Пелам Вудхаус. Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)

 
   Так обстояло дело, когда Ф. приехал в Канны. На четвертый или пятый день, гуляя по Croisette, он был беспримерно счастлив. Солнце сияло, море синело, девица обещала выпить с ним чаю в казино, и вдобавок он знал, что выглядит прекрасно. Он вообще франт, но тут превзошел себя. Идеальные брюки, чистейшая рубашка, дивно-сиреневый пиджак являли неповторимую картину. К ней он добавил галстук, украденный вчера у дяди, – золото, сероватая сирень и алая полоска. Для других это слишком, но его превращало в молодого бога.
   Если я скажу вам, что минут через десять к нему подошел француз и предложил 500 франков за роль судьи на конкурсе младенцев, вы поймете, как он был хорош. Хитрые галлы не тратятся на нищих.
   Должно быть, вы подумали, что Фредди так и кинулся, поскольку старый скупердяй держит его в строгости. Однако, по случайности, он телеграфировал другу в Лондон и ждал искомой десятки с дневной почтой. Тем самым, он не нуждался в золоте, которое сулил француз, но был польщен и пообещал хотя бы украсить конкурс своим присутствием. Расстались они весьма сердечно.
   Почти сразу вслед за этим к нему приблизился тип в потрепанном готовом костюме.
   Часы сообщали, что почта прибудет с минуты на минуту, и Фредди держался поближе к «Карлтону» (где, заметим, жили и он с дядей, и девица). Прохаживаясь перед входом, он услышал тот радостный голос, которым старый друг приветствует старого друга:
   – О! Привет!
   Обернувшись, он увидел упомянутого типа. Тот был тощий и длинный.
   – Вот это да! – продолжал тип.
   Фредди воззрился на него. Если верить памяти, он его в жизни не видел.
   – Привет, – отвечал он, чтобы затянуть время.
   – Чудеса! – не унялся тип. – Кого я вижу!
   – Э, – сказал Фредди.
   – Давненько мы не встречались.
   – Да уж, – согласился Фредди, чувствуя, что на лбу выступают капельки пота. Очень глупо встретить знакомого и не знать, кто это.
   – Наших не видишь? – поинтересовался тип.
   – Да так… скорее нет…
   – Все куда-то делись.
   – Вот именно.
   – Недавно я встретил Смита.
   – Да?
   – То есть Т.Т. Смита.
   – О, Т. Т.!
   – Да. Не Дж. Б. Я слышал, Дж. Б. – в Малайзии. А Т.Т. – в каком-то агентстве. Процветает.
   – Это хорошо.
   – Ты и сам не бедствуешь, а?
   – О, конечно!
   – Не удивляюсь. Я еще в школе знал, что ты далеко пойдешь.
   Фредди вцепился в слово «школа», как в спасательный круг. Поле заметно уменьшилось, теперь мозги заработают. Он снова взглянул на типа и снова приуныл. Ну, в жизни не видел! Положение усложнилось, ведь тип вот-вот окажется ближайшим из друзей, которому надо бы упасть на шею, предаваясь воспоминаниям о том, как старина Носач принес в часовню белого кролика.
   – Да, – продолжал тип, – еще в те годы было ясно, что ты не пропадешь. Как я тобой восхищался! Ты был моим кумиром.
   Фредди очень удивился. Он и не подозревал, что был чьим-то кумиром. Да, конечно, в последнем классе его приняли в крикетную команду, но все равно поклоняться ему было не за что.
   – Кумиром, – повторил тип. – Можно сказать, божеством.
   – Да? – Фредди покраснел. – Подумать только… Сигарету?
   – Спасибо. Вообще-то лучше бы тыщу, а то я совсем пропаду. Не все процветают. Ты вот идешь вверх, а кое-кто – и вниз. Да, без тыщи мне крышка.
   Фредди говорил мне, что был буквально сражен. Казалось бы, опытный человек, а не догадался, что у него попросят денег. Сперва он хотел что-нибудь проурчать и поскорее исчезнуть, но благородные чувства взяли верх. Можно ли бросать в беде школьного друга, да еще такого, который тебе поклонялся? Нет, нельзя. Там училось шестьсот сорок семь персон. Отвергнет ли он единственного, который считал его кумиром? Исключено. Да, тысяча франков – это сумма, но раздобыть ее придется. Noblesse oblige.
   И тут он вспомнил, что, должно быть, уже пришел перевод. От волнения он о нем забыл.
   – Господи! – воскликнул Фредди. – Хорошо, подожди. Давай встретимся в казино часа через два.
   – Спасибо, – пролепетал тип. – Спасибо!
   – Не за что, – сказал Фредди.
 
   Со смешанными чувствами вошел он в отель. С одной стороны, есть высокая скорбь в мысли о том, что лишишься последней десятки, предназначенной совсем не для этого. С другой стороны, есть тихая радость в том, чтобы не чувствовать себя эгоистом. К тому же в глубине сознания маячил тип, говоривший: «О, если бы мы все были такими, как Фредди!» Духовный восторг, думал он, десятки стоит.
   Однако ему хотелось, чтобы тип удовольствовался пятеркой. Именно столько он, Фредди, был несколько месяцев должен лондонскому букмекеру, который, судя по недавнему письму, уже терял терпение. До описанных выше событий Ф. собирался умаслить его хотя бы частью долга. Теперь об этом нет и речи. Всю сумму, как есть, надо отдать другу детства, чье имя он не мог припомнить.
   Брент? Джернингем? Фосуэй?
   Нет, не то.
   Бустер? Гоггз? Бутл? Финсбери?
   Нет-нет.
   Оставив попытки, он подошел к портье. Конверт был тут, а в нем – чек. Превосходный клерк тут же его обналичил, и Фредди брал деньги, когда кто-то вскрикнул: «А!»
   Казалось бы, что в этом звуке страшного? Однако Фредди испугался. Он узнал голос. То был не кто иной, как букмекер, которому он задолжал пятерку. То-то и плохо летом в Каннах, там очень смешанное общество. Можно встретить Ф. Виджена, кумира школьных друзей, а можно – таких субъектов. Словом, кого угодно, от верхов до низов.
   Обернувшись и встретив беспощадный взгляд, Фредди утратил надежду. Но сделал, что мог.
   – Привет, мистер Макинтош! – сказал он. – А вот и вы! Так-так-так. Ха-ха.
   – Да, – ответил букмекер. – Вот и я.
   – Никак не думал вас тут встретить.
   – Но встретили, – заверил букмекер.
   – Отдохнуть решили? Погреться на солнышке, забыть о делах?
   – Не совсем, – букмекер вынул черную книжечку. – Посмотрим-посмотрим… Мистер Виджен… А, вот! Пять фунтов. Поставили на Мармелада, он пришел третьим. Мог и выиграть, но… Такова жизнь. Думаю, это будет четыреста пятьдесят франков с небольшим, но округлим, давайте просто четыреста пятьдесят. Мы люди свои, в конце концов!
   – Простите, – сказал Фредди. – Может, как-нибудь в другой раз? Сейчас не могу, нет денег.
   – Нету?
   – То есть они мне нужны для одного бедного человека.
   – Мне тоже.
   Словом, Фредди сдался. Взывать к лучшим чувствам он не мог, у букмекера их не было; и протянул ему требуемую сумму.
   – Хорошо-хорошо! – сказал он. – Вот, пожалуйста. С моим проклятием.
   – Прекрасно, – заметил букмекер.
   Фредди остался при пятистах пятидесяти франках, а нужна была тысяча.
   Я бы его не осудил, если бы он плюнул на школьного друга. Пятьдесят франков – чай с девицей, пятьсот остается на курортные развлечения. Недурно.
   Но он преодолел искушение. Старый поклонник… (как же его? Маттлбери? Джакс? Фергюсон? Брейтуэйт?) просит тыщу и тыщу получит.
   Где же достать еще пятьсот? Вот в чем вопрос.
   Занять у дяди? О нет! И тут его осенило. Именно столько предлагал ему хитрый француз, если он возьмется судить этих младенцев.
   К младенцам он относился своеобразно. Общаться с ними, думал он, можно только в тех случаях, когда рядом есть мать или нянька на всякий пожарный случай. Тогда, если ты с младенцем в родстве, неплохо протянуть ему часы, пусть послушает тиканье. Да, неплохо; но любить этих тварей – помилуйте! Как-то с ними муторно. Взгляд холодный, слюну пускают изо рта… Посмотришь и задумаешься: впрямь ли человек – венец природы?
   Теперь вы поймете, что и за пятьсот франков ему было трудно оказаться лицом к лицу с целой оравой. К его чести скажем, что после короткой борьбы он стиснул зубы, сжал кулаки и твердо зашагал к пристани, сокрушаясь о том, что судят не прекрасных купальщиц.
   Конечно, за это время судью могли найти. Но нет. Француз встретил Фредди как родного и повел его в павильон, где собрались исключительно грозные матери и необычайно гнусные младенцы. Он произнес по-французски небольшую речь, матери похлопали, дети заорали, а потом стал обходить ряды вместе с судьей. Матери сурово смотрели на них, как бы предупреждая, что если приз посмеют дать другому, будет плохо. Фредди говорил, что это очень утомляло, и я его понимаю.
   Однако он держался. Судьей он был впервые, но инстинкт подсказал ему метод опытных судей – презрев младенцев, смотреть на матерей. Этой – столько-то очков за свирепость, той – за склонность к ножам и кинжалам и т. д. и т. п. Спросите младших священников, как они действуют на этих конкурсах, и каждый скажет, что следует такому методу.
   Приза было три, и с первым все стало ясно сразу. Он сам собой достался матери в тяжелом весе, с густыми бровями, которая выглядела так, словно только что вязала у подножия гильотины. Увидев брови, говорил мне Ф., он просто услышал стук голов, падающих в корзинку. Словом, с первой премией сомнений не было.
   О второй и третьей пришлось подумать, но все же он вручил их страшным особам, у которых явно было в чулке что-то подозрительное. Выполнив свой долг, он повернулся к галлу, не обращая внимания на ропот побежденных.
   Галл не очень хорошо знал английский и не сразу понял соратника. Когда же понял, Фредди пошатнулся, ибо оказалось, что он должен не получить, а заплатить пятьсот франков.
   Как выяснилось, старый каннский обычай велит приглашать в судьи богатых англичан, которые и платят за такую честь.
   Увидев Фредди, француз был так поражен его элегантностью и осанкой, что выбрал его и больше не искал.
   Что ж, очень лестно, думал Фредди, большой комплимент его вкусу, но надо бы поскорей бежать. Он осторожно поглядывал на ближайший выход. Если бы тот был чуточку ближе, можно было бы рискнуть, но так… Матери кинутся за ним, а бежать с таким эскортом по Каннам ему не хотелось. Быть может, он спасется, быть может – нет. Да, положение опасное.
   Тяжело вздохнув, он отдал пять фунтов и направился к выходу. Дух его был так мрачен, что он едва слышал ропот несчастных матерей, называвших его разными именами, намекая на местном наречии, что он подкуплен.
   Но хуже всего была мысль, что, если не случится чудо, он огорчит старого Парслоу, Уотерса, Булстрода, Бингли, Маргатройда или как его там.
   Он сказал, чтобы тот пришел к казино, расположенному среди пальм, в конце Croisette, и сам туда направился. Шел он с большим трудом. Желание дать денег старому другу уже превратилось в манию. Он чувствовал, что затронута честь, и трепетал, предвкушая встречу. Сейчас он увидит друга с протянутой рукой, с ожиданием во взгляде – и что же? Ни-че-го.
   Фредди беззвучно застонал, живо представляя горький, укоризненный взор и как бы слыша слова: «Нет, это – не Виджен! Мой кумир не пожалел бы такой малости. Да, меняются люди… Таким ли он был, когда мы играли под сенью старых садов?» Думать об этом очень больно.
   Но Фредди думал, не обращая внимания на веселую суету. Он мог бы увидеть девиц в купальных костюмах, начинающихся в самом низу спины и кончающихся на два дюйма ниже. Он мог бы бросить в них печеньем, так они были близко; но шел, погруженный в думу.
   Дойдя до казино, он все решил. Как ни безумна, как ни тщетна эта идея, он собирался занять денег у дяди. С этой целью проследовал он в комнату, где играли в баккара, зная, что в этот час старый лорд сидит за одним из столиков. Отказывая племяннику в радостях азарта, сам он тем не менее любил перекинуться в картишки.
   Действительно, дядя сидел там, склонившись над зеленым сукном. Когда Фредди вошел, лицо его озарял священный отблеск экзальтации. Играл он просто, без затей. Лорд Блистер не принадлежал к героям очерков, выигрывающим за вечер три миллиона. Если ему удавалось обогнать других на шиллинг, он считал, что время потрачено не зря.
   Фредди показалось, что момент – удобный. Дядя выиграл фунтов пять, то есть ему привалила удача. Тем самым, у него хорошее настроение.
   – Э… дядя… – начал Ф.
   – Пошел к черту, – ответил лорд Блистер, совсем не в хорошем настроении. – Банк!
   И он забрал еще 60 франков.
   – Дядя, послушай…
   – В чем дело?
   – Ты мне не одолжишь…
   – Нет.
   – Мне только…
   – Все равно не дам.
   – Это не для меня.
   – Пошел к черту.
   Фредди сдался. Естественно, он знал, что так будет, и все же пал духом. Последний шанс не сработал. Больше делать нечего.
   Он посмотрел на часы. Старый друг подходит к цели. Вера его столь сильна, что идет он пружинистым шагом. Есть у него тросточка? Фредди забыл. Если есть, он ею помахивает.
   А потом они встретятся… он узнает… мечты его рухнут. Какой ужас!
   Именно в это мгновение Фредди очнулся, услышав слово «mille», которое и значит «тысяча». То был голос крупье, тянущего свою литанию.
   Что ж, тысяча франков – немного для этих денежных мешков, но для всякой мелкоты сорвать такой банк – большое счастье. Вокруг стола толпились люди. Глядя поверх голов, Ф. видел кучку денег, явно улыбавшуюся ему.
   Поколебавшись секунду-другую, он увидел всю свою жизнь, словно утопающий. Потом услышал, как крупье хрипло выкрикнул: «Banco». Что-то в этом было знакомое; и точно, это он сорвал банк.
   Можете себе представить, как он растерялся. Хорошо, он обыграл какого-то субъекта, а если проиграет? Ему нечего дать, кроме пятидесяти франков и жалких извинений. Интересно, что они делают, когда не можешь расплатиться? Уж точно, что-нибудь жуткое. Гильотина – вряд ли, Чертов остров – тоже сомнительно, но что-нибудь да придумали. Смутно припомнив какой-то фильм, он представил, что стоит в каре, а игроки и распорядители срезают пуговицы с его пиджака.
   А может, с брюк? Нет, тут есть женщины. Но и пиджачные – отнюдь не подарок.
   Страдал не только он, страдал и дядя. Проиграл именно он и думал, удвоить ставку или махнуть рукой.
   Играя в баккара, лорд Блистер верил в небольшие выигрыши и быстрый оборот. Начинал он с мелочи, потом удваивал ставку скрепя сердце и на этом заканчивал. Но сейчас он так разыгрался, что рискнул целой тысячей. Такие суммы не теряют. С другой стороны, а вдруг он выиграет? Кто-то в толпе крикнул «Banco!». Если повезет, можно загрести две тысячи вместо одной.
   Что же делать? Он стоял на распутье. Наконец он решился. Крупье метнул карты на стол, толпа отступила, чтобы не мешать, и тут в подавшемся вперед игроке он узнал Фредди.
   – Р-р-р! – зарычал он. – Хр-м-пф! Тьфу!
   Хотел он сказать, что игра не считается, поскольку в ней участвует сын его сестры, Фредерик Фотерингей-Виджен, у которого нет и сотой части денег, которые понадобятся, если он проиграет. Но его не поняли. А в следующий миг крупье придвигал к племяннику все, что поставил дядя.
   Собирая выигрыш, он заметил взгляд старикана, после чего выронил фишки на сто франков, на пять франков и на три луидора. Собрав их снова, он выпрямился и услышал голос.
   – Добрый день, мистер Виджен, – сказала Друзилла.
   – О, а! – сказал Фредди.
   Не очень блестящая ремарка, но спасибо и на этом. Она глядела на него не лучше, чем дядя, хотя взгляды их различались. У графа он пылал, выражая гнев и ненависть, у девицы – леденел, выражая в основном презрение. Кого лучше встретить в темной аллее, Фредди сказать не мог бы.
   – Я вижу, вам везет, – сказала она.
   – О, а, – заметил Фредди.
   Он быстро отвел взор и встретился глазами с дядей. Снова отвел и встретился с ней. Позже он говорил мне, что положение напоминало тот случай, когда африканский охотник, спасаясь от змеи, видит тигра.
   Девица сморщила нос, словно казино наполнилось особенно вонючим газом.
   – Признаюсь, я немного удивлена, – сказала она при этом. – Вы вроде бы не играете.
   – О, а.
   – Если не путаю, вы сравнили азартные игры со злокачественной опухолью.
   – А, о.
   Она сердито фыркнула, словно надеялась недавно, что он – не полный мерзавец, а теперь поняла, что ошиблась.
   – Боюсь, – сказала она, – я не смогу выпить с вами чаю. Прощайте, мистер Виджен.
   – О, а, – ответил Фредди.
   Он смотрел ей вслед, зная, что она уходит из его жизни и о флёрдоранже лучше не думать. Но тут ему пришло в голову, что, несмотря на побивший все рекорды разговор с дядей и утрату любимой девушки, можно радоваться одному: честь Видженов спасена, деньги он даст.
   Подойдя к кассиру, он обменял все на одну банкноту, покинул казино и спускался на тротуар, когда увидел школьного друга. Тот просто сиял и переливался.
   – Вот и я, – сказал друг.
   – А, о, – сказал Фредди.
   И с достойным смирением вложил ему в руку деньги.
   Тот, несомненно, их взял. Он схватил их, как форель – мушку, и быстро сунул в задний карман. Странно было то, что он был буквально поражен. Глаза округлились, челюсть отвисла, он растерянно смотрел на Фредди.
   – Нет, я не против, – сказал он. – Я всей душой за. Однако! Целая тысяча. Я, собственно, имел в виду франков пятьдесят.
   Тут удивился Фредди:
   – Ты же просил тыщу.
   – Пищу? Я ее и куплю, – радостно ответил школьный друг. – Ничего не ел с завтрака.
   Фредди не очень быстро думает, но и он понял, что тут что-то не так.
   – Значит, ты просил пищу!
   – Конечно. Она мне очень нужна, – он наморщил лоб. – Начнем, я думаю, с закуски, – он облизнулся. – Потом – бульону, потом – свежей рыбки и, естественно, бифштекс с жареной картошкой. К нему – салат. Сыр, естественно, кофе, ликер, сигара. Да, можешь не сомневаться, без пищи я не останусь. Ах ты, забыл! Вина бутылочку, чтобы все это обмыть. Сухого, хорошего. Так-так-так… – он похлопал себя по животу. – Видишь живот? Через четверть часа он очень удивится.
   Фредди говорил мне, что он рассердился, и я его понимаю. Кто не рассердится в такой ситуации? С полминуты он хотел кинуться на типа, вырвать банкноту и заменить ее пятьюдесятью франками, но добрый старый дух noblesse oblige его удержал. Да, он беден, да, он отвергнут, да, предстоит беседа с дядей, во время которой тот может откусить ему часть ноги, зато он поступил благородно. Он не оставил в беде друга, который им восхищался.
   Тот что-то говорил, сперва – о бифштексе, у которого один недостаток – его мало. Лучше все-таки заказать пару отбивных. Потом он перешел к новой теме:
   – Повезло мне, что я тебя встретил, Постлвейт!
   – Что-что? Какой Постлвейт?
   Тип удивился:
   – То есть как это «какой»?
   – Ну, кто он? Почему ты о нем вспомнил?
   – Это же твоя фамилия!
   – Моя фамилия Виджен.
   – Виджен?
   – Да.
   – А не Постлвейт?
   – Ни в коем случае.
   Тип засмеялся:
   – Ха-ха! Узнаю твое остроумие.
   – При чем тут «мое»? Я – не – Постлвейт. В жизни им не был!
   – То есть как? Я же тобой восхищался в старом добром Бинглтоне.
   – Где?
   – В Бинглтоне.
   – Я там не был.
   – Ты же носишь наш галстук.
   Фредди покачнулся:
   – Эта мерзость – ваш галстук? Я его у дяди стащил.
   Тип опять засмеялся:
   – Ну дела! Ты вылитый Постлвейт, и галстук у тебя наш. Как тут не обознаться? Да-а… Ничего, все к лучшему. Э? Пока! – и он побыстрей свернул за угол.
   Фредди смотрел ему вслед, подсчитывая убытки и прибыль. Друзиллу, или как ее, он утратил. Дядю – рассердил. Десятку – отдал. А главное, никто ему не поклонялся. Прибыль же – пятьдесят франков.
   В каннском казино можно купить за эти деньги пять мартини. Фредди их купил.
   Потом, утерев губы салфеткой, вышел из бара прямо в печальный закат.
 
   © Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.

Дядя Фред посещает свои угодья

   Чтобы попить после ленча кофе в тишине и в мире, один Трутень повел приятеля в клуб, а там – в ту комнату, где можно курить, но реже бывают люди. В другой, побольше, пояснил он, беседы поражают блеском, но не так спокойны.
   Гость его понял.
   – Молодость!
   – Она самая.
   – Жеребята на лугу.
   – Они.
   – Но не все.
   – Pardon?
   Гость указал Трутню на молодого человека, только что появившегося в дверях. Глаза у него сверкали, изо рта торчал пустой мундштук; словом, если у него была душа, на ней лежала какая-то тяжесть. Когда наш первый Трутень его окликнул и пригласил подойти, он покачал головой, а там – исчез, словно грек, которого преследуют мойры.
   – Ах, Мартышка, Мартышка!.. – вздохнул Трутень.
   – Мартышка?
   – Да. Твистлтон. Страдает из-за дяди.
   – Неужели умер?
   – Куда там! Приезжает в Лондон.
   – И он страдает?
   – А как же! После всего, что было…
   – Что же было?
   – Ах!..
   – Так что же было?
   – Не спрашивайте!
   – А я спрошу.
   – Тогда я отвечу.
 
   – Старый добрый Мартышка, – сказал Трутень, – часто говорил со мной о своем дяде, и если в глазах у него не стояли слезы, я просто не знаю, где им стоять. Граф Икенхемский живет круглый год в деревне, но иногда ему удается сбежать в Лондон. Там он направляется в Олбени, к племяннику, и подвергает его невыносимым пыткам. Дядя этот, переваливший на седьмой десяток, обретает в столице свой настоящий возраст (22 года). Не знаю, встречалось ли вам слово «эксцессы», но именно оно приходит в голову. Все это было бы не так страшно, если бы он ограничивался клубом – мы не ханжи, и, если не разбить рояль, делайте что хотите, никто не шевельнется. Но он тащит Мартышку на улицу и разворачивается вовсю при совершенно чужих людях.
   Теперь вы поймете, почему племянник посмотрел на него как на порцию динамита, когда, набитый его обедом, окутанный дымом его сигары, сытый граф бодро и весело сказал:
   – Ну что ж, пора заняться чем-нибудь приятным и полезным.
   – Каким? – проблеял Мартышка, бледнея под загаром.
   – Приятным и полезным, – со вкусом повторил дядя. – Положись на меня, не подведу.
   Денежные дела не позволяют Мартышке применить особую твердость, но тут и он ответил решительно:
   – Только не на собачьи бега!
   – Ну что ты!
   – Надеюсь, ты не забыл, что там случилось?
   – Как это забудешь?! Хотя судья поумнее ограничился бы внушением.
   – Я ни за что на свете…
   – Конечно, конечно. Мы поедем в родовое гнездо.
   – Разве оно не в Икенхеме?
   – Их много. Предки жили и поближе, в Митчинг-хилле.
   – Под Лондоном?
