Страница:
– Хорошо! – сказал он сам себе. – Я открою холодильник, возьму бутылку и высосу из неё всё прямо из горлышка. Но не сейчас, а после того, как помою машину!
Следующие полчаса Крутояров через силу размазывал грязь по кузову. В результате получилось хуже, чем было: грязные разводы покрыли весь кузов и стёкла. Костя в сердцах помянул весь российский автопром, присовокупил к этому отсутствие хороших дорог и честных чиновников, после чего бросил в ведро тряпку и открыл ворота гаража.
Когда он выехал из гаража и поставил машину под фонарный столб, увенчанный лампой дневного света, прозванной в народе «коброй», то неожиданно поймал себя на мысли, что желание выпить хоть и не пропало, но стало не таким острым.
– Надо перетерпеть! – снова сказал себе Костя. – Я ведь всё равно выпью, но не сейчас, а позже, когда машина будет блестеть.
Никогда ещё «десятка» не знала такого внимание к своей замызганной персоне. До глубокой ночи Костя буквально вылизывал каждый изгиб её кузова, каждую нишу, не забывая при этом менять в ведёрке воду. Пот обильно струился между лопаток, и рубашка противно липла к спине, сердце часто и беспокойно ухало в груди, и стук его отдавался набатом в ушах. Костя понимал, что организм отвык от физических нагрузок и настойчиво требовал очередную порцию алкогольной отравы.
– Надо только немного потерпеть. – шептал Крутояров, утирая тыльной стороной ладони со лба пот. – Потом выпью! Как только заблестит!
Однако после того, как кузов машины просох, машина всё равно осталась какой-то блёклой. Костя плюнул себе под ноги и закурил.
– Если я не найду в гараже технического шампуня, мне грозит трезвое утро, – решил Крутояров и вернулся в гараж.
Автомобильный шампунь он нашёл не сразу. Видимо, хозяин никогда им не пользовался, и забытая пластиковая бутылка пылилась в дальнем углу гаража.
Была уже поздняя ночь, когда стоявшая под фонарём «десятка», празднично поблёскивая лаком, ласкала взор автолюбителя Крутоярова. Костя загнал машину в гараж, закрыл ворота и прилёг на диван.
– Сейчас выпью, только отдохну малость, – засыпая, бормотал Костя. – Она ведь заблестела… имею полное право»!
Сон алкоголика крепок, но краток. Проснулся Костя сразу, как только скрипнули петли гаражной калитки. Провёл Костя ладошкой по лицу, расчесал волосы пятернёй, и вроде как не спал вовсе.
– Я вижу, ты время зря не терял, – пожимая руку Косте, довольным тоном произнёс владелец гаража и кивнул в сторону блестящей «десятки».
– Угу, не терял, – пробормотал помощник и зашарил по карманам в поиске сигарет.
– Завтракал?
– Сейчас перекурю и, будем считать, что до обеда я сыт.
– Нет, так дело не пойдёт, – закрутил головой Николай Николаевич. – Держи пакет. В нём термос с кофе и свежие бутерброды.
– Спасибо, – оторопел Костя. Последний раз так о нём заботилась жена в начале их медового месяца. К концу месяца забота молодой супруги ослабла, так как Костя некстати запил, чем лишил дражайшую супругу последних иллюзий на счастливый брак.
– Потом поблагодаришь, а сейчас заправляйся.
Кофе оказался крепким и ароматным, а бутерброды с колбасой и сыром на удивление вкусными. Расправившись с завтраком, Крутояров тихонько икнул и с довольным видом потёр ладони. – Ну что хозяин, поработаем?
– Не зови меня хозяином. – поправил его Николай Николаевич. – Какой я тебе хозяин? Я не барин и ты мне не крепостной, мы с тобой коллеги! Запомнил? Если запомнил, то держи свою зарплату, – и протянул Косте пятитысячную купюру. – Ты своё слово держишь – я тоже. Так что если и дальше у нас с тобой так пойдёт, то я думаю, что мы сработаемся. Ты ведь сейчас на вольных хлебах?
– На вольных, – кивнул Костя. – Да не очень сытных.
– Это не беда. У меня дом за городом – в Парголово, если хочешь, будешь там и за сторожа, и за дворецкого, и за помощника по технической части. Жить будешь в гостевом домике. Соглашайся!
– Харчи хозяйские? – сглотнул слюну Крутояров.
– В доме постоянно проживает Серафима Ивановна – кухарка и домработница в одном лице. Готовит она превосходно, так что смерть от истощения тебе не грозит.
– А платить будете и за сторожа, и за дворецкого, и за помощника по технической части? – осмелел Костя.
– Ну, ты и жук! – рассмеялся Николай Николаевич. – Я заметил, что до денег ты не жаден, но и альтруизма в тебе, ни на грош! Считай, что уговорил.
– А можно личный вопрос?
– Даже так? Ну, спрашивай.
– А Вы кто? На бизнесмена не похожи, и на банкира тоже, но деньги у Вас водятся, и персональная тачка крутая.
– Вопрос закономерный, должен же ты знать, кто тебя на работу берёт. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я учёный. Занимаюсь разработкой новых видов двигателей. Для меня лучший отдых – с железками повозиться, поэтому и гараж держу, хотя особой надобности в нём нет. Просто мне лучше думается, когда я на верстаке что-либо мастерю.
– Вы, наверное, вечный двигатель изобретаете? – зачем-то брякнул Крутояров.
– Если ты не забыл школьный курс физики, то должен знать, что вечный двигатель изобрести невозможно: всегда был и есть побочный расход энергии – трение, сопротивление металла, тепловые потери, и ещё много чего. – деловито пояснил Николай Николаевич. – Но в чём-то ты прав: то, чем я занимаюсь, можно сравнить с изобретением если не вечного, то очень экономного и долговечного двигателя. Если разобраться, то всё, чего добилось человечество в этой области – это минимум миниморум!
– Чего? – не понял Крутояров.
– Я говорю, что знаем мы о природе энергии самую малость, и всё, на что способны – это получение энергии путём разрушения вещества, и не важно, что это за вещество – уран, плутоний или обыкновенный бензин. Образно говоря, чтобы приготовить яичницу, мы поджигаем дом!
Костя глядел на Николая Николаевича во все глаза, и в его проспиртованном мозгу в болезненных потугах рождалась трезвая мысль.
– То есть, Вы хотите сказать, что можно создать такой двигатель, который будет работать не на бензине?
– И даже не на солярке, – улыбнулся Николай Николаевич.
