Страница:
Первая семья, в которой он жил, состояла из жены, с которой он не жил, и дочки Линочки, девицы молодой, но многообещающей и уже два раза свои обещания сдерживавшей (Тэффи, Банальная история);
Собралось всех, кроме хозяина, трое и все люди будущего: будущий философ, будущая акушерка, будущий дантист, и только сам Цупак, бородатый и тусклый гимназист, был без всякого будущего (Тэффи «Де»).
И шутка, и ирония могут выражаться излишними, часто абсурдными пояснениями. Ср., например, шуточное комментирование своих слов у К. Пруткова.
На носу один стою и стою я, как утес (Имеется в виду нос парохода, а не человека. Читатель мог бы сам догадаться об этом).
А вот пример иронического пояснения: Бедняга пал жертвой собственной наблюдательности. Однажды, подслушивая, получил такой удар двери в голову, что схватил сотрясение мозга (у него был мозг) и умер (Чехов, На кладбище).
Неоднократно также отмечалась роль словообразования в сфере иронии и шутки.
В то же время языковые механизмы шутки отличаются от языковых механизмов иронии уже потому, что ирония проявляется в слове или тексте, сфера ее жизни лексика или текст любого объема. Ирония чужда фонетике и грамматике, не говоря уже о графике, орфографии, пунктуации. Со словообразованием ирония связана через слово, а использование синтаксических структур лишь средство выражения смысловых отношений.
Шутка располагает гораздо большими возможностями (об использовании разных языковых явлений с целью создания комического эффекта и, в частности, в сфере шутки Санников 1999).
Однако у иронии и шутки, на наш взгляд, гораздо больше отличий.
1. Шутка не является монополией языка. Она может вообще без него обходиться. Ср. определение шутки во всех толковых словарях: «то, что говорят или делают ради развлечения, ради возбуждения, смеха» (Сл. Уш., БАС и др.). Ирония без языка жить не может: иронический взгляд, улыбка либо сопровождают речь самого говорящего, либо выражают отношение к речи другого. Даже если это реакция на действия третьего лица, это все-таки невысказанная речь. Ср.: Что ты глядишь (улыбаешься) иронически? Что ты хочешь сказать?.
2. Как вполне справедливо отмечают исследователи, главным критерием разграничения шутки и иронии является «доминирующая цель» жанра: в шутке – это юмор, развлечение, «увеселение», в иронии – насмешка (см., в частности, Шурина 1997). При этом в иронии, дополнительно, может быть установка на юмор, а в шутке – на издевательство. Но подчеркнем – главная цель иронии в отличии от шутки – не вызвать смех, а выразить отношение к объекту иронии, в то время как у шутки именно смех и является целью. Смех, как правило, не содержащий и не выражающий отрицательного отношения к кому-то или чему-то. Есть и такое явление, как злая шутка, но зло здесь скорее результат, чем намерение.
Я бы не согласилась с утверждением И.Б. Шатуновского, что комизм является признаком иронии (эту мысль И.Б. Шатуновский высказал в докладе на конференции «Языковые механизмы комизма» 12 – 14 сентября 2005 г. в Институте языкознания РАН).
Ирония может не содержать ни тени юмора, выражая раздражение, возмущение, горечь, неприязнь и другие чувства, весьма далекие от желания шутить.
Несколько примеров.
Разговор двух друзей, один из которых высказывает свое мнение о романе приятеля, известного дирижера (женатого) с молодой девушкой слишком громко: А. (с раздражением): Ты не мог бы говорить громче, а то газетчики не услышат (из фильма).
Ср. также мнимое согласие Марка Тэпли [слуги Мартина. – О.Е.] с Мартином Чезлвитом, на самом деле выражающее его возмущение эгоистическим непониманием бедственного положения женщины.
Мартин: (на пароходе, плывущем в Америку): – О чем же, черт возьми, эта женщина думала, когда садилась на пароход?
Марк: Да! В самом деле, о чем? На родине она жила бедно, очень одиноко и только ждала, когда снова увидится с мужем [муж уже уехал в Америку. – О.Е.] Очень странно, как это сюда она попала! Просто удивительно! Рехнулась, должно быть! Другого объяснения, пожалуй, не подберешь (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита).
3. На мой взгляд, существенные различия наблюдаются в субъектно-объектной структуре иронии и шутки. При шутке может быть отстраненность субъектов, авторства. Шутка не обязательно, и даже часто, бывает не от себя. Субъектом может быть рассказчик чужой шутки – «я слышал», «я где-то читал» и т. п.
Языковая шутка не обязательно направлена на объект. Исключение составляет пародия, которая всегда имеет «жертву». Но многие другие виды шуток могут быть безобъектны: многие каламбуры, шуточное расчленение слова (ср. «энтимологический словарь» и другие виды языкового юмора в книге Б. Нормана «Язык знакомый незнакомец» (Норман 1997), игру «Почему не говорят» (Красильникова 1975)), многие шутливые комментарии.
Ирония имеет четкую субъектно-объектную структуру: субъект – иронизирующий – объект – «жертва иронии», по выражению Д. Кауфера (Kaufer 2002, с. 146).
Разумеется, бывает цитатная ирония, как и цитатная шутка, тогда субъектом иронии остается ее автор и направленность иронии на объект также сохраняется.
4. Ирония – языковая мистификация, при которой иронизирующий «надевает» разные маски: маски глупца, невежды, наивного и доверчивого человека, подлого, глупо восторженного и другие. Шутка в масках не нуждается. Она в сущности не мистификация. Для нее главное – эффект неожиданности. А уж если все-таки автор шуток «надевает» маску, то это скорее всего маска клоуна. И всегда одна. А это значит, что ее и нет.
5. Иронии бывает свойственна переадресовка насмешки, у шутки нет переадресовки смеха.
Возникает вопрос, может ли юмористический жанр быть лишенным юмора? Может ли шутка быть без установки на смех? Рассмотрим еще некоторые, на наш взгляд, важные отличия иронии от шутки.
