Страница:
Он наклонился над боровшимся со смертью и не шевелился.
- Берегитесь, господин де Жослэн! - предостерег его герцог де Лаван. Не подходите к нему так близко. Круазо коварен. Испуская дух, он еще может вонзить вам в горло кинжал.
Умирающий попытался подняться, но опять со стоном упал.
- Господин де Жослэн погиб, - воскликнул он из последних сил. Господин де Жослэн лежит на дне реки.
Некоторое время стояла тишина, слышны были только шуршание тростника и плеск воды, бившейся о лодку. Потом герцог воскликнул своим звонким, юношеским голосом:
- Он бредит. Хвала Творцу, господин де Жослэн жив и находится здесь, рядом со мною!
Умирающий не говорил больше ни слова. Оба друга подняли его и понесли вниз, в лодку. Господа дворяне молча отправились в обратный путь.
Наверху, на галерее дворца, где их поджидали лакеи с восковыми свечами, чтобы проводить каждого гостя в отведенную для него комнату, господин де ла Рош-Пишемэр обратился к герцогу де Лавану:
- Как странно,- заметил он, - что Круазо сказал, будто господин де Жослэн погиб. Как пришло ему это в голову?
И он поглядел испытующе и пристально на смертельно бледное лицо Тюрлюпэна.
Глава XIX
Когда Тюрлюпэн поздно утром проснулся, взгляд его искал стенного ковра вдовы Сабо, на котором в блеклых тонах изображена была царица Юдифь. Но увидел он странных зверей, вооруженных людей и нагую женщину, волшебницу Цирцею, сидевшую в просторной зале за прялкою, посреди львов и волков, которые любовно ласкались к ней. На пороге ее дома стоял Эврилох, друг Одиссея, со своими спутниками в медных латах, и на все это струились красновато-золотистые лучи нарисованного солнца.
Но больше всего сбил его с толку парик, который лежал на столе черного дерева, отделанном черепахою, малахитом и ляпис-лазурью. Ночью он кинулся в постель одетый, но положил на стол непривычный для него и неудобный парик. Теперь же, со сна, он не понимал, каким образом парик из его мастерской попал в его спальню, и это необъяснимое, противоречившее всему жизненному укладу явление остановило на себе его первые мысли.
Затем он заметил вдруг шпагу у себя на боку, увидел упавшую на пол шляпу с плюмажем, и ему припомнились происшествия минувшей ночи. А вместе с ними всплыл в его памяти сон, только что угнетавший его и терзавший.
Снилось ему, что он, первородный сын герцогского дома Лаванов, гуляет по улицам города, разодетый пышно и богато, в шляпе с пером и со шпагой, а вдали стоит его несчастный младший брат с мулом и колокольчиком, и он слышит плаксивые возгласы: "Шляпы с перьями! Кто покупает шляпы с перьями?" - и он, Тюрлюпэн, гордо шествует вперед, простой народ подобострастно перед ним расступается, скачущие мимо всадники кланяются ему, красивые дамы машут платочками из вызолоченных карет. Но вдруг он слышит голос - голос маленькой Николь:
"Тюрлюпэн! - кричит она.- Ведь это наш господин Тюрлюпэн, в шляпе с пером и при шпаге! Поторопитесь, бегите, господин Тюрлюпэн, вас уже ждут!".
Исчезли всадники, исчезли вызолоченные кареты, и раболепная толпа, и шляпа с плюмажем, и шпага, Тюрлюпэн стоит в цирюльне, с бритвой в руке, и господин Пижо, красильщик, говорит ему, хмуря брови:
"А, вы поразвлечься не прочь - беседуете, болтаете, прогуливаетесь, а парик-то мой что же? А?"
* * *
Тюрлюпэн встал и подошел к окну. От дневного света тускнели в его памяти видения ночи. Маленькая Николь, цирюльня, бритвы, парик господина Пижо, - как это было все далеко! Он перестал быть Тюрлюпэном. Никто не знает его тайны. Писец, превративший его в господина де Жослэна, не может его больше выдать, у него навеки замкнулись уста.
Только боязнь дуэли, предстоявшей ему с господином де ла Рош-Пишемэром, еще тяготила его душу. Некоторое время он стоял у окна, полный мрачных мыслей, но потом и эта забота покинула его,
- Герцогиня! Моя высокорожденная мать! Ах, как я сразу об этом не подумал! - сказал он, просияв лицом.-Я ведь еще не говорил с нею. Я к ней сейчас пойду, я ей все скажу, и она мне поможет. Она не допустит, чтобы этот негодяй проткнул меня своею шпагой.
Какой-то шорох заставил его встрепенуться. На пороге открытой двери стояла, вся одетая в белое, горничная, посланная прислуживать ему. Она спросила:
- Что прикажете подать к завтраку, ваша милость?
Тюрлюпэн почувствовал голод и охотнее всего поел бы хлеба с мягким сыром, потому что так он завтракал в праздничные дни. Но он знал, к чему обязывает его высокое положение.
- Дайте мне к завтраку молочного супа и к нему бисквитов, - ответил он. - А затем кусок паштета с дичью, да чтобы в нем было трюфелей побольше, да чтобы он не был слишком мал.
Горничная исчезла. Тюрлюпэн опустился в кресло. Он был очень недоволен собою, так как видел, что сделал ошибку, которую поздно было исправить. Он заказал только еду, а не вино, тогда как дворянин, надо думать, уже к завтраку выпивает одну или две бутылки бургундского.
Но вот опять вошла горничная, неся на подносе молочный суп, над которым поднимался пар, и бисквиты, и целый паштет из дичи, и две бутылки вина. Она накрыла на стол и затем стала подле Тюрлюпэна, чтобы прислуживать ему за едой.
Тюрлюпэн взялся сначала за молочный суп.
- Где находится герцогиня? - спросил он. - Мне нужно с нею поговорить.
- Ее светлость еще не вернулись из церкви, - ответила девушка. - Мы ждем ее с минуты на минуту. Прикажете бургундского или кларета?
- Дайте мне знать, когда она вернется, - сказал Тюрлюпэн. - То, что я должен сообщить герцогине, имеет чрезвычайное значение. Налейте белого и красного, сколько хотите.
Она налила в один стакан кларета, а в другой бургундского вина и положила на тарелку кусок паштета. Тюрлюпэн поглядел ей в лицо. Она показалась ему красивее всех девушек, каких он до этого времени видел. И только теперь он заметил, что у нее заплаканные глаза.
Он съел кусок паштета и отпил вина, затем сказал ей:
- Вид у вас такой, словно вы о чем-то скорбите. Девушка опустила голову.
- Ваша милость, я здесь не для того, чтобы докучать вам своими делами, - сказала она тихо.
- Полно, говорите прямо, - ответил Тюрлюпэн. - Я ем и пью и рад при этом выслушать вас.
