Купец взял в караван и маленького Зарубушку. Странствие в Тыпонию выдалось опасным, но оно того стоило. На поверку, почти все накопленные о стране сведения пришлось забраковать как полную туфту. Зато действительность превзошла все ожидания хусейнобадца, торговля задалась славно. Маленький раб смотрел на диковинное государство, широко распахнув рот. Ловкого белокожего паренька приметил хмурый старик-тыпонец, каждый день гулявший на рынке. В конце концов старик выкупил Зарубушку. Купец заломил непомерную цену, тыпонец молча расплатился, а ночью казна негоцианта опустела ровно наполовину: дедок вернул свои деньги, отложил некоторую сумму на прокорм приобретенного мальчика, а остальное отнес в храм. Тыпонцы поклонялись бесчисленным божествам, а многие боги требуют многих подношений.
Так Заруба очутился в учениках боевого разведчика. Талантливый паренек превозмог науку убивать, врачевать и морочить голову. Старик умер на его руках. Здесь не было душещипательной истории об истреблении школы или о кровавой мести. Тыпонец-учитель был счастливым исключением из ряда великих бойцов: он скончался от старости.
Воздав положенные почести сенсею, Заруба покинул Тыпонию, так как мечтал вернуться на родину предков. До Тянитолкаева юноша добирался три года. Сначала он собирался наняться в сыскари-следопыты, но обстоятельства путешествия в Эрэфию закалили в Зарубе самого натурального преступника. Однажды молодой человек сел в позу сосредоточения на берегу реки и обнаружил в своем сознании лютого висельника. Заруба не испугался, наоборот, счел изменение сулящим приятные перспективы. Карьера правонарушителя развилась бурно, и вскоре народ заговорил о неуловимом и неотвратимом Лютозаре.
Никто не знал истории становления криминальной звезды, все считали Зарубу сиротой из соседнего княжества. Неизвестность пугает, потому люди откровенно его боялись.
Страшился загадочного головореза и боялин Люлякин-Бабский.
– Хорошо, что пришел, – срывающимся голосом сказал Полкан.
– Слышал, у тебя дело к Драндулецкому, – тихо и бесцветно произнес Лютозар, продолжая сидеть на подоконнике.
– Верно. Он держит у себя в подвалах двух немчурийских послов. Надо освободить. Иначе – война. Ты как житель нашего княжества…
Заруба поднял руку, и боялин замолк.
– Возьму обычную цену. Полсотни золотых за каждого. Исполню завтра. Это все?
– Желательно смертоубийства не учинить, – жалобно проговорил Люлякин, кидая два заранее приготовленных тяжелых кошеля.
Лиходей поймал, спрятал под рубаху.
– Красивый у тебя, боялин, комод. Из закатных стран, небось. – Лютозар кивнул в сторону роскошного предмета меблировки.
Полкан обернулся к комоду, гордо сказал:
– Из самой Шпании везли по моему самоличному распоряжению. Такие у парижуйских вельмож в салоньях красуются. Что, понра…
Зарубы уже не было. Аккуратно закрытое окно и ночь за ним, словно и не сидел тут висельник. Боялина прошибла дрожь: «Тихий, бестия. Такой убьет, а ты и не заметишь».
Егор проснулся от холода. Первая мысль заставила мобилизовать силы: «Опять опоил!» Вчера вечером Драндулецкий прислал медовуху с сюрпризом. Станислав не собирался испытывать воинские умения ефрейтора на дружинниках. Проще было усыпить богатыря и вытащить наружу. Теперь Егор валялся на сырых от росы камнях боялского двора.
Рядом переминался с ноги на ногу Первыня. Хозяин вызвал его и велел проводить немчурийца до леса. Ефрейтор Емеля встал, радуясь отсутствию цепей. Руки сами потянулись к дружиннику, под глазом которого цвел подаренный Егором синяк.
Драндулецкий высунулся из окна второго этажа и крикнул:
– Охлони, подсыл! Возле твоего брата стоит мечник. Дуну в свисток – и нет Ивана, или как его зовут по-настоящему. Хоть бы имена не меняли. Не умеете вы, басурмане, их подбирать достоверно. Ступай на бой. Первыня проводит. Вы с ним, похоже, знакомы.