– А что же тогда будет впрыскиваться в камеру сгорания?
– А ничего не будет впрыскиваться, да и самой камеры сгорания не будет. Энергия будет получаться совершенно иным способом. Исходя из этого принципа, я и пытаюсь изобрести новый двигатель. Возможно, что даже само понятие двигатель отомрёт, и его будут называть как-то иначе, допустим – синтезатор.
– Почему синтезатор? – не отставал любопытный помощник.
– Потому что энергия в нём будет получаться не методом расщепления ядер, как в ядерном реакторе, и не методом окисления, как в двигателе внутреннего сгорания, горение – это ведь процесс окисления, а методом синтезирования на молекулярном уровне какого-либо распространённого и дешёвого сырья – допустим, этилового спирта, или даже воды.
При упоминании о спирте Крутояров напрягся и даже зажмурился, представив на мгновенье, как вдоль трассы вместо бензозаправок стоят чистенькие спиртозаправки, в которых заправщиками работают бывшие буфетчицы из разорившихся рюмочных.
– А это возможно? – с затаённой надеждой произнёс Крутояров.
– Теоретически – да, практически – пока нет. Я как раз над этим сейчас и работаю.
– Круто! – резюмировал Костя и восхищённо посмотрел на своего работодателя.
– Это не самое удивительное, – продолжил Николай Николаевич. – Если ты помнишь, в 20 веке был такой физик-изобретатель Никола Тесла. Так вот он в мае 1931 года на глазах у изумлённой публики снял с автомобиля бензиновый мотор и вместо него установил неизвестный прибор, помещённый в небольшой ящик, из которого торчали две антенны. И этот автомобиль неделю ездил без какой-либо заправки. На вопрос журналистов: «Откуда берётся энергия для автомобиля»? Тесла коротко ответил: «Из окружающего нас эфира»! Вероятно, он имел в виду электромагнитное поле Земли.
– А что же было дальше?
– Дальше ничего не было. Тесла, обидевшись на журналистов, публично обвинивших его в мошенничестве, разобрал таинственный прибор, а принцип его действия унёс с собой в могилу.
На этом Николай Николаевич краткую лекцию посчитал оконченной, и велел Косте готовиться к переезду.
– А чего перевозить-то будем? – не понял Костя. – Мои вещи все при мне.
– Серафима Ивановна просила привезти несколько банок консервированных овощей. Так что полезай в яму и найди там пару банок помидор, баночку огурчиков, баночку грибков и вишнёвый компот. Всё это хозяйство мы сейчас погрузим в багажник «десятки» и отвезём ко мне в загородный дом. Ты машину водишь?
– Ещё спрашиваете! Да я почётный военный водитель ленинградских дорог и просёлков! Знали бы Вы, сколько я времени в армии за баранкой провёл!
– Вот и чудно. Заодно отвезёшь меня на работу.
– А как же ваша персональная тачка?
– Мой персональный автомобиль во главе с персональным водителем сегодня проходит техосмотр. Ещё вопросы будут? Если нет, то полезай в яму, а то я тороплюсь.
Костя взял лежавший на верстаке мощный японский фонарь и полез в яму.
– Ого! – даже присвистнул от удивления Костя, обнаружив в яме большую нишу, оборудованную полками и доверху заставленную разнокалиберными банками с консервацией. В это время противно скрипнула гаражная калитка, и в гараж кто-то вошёл.
«Надо завтра будет петли смазать», – машинально отметил про себя Костя, и замер, вслушиваясь в голос незнакомца.
– Простите, но мне нужен профессор Серебряков, – прозвучал приятный мужской баритон.
– Зачем он Вам? – холодно спросил Николай Николаевич. Возникла пауза, во время которой у Крутоярова мигнул и погас фонарь, и чтобы в темноте не натворить бед, Костя замер на месте.
– Я так понимаю, что профессор Серебряков – это Вы? – снова прозвучал молодой голос.
– Возможно, – всё так же холодно ответил Николай Николаевич.
«С ума сойти можно! – восхитился про себя Крутояров. – Мой босс ко всему ещё и профессор!»
– Молодой человек! – официальным тоном обратился Серебряков к незнакомцу. – Я не пишу студентам дипломные работы, даже за деньги, поэтому вряд ли могу быть Вам полезен.
– И тем не менее, можете. – ответил юноша сиплым голосом, и Костя услышал, как он сделал несколько шагов.
Крутояров был участником не одного десятка боестолкновений в местах постоянной дислокации пивных ларьков, поэтому прелюдию к мордобою определял не по смыслу произнесённых слов, а по тому, с какой интонацией эти слова были произнесены. Последняя фраза незнакомца ему не понравилась, точнее, не понравился тембр его голоса – в нём чувствовалась скрытая угроза.
Поэтому Костя осторожно, чтобы ничего не разбить в темноте, сделал пару шагов и выглянул из своего нечаянного убежища.
То, что он увидел, ему не понравилось ещё больше. Молодой человек в длинном чёрном плаще деловито взял с верстака молоток и неожиданно с силой нанёс два удара своему собеседнику по голове.
Николай Николаевич даже не успел вскрикнуть, и как подкошенный свалился на вымощенный керамической плиткой пол гаража. Крутояров хотел было окликнуть незнакомца, но от увиденного слова застряли в горле. А убийца, не замечая присутствие свидетеля, брезгливо отбросил молоток в сторону, стал шарить по карманам жертвы. Костя видел, как он забрал из внутреннего кармана костюма бумажник, а из бокового кармана связку ключей. Обычно чувство самосохранения у Кости, оглушённое лошадиными дозами алкоголя сладко спало где-то в глубинах его сознания, поэтому он смело бросался в драку, невзирая на численность и физическую форму противника. Однако сегодня был не тот случай.
– Если ты сейчас не спрячешь свою давно не стриженую башку, то через мгновенье её оторвут без всякого сожаления. – сказал Крутоярову его внутренний голос, и впервые за много лет Костя его послушал и нырнул обратно в яму. Ему стало по-настоящему страшно.
– Чего это я, словно салага, сдрейфил? – попытался он взбодрить себя, но тут послышался звон разбитого стекла, и Костя не удержался и выглянул из ямы. Убийца стоял над трупом, и в его руке было горлышко от бутылки. В гараже резко запахло водкой. Теперь тело Николай Николаевича лежало в луже алкоголя, и вытекавшая кровь из раны медленно смешивалась с водочными потёками.
