Страница:
Холодное мартовское небо, с утра затянутое мутной серой пленкой, начинало темнеть. Солнце, невидимое из-за облаков, опускалось к горизонту, невидимому из-за окружающих зданий. И все равно для этого времени было непривычно светло, сказывался перевод часов. Однако, подсветка на крыше ЦДЭ зажглась по привычке ровно в 18:00. Громада здания выделялась в зарождающихся сумерках как маяк, призывающий моряков, не вовремя вышедших в море, одуматься и вернуться... Тем более, когда у них сорок минут до концерта и билеты без мест! Но мы упрямо двигались в противоположную сторону, навстречу ветру. - Знаешь, а мне даже понравилось. В чем-то, - сказала Маришка. - Ну, этот цвето-дифференцированный мир, в котором ничего плохого нельзя скрыть. Налево пошел - зелененьким стал. Перекормил слепенькую старушку грибами сам покраснел и покрылся белыми пупырышками, как мухомор. Разве не здорово? - Да уж, - нейтрально реагировал я, не вполне понимая, о чем речь. - Слушай... А как быть с цветными от рождения? Китайцами, например. А негры? Интересно, на них это тоже распространяется? Ты видел когда-нибудь... О! - Маришка вдруг остановилась, пораженная, и прижала ладонь к губам. - Помнишь, в наших общагах, кажется, в "шестерке", жил рыжий негр? Ну, у него волосы были рыжие, и лицо чуть-чуть отливало красным. Помнишь? - Помню. - Так вот, я только сейчас поняла, что он - не просто альбинос. - Маришка сделала "страшные" глаза и понизила голос. - Он - маньяк-убийца! Многосерийный! Серьезно говорю, без ножа зарежет. Помнишь, однажды мы зашли в "таракановку", а он там блины ел? Одной ложкой придерживал блин на тарелке, а другой отрезал от него кусочки. Тупой столовой ложкой, представь! Чем не маньяк? - Ну, ножей в "таракановке" никогда не водилось, - напоминаю. - Вилки бывало, появлялись, но только в начале осени. - Правильно, должны же первокурсники как-то обживаться... А напиток пепсикольный? Помнишь, в меню иногда откровенно писали: "напиток пепсикольный". Попробуешь - он и есть! Процентов тридцать пепси-колы, остальное - вода... Подсвеченная громада ЦДЭ на расстоянии напоминала гигантскую подстанцию: света много, а окон нет. Мы двигались не спеша по Татарскому мосту. Маришка лавировала между лужами, стараясь пройти где не по суху, там по мелководью, чтобы не замочить полусапожки, и все вспоминала, вспоминала, вспоминала... Разминала речевой аппарат перед завтрашним эфиром. А я лишь время от времени вставлял в ее ностальгический монолог свое "Да помню я, помню!", глядя, как сбросившая ледяной панцирь река маслянисто скользит под нами, далекая и неслышная из-за шума проносящихся по мосту машин. Наверное, поэтому я не сразу уловил те изменения, которые произошли с Маришкой. Если, конечно, они происходили, то есть совершались во времени, а не возникли внезапно и вдруг. Когда после очередного "Помнишь?" я взглянул на нее, мне показалось сперва, что это лучи прожекторов наложились на слепящий свет противотуманных фар встречного джипа, и сыграли с моим зрением нехорошую шутку. Но вот джип промчался мимо, а наваждение так и не прошло, так что я на мгновение утратил чувство реальности и, качнувшись, остановился на полушаге, в то время как Маришка продолжила идти вперед, разговаривая сама с собой и - ничего не замечая! - Марина! - позвал я. - Ты вся фиолетовая! Остановилась, обернулась, состроила хитрую мордочку. - Все ты путаешь, Тинки-Винки! Это ты фиолетовый. Ляля - желтая. - Марина! - тупо повторил я. - Ты вся фиолетовая! - Умница, Тинки! - продолжала дурачиться она. - Все телепузики знают, что шутка, повторенная дважды, становится в два раза... И тут ее взгляд упал на ладони, сложенные для шутливых аплодисментов. Маришка вскрикнула. От испуга или восторга - у нее это всегда получается одинаково. Взметнула вверх рукава куртки, оголяя предплечья. Нагнулась, чтобы разглядеть колени. - Я что, вся такая? - спросила дрогнувшим голосом. - Вся, - подтвердил я. - И лицо? Я только кивнул. Это-то и было самым страшным. Стоял в трех шагах от нее, огромный и тупой как Тинки-Винки, и не знал, чем помочь. Только кивал в ответ и бормотал: - Даже волосы. - Ужас! - сказала Маришка и поправила плащ. - Это все чай! Я немедленно вспомнил маленькие запотевшие стаканчики на подносе и предостерегающий шепоток писателя. Но все-таки сморозил - от растерянности: - Какая связь? Чай был красный, а ты - фиолетовая... - Ты не понимаешь. Ты вообще слушал, что говорил толстяк на сцене? В этот момент она снова была самой собой - супругой, заботливо вправляющей своему мужу-тугодуму вывихнутые мозги. Но при этом - непереносимое зрелище! - оставалась до корней волос, до кончиков ногтей и до белков глаз - фиолетовой. От макушки до пяток, различие наблюдалось только в оттенках. Глаза и губы были светлее кожи лица. Еще светлее - волосы и ногти. Они как будто светились в подступающих сумерках. - Пытался. Меня писатель отвлекал. Пока слушал - вы вроде заповеди выбирали. Демократическим путем. - Заповеди... - Ее зубы обнажились в усмешке. Мне уже доводилось видеть такие зубы - в детстве, у бабушки на даче, в обломке зеркала, пристроенном над рукомойником. В дни, когда поспевала черника. - А что такое цвето-дифференцированная эсхатология - понял? Дай сюда календарик! - К-какой? - Какой! Ты что, боишься меня? Думаешь, это заразно? - Маришка первая сделала шаг навстречу, не церемонясь, запустила руку мне во внутренний карман куртки. - Так и есть! - сказала она и рука, сжимающая закладку-календарик, безвольно опустилась. Маришка слепо сделала несколько шагов в сторону и остановилась, наткнувшись на ограждение моста. Я оказался рядом, как раз вовремя, чтобы услышать болезненный шепот: - Мы не просто выбирали заповеди. Мы распределяли цвета. Каждой заповеди свой цвет. Наглядное греховедение. Убийство - красный, воровство оранжевый... Выбирали, руки тянули, спорили... Думаю, один толстяк заранее знал, чем все закончится. На! - Бумажная полоска ткнулась мне в ладонь. Посмотри там, на фиолетовый. Недоумевая с каждой минутой все сильнее, я прищурился на календарик. Вернее, на его оборотную сторону. И в рассеянном свете прожекторов разглядел наконец слова, напечатанные мелким шрифтом поперек градиентной цветовой шкалы. Сверху закладки, на красном фоне было написано: "убийство", ниже, там где красный цвет перетекал в оранжевый - "воровство"... Я заглянул в самый низ радужной раскраски, и с трудом разобрал на темно-фиолетовом черные буковки, сложившиеся в "ПУСТОСЛОВИЕ". - Что за чушь? - заторможенно спросил. - Что общего между убийством и пустословием? Разве это грех? - Как видишь, - безрадостно иронизировала Маришка, ссутулясь над перильным ограждением моста. - В любом случае... - Я попытался сосредоточиться и начать мыслить здраво. - Даже если грех, пусть смертный, все равно, каким образом... Но Маришка не слушала, только причитала тоскливо: - Что же делать? Что делать? - И вдруг заявила: - Мне же завтра работать! Я хотел было сказать, что диджей на радио - не то же самое, что диктор на ТВ, цвет кожи особого значения не имеет. Но на всякий случай промолчал. Чай по-самаритянски я, конечно, не пил, и все-таки... Не хватало еще пофиолетоветь обоим! Предложил только: - Может, мороженого? Ей-богу, это