Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи

   — Будут! — сказал наконец Одинцов.
   — Будут, будут! — уверенно повторили за ним товарищи.
   — Только ты держись с ними строго, как Сергей Николаевич. Не распускай, понятно? И если уж сказал нужное слово, то так. чтобы оно навеки запомнилось. Ну, а если пошутил или улыбнулся, так тоже чтобы у всех рот до ушей. Понятно? — советовал товарищу Мазин, как будто Саша Булгаков был уже учителем и сейчас ему предстояло впервые отправиться в класс к своим ученикам. — Добряков не любят! Понятно?
   — А разве я добряк? — испугался Саша.
   — Ты, конечно, добрый, но не добряк, — успокоили его товарищи.
   — И потом, ты сейчас упрямый, а когда постепенно воспитаешься, у тебя упрямство перейдет в настойчивость, — объяснил Малютин.
   — Одним словом, ты старайся во всем походить на Сергея Николаевича, — с глубоким убеждением добавил Васек.

* * *

   Домой Васек шел с Витей. Матрос давно искал случая поговорить с Трубачевым наедине, но Васек был очень занят и только изредка бегло спрашивал: «Нет писем от брата?»
   Писем не было.
   Мечта, связавшая когда-то двух товарищей светлой тайной, продолжала жить в душе каждого, но говорить о ней в горячей спешке работы не хотелось. Сейчас тоже было не до того.
   И все-таки, когда Витя вдруг спросил: «Ты не передумал, Трубачев?» — Васек хорошо понял, о чем он говорит, и, улыбнувшись, ответил:
   — Нет, конечно. Я только не говорю об этом и даже думать мне некогда, а когда закрою глаза, так и вижу море. И нас с тобою на корабле. Может, еще кто-нибудь из наших пойдет в моряки? Только они еще ничего не знают и моря никогда не видели.
   Витя вытащил из-за пазухи книжку:
   — Вот, почитай, Трубачев. — хороший писатель пишет. Новиков-Прибой. Все у него о море правильно.
   Васек взял книжку, перелистал страницы и с сожалением вернул ее Вите:
   — Нельзя мне сейчас читать — у меня уроков много. Ведь от нее не оторвешься, если начнешь. Ты побереги, ладно? Потом мне дашь.
   Витя обещал. Прощаясь, Васек с чувством сказал:
   — До свиданья, братишка!
   — До свиданья, моряк! — с гордостью ответил Витя.

Глава 57.

