Сдача Криворожья, Запорожья, Днепропетровска, Кременчуга и т. п. – это выпад заводов-смежников. Это подрубание корней у куста, питающего завод.
Я понял его и понял его переживания.
Костиков думал о новом оружии. Он стоял перед народом искусства, как богатый человек, окружённый родственниками, которым он может бросить любую подачку… «Когда я включал радио и слышал музыку, я отдыхал, и мозг мой становился на место. Вы помогали мне тоже… вы мои соавторы».
У Костикова на груди блестела Золотая звезда Героя Труда, орден Ленина играл золотыми краями, Красная Звезда и медаль за двадцатилетие Красной Армии. Я смотрел на его красивое лицо, на лоб, покрытый мелкими, вздувающимися при волнении жилками, на его выцветшую гимнастёрку и медную звезду на поясе и видел перед собой солдата, которых тысячи, которые спасут Россию или погибнут.
Люди, сидевшие в зале, смотрели на него, как на Мессию. Люди, сидевшие в зале, были на 80 % евреи. Они пришли, чтобы послушать человека, давшего ещё одно оружие для их спасения, подкрепить трудовые силы. Они бешено аплодировали ему, видя в нём спасителя, раба, спасающего их копи… Но я видел и другие огоньки в их глазах. Если он не спасёт, они первые уничтожат его, изобьют камнями, как делали их далёкие соотечественники. Мне стало страшно за полковника Костикова.
Но потом я посмотрел на него долго, внимательно и обнаружил одну только мысль – дать победу своей Родине.
Жилки вздулись на его лбу, он думал, рассеянно слушал, был скромен, величественен… мысли его были далеко… Его оторвали от дела, и он стал скучать и искать выход, куда уйти. Но начался концерт, и правила приличия потребовали остаться. Он слушал отвратительный голос солиста ГАБТ, резкие крики Бирман, и усталость опустилась на его лицо. «Вряд ли это помогало ему работать», – шептала толпа. Потом пришли весёлые номера оперетки (Лебедева, Качалов), балетная пара полинезийцев, страдающих в половой истоме, и Костиков захлопал и заулыбался. Он начал отдыхать. Началось великое действие искусства. И я понял всю нелепость нашей художественной пропаганды. Мы всячески напичкиваем людей тяжёлой, угнетающей дух пропагандой, а мы должны веселить дух, а утяжелиться он сумеет сражениями, делами этого сурового времени…
О Ленинграде
Ленинград находится в смертельной опасности. Он окружён сильными армиями Гитлера. Ленинград защищается отчаянно. Не знаю, что спасёт Ленинград. Не ожидает ли его судьба Киева?
Сдача Ленинграда – ещё один удар по сплочению народа, удар по мощи моральной и материальной нашего государства.
Нельзя сдавать Ленинград, а следовательно, и Балтийский флот, а следовательно, и Кронштадт…
Этого никогда не простит нам история … никогда…
24. IX
Сегодня на Можайском шоссе нас обогнала машина, специально вымазанная грязью по самую крышу. За рулём сидел человек в чёрных очках и меховой лётной безрукавке.
– Кошиц! – воскликнул я. – Это Димка.
Кошиц специально обогнал меня, чтобы я узнал его и где-то приостановился. Мы обошли его, поприветствовали и задержались возле контрольно-пропускного пункта, что у Немчиновки.
Мы выскочили с Верочкой из машины и пошли к нему.
– Куда, Дима?
– На войнишку, Аркадий, – сказал мне он, – а эти товарищи тоже со мной на войнишку.
Позади сидели два артиллерийских подполковника в «мирных» петлицах.
– Счастливого пути, Дима, – сказали мы, – возвращайся целым.
– Вернусь, – сказал Димка, – до свидания, Аркаша. Прости, что не сумел попасть на премьеру…
Мы расстались на Можайке. Грязная машина Кошица покатила вправо на войну, мы – прямо по Минскому до Переделкина. У переезда Димка помахал мне рукой в кожаной авиационной краге. Я ещё раз оглянулся, но Димкина эмка перекачнулась через горбатину железнодорожного переезда и скрылась за соснами. Подполковник Кошиц, офицер Красной Армии, имеющий певицу-сестру, эмигрировавшую в Америку, помчался на войнишку – очевидно, организовывать планёрные авиадесанты.