было лучшее из того, что пришло мне в голову в тот момент. Пока бегал к метро и там метался минут десять вверх и вниз по Настреженке, распугивая прохожих, в поисках открытого киоска с мороженым, небо потемнело окончательно. - Вам какое? - спросила пожилая мороженщица. - Есть шоколадное. Есть еще с карамелью, с клубникой... - А нет у вас чего-нибудь чисто белого? - спросил я. - Без добавок? Тяжелые брикеты пломбира с давно неактуальным ценником в "48 копеек" холодили ладони и оттягивали карманы куртки. Преодолев половину моста, я перешел на шаг и огляделся. Маришки нигде не было. Сердце неприятно подпрыгнуло в груди, когда я не обнаружил ее в том месте, где мы расстались. "Опоздал!" - пронеслась в голове отчаянная мысль. Я перевесился через перила. Черные после заката воды Москва-реки казались зловещими. Капелька растаявшего пломбира медленно скатилась по запястью и полетела вниз к воде, мгновенно пропав из поля зрения. А ведь, подумалось, если бросить туда, допустим, камень, всплеска никто не услышит... - Але! Я обернулся на нетерпеливый оклик. Слава Богу - она! Никуда не делась, просто отошла шагов на двадцать, притаилась за опорой моста от посторонних глаз, так что сразу и не разглядишь. Ей теперь легко прятаться, невидимой на фоне фиолетового неба. Когда я сдирал обертку с первого брикета, руки почти не дрожали... Однако, двадцать минут поедания пломбира не принесли видимого результата. Все это время я, обнимая, прижимал Маришку к чугунной ограде моста, своей спиной отгораживая от редких прохожих. Приговаривал что-то невнятно-успокоительное: "И еще чуть-чуть, и еще капельку, вон пальцы уже побелели... Немножко..." А Маришка сосредоточенно молчала, для верности прижав ладонь ко рту. Только один раз отвела в сторону мою руку с четвертой распечатанной порцией мороженого, сказала: - Знаешь, пожалуй, иногда я действительно слишком много говорю. Тебе, наверное, нелегко со мной приходится. - Глупая, - пробормотал я, стараясь не отводить глаз от ее лица, любимого, но сейчас - немного пугающего. - Без тебя мне было бы вообще никак. - И поцеловал ее прямо в фиолетовые, как лакмус, губы. Которые на глазах начали розоветь. Видно, поцелуй у меня вышел довольно-таки кислым.
Злополучный мост вывел нас прямиком к "Парку науки". До "Ноябрьской", правда, было бы удобнее, пересадкой меньше, но Маришка слишком замерзла, чтобы лишние пять минут провести на пронизывающем мартовском ветру. Только на эскалаторе зуб у нее начал попадать на зуб. На слух это звучало жутковато, и я со всей нежностью, на какую был способен, погладил ее по холодной щеке, по заново посветлевшим волосам, стараясь успокоить, согреть. Всю дорогу она с тревогой вглядывалась в свое отражение в вагонном стекле. Уже дома, поразмыслив, мы решили наутро заглянуть в ЦДЭ. Потолковать с добрым самаритянином, а если не застанем, узнать у кого-нибудь его координаты. Решал главным образом я, так как Маришка была в этот вечер на редкость не словоохотливой. Только добавила в конце: - И на всякий случай возьмем с собой Пашку. Ударим по ихнему тоталитаризму нашим милитаризмом. На том и заснули. Жаль, подумал я, засыпая, что мы так и не попали на концерт. "Пикник" нечасто выступает в Москве. К тому же с новой программой. "Фиолетово-черный". Хм... Интригующее название!
ЦВЕТ ШЕСТОЙ. СИНИЙ.
Маришка ошиблась вчера, ради сомнительного каламбура обозвав Пашку милитаристом. К гонке вооружения он имеет весьма посредственное отношение - скорее, как борец с наращиванием военной мощи. Из неисчерпаемого арсенала родины Пашка позаимствовал для личного пользования табельный пистолет какого-то удручающе малого калибра и, насколько мне известно, ни разу им не воспользовался. Он даже мне его никогда не показывал! Почему? Калибра, что ли, стесняется? Вообще-то Пашка - милиционер. Или что-то вроде. Сам себя он классифицировал уклончиво, говорил, что специализируется "по экономической части". Как какой-нибудь завхоз в райотделе! Профессиональными успехами делился крайне неохотно, а на неизбежный вопрос "Зачем??!", заданный в разное время в разных стадиях опьянения, однообразно отшучивался: "Ну, не всем же быть веб-дизайнерами". Я позвонил ему на следующее утро. Естественно, не по "02", а по нормальному, семизначному номеру. Плюс восьмерка. Плюс код оператора. Вот так. Сотовый положен Пашке по службе. Во-первых, потому что он постоянно в разъездах. Во-вторых, из-за его экономической специализации. В самом деле, неловко получится, если в присутствии представителей большого бизнеса у тебя в кармане вдруг хрюкнет рация и, выматерившись для завязки разговора, потребует четырнадцатого. Так можно потерять лицо. - Алло? - произнесла трубка приятным мужским голосом. - Пааш! - просительно протянул я. - Сааш! - услышал в ответ. Такова традиция. Что-то вроде комбинации пароль-отзыв. Зашел я на всякий случай издалека. Да и неясно, с чего тут можно начать, так чтоб сразу не обвинили в скудоумии. Причем, вполне заслуженно. - Ты, - спросил я, - в Бога веришь? - Ясно, - ничуть не удивившись, ответил Пашка. - Следующий вопрос будет, пью ли я водку. Отвечаю сразу: на работе не пью. Тем паче в десять утра. - А в Бога? - настаивал я. - В десять утра - веришь? Особенно в той части, где он грехи и заповеди определяет. Не убий там, не укради... не чванствуй. Читал? - Скорее, "не чванься", - поправил Пашка. - Нет, сам не читал. Но кино про них видел, "Семь" называется. А что? - Ну, так ты во все это веришь? - Видишь ли... Это не телефонный разговор. По крайней мере не по мобильнику и не на скорости сто двадцать в час. Так о чем ты хотел поговорить? О Боге и иже с ним, извини, только при личной встрече. - И я о том же! - Я с радостью согласился. - Подъехать можешь? Ко мне. Прямо сейчас. Трубка негромко всхрюкнула. - Ну, ты наглец! - восхитился Пашка и добавил после паузы: - Только учти, через два часа я должен быть в одном месте. - Значит, договорились? - Значит, - бросил он небрежно. - Привет княжне! Конец связи. Трубка, плимкнув напоследок, вернулась на базу, а я с сожалением перевел взгляд на Маришку. С сожалением, потому что, как бы божественно и вдохновенно не выглядела она в эту минуту: встревоженная челка закрывает лоб, реснички подрагивают как крылья синички... все равно ведь придется будить! Пашка зовет ее княжной, имея в виду княжну Мэри. Как сказал бы мой вчерашний сосед-писатель, копирайт - Лермонтов. Но при чем здесь моя Маришка? Какая из нее княжна? По созвучию имен? Почему тогда не королева, например, Марго? Хотя, на мой взгляд, она больше похожа на царевну. Копирайт - Пушкин. Не хватает только хрустального ящика на цепях. Я нежно, но настойчиво тронул выскользнувшее из-под одеяла плечо. - А-а? И такое в теле - даже не движение, а порыв к нему, дескать, вот уже встаю, сейчас, видишь же, почти встала - и вдруг: ах! Проклятая сила тяжести! Нет, невозможно! Пришлось тормошить снова. - Марииш... Пашка сейчас приедет. - Скоро? - На челе застыла складочками невыразимая мука. - Не знаю. Судя по скорости езды, в любой момент. Маришка картинно затрепетала ресницами, балетно раскинула руки, издала опереточный, то есть музыкальный, но несколько наигранный стон - и начала постепенно отходить ото сна.