– Оружие дай, – сказал Егор боялину.
– У Первыни возьмешь.
– Как же так?! – растерялся дружинник, а дембель молча протянул руку к поясу провожатого и обнажил меч.
Прикинул вес, покрутил, взмахнул. Легковат, зато крепок.
– Эй! А ну верни, – обиделся Первыня. – Почто, боялин, допускаешь произвол?
Станислав промолчал. Ефрейтор велел дружиннику:
– Ножны гони.
Драндулецкий кивнул.
Ножны с перевязью перекочевали в распоряжение Емельянова-младшего. Он не торопясь подпоясался, размышляя, не рискнуть ли все-таки пробиться к брату. Однако на крыльце терема стояло шестеро охранников, а информация о мечнике возле Ивана могла оказаться правдой.
– Как выглядит дракон? – спросил ефрейтор.
– Шут его знает, его никто не видел, – безразличным тоном ответил боялин, позевывая.
Егор плюнул себе под ноги и зашагал прочь от дома вероломного Станислава. Первыня заторопился следом. Дружинник серьезно обиделся на Драндулецкого. Воин оружие кому попало не раздает.
А здоровенный немчуриец и того хуже – посрамитель Первыниной удали!
Но приказ есть приказ.
У городских ворот ефрейтора поджидала гадалка Скипидарья. Она сидела на камне и смотрела в небо. Почти рассвело, и по всем признакам выходило, что день будет погожим. Легкая облачная дымка рассеется к полудню, ветер принесет тепло. Предчувствие солнца согревало старушку чуть ли не лучше самого солнца.
– Здравствуй, бабушка, – произнес Егор.
– И тебе не болеть, соколик, – улыбнулась ворожея. – Стало быть, змея поганого воевать собрался?
– Есть такая штука.
– Тогда позволь, Егорий свет Василич, дам тебе совет. А ты, Первыня, пройдись пока, не подслушивай. – Дружинник побрел на мост, гадалка продолжила: – В лесу разыщи Стоеросыча. Он, старый пень, поможет. Скажешь, что от меня.
– Как же его найти?
– А ты позови. На любой поляне встань лицом на восход и привадь его словами: «Батюшка, выходь, покажи бороду хоть. С добром обращаюсь, благодарно распрощаюсь». Запомнил? Ну, в добрый путь.
Егор догнал Первыню на мосту, хлопнул по плечу:
– Ну, веди, куда велено. Раз кроме меня защитников у этого города нету, придется мне постоять за Тянитолкаев.
Отчего-то, побеседовав со Скипидарьей, ефрейтор преисполнился оптимизма. Он не понимал причин. А бабка их знала: просто она незаметно поворожила над богатырем, чтобы поднять его боевой дух.
Вскоре Егор и дружинник свернули с тракта, по которому близнецы пришли в город, и углубились в лес.
– Что же твой хозяин не расщедрился на коней? – усмехнулся дембель.
– Кони дракона чуют, с ума сходят. Потому и пешком.
Они протопали по едва приметным звериным тропам часа три. Провожатый отлично ориентировался. Лес вовсе одичал, стал густым и первобытным. Ели возвышались, как суровые великаны, лиственные деревья, почти полностью лишившиеся покрова, выглядели на их фоне сиротами. Вскоре начался бурелом.
Возле огромного поваленного дуба Первыня остановился:
– Дальше, прости, сам. Ты мне крепко врезал, немчуриец, но я зла не держу.
– Что вы все меня немчурийцем называете? – спросил Егор. – Это какое-то обидное прозвище?
– А ты разве не из Немчурии? – удивился дружинник.
– Нет, малый, мы с братом из России, – сказал Ермолаев-младший.
– Вот оно как! – благоговейно выдохнул Первыня.
Ефрейтор обрадовался:
– Ты знаешь про Россию?
– Кто ж про нее не знает? Рассея – она священна.