- Вы очень добры ко мне, ваша милость, - сказала девушка, - и так как вы разрешаете мне сказать вам правду... Я, видите ли, завтра утром покидаю этот дом и не знаю, не придется ли мне впредь зарабатывать себе хлеб прядением шерсти.
- Почему же, - спросил Тюрлюпэн, набивая себе рот паштетом из дичи, почему покидаете вы этот дом, где наблюдается такое изобилие во всех мыслимых вещах?
- Дворецкий вбил себе в голову выдать меня за одного из здешних лакеев. А у меня много причин чувствовать отвращение к человеку, которого он мне прочит в мужья. Вид у него такой, что я и описать не могу. Лицо плоское, глаза свиные, ноги как колоды, и к тому же он стар, и драчлив, и скуп. На любовника ничуть не похож. Но в мужья, по мнению дворецкого, годится всякий.
- И этот-то гнусный человек дерзает вас любить? - воскликнул с негодованием Тюрлюпэн. - И нет никаких средств нагнать на него страху?
- Никаких, - сказала девушка печально. - Он все время ко мне пристает. А дворецкий... с тех пор, как это началось, я никак не могу с ним ужиться.
Тюрлюпэн забыл про вино и паштет. Он призадумался. Кому же помочь этой несчастной девушке, как не ему? Для этого ему достаточно замолвить за нее словечко своей матери.
- Не знаю почему, - сказал он, - но я почувствовал к вам дружбу. Коротко говоря, я желаю сделать для вас все, что могу. Этакий бессовестный негодяй этот дворецкий! Я скажу ее светлости герцогине об его дурном поведении. Не беспокойтесь, мы ему покажем, кто мы такие. Герцогиня меня послушается, будьте уверены. Ах, я мог бы вам рассказать такие вещи, что вы бы уши развесили.
- Если вам, в самом деле, угодно будет похлопотать за меня у герцогини, ваша милость, - сказала обрадованная девушка, - вы меня осчастливите больше, чем я стою и чем смею надеяться. Я вам буду очень признательна, ваша милость. Я уже постаралась о том, чтобы вы всем были в доме довольны, и впредь буду вам служить еще с большим усердием.
- Ну ладно, - сказал Тюрлюпэн. - Дайте мне только сначала поговорить с ее светлостью герцогиней. Пусть меня поколотят, если после этого разговора не будет все делаться в этом доме по моему желанию. Назовите мне свое имя. Я должен знать его, чтобы поговорить с герцогиней о вашем деле.
- Жаннетон, - сообщила горничная, - но в доме есть еще другая служанка Жаннетон, и поэтому меня зовут Жерардой. Я из Булони. У отца моего в этом городе есть маленькая столярная мастерская, но он очень стар, и к нему редко заглядывают заказчики. Чтобы не быть ему в тягость, я отправилась в Париж и с шестнадцати лет кормлюсь в этом доме.
- Из Булони? Это меня поражает, - заметил Тюрлюпэн. - У девушек из Булони волосы обычно бывают сухими и совершенно лишенными блеска. Это происходит от морского воздуха, который обесцвечивает и сушит волосы. Ваши же волосы прекрасного каштанового цвета и естественно вьются.
- Это верно, мои волосы вьются естественно, - подтвердила девушка очень оживленно. - Но вы первый заметили это из всех посетителей этого дома, ваша милость. Остальные совсем не обращают на это внимания.
- Вы молоды и хорошо сложены, - продолжал Тюрлюпэн. - Такие качества я ценю. Выпейте-ка вместе со мною вина и отведайте этого паштета из дичи.
- С вашего разрешения и только, чтобы вас не прогневить, - сказала девушка и пригубила рюмку.
Некоторое время оба молчали. Капля красного вина осталась у нее на губах. Тюрлюпэн придвинулся к ней. Он обдумывал, как бы приличным образом, но все же по-дворянски объясниться этой красивой девушке в любви.
- У вас есть баррикада, которую я охотно взял бы штурмом, - сказал он наконец немного неуверенно и показал на ее косынку.
Она покраснела и взглянула на открытую дверь. Потом наклонилась к Тюрлюпэну.
- Ваша милость, - стыдливо прошептала она, - говорят, что любовь знатных господ не приносит нам, бедным девушкам, счастья и благословения. Но вы были так добры ко мне. И если я вам действительно нравлюсь, то... Я сплю в девичьей, и там же меня можно застать после обеда. Это третья дверь в узком коридоре, который ведет с галереи в эту часть здания. Проходя после обеда в свою комнату, постучите ко мне в дверь. Я приду.
- Жерарда, - сказал Тюрлюпэн, радостно-возбужденный. - Я вам очень предан. Вы делаете меня счастливейшим из людей, и я благодарю Бога за то, что он сотворил вас такою красавицей.
- Не называйте меня Жерардою, называйте меня Жаннетон. И затем вот что: вы должны два раза постучать, ваша светлость, чтобы я знала, что это вы, потому что капитан де Кай и де Ругон опять у нас гостит. Этот старик не перестает меня преследовать, чтобы сделать меня предметом своих ласк, похожих, скорее, на обезьяньи, чем на человеческие. Постучите же, осторожности ради, дважды в дверь, ваша милость. Тогда я буду знать...
Она умолкла. В открытых дверях стоял дворецкий. Она взяла поднос с бутылками, тарелками и стаканами и выпорхнула из комнаты.
- Ваша милость, - обратился дворецкий к Тюрлюпэну. - Совещание только что началось. Вас ждут в Большой Мавританской зале. Остались ли вы довольны услугами?
Глава XX
Почтительное молчание воцарилось в Мавританской зале, когда со своего места поднялся господин Пьер де Роншероль. Седовласый дворянин, который тридцать лет тому назад, на последнем собрании генеральных штатов, от имени французской знати дал гордый и строптивый отпор королю, с тех пор не забывавшийся, - этот последний свидетель великого и канувшего в вечность времени, приветствовал собравшихся торжественными словами, каждого из них называя по имени и выражая ему благодарность за приезд.
- Меня прислала знать Нормандии, - сказал он затем, - знать страны, стены которой - морские волны, а кровля - бури. Нашим терпением злоупотребляют. К нам назначили наместника не из нашей среды, не принадлежащего к знати. Покуда дело касалось несправедливости интендантов, ограничения общественных свобод, утраты нами наших должностей и почетных мест, наших ленных и родовых владений, мы безропотно несли свое горе, твердо решившись ждать лучших времен. Теперь, однако, ясно и для всякого очевидно, что совершается посягательство на нашу честь.
Возгласы гнева и негодования поднялись в зале. Тюрлюпэн обратился к своему соседу, принцу де Марсильяку:
- Я не вижу господина де ла Рош-Пишемэра. Куда он девался?