- Ну, а ты, княжна, чего молчишь? Пашка с неестественно прямой спиной восседал на табуретке. В сером, с намеком на голубизну костюме, словом, в штатском. Стрелочки на брюках топорщились параллельно друг другу, перпендикулярно полу. Прилично устроился сокурсник. Ходит в цивильном, складная трубка распирает грудь, на уголке стола примостилась пухлая визитка коричневой кожи. Очки заменил на невидимые линзы, но глаза остались прежними... глазами бешеного кролика. Сейчас они испытующе пялились на Маришку. - А что тут скажешь... Шура все правильно рассказал. - И фамилию так называемого доброго самаритянина ты тоже не запомнила? - Да я и в лицо его не очень... Глаза почти все время закрывала. Только он не добрый, он толстый. - А чай? Ты не заметила в нем ничего странного? Какого-нибудь необычного привкуса? - Да никакого привкуса! Говорю же, даже сахар пожадничали положить. Я и выпила всего грамм сто. - И как скоро после употребления напиток подействовал? - спросил Пашка по-протокольному. - Минут сорок, - я поспешил помочь следствию. - И через столько же примерно все закончилось. Само собой. - И больше... - Ничего такого, - закончила Маришка. - Слава Богу... и пломбиру. - Кстати, не исключено, - серьезно согласился Пашка. - Вспомните, как Распутина не смогли отравить из-за пирожных с кремом. - Лучше б пирожных! - Маришка обняла себя за плечи и шмыгнула носом. - А так я, кажется, простудилась. Килограмм мороженого уплести... Бр-р-р-р! - Ладно, будем надеяться, чем бы там не опоили княжну под видом чая, это был препарат одноразового действия. Хотя сходить на обследование все равно было бы невредно. - Куда? - спросила Маришка. - В поликлинику или в церковь? И что сказать? Доктор, я согрешила? Я слишком много болтала языком и от этого стала похожа на баклажан? Пашка недовольно наморщил свой муравьиный, читай вытянутый и сужающийся к макушке, лоб и заметил: - Ты и сейчас говоришь немало. - Угу, - сухо согласилась Маришка и, отвернувшись к мойке, пустила воду и стала сосредоточенно намыливать чашку из-под кофе. Потеряв основного свидетеля, Пашка переключился на второстепенного. - Вот эту часть твоего рассказа я, честно говоря, понял меньше всего, признался он. - При чем тут какое-то наглядное греховедение? Для наглядности вам бы в чай сыворотку правды впрыснули, для развязки языка. Вот тогда бы вы сами друг другу все рассказали, как на духу: кто согрешил, когда и сколько раз. Тут же принцип действия иной, замешанный на идиосинкразийной реакции. Маришка фыркнула. Когда-то она заявляла мне, что у нее аллергия на слово "идиосинкразия". И наоборот. - Почему, собственно, пустословие? - продолжил Пашка. - Потому что княжна, прежде чем... - короткая пауза, - скажем так, сменить цвет, о чем-то... пауза подлиннее, - скажем так, долго и увлеченно разглагольствовала? И потому что именно фиолетовым цветом в соответствии с каким-то там "календариком" Господь Бог маркирует пустословов? Вы его, кстати, не потеряли - календарь? Мне бы взглянуть. Я перестал подпирать спиной дверцу холодильника, послушно прошаркал в прихожую, на ходу пожимая плечами. Может, и вправду совпадение. А вот Пашка - молодец, сразу отделил зерна от плевел, мистическую бутафорию от криминала, совсем как Атос. "Сударыня, вы пили из этого бокала?" - Ага, уже что-то. Положи-ка вот сюда, - потребовал Пашка, и я опустил на пластиковую столешницу нашу единственную улику, прямоугольник из плотной гладкой бумаги. Сейчас это закладка. Не прикасаясь руками, Пашка ссутулился над столом, мгновенно утратив чванливую осанку, и вроде бы даже обнюхал цветную полоску, поводя носом, как кролик, почуявший морковку. - Ну ладно, не убий, не укради... Это я могу понять и даже одобрить. Но зависть-то! - Он поднял глаза от стола. - Разве это грех? Это ведь даже не поступок, а свойство души, черта характера. - Грех, причем один из основополагающих, - уверенно ответила Маришка, протирая концом перекинутого через плечо полотенца рюмку из цветного стекла - напоминание о вчерашнем снятии стресса. - Сама по себе зависть, затаенная в душе, безвредна. Но именно она, вырвавшись на волю, становится первопричиной большинства предосудительных поступков. Только не думайте, что это я придумала. Это все толстый вчера... - Мда... - как-то неуверенно изрек Пашка. - Как говорится, тут на трезвую голову не разберешься. Дай-ка рюмочку! - Он протянул Маришке руку раскрытой ладонью вверх. - Ты же за рулем! К тому же коньяк мы вчера весь допили, - вспомнил я с оттенком сожаления. - Ты давай, давай... - повторил Пашка и Маришка аккуратно поставила рюмку на его ладонь. - Ага, - рюмка на ладони подплыла ко мне. - Подержи-ка! неожиданно попросил он. С легким недоумением я принял тонкий сосуд на витой ножке и некоторое время крутил в пальцах, пока Пашка возился со своей визиткой. - Клади сюда! - Он протянул мне раскрытый пакетик - узкий, прозрачный, самозаклеивающийся. Вслед за рюмкой Пашка отправил в пакетик закладку-календарик, аккуратно поддев ее за края большим и указательным пальцами. "А ведь это он у нас отпечатки снял, - запоздало сообразил я. - Ну не профи ли!" - Скоро верну, - пообещал он и бросил два пристрелочных взгляда - на меня, потом на Маришку. - А теперь, полагаю, вы попросите меня отвезти вас в Центральный Дом Энергетика и помочь разобраться со всей этой эзотерикой... Ладно, считайте уговорили. Сбор внизу через пять минут. Пойду пока погреюсь.