– По-любому, – кивнул Егор, припоминая, что гадалка однажды назвала Россию именно через «а». – Куда идти-то?
– Прямо туда, – Дружинник махнул рукой.
Тут по лесу разнесся утробный рык и оглушительный свист.
– Дракон, – промолвил побледневший Первыня. – Желаю тебе, витязь, победы. Пожалуйста, сбереги меч. Мне его тятя подарил.
– Ну, раз тятя, тогда сберегу, – пообещал ефрейтор и двинулся навстречу подвигу.
Провожатый постоял, глядя вслед герою, и поспешил прочь из страшного леса.
Егору долго не попадалась полянка, и он стал волноваться, не встретится ли ему дракон раньше, чем удастся позвать таинственного бабкиного друга Стоеросыча. Но полянка появилась, и дембель добросовестно исполнил инструкции Скипидарьи.
– Слышу! – долетел до ушей ефрейтора далекий голос. – Иду!
Богатырь стал ждать, сев на кочку. Минут через десять на опушке появился Стоеросыч. Егор не сразу понял, что не один. В зарослях возникло какое-то движение, и чуть впереди показалась странная коряга-колода. Она зашевелилась, у нее обнаружились глаза янтарного цвета, сучковатый нос, вместо рта зияла трещина, еще были ветки-руки и корни-ноги. На верхушке колоды – у ефрейтора не повернулся бы язык назвать ее головой – торчал сноп выцветшей травы и свисали пряди мха.
При ходьбе деревянный человек скрипел. Он приблизился к парню и спросил сухим надтреснутым голосом:
– Ты звал?
– Я.
– На верную погибель напрашиваешься?
– Я от бабушки Скипидарьи.
– А я от дедушки Мороза. Готовься к лютой смерти, юнец!
– Меча богатырского не пробовал? – Егор совсем вжился в роль витязя, встал, положил ладонь на оплетенную рукоять.
– Тпру, залетный! – Стоеросыч поднял руки-ветви. – Шутковал. Мы, леший народ, изрядно любим шутку. Как старая кочерыга поживает?
– Кто?
– Глухой, что ль? – крякнул леший. – Как там Скипидарья?
– А, хорошо. Гадает помаленьку.
– Горазда, песочница, горазда. Ты-то чего приперся? Как зовут?
– Егором. Так ты – леший?!
– Он самый.
– Отрыв башки! Я, это… Пришел дракона мочить. В смысле, убивать.
Стоеросыч скептически глянул на меч:
– Вот этим ножиком зарубишь?
– Другого нету, – вздохнул Егор-Емеля.
– Ладно, подсоблю я тебе, милок.
– Дай, я тебе руку пожму, – горячо проговорил Егор и принялся трясти ветку, очень напоминающую человеческую кисть.
– Ты что?! – Леший вылупил янтарные глаза. – Нельзя нам руку жать.
– Что, примета плохая? – насторожился ефрейтор.
– Хуже! – трагично заявил Стоеросыч. – Дело в том, что у нас, леших, нет рук. Лапы у нас.
Его смех сильно походил на треск, и Емельянов-младший испугался, не разломится ли «старый пень».
– Это хорошо, что ты припожаловал. Змей обуял, это верно. Лес топчет, гнезда разоряет, вон, зверье все перепугалось. Лоси ушли, олени тоже. Они чуют гадину. Кабаны остались. А деревьев пожег, мать моя дубравушка!.. Большой, оглоед, хотя я его не видел.
– Как же так?
– Он – дракон, порождение магии огня и воздуха. Я – дитя стихии лесной, от земли род веду. Мы друг друга не видим. В деле волшебства всегда так. Но следы его приметные я встречал. Близко он, совсем близко. Мается, орет. Голодный, наверное.
– Что же мне делать?
– Да, ты хоть и большим вырос, но змея собою не прокормишь. Слушай внимательно. Во-первых, драконы не переносят человеческого запаха.
– А как же они людей едят?
– Хм… Ну, вот тебе нравится запах живой свиньи? А мясо, небось, за милу душу уплетаешь.
– Ясно.