6. Шутка гораздо ближе ко лжи, чем к иронии: сплошь и рядом шутка строится на обмане (это относится и к шуткам невербального характера, но нас они в данном случает не интересуют). Так, нередко нарочито ложное сообщение заканчивается словами: «Эго была шутка». Ср. первоапрельские шутки и т. п. В некоторых контекстах слово шутка выступает как антоним к слову правда в значении ‘факт, то, что имеет место в действительности’ и представляет собой своеобразный эвфемизм к словам ложь, вранье. Это объясняется тем, что в шутке есть не только компонент небуквальности, но и элемент несоответствия действительности, который может актуализироваться.
7. Шутка диалогична. Вне диалога она не может быть реализована (отмечено Карасик) (Карасик 1997, с. 146). Ирония может быть.
Ирония может располагаться в речевом пространстве, не представляющем собой прямого диалога, например, в тех случаях, когда автор художественного произведения иронизирует по поводу действий или мыслей своего героя, или литературный критик по поводу героя (и тем самым автора) анализируемого произведения.
8. Шутка может быть грубой, плоской, низкопробной, безвкусной, сальной, непристойной (ср. казарменный юмор и т. п.). Все эти характеристики не применимы к иронии. То, что некоторые иронические клише могут быть грубоватыми (убить бобра, держи карман шире и др.), на мой взгляд, не опровергает нашего утверждения.
9. Ирония может быть скрытой и не иметь явных признаков. Иногда говорящий или пишущий не хочет, чтобы его иронию поняли, и получает от этого удовольствие. Так, по утверждению исследователей, Шекспир тщательно замаскировывал свою иронию и не хотел, чтобы ее обнаружили.
Вряд ли непонятая шутка может доставить удовольствие ее автору.
10; Объектом иронии может быть сам иронизирующий. Шутить, подшучивать можно только по отношению к другому лицу. Есть понятие самоиронии, но нет «самошутки».
11. Шутка нередко может быть объектом иронии (точнее – тот, кто шутит). Ср. замечания по поводу плоской, грубой, низкопробной шутки: Какая однако изысканная (тонкая) шутка!.
Первого апреля приятель сообщил Анне, что она уволена по сокращению штатов. Какая милая шутка!
Дело было ясное: брошечку сунула ему в карман сама Крутомирская, желая подшутить. Остроумные люди часто так шутят – подсунут какую-нибудь свою вещь, а потом говорят: «А ну-ка, где мой портсигар или часы? А ну-ка обыщем-ка Ивана Семеныча».
Найдут и хохочут. Это очень смешно (Теффи, Брошечка).
Шутки по поводу иронии нам встречать не приходилось.
12. Шутка не так иерархична. Ирония предполагает либо социальное равенство партнеров, либо – при неравенстве – может исходить сверху вниз, а не наоборот. Ср.: Глеб улыбнулся в ответ, но улыбка получилась недоброй. «Этот щенок позволяет себе иронию», – подумал он (Т. Куликова, Гарем покойников).
13. Почти про любое свое высказывание (в том числе и ироническое) человек может сказать: «Это была шутка», но не про любое «Это была ирония».
14. Словесное пространство иронии не ограничено – ироничным может быть одно слово, словосочетание или весть текст рассказа, повести, даже большого романа. Шутка – это текст небольшого объема. Ср.: «Языковая шутка – это цельный текст ограниченного объема (или автономный элемент текста) с комическим содержанием» (Санников 1999, с. 23).
15. Известно, что комическим может быть ненамеренное отклонение от нормы: непредусмотренная говорящим двусмысленность, нелепое сочетание, орфографическая ошибка, опечатка, оговорка и т. д. Иногда такие вещи могут не вполне отграничиваться от шутки, если критерием служит именно намеренность или случайность. С этим связано то, что некоторые опечатки в газете истолковывались как злонамеренные шутки. Так, редактора одной провинциальной газеты сняли за опечатку: вместо пламенные большевики было напечатано племенные.
Вряд ли можно представить ненамеренную иронию.
16. Шутка, как правило, основана на эффекте неожиданности, что не характерно для иронии.
17 Чисто социальные различия шутки и иронии усматривал Карел Чапек. Он писал:
«Шутка чаще всего рождается в коллективе, будь то мальчишки в классе или рабочие в мастерской. Юмор – продукт социальный; индивидуализм способен в лучшем случае на иронию.
Смех в сущности своей демократичен. Юмор явление по преимуществу народное, как жаргон – язык народа. Давно известен тот факт, что способность весело и беззаботно шутить – привилегия социальных низов» (Чапек 1959, с. 28).
А. Блок вообще считал иронию болезнью индивидуализма: «Я убежден, что в ней [формуле Вл. Соловьева «Личное самоотречение не есть отречение от личности (курсив автора), а есть отречение от своего эгоизма». – О.Е.] лежит спасение и от болезни “иронии”, которая есть болезнь личности, болезнь “индивидуализма”» (Блок 1962, с. 349).
18. Теперь отмечу одно из самых важных, на мой взгляд, отличие иронии и шутки.
Я выдвинула гипотезу, что в глубинной смысловой структуре иронии содержатся перевернутые причинно-следственные отношения (об этом см. в этой главе раздел третий). В шутке, как мне представляется (на данный момент), этого нет.
Производные (или от шутки или от глагола шутить): шуточный, шуточка, шутливый, шутник (-ца), просторечные – шутейный и др. В то время как иронист употребляется в исследованиях иронии, но не в естественной речи (равно как и ироник, встречавшееся в философских трудах древних греков) и не зафиксировано в словарях.
Замечу также, что шутка – слово более многозначное и в одном из значений пересекается со словом ирония.
2. Ирония среди тропов
Собралось всех, кроме хозяина, трое и все люди будущего: будущий философ, будущая акушерка, будущий дантист, и только сам Цупак, бородатый и тусклый гимназист, был без всякого будущего (Тэффи «Де»).
И шутка, и ирония могут выражаться излишними, часто абсурдными пояснениями. Ср., например, шуточное комментирование своих слов у К. Пруткова.
На носу один стою и стою я, как утес (Имеется в виду нос парохода, а не человека. Читатель мог бы сам догадаться об этом).
А вот пример иронического пояснения: Бедняга пал жертвой собственной наблюдательности. Однажды, подслушивая, получил такой удар двери в голову, что схватил сотрясение мозга (у него был мозг) и умер (Чехов, На кладбище).
Неоднократно также отмечалась роль словообразования в сфере иронии и шутки.