Ах, чего только не вытворяла на перегруженных утренним потоком машин улицах столицы Пашкина "БМВ"! Темно-зеленая, обтекаемая, стремительная, если смотреть снаружи, и мягкая, кожаная, коричневая для тех, кто допущен в салон. В очередной раз игнорируя расцветку светофора или проносясь поперек разметки, Пашка просто высовывал в приоткрытое окошко синий проблесковый маячок - неподключенный, незакрепленный! - и комментировал свои действия примерно так: - Вообще-то стараюсь не афишировать. Просто время поджимает. А ставшие невольными свидетелями Пашкиной езды гибдедешники только разводили в растерянности жезлами, наблюдая такую наглость. Может, и неслись нам вдогонку их неуверенные свистки, но не доносились, ибо скорость звука, увы, тоже не безгранична. - Полноприводная? - поинтересовался я с невольным уважением, глядя, как мягко машина сворачивает с Татарского проезда на одноименную набережную. - Да нет, - отозвался водитель, - задне... - Это хорошо, - прокомментировал я, припомнив некоторые обрывки вчерашней проповеди. - А то бы я обзавидовался. Позеленел бы, как... - Как одуванчик! - перебила Маришка. - Зависть желтого цвета. - Странно. Мне всегда казалось, от зависти зеленеют. - Зеленеют от похоти. - Ого! - Я притворился удивленным. - Откуда такое знание предмета? - Память хорошая. - Хватит обсуждать всякую ерунду, - поморщился в зеркальце заднего вида Пашка. - Приехали. "БМВ" мягко прошуршала колесами на огороженную стоянку перед ЦДЭ. Пашка первым ступил в тень гигантской подстанции, дождался, пока мы с Маришкой хлопнем дверцами, и тонко пискнул брелоком сигнализации. - Ну, с Богом! - объявил он. - Кстати, ничего, что я о нем вот так... всуе? Малый концертный оказался закрытым. Вполне предсказуемый результат в 11 утра понедельника. - Хорошо, - сказал Пашка, пару раз торкнувшись в запертую дверь. Первый раз - легонько, для очистки совести, второй - уже всерьез, для зачистки. Попробуем по-другому. Он подцепил клешней манжету на белоснежном рукаве рубашки, глянул на часы и сказал: - Думаю, нам туда! После этого мы минут десять, как какие-нибудь участники броуновского движения, хаотично перемещались по этажам и коридорам Дома Энергетика. Вверх-вниз, туда-обратно, пока не остановились перед неброской желто-коричневой дверью с надписью "АДМИНИСТРАТОР". - Ждите здесь, - скомандовал Пашка. Разочек царапнул для приличия дверь пониже таблички и, не дожидаясь ответа, распахнул. Я успел разглядеть только половинку письменного стола, под которым скучающим маятником раскачивалась чья-то одинокая нога в чулке телесного цвета, прежде чем Пашка, войдя в приемную, плотно прикрыл за собой дверь. Маришка поискала глазами, куда бы присесть. Не обнаружив ничего достойного, прислонилась к стенке и, естественно, смежила веки. - Саш, ты слышишь? - спросила она через пару минут пассивного ожидания. - Что? - Я прислушался. Из-за закрытой двери доносился слабый, и как бы с каждой секундой все более ослабевающий женский смех. - Смеются, кажется. Анекдоты он там, что ли, рассказывает? Для развязки языка. Смех за дверью то сходил на нет, то вспыхивал с новой силой, словом, изменялся волнообразно. Интриговал. - Стопроцентный облом! - радостно отрапортовал Пашка, возникнув на пороге. - Порочный круг получается, почти как со смертью кощеевой. Все документы об аренде помещений - в сейфе, ключ от сейфа - у администратора, сам администратор - неизвестно где. Секретарша по крайней мере не в курсе. На работу не явился, по домашнему телефону никто не берет трубку, сотовый вне зоны уверенного приема. Больше здесь, я думаю, нам никто ничего не скажет. Так что давайте-ка по-быстрому сделаем отсюда ноги, пока я окончательно на стрелку не опоздал. Мы понуро спустились по лестнице вслед за бодро напевающим себе под нос Пашкой. На уровне галереи второго этажа Маришка резко скомандовала: "Стоп!" Дверь малого концертного зала оказалась распахнутой настежь. Пашка остановился, поморщится на циферблат часов, но к двери пошел. Мы следом. Зал мы нашли совершенно пустым. Сцену тоже - пуще прежнего: ни ударной установки, ни колонок. В память о вчерашних концертах осталась только одинокая микрофонная стойка, которую какая-то женщина в синем рабочем халате, сгорбившись, волокла в направлении маленькой дверцы позади сцены. В осанке и походке ее мнилось мне что-то зловещее. - Женщина, стойте! - окликнул Пашка. Стойка с грохотом упала на дощатый пол. Зловещая фигура вздрогнула и замерла, медленно повернулась к нам... и разом утратила всю зловещесть. Нормальная уборщица. По совместительству - пенсионерка. - Извините пожалуйста, - виновато улыбнулся Пашка. На лице - раскаяние бешеного кролика. - Мы не собирались вас пугать, только задать пару вопросов. - Каких таких вопросов? - подозрительно прищурилась старушка. - Несложных, - пообещал Пашка. - Скажите, вы давно здесь работаете? - А вы почему интересуетесь? Вы, часом, не из пенсионного фонда? - Нет, что вы! Не волнуйтесь, - изобразил радушие Пашка, а Маришка прибавила вполголоса: - Мы из генного... - А я и не волнуюсь. Чего мне волноваться? - Вот и отлично. Так давно вы здесь работаете? - Давно. Десятый год. Нет, постойте-ка! Одиннадцатый... - И вчера работали? Старушка задумалась, покачала головой. - Не, вчера кто работал? Никто не работал. Выходной. - Ах, да. Скажите, а вы случайно не видели здесь... Не дослушала. - Да что я вижу? Я человек маленький, дальше швабры ничего не вижу... А! Старушку осенило. - Вы, наверное, потеряли что-то? Не пакет такой желтый, с ручками? Так я его гардеробщице сдала. - Нет, пакет нас не интересует. Нас интересуют люди, которые собираются в этом зале по