- Он поехал в Лувр, чтобы поглядеть, нет ли каких-нибудь новостей.
- И еще засветло вернется?
- Непременно.
Шум улегся между тем, и господин де Роншероль продолжал свою речь:
- Мы в Нормандии желаем мира, его же желают король и королева, и народ, и вся Франция, но мира не желает господин де Ришелье. Многие годы не перестает он насильственно нарушать законы королевства и ни во что не ставит подтвержденные договорами и грамотами права дворянства. Он желает войны. Ладно же! Он ее получит. Мы с оружием в руках восстанем против тирана, попирающего законы, разоряющего Францию, предавшего благороднейших и вернейших вассалов его величества в руки палача. И как дева Мария и святой Иосиф...
- Хвала памяти господина д'Эффио! Хвала памяти господина де Монморанси! - воскликнул со своего места принц д'Обижу.
- И как дева Мария и святой Иосиф, - продолжал, возвысив голос, господин де Роншероль, - вышли искать младенца Иисуса, так идем и мы, начертав на своих знаменах: "Regem nostrum quaerimus!16" - "Короля нашего мы ищем, справедливого короля, который бы внял нам, короля без произвола и тирании, короля без Ришелье..." Я кончил. Да благословит Бог наше предприятие и руководит нами в совещаниях наших, дабы мы ничего не постановили, не клонящегося к славе его и к процветанию его государства.
Собрание молча выразило свое почтение маститому предводителю нормандской знати. Но это молчание длилось недолго. Оно сменилось легкой тревогой, возбужденным перешептыванием, когда слово взял представитель Оверни, господин де Шоденье, маркиз де Рошешуар, канцлер ордена Св. Духа. Герцог де Лаван поднялся и неслышными шагами прошел через залу. Около дворян, собравшихся вокруг принца д'Обижу, он остановился, как будто должен был преподать им тайные указания.
- Меня знают здесь в достаточной мере, - заговорил господин де Шоденье, - всем известно, что никогда в жизни не владел мною страх, что во всех своих поступках я руководился только чувством чести. Советы мои постоянно сводились к тому, чтобы испытать все средства примирения и только в случае крайней необходимости взяться за оружие. Не наступил, по-моему, еще день...
- Этот день наступил! Довольно мы ждали, - крикнул принц д'Обижу.
- Не настал еще день... - повторил господин Шоденье.
Но слова его вызвали со всех сторон бурные протесты.
- Не слушайте его! Всякая отсрочка равносильна поражению и гибели!
- Господин кардинал потешается над нашей медлительностью и пользуется ею!
- Неужели дать ему время придумать новые козни?
- Дворянство Оверни, пославшее меня... - заговорил опять господин де Шоденье.
- Довольно! Мы ничего не хотим об этом больше слышать.
- Отсрочки да проволочки. Это политика робких людей!
- Дворянство Оверни, пославшее меня, - перекричал господин де Шоденье шум голосов, - имеет право на ваше внимание. Любовь к войне и опасностям его страсть, честь - его религия. Я требую, чтобы меня выслушали.
- Дайте высказаться представителю Оверни! - раздался громовой голос господина Лекок-Корбэя.
Около Тюрлюпэна вдруг вырос герцог де Лаван. Положив Тюрлюпэну руку на плечо, он шепнул ему:
- Господин де Жослэн, вчера вы почтили меня уверением в своей преданности нашему роду. Речь идет теперь о союзе. Я надеюсь видеть вас как друга на нашей стороне.
- Принц д'Обижу заявляет, что этот день настал,-продолжал представитель Оверни. - В таком случае, позвольте спросить, господа: приготовились мы к этому дню? Это правда, мы можем собрать изрядное число дворян и вооруженных крестьян. Но где наши военные обозы, где склады для снабжения наших войск всем необходимым? Разве наместники провинций на нашей стороне? Располагаем ли мы хоть одним укрепленным местом, где можем продержаться больше двух дней? Седан, Либурм, Тюрассон, Лимейль уже не находятся в наших руках...
- Господин де Шоденье забывает, - воскликнул герцог де Лаван, - что у нас есть друзья, которые только ждут нашего слова, чтобы предоставить все свои силы в наше распоряжение.
Глубокая тишина последовала за этими словами. И среди этой тишины встал со своего места бледный от волнения, господин де Кай и де Ругон.
- Все знают, с каким я уважением отношусь к особе испанского короля, сказал он, и в голосе его звучало болезненное возбуждение, - и кому известно лучше, чем мне, какие выгоды представила бы такая поддержка для нашего предприятия. Но, суди меня Бог, я говорю прямо: пусть каждый из вас, господа, поступает, как велит ему совесть, - я, по чести, не могу сражаться на стороне врагов отечества.
Тут сразу собрание дворян, объединенных в ненависти к Ришелье, раскололось на две партии: одни стояли справа, столпившись вокруг принца д'Обижу, другие - слева, во главе с графом де Кай и де Ругоном, а между ними, в беспомощности и крайнем смятении, находился Тюрлюпэн. Тщетно искал он герцога де Лавана, он не знал, на какой стороне должен драться, чтобы угодить ему.
Оба стана обменивались гневными и страстными криками:
- Победить - значит сослужить службу отечеству. Поэтому каждое средство, ведущее к цели...
- Да погибнет Австрийский дом! Да сгинет подлый канцлер Оливарес!
- Мы домогаемся справедливого мира между испанской и французской коронами, ради блага христианского мира.
- Я не иду на договоры и союзы с врагами государства!
- Мы должны добиваться справедливости всеми средствами, так как нам отказывают в ней.
- Господин Нуармутье, в ту пору, когда вы еще не совсем потеряли чувства меры...
- Господин фон Мемпельгард! Чтобы показать вам, что я вас так же мало боюсь, как уважаю...
- Вы это называете политикой, а я предательством!
- Кто смеет называть меня предателем?
Внезапно шум утих, и все взгляды устремились на герцога де Нуармутье и графа фон Мемпельгарда, которые стояли друг перед другом с обнаженными шпагами. Тюрлюпэн, испугавшийся их обоих, поспешно отошел к двери.
- Вы посмели назвать меня предателем, - крикнул герцог де Нуармутье, вне себя от гнева. - Клянусь кровью Спасителя, если бы я не знал...
- Предателем, да, и к тому же вероломным! - крикнул граф фон Мемпельгард. - И я готов назвать вам уединенное место, где вы можете скрыть от света свой позор.
В этот миг, когда оба противника, казалось, вот-вот бросятся друг на друга, Тюрлюпэн заметил, что дверь немного приоткрылась. В ней появилось лицо маленькой Жаннетон. Она искала его и, когда увидела, показала знаком, что должна ему что-то сообщить.