В то же время языковые механизмы шутки отличаются от языковых механизмов иронии уже потому, что ирония проявляется в слове или тексте, сфера ее жизни лексика или текст любого объема. Ирония чужда фонетике и грамматике, не говоря уже о графике, орфографии, пунктуации. Со словообразованием ирония связана через слово, а использование синтаксических структур лишь средство выражения смысловых отношений.
Шутка располагает гораздо большими возможностями (об использовании разных языковых явлений с целью создания комического эффекта и, в частности, в сфере шутки Санников 1999).
Однако у иронии и шутки, на наш взгляд, гораздо больше отличий.
1. Шутка не является монополией языка. Она может вообще без него обходиться. Ср. определение шутки во всех толковых словарях: «то, что говорят или делают ради развлечения, ради возбуждения, смеха» (Сл. Уш., БАС и др.). Ирония без языка жить не может: иронический взгляд, улыбка либо сопровождают речь самого говорящего, либо выражают отношение к речи другого. Даже если это реакция на действия третьего лица, это все-таки невысказанная речь. Ср.: Что ты глядишь (улыбаешься) иронически? Что ты хочешь сказать?.
2. Как вполне справедливо отмечают исследователи, главным критерием разграничения шутки и иронии является «доминирующая цель» жанра: в шутке – это юмор, развлечение, «увеселение», в иронии – насмешка (см., в частности, Шурина 1997). При этом в иронии, дополнительно, может быть установка на юмор, а в шутке – на издевательство. Но подчеркнем – главная цель иронии в отличии от шутки – не вызвать смех, а выразить отношение к объекту иронии, в то время как у шутки именно смех и является целью. Смех, как правило, не содержащий и не выражающий отрицательного отношения к кому-то или чему-то. Есть и такое явление, как злая шутка, но зло здесь скорее результат, чем намерение.
Я бы не согласилась с утверждением И.Б. Шатуновского, что комизм является признаком иронии (эту мысль И.Б. Шатуновский высказал в докладе на конференции «Языковые механизмы комизма» 12 – 14 сентября 2005 г. в Институте языкознания РАН).
Ирония может не содержать ни тени юмора, выражая раздражение, возмущение, горечь, неприязнь и другие чувства, весьма далекие от желания шутить.
Несколько примеров.
Разговор двух друзей, один из которых высказывает свое мнение о романе приятеля, известного дирижера (женатого) с молодой девушкой слишком громко: А. (с раздражением): Ты не мог бы говорить громче, а то газетчики не услышат (из фильма).
Ср. также мнимое согласие Марка Тэпли [слуги Мартина. – О.Е.] с Мартином Чезлвитом, на самом деле выражающее его возмущение эгоистическим непониманием бедственного положения женщины.
Мартин: (на пароходе, плывущем в Америку): – О чем же, черт возьми, эта женщина думала, когда садилась на пароход?
Марк: Да! В самом деле, о чем? На родине она жила бедно, очень одиноко и только ждала, когда снова увидится с мужем [муж уже уехал в Америку. – О.Е.] Очень странно, как это сюда она попала! Просто удивительно! Рехнулась, должно быть! Другого объяснения, пожалуй, не подберешь (Ч. Диккенс, Жизнь и приключения Мартина Чезлвита).
3. На мой взгляд, существенные различия наблюдаются в субъектно-объектной структуре иронии и шутки. При шутке может быть отстраненность субъектов, авторства. Шутка не обязательно, и даже часто, бывает не от себя. Субъектом может быть рассказчик чужой шутки – «я слышал», «я где-то читал» и т. п.
Языковая шутка не обязательно направлена на объект. Исключение составляет пародия, которая всегда имеет «жертву». Но многие другие виды шуток могут быть безобъектны: многие каламбуры, шуточное расчленение слова (ср. «энтимологический словарь» и другие виды языкового юмора в книге Б. Нормана «Язык знакомый незнакомец» (Норман 1997), игру «Почему не говорят» (Красильникова 1975)), многие шутливые комментарии.
Ирония имеет четкую субъектно-объектную структуру: субъект – иронизирующий – объект – «жертва иронии», по выражению Д. Кауфера (Kaufer 2002, с. 146).
Разумеется, бывает цитатная ирония, как и цитатная шутка, тогда субъектом иронии остается ее автор и направленность иронии на объект также сохраняется.
4. Ирония – языковая мистификация, при которой иронизирующий «надевает» разные маски: маски глупца, невежды, наивного и доверчивого человека, подлого, глупо восторженного и другие. Шутка в масках не нуждается. Она в сущности не мистификация. Для нее главное – эффект неожиданности. А уж если все-таки автор шуток «надевает» маску, то это скорее всего маска клоуна. И всегда одна. А это значит, что ее и нет.
5. Иронии бывает свойственна переадресовка насмешки, у шутки нет переадресовки смеха.
Возникает вопрос, может ли юмористический жанр быть лишенным юмора? Может ли шутка быть без установки на смех? Рассмотрим еще некоторые, на наш взгляд, важные отличия иронии от шутки.
6. Шутка гораздо ближе ко лжи, чем к иронии: сплошь и рядом шутка строится на обмане (это относится и к шуткам невербального характера, но нас они в данном случает не интересуют). Так, нередко нарочито ложное сообщение заканчивается словами: «Эго была шутка». Ср. первоапрельские шутки и т. п. В некоторых контекстах слово шутка выступает как антоним к слову правда в значении ‘факт, то, что имеет место в действительности’ и представляет собой своеобразный эвфемизм к словам ложь, вранье. Это объясняется тем, что в шутке есть не только компонент небуквальности, но и элемент несоответствия действительности, который может актуализироваться.
7. Шутка диалогична. Вне диалога она не может быть реализована (отмечено Карасик) (Карасик 1997, с. 146). Ирония может быть.
Ирония может располагаться в речевом пространстве, не представляющем собой прямого диалога, например, в тех случаях, когда автор художественного произведения иронизирует по поводу действий или мыслей своего героя, или литературный критик по поводу героя (и тем самым автора) анализируемого произведения.
8. Шутка может быть грубой, плоской, низкопробной, безвкусной, сальной, непристойной (ср. казарменный юмор и т. п.). Все эти характеристики не применимы к иронии. То, что некоторые иронические клише могут быть грубоватыми (убить бобра, держи карман шире и др.), на мой взгляд, не опровергает нашего утверждения.
