце! Ноги уходили в них все глубже.
Смутная догадка, что и высокая гора, похожая на неподвижное облако над
долиной, была вся сплошь составлена из такого твердого, пушистого,
мелькнула у "Пилит. Но ступни ее зазябли, и у нее хватило здравого смысла
не подниматься выше.
Это был поистине день чудес: она то и дело натыкалась на находки и
счастливо избегала опасностей.
Так, на поляне увидела охотящегося питона. Люди Табунды ценили змеиную
кожу в черно-желтых узорах. Она шла на колчаны для охотников, щеголихи
вшивали ее узкими полосами в одежду.
Но встреча с огромной змеей могла иметь смертельный исход. Лилит
притаилась за колючим кустом можжевельника. Питон быстро и часто высовывал
узкий язык, поднимая свою изящную маленькую головку, так похожую на
стебель с цветком. Перед ним сидел парализованный зверек. Питон
подтягивался к нему все ближе. Красные змеиные глаза, неизвестно что видя
вокруг себя в этот момент и чем пренебрегая, неподвижно горели по обе
стороны головы...
И вдруг на змею обрушился враг - маленький хищник с воинственно
поднятым хвостом. Гад заметался, пытаясь стряхнуть его. Но закус острых
зубов на загривке не разжимался.
Лилит не стала дожидаться конца схватки. Она подползла к закостеневшему
кролику, так и не очнувшемуся от предсмертного гипноза, добила его камнем
и, перекинув за спину, как законную добычу, пустилась прочь. Возвращаясь,
она сбилась с прежнего пути.
День кончался. Лилит беспокоилась и шла упругими, почти летящими
шагами. Местность как будто понижалась; из ребер горы выступал скальный
камень, закурчавились кусты ежевики.
Внезапно вязкая желтая струйка, огибавшая муравьиные кочки по сухой
земле, пересекла ей дорогу. Она омочила конец палки и поднесла ко рту. Это
был дикий мед, переполнивший дупло. Лилит опустилась на колени, ртом
припала к дарованному яству. Только насытившись, она отыскала дупло,
острым сланцевым ножом вырезала соты, столько, сколько могла вместить ее
заплечная корзинка.
День быстро угасал. Лилит вновь поднялась выше на безопасное место, к
голым камням. Сосна, низкорослая, как горбун, шуршала на вершине ветвями.
Это был безостановочный унылый гул. Лилит натаскала палой листвы, веток,
сгребла валиком песок и устроилась у корней на ночлег. Даже мех мертвого
кролика грел ее. Костер зажечь она побоялась. Час за часом, то задремывая,
то пробуждаясь, она ждала рассвета. Серые облака спутанной куделью уже
клубились и дышали над горами. Самих гор еще не было видно, они лишь
вылуплялись из предутренней мглы.
Слоистые камни и мягкая земля под ногами казались единственной
реальностью; облака летели вверху, как проливной дождь, купол неба пьяно
валился набок. Шло отделение тверди от хлябей.
Смертный холод проникал до костей. Ветер трогал губы. Но дышалось
свободно и гордо: весь мир лежал под ногами Лилит! И он был сейчас мал, с
неровными пятнами лесов и пустошей.
Просыпались птицы. Единоборство вершины с тьмой, кончилось.
И вдруг в сером пепле неба, как огненный зуб, прорезалось солнце. Оно
было простое и одинокое. Ни одного луча вокруг, словно поднялся мухомор из
золы вчерашнего костра.
Лилит вскочила, вскинув затекшие руки:
- Лу! Я вижу тебя, солнце!
Она никогда не бывала здесь раньше. В прогалине лежало узкое горное
озеро. С вечера окутанное туманом, оно сливалось с неясным очертанием
берега. Но утром вода стала гладкой, зеленовато-серой. По берегам валялись
сотни разноцветных мертвых бабочек; ни одна рыба не плескалась в озере.
Лилит наклонилась - дно показалось ей кровавым. Она ступила в воду,
которая была не выше колен, и вытащила комок с грубыми твердыми гранями.