…В даче было холодно, сыро. Затопили печь. Красные полосы отражённо легли на окна, на потолки, огонь горел, полосы дрожали. Опускалась тёмная, но звёздная ночь. Девушки-дежурные предупредили – нельзя ночью топить печь.
– Ещё рано, Галя, – сказал я, возвращаясь из сарая, нагруженный дровами.
– Вчера налетели рано, Аркадий Алексеевич, – ответила Галя.
– Хорошо, сейчас кончим топку, – пообещал я.
Да. Вчера немцы налетели рано. Мы блуждали на трамваях, возвращаясь с Верочкой из цирка, и тревога застала нас в трамвае у Никитской. Город, несмотря на объявление от 23.IX, не был освещён. Загудели сирены, началась стрельба. От Никитской мы добежали домой. У нас были Серёжа и Бояджиев, на столе стояли знаменитая четверть с нежинской рябиновой, ветчина, помидоры, хлеб, масло.
Решили не ходить в убежище, ибо всё едино, всё бесполезно. Сидели на диване, пили рябиновую под залпы орудий, дрожали стёкла, мы говорили о наших семьях. У всех семьи отсутствовали. Всем было грустно… Все прислушивались к артиллерии. Немцы бомбили район Киевского вокзала, сбрасывали ракеты, но мы ничего не видели. Если бы на нас упала бомба и пробила скорлупу нашей хижины, всё было бы сразу кончено. Не было бы тревог за Россию, за сданную Полтаву, Конотоп, Каховку, Мелитополь, за злые бомбардировки Харькова, за жестокую опасность, нависшую над всеми…
Утром я зарегистрировался для всеобуча и уехал смотреть фильм «Крылатое племя» и оборона Одессы. Грозные дни Одессы тронули меня до слёз. Это обречённый, героический Мадрид. Мальчик с мешком песка, кладущий его на баррикаду. Мостовые, разламываемые домами! Тяжело, товарищи, даже не фронтовику, даже 24.IX.1941 года…
(В дневнике вырезка из газеты «Московские театры – фронту», в ней рассказывается о цикле радиопередач для бойцов и командиров Красной Армии. В очередных передачах «Московские театры – фронту» примут участие: Малый театр, который покажет монтаж спектакля «1812 год», Театр Революции – монтаж «Ключи Берлина» и Центральный театр Красной Армии – «Крылатое племя».)
29. IX
Вот и день именин. Ведь у нас три именинницы: мама, Надя, Верочка. Раньше это был традиционный день праздника для нашей семьи. Теперь даже было неудобно послать телеграмму с поздравлением. Загружать телеграф. Праздника нет… После больших поисков Верочка достала ветчины по Серёжиной карточке, кофе, сахар, колбасы, а я купил в клубе пол-литра водки. Случайно зашёл Кравченко, потом пришли Аржановы. Посидели до половины двенадцатого и разошлись. Шёл дождь…
Стрельбы эту ночь не было. Как-то справили этот день наши?
30. IX
Сдал очерк в газету «Сталинский сокол» об авиаполке. Прислали из журнала «Спутник пропагандиста» гранки «Комиссара Белова».
Положение на фронте неважное. Прилетают лётчики с фронта за материальной частью, мрачны, суровы и неразговорчивы. Пока говорить не о чем. Настоящие солдаты не разговаривают. Трепемся больше мы, тыловики. Немцы взяли Геническ, Мелитополь, отрезали Крымскую республику. На Днепре произошло печальное недоразумение имени Тюленева[109] и Будённого. Хотели устроить хитрость. Навели понтонные мосты, чтобы по ним переправить на левобережье определённую группу войск и уничтожить. Мосты навели понтонёры. Но по мостам хлынула такая масса войск, что левобережье пало. Надо взрывать мосты. Что делать? Мосты профугасить нелегко. Тогда послали на таран экипажи скоростных бомбардировщиков. И вот наши лётчики бросались всей машиной на понтоны. Не помогло. Немцы стремительно распространяются до Донбасса и по всему Приазовью. Положение юга грозное, смертельное. «Правда» напечатала статью Ярославского о Донбассе. Снова обращение к шахтёрам. Враг стучится в ворота Донбасса.