Крутояров снова нырнул в яму и замер. То, что на его произошло на его глазах, не было простой разборкой. Это был типичный «заказ»[13]. Кто и за что заказал профессора Серебрякова, Костя не знал и знать не хотел. Самым большим и сокровенным его желанием было выбраться из гаража живым. В этот момент стоящая над его головой «десятка» чихнула вонючим дымом и завелась. Яма мгновенно наполнилась выхлопными газами, и Крутояров, насколько мог, задержал дыхание. Ещё через пару мгновений машина тронулась с места и выехала из гаража. И наступила тишина. Мёртвая тишина.
Глава 8
Следующие полчаса Крутояров через силу размазывал грязь по кузову. В результате получилось хуже, чем было: грязные разводы покрыли весь кузов и стёкла. Костя в сердцах помянул весь российский автопром, присовокупил к этому отсутствие хороших дорог и честных чиновников, после чего бросил в ведро тряпку и открыл ворота гаража.
Когда он выехал из гаража и поставил машину под фонарный столб, увенчанный лампой дневного света, прозванной в народе «коброй», то неожиданно поймал себя на мысли, что желание выпить хоть и не пропало, но стало не таким острым.
– Надо перетерпеть! – снова сказал себе Костя. – Я ведь всё равно выпью, но не сейчас, а позже, когда машина будет блестеть.
Никогда ещё «десятка» не знала такого внимание к своей замызганной персоне. До глубокой ночи Костя буквально вылизывал каждый изгиб её кузова, каждую нишу, не забывая при этом менять в ведёрке воду. Пот обильно струился между лопаток, и рубашка противно липла к спине, сердце часто и беспокойно ухало в груди, и стук его отдавался набатом в ушах. Костя понимал, что организм отвык от физических нагрузок и настойчиво требовал очередную порцию алкогольной отравы.
– Надо только немного потерпеть. – шептал Крутояров, утирая тыльной стороной ладони со лба пот. – Потом выпью! Как только заблестит!
Однако после того, как кузов машины просох, машина всё равно осталась какой-то блёклой. Костя плюнул себе под ноги и закурил.
– Если я не найду в гараже технического шампуня, мне грозит трезвое утро, – решил Крутояров и вернулся в гараж.
Автомобильный шампунь он нашёл не сразу. Видимо, хозяин никогда им не пользовался, и забытая пластиковая бутылка пылилась в дальнем углу гаража.
Была уже поздняя ночь, когда стоявшая под фонарём «десятка», празднично поблёскивая лаком, ласкала взор автолюбителя Крутоярова. Костя загнал машину в гараж, закрыл ворота и прилёг на диван.
– Сейчас выпью, только отдохну малость, – засыпая, бормотал Костя. – Она ведь заблестела… имею полное право»!
Сон алкоголика крепок, но краток. Проснулся Костя сразу, как только скрипнули петли гаражной калитки. Провёл Костя ладошкой по лицу, расчесал волосы пятернёй, и вроде как не спал вовсе.
– Я вижу, ты время зря не терял, – пожимая руку Косте, довольным тоном произнёс владелец гаража и кивнул в сторону блестящей «десятки».
– Угу, не терял, – пробормотал помощник и зашарил по карманам в поиске сигарет.
– Завтракал?
– Сейчас перекурю и, будем считать, что до обеда я сыт.
– Нет, так дело не пойдёт, – закрутил головой Николай Николаевич. – Держи пакет. В нём термос с кофе и свежие бутерброды.
– Спасибо, – оторопел Костя. Последний раз так о нём заботилась жена в начале их медового месяца. К концу месяца забота молодой супруги ослабла, так как Костя некстати запил, чем лишил дражайшую супругу последних иллюзий на счастливый брак.
– Потом поблагодаришь, а сейчас заправляйся.
Кофе оказался крепким и ароматным, а бутерброды с колбасой и сыром на удивление вкусными. Расправившись с завтраком, Крутояров тихонько икнул и с довольным видом потёр ладони. – Ну что хозяин, поработаем?
– Не зови меня хозяином. – поправил его Николай Николаевич. – Какой я тебе хозяин? Я не барин и ты мне не крепостной, мы с тобой коллеги! Запомнил? Если запомнил, то держи свою зарплату, – и протянул Косте пятитысячную купюру. – Ты своё слово держишь – я тоже. Так что если и дальше у нас с тобой так пойдёт, то я думаю, что мы сработаемся. Ты ведь сейчас на вольных хлебах?
– На вольных, – кивнул Костя. – Да не очень сытных.
– Это не беда. У меня дом за городом – в Парголово, если хочешь, будешь там и за сторожа, и за дворецкого, и за помощника по технической части. Жить будешь в гостевом домике. Соглашайся!
– Харчи хозяйские? – сглотнул слюну Крутояров.
– В доме постоянно проживает Серафима Ивановна – кухарка и домработница в одном лице. Готовит она превосходно, так что смерть от истощения тебе не грозит.
– А платить будете и за сторожа, и за дворецкого, и за помощника по технической части? – осмелел Костя.
– Ну, ты и жук! – рассмеялся Николай Николаевич. – Я заметил, что до денег ты не жаден, но и альтруизма в тебе, ни на грош! Считай, что уговорил.
– А можно личный вопрос?
– Даже так? Ну, спрашивай.
– А Вы кто? На бизнесмена не похожи, и на банкира тоже, но деньги у Вас водятся, и персональная тачка крутая.
– Вопрос закономерный, должен же ты знать, кто тебя на работу берёт. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я учёный. Занимаюсь разработкой новых видов двигателей. Для меня лучший отдых – с железками повозиться, поэтому и гараж держу, хотя особой надобности в нём нет. Просто мне лучше думается, когда я на верстаке что-либо мастерю.
– Вы, наверное, вечный двигатель изобретаете? – зачем-то брякнул Крутояров.
– Если ты не забыл школьный курс физики, то должен знать, что вечный двигатель изобрести невозможно: всегда был и есть побочный расход энергии – трение, сопротивление металла, тепловые потери, и ещё много чего. – деловито пояснил Николай Николаевич. – Но в чём-то ты прав: то, чем я занимаюсь, можно сравнить с изобретением если не вечного, то очень экономного и долговечного двигателя. Если разобраться, то всё, чего добилось человечество в этой области – это минимум миниморум!
– Чего? – не понял Крутояров.
– Я говорю, что знаем мы о природе энергии самую малость, и всё, на что способны – это получение энергии путём разрушения вещества, и не важно, что это за вещество – уран, плутоний или обыкновенный бензин. Образно говоря, чтобы приготовить яичницу, мы поджигаем дом!