ДНЕВНИК ОДИНЦОВА

   Поручение товарищей закончить дневник Коля Одинцов принял с радостью. Каждый вечер, сделав уроки, он допоздна сидел над своей клеенчатой тетрадью, то погружаясь в воспоминания, то торопливо записывая события. Коля перечитал все старые записи, дополнил их, некоторые переписал заново. Вызывая в памяти тяжелые картины недавнего прошлого, Коля Одинцов волновался, вскакивал, ходил по комнате или, забывшись, глядел перед собой, ничего не видя вокруг. Маленькая керосиновая лампа начинала мигать, огонек ее суживался. Бабушка беспокоилась:
   — Да что ж это ты все пишешь, Коленька? Уж и лампа тухнет у тебя… Что это за уроки такие? — спрашивала она внука, наклоняясь над столом.
   Коля поспешно убирал тетрадку:
   — Да это так, бабушка, —одну работу мне поручил отряд, кое-что записать надо.
   — Да зачем же это по ночам сидеть! Ложись, голубчик! Уж очень ты нагрузился нынче работой. Эдак никакое здоровье не выдержит.
   — Выдержит! — весело уверял Коля.
   Однажды, по старой детской привычке, припав головой к бабушкиной груди и обхватив обеими руками ее сухонькие плечи, Коля вспомнил, как, рыдая, шел он по хате вместе с бабой Ивгой, уткнувшись головой в ее кофту. Воспоминание было так ярко, что ему даже послышался где-то рядом певучий голос бабы Ивги: «Не плачь, не плачь, мое дитятко…»
   Одинцов бросился к столу и схватил дневник. Перо его быстро забегало по бумаге. За плечом, низко склонившись над головой внука, бабушка с трудом разобрала несколько слов:
   «Баба Ивга была нам как мать…»
   Бабушка пошла за очками, но Коля спрятал тетрадку в стол и лег спать.
   На другой день старушка ходила по комнате расстроенная, а вечером Коля застал ее за своим письменным столом. Часто сморкаясь в мокрый платочек и сдвинув на нос закапанные слезами очки, она читала его дневник.
   — Бабушка! — бросился к ней Коля. — Ну что ты делаешь?
   — Плачу… — жалобно сказала старушка, устремляя на внука голубые выцветшие глаза с красными ободками век. — Плачу, Коленька… Ничего ты мне такого не рассказывал, что на Украине было, а сейчас вот и узнала я… Садись, голубчик, что дальше-то хоть было — пиши! Пиши, пиши! — поспешно придвигая к Коле тетрадку, усаживала его за стол бабушка. — Может, еще спасется он, дед Михайло-то, а?
   Коля расстроенно махал рукой:
   — Ну кто тебя просил читать! Вечно ты, бабушка, что-то придумаешь…
   Но бабушка уже возилась в кухне, разогревая Коле ужин. Маленькая, согнувшаяся под бременем лет, она стояла над плитой и плакала горькими, безутешными слезами.
   — Батюшки мои, и чего же это весь мир такое злодеяние допускает! Поднялись бы все люди из конца в конец, изничтожили бы фашистов этих начисто! И уродятся же на земле этакие палачи злодейские!.. — доносился до Коли ее гневный старческий шепот.
   С тех пор каждый вечер, приходя домой, Коля заставал бабушку в слезах. Отнять у нее дневник не было никакой возможности, и Одинцов торопился скорее закончить его, чтобы отнести в школу.
   — Читает — и все, — жаловался он товарищам. — А спрячешь подальше — обижается!
   Сегодня, вернувшись пораньше, Коля просидел до глубокой ночи, записывая последние события. Спрятав дневник под подушку, он лег, решив завтра же передать его в школу.
   Проснулся он на рассвете. Бабушкина постель была пуста. Старушка спала в кресле, подперев рукой голову. На морщинистых щеках ее виднелись следы слез.
   Колин дневник вместе с очками лежал на коленях.
   «Прочитала!» — подумал Коля и, отвернувшись к стене, закрыл глаза.
   Утром, еще до занятий, он сбегал в школу и положил дневник в пионерской комнате на круглый столик, под фотографией учителя.
   На занятиях у Екатерины Алексеевны он сказал Трубачеву:
   — Я дневник отнес. Вечером, может, возьмешь домой, проверишь?
   — Все вместе как-нибудь соберемся и почитаем! — ответил Васек. — Пусть пока полежит там. Ты ведь всю правду писал?
   — Конечно! —даже обиделся Коля.
   — Не обижайся, я для формы спрашиваю, — улыбнулся Васек.

Глава 58.