1. X
Тройственная конференция работает уже второй день. Сталин принимал лорда Бивербрука и Гарримана два раза, беседовал. Немцы пишут, что союзники приехали в Москву, чтобы оказать теоретическую помощь. Лозовский опровергает это, говорит о разрушительной для немцев силе этой «теоретической помощи». В Америке, Германии и Италии пишут о мире, вернее, возможностях мира между Германией и СССР. Вероятно, это наша работа, чтобы надавать на психологию наших союзников замедленного действия.
Сегодня опубликовано сообщение о падении Полтавы.
Враг начинает стучаться в ворота Харькова!
Ночью стреляли немного. Мы видели в метро у Белорусского вокзала давку женщин и детей во время стрельбы. Ужасно… Стрельба вскоре прекратилась. Но сколько было криков, детского плача, стонов…
Одесса и Питер держатся…
Думаем пойти посмотреть Галину Уланову в Зале им. Чайковского.
Счастье. Тима прислал телеграмму из Ахтырок… Жив, жив…
Один еврей сказал: «В этой войне самое главное – выжить». Невольно начинаешь подчиняться этой гнусной философии.
Мы следим за боевым путём Тимы и следим за его жизнью. На сегодня он ещё жив.
(В дневнике вырезка из газеты «Что я видела». Это заметка Шарлотты Холдэйн, военного корреспондента английской газеты «Дейли скетч». Она побывала на Западном фронте, поделилась впечатлениями и заключает: «Вместе мы пойдём вперёд в бой – Россия и Британия, чтобы с корнем уничтожить поганую шайку, которая угрожает всем честным народам на всей земле».)
2. X
Вчера получили от Вовочки письмо. Радостное событие в нашей жизни. Пришли с выступления Улановой, и вот письмо. Уланова не произвела никакого особого впечатления, как и вообще слишком захваленные знаменитости. Зато письмо нашего сына произвело впечатление. Он пишет, что стоял в очереди за печеньем, печенье было хорошее, спрашивает, не разломали ли мы его шалаш…
Сегодня мы под вечер приехали в Переделкино. Холодно. Затопили печку, невзирая на светомаскировку. Зашли Бауковы[110]. Поговорили. Решили коллективно напиться чая. Бауков пошёл за половиной арбуза. Ночь прохладная, примосковская. По небу протянулись косые облака. Вчера несколько фашистов напали на Москву неожиданно, даже без объявления тревоги. Зенитки открыли огонь, но, вероятно, было несколько поздно. «Апельсины» сбросили в районе МОГЭСа. В электростанцию не попало, но вокруг побило людей и, главное, много детей. Бомба упала также в Клементовском, на Полянке и т. п. Горела какая-то древняя церковь, которую тушила пожарная команда. Вот, примерно, какие дела произошли вслед за выступлением Галины Улановой. Атака с воздуха прошла рано, около девяти часов. Вероятно, немцы бросают на Москву какие-то новые высотно-скоростные бомбардировщики.
Сегодня выступал по радио с «Комиссаром Беловым». Читал пятнадцать минут. Интересно, слушали ли мой голос наши в Ново-Покровской? Жаль, что раньше не мог предупредить. После радио поехали для выступления в авиационную часть, к фронтовикам. Читали и говорили. Нас слушали много сержантов и стрелков-радистов. Мне сказал капитан-комиссар, что эти воздушные сержанты первыми гибнут на бомбардировщиках, защищая заднюю полусферу. Мне казалось, что половина из этих юношей с цветными нашивками уже далеки от мира этого… хотя мы тоже не близки.
Началась уже тревога. Гудят гудки заводов, паровозов и т. п. Тревожно и без этого слова «тревога». Вероятно, чай с Бауковыми не состоится. Пока мы живём, пока живём… (Переделкино, 20 часов 20 минут.)
3. X
Осень, но голубое небо. Идём с Верочкой по дороге к пруду, заросшему у берегов, видим белые облачка, бегущие по голубому небу, и одновременно говорим:
– Небо благоприятствует налёту.
Совершенно верно. Когда мы бродили по лесу, началась стрельба. Выстрелы, короткие и залповые, какие-то нервные выстрелы зачастили вокруг нас. Небо загудело самолётами. Прошли два Мига, потом послышался хриповатый звук старушки Эрика[111]. Он шёл почти над соснами, и мы видели пулемёт наблюдателя. Что может сделать этот старенький бипланчик против германского коршуна? Неизвестно, поймали или нет разведчика.