Тюрлюпэн проскользнул в дверь. Никто не обратил на это внимания. Бесшумно закрыл он дверь за собою,
- Они там взбесились все, - сказал он девушке. - Сейчас дело дойдет до пощечин, и двое из них зарежут друг друга. Жаль немецкого дворянина. Сегодня ночью он в моем присутствии пел и бранился. И то и другое он умеет делать лучше других.
- Ваша милость, - прошептала Жаннетон, - с моей стороны было очень неосторожно прийти сюда, потому что нам строго запретили наведываться в эту часть дома, пока идет заседание. Но вы мне приказали, ваша милость, когда герцогиня вернется из церкви, доложить вам об этом. Если вы поторопитесь, то встретитесь с ней на лестнице.
* * *
Герцогиня де Лаван медленно поднималась по лестнице. Глаза ее глядели в пустоту. Две камеристки следовали за нею и наблюдали бдительным взглядом за каждым ее движением. Сквозь высокие полуциркульные окна осеннее солнце озаряло белый мрамор перил.
Тюрлюпэн стоял неподвижно на верхней ступени лестницы. Он видел свою мать в ее черном вдовьем одеянии, видел ее лицо и глаза, которые в церкви были устремлены на него.
Слова страстной нежности просились у него на язык, слова, в течение долгих лет дремавшие в нем, в ожидании этой торжественной минуты. Но он совладал с собою. Он молчал. Первое слово принадлежало его матери.
Он снял шляпу. Белая прядь волос падала у него на лоб.
* * *
Герцогиня де Лаван, не поворачивая головы, прошла мимо него, словно его тут и не было.
Глава XXI
Поваренок, с вертелом в руке, побежал вниз по лестнице, остановился, оглянулся и пошел дальше. Где-то захлопнулась дверь, потом опять наступила тишина. Тень двух птиц, гомозившихся за окном в лучах осеннего солнца, скользила по мраморным ступеням.
Тюрлюпэн встрепенулся, точно очнувшись от столбняка. Медленно пришел он в себя. Как долго простоял от тут в кланяющейся позе, со шляпой в руке? Сколько времени прошло с того мгновения, как родная мать прошла мимо него, словно мимо постороннего человека?
Он не испытывал ни боли, ни озадаченности, ни изумления, только чувство безграничной покинутости. Покачал головой и вздохнул.
"Я ее прогневил,- говорил он себе с печальною усмешкою, - она испугалась, увидя меня, она подумала, что я пришел выдать ее тайну. Боялась, как бы всему свету не стало известно, что у нее, высокорожденной герцогини де Лаван, есть сын, примеряющий людям парики. Поэтому она сделала вид, будто не замечает меня".
Он потупился. Лицо у него омрачилось, и упрямая гордость проснулась в душе.
"У нее есть мой портрет, и этого достаточно с нее, меня она видеть не хочет! Ладно же, я уйду и не буду ей больше попадаться на глаза, пусть не беспокоится. Каким я был безумцем, полагая, что за одну ночь можно превратиться из брадобрея в герцога! Да и большое ли это счастье быть знатным господином? Явившись дворянином в этот дом, я ничего не изведал хорошего, кроме страха, опасностей и множества затруднительных положений. Всем этим я по горло сыт, я ухожу. Моя мать не желает меня видеть, я для нее слишком ничтожен. Что же мне тут еще делать? Ничего. Пусть господин де ла Рош-Пишемэр найдет себе другого противника, если хочет драться".
Он вспомнил о горничной, готовой, как и он, покинуть этот дом, и его злоба сменилась приятными мыслями.
"Мы вместе уйдем. Маленькая Жаннетон с ее каштановыми косами. Значит, я все-таки недаром здесь был, я нашел девушку, которая любит меня. Сам Бог нас свел. Оно и лучше, что я не дворянин, потому что для счастливой совместной жизни нужно, чтобы супруги были одинакового сословия. Ну, и удивится же она, когда я ей скажу, что я не господин де Жослэн, а всего лишь парикмахер, но знающий свое ремесло и обученный честным способом присоединять чужие деньги к своим. Ей не понадобится прясть шерсть. Я не буду сидеть сложа руки, буду знать, как раздобыть то, что нужно нам обоим".
И он принялся рисовать себе, как будет протекать его жизнь в городе Булони, ибо к вдове Сабо он возвращаться не хотел.
"У старика есть столярная мастерская, но она ему не приносит никакого дохода. Ну что ж, я из нее сделаю цирюльню. Люди начнут ко мне ходить, когда заметят, что я знаю свое дело и умею подстригать им бороды на греческий и итальянский лад. К тому же когда в доме есть хорошенькая молодая женщина, которая умеет болтать, то это привлекает посетителей. Жаннетон будет сидеть за кассою. Позже я научу ее смешивать волосы, так чтобы получалась нужная окраска, и старик пусть помогает ей при этом, если у него ловкие пальцы. Надо мне будет купить барабан для волос, гребни, ножницы, медный кипятильник для воды, тиски, щипцы, деревяшки из самшита для завивки, станок для плетения волос, утюг, точильный камень, бритвы, все это стоит денег".
Он, призадумавшись, поглядел на шляпу, которую держал в руке.
"Эта лента на шляпе с синими камнями, наверное, стоит больше ста ливров,- подумал он. - И кинжал, и шпага, и кружева, и шелковые банты - все это мне не нужно, я превращу это в деньги. Этого хватит. А затем плащ, это самая ценная вещь, куда я девал его? Черт побери, я повесил его наверху, в зале, на спинке стула. Что, если он уже исчез? Надо мне пойти наверх, поглядеть"...
Он побежал обратно в залу.
В среду вельмож, обсуждавших грядущие судьбы Франции, вошел парикмахерский подмастерье, разыскивающий свой плащ, чтобы заложить его.
* * *
План союза с Испанией разбился о страстное сопротивление незначительного меньшинства собрания. Господин де Кай и де Ругон принимал поздравления друзей. Граф фон Мемпельгард и герцог де Нуармутье мирно стояли рядом: они условились после обеда сойтись на поединок в Венсенской сосновой роще.
Совещание продолжалось. Нужно было взвесить другие средства для низвержения тиранической власти кардинала. Окруженный друзьями, поднялся со своего места господин де Гюнольде.
- Кардинал замышляет новые козни, - начал он свою речь. - Весь город полон слухов, все знают об этом, но никому неизвестны его подлинные намерения. Он усмехается, встречаясь с кем-либо из нас. Не добился ли он от короля разрешения снова наполнить тюрьмы? Не заручился ли поддержкой судов и парламента в целях предания нас смертной казни? Как бы то ни было, он расхаживает с видом победителя. Мы должны его опередить. Мои друзья и я пришли к убеждению, что пора решиться на крайнее средство. Мы должны отделаться от него, так или иначе.
- Прошу покорно простить, - тихо сказал Тюрлюпэн виконту д'Оптэру, потому что этот дворянин сидел на том стуле, на который Тюрлюпэн повесил свой плащ.