ПОСЛЕ ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ ПРОВЕРКИ

   Елена Александровна закончила проверку знаний ребят по всем предметам со смешанным чувством надежды и тревоги. Изложение и диктант по-настоящему порадовали ее. История, география, ботаника были усвоены тоже неплохо. За месяц Екатерина Алексеевна вполне могла успеть закрепить знания ребят по этим предметам. Сильное беспокойство по-прежнему вызывала арифметика.
   Елена Александровна подробно обрисовала директору истинное положение вещей.
   — И все-таки, — добавила она, — мне кажется, что, если б я сама занималась с ними ежедневно по два часа арифметикой, а Екатерина Алексеевна — остальными предметами, мы вместе успели бы их подготовить.
   Директор взволнованно зашагал по комнате:
   — Позвольте! Получается такая картина: по арифметике они слабы и по остальным предметам тоже не совсем готовы. Лето у них было без отдыха. Я категорически против такой перегрузки. И не советую вам поддерживать в этих ребятах ложные надежды. Лучше постарайтесь убедить их. что нет ничего страшного в том, что они останутся в пятом классе.
   Леонид Тимофеевич остановился и, взглянув на крепко сжатые губы, Елены Александровны, махнул рукой:
   — Пришлите их ко мне, я поговорю с ними сам.
   Елена Александровна молча вышла из комнаты.
   За те два урока, которые провела Елена Александровна, проверяя знания ребят, Трубачев и его товарищи сразу почувствовали в ней настоящую учительницу. Ни одна минута у Елены Александровны не пропадала даром, ни на один миг внимание ее не отвлекалось в сторону; на каждой ошибке она останавливалась и тут же на месте разбирала ее сообща с ребятами, закрепляя в их памяти правильный ответ. Молодая учительница вносила горячий азарт во все, что она делала, и своей горячностью увлекала за собой учеников.
   — Здорово учит! — с восхищением говорил Мазин. — Прямо как гвозди в голову вбивает! Стукнет по шляпке — и навеки! Зубами не вытащишь!
   Ребята повеселели, подбодрились, ловили каждое слово новой учительницы, с благодарностью глядели ей в глаза.
   — Я только после ее проверки понял, что мы знаем и чего не знаем, — серьезно говорил Саша.
   — Спасибо Екатерине Алексеевне — она нас хоть по другим предметам подогнала, — заметила Нюра.
   — И Анатолию Александровичу спасибо, и Косте. Эх, Костя!.. — вздохнул Одинцов. — Какой он хороший был, правда? Говорят, под Ленинградом воюет. Витька Матрос в райкоме комсомола разузнал.
   — А что ж он нам-то не пишет? Забыл, верно, нас! — взгрустнула Лида.
   — Нет, он не такой, чтобы забыть, только не до нас ему теперь, — возразил Сева. — Он на передовой, верно.
   — Костя с нами до последнего дня занимался, — с благодарностью вспоминал Васек. — Географию мы все-таки хорошо знаем!
   — История и ботаника у нас тоже ничего! — похвалился Петя.
   — Подождите вы радоваться! — остановила Лида. — Может, Елена Александровна еще откажется с нами заниматься.
   Ребята и не предполагали, что у их новой учительницы уже был разговор с директором. Ребята еще надеялись.
   Сегодня, закончив к обеду занятия, Васек напомнил товарищам, что их звал Андрейка. Девочки — Нюра и Лида — не могли идти в депо. В этот день они решили навестить Егора Ивановича и Васю. В госпитале уже несколько дней никто не был. Там теперь работали другие школьники вместе с Белкиным и Надей Глушковой.
   — Егор Иванович и Вася скучают — наверно, думают, что мы их совсем бросили, — расстраивались девочки.
   Ребята передали с ними горячие приветы и пошли в депо.

Глава 59.