Вчера ни один самолёт к Москве не прорвался. Сбили два.
Покраснели клёны и обветшали. Папоротник стал стареньким, белым, прозрачным. Берёзка наполовину золотая. Осень тронула всю растительность. Земля сырая, чавкает. Дренажные канавы наполнены тихой холодной водой. Совершенно не слышно птиц. Все птицы разогнаны артиллерией. Лес совершенно мёртв. Даже страшно идти по лесу, обиталищу только безжизненных и бесстрастных деревьев.
Готовим на зиму дрова, но не знаем, придётся ли пользоваться. Заклеивает Верочка окна. Даю на заклейку хорошую бумагу. Говорит: «Жалко». Говорю: «Бери, бери, всё равно сгорит». Вещи перестали интересовать.
Деятельно собирают всякое рваньё для действующей армии. Идёт зима. Нужны шерстяные вещи. Но где шерсть в Советской России? Я шарю по всем своим вещам и не вижу шерсти. Требуют настойчиво… требует представитель победы моей Родины некто Повзнер. Странно, не правда ли? Гитлер собирает вещи в Норвегии. Там он, конечно, больше наживётся.
Идёт зима, которую мы так же боимся, как и наш враг. Почему мы так уповаем на зиму? Говорят, что миллионы романовских полушубков, и валенок, и шерстяных изделий для армии погибло в первые дни войны – оставлено немцам или же уничтожено нашими.
Идёт ночь, и с ней артиллерия. Где-то подвешивают бомбы к немецким юнкерсам и «Хейнкелям». Готовится к очередной атаке Москвы «Легион Кондор». Носятся Миги, дико ревут моторы. По шоссе проезжают мотоциклисты и колхозники с картошкой…
В ответ на выступление по радио Гитлера выступил А.С. Щербаков.
(В дневнике вырезка. А.С. Щербаков, начальник Советского Информбюро, «Гитлер обманывает немецкий народ»: «Страх за состояние своего тыла – вот действительная причина, заставившая Гитлера 3 октября 1941 года обратиться по радио к немецкому населению с новой порцией столь же хвастливых, сколь и лживых посулов и обещаний скорых побед…» И далее: «Гитлер приводит фантастические, бредовые цифры потерь Красной Армии. По его уверениям, Красная Армия якобы потеряла 2 500 000 человек убитыми, 22 000 орудий, 18 000 танков и 14 000 самолётов. Несусветная лживость этих цифр очевидна. На самом деле Красная Армия за истёкший период потеряла убитыми 230 000, ранеными 720 000, пропавшими без вести 178 000, всего 1 128 000 человек, около 7000 танков, 8900 орудий и 5316 самолётов». И далее: «Советское Информбюро сообщает: за истёкший период немецко-фашистские войска потеряли на Восточном фронте свыше 3 000 000 убитыми, ранеными и пленными, т. е. столько, сколько примерно немцы потеряли в прошлой мировой войне на всех фронтах за два года боевых действий».
…Вот первые итоги войны с Германией… 1 128 000 человек. Первый поцелуй войны.
6. X
Сегодня, примерно к часу, значительно похолодало и в воздухе начала летать крупная моль. Итак, с первым снегом одна тысяча девятьсот сорок первого. Первый снег ударить сможет и по фашистам, но плохо будет и нам. Идёт кампания «зимней помощи». Хотя у нас она не так называется. Сдача тёплого для армии идёт под знаком, конечно, принудительным. Почему? Тёплых вещей нужно много, но их страна не имеет. Уже двадцать лет шерсть почти не выпускалась на внутренние рынки. Люди ходили, в крайнем случае, в бумазее, шелках, хлопчатке. Для армии нужны меха, шерстяные носки и перчатки, меховые шапки-ушанки, тёплые безрукавки, валенки, полушубки. Но этого нет. Сдают всякую рванину, но и той мало. Покупают байковые одеяла, шьют из них безрукавки, штаны и т. п. Гитлер тоже собирает тёплые вещи и внутри страны, и вне её, в районах оккупации. В первую очередь ограблена классическая страна шерстяных вещей – Норвегия. Там он, конечно, поживился, и у его солдат, действующих на русском фронте, не будет «холодной задницы». Зима несёт очень много новых, неожиданных испытаний. В этом уж трудно сомневаться.