- Берегитесь, господин де Жослэн! - предостерег его герцог де Лаван. Не подходите к нему так близко. Круазо коварен. Испуская дух, он еще может вонзить вам в горло кинжал.
Умирающий попытался подняться, но опять со стоном упал.
- Господин де Жослэн погиб, - воскликнул он из последних сил. Господин де Жослэн лежит на дне реки.
Некоторое время стояла тишина, слышны были только шуршание тростника и плеск воды, бившейся о лодку. Потом герцог воскликнул своим звонким, юношеским голосом:
- Он бредит. Хвала Творцу, господин де Жослэн жив и находится здесь, рядом со мною!
Умирающий не говорил больше ни слова. Оба друга подняли его и понесли вниз, в лодку. Господа дворяне молча отправились в обратный путь.
Наверху, на галерее дворца, где их поджидали лакеи с восковыми свечами, чтобы проводить каждого гостя в отведенную для него комнату, господин де ла Рош-Пишемэр обратился к герцогу де Лавану:
- Как странно,- заметил он, - что Круазо сказал, будто господин де Жослэн погиб. Как пришло ему это в голову?
И он поглядел испытующе и пристально на смертельно бледное лицо Тюрлюпэна.
Глава XIX
Когда Тюрлюпэн поздно утром проснулся, взгляд его искал стенного ковра вдовы Сабо, на котором в блеклых тонах изображена была царица Юдифь. Но увидел он странных зверей, вооруженных людей и нагую женщину, волшебницу Цирцею, сидевшую в просторной зале за прялкою, посреди львов и волков, которые любовно ласкались к ней. На пороге ее дома стоял Эврилох, друг Одиссея, со своими спутниками в медных латах, и на все это струились красновато-золотистые лучи нарисованного солнца.
Но больше всего сбил его с толку парик, который лежал на столе черного дерева, отделанном черепахою, малахитом и ляпис-лазурью. Ночью он кинулся в постель одетый, но положил на стол непривычный для него и неудобный парик. Теперь же, со сна, он не понимал, каким образом парик из его мастерской попал в его спальню, и это необъяснимое, противоречившее всему жизненному укладу явление остановило на себе его первые мысли.
Затем он заметил вдруг шпагу у себя на боку, увидел упавшую на пол шляпу с плюмажем, и ему припомнились происшествия минувшей ночи. А вместе с ними всплыл в его памяти сон, только что угнетавший его и терзавший.
Снилось ему, что он, первородный сын герцогского дома Лаванов, гуляет по улицам города, разодетый пышно и богато, в шляпе с пером и со шпагой, а вдали стоит его несчастный младший брат с мулом и колокольчиком, и он слышит плаксивые возгласы: "Шляпы с перьями! Кто покупает шляпы с перьями?" - и он, Тюрлюпэн, гордо шествует вперед, простой народ подобострастно перед ним расступается, скачущие мимо всадники кланяются ему, красивые дамы машут платочками из вызолоченных карет. Но вдруг он слышит голос - голос маленькой Николь:
"Тюрлюпэн! - кричит она.- Ведь это наш господин Тюрлюпэн, в шляпе с пером и при шпаге! Поторопитесь, бегите, господин Тюрлюпэн, вас уже ждут!".
Исчезли всадники, исчезли вызолоченные кареты, и раболепная толпа, и шляпа с плюмажем, и шпага, Тюрлюпэн стоит в цирюльне, с бритвой в руке, и господин Пижо, красильщик, говорит ему, хмуря брови:
"А, вы поразвлечься не прочь - беседуете, болтаете, прогуливаетесь, а парик-то мой что же? А?"
* * *
Тюрлюпэн встал и подошел к окну. От дневного света тускнели в его памяти видения ночи. Маленькая Николь, цирюльня, бритвы, парик господина Пижо, - как это было все далеко! Он перестал быть Тюрлюпэном. Никто не знает его тайны. Писец, превративший его в господина де Жослэна, не может его больше выдать, у него навеки замкнулись уста.
Только боязнь дуэли, предстоявшей ему с господином де ла Рош-Пишемэром, еще тяготила его душу. Некоторое время он стоял у окна, полный мрачных мыслей, но потом и эта забота покинула его,
- Герцогиня! Моя высокорожденная мать! Ах, как я сразу об этом не подумал! - сказал он, просияв лицом.-Я ведь еще не говорил с нею. Я к ней сейчас пойду, я ей все скажу, и она мне поможет. Она не допустит, чтобы этот негодяй проткнул меня своею шпагой.
Какой-то шорох заставил его встрепенуться. На пороге открытой двери стояла, вся одетая в белое, горничная, посланная прислуживать ему. Она спросила:
- Что прикажете подать к завтраку, ваша милость?
Тюрлюпэн почувствовал голод и охотнее всего поел бы хлеба с мягким сыром, потому что так он завтракал в праздничные дни. Но он знал, к чему обязывает его высокое положение.
- Дайте мне к завтраку молочного супа и к нему бисквитов, - ответил он. - А затем кусок паштета с дичью, да чтобы в нем было трюфелей побольше, да чтобы он не был слишком мал.
Горничная исчезла. Тюрлюпэн опустился в кресло. Он был очень недоволен собою, так как видел, что сделал ошибку, которую поздно было исправить. Он заказал только еду, а не вино, тогда как дворянин, надо думать, уже к завтраку выпивает одну или две бутылки бургундского.
Но вот опять вошла горничная, неся на подносе молочный суп, над которым поднимался пар, и бисквиты, и целый паштет из дичи, и две бутылки вина. Она накрыла на стол и затем стала подле Тюрлюпэна, чтобы прислуживать ему за едой.
Тюрлюпэн взялся сначала за молочный суп.
- Где находится герцогиня? - спросил он. - Мне нужно с нею поговорить.
- Ее светлость еще не вернулись из церкви, - ответила девушка. - Мы ждем ее с минуты на минуту. Прикажете бургундского или кларета?
- Дайте мне знать, когда она вернется, - сказал Тюрлюпэн. - То, что я должен сообщить герцогине, имеет чрезвычайное значение. Налейте белого и красного, сколько хотите.
Она налила в один стакан кларета, а в другой бургундского вина и положила на тарелку кусок паштета. Тюрлюпэн поглядел ей в лицо. Она показалась ему красивее всех девушек, каких он до этого времени видел. И только теперь он заметил, что у нее заплаканные глаза.
Он съел кусок паштета и отпил вина, затем сказал ей:
- Вид у вас такой, словно вы о чем-то скорбите. Девушка опустила голову.
- Ваша милость, я здесь не для того, чтобы докучать вам своими делами, - сказала она тихо.
- Полно, говорите прямо, - ответил Тюрлюпэн. - Я ем и пью и рад при этом выслушать вас.