Костя глядел на Николая Николаевича во все глаза, и в его проспиртованном мозгу в болезненных потугах рождалась трезвая мысль.
– То есть, Вы хотите сказать, что можно создать такой двигатель, который будет работать не на бензине?
– И даже не на солярке, – улыбнулся Николай Николаевич.
– А что же тогда будет впрыскиваться в камеру сгорания?
– А ничего не будет впрыскиваться, да и самой камеры сгорания не будет. Энергия будет получаться совершенно иным способом. Исходя из этого принципа, я и пытаюсь изобрести новый двигатель. Возможно, что даже само понятие двигатель отомрёт, и его будут называть как-то иначе, допустим – синтезатор.
– Почему синтезатор? – не отставал любопытный помощник.
– Потому что энергия в нём будет получаться не методом расщепления ядер, как в ядерном реакторе, и не методом окисления, как в двигателе внутреннего сгорания, горение – это ведь процесс окисления, а методом синтезирования на молекулярном уровне какого-либо распространённого и дешёвого сырья – допустим, этилового спирта, или даже воды.
При упоминании о спирте Крутояров напрягся и даже зажмурился, представив на мгновенье, как вдоль трассы вместо бензозаправок стоят чистенькие спиртозаправки, в которых заправщиками работают бывшие буфетчицы из разорившихся рюмочных.
– А это возможно? – с затаённой надеждой произнёс Крутояров.
– Теоретически – да, практически – пока нет. Я как раз над этим сейчас и работаю.
– Круто! – резюмировал Костя и восхищённо посмотрел на своего работодателя.
– Это не самое удивительное, – продолжил Николай Николаевич. – Если ты помнишь, в 20 веке был такой физик-изобретатель Никола Тесла. Так вот он в мае 1931 года на глазах у изумлённой публики снял с автомобиля бензиновый мотор и вместо него установил неизвестный прибор, помещённый в небольшой ящик, из которого торчали две антенны. И этот автомобиль неделю ездил без какой-либо заправки. На вопрос журналистов: «Откуда берётся энергия для автомобиля»? Тесла коротко ответил: «Из окружающего нас эфира»! Вероятно, он имел в виду электромагнитное поле Земли.
– А что же было дальше?
– Дальше ничего не было. Тесла, обидевшись на журналистов, публично обвинивших его в мошенничестве, разобрал таинственный прибор, а принцип его действия унёс с собой в могилу.
На этом Николай Николаевич краткую лекцию посчитал оконченной, и велел Косте готовиться к переезду.
– А чего перевозить-то будем? – не понял Костя. – Мои вещи все при мне.
– Серафима Ивановна просила привезти несколько банок консервированных овощей. Так что полезай в яму и найди там пару банок помидор, баночку огурчиков, баночку грибков и вишнёвый компот. Всё это хозяйство мы сейчас погрузим в багажник «десятки» и отвезём ко мне в загородный дом. Ты машину водишь?
– Ещё спрашиваете! Да я почётный военный водитель ленинградских дорог и просёлков! Знали бы Вы, сколько я времени в армии за баранкой провёл!
– Вот и чудно. Заодно отвезёшь меня на работу.
– А как же ваша персональная тачка?
– Мой персональный автомобиль во главе с персональным водителем сегодня проходит техосмотр. Ещё вопросы будут? Если нет, то полезай в яму, а то я тороплюсь.
Костя взял лежавший на верстаке мощный японский фонарь и полез в яму.
– Ого! – даже присвистнул от удивления Костя, обнаружив в яме большую нишу, оборудованную полками и доверху заставленную разнокалиберными банками с консервацией. В это время противно скрипнула гаражная калитка, и в гараж кто-то вошёл.
«Надо завтра будет петли смазать», – машинально отметил про себя Костя, и замер, вслушиваясь в голос незнакомца.
– Простите, но мне нужен профессор Серебряков, – прозвучал приятный мужской баритон.
– Зачем он Вам? – холодно спросил Николай Николаевич. Возникла пауза, во время которой у Крутоярова мигнул и погас фонарь, и чтобы в темноте не натворить бед, Костя замер на месте.
– Я так понимаю, что профессор Серебряков – это Вы? – снова прозвучал молодой голос.
– Возможно, – всё так же холодно ответил Николай Николаевич.
«С ума сойти можно! – восхитился про себя Крутояров. – Мой босс ко всему ещё и профессор!»
– Молодой человек! – официальным тоном обратился Серебряков к незнакомцу. – Я не пишу студентам дипломные работы, даже за деньги, поэтому вряд ли могу быть Вам полезен.
– И тем не менее, можете. – ответил юноша сиплым голосом, и Костя услышал, как он сделал несколько шагов.
Крутояров был участником не одного десятка боестолкновений в местах постоянной дислокации пивных ларьков, поэтому прелюдию к мордобою определял не по смыслу произнесённых слов, а по тому, с какой интонацией эти слова были произнесены. Последняя фраза незнакомца ему не понравилась, точнее, не понравился тембр его голоса – в нём чувствовалась скрытая угроза.
Поэтому Костя осторожно, чтобы ничего не разбить в темноте, сделал пару шагов и выглянул из своего нечаянного убежища.
То, что он увидел, ему не понравилось ещё больше. Молодой человек в длинном чёрном плаще деловито взял с верстака молоток и неожиданно с силой нанёс два удара своему собеседнику по голове.
Николай Николаевич даже не успел вскрикнуть, и как подкошенный свалился на вымощенный керамической плиткой пол гаража. Крутояров хотел было окликнуть незнакомца, но от увиденного слова застряли в горле. А убийца, не замечая присутствие свидетеля, брезгливо отбросил молоток в сторону, стал шарить по карманам жертвы. Костя видел, как он забрал из внутреннего кармана костюма бумажник, а из бокового кармана связку ключей. Обычно чувство самосохранения у Кости, оглушённое лошадиными дозами алкоголя сладко спало где-то в глубинах его сознания, поэтому он смело бросался в драку, невзирая на численность и физическую форму противника. Однако сегодня был не тот случай.
– Если ты сейчас не спрячешь свою давно не стриженую башку, то через мгновенье её оторвут без всякого сожаления. – сказал Крутоярову его внутренний голос, и впервые за много лет Костя его послушал и нырнул обратно в яму. Ему стало по-настоящему страшно.
– Чего это я, словно салага, сдрейфил? – попытался он взбодрить себя, но тут послышался звон разбитого стекла, и Костя не удержался и выглянул из ямы. Убийца стоял над трупом, и в его руке было горлышко от бутылки. В гараже резко запахло водкой. Теперь тело Николай Николаевича лежало в луже алкоголя, и вытекавшая кровь из раны медленно смешивалась с водочными потёками.