Леший испустил причудливую трель: нечто среднее между птичьим пением и автоматной очередью. Через минуту на его лапу села серая пичужка с травинкой в клювике. Стоеросыч взял травинку, пташка улетела.
– Вот тебе заповедная бальзам-трава. Мало кто знает, что она отбивает любой запах. Раньше ею ваших мертвецов отмачивали, если нужно было долго тело хранить. Отщипни чуть-чуть, разжуй и проглоти. Остальное сбереги, вдруг пригодится.
Егор так и поступил. Леший продолжил:
– Во-вторых, дракона умертвить сложно. Лучше его прогнать. Некоторые змеи не выносят грубости матерной, другие обижаются на обзывания. В большинстве своем драконы к словам равнодушны, пока не заденешь какое-нибудь больное место. Еще их можно заболтать, то есть наплести с три короба. Дракон соловеет, засыпает, и делай с ним, что хошь.
«Е-мое! – запаниковал ефрейтор. – Тут Ваня развернулся бы. С его языком дракон не только бы заснул, но и сдох бы! А я-то…»
– А можно его как-нибудь без слов ухайдакать? – не выдержал Егор.
– Меч-кладенец помог бы, только где ж его взять… Девственницей приманить? Жалко душу невинную, я имею в виду драконью… Шучу! Вот что, Егор. Ежель в словесах не шустр, то рази проклятого промеж глаз. Там у него слабое место.
– А если у него три головы?
– Тогда вилы надо было брать, – рассмеялся Стоеросыч.
Его юморок стал напрягать дембеля.
– Что-нибудь еще подскажешь полезное? – раздраженно спросил парень.
– Дай-ка подумать. Мой руки перед едой.
Ефрейтор зарычал. Леший замахал ветвями:
– Ну, не злись, милок. Я же предупреждал: лесной народ потешиться любит. А над кем еще посмеешься, как не над вами – людями? Это тебе еще повезло. Самая любимая шуточка у нас – игра в потеряшки. Заведем, запутаем, человечишко шел в Тянитолкаев, а вышел к Задолью.
– Не вижу ничего потешного, – хмуро проговорил Егор.
– Извиняй, милок, природу смешного в два счета не объяснишь. Я тебя лучше направлю прямо на змия. Мне вот сорока подсказывает, надо тебе вон на ту елочку идти и далее прямо. Если что, слушай сорочий крик, так и выведет. Ну, считай, славу ты уже снискал. Песни про тебя напишут при любом раскладе. Удачи.
Пожелание утонуло в утробном рыке дракона. Потом раздалось шипение.
Настала тишина. Даже птицы смолкли. И ветер. Так продолжалось несколько мгновений, затем лес ожил.
Емельянов-младший поблагодарил Стоеросыча и двинулся дальше. Впереди то и дело мелькала черно-белая сорока. На небе неестественно быстро сгущались сизые тучи, только Егору было не до них:
– Славу снискал, песни напишут… Тут бы выжить, еханный бабай!
Первыня вернулся из леса и явился с докладом к Станиславу. Долговязый боялин нетерпеливо вскочил навстречу дружиннику:
– Ну, что?
– Отвел. Он потопал к дракону. Теперь ждем. Дозорные с леса и дороги глаз не сводят.
– Это все?
– Да. То есть нет! Егор сказал, что он совсем не немчуриец.
Драндулецкий отступил на шаг. Растерянно развел руками:
– А кто же он?
– Он из Рассеи, – рубанул Первыня.
– Откуда?!
– Из Рассеи.
– Ты пил? – Боялин стал с подозрением принюхиваться.
– Ни капли, – торжественно изрек дружинник, и фонарь под его глазом чуть ли не засветился. – Перед смертью мужчина врать не станет. Егор так сказал, что я поверил. В жизни всякое приключается. Правда богов такова. Знать, пришло время, когда древние взялись за наше спасение. А ты их в темницу да змею на расправу.
– Эвон как ты заговорил, Первыня, – удивленно произнес Драндулецкий. – Пора тебе в волхвы идти. Видать, крепок удар оказался, не одним синяком ты отделался. Все, иди, иди, отдыхай. Отвара успокоительного выпей.