   – Теперь там пригород. Луга, где я играл ребенком, проданы и застроены. Но прежде то была деревня твоего двоюродного деда. Он носил бакенбарды, а душа у него была такая, что ты со своей чистотой просто бы не поверил. Мне давно хочется посмотреть, что там творится. Наверное, черт знает что. Значит, едем.
   Мартышка повеселел – в конце концов, даже такой дядя не очень опасен в пригороде. Масштаб не тот.
   – С удовольствием, – сказал он.
   – Тогда бери шляпу, подгузник – и в путь, – сказал граф. – Наверное, туда ходит автобус.
 
   Мартышка не ждал особых красот от Митчинг-хилла, не ждал – и не дождался. Когда выйдешь из автобуса, рассказывал он, видишь ровные ряды обшарпанных и одинаковых домиков. Однако он не роптал. Стояла ранняя весна, которая так часто обращается в позднюю зиму, а он не взял ни пальто, ни зонтика, но все равно испытывал тихую, трезвую радость. Время шло, дядя еще ничего не выкинул. Тогда, на собачьих бегах, он уложился в десять минут.
   Мартышке казалось, что удастся обойтись без эксцессов до вечера, а там – поужинать и уснуть. Лорд Икенхем подчеркнул, что жена его, а для Мартышки – тетя, освежует их тупым ножом, если они не вернутся к часу, так что все могло пройти без особых потрясений. Примечательно, что, думая об этом, Мартышка улыбался, – больше ему улыбаться не пришлось.
   Надо заметить, что пятый граф поминутно притормаживал, словно собака на охоте, и говорил, что именно здесь он пустил стрелу сапожнику в зад, а тут его тошнило после первой сигары. Наконец, он остановился перед коттеджем, который по каким-то причинам назывался «Кедры».
   – На этом самом месте, – умиленно вздохнул он, – пятьдесят лет назад, тридцать первого июля… А, черт!
   Последние слова были вызваны тем, что наконец хлынул дождь, густой, как душ. Дядя и племянник прыгнули на крыльцо и встали под навес, откуда и переглядывались с серым попугаем.
   Висел попугай в клетке, она стояла на окне, но важно не это; важно то, что дождь ухитрялся брызгать сбоку. Когда Мартышка поднял воротник и вжался в дверь, она отворилась. Поскольку на пороге стояла служанка, он вывел, что дядя нажал на звонок. Заметим, что она была в макинтоше. Лорд Икенхем смущенно улыбнулся.
   – Добрый день, – сказал он.
   Она с этим согласилась.
   – Это «Кедры», если не ошибаюсь?
   Она согласилась и с этим.
   – Хозяева дома?
   Тут она сказала: «Нет».
   – А? Ничего, ничего, – утешил ее лорд Икенхем. – Я пришел, чтобы подстричь коготки попугаю. Мой ассистент, мистер Уолкиншоу. Дает наркоз, – и он указал для ясности на Мартышку.
   – Из ветеринарной лечебницы?
   – Вы угадали.
   – А мне никто не сказал.
   – Скрывают? – посочувствовал граф. – Нехорошо, нехорошо.
   С этими словами он направился в гостиную. Мартышка шел за ним, служанка – за Мартышкой.
   – Что ж, – сказала она, – я пойду. У меня выходной.
   – Идите, идите, – сердечно откликнулся граф, – мы все приберем.
   Когда она удалилась, он зажег газовый камин и пододвинул к нему кресло.
   – Ну вот, мой друг, – сказал он, – немного такта, немного выдумки – и мы в тепле и холе. Со мной не пропадешь.
   – Нельзя же тут сидеть! – сказал Мартышка.
   Лорд Икенхем удивился:
   – Нельзя? Ты считаешь, лучше идти под дождь? Все гораздо сложнее. Утром, еще дома, мы с твоей тетей поспорили. Она полагала, что погода обманчива, и пыталась всучить мне шарф. Победил, конечно, я. Теперь представь себе, что будет, если я простужусь. В следующий раз мне дадут набрюшник и респиратор. Нет! Я останусь здесь, у камина. Не знал, что газ так согревает. Я даже вспотел.