воскресеньям. Сектанты. - Сектанты? - Бабушка недоуменно моргнула. - А!.. Это которые из секции? - Из секты, - поправил Пашка. - Ну да, я и говорю, из секции. Из кружка, значит. Не, кружки все давно позакрывали. Это раньше, лет десять назад - были... И кройки и шитья, и аккордеона, и юный электрик... А в подвале был еще стрелковый. - Достаточно! - Иной раз по три совка пулек... за ними... выметала... - не сразу остановилась старушка и посмотрела на Пашку с наивным ожиданием во взгляде. Странно все-таки она себя вела. Неестественно. Такое ощущение, что во время оно старушка служила партизанкой. - Забудьте, пожалуйста, о кружках и секциях! В данный момент нас интересует один человек. - Павел обернулся к нам с Маришкой. - Еще раз, как он выглядел? Последовали сбивчивые описания, в которых было больше эмоций, чем полезных подробностей. - Толстый, добрый, лицо как с иконы? - задумчиво повторила старушка. - Не, такого бы я не забыла. - Значит, не видели? - из последних сил сдерживая нетерпение, резюмировал Пашка. Правую ладонь он держал на левом запястье, закрывая от себя часы. Тело напоминало перекрученную часовую пружину. Готовность к старту номер один. Старушка медлила с ответом, решалась. Смотрела испытующе: может, сам отстанет? - Не, - заявила наконец. - Никогда не видела. - В таком случае... - неожиданно вступила Маришка. - Почему у вас такое лицо? - Какое? - в ужасе, уж не знаю, показном или искреннем, всплеснула руками старушка. Всплеск остался незавершенным: ладони потянулись к щекам потрогать, убедиться, но остановились на полпути. - Синее! - объявила Маришка, и в голосе ее я услышал ликование, переходящее в триумф. И еще - капельку - облегчение, природу которого я пойму позже: я не одна такая, мне не показалось, я не сошла с ума! Старушка в трансе рассматривала свои ладони. Как гипнотизер, который собирался усыпить публику в зале, но по ошибке махнул рукой не в ту сторону. Неверный пасс. Пашка пребывал в ступоре. Не знаю, чему его там учили наставники "по экономической части", но когда подозреваемый во время допроса синеет... Нет, к такому повороту событий Пал Михалыч явно готов не был. Только я смотрел на происходящее с любопытством, во все глаза, стараюсь не пропустить ни единой стадии таинственного процесса, который упустил из виду накануне. Вот как, оказывается, это происходит. В первый момент вы ничего не замечаете. Маришка, молодец, углядела почти самое начало, потому что догадывалась, наверное, ждала, а то и надеялась... Просто кожа на всем теле приобретает едва различимый синеватый оттенок. Становится светло-синей - вся, одновременно и равномерно. Потом постепенно темнеет. С волосами все тоньше. Они начинают менять цвет от корней, синева распространяется по ним, как кровь по капиллярам. Последними меняются глаза. Они как будто заливаются подкрашенной жидкостью, белки начинают голубеть от границ к центру, затем радужка приобретает какой-то неопределенный цвет, последними тонут, растворяются в синеве зрачки. Завораживающее зрелище! Очень увлекает... если, конечно, происходит с кем-то посторонним. - Гхы... - Пашка издал жалкий горловой звук. - Вы, эт самое, ну, пили чай? - Чай! - закричала в истерике старушка и вышла из транса. Прямо-таки выбежала, пробудив в Пашке инстинкт преследователя. - Остановитесь! - крикнул он, лихо запрыгнул на сцену и, миновав ее наискось, врубился плечом в маленькую дверь. Поздно! Заперто. Постучал кулаком. - Откройте! - Уйди-ите! - плаксиво донеслось с той стороны. - Христа ради, уйдите! Не пила я никакого чая! - Откройте! - в растерянности повторил Пашка - и только приглушенные всхлипывания в ответ. Он обернулся к нам и медленно побрел к краю сцены. Неужели вчера на мосту у меня была такая же физиономия? - Ну, теперь поверил? - спросил я. - Ч-чему? - Тому, что каждому воздастся по грехам его. Причем скорее, чем мы думали. - Ерунда. Нормальная реакция на какой-нибудь аллерген. Вернее, не нормальная а... эт самое, аллергическая. - Реакция-то нормальная, но почему цвета разные? Вчера -фиолетовый, сегодня - синий. - А он был с-синий? А мне показалось, эт самое... - Разве менты не дальтоники? - вздохнула Маришка. Пашка поморщился и от этого привычного действия немного пришел в себя. - Чушь! - Он полез во внутренний карман за пакетиком-склейкой, где надежно, как в сейфе, хранился наш "вещдок". Сбившись в кучку, мы склонились над закладкой. Синий цвет - "ЛОЖЬ, ЛЖЕСВИДЕТЕЛЬСТВО". Я перевел на Пашку полный снисхождения взгляд. Ну, что, съел? Пашка молчал, не поднимая глаз. Беззвучно шевелил губами. Пережевывал.
Злополучный мост вывел нас прямиком к "Парку науки". До "Ноябрьской", правда, было бы удобнее, пересадкой меньше, но Маришка слишком замерзла, чтобы лишние пять минут провести на пронизывающем мартовском ветру. Только на эскалаторе зуб у нее начал попадать на зуб. На слух это звучало жутковато, и я со всей нежностью, на какую был способен, погладил ее по холодной щеке, по заново посветлевшим волосам, стараясь успокоить, согреть. Всю дорогу она с тревогой вглядывалась в свое отражение в вагонном стекле. Уже дома, поразмыслив, мы решили наутро заглянуть в ЦДЭ. Потолковать с добрым самаритянином, а если не застанем, узнать у кого-нибудь его координаты. Решал главным образом я, так как Маришка была в этот вечер на редкость не словоохотливой. Только добавила в конце: - И на всякий случай возьмем с собой Пашку. Ударим по ихнему тоталитаризму нашим милитаризмом. На том и заснули. Жаль, подумал я, засыпая, что мы так и не попали на концерт. "Пикник" нечасто выступает в Москве. К тому же с новой программой. "Фиолетово-черный". Хм... Интригующее название!
ЦВЕТ ШЕСТОЙ. СИНИЙ.