- Вы очень добры ко мне, ваша милость, - сказала девушка, - и так как вы разрешаете мне сказать вам правду... Я, видите ли, завтра утром покидаю этот дом и не знаю, не придется ли мне впредь зарабатывать себе хлеб прядением шерсти.
- Почему же, - спросил Тюрлюпэн, набивая себе рот паштетом из дичи, почему покидаете вы этот дом, где наблюдается такое изобилие во всех мыслимых вещах?
- Дворецкий вбил себе в голову выдать меня за одного из здешних лакеев. А у меня много причин чувствовать отвращение к человеку, которого он мне прочит в мужья. Вид у него такой, что я и описать не могу. Лицо плоское, глаза свиные, ноги как колоды, и к тому же он стар, и драчлив, и скуп. На любовника ничуть не похож. Но в мужья, по мнению дворецкого, годится всякий.
- И этот-то гнусный человек дерзает вас любить? - воскликнул с негодованием Тюрлюпэн. - И нет никаких средств нагнать на него страху?
- Никаких, - сказала девушка печально. - Он все время ко мне пристает. А дворецкий... с тех пор, как это началось, я никак не могу с ним ужиться.
Тюрлюпэн забыл про вино и паштет. Он призадумался. Кому же помочь этой несчастной девушке, как не ему? Для этого ему достаточно замолвить за нее словечко своей матери.
- Не знаю почему, - сказал он, - но я почувствовал к вам дружбу. Коротко говоря, я желаю сделать для вас все, что могу. Этакий бессовестный негодяй этот дворецкий! Я скажу ее светлости герцогине об его дурном поведении. Не беспокойтесь, мы ему покажем, кто мы такие. Герцогиня меня послушается, будьте уверены. Ах, я мог бы вам рассказать такие вещи, что вы бы уши развесили.
- Если вам, в самом деле, угодно будет похлопотать за меня у герцогини, ваша милость, - сказала обрадованная девушка, - вы меня осчастливите больше, чем я стою и чем смею надеяться. Я вам буду очень признательна, ваша милость. Я уже постаралась о том, чтобы вы всем были в доме довольны, и впредь буду вам служить еще с большим усердием.
- Ну ладно, - сказал Тюрлюпэн. - Дайте мне только сначала поговорить с ее светлостью герцогиней. Пусть меня поколотят, если после этого разговора не будет все делаться в этом доме по моему желанию. Назовите мне свое имя. Я должен знать его, чтобы поговорить с герцогиней о вашем деле.
- Жаннетон, - сообщила горничная, - но в доме есть еще другая служанка Жаннетон, и поэтому меня зовут Жерардой. Я из Булони. У отца моего в этом городе есть маленькая столярная мастерская, но он очень стар, и к нему редко заглядывают заказчики. Чтобы не быть ему в тягость, я отправилась в Париж и с шестнадцати лет кормлюсь в этом доме.
- Из Булони? Это меня поражает, - заметил Тюрлюпэн. - У девушек из Булони волосы обычно бывают сухими и совершенно лишенными блеска. Это происходит от морского воздуха, который обесцвечивает и сушит волосы. Ваши же волосы прекрасного каштанового цвета и естественно вьются.
- Это верно, мои волосы вьются естественно, - подтвердила девушка очень оживленно. - Но вы первый заметили это из всех посетителей этого дома, ваша милость. Остальные совсем не обращают на это внимания.
- Вы молоды и хорошо сложены, - продолжал Тюрлюпэн. - Такие качества я ценю. Выпейте-ка вместе со мною вина и отведайте этого паштета из дичи.
- С вашего разрешения и только, чтобы вас не прогневить, - сказала девушка и пригубила рюмку.
Некоторое время оба молчали. Капля красного вина осталась у нее на губах. Тюрлюпэн придвинулся к ней. Он обдумывал, как бы приличным образом, но все же по-дворянски объясниться этой красивой девушке в любви.
- У вас есть баррикада, которую я охотно взял бы штурмом, - сказал он наконец немного неуверенно и показал на ее косынку.
Она покраснела и взглянула на открытую дверь. Потом наклонилась к Тюрлюпэну.
- Ваша милость, - стыдливо прошептала она, - говорят, что любовь знатных господ не приносит нам, бедным девушкам, счастья и благословения. Но вы были так добры ко мне. И если я вам действительно нравлюсь, то... Я сплю в девичьей, и там же меня можно застать после обеда. Это третья дверь в узком коридоре, который ведет с галереи в эту часть здания. Проходя после обеда в свою комнату, постучите ко мне в дверь. Я приду.
- Жерарда, - сказал Тюрлюпэн, радостно-возбужденный. - Я вам очень предан. Вы делаете меня счастливейшим из людей, и я благодарю Бога за то, что он сотворил вас такою красавицей.
- Не называйте меня Жерардою, называйте меня Жаннетон. И затем вот что: вы должны два раза постучать, ваша светлость, чтобы я знала, что это вы, потому что капитан де Кай и де Ругон опять у нас гостит. Этот старик не перестает меня преследовать, чтобы сделать меня предметом своих ласк, похожих, скорее, на обезьяньи, чем на человеческие. Постучите же, осторожности ради, дважды в дверь, ваша милость. Тогда я буду знать...
Она умолкла. В открытых дверях стоял дворецкий. Она взяла поднос с бутылками, тарелками и стаканами и выпорхнула из комнаты.
- Ваша милость, - обратился дворецкий к Тюрлюпэну. - Совещание только что началось. Вас ждут в Большой Мавританской зале. Остались ли вы довольны услугами?
Глава XX
Почтительное молчание воцарилось в Мавританской зале, когда со своего места поднялся господин Пьер де Роншероль. Седовласый дворянин, который тридцать лет тому назад, на последнем собрании генеральных штатов, от имени французской знати дал гордый и строптивый отпор королю, с тех пор не забывавшийся, - этот последний свидетель великого и канувшего в вечность времени, приветствовал собравшихся торжественными словами, каждого из них называя по имени и выражая ему благодарность за приезд.
- Меня прислала знать Нормандии, - сказал он затем, - знать страны, стены которой - морские волны, а кровля - бури. Нашим терпением злоупотребляют. К нам назначили наместника не из нашей среды, не принадлежащего к знати. Покуда дело касалось несправедливости интендантов, ограничения общественных свобод, утраты нами наших должностей и почетных мест, наших ленных и родовых владений, мы безропотно несли свое горе, твердо решившись ждать лучших времен. Теперь, однако, ясно и для всякого очевидно, что совершается посягательство на нашу честь.
Возгласы гнева и негодования поднялись в зале. Тюрлюпэн обратился к своему соседу, принцу де Марсильяку:
- Я не вижу господина де ла Рош-Пишемэра. Куда он девался?
- Он поехал в Лувр, чтобы поглядеть, нет ли каких-нибудь новостей.