НА МИТИНГЕ

   — Нам по расписанию полагается только обеденный час, а там на стройку надо бежать. Сегодня материал привезут, — предупредил Васек, шагая вместе с товарищами по знакомой Вокзальной улице.
   Заговорили о Кудрявцеве.
   — Я против него зла не имею, — сказал Васек. — Мне только жалко, что такой парень — и сдружился с Тишиным!
   — Тишина тоже никуда не денешь. Если будем в шестом классе, придется это добро на ум-разум наставлять, а то он на всю школу наш класс осрамит, — вздохнул Одинцов.
   — Там разберемся… — многообещающе проворчал Мазин. Но никто не засмеялся.
   — И откуда у человека такое зло берется? Ведь вот Андрейка. Один растет, без родителей, и сам себя воспитывает. А у другого и родители есть — и все равно он плохой, — задумчиво сказал Саша.
   — Андрейка не один, — возразил Васек. — Вокруг Андрейки хорошие люди — рабочие из депо. И еще в городе какие-то земляки у него… Вот посмотрите сейчас на моего Андрейку, сразу скажете — настоящий человек!
   — А не застесняется он, что нас много? — спросил Сева. — Может, неудобно всем идти?
   — Ну, «застесняется»! Простой парень, товарищ. Он рад будет!
   Мальчики незаметно за разговором подошли к знакомому пригорку и расположились на глинистой насыпи, покрытой редкой колючей травой.
   — Вот здесь я всегда сижу, а он завидит меня и бежит.
   Около депо было людно. Там толпились железнодорожники; сходились кучками, оживленно беседовали.
   — Митинг у них, — вспомнил Васек и забеспокоился: Может, не придет Андрейка?
   — Придет — сам позвал! — успокаивали его ребята.
   Они с интересом разглядывали стоящие на путях паровозы, большие решетчатые окна мастерских, рабочих, одетых в железнодорожную форму. Одинцов и Саша стали вспоминать, как однажды им пришлось прыгать на ходу из товарного вагона.
   Васек слушал и рассеянно улыбался. Какая-то неясная тревога сжимала его сердце. Он уже хотел сказать об этом товарищам, как вдруг увидел Андрейку. Нахлобучив на белобрысую голову шапчонку, тот куда-то торопливо пробирался между взрослыми.
   — Андрейка! — крикнул Васек.
   Андрейка вскинул голову, остановился, узнал товарища и, сокращая себе путь, нырнул под вагоны. Через секунду он вылез под самой насыпью и, что-то крича, замахал рукой. Васек побежал к нему навстречу.
   Андрейка чуть не столкнулся с ним, схватил его за руку и потащил за собой:
   — Железнодорожник у нас с фронта, рассказывать будет! Идем скорей!
   Васек, растерявшись, не успел ничего сказать товарищам.
   Митинг уже начался.
   Высокий человек в шинели стоял около вынесенного из мастерской стола и, подняв руку, старался восстановить тишину. Громкие аплодисменты не давали ему начать свою речь.
   Васек не помнил, как они с Андрейкой очутились в самой гуще толпы. Он слышал только, как, протискиваясь, Андрейка громко говорил:
   — Пропустите, граждане, сына Павла Васильевича! Пропустите сына Трубачева!
   Старый мастер ласково кивнул головой Ваську и, притянув его к себе, поставил рядом с собой у стола. Железнодорожники глядели на мальчика с любопытством и лаской.