Крутояров снова нырнул в яму и замер. То, что на его произошло на его глазах, не было простой разборкой. Это был типичный «заказ»[13]. Кто и за что заказал профессора Серебрякова, Костя не знал и знать не хотел. Самым большим и сокровенным его желанием было выбраться из гаража живым. В этот момент стоящая над его головой «десятка» чихнула вонючим дымом и завелась. Яма мгновенно наполнилась выхлопными газами, и Крутояров, насколько мог, задержал дыхание. Ещё через пару мгновений машина тронулась с места и выехала из гаража. И наступила тишина. Мёртвая тишина.
Глава 8
г. Санкт-Петербург. Лето 18** года.
Из дневниковых записей г-на Саратозина
Возвращение в мир живых было болезненным. Сначала пришла боль, потом – стыд. Вы не поверите, господа, но мне было стыдно за то, что я остался жив. Не могу утверждать, но, видимо, нечто похожее испытывает каждый самоубийца, которому не суждено покинуть этот мир по своей прихоти. Да, да, именно прихоти, греховной прихоти слабых духом людишек. Глаза мои были закрыты, но я понимал, что лежу на полу в гостиной и судорожно пытаюсь вдохнуть воздух. Каждый мой вдох отдавался в горле нестерпимой болью. Воздух вдруг стал сухим и колючим, и не приносил мне облегчения, а только усиливал страдания. В груди моей что-то клокотало, а в голове чередовались вспышки боли. Наконец сознание моё немного прояснилось, и я, приоткрыв глаза, в какой-то белёсой мути увидел над собой лицо моего батюшки. Боль ежесекундно отзывалась в моей голове огненными вспышками, и прошло ещё несколько мгновений, которые позволили мне осознать всю унизительную сущность моего положения. Мне было больно оттого, что батюшка со всего маха хлестал меня ладонью по щекам.
– Не смей! Не смей умирать, паршивец ты этакий! – кричал он, и слёзы катились по его старческим щекам. Ещё несколько минут назад я страстно желал увидеть эти слёзы, его растерянность и его страх – страх потерять близкого человека. Теперь мне было всё равно. Как некогда писал Пушкин: «Я пережил свои желания»! Не знаю, кого имел в виду поэт, начертав эти строки на листе бумаги, но в тот момент, лёжа на полу гостиной, я понял, что эти строки были обо мне.
Возвращение из мира мёртвых не проходит бесследно, лично я вернулся из небытия опустошённым и растерянным. Я больше не чувствовал в себе никаких желаний и потребностей. Мне показалось странным, что несколько минут назад я страстно хотел разрушить брак отца с Варенькой. Теперь моя выходка казалась мне смешной и глупой. Единственным желанием, которое я испытывал в тот момент, было уклониться от очередной родительской оплеухи. Я замотал головой и захрипел.
– Слава богу! – услышал я над собой слезливый женский голос. – Кажись, живой!
После этих слов батюшка перестал хлестать меня по физиономии, закрыл лицо руками и заплакал навзрыд. Плечи его тряслись, а седые пряди упали на лицо. Он был жалок, но мне почему-то не было его жаль. Мне не было жаль ни батюшку, ни его молодую невесту, обречённую прожить самые упоительные годы своей юности со своенравным стариком, мне не было жаль даже самого себя. Мне было больно и стыдно.
По приказу батюшки меня перенесли в комнату и положили на кровать. Я слышал, как послали за доктором, как наша кухарка Фёкла в который раз пересказывала дворне, как она, услышав грохот упавшего стула в гостиной, не поленилась и засунула в залу свой любопытный нос.
Увидев меня, болтающегося в петле, она с визгом вылетела назад в кухню, где на моё счастье в это время обедал конюх Иван Михайлов – человек необычайной силы, способный одним ударом кулака свалить быка с ног. Иван в два прыжка преодолел расстояние между кухней и гостиной, и, несмотря на богатырскую фигуру, легко вскочил на стол. Левой рукой он обнял и приподнял моё бездыханное тело, а правой вырвал из потолка чугунный крюк.
К этому времени паника охватила всех слуг, поэтому ор стоял вселенский. Батюшка, как был, в халате и турецких с загнутыми носами туфлях, так и прибежал в залу. Прежде появиться перед дворней в таком виде мой родитель себе никогда не позволял.
К обеду приехал Арон Израилевич – наш земский доктор, который осмотрел меня и дал выпить успокоительных капель. После чего принял приглашение батюшки отобедать у нас. Дверь в мою комнату была открыта, и до меня долетали обрывки разговора и позвякивание столовых приборов.
– Это просто напасть какая-то, – жаловался доктор батюшке. – За последний месяц в нашем уезде это третий случай. Давеча у ваших соседей Осмоловских пятнадцатилетняя девица из-за несчастной любви наглоталась мышьяку. И было бы из-за кого! Вы не поверите, но предметом её неразделённой страсти явился её дальний родственник – пьяница и повеса, гостивший у Осмоловских прошлым летом.
– Жива? – глухо спросил мой родитель, и я услышал, как в его руках предательски звякнул водочный графинчик.
– А что ей сделается! – меланхолично ответил доктор. – Организм молодой, сильный, да и мышьяк – не пирожные с крем-брюле, горький мышьяк-то. Вот её голубушку тут же и стошнило, аккурат в цветочный горшок. Герань, конечно, после этого засохла, а наша попрыгунья ничего – жива-здорова. Это у вас баранина? Я страсть как уважаю молодого барашка, привык, знаете ли, пока практиковал на Кавказе.
Дальше последовала пауза, в течение которой Арон Израилевич воздал должное жаренным на углях рёбрышкам молодого барашка. Потом зашелестела накрахмаленная салфетка, и под бодрый аккомпанемент столовых приборов доктор продолжил повествование.
– А третьего дня отставной поручик Габрилович – тоже ваш сосед, стреляться надумал.
– Габрилович? – удивился батюшка. – Ну, а этого, какая нелёгкая на грех подвинула?
– Накануне Габриловича лишили членства в клубе, – охотно пояснил Арон Израилевич. – Якобы за нечестную игру. И вот значит, он, придя домой, в сердцах нацарапал предсмертную записку – полнейший, я Вам скажу, бред! Дескать, мне честь важнее жизни, и спьяну сунул пистолет себе под левую мышку.
– И что же он? – встревожился батюшка.