9. Ирония может быть скрытой и не иметь явных признаков. Иногда говорящий или пишущий не хочет, чтобы его иронию поняли, и получает от этого удовольствие. Так, по утверждению исследователей, Шекспир тщательно замаскировывал свою иронию и не хотел, чтобы ее обнаружили.
Вряд ли непонятая шутка может доставить удовольствие ее автору.
10; Объектом иронии может быть сам иронизирующий. Шутить, подшучивать можно только по отношению к другому лицу. Есть понятие самоиронии, но нет «самошутки».
11. Шутка нередко может быть объектом иронии (точнее – тот, кто шутит). Ср. замечания по поводу плоской, грубой, низкопробной шутки: Какая однако изысканная (тонкая) шутка!.
Первого апреля приятель сообщил Анне, что она уволена по сокращению штатов. Какая милая шутка!
Дело было ясное: брошечку сунула ему в карман сама Крутомирская, желая подшутить. Остроумные люди часто так шутят – подсунут какую-нибудь свою вещь, а потом говорят: «А ну-ка, где мой портсигар или часы? А ну-ка обыщем-ка Ивана Семеныча».
Найдут и хохочут. Это очень смешно (Теффи, Брошечка).
Шутки по поводу иронии нам встречать не приходилось.
12. Шутка не так иерархична. Ирония предполагает либо социальное равенство партнеров, либо – при неравенстве – может исходить сверху вниз, а не наоборот. Ср.: Глеб улыбнулся в ответ, но улыбка получилась недоброй. «Этот щенок позволяет себе иронию», – подумал он (Т. Куликова, Гарем покойников).
13. Почти про любое свое высказывание (в том числе и ироническое) человек может сказать: «Это была шутка», но не про любое «Это была ирония».
14. Словесное пространство иронии не ограничено – ироничным может быть одно слово, словосочетание или весть текст рассказа, повести, даже большого романа. Шутка – это текст небольшого объема. Ср.: «Языковая шутка – это цельный текст ограниченного объема (или автономный элемент текста) с комическим содержанием» (Санников 1999, с. 23).
15. Известно, что комическим может быть ненамеренное отклонение от нормы: непредусмотренная говорящим двусмысленность, нелепое сочетание, орфографическая ошибка, опечатка, оговорка и т. д. Иногда такие вещи могут не вполне отграничиваться от шутки, если критерием служит именно намеренность или случайность. С этим связано то, что некоторые опечатки в газете истолковывались как злонамеренные шутки. Так, редактора одной провинциальной газеты сняли за опечатку: вместо пламенные большевики было напечатано племенные.
Вряд ли можно представить ненамеренную иронию.
16. Шутка, как правило, основана на эффекте неожиданности, что не характерно для иронии.
17 Чисто социальные различия шутки и иронии усматривал Карел Чапек. Он писал:
«Шутка чаще всего рождается в коллективе, будь то мальчишки в классе или рабочие в мастерской. Юмор – продукт социальный; индивидуализм способен в лучшем случае на иронию.
Смех в сущности своей демократичен. Юмор явление по преимуществу народное, как жаргон – язык народа. Давно известен тот факт, что способность весело и беззаботно шутить – привилегия социальных низов» (Чапек 1959, с. 28).
А. Блок вообще считал иронию болезнью индивидуализма: «Я убежден, что в ней [формуле Вл. Соловьева «Личное самоотречение не есть отречение от личности (курсив автора), а есть отречение от своего эгоизма». – О.Е.] лежит спасение и от болезни “иронии”, которая есть болезнь личности, болезнь “индивидуализма”» (Блок 1962, с. 349).
18. Теперь отмечу одно из самых важных, на мой взгляд, отличие иронии и шутки.
Я выдвинула гипотезу, что в глубинной смысловой структуре иронии содержатся перевернутые причинно-следственные отношения (об этом см. в этой главе раздел третий). В шутке, как мне представляется (на данный момент), этого нет.
* * *
Слово «шутка» живет в естественном языке более активной жизнью, чем ирония. У него больше производных, больше значений, оно обросло фразеологизмами, породило предикативы. Ср: не шутка, не в шутку, не на шутку (интенсификатор), шутка ли сказать, не до шуток, сыграть шутку, шутки плохи, шутки в сторону, без шуток, кроме шуток.Производные (или от шутки или от глагола шутить): шуточный, шуточка, шутливый, шутник (-ца), просторечные – шутейный и др. В то время как иронист употребляется в исследованиях иронии, но не в естественной речи (равно как и ироник, встречавшееся в философских трудах древних греков) и не зафиксировано в словарях.
Замечу также, что шутка – слово более многозначное и в одном из значений пересекается со словом ирония.
2. Ирония среди тропов
Иронию нередко рассматривают как один из видов тропов, в одном ряду с метафорой, метонимией, литотой, гиперболой. Об этом уже не раз писали (Ломоносов 1952, с. 256; Потебня 1990, с. 279; Kerbrat-Orecchioni 1986, с. 291 и др.). А.А. Потебня писал: «Ирония – фигура. Она может обходиться без тропов: “хорошо!”, “как же!”, “эге!”, может заключать троп: “вона у нас процвiтае, ж макуха пiд лавою”» (Потебня 1990, с. 275).
В этой работе мы не ставим задачей решение вопроса – можно ли и нужно ли считать иронию одним из тропов. Явного возражения это у меня не вызывает, а спор по этому поводу, на мой взгляд, носил бы скорее терминологический характер. Если нужно объединить все виды иронии (которые, как отмечают все исследователи, необыкновенно разнородны), обозначив их одним именем, то скорее всего, очевидно, для этого подойдет термин «троп».
В статье мы попытаемся показать, как соотносится ирония с разными видами тропов. Но, поскольку, на наш взгляд, ирония ближе всего к метафоре, выскажем сначала несколько замечаний о связи метафоры с другими видами тропов. Известно, что один из тропов – олицетворение – это разновидность метафоры.
1. О том, как соотносится метафора с гиперболой, писали разные лингвисты. Интересные соображения по этому вопросу содержатся в работе А. Вежбицкой «Сравнение – градация – метафора» (Вежбицкая 1990). Рассматривая отношение гиперболы к метафоре А. Вежбицкая пишет: «Очевидно, что это родственные структуры, причем метафора к гиперболе ближе, чем сравнение» (Вежбицкая 1990, с. 148).