Боялин Станислав опоздал с отварами. Еще по дороге потрясенный дружинник стал рассказывать на каждом углу, что двое странно одетых чужаков вовсе не иноземные послы или злочинители, а герои древней Рассеи, ниспосланные богами. Народ подхватил новость, погнал по всему Тянитолкаеву. В канун войны да с драконом, разоряющим округу, приход спасителей был как нельзя кстати. Люди поверили, зашумели. Они пока не знали, где точно остановились чудесные герои и как их приветили, а то Драндулецкому пришлось бы туго.
Станислав крепко задумался: «Вдруг бестолочь прав и братья не немчурийцы? Тогда, с одной стороны, не случится скандала с кайзером. С другой стороны, кто эти люди? Неужто возможен приход предков на нашу грешную землю? Чур меня, чур!»
Он помучился, крутя рыжий вихор, и отправился в подвал. За боялиным тихо покатился колобок.
Иван изводился, сидя в каморке. С тех пор, как его покинул головорез с мечом, прошло больше половины дня. В голове крутились черные мысли. Старшой старался их изгнать, отвлечься, но раз за разом возвращались дурные предчувствия. В основном, вспоминалось, что Егор ужасающе невезуч. Узник обратился к школьным годам. Впервые близнецы влюбились в третьем классе. И оба – в Олю Зоренко. Она предпочла Ивана. А сколько раз младший срезался на соревнованиях, даже не дойдя до ринга? А неудачи в учебе? В классе было правило: «Никогда не прогуливай с Емелей!» Потому что всегда влетало. Притягивал он несчастья.
– Пусть тебе подфартит, брат, – шептал, словно заклинание, Старшой.
Наконец он решил отвлечься, декламируя стихи. Начал с классики: «Сижу за решеткой в темнице сырой…», но школьные программные вспоминались плохо, и в ход пошли более приземленные:
«Владимирский централ, ветер северный…» Здесь Иван выяснил, что классика шансона ему тоже неподвластна.
В каморку заявился Драндулецкий. Он заметно нервничал. Его выдавали длинные пальцы, постукивающие по широкому ремню, да сильно косящие глаза.
– Откуда вы взялись? – с порога спросил Станислав.
– Из тех ворот, что и весь народ, – воспользовался фольклором Старшой.
– Не дерзи! – взвизгнул болярин.
– А ты задолбал снотворным нас опаивать. Я на нарушения сна не жаловался, – продолжил издеваться Иван.
Драндулецкий желчно заметил:
– Могу и ядом.
– Брат вернется, он тебя по стенке размажет.
– Его дракон сожрет. А потом и тебя скормим.
– Подавится. – Сержант пожал плечами. – И вообще, че пришел, косой?
– Как ты смеешь, смерд?! – заверещал Станислав.
Он понимал, что его разозлили на ровном месте и он теряет лицо, препираясь с молокососом, но ничего не мог поделать. Боялин выскочил из каморки в коридор, отдышался, зашел обратно.
– Повторяю вопрос. Откуда ты и твой здоровенный брат взялись? Где вы жили?
– Ах, вот ты о чем. Мы жили в Воронеже. – Иван чуть не добавил «на улице Лизюкова», только решил не усложнять.
– Не знаю такой страны.
– Есть многое на свете, Драндулецкий, что и не снилось вашим мудрецам, – все же ввернул цитату Старшой. – Воронеж – это город в России. Понял?
На Святослава упоминание России произвело впечатление. Глаза вообще съехались к переносице, пальцы сжались в кулаки, рот то открывался, то захлопывался. Боялин погрозил Ивану пальцем, потом треснул себя по лбу и ушел. Охранник закрыл дверь.
– Шизофреник идиотический, – поставил диагноз Емельянов.
– Какое трехэтажное ругательство, – раздался голосок из соломы, наваленной возле двери. – Сколько лет живу, а такое впервые слышу.
Солома зашевелилась, и из нее показался колобок.
– Опа! А тебя когда посадили? – изумился Иван.
– Я сам. Вкатился, пока боялин вокруг тебя прыгал. Совсем сбрендил, бедняга… Душегуб проклятый.
– Любишь ты его, как я погляжу.
– А за что его любить? Я ведь у него пленник.
Колобок подкатился поближе к Старшому, запыхтел, бока его зашевелились, и вскоре из них будто бы вылупились ручки и ножки. Каравай встал и поводил трехпалыми ручонками, делая легкую зарядку.
– Ну ты даешь! – сказал старший сержант Емельянов.
– У меня много талантов, – не без хвастовства промолвил колобок.
– Тогда какого хрена ты делаешь в этой дыре? Давно бы укатился туда, где ценят талантливых, а не играют ими в боулинг.
– Тут ты меня грамотно поддел, – невесело хмыкнул каравай-трансформер. – Слишком долго объяснять, как я докатился до жизни такой.
– А я, если ты не заметил, никуда не тороплюсь, – усмехнулся дембель. – И еще. Меня Иваном зовут. А тебя?
Колобок так и сел. Его глазки заблестели, по румяной щечке потекла слезинка.
– Ты не представляешь, когда я слышал этот вопрос в последний раз! – Каравай шмыгнул носиком. – Мое имя Хлебороб. «Роб» – сокращение от слова «робот».
Старшой аж присвистнул.
– Я вижу, это слово тебе знакомо, – тихо промолвил колобок. – Неужели ты знавал прославленных супругов Сусекских-Скреби?
– Н-нет.
– Тогда я поведаю тебе свое жизнеописание с самых азов. Жили-были старик со старухой по фамилии Сусекские-Скреби. Великие многознатцы-алхимики. Детей им боги не дали, и тогда они положили себе создать искусственного ребеночка. На создание чуда Сусекские-Скреби истратили свои жизни и кучу денег. Сперва они ставили опыты на животных. Муж пересаживал частицы мозга человека собаке. Опыт провалился. Собака вроде бы очеловечилась, но вела себя как свинья. Жена была сильной ведьмой и посвятила годы изучению живых тканей. Она изобрела саморазглаживающиеся рубахи, которые еще и сами ползали в корзину с грязным бельем. Правда, рубахи разладились и уползли. Еще она создала упругий булыжник, отскакивавший сильнее, чем его бросили. Продырявив стены дома и нескольких городских зданий, камень улетел в небо и не вернулся. Но неудачи стали ступеньками к большому открытию. Наконец, супруги-колдуны объединили накопленные знания и вывели несколько законов создания новой жизни. Например, они пришли к тому, что для создания меня нельзя брать животных и мертвых людей, а следует взять за основу совершенно иную ткань. Жена предложила тесто. Было замешано несколько тысяч пробных вариантов. В разные образцы вкладывались различные усиливающие вещества и заклинания. Наконец Сусекские-Скреби получили тесто с нужными свойствами. Оно было запечено в особой колдовской печи. Будущему дитю придали форму шара, ведь идеальнее фигуры нету, согласись.
Иван поддакнул.
– Хлебный шар получился несъедобным, зато способным запасать немыслимое количество знаний. Кроме того, создатели вложили в него способность к самоизменению. Началась долгая и кропотливая работа по начинке знаниями и умениями. Шар стал очень умным и умелым, но не мог воспользоваться накопленным! В нем не было свободной воли, которая придавала бы потребность в использовании накопленного богатства. Другие ведуны смеялись над Сусекскими-Скреби, ведь редкий мудрец отличит шар, начиненный мудростью веков, от простой булки. Прочие чародеи прославлялись, двигая деревянных солдат, поднимая из могилы усопших, заставляя летать игрушечных птиц, только это все было не оживление. Зато супруги узрели в тех глупых опытах подсказку. Каждый случай ворожбы сводился к навязыванию кукле, мертвецу или птице последовательности движений, направленных на достижение какого-то сложного действия. Дед и баба разработали такие цепочки для колобка, создав так называемые задачи. От мелких задач они переходили к крупным, пока в один прекрасный день их детище не выполнило задачи «Видеть», «Слышать», «Говорить» и «Молчать». Кстати, после запуска задачи «Говорить» последняя была достигнута ой как не скоро. Сусекские-Скреби чуть не сошли с ума, слушая непрерывную болтовню колобка. А ты, кстати, не устал?
– Нет, что ты, – вежливо ответил Старшой.
Хлебороб откашлялся и продолжил:
– Крупные задачи состояли из мелких. Шар научился выполнять просьбы. Он был очень умелым, но еще не живым. Однажды супруги принесли домой странное вещество, которое испускало свет и грелось. В этом веществе таились опасные залежи силы, она буквально лучилась во все стороны. И на колобок тоже. Утром дед и баба зашли в комнату для ворожбы, и их встретил недовольный возглас: «Охренели, старые? Вы же меня угробите этой гадостью!» Это были мои первые осмысленные слова. Лучистая сила что-то изменила в хлебных структурах, и появилась пресловутая свободная воля. Я стал осознавать себя и окружающий мир. Итак, я сказал: «Охренели?..» Дед промолвил: «Оно живое!» и умер, а бабка упала в обморок. Увы, по неопытности я решил, что и она не перенесла первооткрывательского восторга, и задал стрекача. Любая жизнь избегает смерти.
– Да ты философ, – хмыкнул Иван.
– Любомудр, любомудр, – согласился колобок. – Или правильно говорить «мудролюб»? Да… С тех пор пронеслось немало лет. Супругов-колдунов забыли. Кто-то утверждал, что меня поскребли по сусекам. Другие полагали, что я прибыл с берегов Противотуманного Альбиноса, из графства Суссекс. Но истина погребена где-то рядом с Сусекскими-Скреби. Жизнь моя полна разочарований и поисков. Если я когда-нибудь решусь написать книгу воспоминаний, то я назову ее «Тот, кто ушел». Я от бабушки ушел, и от дедушки, и от медведя с волком. Даже от лисы, что бы там ни врала детская сказка…
– Ну, и почему не уйдешь от Драндулецкого?
– А здесь начинается самое интересное. Драндулецкий из тех, кто любит пустить пыль в глаза. Все эти его наряды, духи, мебель дорогущая… Он услыхал обо мне. Я у вас, людей, диковинкой считаюсь. Но я же ото всех ухожу. От чуркмен-паши ушел, от магистра ордена латунцев – отца Терминария – ушел, от князя мозговского Юрия Близорукого ушел, от кощея и то убег. Вот боялин Станислав и захотел заполучить то, что остальные не удержали. Нанял он какого-то недоброго чародея, кажется, Перехлюзда. Волшебник составил мощнейшее запирающее заклятие. Вот знаешь упырей? Они без приглашения в дом не могут зайти. Проклятый чародей вывернул это заклятие наизнанку и составил формулу, действующую на меня. Я услышал, что в Тянитолкаеве меня с удовольствием примет в гости некий боялин. «Почему бы и нет?» – спросил я себя. Путешествовать-то страсть как люблю. Прикатился. Драндулецкий встретил, оказал почести, покормил, киселем попоил. Вот в киселе зелье запирающее и было.
– Блин, повторяется наш кисельный отравитель, – вставил Старшой.
– Именно! Я нагостился, решил дальше податься. Качусь в двери – и словно в стену врезаюсь. Пробую выскочить в окно – то же самое. Вот уже третий год у подлого боялина живу.
Иван почесал затылок:
– Ну, ты же умник. Неужели не смог решить эту проблему?
– Само заклинание я разобрал, но оно остроумно защищено от разрушения. Жертва не разобьет. А волшебники к Станиславу не ходят. – Колобок вздохнул. – Единственный доступный способ – вынудить Драндулецкого отпустить меня добровольно. Но боялин не торопится говорить заветные слова. Смеется, мол, кого буду гостям показывать, если такую диковину отпущу?
– Да, попал ты, дружище, – посочувствовал дембель. – Похоже, настоящая лиса не в сказке, а тут. Большой хитрован этот Драндулецкий.