Он был окрашен красным. Поколебавшись, Лилит лизнула - и бурно
возликовала. Ведь это соль! Найти соль - что могло быть драгоценнее?!
Теперь она уже не спешила домой: нужно сплести мешок. И пока она
укладывала богатую находку, произошло необыкновенное.
Раздался мерный странный треск, какое-то жужжание сверху; Лилит подняла
голову. Небо было засыпано белыми ракушками; мелкие облачка покачивались,
словно отражение в воде. И прямо с неба падали большие серые яйца.
Приближаясь к земле, они становились громадными.
Лилит метнулась под защиту кустов и камней; мешок, куски соли, корзина
с сотами остались на берегу. В решительный момент инстинкт опережает
разум; инстинкт должен помочь человеку уцелеть во что бы то ни стало.
Серые гиганты мягко опустились на воду, придвинулись вплотную к берегу,
и гладкая скорлупа одного из них, не лопаясь, как это бывает у настоящих
птичьих яиц, а словно приоткрывшись, выпустила из своего чрева странное
существо...
Со вторым и третьим яйцом произошло то же самое.
Лилит машинально отмечала появление выходящих двадцатипятиричным
счетом, принятым в Табунде: мизинец, безымянный, средний, указательный,
большой... Если б она продолжала, то следующим было бы запястье, плечо,
ключица, мочка уха, висок, темя и вновь: висок, мочка уха, ключица...
Система, принятая в племени, позволяла доходить до значительных величин.
Но яиц было всего пять, как и пятеро вышли наружу. Лилит ни секунды не
сомневалась, что перед нею живые существа. Ведь они спустились сверху, а
не явились из чащи, куда уходят вместе с водой души покойников. Правда,
она еще никогда не задумывалась об этом, но почему бы там, между звезд и
облаков, тоже не жить людям и зверям?
И все-таки ей было страшно, она боялась выдать себя малейшим движением
и, как ящерица, замерла между камней.
Острые глаза Лилит не были всевидящими. Взор ее скользил бездумно мимо
выходящих на поверхность руд; падающая вода не вызывала мысли о движении;
злаковые втуне колосились по ложбинам. Человек проходил еще столь легкой
стопой, крался так осторожно, что природа не замечала его присутствия.
Люди не знали ничего о силах реальных - тяготении, распаде атомов,
электричестве. Волоокий взгляд человека способен был подолгу парить над
вещами, едва касаясь их поверхности. И вдруг он наталкивался на что-то,
что пробуждало мысль.
Лилит бежала, пока не услышала звонкие удары, тысячекратно повторенные
эхом: Одам трудился топором в поте лица.
Звук расщепляемого дерева показался очень обыденным, человеческим, и
Лилит перевела дух. То странное высокое стрекотание, лязг и щелканье,
поразившие ее у озера не меньше, чем вид удивительных существ, которые
двигались, может быть, даже осмысленно и оборачивали в ее сторону ужасные
личины с выпуклыми глазами, - все это понемногу растворилось в мирной
картине знакомого леса и звука топора. Прекрасного каменного топора, над
которым Одам трудился пять восходов.
Щеки Лилит горели, она тяжело дышала. Прежде чем подойти к Одаму,
склоненный корпус которого она уже видела между стволов, она остановилась,
чтоб собраться с силами. Она была смущена: как рассказать об увиденном?
Существа не были ни птицами, ни зверями. Они не казались подобными ей и
Одаму, хотя смутно Лилит приближала их скорее к себе, чем к животным.
Напряжение заставило ее попытаться осмыслить случившееся через образы,
то есть посредством явлений, сходных по виду или по сущности. Поэзия - это
первоначальная попытка расковать немоту мысли. А Лилит столкнулась с
непередаваемым.
- Одам, - сказала она. - За горой в больших яйцах спустились люди неба.