Среди примеров, которые, как пишет А. Вежбицкая, «близки к тем, которые обычно связывают с понятием гиперболы (белый как снег, худой, как щепка, умираю от голода и др.)», она приводит и высказывание там был рай для меня, где рай явно гиперболическая метафора (Вежбицкая 1990, с. 141).
Не разделяя утверждение, что гипербола ближе к метафоре, чем сравнение, отметим, что гипербола нередко сочетается с метафорой, как и с другими тропами. Среди примеров А. Вежбицкой (которые можно дополнить) такие, как: худой, как щепка (ср. как спичка), несомненно представляют гиперболические сравнения. Их немного в русском языке. Ср. большой, как слон, как шкаф; топает, как слон, толстый, как бегемот, красив, как бог и т. п. Гипербола может сочетаться и с метонимией: Выпил ведро, бочку.
Что касается метафоры, то так же, как и в сравнении, гипербола может быть одним из семантических компонентов метафоры, хотя не обязательно содержится в каждой метафоре, гиперболические метафоры составляют лишь одну ее разновидность.
Так, метафорическое употребление предикатов бог, богиня, рай, ангел, аполлон, дьявол, колосс, атлант, циклоп, геракл и других основано не только на определенных коннотативных признаках, но и на явном преувеличении их, чего нет, например, в метафорах золото, серебро (о цвете волос), но есть в суждении о характере, умении – она золото. Есть гипербола в количественной метафоре море слез (ручьи, реки), но нет в метафоре васильки глаз, дуги бровей, щеки – яблоки и т. п.
Таким образом, можно говорить о гиперболической метафоре.
Но можно ли в полном соответствии с этим выделить метафору-преуменьшение, метафору-литоту применительно к словам карлик, лилипут, гном, блоха, клоп (о росте) или ребенок, младенец, дитя (о неопытности, наивности, непрактичности)? Думается, что можно. Ср.: «Поди-ка сюда, клоп!» – сказал он (Чехов, Житейская мелочь); Уйди, блоха! (Панферов, Бруски).
Я осмелилась намекнуть, что в такого рода делах мистер Скимпол сущее дитя.
– Вы правы! – перебил меня мистер Джарндис.
Он – дитя, совершенное дитя. Помните, я сказал вам, что он младенец, когда впервые заговорил о нем;
Да вся эта история с самого начала и до конца показывает, что он ребенок. (Ч. Диккенс, Холодный дом).
Правда, приведенные примеры не вполне однородны. Слова карлик, лилипут, гном, блоха не просто характеризуют человека как низкорослого, но явно преуменьшают его невысокий рост. Что же касается слов ребенок, младенец, дитя, которые характеризуют человека как неопытного, наивного, непрактичного, то здесь мы имеем дело либо с преуменьшением его «взрослости», либо с преувеличением его детскости. И нередко в бытовом общении, когда кого-то называют ребенком, можно услышать замечание: Ну, это вы преувеличиваете, не такой уж он (она) ребенок!.
2. Как уже говорилось, из всех видов тропов ирония ближе всего к метафоре.
Нам представляется интересным проанализировать их сходство и отличия. Сопоставлять, очевидно, можно метафору и ту вербализованную иронию, которую называют антифразисом, семантической инверсией, то есть случаи иронического преобразования смысла, значения слова в противоположное буквальному. Сразу оговоримся, что признаки сходства и различия могут при этом оказаться разнородными – и чисто семантическими, и прагматическими, и эстетическими и др.
Сначала попытаемся рассмотреть черты сходства иронии и метафоры, отмечая при этом некоторые ограничения.
1. Прежде всего общее у этих явлений их небуквальность, ненормальность обозначения, поскольку, как и другие тропы (гипербола, литота, одушевление) они являют собой нарушение постулата истинности. Впрочем, это утверждение можно принять лишь в общем виде, поскольку устойчивые языковые метафоры, как и иронические клише, уже укладываются в норму. Другое дело, если человек сталкивается с метафорой, образный смысл которой не опирается на известные ему коннотации. Крайним проявлением такого может быть пример из анекдота.
А. Знаешь, по-моему, жизнь – это фонтан.
Б. Да? А почему?
А. Нет? Ну тогда – не фонтан.
Но в расхожей метафоре не фонтан уже есть закрепленный в общественном сознании смысл. Ср.: Квартира, конечно, не фонтан, комната всего одна, зато своя (Д. Донцова, Филе из Золотого Петушка).
2. Ирония, как и метафора, оценочна, при этом обе стилистические фигуры выражают прежде всего отрицательную оценку. Но метафора располагает и положительными характеристиками (хотя их явно меньше, см. Скляревская 1991, с. 10–13), что совсем не свойственно иронии. Но тут есть и более существенные отличия.
В метафоре оценка на поверхности, она уже в «наземной» части фигуры, поскольку коннотации связаны с ее прямым, буквальным употреблением, а переносное значение лишь реализует эти коннотации. Поэтому в русском языке свинья, змея, крыса – слова с запрограммированной отрицательной оценкой, а соловей, котенок, цветок, роза – с положительной.
Оценка, выраженная иронией, не заключена в самом материале, используемом для семантической инверсии, она скрыта либо под маской одобрения, похвалы, либо под маской осуждения.
В иронии нет определенности оценки. Как уже отмечалось, одно и тоже ироническое высказывание может быть оскорбительно насмешливым и добродушно снисходительным и в своей небуквальности даже шутливо одобрительным. Ср. высказывание Ты гений\ в разных ситуациях имплицитный смысл которого может быть от «Ты глупец» (идиот и т. п.) до «Ты неглуп» – когда приведенное высказывание содержит ироническое преувеличение сдержанной положительной оценки (см. Kerbrat-. Orecchioni 1986, с. 303; Ермакова 1997, с. 52).
3. И та, и другая стилистическая фигура образны. И обе в процессе частого использования могут утрачивать образность (ср. метафоры кумир, идол; перл, бомонд – иронические клише).
4. И метафора, и ирония могут выходить за пределы слова, словосочетания и предложения, могут занимать все пространство художественного произведения от краткого рассказа до романа, фильма, спектакля. См. метафорические тексты Ф. Искандера «Кролики и удавы», роман Дж. Оруэлла «Звероферма» (в другом переводе «Скотный двор»), полностью иронические рассказы Зощенко, Тэффи и др.