Маришка ошиблась вчера, ради сомнительного каламбура обозвав Пашку милитаристом. К гонке вооружения он имеет весьма посредственное отношение - скорее, как борец с наращиванием военной мощи. Из неисчерпаемого арсенала родины Пашка позаимствовал для личного пользования табельный пистолет какого-то удручающе малого калибра и, насколько мне известно, ни разу им не воспользовался. Он даже мне его никогда не показывал! Почему? Калибра, что ли, стесняется? Вообще-то Пашка - милиционер. Или что-то вроде. Сам себя он классифицировал уклончиво, говорил, что специализируется "по экономической части". Как какой-нибудь завхоз в райотделе! Профессиональными успехами делился крайне неохотно, а на неизбежный вопрос "Зачем??!", заданный в разное время в разных стадиях опьянения, однообразно отшучивался: "Ну, не всем же быть веб-дизайнерами". Я позвонил ему на следующее утро. Естественно, не по "02", а по нормальному, семизначному номеру. Плюс восьмерка. Плюс код оператора. Вот так. Сотовый положен Пашке по службе. Во-первых, потому что он постоянно в разъездах. Во-вторых, из-за его экономической специализации. В самом деле, неловко получится, если в присутствии представителей большого бизнеса у тебя в кармане вдруг хрюкнет рация и, выматерившись для завязки разговора, потребует четырнадцатого. Так можно потерять лицо. - Алло? - произнесла трубка приятным мужским голосом. - Пааш! - просительно протянул я. - Сааш! - услышал в ответ. Такова традиция. Что-то вроде комбинации пароль-отзыв. Зашел я на всякий случай издалека. Да и неясно, с чего тут можно начать, так чтоб сразу не обвинили в скудоумии. Причем, вполне заслуженно. - Ты, - спросил я, - в Бога веришь? - Ясно, - ничуть не удивившись, ответил Пашка. - Следующий вопрос будет, пью ли я водку. Отвечаю сразу: на работе не пью. Тем паче в десять утра. - А в Бога? - настаивал я. - В десять утра - веришь? Особенно в той части, где он грехи и заповеди определяет. Не убий там, не укради... не чванствуй. Читал? - Скорее, "не чванься", - поправил Пашка. - Нет, сам не читал. Но кино про них видел, "Семь" называется. А что? - Ну, так ты во все это веришь? - Видишь ли... Это не телефонный разговор. По крайней мере не по мобильнику и не на скорости сто двадцать в час. Так о чем ты хотел поговорить? О Боге и иже с ним, извини, только при личной встрече. - И я о том же! - Я с радостью согласился. - Подъехать можешь? Ко мне. Прямо сейчас. Трубка негромко всхрюкнула. - Ну, ты наглец! - восхитился Пашка и добавил после паузы: - Только учти, через два часа я должен быть в одном месте. - Значит, договорились? - Значит, - бросил он небрежно. - Привет княжне! Конец связи. Трубка, плимкнув напоследок, вернулась на базу, а я с сожалением перевел взгляд на Маришку. С сожалением, потому что, как бы божественно и вдохновенно не выглядела она в эту минуту: встревоженная челка закрывает лоб, реснички подрагивают как крылья синички... все равно ведь придется будить! Пашка зовет ее княжной, имея в виду княжну Мэри. Как сказал бы мой вчерашний сосед-писатель, копирайт - Лермонтов. Но при чем здесь моя Маришка? Какая из нее княжна? По созвучию имен? Почему тогда не королева, например, Марго? Хотя, на мой взгляд, она больше похожа на царевну. Копирайт - Пушкин. Не хватает только хрустального ящика на цепях. Я нежно, но настойчиво тронул выскользнувшее из-под одеяла плечо. - А-а? И такое в теле - даже не движение, а порыв к нему, дескать, вот уже встаю, сейчас, видишь же, почти встала - и вдруг: ах! Проклятая сила тяжести! Нет, невозможно! Пришлось тормошить снова. - Марииш... Пашка сейчас приедет. - Скоро? - На челе застыла складочками невыразимая мука. - Не знаю. Судя по скорости езды, в любой момент. Маришка картинно затрепетала ресницами, балетно раскинула руки, издала опереточный, то есть музыкальный, но несколько наигранный стон - и начала постепенно отходить ото сна.
- Ну, а ты, княжна, чего молчишь? Пашка с неестественно прямой спиной восседал на табуретке. В сером, с намеком на голубизну костюме, словом, в штатском. Стрелочки на брюках топорщились параллельно друг другу, перпендикулярно полу. Прилично устроился сокурсник. Ходит в цивильном, складная трубка распирает грудь, на уголке стола примостилась пухлая визитка коричневой кожи. Очки заменил на невидимые линзы, но глаза остались прежними... глазами бешеного кролика. Сейчас они испытующе пялились на Маришку. - А что тут скажешь... Шура все правильно рассказал. - И фамилию так называемого доброго самаритянина ты тоже не запомнила? - Да я и в лицо его не очень... Глаза почти все время закрывала. Только он не добрый, он толстый. - А чай? Ты не заметила в нем ничего странного? Какого-нибудь необычного привкуса? - Да никакого привкуса! Говорю же, даже сахар пожадничали положить. Я и выпила всего грамм сто. - И как скоро после употребления напиток подействовал? - спросил Пашка по-протокольному. - Минут сорок, - я поспешил помочь следствию. - И через столько же примерно все закончилось. Само собой. - И больше... - Ничего такого, - закончила Маришка. - Слава Богу... и пломбиру. - Кстати, не исключено, - серьезно согласился Пашка. - Вспомните, как Распутина не смогли отравить из-за пирожных с кремом. - Лучше б пирожных! - Маришка обняла себя за плечи и шмыгнула носом. - А так я, кажется, простудилась. Килограмм мороженого уплести... Бр-р-р-р! - Ладно, будем надеяться, чем бы там не опоили княжну под видом чая, это был препарат одноразового действия. Хотя сходить на обследование все равно было бы невредно. - Куда? - спросила Маришка. - В поликлинику или в церковь? И что сказать? Доктор, я согрешила? Я слишком много болтала языком и от этого стала похожа на баклажан? Пашка недовольно наморщил свой муравьиный, читай вытянутый и сужающийся к макушке, лоб и заметил: - Ты и сейчас говоришь немало. - Угу, - сухо согласилась Маришка и, отвернувшись к мойке, пустила воду и стала сосредоточенно намыливать чашку из-под кофе. Потеряв основного свидетеля, Пашка переключился на второстепенного. - Вот эту часть твоего рассказа я, честно говоря, понял меньше всего, признался он. - При чем тут какое-то наглядное греховедение? Для наглядности вам бы в чай сыворотку правды впрыснули, для развязки языка. Вот тогда бы вы сами друг другу все рассказали, как на духу: кто согрешил, когда и сколько раз. Тут же принцип действия иной, замешанный на идиосинкразийной реакции. Маришка фыркнула. Когда-то она заявляла мне, что у нее аллергия на слово "идиосинкразия". И