   — Товарищи железнодорожники! — сказал высокий человек. — Я привез вам горячий привет от тех, кто, не жалея своей жизни, ведет поезда сквозь вражеский огонь, спасает раненых защитников Родины. Много Героев Советского Союза среди нашего брата железнодорожников…
   Приезжий остановился, прерванный шумными аплодисментами. Андрейка и Васек тоже хлопали вместе со всеми, но сердце у Васька билось так сильно, словно вот сейчас в его жизни что-то должно произойти очень важное и решительное.
   А высокий человек рассказывал о повседневных подвигах железнодорожников, об опасных рейсах, о взорванных путях, которые приходится срочно чинить под обстрелом неприятеля. Он назвал незнакомые Ваську фамилии погибших на почетном посту. В рядах железнодорожников произошло взволнованное движение, и наступила скорбная тишина. Ноги у Васька ослабели. Андрейка крепко, до боли, сжимал его опущенную руку и с испугом глядел в лицо выступавшего человека. Старый мастер тоже забеспокоился; покручивая темными вздрагивающими пальцами седые усы, он натужно, по-стариковски откашливался и, опустив голову, глядел себе под ноги.
   — Товарищи железнодорожники! В нашем полевом госпитале… — высокий человек на секунду остановился и оглядел собравшихся, —лежит известный вам челочек, знатный машинист Павел Васильевич Трубачев.
   При имени отца Васек рванулся и застыл, ощущая огромную, непосильную для сердца тоску. Он не слышал, как приезжий рассказывал о санитарном поезде, который Павел Трубачев вывел сквозь линию огня; он не слышал поднявшегося вокруг шума и громких аплодисментов; он не видел, как оратора сменил старый мастер, как, подняв вверх темную жилистую руку, призывал он всех железнодорожников в это тяжелое для Родины время стоять на своем посту, как стояли погибшие герои, как стоял их товарищ — коммунист Павел Трубачев… Онемевший и испуганный, Васек ждал единого слова… единого слова, что отец будет жив, что он еще вернется к нему, к сыну…
   Он ждал, а глядя на него, железнодорожники взволнованно переговаривались между собой, с нервной торопливостью свертывали цигарки, рассыпая махорку и пуская изо рта короткие клубы дыма. Васек вдруг почувствовал, что Андрейка выпустил его руку и куда-то исчез. Он машинально поднял голову. Маленький деповщик стоял перед высоким железнодорожником и, глядя ему в лицо, строго допрашивал:
   — Жив Павел Трубачев? Какие раны у него? Что же не сказали сразу, товарищ? Сын его здесь — сочувствовать надо!
   — Жив, жив! Контузия у него тяжелая. Надеяться надо — на поправку пойдет! — быстро заговорил приезжий, разыскивая глазами Васька.
   Кто-то одобрительно похлопал Андрейку по плечу. Железнодорожники зашевелились, подходили к Ваську, ласково заговаривали с ним. Старый мастер, растроганный до слез, прижал голову Васька к пахнущей паровозным маслом куртке и торжественно сказал:
   — Гордись своим отцом, Васек, да гляди, чтобы и он мог порадоваться на сына!
   А в толпе уже мелькали озабоченные лица Саши Булгакова, Одинцова, Малютина и остальных ребят. Андрейка яростно пробивал им дорогу, громко говоря:
   — Посторонитесь, граждане! Пропустите товарищей Васька Трубачева! Пропустите товарищей Трубачева!..