5. Важным, по нашему мнению, свойством обоих «тропов» является их способность порождать новые значения. В отношении языковой метафоры это ни у кого не вызывает сомнений, за иронией эту способность признают не все. Но, как мы уже неоднократно пытались показать (Ермакова 1997, 2002), есть определенный круг слов, совмещающий под влиянием иронии антонимичные зафиксированные словарями значения. Ирония является постоянным источником энантиосемии. См. слова мило, весело, прекрасно, золото и другие, отмеченные словарями и с положительной, и с отрицательной оценкой.
Общность метафоры и иронии в способности порождать новые значения включает в себя и различия. Отмечу лишь одно.
Метафора, по образному определению Н.Д. Арутюновой, это «сырье, из которого делается значение слова» (Арутюнова 1990, с. 10) (хотя, может быть, скорее способ обработки сырья). Но если посмотреть, из чего делается значение слова посредством метафоры и иронии, то станет ясно, что материал для этого у них разный. Известно, что метафорическое значение рождается на базе идентифицирующих слов, ироническое значение возникает из слов оценочных или, по крайней мере, характеризующих. Конкретно-предметная лексика, хотя и встречается в иронических конструкциях, внутреннюю антонимию не образует.
6. И метафора, и ирония многосторонни, многоаспектны, но и у той, и у другой можно выделить аспект коммуникативный (об иронии как коммуникативной категории см. Głowiński 2002, с. 5 – 16). Буквальное восприятие и той, и другой стилистической фигуры естественно приводит к коммуникативной неудаче. Но при некотором сходстве здесь есть и различия.
Поскольку наиболее распространенные виды метафор представляют собой изменение таксономического класса, можно сказать, что метафора – троп, как правило, явный. Так, высказывание Иван Петрович – осел не может быть прочитано иначе как метафора. Исключение составят случаи, когда осла зовут Иван Петрович и приведенное высказывание – идентификация (напомню, что в рассказе Чехова «Каштанка» гуся звали Иван Иванович, а кота – Федор Тимофеевич).
Ирония даже в простейших случаях не столь очевидна и требует специальных средств выявления, как в устной, так и в письменной речи.
Во многих случаях ирония может быть не понята. Причин для этого много: и характер самой иронии (явная – не явная, слишком тонкая), и общий культурный фон говорящих, и общая база знаний, и чувство юмора у обоих партнеров (есть – нет), и совпадение (несовпадение) психологических типов партнеров коммуникации и т. д. Ср.:
А: Какого вы мнения об N?
Б: Замечательный человек!
А: Вы в самом деле так думаете?
Б: Ну, конечно! Все так думают!
А: У вас никогда не поймешь, когда вы серьезно говорите, а когда дурака валяете.
Непонимание иронии в естественном диалоге может сниматься его продолжением, но непонимание исследователем иронии в анализируемом тексте, будучи зафиксировано в печатной работе, приводит к серьезным неприятным последствиям. Один пример.
В «Истории русского литературного языка» А.И. Ефимова автор учебного пособия известные иронические строчки Пушкина, отражающие его полемику с Шишковым, толкует совершенно серьезно, буквально. Он пишет: «Пушкин старается не только предельно ограничить употребление предельно неоправданных заимствований жаргонного характера, но даже сократить использование иностранных слов, которые входили во всеобщее употребление. Судя по тексту романа “Евгений Онегин”, поэт, отказывается описывать некоторые детали костюма Онегина, мотивируя это тем, что его слог не должен пестреть иноплеменными словами:
А. Вежбицкая иллюстрирует свое утверждение некоторыми примерами из поэтической речи (из Морштына), где метафоры употребляются при эксплицитно выраженном отрицании.
Я живу не среди людей, а среди суровых львов. Живу среди жестоких зверей. Но кто я такой? Кто я, Боже милостивый? Червяк, а не человек, червь несчастный! (Вежбицкая 1990, с. 147).
Мысль А. Вежбицкой безусловно очень интересна и побуждает к размышлениям. Но, думается, не вполне бесспорна.
Обратимся к примерам. На наш взгляд, высказывания он лев (о человеке) и он не человек, а лев не тождественны по смыслу. В первом случае это собственно метафора, имеющая значение, возникшее на основе коннотации, «храбрый», «сильный». Ср.: В бою он лев (Вяземский); Хороша тройка ~ львы (Л.H. Толстой). Во втором – прежде всего утверждается, что он лишен многих человеческих качеств и, в первую очередь, того, что называется человечностью, и скорее похож на хищного зверя. Вместо слова лев здесь могло бы быть волк, тигр и др. Поэтому можно сказать Он свирепый лев (тигр, волк, медведь), а не человек. Не человек, змея. Хотя коннотации у этих слов разные. И так, естественно, могут употребляться многие слова, дающие отрицательные характеристики. Но вряд ли возможно употребление типа Она не женщина, а котенок (газель, лань, Венера, богиня, мадонна), потому что такие высказывания предполагали бы отрицание у субъекта предложения качеств женщины и в то же время – утверждение красоты, игривости, стройности и т. п. Другое дело – Она не женщина, а дьявол. Здесь, как и при явной метафоре, говорящий всерьез не относит субъекта к нечеловеческим существам, но, повторим, утверждает отсутствие у него важных человеческих качеств, в том числе – присущих женщине.
В этой работе мы не ставим задачей решение вопроса – можно ли и нужно ли считать иронию одним из тропов. Явного возражения это у меня не вызывает, а спор по этому поводу, на мой взгляд, носил бы скорее терминологический характер. Если нужно объединить все виды иронии (которые, как отмечают все исследователи, необыкновенно разнородны), обозначив их одним именем, то скорее всего, очевидно, для этого подойдет термин «троп».
В статье мы попытаемся показать, как соотносится ирония с разными видами тропов. Но, поскольку, на наш взгляд, ирония ближе всего к метафоре, выскажем сначала несколько замечаний о связи метафоры с другими видами тропов. Известно, что один из тропов – олицетворение – это разновидность метафоры.
1. О том, как соотносится метафора с гиперболой, писали разные лингвисты. Интересные соображения по этому вопросу содержатся в работе А. Вежбицкой «Сравнение – градация – метафора» (Вежбицкая 1990). Рассматривая отношение гиперболы к метафоре А. Вежбицкая пишет: «Очевидно, что это родственные структуры, причем метафора к гиперболе ближе, чем сравнение» (Вежбицкая 1990, с. 148).