наоборот. - Почему, собственно, пустословие? - продолжил Пашка. - Потому что княжна, прежде чем... - короткая пауза, - скажем так, сменить цвет, о чем-то... пауза подлиннее, - скажем так, долго и увлеченно разглагольствовала? И потому что именно фиолетовым цветом в соответствии с каким-то там "календариком" Господь Бог маркирует пустословов? Вы его, кстати, не потеряли - календарь? Мне бы взглянуть. Я перестал подпирать спиной дверцу холодильника, послушно прошаркал в прихожую, на ходу пожимая плечами. Может, и вправду совпадение. А вот Пашка - молодец, сразу отделил зерна от плевел, мистическую бутафорию от криминала, совсем как Атос. "Сударыня, вы пили из этого бокала?" - Ага, уже что-то. Положи-ка вот сюда, - потребовал Пашка, и я опустил на пластиковую столешницу нашу единственную улику, прямоугольник из плотной гладкой бумаги. Сейчас это закладка. Не прикасаясь руками, Пашка ссутулился над столом, мгновенно утратив чванливую осанку, и вроде бы даже обнюхал цветную полоску, поводя носом, как кролик, почуявший морковку. - Ну ладно, не убий, не укради... Это я могу понять и даже одобрить. Но зависть-то! - Он поднял глаза от стола. - Разве это грех? Это ведь даже не поступок, а свойство души, черта характера. - Грех, причем один из основополагающих, - уверенно ответила Маришка, протирая концом перекинутого через плечо полотенца рюмку из цветного стекла - напоминание о вчерашнем снятии стресса. - Сама по себе зависть, затаенная в душе, безвредна. Но именно она, вырвавшись на волю, становится первопричиной большинства предосудительных поступков. Только не думайте, что это я придумала. Это все толстый вчера... - Мда... - как-то неуверенно изрек Пашка. - Как говорится, тут на трезвую голову не разберешься. Дай-ка рюмочку! - Он протянул Маришке руку раскрытой ладонью вверх. - Ты же за рулем! К тому же коньяк мы вчера весь допили, - вспомнил я с оттенком сожаления. - Ты давай, давай... - повторил Пашка и Маришка аккуратно поставила рюмку на его ладонь. - Ага, - рюмка на ладони подплыла ко мне. - Подержи-ка! неожиданно попросил он. С легким недоумением я принял тонкий сосуд на витой ножке и некоторое время крутил в пальцах, пока Пашка возился со своей визиткой. - Клади сюда! - Он протянул мне раскрытый пакетик - узкий, прозрачный, самозаклеивающийся. Вслед за рюмкой Пашка отправил в пакетик закладку-календарик, аккуратно поддев ее за края большим и указательным пальцами. "А ведь это он у нас отпечатки снял, - запоздало сообразил я. - Ну не профи ли!" - Скоро верну, - пообещал он и бросил два пристрелочных взгляда - на меня, потом на Маришку. - А теперь, полагаю, вы попросите меня отвезти вас в Центральный Дом Энергетика и помочь разобраться со всей этой эзотерикой... Ладно, считайте уговорили. Сбор внизу через пять минут. Пойду пока погреюсь.
Ах, чего только не вытворяла на перегруженных утренним потоком машин улицах столицы Пашкина "БМВ"! Темно-зеленая, обтекаемая, стремительная, если смотреть снаружи, и мягкая, кожаная, коричневая для тех, кто допущен в салон. В очередной раз игнорируя расцветку светофора или проносясь поперек разметки, Пашка просто высовывал в приоткрытое окошко синий проблесковый маячок - неподключенный, незакрепленный! - и комментировал свои действия примерно так: - Вообще-то стараюсь не афишировать. Просто время поджимает. А ставшие невольными свидетелями Пашкиной езды гибдедешники только разводили в растерянности жезлами, наблюдая такую наглость. Может, и неслись нам вдогонку их неуверенные свистки, но не доносились, ибо скорость звука, увы, тоже не безгранична. - Полноприводная? - поинтересовался я с невольным уважением, глядя, как мягко машина сворачивает с Татарского проезда на одноименную набережную. - Да нет, - отозвался водитель, - задне... - Это хорошо, - прокомментировал я, припомнив некоторые обрывки вчерашней проповеди. - А то бы я обзавидовался. Позеленел бы, как... - Как одуванчик! - перебила Маришка. - Зависть желтого цвета. - Странно. Мне всегда казалось, от зависти зеленеют. - Зеленеют от похоти. - Ого! - Я притворился удивленным. - Откуда такое знание предмета? - Память хорошая. - Хватит обсуждать всякую ерунду, - поморщился в зеркальце заднего вида Пашка. - Приехали. "БМВ" мягко прошуршала колесами на огороженную стоянку перед ЦДЭ. Пашка первым ступил в тень гигантской подстанции, дождался, пока мы с Маришкой хлопнем дверцами, и тонко пискнул брелоком сигнализации. - Ну, с Богом! - объявил он. - Кстати, ничего, что я о нем вот так... всуе? Малый концертный оказался закрытым. Вполне предсказуемый результат в 11 утра понедельника. - Хорошо, - сказал Пашка, пару раз торкнувшись в запертую дверь. Первый раз - легонько, для очистки совести, второй - уже всерьез, для зачистки. Попробуем по-другому. Он подцепил клешней манжету на белоснежном рукаве рубашки, глянул на часы и сказал: - Думаю, нам туда! После этого мы минут десять, как какие-нибудь участники броуновского движения, хаотично перемещались по этажам и коридорам Дома Энергетика. Вверх-вниз, туда-обратно, пока не остановились перед неброской желто-коричневой дверью с надписью "АДМИНИСТРАТОР". - Ждите здесь, - скомандовал Пашка. Разочек царапнул для приличия дверь пониже таблички и, не дожидаясь ответа, распахнул. Я успел разглядеть только половинку письменного стола, под которым скучающим маятником раскачивалась чья-то одинокая нога в чулке телесного цвета, прежде чем Пашка, войдя в приемную, плотно прикрыл за собой дверь. Маришка поискала глазами, куда бы присесть. Не обнаружив ничего достойного, прислонилась к стенке и, естественно, смежила веки. - Саш, ты слышишь? - спросила она через пару минут пассивного ожидания. - Что? - Я прислушался. Из-за закрытой двери доносился слабый, и как бы с каждой секундой все более ослабевающий женский смех. - Смеются, кажется. Анекдоты он там, что ли, рассказывает? Для развязки языка. Смех за дверью то сходил на нет, то вспыхивал с новой силой, словом, изменялся волнообразно. Интриговал. - Стопроцентный облом! - радостно отрапортовал Пашка, возникнув на пороге. - Порочный круг получается, почти как со смертью кощеевой. Все документы об аренде помещений - в сейфе, ключ от сейфа - у администратора, сам администратор - неизвестно где. Секретарша по крайней мере не в курсе. На работу не явился, по домашнему телефону никто не берет трубку, сотовый вне зоны уверенного приема. Больше здесь, я думаю, нам никто ничего не скажет. Так что давайте-ка по-быстрому сделаем отсюда ноги, пока я окончательно на стрелку не опоздал. Мы