– А ничего! – так же меланхолично ответил захмелевший эскулап. – Стреляться надо в левую грудину, на два пальца ниже соска, а не в мягкие мышечные ткани. Простите! Теперь спит только на правом боку.
– Арон Израилевич! Голубчик Вы мой! Я Вас умоляю! Всеми святыми заклинаю, не говорите никому про Евгения! – запричитал отец и я услышал характерный шелест купюр. – Это ведь позор на всю губернию.
– О чём Вы говорите! – бодро откликнулся доктор, пряча ассигнации в карман поношенного сюртука. – Я же врач! И мой профессиональный долг хранить врачебную тайну.
Это было сказано таким бодрым и таким фальшивым тоном, что я понял: на ближайшем обеде у Осмоловских или у того же Габриловича моя тайна станет достоянием гласности и предметом насмешек местных дам. Мне стало горько и обидно, так обидно, что я, уткнувшись в пуховую подушку, тихонько заплакал. И чем больше я плакал, тем почему-то легче становилось моей измученной душе. Так в слезах я и заснул. Во сне ко мне пришла моя матушка, которой я никогда не знал. Она была такой же красивой, как на портрете, и такой же молчаливой. Встав у изголовья, она молча гладила меня по волосам, вот только ладонь её была почему-то холодной.
г. Москва, Элитный жилой комплекс
«Алые паруса», ул. Роз, корпус– 3А, кв.69
Всякий раз, просыпаясь в постели с чужой женой, Кантемир неизменно задавал себе один и тот же вопрос: «Почему я не испытываю угрызений совести»? И всякий раз не находил ответа. Это сентябрьское утро не было исключением. Как только он пошевелился и открыл глаза, из-под одеяла выглянула плутоватая мордочка очередной прелестницы.
Юная жена директора московского банка с красноречивым названием «Гольд» Эльвира Сатти по жизни шагала легко и бездумно, часто пускаясь в рискованные любовные авантюры, чем повергала своих Рублёвских подружек в очередной шок. «Шок и трепет» – были девизом юной и легкомысленной особы, поймавшей в амурные сети уставшего от жизни и удовольствий стареющего банкира. Трепет Эльвира испытывала каждый раз, когда наклёвывалась очередная любовная интрижка, шок был закономерным финалом любовной связи, информация о которой, как правило, становилась достоянием гласности. Муж Эльвиры, Рудольф Сатти, был известным финансистом, пользующийся доверием Кремля, что позволило ему выбиться в «золотую сотню» богатейших людей России. К своей молоденькой жене, которая была у него по счёту четвёртой и самой молодой в череде законных спутниц жизни, Рудольф относился как к красивой и дорогой игрушке. Видимо, поэтому старый ловелас видел в ней не хранительницу семейного очага, а объект для удовлетворения своих сексуальных фантазий, и на шалости молодой жены смотрел сквозь пальцы.
Уроки изысканного и утончённого разврата, преподанные Эльвире мужем, не прошли даром. В этом Кантемир убедился прошлой ночью, как только черноглазая бестия с аккуратной маленькой грудью и большим чувственным ртом переступила порог его холостяцкой квартиры. Результатом затеянных ею сексуальных игрищ явился художественный беспорядок в виде разбросанных по всей спальне предметов женского туалета и залитых французским шампанским шёлковых простыней.
– Кофе? – коротко осведомился Кантемир, глядя на слегка помятое после бурной ночи девичье личико.
– Угу, – промурлыкала гостья и сладко потянулась. Сейчас она была похожа на избалованного котёнка, которого гладят по шелковистой шёрстке, а он от удовольствия выгибает спину. – Где твоя рубашка? – промурлыкал Котёнок. – Я хочу выйти к завтраку одетой.
– Для этих целей у меня имеется халат. Можешь взять в шкафу.
– Не хочу халат! – фыркнул Котёнок и выпустил коготки. – Наверняка его до меня одевали какие-нибудь развратницы.
– Может, и одевали. – легко согласился хозяин квартиры. – Но всё равно он чище, чем рубашка.
Эльвира вздохнула, перестала капризничать, и снова превратилась в ласковую кошечку.
– Ладно, пусть будет халат, – согласилась она, и, выскочив из-под одеяла, предстала перед любовником в соблазнительной наготе. – Даже и не думай! – капризно надула она губки, поймав страстный мужской взгляд. – Всё! Праздник окончен, хмурым утром дворники снимают флаги!
– И часто ты по утрам бываешь не в духе? – поинтересовался Кантемир.
– Каждое утро, – призналась девушка. – Особенно если при этом даёт себя знать похмельный синдром.
– Да мы с тобой вчера ничего крепче шампанского и не употребляли.
– С тобой – да! А до тебя я в клубе текилы налакалась, даже не помню, сколько.
– Опять со своим благоверным поссорилась?
– Вроде того. Представляешь, у него даже в клубе нашлись неотложные дела. Ну, я напилась и устроила скандал.
– А он?
– Он дал мне по физиономии, потом засунул в машину и бросил на колени кредитную карточку. Дескать, развлекайся, но мне не мешай.
– И ты поехала ко мне!
– И я приехала к тебе! И не жалею.
– Слушай, Элька! А не надоело тебе по чужим постелям кочевать?
– Закономерный вопрос, только вчера, когда ты с меня трусики снимал, он у тебя почему-то не возникал. – отрезала блудница и с удовольствием припала к чашке с крепко заваренным кофе.
Каледин вздохнул и промолчал: как говориться, крыть было нечем. Вчера, впрочем, как и раньше, в споре физиологии и разума победила физиология. Сатти не в первый раз скрашивала его одиночество, и каждый раз после её отъезда он давал себе зарок больше с ней не связываться, так как взбалмошная и непредсказуемая натура Эльвиры, кроме сексуальных удовольствий обещала ещё и большие неприятности.
– Тебе сегодня на службу не надо? – с затаённой надеждой спросила Сатти, планируя при этом очередную авантюру.
– Ни сегодня и даже не завтра. – прихлёбывая кофе ответил Кантемир.
Как «офицер для выполнения особо деликатных поручений», он жил по особому графику.
– А поехали ко мне! – предложила Эльвира, в которой с утра дух авантюризма брал верх над целесообразностью поступков.
– Зачем? То, чем мы там будем заниматься, можно сделать и здесь, только без риска быть застигнутым ревнивым мужем.
– Ты же знаешь – он не ревнив, и ему, по-моему, всё равно с кем спит его жена.
– Даже если это и так, то всё равно не стоит дразнить гусей.