- И еще засветло вернется?
- Непременно.
Шум улегся между тем, и господин де Роншероль продолжал свою речь:
- Мы в Нормандии желаем мира, его же желают король и королева, и народ, и вся Франция, но мира не желает господин де Ришелье. Многие годы не перестает он насильственно нарушать законы королевства и ни во что не ставит подтвержденные договорами и грамотами права дворянства. Он желает войны. Ладно же! Он ее получит. Мы с оружием в руках восстанем против тирана, попирающего законы, разоряющего Францию, предавшего благороднейших и вернейших вассалов его величества в руки палача. И как дева Мария и святой Иосиф...
- Хвала памяти господина д'Эффио! Хвала памяти господина де Монморанси! - воскликнул со своего места принц д'Обижу.
- И как дева Мария и святой Иосиф, - продолжал, возвысив голос, господин де Роншероль, - вышли искать младенца Иисуса, так идем и мы, начертав на своих знаменах: "Regem nostrum quaerimus!16" - "Короля нашего мы ищем, справедливого короля, который бы внял нам, короля без произвола и тирании, короля без Ришелье..." Я кончил. Да благословит Бог наше предприятие и руководит нами в совещаниях наших, дабы мы ничего не постановили, не клонящегося к славе его и к процветанию его государства.
Собрание молча выразило свое почтение маститому предводителю нормандской знати. Но это молчание длилось недолго. Оно сменилось легкой тревогой, возбужденным перешептыванием, когда слово взял представитель Оверни, господин де Шоденье, маркиз де Рошешуар, канцлер ордена Св. Духа. Герцог де Лаван поднялся и неслышными шагами прошел через залу. Около дворян, собравшихся вокруг принца д'Обижу, он остановился, как будто должен был преподать им тайные указания.
- Меня знают здесь в достаточной мере, - заговорил господин де Шоденье, - всем известно, что никогда в жизни не владел мною страх, что во всех своих поступках я руководился только чувством чести. Советы мои постоянно сводились к тому, чтобы испытать все средства примирения и только в случае крайней необходимости взяться за оружие. Не наступил, по-моему, еще день...
- Этот день наступил! Довольно мы ждали, - крикнул принц д'Обижу.
- Не настал еще день... - повторил господин Шоденье.
Но слова его вызвали со всех сторон бурные протесты.
- Не слушайте его! Всякая отсрочка равносильна поражению и гибели!
- Господин кардинал потешается над нашей медлительностью и пользуется ею!
- Неужели дать ему время придумать новые козни?
- Дворянство Оверни, пославшее меня... - заговорил опять господин де Шоденье.
- Довольно! Мы ничего не хотим об этом больше слышать.
- Отсрочки да проволочки. Это политика робких людей!
- Дворянство Оверни, пославшее меня, - перекричал господин де Шоденье шум голосов, - имеет право на ваше внимание. Любовь к войне и опасностям его страсть, честь - его религия. Я требую, чтобы меня выслушали.
- Дайте высказаться представителю Оверни! - раздался громовой голос господина Лекок-Корбэя.
Около Тюрлюпэна вдруг вырос герцог де Лаван. Положив Тюрлюпэну руку на плечо, он шепнул ему:
- Господин де Жослэн, вчера вы почтили меня уверением в своей преданности нашему роду. Речь идет теперь о союзе. Я надеюсь видеть вас как друга на нашей стороне.
- Принц д'Обижу заявляет, что этот день настал,-продолжал представитель Оверни. - В таком случае, позвольте спросить, господа: приготовились мы к этому дню? Это правда, мы можем собрать изрядное число дворян и вооруженных крестьян. Но где наши военные обозы, где склады для снабжения наших войск всем необходимым? Разве наместники провинций на нашей стороне? Располагаем ли мы хоть одним укрепленным местом, где можем продержаться больше двух дней? Седан, Либурм, Тюрассон, Лимейль уже не находятся в наших руках...
- Господин де Шоденье забывает, - воскликнул герцог де Лаван, - что у нас есть друзья, которые только ждут нашего слова, чтобы предоставить все свои силы в наше распоряжение.
Глубокая тишина последовала за этими словами. И среди этой тишины встал со своего места бледный от волнения, господин де Кай и де Ругон.
- Все знают, с каким я уважением отношусь к особе испанского короля, сказал он, и в голосе его звучало болезненное возбуждение, - и кому известно лучше, чем мне, какие выгоды представила бы такая поддержка для нашего предприятия. Но, суди меня Бог, я говорю прямо: пусть каждый из вас, господа, поступает, как велит ему совесть, - я, по чести, не могу сражаться на стороне врагов отечества.
Тут сразу собрание дворян, объединенных в ненависти к Ришелье, раскололось на две партии: одни стояли справа, столпившись вокруг принца д'Обижу, другие - слева, во главе с графом де Кай и де Ругоном, а между ними, в беспомощности и крайнем смятении, находился Тюрлюпэн. Тщетно искал он герцога де Лавана, он не знал, на какой стороне должен драться, чтобы угодить ему.
Оба стана обменивались гневными и страстными криками:
- Победить - значит сослужить службу отечеству. Поэтому каждое средство, ведущее к цели...
- Да погибнет Австрийский дом! Да сгинет подлый канцлер Оливарес!
- Мы домогаемся справедливого мира между испанской и французской коронами, ради блага христианского мира.
- Я не иду на договоры и союзы с врагами государства!
- Мы должны добиваться справедливости всеми средствами, так как нам отказывают в ней.
- Господин Нуармутье, в ту пору, когда вы еще не совсем потеряли чувства меры...
- Господин фон Мемпельгард! Чтобы показать вам, что я вас так же мало боюсь, как уважаю...
- Вы это называете политикой, а я предательством!
- Кто смеет называть меня предателем?
Внезапно шум утих, и все взгляды устремились на герцога де Нуармутье и графа фон Мемпельгарда, которые стояли друг перед другом с обнаженными шпагами. Тюрлюпэн, испугавшийся их обоих, поспешно отошел к двери.
- Вы посмели назвать меня предателем, - крикнул герцог де Нуармутье, вне себя от гнева. - Клянусь кровью Спасителя, если бы я не знал...
- Предателем, да, и к тому же вероломным! - крикнул граф фон Мемпельгард. - И я готов назвать вам уединенное место, где вы можете скрыть от света свой позор.
В этот миг, когда оба противника, казалось, вот-вот бросятся друг на друга, Тюрлюпэн заметил, что дверь немного приоткрылась. В ней появилось лицо маленькой Жаннетон. Она искала его и, когда увидела, показала знаком, что должна ему что-то сообщить.