Глава 60.

ПОСЛЕ МИТИНГА

   Когда митинг кончился, Васек, не помня себя, побежал в госпиталь.
   — Я к тете Дуне пойду! — крикнул он товарищам, поспешно взбираясь на пригорок.
   — Приходи на стройку! — напомнили ему вдогонку ребята. Все были взволнованы и возбуждены неожиданной вестью. Андрейка проводил новых знакомых до Вокзальной улицы.
   — Уходишь уже? — с сожалением говорили ребята, пожимая его маленькую крепкую руку.
   — Работать надо!
   — Как же это? Только что подружились — и уже расстаемся! — огорчался Мазин.
   — Знаешь что, Андрейка: кончишь работу — приходи к нам на стройку. Мы сегодня долго там будем, — сказал Саша.
   — Конечно. Посмотришь нашу школу. Да и вообще, как-то расставаться не хочется. Новость такая у нас! Ведь столько времени от Павла Васильевича писем не было… А Васек-то, Васек! Я чуть не заплакал, честное слово! — растроганно говорил Одинцов.
   — Сейчас он тете Дуне скажет — вот она разволнуется! — обеспокоился Саша.
   — Железнодорожник сказал, что Павел Васильевич поправится, — припомнил Сева.
   Мальчики остановились.
   — Приходи, Андрейка, а? Придешь?
   Андрейка мягко улыбнулся. Глаза у него были добрые, лучистые, лицо нежно розовело пол веснушками. Саша порывисто обнял его:
   — Хороший ты, Андрейка!
   Андрейка застеснялся и решительно сказал:
   — Обязательно приду! Кончу работу — и приду. Прощайте пока!
   Ребята пошли к школе. Всю дорогу, перебивая друг друга, говорили о неожиданном известии.
   Первый человек, кого они увидели на улице около школы, была мать Нюры Синицыной. Она, запыхавшись, шла по тротуару с ворохом кисеи, выкрашенной в бледно-зеленую краску.
   — Мария Ивановна, у нас такая новость! Отец Васька нашелся! Он в госпитале! Поправляется! — бросились к ней со всех сторон ребята.
   Мать Синицыной растерялась от неожиданности, обвела глазами возбужденные лица.
   — Он давно не писал, мы так боялись за него… Ведь у Васька нет матери, один отец! — торопливо, как своему близкому человеку, объясняли ребята.
   — Васек к тете своей побежал! Сейчас ей скажет, — сообщил Петя Русаков.
   Губы у Марии Ивановны дрогнули, глаза наполнились слезами.
   — Вот как бывает в жизни! Вот как бывает с людьми! — тихо, словно отвечая самой себе, пробормотала она и вдруг, оглянувшись на дом, озабоченно зашептала: — Гости в школе — сам генерал Кудрявцев и секретарь райкома… А я кисейку покрасила на занавески, только повесить не успела. Вот домой за нею ходила. Бегите, мальчики, наверх — может, пока они будут внизу, мы хоть в учительской повесим!
   — Гости?.. Генерал Кудрявцев? Секретарь райкома? — живо заинтересовались ребята.
   — Секретарь! Это тот, что был у нас, помните? — сказал Сева.
   — Бегите, бегите скорей! Молоток берите, гвозди… — торопила Мария Ивановна.
   — Да они приехали дом смотреть, им наши занавески ни к чему… — сказал Петя Русаков.
   — Мало что дом! Занавески тоже нужны… — прервал его Мазин, захватывая из рук Марии Ивановны ворох кисеи. — Саша, беги вперед, за гвоздями, спроси у Грозного. Идемте, Мария Ивановна. Мы живо все сделаем!
   Ребята пошли за ним. Проходя мимо участка Алеши Кудрявцева. они ахнули. За утро здесь вырос большой кусок забора. Желтели новые столбы и аккуратно прибитые штакеты. Несколько мальчиков вместе с Алешей Кудрявцевым еще возились неподалеку, что-то доделывая.
   — Не останавливайтесь и не смотрите! — быстро шепнул Одинцов. — Рано им еще торжествовать!
   — Материал из лесу уже привезли? — спросил у Синицыной Саша.
   — Сейчас, верно, привезут. С утра поехали, — ответила та.
   Мальчики прошли мимо нового забора, стараясь казаться равнодушными.