Тело их одето в черепаший панцирь, только еще крепче. У них круглая
голова, блестящая и похожая на рыбью. Над теменем - муравьиные усы. И они
летают, как птицы.
Одаму нужно было много времени, чтоб смысл ее слов дошел до него. Потом
он выпрямился и посмотрел в ту сторону, куда она указывала. Рука его
невольно потянулась к праще. Но горы были далеки, леса безмятежны. Он
вздохнул с облегчением.
- Рыбы не летают, - сказал он.

ОТ ЛАОЛЫ-ЛИАЛ

Ступени каждой области познанья
Соответствует такая же ступень
Самоотказа.
Максимилиан Волошин

Планета Лаола-Лиал находилась на восьмой вертикали пятого внешнего
витка небольшой галактики в зоне фиолетового смещения. Ни одна земная мера
не могла бы определить это расстояние, если двигаться по световому лучу.
Так оно велико.
Оказалось, что галактика, в которую входила планета, была создана
искусственно другою, умирающей цивилизацией. Заканчивая свой цикл, эта
цивилизация исполнила долг всякой жизни - воспроизвела себе подобное. Чтоб
завещать тот же долг будущей разумной жизни, был запущен сложный
спутник-сигнал. Его орбита была рассчитана так, что как раз к тому
времени, когда молодая галактика войдет в зону фиолетового смещения,
спутник-сигнал попадет в сферу ее притяжения и станет кружить, привлекая
внимание разумных существ.
Ученые погибшей инопланеты открыли, что их галактика давно уже вошла в
зону фиолетового смещения, то есть в зону сжатия, и неуклонно движется к
своей гибели - к тому великому центру спрессованной первоматерии, которая,
как гигантский котел, одновременно и выстреливает в пространство
новорожденные галактики и втягивает в себя, на подтопку, галактики,
прошедшие положенную им траекторию. Таков круговорот в одном из уголков
звездной Вселенной.
Все это было расшифровано несколькими поколениями ученых Лаолы-Лиал. И
вот тут-то возникла дерзкая, небывалая мысль: не только завещать будущему
зародыш искусственной галактики, но и спасти целиком свою собственную
цивилизацию! Эвакуировать ее на подходящие планеты зоны красного смещения,
зоны молодости.
Не только повторить извечный круг развития, но и попробовать подняться
на ступень выше. Цивилизация Лаолы-Лиал, привнесенная на молодую планету,
будет продолжаться во времени, и, может быть, именно тогда удастся наконец
перекинуть мост в антимир?
Лаолитяне смогут научить юное человечество галактик красного света
тому, чего достигли сами, сократить их путь познания. И какие новые
перспективы смогут открыться тогда перед объединенным разумом
мозгоподобных - перед теми, кто развивается в едином ключе мышления,
независимо от их внешнего облика!
Однако около ста лет эта идея продолжала оставаться лишь прекрасной
мечтой. Не было реальных средств осуществить переброс: скорость светового
луча явно оказывалась недостаточной.
Ведь все скорости, включая световую, подчинены криволинейности
пространства. В мире сложных притяжении между двумя точками нельзя
провести прямую: она неизбежно изогнется под действием сил гравитации. На
Лаоле-Лиал, как и на Земле, камень, брошенный вверх, возвращается обратно.
Брошенный во Вселенную, он изгибает прямизну полета. Даже скорость света
не может разбить пут гравитации мироздания... Мироздания ли? Или только
одной своей Метагалактики? Не властвуют ли между Великими Звездными
Островами законы уже иной физики?
Так зародилась идея, условно названная "движением по хорде". Было
доказано, что движение по хорде "пробивает" криволинейность пространства,
выводя корабль на просторы, где практически скорость вообще безгранична.
Однако сам этот "вывод" кораблю мог дорого стоить! В пределах
Метагалактики скорость выше скорости светового луча уничтожает,
аннигилирует материю. Но... ведь научились же в далеком прошлом лаолитяне
управлять во времени цепной реакцией и атомного распада и синтеза?