Тюрлюпэн проскользнул в дверь. Никто не обратил на это внимания. Бесшумно закрыл он дверь за собою,
- Они там взбесились все, - сказал он девушке. - Сейчас дело дойдет до пощечин, и двое из них зарежут друг друга. Жаль немецкого дворянина. Сегодня ночью он в моем присутствии пел и бранился. И то и другое он умеет делать лучше других.
- Ваша милость, - прошептала Жаннетон, - с моей стороны было очень неосторожно прийти сюда, потому что нам строго запретили наведываться в эту часть дома, пока идет заседание. Но вы мне приказали, ваша милость, когда герцогиня вернется из церкви, доложить вам об этом. Если вы поторопитесь, то встретитесь с ней на лестнице.
* * *
Герцогиня де Лаван медленно поднималась по лестнице. Глаза ее глядели в пустоту. Две камеристки следовали за нею и наблюдали бдительным взглядом за каждым ее движением. Сквозь высокие полуциркульные окна осеннее солнце озаряло белый мрамор перил.
Тюрлюпэн стоял неподвижно на верхней ступени лестницы. Он видел свою мать в ее черном вдовьем одеянии, видел ее лицо и глаза, которые в церкви были устремлены на него.
Слова страстной нежности просились у него на язык, слова, в течение долгих лет дремавшие в нем, в ожидании этой торжественной минуты. Но он совладал с собою. Он молчал. Первое слово принадлежало его матери.
Он снял шляпу. Белая прядь волос падала у него на лоб.
* * *
Герцогиня де Лаван, не поворачивая головы, прошла мимо него, словно его тут и не было.
Глава XXI
Поваренок, с вертелом в руке, побежал вниз по лестнице, остановился, оглянулся и пошел дальше. Где-то захлопнулась дверь, потом опять наступила тишина. Тень двух птиц, гомозившихся за окном в лучах осеннего солнца, скользила по мраморным ступеням.
Тюрлюпэн встрепенулся, точно очнувшись от столбняка. Медленно пришел он в себя. Как долго простоял от тут в кланяющейся позе, со шляпой в руке? Сколько времени прошло с того мгновения, как родная мать прошла мимо него, словно мимо постороннего человека?
Он не испытывал ни боли, ни озадаченности, ни изумления, только чувство безграничной покинутости. Покачал головой и вздохнул.
"Я ее прогневил,- говорил он себе с печальною усмешкою, - она испугалась, увидя меня, она подумала, что я пришел выдать ее тайну. Боялась, как бы всему свету не стало известно, что у нее, высокорожденной герцогини де Лаван, есть сын, примеряющий людям парики. Поэтому она сделала вид, будто не замечает меня".
Он потупился. Лицо у него омрачилось, и упрямая гордость проснулась в душе.
"У нее есть мой портрет, и этого достаточно с нее, меня она видеть не хочет! Ладно же, я уйду и не буду ей больше попадаться на глаза, пусть не беспокоится. Каким я был безумцем, полагая, что за одну ночь можно превратиться из брадобрея в герцога! Да и большое ли это счастье быть знатным господином? Явившись дворянином в этот дом, я ничего не изведал хорошего, кроме страха, опасностей и множества затруднительных положений. Всем этим я по горло сыт, я ухожу. Моя мать не желает меня видеть, я для нее слишком ничтожен. Что же мне тут еще делать? Ничего. Пусть господин де ла Рош-Пишемэр найдет себе другого противника, если хочет драться".
Он вспомнил о горничной, готовой, как и он, покинуть этот дом, и его злоба сменилась приятными мыслями.
"Мы вместе уйдем. Маленькая Жаннетон с ее каштановыми косами. Значит, я все-таки недаром здесь был, я нашел девушку, которая любит меня. Сам Бог нас свел. Оно и лучше, что я не дворянин, потому что для счастливой совместной жизни нужно, чтобы супруги были одинакового сословия. Ну, и удивится же она, когда я ей скажу, что я не господин де Жослэн, а всего лишь парикмахер, но знающий свое ремесло и обученный честным способом присоединять чужие деньги к своим. Ей не понадобится прясть шерсть. Я не буду сидеть сложа руки, буду знать, как раздобыть то, что нужно нам обоим".
И он принялся рисовать себе, как будет протекать его жизнь в городе Булони, ибо к вдове Сабо он возвращаться не хотел.
"У старика есть столярная мастерская, но она ему не приносит никакого дохода. Ну что ж, я из нее сделаю цирюльню. Люди начнут ко мне ходить, когда заметят, что я знаю свое дело и умею подстригать им бороды на греческий и итальянский лад. К тому же когда в доме есть хорошенькая молодая женщина, которая умеет болтать, то это привлекает посетителей. Жаннетон будет сидеть за кассою. Позже я научу ее смешивать волосы, так чтобы получалась нужная окраска, и старик пусть помогает ей при этом, если у него ловкие пальцы. Надо мне будет купить барабан для волос, гребни, ножницы, медный кипятильник для воды, тиски, щипцы, деревяшки из самшита для завивки, станок для плетения волос, утюг, точильный камень, бритвы, все это стоит денег".
Он, призадумавшись, поглядел на шляпу, которую держал в руке.
"Эта лента на шляпе с синими камнями, наверное, стоит больше ста ливров,- подумал он. - И кинжал, и шпага, и кружева, и шелковые банты - все это мне не нужно, я превращу это в деньги. Этого хватит. А затем плащ, это самая ценная вещь, куда я девал его? Черт побери, я повесил его наверху, в зале, на спинке стула. Что, если он уже исчез? Надо мне пойти наверх, поглядеть"...
Он побежал обратно в залу.
В среду вельмож, обсуждавших грядущие судьбы Франции, вошел парикмахерский подмастерье, разыскивающий свой плащ, чтобы заложить его.
* * *
План союза с Испанией разбился о страстное сопротивление незначительного меньшинства собрания. Господин де Кай и де Ругон принимал поздравления друзей. Граф фон Мемпельгард и герцог де Нуармутье мирно стояли рядом: они условились после обеда сойтись на поединок в Венсенской сосновой роще.
Совещание продолжалось. Нужно было взвесить другие средства для низвержения тиранической власти кардинала. Окруженный друзьями, поднялся со своего места господин де Гюнольде.
- Кардинал замышляет новые козни, - начал он свою речь. - Весь город полон слухов, все знают об этом, но никому неизвестны его подлинные намерения. Он усмехается, встречаясь с кем-либо из нас. Не добился ли он от короля разрешения снова наполнить тюрьмы? Не заручился ли поддержкой судов и парламента в целях предания нас смертной казни? Как бы то ни было, он расхаживает с видом победителя. Мы должны его опередить. Мои друзья и я пришли к убеждению, что пора решиться на крайнее средство. Мы должны отделаться от него, так или иначе.
- Прошу покорно простить, - тихо сказал Тюрлюпэн виконту д'Оптэру, потому что этот дворянин сидел на том стуле, на который Тюрлюпэн повесил свой плащ.