Среди примеров, которые, как пишет А. Вежбицкая, «близки к тем, которые обычно связывают с понятием гиперболы (белый как снег, худой, как щепка, умираю от голода и др.)», она приводит и высказывание там был рай для меня, где рай явно гиперболическая метафора (Вежбицкая 1990, с. 141).
Не разделяя утверждение, что гипербола ближе к метафоре, чем сравнение, отметим, что гипербола нередко сочетается с метафорой, как и с другими тропами. Среди примеров А. Вежбицкой (которые можно дополнить) такие, как: худой, как щепка (ср. как спичка), несомненно представляют гиперболические сравнения. Их немного в русском языке. Ср. большой, как слон, как шкаф; топает, как слон, толстый, как бегемот, красив, как бог и т. п. Гипербола может сочетаться и с метонимией: Выпил ведро, бочку.
Что касается метафоры, то так же, как и в сравнении, гипербола может быть одним из семантических компонентов метафоры, хотя не обязательно содержится в каждой метафоре, гиперболические метафоры составляют лишь одну ее разновидность.
Так, метафорическое употребление предикатов бог, богиня, рай, ангел, аполлон, дьявол, колосс, атлант, циклоп, геракл и других основано не только на определенных коннотативных признаках, но и на явном преувеличении их, чего нет, например, в метафорах золото, серебро (о цвете волос), но есть в суждении о характере, умении – она золото. Есть гипербола в количественной метафоре море слез (ручьи, реки), но нет в метафоре васильки глаз, дуги бровей, щеки – яблоки и т. п.
Таким образом, можно говорить о гиперболической метафоре.
Но можно ли в полном соответствии с этим выделить метафору-преуменьшение, метафору-литоту применительно к словам карлик, лилипут, гном, блоха, клоп (о росте) или ребенок, младенец, дитя (о неопытности, наивности, непрактичности)? Думается, что можно. Ср.: «Поди-ка сюда, клоп!» – сказал он (Чехов, Житейская мелочь); Уйди, блоха! (Панферов, Бруски).
Я осмелилась намекнуть, что в такого рода делах мистер Скимпол сущее дитя.
– Вы правы! – перебил меня мистер Джарндис.
Он – дитя, совершенное дитя. Помните, я сказал вам, что он младенец, когда впервые заговорил о нем;
Да вся эта история с самого начала и до конца показывает, что он ребенок. (Ч. Диккенс, Холодный дом).
Правда, приведенные примеры не вполне однородны. Слова карлик, лилипут, гном, блоха не просто характеризуют человека как низкорослого, но явно преуменьшают его невысокий рост. Что же касается слов ребенок, младенец, дитя, которые характеризуют человека как неопытного, наивного, непрактичного, то здесь мы имеем дело либо с преуменьшением его «взрослости», либо с преувеличением его детскости. И нередко в бытовом общении, когда кого-то называют ребенком, можно услышать замечание: Ну, это вы преувеличиваете, не такой уж он (она) ребенок!.
2. Как уже говорилось, из всех видов тропов ирония ближе всего к метафоре.
Нам представляется интересным проанализировать их сходство и отличия. Сопоставлять, очевидно, можно метафору и ту вербализованную иронию, которую называют антифразисом, семантической инверсией, то есть случаи иронического преобразования смысла, значения слова в противоположное буквальному. Сразу оговоримся, что признаки сходства и различия могут при этом оказаться разнородными – и чисто семантическими, и прагматическими, и эстетическими и др.
Сначала попытаемся рассмотреть черты сходства иронии и метафоры, отмечая при этом некоторые ограничения.
1. Прежде всего общее у этих явлений их небуквальность, ненормальность обозначения, поскольку, как и другие тропы (гипербола, литота, одушевление) они являют собой нарушение постулата истинности. Впрочем, это утверждение можно принять лишь в общем виде, поскольку устойчивые языковые метафоры, как и иронические клише, уже укладываются в норму. Другое дело, если человек сталкивается с метафорой, образный смысл которой не опирается на известные ему коннотации. Крайним проявлением такого может быть пример из анекдота.
А. Знаешь, по-моему, жизнь – это фонтан.
Б. Да? А почему?
А. Нет? Ну тогда – не фонтан.
Но в расхожей метафоре не фонтан уже есть закрепленный в общественном сознании смысл. Ср.: Квартира, конечно, не фонтан, комната всего одна, зато своя (Д. Донцова, Филе из Золотого Петушка).
2. Ирония, как и метафора, оценочна, при этом обе стилистические фигуры выражают прежде всего отрицательную оценку. Но метафора располагает и положительными характеристиками (хотя их явно меньше, см. Скляревская 1991, с. 10–13), что совсем не свойственно иронии. Но тут есть и более существенные отличия.
В метафоре оценка на поверхности, она уже в «наземной» части фигуры, поскольку коннотации связаны с ее прямым, буквальным употреблением, а переносное значение лишь реализует эти коннотации. Поэтому в русском языке свинья, змея, крыса – слова с запрограммированной отрицательной оценкой, а соловей, котенок, цветок, роза – с положительной.
Оценка, выраженная иронией, не заключена в самом материале, используемом для семантической инверсии, она скрыта либо под маской одобрения, похвалы, либо под маской осуждения.
В иронии нет определенности оценки. Как уже отмечалось, одно и тоже ироническое высказывание может быть оскорбительно насмешливым и добродушно снисходительным и в своей небуквальности даже шутливо одобрительным. Ср. высказывание Ты гений\ в разных ситуациях имплицитный смысл которого может быть от «Ты глупец» (идиот и т. п.) до «Ты неглуп» – когда приведенное высказывание содержит ироническое преувеличение сдержанной положительной оценки (см. Kerbrat-. Orecchioni 1986, с. 303; Ермакова 1997, с. 52).
3. И та, и другая стилистическая фигура образны. И обе в процессе частого использования могут утрачивать образность (ср. метафоры кумир, идол; перл, бомонд – иронические клише).