понуро спустились по лестнице вслед за бодро напевающим себе под нос Пашкой. На уровне галереи второго этажа Маришка резко скомандовала: "Стоп!" Дверь малого концертного зала оказалась распахнутой настежь. Пашка остановился, поморщится на циферблат часов, но к двери пошел. Мы следом. Зал мы нашли совершенно пустым. Сцену тоже - пуще прежнего: ни ударной установки, ни колонок. В память о вчерашних концертах осталась только одинокая микрофонная стойка, которую какая-то женщина в синем рабочем халате, сгорбившись, волокла в направлении маленькой дверцы позади сцены. В осанке и походке ее мнилось мне что-то зловещее. - Женщина, стойте! - окликнул Пашка. Стойка с грохотом упала на дощатый пол. Зловещая фигура вздрогнула и замерла, медленно повернулась к нам... и разом утратила всю зловещесть. Нормальная уборщица. По совместительству - пенсионерка. - Извините пожалуйста, - виновато улыбнулся Пашка. На лице - раскаяние бешеного кролика. - Мы не собирались вас пугать, только задать пару вопросов. - Каких таких вопросов? - подозрительно прищурилась старушка. - Несложных, - пообещал Пашка. - Скажите, вы давно здесь работаете? - А вы почему интересуетесь? Вы, часом, не из пенсионного фонда? - Нет, что вы! Не волнуйтесь, - изобразил радушие Пашка, а Маришка прибавила вполголоса: - Мы из генного... - А я и не волнуюсь. Чего мне волноваться? - Вот и отлично. Так давно вы здесь работаете? - Давно. Десятый год. Нет, постойте-ка! Одиннадцатый... - И вчера работали? Старушка задумалась, покачала головой. - Не, вчера кто работал? Никто не работал. Выходной. - Ах, да. Скажите, а вы случайно не видели здесь... Не дослушала. - Да что я вижу? Я человек маленький, дальше швабры ничего не вижу... А! Старушку осенило. - Вы, наверное, потеряли что-то? Не пакет такой желтый, с ручками? Так я его гардеробщице сдала. - Нет, пакет нас не интересует. Нас интересуют люди, которые собираются в этом зале по воскресеньям. Сектанты. - Сектанты? - Бабушка недоуменно моргнула. - А!.. Это которые из секции? - Из секты, - поправил Пашка. - Ну да, я и говорю, из секции. Из кружка, значит. Не, кружки все давно позакрывали. Это раньше, лет десять назад - были... И кройки и шитья, и аккордеона, и юный электрик... А в подвале был еще стрелковый. - Достаточно! - Иной раз по три совка пулек... за ними... выметала... - не сразу остановилась старушка и посмотрела на Пашку с наивным ожиданием во взгляде. Странно все-таки она себя вела. Неестественно. Такое ощущение, что во время оно старушка служила партизанкой. - Забудьте, пожалуйста, о кружках и секциях! В данный момент нас интересует один человек. - Павел обернулся к нам с Маришкой. - Еще раз, как он выглядел? Последовали сбивчивые описания, в которых было больше эмоций, чем полезных подробностей. - Толстый, добрый, лицо как с иконы? - задумчиво повторила старушка. - Не, такого бы я не забыла. - Значит, не видели? - из последних сил сдерживая нетерпение, резюмировал Пашка. Правую ладонь он держал на левом запястье, закрывая от себя часы. Тело напоминало перекрученную часовую пружину. Готовность к старту номер один. Старушка медлила с ответом, решалась. Смотрела испытующе: может, сам отстанет? - Не, - заявила наконец. - Никогда не видела. - В таком случае... - неожиданно вступила Маришка. - Почему у вас такое лицо? - Какое? - в ужасе, уж не знаю, показном или искреннем, всплеснула руками старушка. Всплеск остался незавершенным: ладони потянулись к щекам потрогать, убедиться, но остановились на полпути. - Синее! - объявила Маришка, и в голосе ее я услышал ликование, переходящее в триумф. И еще - капельку - облегчение, природу которого я пойму позже: я не одна такая, мне не показалось, я не сошла с ума! Старушка в трансе рассматривала свои ладони. Как гипнотизер, который собирался усыпить публику в зале, но по ошибке махнул рукой не в ту сторону. Неверный пасс. Пашка пребывал в ступоре. Не знаю, чему его там учили наставники "по экономической части", но когда подозреваемый во время допроса синеет... Нет, к такому повороту событий Пал Михалыч явно готов не был. Только я смотрел на происходящее с любопытством, во все глаза, стараюсь не пропустить ни единой стадии таинственного процесса, который упустил из виду накануне. Вот как, оказывается, это происходит. В первый момент вы ничего не замечаете. Маришка, молодец, углядела почти самое начало, потому что догадывалась, наверное, ждала, а то и надеялась... Просто кожа на всем теле приобретает едва различимый синеватый оттенок. Становится светло-синей - вся, одновременно и равномерно. Потом постепенно темнеет. С волосами все тоньше. Они начинают менять цвет от корней, синева распространяется по ним, как кровь по капиллярам. Последними меняются глаза. Они как будто заливаются подкрашенной жидкостью, белки начинают голубеть от границ к центру, затем радужка приобретает какой-то неопределенный цвет, последними тонут, растворяются в синеве зрачки. Завораживающее зрелище! Очень увлекает... если, конечно, происходит с кем-то посторонним. - Гхы... - Пашка издал жалкий горловой звук. - Вы, эт самое, ну, пили чай? - Чай! - закричала в истерике старушка и вышла из транса. Прямо-таки выбежала, пробудив в Пашке инстинкт преследователя. - Остановитесь! - крикнул он, лихо запрыгнул на сцену и, миновав ее наискось, врубился плечом в маленькую дверь. Поздно! Заперто. Постучал кулаком. - Откройте! - Уйди-ите! - плаксиво донеслось с той стороны. - Христа ради, уйдите! Не пила я никакого чая! - Откройте! - в растерянности повторил Пашка - и только приглушенные всхлипывания в ответ. Он обернулся к нам и медленно побрел к краю сцены. Неужели вчера на мосту у меня была такая же физиономия? - Ну, теперь поверил? - спросил я. - Ч-чему? - Тому, что каждому воздастся по грехам его. Причем скорее, чем мы думали. - Ерунда. Нормальная реакция на какой-нибудь аллерген. Вернее, не нормальная а... эт самое, аллергическая. - Реакция-то нормальная, но почему цвета разные? Вчера -фиолетовый, сегодня - синий. - А он был с-синий? А мне показалось, эт самое... - Разве менты не дальтоники? - вздохнула Маришка. Пашка поморщился и от этого привычного действия немного пришел в себя. - Чушь! - Он полез во внутренний карман за пакетиком-склейкой, где надежно, как в сейфе, хранился наш "вещдок". Сбившись в кучку, мы склонились над закладкой. Синий цвет - "ЛОЖЬ, ЛЖЕСВИДЕТЕЛЬСТВО". Я перевел на Пашку полный снисхождения взгляд. Ну, что, съел? Пашка молчал, не поднимая глаз. Беззвучно шевелил губами. Пережевывал.