– Ой-ой, что я слышу? И это мне говорит легенда федерального сыска, почти что фольклорный герой, тайный агент, победивший профессора Мориарти! Посмотрите на него – наш крутой перец убоялся толстопузого рогоносца!
Когда Сатти хотела, она могла быть несносной, и неизвестно чем бы препирательство закончилось, если бы сотовый телефон Каледина не проиграл первые аккорды любимой песни Премьера – «С чего начинается Родина».
Из дневниковых записей г-на Саратозина
Возвращение в мир живых было болезненным. Сначала пришла боль, потом – стыд. Вы не поверите, господа, но мне было стыдно за то, что я остался жив. Не могу утверждать, но, видимо, нечто похожее испытывает каждый самоубийца, которому не суждено покинуть этот мир по своей прихоти. Да, да, именно прихоти, греховной прихоти слабых духом людишек. Глаза мои были закрыты, но я понимал, что лежу на полу в гостиной и судорожно пытаюсь вдохнуть воздух. Каждый мой вдох отдавался в горле нестерпимой болью. Воздух вдруг стал сухим и колючим, и не приносил мне облегчения, а только усиливал страдания. В груди моей что-то клокотало, а в голове чередовались вспышки боли. Наконец сознание моё немного прояснилось, и я, приоткрыв глаза, в какой-то белёсой мути увидел над собой лицо моего батюшки. Боль ежесекундно отзывалась в моей голове огненными вспышками, и прошло ещё несколько мгновений, которые позволили мне осознать всю унизительную сущность моего положения. Мне было больно оттого, что батюшка со всего маха хлестал меня ладонью по щекам.
– Не смей! Не смей умирать, паршивец ты этакий! – кричал он, и слёзы катились по его старческим щекам. Ещё несколько минут назад я страстно желал увидеть эти слёзы, его растерянность и его страх – страх потерять близкого человека. Теперь мне было всё равно. Как некогда писал Пушкин: «Я пережил свои желания»! Не знаю, кого имел в виду поэт, начертав эти строки на листе бумаги, но в тот момент, лёжа на полу гостиной, я понял, что эти строки были обо мне.
Возвращение из мира мёртвых не проходит бесследно, лично я вернулся из небытия опустошённым и растерянным. Я больше не чувствовал в себе никаких желаний и потребностей. Мне показалось странным, что несколько минут назад я страстно хотел разрушить брак отца с Варенькой. Теперь моя выходка казалась мне смешной и глупой. Единственным желанием, которое я испытывал в тот момент, было уклониться от очередной родительской оплеухи. Я замотал головой и захрипел.
– Слава богу! – услышал я над собой слезливый женский голос. – Кажись, живой!
После этих слов батюшка перестал хлестать меня по физиономии, закрыл лицо руками и заплакал навзрыд. Плечи его тряслись, а седые пряди упали на лицо. Он был жалок, но мне почему-то не было его жаль. Мне не было жаль ни батюшку, ни его молодую невесту, обречённую прожить самые упоительные годы своей юности со своенравным стариком, мне не было жаль даже самого себя. Мне было больно и стыдно.
По приказу батюшки меня перенесли в комнату и положили на кровать. Я слышал, как послали за доктором, как наша кухарка Фёкла в который раз пересказывала дворне, как она, услышав грохот упавшего стула в гостиной, не поленилась и засунула в залу свой любопытный нос.
Увидев меня, болтающегося в петле, она с визгом вылетела назад в кухню, где на моё счастье в это время обедал конюх Иван Михайлов – человек необычайной силы, способный одним ударом кулака свалить быка с ног. Иван в два прыжка преодолел расстояние между кухней и гостиной, и, несмотря на богатырскую фигуру, легко вскочил на стол. Левой рукой он обнял и приподнял моё бездыханное тело, а правой вырвал из потолка чугунный крюк.
К этому времени паника охватила всех слуг, поэтому ор стоял вселенский. Батюшка, как был, в халате и турецких с загнутыми носами туфлях, так и прибежал в залу. Прежде появиться перед дворней в таком виде мой родитель себе никогда не позволял.
К обеду приехал Арон Израилевич – наш земский доктор, который осмотрел меня и дал выпить успокоительных капель. После чего принял приглашение батюшки отобедать у нас. Дверь в мою комнату была открыта, и до меня долетали обрывки разговора и позвякивание столовых приборов.
– Это просто напасть какая-то, – жаловался доктор батюшке. – За последний месяц в нашем уезде это третий случай. Давеча у ваших соседей Осмоловских пятнадцатилетняя девица из-за несчастной любви наглоталась мышьяку. И было бы из-за кого! Вы не поверите, но предметом её неразделённой страсти явился её дальний родственник – пьяница и повеса, гостивший у Осмоловских прошлым летом.
– Жива? – глухо спросил мой родитель, и я услышал, как в его руках предательски звякнул водочный графинчик.
– А что ей сделается! – меланхолично ответил доктор. – Организм молодой, сильный, да и мышьяк – не пирожные с крем-брюле, горький мышьяк-то. Вот её голубушку тут же и стошнило, аккурат в цветочный горшок. Герань, конечно, после этого засохла, а наша попрыгунья ничего – жива-здорова. Это у вас баранина? Я страсть как уважаю молодого барашка, привык, знаете ли, пока практиковал на Кавказе.
Дальше последовала пауза, в течение которой Арон Израилевич воздал должное жаренным на углях рёбрышкам молодого барашка. Потом зашелестела накрахмаленная салфетка, и под бодрый аккомпанемент столовых приборов доктор продолжил повествование.
– А третьего дня отставной поручик Габрилович – тоже ваш сосед, стреляться надумал.
– Габрилович? – удивился батюшка. – Ну, а этого, какая нелёгкая на грех подвинула?
– Накануне Габриловича лишили членства в клубе, – охотно пояснил Арон Израилевич. – Якобы за нечестную игру. И вот значит, он, придя домой, в сердцах нацарапал предсмертную записку – полнейший, я Вам скажу, бред! Дескать, мне честь важнее жизни, и спьяну сунул пистолет себе под левую мышку.
– И что же он? – встревожился батюшка.
– А ничего! – так же меланхолично ответил захмелевший эскулап. – Стреляться надо в левую грудину, на два пальца ниже соска, а не в мягкие мышечные ткани. Простите! Теперь спит только на правом боку.
– Арон Израилевич! Голубчик Вы мой! Я Вас умоляю! Всеми святыми заклинаю, не говорите никому про Евгения! – запричитал отец и я услышал характерный шелест купюр. – Это ведь позор на всю губернию.