* * *

   А в госпитальной кухне, обняв за шею тетю Дуню, Васек тихонько утешал ее, незаметно вытирая рукавом и свои слезы. Весть о том, что Павел Васильевич нашелся и лежит в госпитале, потрясла Евдокию Васильевну. Ей сразу представилась палата, где на одной из коек мечется и страдает ее Паша. Не имея возможности бежать к нему, помочь, облегчить муки близкого, родного человека, она тихо плакала, не вытирая безудержно катившихся по щекам слез.
   — Тетечка, ведь у нас все хорошие — и врачи и сестры… Если очень больно, они дают лекарство, впрыскивают что-нибудь… — шепотом утешал ее Васек.
   Но тетя Дуня молча качала головой. Она вспоминала Пашу в деревенском доме своих родителей, когда, еще маленьким, он, переваливаясь, как уточка, только начинал ходить; она вспоминала его школьником с сумкой на боку, в новом картузе, подаренном крестной; она вспоминала его взрослым человеком, коммунистом Павлом Васильевичем Трубачевым и надежным, заботливым братом Пашей… Вспоминала и плакала… А в кухонное окно скупо светило послеобеденное солнце, и на плите, упревая в огромном котле, тяжко вздыхала солдатская каша.

Глава 61.

ВАСЯ СОБИРАЕТСЯ

   Вася ходил за старшей сестрой и недовольным голосом пояснял:
   — Если человек чувствует себя здоровым, то нечего его держать в госпитале. Мне, сестрица, давно пора на выписку.
   — Вася, я уже вам сказала — в конце недели! Надо же слушать врачей, вы не ребенок, — хмурилась сестра.
   — Опять все то же! — удрученно разводил руками боец. — Да вы хоть шинель мне выдайте. Всего и вещей у меня — одна шинель. Что ж это, сестричка, малейшую просьбу не можете исполнить!
   Сестра останавливалась и, качая головой, с улыбкой глядела на длинного, словно выросшего из халата паренька:
   — Замучил ты меня, Вася, честное слово!
   — Да ведь шинель командира моего… Хоть в руках бы мне ее подержать. И беспокоюсь я — не переменили бы… Ведь в горячке привезли меня, не спутали б в кладовой у вас.
   — Ничего у нас не путают, все под номерами хранится. А в палату дать шинель я не могу. Не мешайте мне работать! — начинала сердиться сестра.
   Вася шел в палату и, обхватив руками голову, садился на свою койку.
   — Что, никак не выпроситься? — ласково поддразнивали его раненые.
   — Что нельзя — то нельзя, — резонно замечал Егор Иванович, откладывая на столик книгу. — Врачи лучше знают! Почитал бы, как наука вперед шагает! Что зря время терять? После войны нам эти знания на каждом шагу пригодятся.
   Егор Иванович и Вася были в числе выздоравливающих, и оба готовились к выписке. Вася уже ходил, стараясь держаться молодцом и не хромать. Врачи обещали отпустить его в конце недели. Теперь каждый день казался Васе длинным, как год.
   — Э-э-эх! — по-стариковски кряхтел Вася. — Держат человека, сами не знают чего! А на фронте люди нужны…
   Лида и Нюра застали Васю и Егора Ивановича во дворе. Они сидели на скамеечке под деревом и беседовали.
   — А, пришли наши пионерочки! — обрадовался Егор Иванович. — Сядь около меня, доченька… Скоро уеду я. Тогда уж после войны только повидаемся. Приедешь к нам в гости, в колхоз… Вот мне дочка пишет — богатый урожай они сняли, а ведь женщины да дети работали… Почитай-ка! — Егор Иванович вытащил полученные письма.
   Нюра, присев рядом, терпеливо перечитывала их, удивляясь и ахая. Как бывало раньше, предложила написать под диктовку ответ.
   Егор Иванович завернул рукав халата, показал больную руку, пошевелил пальцами:
   — Сам теперь справляюсь. Медицина чудеса делает. Вот вырастешь — иди на врача. И дочке своей так закажу. Хороший врач — великое дело…
   Егора Ивановича позвали в палату. Вася с Лидой разговаривали о ребятах. Нюра подсела к ним ближе.
   — Привык я к вам. Правда, все равно скоро расставаться, а все-таки забегайте почаще. Как там с учебой у вас, как ремонт идет?
   Лида рассказывала, передавала приветы.
   — Эти дни никак нельзя было вырваться. Нам ведь тоже видеть тебя хочется, Вася. Ты хоть перед отъездом зайди в школу.
   — Обязательно зайду! Да ведь вот не пускают еще никуда, а то поработал бы я с вами денек-два на стройке. Я, бывало, с ребятами весь день на пришкольном участке вожусь. Бо-ольшой участок нашей школе колхоз дал!
   Вася начинал рассказывать о школьниках из своего села, вытаскивал из кармана полученные письма:
   — Мало я кому писал отсюда, а все-таки нашли меня мои ребята.
   — Вот уедешь ты, Вася, и скучно-скучно нам станет… Приезжай после войны, Вася, ладно? — говорили девочки. Вася растроганно благодарил:
   — Спасибо вам, сестренки! Обязательно приеду. Я вас всегда помнить буду! Командир мой говорил так: хороший человек не вспоминается, а запоминается.
   Когда девочки ушли, Вася лег на койку и, закинув руки за голову, размечтался: «Вот кончится война… Вернемся мы все с фронта, разойдемся кто куда. В мирной жизни дело каждому найдется. Только бы скорей до победы дойти!»
   Вася представил себе благословенный день победы, ослепительное солнце и флаги над Москвой.
   Мысленно увидел толпы народа, заполнявшие Красную площадь, увидел на трибуне веселые лица.
   «Что, рассчитался с врагом, Вася?» — спрашивают его. «Рассчитался! Не оживет больше».
   Вася открыл светлые, затуманенные мечтой глаза и внезапно увидел около своей койки Трубачева. Он вскочил и крепко обнял мальчика: