Патрисия Корнуэлл. Ключевая улика

   – Но откуда ты знаешь, что он не хотел, чтобы я сюда приезжала?
   – Оттуда, что он этого не хотел бы.
   Я молчу и отвожу взгляд от Марино. Потом осматриваюсь. Внимательно разглядываю очаровательный лофт со стенами из старых кирпичей, сосновыми полами, высоким, оштукатуренным в белый цвет потолком с тяжелыми дубовыми перекладинами – все это очень мне нравится, но это совсем не во вкусе Джейми. Жилая зона обставлена просто – кожаный диван, кресло и журнальный столик со столешницей из аспидного сланца, – она плавно перетекает в кухню с каменной стойкой и самой разнообразной утварью из нержавеющей стали – мечта любой искусной кухарки, коей Бергер определенно не является.
   Никаких произведений искусства, хотя, как я знаю, Джейми увлекается коллекционированием. Ничего личного, кроме того, что на столе и на полу у дальней стены под большим окном, за которым уже сумрачное небо с далекой луной, маленькой и матово-белой. Ни мебели, ни ковра, которые могли бы принадлежать ей, а я знаю вкус Джейми. Все современное, в минималистском стиле, преимущественно дорогое, итальянское и скандинавское, из древесины легких пород, вроде клена и березы. Вкус у Джейми незатейливый, потому что ее жизнь затейлива и запутанна, и я помню, как сильно ей не нравился лофт Люси в Гринвич-Виллидж, в потрясающем здании, бывшем когда-то свечным заводом. Помню, меня очень сильно задевало, что Джейми называла его не иначе как «Люсин чердак со сквозняком».
   – Она это снимает, – говорю я Марино. – Почему? – Я сажусь на диван из коричневой кожи. – И как ты во все это впутался? Как я в это впуталась? Почему ты убежден, что за мной могли следить, откуда у тебя вообще такие мысли? Мог бы и позвонить мне, если так беспокоился. В чем дело? Подумываешь о смене работы? Или уже начал работать на Джейми и забыл меня об этом известить?
   – Едва ли это можно назвать сменой работы, док.
   – Едва ли? Что ж, значит, она просто втянула тебя во что-то. Тебе бы уже следовало знать, на что она способна.
   Джейми Бергер расчетлива настолько, что порой это пугает, и обвести Марино вокруг пальца ей – раз плюнуть. Она крутила им как хотела, еще когда он был следователем в полиции Нью-Йорка, крутит сейчас и будет крутить вечно. Какую бы причину она ему ни назвала, чтобы затащить его сюда и втянуть меня в нечто такое, что представляется по меньшей мере хорошо просчитанной интригой, всю правду – или даже половину таковой – она ему явно не сказала.
   – Ты работаешь на нее уже хотя бы потому, что находишься здесь по ее приглашению, – добавляю я. – И уж точно ты не работаешь на меня, раз заменяешь мою машину, аннулируешь мой заказ в отеле и вынашиваешь с ней какие-то тайные планы за моей спиной.
   – Я работаю на тебя, но в то же время помогаю и ей. Я никогда не переставал на тебя работать, док, – говорит Марино с поразительной для себя мягкостью. – Такой гадости я бы тебе никогда не сделал.
   Я не отвечаю, хотя так и хочется сказать, что за те двадцать с лишним лет, что я знаю его и работаю с ним, он сделал мне много подлостей. Из головы никак не идет то, что сказала мне Кэтлин Лоулер. Джек Филдинг писал ей в начале девяностых, писал на линованных тетрадных листах, словно какой-то школяр – презиравший меня недалекий мальчишка, мелочный школяр-недоучка. Они с Марино пошучивали, что меня «стоило бы чуточку отогреть», «оттрахать» для моего же блага. Ее слова вертятся у меня в голове, и на секунду-другую этот Марино, что стоит сейчас передо мной, превращается в другого Марино – того, из далекого прошлого.
   Я так и вижу, как он сидит в темно-синей, без опознавательных знаков «краун-виктории», со всеми ее антеннами и мигалкой, смятыми пакетами из-под фастфуда и переполненной пепельницей, а в воздухе стоит затхлый запах сигарет, выветрить который не могут даже освежители, что свисают с зеркала заднего вида. Я помню его дерзкий, вызывающий взгляд, когда он таращился на меня в упор, и хотя я была первой женщиной, получившей должность главного судмедэксперта Вирджинии, он видел только сиськи и задницу. Я помню, как в конце каждого дня добиралась домой в том городе, столице штата, где никогда не чувствовала себя своей.
   – Док?
   Ричмонд. Город, где я никого не знала.
   – Что с тобой?
   Я помню, как одиноко мне было тогда.
   – Эй, ты в порядке?
   Я обращаю взгляд на Марино, прожившего с тех пор двадцать с лишним лет, – сейчас он высится надо мной, лысый, как бейсбольный мяч, и обгоревший на солнце.
   – А если бы Кэтлин Лоулер отказалась играть в эту вашу… уж и не знаю какую игру? – спрашиваю я. – Что, если б она не передала мне этот листок с номером Джейми? Что тогда?
   – Да, меня это беспокоило. – Марино подходит к окну и вглядывается в темноту. – Но Джейми ни секунды не сомневалась, что Кэтлин передаст тебе записку, – говорит он, не поворачиваясь ко мне. Вертит головой то влево, то вправо, наверно выглядывая Джейми.
   – Вот оно что. Ни секунды, значит, не сомневалась. Почему-то меня это не радует.
   – Знаю, что не радует, но на все это были свои резоны. – Марино делает шаг мне навстречу и останавливается. – При нынешнем положении дел Джейми не могла выйти на тебя напрямую. Самым безопасным было устроить так, чтобы ты позвонила первой и чтобы это нельзя было отследить.
   – Легальная стратегия или она по какой-то причине вынуждена принимать меры предосторожности?
   – Никто не должен знать, что Джейми встречалась здесь с тобой, только и всего. Завтра вы снова пересечетесь – официально, в офисе судмедэкспертизы, но здесь ты никогда не была. Не здесь и не сейчас.
   – Давай-ка кое-что проясним. Если я правильно поняла, мне нужно делать вид, что здесь я не была и с Джейми этим вечером не встречалась.
   – Точно.
   – И мне придется поддерживать всю ту ложь, которую вы вдвоем сочинили.
   – Так надо, и тебе это только на пользу.
   – В мои планы не входит пересекаться с кем бы то ни было, и я понятия не имею, на какую такую официальную встречу ты намекаешь. – Но я уже начинаю кое-что понимать – отчеты о вскрытии членов семьи Джорданов и все улики по делу хранятся в местной криминалистической лаборатории в офисе судмедэкспертизы. – Утром я уезжаю, – добавляю я, переводя взгляд на сложенные на полу папки. Из каждой выглядывает своя, определенного цвета, вставка, и все они снабжены ярлычками с незнакомыми мне инициалами или аббревиатурами.
   – Заскочу за тобой в восемь. – Марино стоит посредине комнаты, словно не зная, чем заняться, и рядом с его могучей фигурой все вокруг кажется маленьким и незначительным.
   – Может, все-таки объяснишь, для чего я здесь?
   – Да уж, объяснишь тебе что-то, когда ты такая сердитая. – Он смотрит на меня сверху вниз, и, когда я сажусь, а он продолжает стоять, мне это совсем не нравится.
   – Насколько я помню, когда мы виделись в последний раз, ты работал на меня, а не на Джейми. И подчиняться должен был мне, а не ей или кому-то еще. – Я злюсь, потому что чувствую себя уязвленной. – Ты не мог бы сесть?
   – Если бы я сказал, что хочу помочь Джейми, хочу заняться кое-чем другим, не тем, что обычно делаю, ты бы ни за что не позволила. – Марино опускается в глубокое кресло и устраивается поудобнее. В его голосе слышатся обвинительные нотки: как же, мол, с тобой тяжело.
   – Не знаю, о чем ты и откуда знаешь, что я могла бы сказать.
   – Ты понятия не имеешь о том, что происходит, потому что никто не может сказать тебе это прямо. – Он наклоняется вперед – огромные руки на голых коленях размером с небольшие колесные колпаки. – Кое-кто хочет тебя уничтожить.
   – По-моему, уже установлено… – начинаю я, но он не дает мне продолжить.
   – Нет. – Марино качает бритой головой, и щетина на его загорелом, тяжелом подбородке становится похожей на песок. – Может, ты и думаешь, что знаешь, но это не так. Может, Доне Кинкейд, пока она в психушке отдыхает, до тебя и не добраться, но есть другие люди, которые знают другие пути. У нее есть планы, как тебя свалить.
   – Представить не могу, что она могла планировать что-то, общаться с кем-то и обсуждать что-либо противозаконное без того, чтобы об этом не знали персонал Батлера, полиция или ФБР. – Я говорю спокойно, рассудительно, отодвигая в сторону эмоции, стараясь не чувствовать себя до глубины души уязвленной теми мерзкими репликами, которые двадцать лет назад отпускали в мой адрес Марино и Филдинг, их тогдашним отношением ко мне, их насмешками и неприятием.
   – Все просто. – Он смотрит мне в глаза. – Для начала – ее продажные адвокаты. Не забывай, что они общаются с ней тет-а-тет, точно так же как Джейми с Кэтлин Лоулер. Там ведь как: опасаешься прослушки или камер наблюдения – можешь передать записку. Пишешь что-нибудь в блокноте – твой клиент читает и ничего не говорит.
   – У меня есть большие сомнения, что адвокаты Доны Кинкейд наняли киллера, если ты это имеешь в виду.
   – Не знаю, наняли они киллера или нет, – признает Марино, – но они хотят свалить тебя и засадить в тюрьму. С какой стороны ни посмотри, ты в опасности.
   Я вижу, что он уверен в своих подозрениях. Интересно, что ему внушила Джейми? Что она задумала и зачем?
   – Подозреваю, поездка в твоем фургоне была куда большим риском, чем встреча с киллером, – возражаю я. – А если бы этот драндулет сломался где-нибудь у черта на куличках?
   – Если бы сломался, я бы знал. Я весь день в точности знал, где ты находишься, вплоть до того оружейного магазина в полутора милях к северу от Дин-Форест-роуд. В фургоне стоит джи-пи-эс-маячок, так что я всегда могу обнаружить его на гугловской карте.
   – Да это же просто смешно! Кто организовал все это и почему? Скажи мне наконец правду! – требую я. – Не верю, что это была твоя идея. Чтобы Джейми притащилась сюда поговорить с Лолой Даггет? Какое отношение это имеет ко мне? Или к тебе? Что ей нужно?
   – Месяца два назад Джейми позвонила в ЦСЭ, – отвечает Марино. – Так случилось, что я был в офисе Брайса, меня позвали к телефону, и она сказала, что проверяет кое-какую информацию относительно Лолы Даггет, которая – вот уж совпадение! – оказалась в той же тюрьме, что и Кэтлин Лоулер. Джейми интересовало лишь одно: не знаю ли я чего-нибудь о Лоле Даггет, не всплывало ли ее имя во время расследования дела Доны Кинкейд…
   – И ты мне даже не сказал об этом, – перебиваю его я.
   – Она хотела поговорить со мной, не с тобой, – поясняет он, словно директор ЦСЭ – Бергер или, может, сам Марино. – Я сразу понял, что за этим звонком стоит нечто иное. Во-первых, звонок был не из офиса окружного прокурора и обозначился как «неустановленный». Необычным мне показалось и то, что в середине дня она звонила из своей квартиры. Потом она сказала: «Здесь так глубоко, надо пройти декомпрессию, прежде чем выходить наверх». Когда я работал на нее, это был наш код, означавший, что ей необходимо переговорить со мной с глазу на глаз и не по телефону. Поэтому я сразу же отправился на Южный вокзал, а оттуда, на «Аселе», в Нью-Йорк.
   Никакой вины Марино за собой не чувствует – уверен в том, что делает и что говорит. Ни малейших угрызений совести из-за того, что скрывал от меня два месяца, потому что хитрая, проницательная Джейми Бергер двигала им как пешкой. Уж она-то наверняка знала что делает, когда звонила и разговаривала с ним условными кодами.
   – Что меня забавляет, – продолжает Марино, – так это то, что ты живешь под одной крышей с фэбээровцем и не знаешь, что твои телефоны прослушиваются.
   Он поудобнее устраивается в кожаном кресле и скрещивает мощные ноги, и я вижу в них остатки былой силы, весьма грозной в давние дни. Вспоминаю фотографии, на которых он еще боксер. Тяжеловес, громила, дикарь. Сколько людей ходят сейчас из-за него с постконкуссивным синдромом^[10], сколько мозговых травм он нанес, сколько физиономий расквасил?
   – Они просматривают твою почту, – продолжает Марино. Я замечаю на его коленях бледные шрамы – интересно, где он их мог заработать? – Они следят за тобой, буквально по пятам ходят.
   Я встаю с дивана.
   – Сама знаешь, как это работает. – Его голос настигает меня в кухне Джейми, хорошо обставленной, но выглядящей так, будто ею и не пользуются. – Получают судебный ордер с разрешением шпионить за тобой, а тебя ставят в известность как-нибудь потом.

9

   Я не предлагаю ему чего-нибудь выпить. Я вообще ничего ему не предлагаю, когда открываю холодильник и обвожу взглядом стеклянные полки. Вино, сельтерская, диетическая кола. Греческий йогурт. Васаби, маринованный имбирь и соевый соус с пониженным содержанием соли.
   Открывая шкафчики, я обнаруживаю в них лишь простенькие тарелки и кухонную посуду, какие и должны быть в сдаваемой внаем квартире. Набор из солонки и перечницы, но больше никаких специй, небольшая, объемом в 0,2 литра, бутылка «Джонни Уокер блю». Я достаю бутылку воды из буфета, где полным-полно диетических напитков, всевозможных витаминов, анальгетиков и средств, способствующих пищеварению, – безрадостных образчиков остановившейся жизни. Уж мне-то известно, что хранится в шкафчиках, буфетах и холодильниках тех людей, что так и не сумели смириться с потерей. Джейми все еще скучает по Люси.
   – Какого черта он ничего тебе не говорит? – Марино никак не успокоится относительно Бентона. – Я бы обязательно сказал. И плевать бы мне было на протокол. Если б я знал, что за тобой следят федералы, я бы обязательно сказал тебе об этом, выложил бы все как есть, чем я сейчас и занимаюсь, кстати. А он сидит сложа руки, изображает из себя пай-мальчика из Бюро. Играет по правилам и пальцем о палец не ударит, пока его собственное гребаное агентство разрабатывает его жену. Вот и в ту ночь, когда это случилось, он тоже ни черта не сделал. Сидел себе у камина со стаканом в руке, пока ты шаталась в темноте.
   – Все было совсем не так.
   – Знал ведь, что Дона Кинкейд, а может, и другие, на свободе, и все равно позволил тебе выйти из дома ночью.
   – Говорю же, все было не так.
   – Просто чудо, что ты не погибла. Черт бы его побрал! А ведь все могло бы закончиться разом, и только потому, что Бентон не соизволил даже почесаться.
   Я возвращаюсь к дивану.
   – Никогда ему не прощу.
   Как будто это его право – прощать. Интересно, как Джейми удалось так быстро восстановить Марино против Бентона! Как долго она провоцировала и без того глубоко укоренившуюся в нем ревность, готовую выплеснуться при малейшем подстрекательстве?
   – Может, он и не хотел, чтобы ты сюда ехала, но ведь не вызвался поехать вместе с тобой, разве не так? – шумно горячится Марино, и я думаю о письмах, о том, каким ненадежным и эгоистичным он бывает.
   Когда меня только назначили главным судмедэкспертом Вирджинии, а Марино служил в полиции Ричмонда, он не только демонстрировал мне свою неприязнь и ничем не помогал, но еще и из кожи вон лез, чтобы вышвырнуть меня с работы, пока наконец не понял, что в его же собственных интересах держать меня в союзниках. Быть может, именно это в конечном итоге его и мотивирует. Мой авторитет и то, как я всегда о нем заботилась. Лучше, если я буду на его стороне. Лучше иметь хорошую работу, особенно сейчас, когда хорошая работа – редкость, а ты отнюдь не становишься моложе. Если бы я его уволила, он был бы рад и месту охранника в агентстве Пинкертона, думаю я со злостью, и почти тут же что-то внутри меня рвется, и к глазам подступают слезы.
   – Я бы и сама не хотела, чтобы Бентон поехал со мной в Саванну, а уж в тюрьму его бы точно не пустили. Это было бы невозможно. – Я отпиваю воды из бутылки. – И даже если сказанное тобой – правда и ФБР, по какой-то смехотворной и беспочвенной причине, действительно взяло меня в разработку, Бентон об этом не знал. – Я опускаюсь на кожаный диван. – Ему бы не сказали, – рассуждаю я логически и, припомнив замечание Кэтлин Лоулер о моей репутации, повторяю, что мне в отличие от нее есть что терять.
   Я помню, как насторожилась тогда при этом намеке – она будто бы предостерегала, испытывая явное удовольствие от мысли, что и меня в скором будущем может ожидать некое несчастье. Я думаю о письмах, о том, что, по ее словам, в них говорится, и сама изумляюсь тому, как сильно это меня задело. Казалось бы, двадцать с лишним лет прошло, все забылось, однако ж вот оно, болит.
   – Как он может работать на это чертово Бюро и ни о чем не знать? – упорствует Марино; когда он ведет себя так, я понимаю, как сильно ему не нравится Бентон.
   Марино никогда не смирится с тем, что мы с Бентоном поженились, что я могу быть счастлива, что мой с виду необщительный и высокомерный муж имеет такие достоинства, которых Марино никогда не понять.
   – Для начала объясни мне, откуда тебе все это известно? – спрашиваю я.
   – Оттуда, что федералы явились в ЦСЭ с ордером, запрещающим удалять что-либо с нашего сервера. Значит, они в него уже заглядывали, – отвечает он. – Совали нос в твою электронную почту, может, и еще куда-то.
   – Почему мне ничего не известно о выписанном на мой офис судебном ордере? – Я думаю о сугубо конфиденциальной информации, хранящейся на сервере ЦСЭ, – на некоторых документах стоит гриф Министерства обороны «секретно» и даже «совершенно секретно».
   – Ну и ну! Ты что, ничего не поняла? Не слышала, что я сейчас сказал? Ты в разработке у ФБР. Ты – объект.
   – Если бы я была объектом, то точно догадалась бы об этом. Мне грозило бы обвинение в преступлении по федеральному делу, и меня, несомненно, уже допросили бы. Я бы уже предстала перед большим жюри. Они бы уже связались с Леонардом Браззо. Так почему никто не сказал мне о судебном ордере? – повторяю я.
   – Потому что подразумевалось, что ты не должна об этом знать. Как и я, впрочем.
   – Люси в курсе?
   – Компьютеры – ее ведомство, так что ее единственную и уведомили. Это ее обязанность – следить за тем, чтобы ни одно электронное сообщение не было удалено.
   Очевидно, именно Люси и рассказала об этом Марино. Но не мне.
   – Мы вообще ничего не удаляем, а факт выдачи судебного приказа еще не означает, что они просматривали наши документы. – Тактика запугивания, думаю я. Марино – не юрист, и Джейми ради каких-то собственных целей сильно его застращала.
   – Похоже, тебя это совершенно не волнует, – произносит он с ноткой недоверия.
   – Во-первых, мое дело рассматривается в федеральном суде, – отвечаю я. – Естественно, федералы могут проявить интерес к любой электронной информации, особенно к документам Джека, раз уж нам известно, что, пока я была в Довере, он проворачивал незаконные операции и связался с опасными людьми, в том числе и со своей дочерью, Доной Кинкейд. ФБР уже просматривало его переписку, все, что смогло отыскать, и, судя по всему, еще не закончило. Так что чего-то подобного стоило ожидать. Хотя можно было обойтись и без этого… Да и что я могла удалить? План моей поездки в Джорджию? Меня только удивляет, как Люси удалось не сказать мне ни слова.
   – Нас всех могли обвинить в воспрепятствовании правосудию, – говорит Марино.
   – И я уверена, что именно Джейми вдолбила тебе это в голову. Она и с Люси разговаривала?
   – Ни с Люси, ни о Люси – ни слова. – Марино подтверждает мое предположение о том, что Джейми и Люси сейчас не общаются. – Я сказал Люси и Брайсу, чтобы держали язык за зубами и не болтали о том, о чем ты знать не должна, и намекнул, что, если ты угодишь за решетку, это будет всецело и единственно на их совести.
   – Весьма ценю твою заботу. Спасибо, что ты их предупредил.
   – Не смешно.
   – Конечно же нет. Просто мне не нравятся твои намеки на то, что если бы я владела нужной информацией, то сразу же сделала бы что-то незаконное, например удалила бы записи. Я всегда под наблюдением, Марино. Каждый день, всю жизнь. Что сказала тебе Джейми, что ты стал таким параноиком?
   – Они наводят о тебе справки. Не далее как в апреле к ней на квартиру приходили двое агентов ФБР.
   Я чувствую себя так, будто меня предали, но не ФБР, не Бентон и даже не Джейми, а Марино. Письма. Я и не знала, что он высмеивал меня, унижал перед моим подчиненным, моим протеже – Джеком. Моя карьера только начиналась, а Марино за моей спиной вливал яд в уши моих подчиненных.
   – Они хотели расспросить ее о твоих склонностях, твоем характере, потому что она знает тебя лично, а история ваших отношений восходит еще к Ричмонду, – произносит Марино, но у меня в ушах звучат лишь злые слова Кэтлин. – Хотели припереть ее к стенке, пока она не исчезла в частном бизнесе. Может, и еще что-то было. Личные счеты. Политика. Ее проблемы с нью-йоркской полицией…
   – Да, о моем характере. – Мой гнев выплескивается наружу раньше, чем я успеваю его сдержать. – Ведь я же такая ужасная, что со мной невозможно работать. Со мной так трудно. Я ведь если с кем и могу ладить, то только с мертвыми.
   – Да что…
   – Может, я за то и пойду под суд, что со мной так трудно. За то, что я такая ужасная, что заставляю людей страдать и ломаю им жизнь. Может, за это мне и следует отправиться за решетку.
   – Да что за муха тебя укусила? – Он смотрит на меня с недоумением. – О чем ты вообще говоришь?
   – О тех письмах, которые Джек писал Кэтлин Лоулер. Я так понимаю, никто не хотел их мне показывать. Из-за того, что вы с Джеком говорили обо мне еще тогда, в Ричмонде. Из-за тех ваших комментариев, которые он потом повторял в своих письмах Кэтлин.
   – Я ничего не знаю ни о каких письмах. – Марино чуть наклоняется вперед, но никаких эмоций на его лице не отражается. – Никаких писем в доме не было – ни от него Кэтлин, ни от нее ему. И я понятия не имею, что она могла от него получать, если он вообще что-то писал. Что-то я в этом сомневаюсь.
   – Почему же? – восклицаю я, уже не в силах остановиться.
   – Джек никогда подолгу не был одиноким мужиком, и вряд ли его женам или подружкам так бы уж понравилось, что он переписывается с женщиной, которая когда-то его совратила.
   – У них была электронная переписка. Это факт.
   – Думаю, его жены и подружки об этой переписке ничего не знали. Но обычные письма, те, что бросают в почтовый ящик, те, что прячут по коробкам и прочим местам, – на мой взгляд, так Джек рисковать бы не стал.
   – Не надо меня успокаивать.
   – Я лишь говорю, что не видел никаких писем и что Джек прятал все, что касалось Кэтлин Лоулер, – говорит Марино. – За все те годы, что я знал его, он ни разу не упомянул ни ее, ни тот случай на ранчо. А что я тогда говорил… не знаю. Наверное, было что-то не очень хорошее. Ты же помнишь, какой я был придурок, когда ты только пришла и стала шефом. И не надо слушать всякую чушь от какой-то дерьмовой заключенной. Правду она сказала или нет, важно другое: Кэтлин Лоулер хотела тебя достать. И достала.
   Я молчу. Мы смотрим друг на друга.
   – Не понимаю, почему она так задерживается. – Марино вдруг встает и снова смотрит в окно. – И не понимаю, почему ты так на меня злишься. Может, потому что на самом деле злишься на Джека. Сукин сын. Вот что, не надо на него злиться. Чертов врун. Говнюк. После всего, что ты для него сделала. Оно и хорошо, что Дона Кинкейд его шлепнула, а то бы я сам это сделал.
   Он все смотрит в окно, повернувшись ко мне спиной. Я сижу тихо. Злость, раздражение умчались, как внезапно утихшая буря, и я думаю о том, что сказал о Джейми Бергер Марино. Потом, обращаясь к большой, широкой спине, спрашиваю, как понимать, что Джейми «исчезла в частном бизнесе».
   – Так и понимать, – не оборачиваясь, отвечает Марино. – Буквально.
   Джейми больше не работает в офисе окружного прокурора Манхэттена, все-таки объясняет он. Подала в отставку. Ушла. И, как многие ее коллеги, переметнулась на другую сторону. В конце концов, так поступают почти все; люди бросают низкооплачиваемую, неблагодарную работу в унылых госучреждениях с их помпезной бюрократией, до смерти устав от нескончаемого парада трагедий, паразитов, безжалостных бандитов и мошенников. От нехороших людей, которые делают нехорошие вещи с нехорошими людьми. Как бы ни воспринимала это чуткая общественность, жертвы далеко не всегда невинны или даже симпатичны, и Джейми частенько говорила, что завидует мне – мои-то клиенты по крайней мере не врут. Когда свидетель или жертва говорит ей правду, в аду, наверно, идет снег. Уж лучше бы они все сгинули, сказала она как-то и была права, по крайней мере, в этом. Когда ты мертв, лгать невозможно.
   Вот только я никогда бы не подумала, что Джейми уйдет в частный бизнес. Не верю, что ее привлекли большие деньги. Марино рассказывает, она ушла по-тихому – ни прощальной вечеринки, ни даже общего ланча или вылазки в ближайший бар после работы. Ушла молча, без фанфар, никого не предупредив, не поставив в известность. Примерно тогда же Джейми позвонила в ЦСЭ, поинтересовалась насчет Лолы Даггет, продолжает он, и я уже точно знаю: что-то случилось. Не только с Джейми, но и с Марино. Жизнь каждого из них поменяла курс, а я узнала об этом только сейчас. И это ужасно меня расстраивает. А еще очень грустно, что ни один из них не посчитал нужным поговорить со мной.
   Может, я и впрямь слишком, невыносимо сурова с людьми. Я снова слышу злые комментарии Кэтлин Лоулер и вижу торжествующее выражение ее лица, как будто всю жизнь она только и ждала возможности сказать эти гадости мне лично. Какая ж я, оказывается, чувствительная. Наверное, потому что в ее словах есть толика правды. Со мной и правда нелегко. У меня ведь и друзей никогда не было. Люси, Бентон, кое-кто из бывших сослуживцев. И Марино. Как ни крути, он был со мной все эти годы, и я не хочу перемен.
   – Думаю, это не все, о чем спросила Джейми, когда позвонила в ЦСЭ, – говорю я, и в моем голосе уже не слышны обвинительные нотки. – Это ведь не просто совпадение, что после ее звонка ты съездил в Нью-Йорк, а потом стал заводить разговоры о рыбалке и лодках и о том, как ты скучаешь по Югу.
   – Мы лучше ладили, когда я на тебя не работал. – Марино поворачивается и идет к креслу. – Знаешь, я и сам лучше себя чувствовал, когда приходил со стороны – экспертом или детективом, сержантом отдела убийств, – чем тогда, когда работал у тебя, у Джейми и вот теперь снова у тебя. Я детектив с опытом, знаю, что делать на месте преступления, как расследовать убийство. Чего я только не делал и чего не повидал! Я не хочу до конца дней сидеть в какой-то клетушке, ждать распоряжений, ожидая каких-то неприятностей.
   – Другими словами, ты хочешь сказать, что уходишь.
   – Не совсем.
   – Ты вправе жить так, как хочешь. Ты заслужил это как никто другой. Меня очень огорчает, что ты не рассказал о своем настроении и планах. Наверное, именно это меня и беспокоит больше всего.
   – Я не хочу уходить.
   – По-моему, ты уже это сделал.
   – Я хочу переключиться, стать частным детективом. Об этом мы с Джейми и разговаривали, когда встречались в Нью-Йорке. Она сказала, что ушла на вольные хлеба и предложила мне подумать о том же. Сказала, что могла бы предлагать мне кое-какие дела. Я знаю, что и ты моей помощью воспользовалась бы. Не хочу больше на дядю работать и принадлежать кому-то.
   – Никогда и не думала, что ты мне принадлежишь.
   – Мне нужна хоть какая-то независимость. Немного самоуважения. Знаю, к тебе это не относится. У тебя-то самоуважения всегда хватало!
   – Да уж.
   – Хочу взять небольшой участок на реке, ездить на мотоцикле, рыбачить, работать на людей, которые меня уважают.
   – Джейми пригласила тебя консультантом по делу Лолы Даггет?
   – Она ничего мне не платит. Я сказал, что не могу брать деньги, пока не сменю свой статус в ЦСЭ. Собирался как-нибудь потолковать с тобой об этом, – говорит Марино, и я слышу металлический звук – в замке поворачивается ключ.
   Дверь открывается.
   Джейми входит, и я чувствую пикантный запах мяса, жареного картофеля и трюфелей.

10

   Она ставит два больших голубых бумажных пакета на каменный полукруг стойки в кухне. Для нью-йоркского прокурора, пусть даже и бывшего, затеявшего тайную операцию, которая требует камер слежения и, как я подозреваю, пистолета, спрятанного в висящей у нее на плече объемистой сумке из коричневой воловьей кожи, она удивительно непринужденна и бодра.
   Красиво уложенные черные волосы стали чуть длиннее, черты лица четкие и очень привлекательные, она гибкая и стройная и выглядит вдвое моложе своих лет в линялых джинсах и белой рубашке навыпуск. Украшений нет совсем, макияжа не заметно, но даже если ей и удается обмануть большинство людей, меня ей не провести. Я вижу в ее глазах тень. Вижу натянутость ее улыбки.
   – Извини, Кей, – говорит она без предисловий, вешая свою совсем не стильную, тяжеловатую на вид сумку на спинку барного стула, и я гадаю, уж не Марино ли убедил ее носить с собой оружие.
   Или эта привычка передалась ей от Люси? Мне вдруг приходит в голову, что если Джейми носит оружие тайно, то, скорее всего, нарушает закон. Трудно представить, как бы ей удалось получить лицензию в Джорджии, где она хоть и сняла квартиру, но не живет постоянно. Камеры слежения и неразрешенное оружие. Может, это всего лишь обычные меры предосторожности, потому что она, как и я, знает жизнь с нелучшей стороны и знает, что в ней может случиться всякое. Или же Джейми напугана и нервничает.