– О чём Вы говорите! – бодро откликнулся доктор, пряча ассигнации в карман поношенного сюртука. – Я же врач! И мой профессиональный долг хранить врачебную тайну.
Это было сказано таким бодрым и таким фальшивым тоном, что я понял: на ближайшем обеде у Осмоловских или у того же Габриловича моя тайна станет достоянием гласности и предметом насмешек местных дам. Мне стало горько и обидно, так обидно, что я, уткнувшись в пуховую подушку, тихонько заплакал. И чем больше я плакал, тем почему-то легче становилось моей измученной душе. Так в слезах я и заснул. Во сне ко мне пришла моя матушка, которой я никогда не знал. Она была такой же красивой, как на портрете, и такой же молчаливой. Встав у изголовья, она молча гладила меня по волосам, вот только ладонь её была почему-то холодной.
* * *
10 часа 05 мин. 6 сентября 20** года.г. Москва, Элитный жилой комплекс
«Алые паруса», ул. Роз, корпус– 3А, кв.69
Всякий раз, просыпаясь в постели с чужой женой, Кантемир неизменно задавал себе один и тот же вопрос: «Почему я не испытываю угрызений совести»? И всякий раз не находил ответа. Это сентябрьское утро не было исключением. Как только он пошевелился и открыл глаза, из-под одеяла выглянула плутоватая мордочка очередной прелестницы.
Юная жена директора московского банка с красноречивым названием «Гольд» Эльвира Сатти по жизни шагала легко и бездумно, часто пускаясь в рискованные любовные авантюры, чем повергала своих Рублёвских подружек в очередной шок. «Шок и трепет» – были девизом юной и легкомысленной особы, поймавшей в амурные сети уставшего от жизни и удовольствий стареющего банкира. Трепет Эльвира испытывала каждый раз, когда наклёвывалась очередная любовная интрижка, шок был закономерным финалом любовной связи, информация о которой, как правило, становилась достоянием гласности. Муж Эльвиры, Рудольф Сатти, был известным финансистом, пользующийся доверием Кремля, что позволило ему выбиться в «золотую сотню» богатейших людей России. К своей молоденькой жене, которая была у него по счёту четвёртой и самой молодой в череде законных спутниц жизни, Рудольф относился как к красивой и дорогой игрушке. Видимо, поэтому старый ловелас видел в ней не хранительницу семейного очага, а объект для удовлетворения своих сексуальных фантазий, и на шалости молодой жены смотрел сквозь пальцы.
Уроки изысканного и утончённого разврата, преподанные Эльвире мужем, не прошли даром. В этом Кантемир убедился прошлой ночью, как только черноглазая бестия с аккуратной маленькой грудью и большим чувственным ртом переступила порог его холостяцкой квартиры. Результатом затеянных ею сексуальных игрищ явился художественный беспорядок в виде разбросанных по всей спальне предметов женского туалета и залитых французским шампанским шёлковых простыней.
– Кофе? – коротко осведомился Кантемир, глядя на слегка помятое после бурной ночи девичье личико.
– Угу, – промурлыкала гостья и сладко потянулась. Сейчас она была похожа на избалованного котёнка, которого гладят по шелковистой шёрстке, а он от удовольствия выгибает спину. – Где твоя рубашка? – промурлыкал Котёнок. – Я хочу выйти к завтраку одетой.
– Для этих целей у меня имеется халат. Можешь взять в шкафу.
– Не хочу халат! – фыркнул Котёнок и выпустил коготки. – Наверняка его до меня одевали какие-нибудь развратницы.
– Может, и одевали. – легко согласился хозяин квартиры. – Но всё равно он чище, чем рубашка.
Эльвира вздохнула, перестала капризничать, и снова превратилась в ласковую кошечку.
– Ладно, пусть будет халат, – согласилась она, и, выскочив из-под одеяла, предстала перед любовником в соблазнительной наготе. – Даже и не думай! – капризно надула она губки, поймав страстный мужской взгляд. – Всё! Праздник окончен, хмурым утром дворники снимают флаги!
– И часто ты по утрам бываешь не в духе? – поинтересовался Кантемир.
– Каждое утро, – призналась девушка. – Особенно если при этом даёт себя знать похмельный синдром.
– Да мы с тобой вчера ничего крепче шампанского и не употребляли.
– С тобой – да! А до тебя я в клубе текилы налакалась, даже не помню, сколько.
– Опять со своим благоверным поссорилась?
– Вроде того. Представляешь, у него даже в клубе нашлись неотложные дела. Ну, я напилась и устроила скандал.
– А он?
– Он дал мне по физиономии, потом засунул в машину и бросил на колени кредитную карточку. Дескать, развлекайся, но мне не мешай.
– И ты поехала ко мне!
– И я приехала к тебе! И не жалею.
– Слушай, Элька! А не надоело тебе по чужим постелям кочевать?
– Закономерный вопрос, только вчера, когда ты с меня трусики снимал, он у тебя почему-то не возникал. – отрезала блудница и с удовольствием припала к чашке с крепко заваренным кофе.
Каледин вздохнул и промолчал: как говориться, крыть было нечем. Вчера, впрочем, как и раньше, в споре физиологии и разума победила физиология. Сатти не в первый раз скрашивала его одиночество, и каждый раз после её отъезда он давал себе зарок больше с ней не связываться, так как взбалмошная и непредсказуемая натура Эльвиры, кроме сексуальных удовольствий обещала ещё и большие неприятности.
– Тебе сегодня на службу не надо? – с затаённой надеждой спросила Сатти, планируя при этом очередную авантюру.
– Ни сегодня и даже не завтра. – прихлёбывая кофе ответил Кантемир.
Как «офицер для выполнения особо деликатных поручений», он жил по особому графику.
– А поехали ко мне! – предложила Эльвира, в которой с утра дух авантюризма брал верх над целесообразностью поступков.
– Зачем? То, чем мы там будем заниматься, можно сделать и здесь, только без риска быть застигнутым ревнивым мужем.
– Ты же знаешь – он не ревнив, и ему, по-моему, всё равно с кем спит его жена.
– Даже если это и так, то всё равно не стоит дразнить гусей.
– Ой-ой, что я слышу? И это мне говорит легенда федерального сыска, почти что фольклорный герой, тайный агент, победивший профессора Мориарти! Посмотрите на него – наш крутой перец убоялся толстопузого рогоносца!
Когда Сатти хотела, она могла быть несносной, и неизвестно чем бы препирательство закончилось, если бы сотовый телефон Каледина не проиграл первые аккорды любимой песни Премьера – «С чего начинается Родина».