4. И метафора, и ирония могут выходить за пределы слова, словосочетания и предложения, могут занимать все пространство художественного произведения от краткого рассказа до романа, фильма, спектакля. См. метафорические тексты Ф. Искандера «Кролики и удавы», роман Дж. Оруэлла «Звероферма» (в другом переводе «Скотный двор»), полностью иронические рассказы Зощенко, Тэффи и др.
5. Важным, по нашему мнению, свойством обоих «тропов» является их способность порождать новые значения. В отношении языковой метафоры это ни у кого не вызывает сомнений, за иронией эту способность признают не все. Но, как мы уже неоднократно пытались показать (Ермакова 1997, 2002), есть определенный круг слов, совмещающий под влиянием иронии антонимичные зафиксированные словарями значения. Ирония является постоянным источником энантиосемии. См. слова мило, весело, прекрасно, золото и другие, отмеченные словарями и с положительной, и с отрицательной оценкой.
Общность метафоры и иронии в способности порождать новые значения включает в себя и различия. Отмечу лишь одно.
Метафора, по образному определению Н.Д. Арутюновой, это «сырье, из которого делается значение слова» (Арутюнова 1990, с. 10) (хотя, может быть, скорее способ обработки сырья). Но если посмотреть, из чего делается значение слова посредством метафоры и иронии, то станет ясно, что материал для этого у них разный. Известно, что метафорическое значение рождается на базе идентифицирующих слов, ироническое значение возникает из слов оценочных или, по крайней мере, характеризующих. Конкретно-предметная лексика, хотя и встречается в иронических конструкциях, внутреннюю антонимию не образует.
6. И метафора, и ирония многосторонни, многоаспектны, но и у той, и у другой можно выделить аспект коммуникативный (об иронии как коммуникативной категории см. Głowiński 2002, с. 5 – 16). Буквальное восприятие и той, и другой стилистической фигуры естественно приводит к коммуникативной неудаче. Но при некотором сходстве здесь есть и различия.
Поскольку наиболее распространенные виды метафор представляют собой изменение таксономического класса, можно сказать, что метафора – троп, как правило, явный. Так, высказывание Иван Петрович – осел не может быть прочитано иначе как метафора. Исключение составят случаи, когда осла зовут Иван Петрович и приведенное высказывание – идентификация (напомню, что в рассказе Чехова «Каштанка» гуся звали Иван Иванович, а кота – Федор Тимофеевич).
Ирония даже в простейших случаях не столь очевидна и требует специальных средств выявления, как в устной, так и в письменной речи.
Во многих случаях ирония может быть не понята. Причин для этого много: и характер самой иронии (явная – не явная, слишком тонкая), и общий культурный фон говорящих, и общая база знаний, и чувство юмора у обоих партнеров (есть – нет), и совпадение (несовпадение) психологических типов партнеров коммуникации и т. д. Ср.:
А: Какого вы мнения об N?
Б: Замечательный человек!
А: Вы в самом деле так думаете?
Б: Ну, конечно! Все так думают!
А: У вас никогда не поймешь, когда вы серьезно говорите, а когда дурака валяете.
Непонимание иронии в естественном диалоге может сниматься его продолжением, но непонимание исследователем иронии в анализируемом тексте, будучи зафиксировано в печатной работе, приводит к серьезным неприятным последствиям. Один пример.
В «Истории русского литературного языка» А.И. Ефимова автор учебного пособия известные иронические строчки Пушкина, отражающие его полемику с Шишковым, толкует совершенно серьезно, буквально. Он пишет: «Пушкин старается не только предельно ограничить употребление предельно неоправданных заимствований жаргонного характера, но даже сократить использование иностранных слов, которые входили во всеобщее употребление. Судя по тексту романа “Евгений Онегин”, поэт, отказывается описывать некоторые детали костюма Онегина, мотивируя это тем, что его слог не должен пестреть иноплеменными словами:
Теперь подробнее рассмотрим одно теоретическое положение, на основе которого можно было бы отметить еще одно общее свойство метафоры и иронии, если принять утверждение А. Вежбицкой, что «глубинная структура метафоры содержит отрицание» (Вежбицкая 1990, с. 147 и след.). Эта особенность могла бы сближать иронию и метафору больше, чем другие их свойства: ведь смысл иронии в отрицании того, что содержит буквальный текст говорящего. Но эта мысль Вежбицкой, на наш взгляд, требует некоторых замечаний.
В последнем вкусе туалетов,
Заняв ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред ученым светом
Здесь описать его наряд;
Конечно это было б смело,
Описывать мое же дело:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо меньше б мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический словарь»
(Ефимов 1961, с. 172).
А. Вежбицкая иллюстрирует свое утверждение некоторыми примерами из поэтической речи (из Морштына), где метафоры употребляются при эксплицитно выраженном отрицании.
Я живу не среди людей, а среди суровых львов. Живу среди жестоких зверей. Но кто я такой? Кто я, Боже милостивый? Червяк, а не человек, червь несчастный! (Вежбицкая 1990, с. 147).
Мысль А. Вежбицкой безусловно очень интересна и побуждает к размышлениям. Но, думается, не вполне бесспорна.
Обратимся к примерам. На наш взгляд, высказывания он лев (о человеке) и он не человек, а лев не тождественны по смыслу. В первом случае это собственно метафора, имеющая значение, возникшее на основе коннотации, «храбрый», «сильный». Ср.: В бою он лев (Вяземский); Хороша тройка ~ львы (Л.H. Толстой). Во втором – прежде всего утверждается, что он лишен многих человеческих качеств и, в первую очередь, того, что называется человечностью, и скорее похож на хищного зверя. Вместо слова лев здесь могло бы быть волк, тигр и др. Поэтому можно сказать Он свирепый лев (тигр, волк, медведь), а не человек. Не человек, змея. Хотя коннотации у этих слов разные. И так, естественно, могут употребляться многие слова, дающие отрицательные характеристики. Но вряд ли возможно употребление типа Она не женщина, а котенок (газель, лань, Венера, богиня, мадонна), потому что такие высказывания предполагали бы отрицание у субъекта предложения качеств женщины и в то же время – утверждение красоты, игривости, стройности и т. п. Другое дело – Она не женщина, а дьявол. Здесь, как и при явной метафоре, говорящий всерьез не относит субъекта к нечеловеческим существам, но, повторим, утверждает отсутствие у него важных человеческих качеств, в том числе – присущих женщине.