На широкой магистрали Садового кольца, в начале шоссе на Можайск и Минск выстроены зенитные крупнокалиберные орудия в тёмно-зелёных брезентах-чехлах. Грузовики со снарядами. Расчёты, в шинелях, с фляжками, в касках, выстраиваются возле грузовиков. Их проверяют, обходя, сержанты. Подъезжает ещё много грузовиков с коричневыми плоскими ящиками зенитных снарядов. Колонна, очевидно, идёт на фронт. Вообще все формирования теперь проходят на Садовом кольце. Отсюда автоколонны, прикрытые хвоей, катят на поля сражений, которые очень недалеки, если писатели-фронтовики могут приезжать в Москву при получении насморка.
Что представляет из себя Москва на третий месяц сражений? Прежде всего, она вся камуфлирована. Главные здания выкрашены разноцветными полосами, дающими провалы светотени при аэрофотосъёмке. Магазины и общественные места, помещающиеся в первых этажах, повсеместно завалены мешками с песком, конечно, снаружи. Сахарного песка становится всё меньше и меньше. По карточке полагается, кажется, 400 граммов, но выдают в три приёма. Сахар становится предметом спекуляции. Его продают по 20 рублей. До войны он был 5 рублей. Цены выросли на 400 %. Мясо на рынке 36 рублей, масла совсем нет. По карточкам получают служащие 200 гр., иждивенцы 100 гр. в месяц. Магазины становятся всё пустее и пустее. Горит Украина, основной поставщик питания, а дороги к югу на простреле и загружены перевозками. Москва отправляет миллионы посылок эвакуированным. Посылают тёплые вещи, но кое-какие хитрецы сумеют выслать и сладкое. Особенно хорошо идут по снабжению посылками Урал и Волга. Туда ещё свободно и послать, и поехать. Но, вероятно, там предвидится плохая зима. Очень худо с продуктами и топливом. Дров пока нет. Обещают начать отопление жилых домов с 15 декабря. Бензина для частных машин не дают совсем, за редким исключением. Бензин на рынке стоит на 100 % дороже. В городе никто не покупает люстр, настольных ламп, инструментов (музыкальных), мебели. Всё, что идёт на украшение жизни, никого не интересует. Большой ажиотаж вокруг выпивки. Началось пьянство. Достать трудно. Это усиливает жажду даже у непьющих.
Театры работают по воскресеньям с 1 часу и с 5 или с 6.30. Большинство обслуживают армию, но в театры лёгкого жанра большой наплыв желающих. К примеру, мы с Верочкой не могли достать билетов на «Сильву». Звонили несколько раз. «Нельзя, переаншлаг», – сказал грубым голосом администратор. В кино – технические фильмы по ПВО, по всеобучу, по штыковому бою. Учат, как тушить зажигалки, как уберечься от ОВ, как оказать первую помощь газоотравленному и раненому. Выходят киносборники «Победы за нами». Вышло уже пять номеров. Последний номер удачный. Показаны противовоздушная оборона Лондона и Москвы, разгром немцев под Ельней, оборона Одессы. В кино ходят толпами. Иногда их там захватывает тревога, тогда зрители сидят до утра в киноубежище. Продолжается время пребывания с любимой девушкой.
Настроение у народа не весьма хорошее. Наружно почти ничего не заметно. Поругивают недостатки нашей организации. Говорят, что на Юго-Западном фронте сменено руководство. На фронт отправился сам Тимошенко. Ворошилов снимался с англо-американской делегацией почему-то в обыкновенном френче, без маршальских знаков и без регалий.
Бои идут на всём фронте.
Харьков держится… Кое-где имеются наши местные успехи. На фронте появились английские истребительные части. Конечно, их мало, но моральное значение велико. Ежедневно – упоминание в сводках и очерках об англичанах.
На улице падает снег, мокро и грустно…
PS. Сегодня просмотр окончательно смонтированного журнала «Сов. искусство» № 7–8 «Крылатое племя». Ничего получилось.
7. X
– Я похож на Иисуса Христа, – сказал Серёжа, снимая свой морской наган. – Мне тридцать три года, и в этом возрасте его казнили. Разница между нами в одном – его распяли на кресте евреи, меня убьют враги евреев – фашисты.
– Но ты можешь сам убить себя, – сказал я мрачно.
– На это только и надежда, Аркаша. Если бы я не знал, что в нагане у меня имеется средство избавления от позора, то настроение было бы значительно хуже… Ты можешь издеваться надо мной, над моими галунами. Вы верили в армию, но армия не оправдала вашего доверия. Зря мы ели казённый, вернее, народный хлеб, зря носили красивые позументы. Я – коммунист и хочу умереть, как подобает моим убеждениям. Но вряд ли удастся. Я боюсь позорной смерти…
Он лёг на диван и заложил руки за голову. Я заметил, что у него седые виски. Этого не было до войны.
– Виски – ерунда. У меня начинает седеть сердце…
Сегодня получено сообщение о взятии Орла. Город Орёл взят опять-таки при помощи парашютного десанта. Немцы стремительно двигаются на юге, прорезая наши армии своими огненными клещами. Манёвр и разведка против беспомощности маневрирования и совершенной потери слуха и зрения.
Под Ленинградом стало лучше. Якобы взят нами снова Кингисепп, отбиты Новый Петергоф и Царское Село. Шесть танков КВ (Клим Ворошилов), посланные для атаки по Петергофу, сделали чудеса. Они прошли своими полутораметровыми гусеницами и стотридцатитонным весом по пехоте, столовым, окопам, огневым точкам и выдавили немцев, как блох. На гусеницах привезли куски мяса, волос, борщ, котелки и т. п. Танки сделали путиловцы. Но мало, очень мало танков делаем мы… Нет брони… Всё упирается в недостаток электричества. Днепрогэса нет, Волховской гидроэлектростанции нет. Броня требует очень много электричества. Эвакуированные заводы упёрлись в недостаток энергии. Полевые станции много ли дадут?
Перерезана дорога на юг, идущая через Орёл – Курск – Харьков. Дорога через Воронеж простреливается всё время. Таким образом, семья отрезывается. Очень тоскливое настроение. Если пал Орёл нелепо и неожиданно, то такую же участь могут наследовать и Москва, так же как Харьков, Курск, Воронеж и Саратов. Голова идёт кругом. Чувствуешь свою полную беспомощность в решении всех этих проклятых проблем войны.
– Учитесь метать гранаты!
Все люди должны научиться метать гранаты. Следовательно, против германского оружия и организованной военной силы противопоставляется оружие буров или испанских патриотов зари девятнадцатого века.
– Учитесь метать гранаты!
– Как вооружённому отбиться от вооружённого?
Получили от Нади письмо. Она удивляется и негодует: почему не все мужчины выполняют призыв товарища Сталина, чтобы идти на борьбу с Гитлером? Ведь для его разгрома нужно объединение всех усилий. Она права в своём негодовании. На Кубани она встретила своих знакомых из Киева. Все они вместе с лоботрясами-мужьями прибежали сюда и живут спокойно, а её муж сражается…
Катя Катафалка…
Так прозвали одну здоровую, красивую женщину, вдову шестерых лётчиков. Все шестеро последовательно женились на ней и кончали смертью. Теперь она замужем за седьмым. Он на фронте. Пока жив.
– Почему Катя Катафалка?
– Как проедется на ней, так и с копытков…
Катя хлещет водку, рассудительная, заманчивая. Живёт на улице Горького в Москве. О своём прозвище знает, но не тужит. Катафалк ведь делают из дерева обычно…
7. X
…Зина променяла своего мужа, капитана авиации, на капитана футбольной команды. Муж, огорчённый вначале:
– Ведь я тоже капитан, Зина.
– Капитан в авиации. Сколько вас! А вот футболистов капитанов наперечёт.
Зина любила славу и делала вырезки из газет. Она говорила:
– Чтобы написали про лётчика, нужно перелететь полюс. А про футболистов пишут, даже если он и промажет.
Муж-капитан улетел в Испанию. Оттуда вернулся в ореоле славы. Ездит по городу на опеле, ордена, член АОНа. Слава. Муж – капитан футболистов спился, развенчан, играет в покер, говорит:
– Зинка, он ездит на опеле, присмотрись…
Зинка сменила гнев на милость, пришла к старому мужу. Он нашёл уже себе другую – белокурую десятиклассницу.
Я понял его и понял его переживания.
Костиков думал о новом оружии. Он стоял перед народом искусства, как богатый человек, окружённый родственниками, которым он может бросить любую подачку… «Когда я включал радио и слышал музыку, я отдыхал, и мозг мой становился на место. Вы помогали мне тоже… вы мои соавторы».