И вот один из ученых Лаолы-Лиал выдвинул головокружительную теорию
цепной аннигиляции.
Даже привыкшие ко всему рассудительные лаолитяне ахнули. Случилось
необычное: в них проснулся атавистический страх нового. Свобода мнений,
давно ставшая законом, поколебалась: все бросились на одного.
Гигантский план переселения невозможно было осуществить силами
нормальной экономики. Планета, уже привыкшая к изобилию, должна была
добровольно сесть на голодный паек и в течение тысячелетия отдавать все
силы своей энергетики далекому будущему. Жертва огромная! Лаолитяне
заколебались. Они достигли столь многого, а предполагаемая гибель
цивилизации была на расстоянии почти полумиллиона лет!..
И все-таки, врастая в сознание нескольких поколений, идея броска
победила. "Движение по хорде" стало величайшим открытием веков, которое
можно было эстафетой передать в другие миры. Как революционно изменят оно
сознание! Как должно сблизить, объединить разумные существа разных
звездных систем.
Почти все ресурсы Лаолы-Лиал были отпущены на снаряжение экспедиций в
разные концы Вселенной, но с непременным вектором в зону молодых галактик
красного смещения. Этот невообразимой дальности путь - путь пока вслепую!
- мог натолкнуть лаолитян на планеты с разумной жизнью иного строения:
кристаллической или энергетических сгустков. Но им не разрешалось тратить
время на исследование, в задачу входило искать лишь планеты коллоидных
структур с подходящим кислородным режимом (который отчасти они могли бы
потом приспособить и изменить).
Задача заключалась не только в том, чтобы послать в глубь космоса живых
исследователей, но и передать своевременно их Информацию обратно на
планету. Иначе, при гигантском разрыве во времени, терялся сам смысл
поисков: астронавт и планета начинают жить несообщающейся, бесплодной друг
для друга жизнью.
Информация передавалась на Лаолу-Лиал путем особых автоматических
станций-носителей. В пути они развивали суперсветовую скорость, при
которой атомы материи полностью меняют структуру. В таком компрессорном,
сверхсжатом состоянии, по расчетам лаолитян, находился и центр
Метагалактики, вечно рождающее чрево Вселенной...
Приближаясь к Лаоле-Лиал, - а время заранее обусловлено и рассчитано:
каждые шестьдесят лет по планетному эталону, - корабль замедлял скорость,
доходя до нормальной, субсветовой. Обратному превращению атомов
способствовала мощь специального галактического генератора, созданного
лаолитянами.
К тому времени, когда родился Безымянный - лаолитянин, который вторым
вышел из летательного аппарата на Соленом озере и был так назван Лилит,
считавшей по пальцам, - жизнь Лаолы-Лиал уже три века была подчинена
нуждам плана "Движение по хорде".
Но пока что на очереди стоял лишь Великий поиск: серия межгалактических
разведок. Переселение целой планеты не могло осуществиться силами одной
Лаолы-Лиал. Оно могло удаться только в том случае, если обитаемые планеты
других галактик также подключат свою мощь. Их задачей будет снабжать во
время пути корабли небесных аргонавтов энергетическим сырьем.
Безымянный попал на Землю уже немолодым. Корабль шел по кругам
Вселенной долго. Достаточно, чтоб перебрать в уме историю многих звездных
миров.
Но когда Безымянный задумался о самом себе?
В ранней молодости он жил одно время на искусственной площадке в
двухстах тысячах километров от Лаолы-Лиал. Там их было четверо, они
сменялись каждые полгода. У них была хорошая связь с планетой, и время
проходило довольно быстро. Каждый вел свои наблюдения, а дикий вид черной
небосферы с косматым, лишенным розовой окраски солнцем и бесчисленными
светилами, незаходящими и негаснущими, понемногу примелькался, хотя и не
вызывал удовольствия.
Безымянный вырос на хорошо организованной планете в эпоху расцвета и
величия ее цивилизации. Его миром правили целесообразность и жажда