У Костикова на груди блестела Золотая звезда Героя Труда, орден Ленина играл золотыми краями, Красная Звезда и медаль за двадцатилетие Красной Армии. Я смотрел на его красивое лицо, на лоб, покрытый мелкими, вздувающимися при волнении жилками, на его выцветшую гимнастёрку и медную звезду на поясе и видел перед собой солдата, которых тысячи, которые спасут Россию или погибнут.
Люди, сидевшие в зале, смотрели на него, как на Мессию. Люди, сидевшие в зале, были на 80 % евреи. Они пришли, чтобы послушать человека, давшего ещё одно оружие для их спасения, подкрепить трудовые силы. Они бешено аплодировали ему, видя в нём спасителя, раба, спасающего их копи… Но я видел и другие огоньки в их глазах. Если он не спасёт, они первые уничтожат его, изобьют камнями, как делали их далёкие соотечественники. Мне стало страшно за полковника Костикова.
Но потом я посмотрел на него долго, внимательно и обнаружил одну только мысль – дать победу своей Родине.
Жилки вздулись на его лбу, он думал, рассеянно слушал, был скромен, величественен… мысли его были далеко… Его оторвали от дела, и он стал скучать и искать выход, куда уйти. Но начался концерт, и правила приличия потребовали остаться. Он слушал отвратительный голос солиста ГАБТ, резкие крики Бирман, и усталость опустилась на его лицо. «Вряд ли это помогало ему работать», – шептала толпа. Потом пришли весёлые номера оперетки (Лебедева, Качалов), балетная пара полинезийцев, страдающих в половой истоме, и Костиков захлопал и заулыбался. Он начал отдыхать. Началось великое действие искусства. И я понял всю нелепость нашей художественной пропаганды. Мы всячески напичкиваем людей тяжёлой, угнетающей дух пропагандой, а мы должны веселить дух, а утяжелиться он сумеет сражениями, делами этого сурового времени…
О Ленинграде
Ленинград находится в смертельной опасности. Он окружён сильными армиями Гитлера. Ленинград защищается отчаянно. Не знаю, что спасёт Ленинград. Не ожидает ли его судьба Киева?
Сдача Ленинграда – ещё один удар по сплочению народа, удар по мощи моральной и материальной нашего государства.
Нельзя сдавать Ленинград, а следовательно, и Балтийский флот, а следовательно, и Кронштадт…
Этого никогда не простит нам история … никогда…
24. IX
Сегодня на Можайском шоссе нас обогнала машина, специально вымазанная грязью по самую крышу. За рулём сидел человек в чёрных очках и меховой лётной безрукавке.
– Кошиц! – воскликнул я. – Это Димка.
Кошиц специально обогнал меня, чтобы я узнал его и где-то приостановился. Мы обошли его, поприветствовали и задержались возле контрольно-пропускного пункта, что у Немчиновки.
Мы выскочили с Верочкой из машины и пошли к нему.
– Куда, Дима?
– На войнишку, Аркадий, – сказал мне он, – а эти товарищи тоже со мной на войнишку.
Позади сидели два артиллерийских подполковника в «мирных» петлицах.
– Счастливого пути, Дима, – сказали мы, – возвращайся целым.
– Вернусь, – сказал Димка, – до свидания, Аркаша. Прости, что не сумел попасть на премьеру…
Мы расстались на Можайке. Грязная машина Кошица покатила вправо на войну, мы – прямо по Минскому до Переделкина. У переезда Димка помахал мне рукой в кожаной авиационной краге. Я ещё раз оглянулся, но Димкина эмка перекачнулась через горбатину железнодорожного переезда и скрылась за соснами. Подполковник Кошиц, офицер Красной Армии, имеющий певицу-сестру, эмигрировавшую в Америку, помчался на войнишку – очевидно, организовывать планёрные авиадесанты.
…В даче было холодно, сыро. Затопили печь. Красные полосы отражённо легли на окна, на потолки, огонь горел, полосы дрожали. Опускалась тёмная, но звёздная ночь. Девушки-дежурные предупредили – нельзя ночью топить печь.
– Ещё рано, Галя, – сказал я, возвращаясь из сарая, нагруженный дровами.
– Вчера налетели рано, Аркадий Алексеевич, – ответила Галя.
– Хорошо, сейчас кончим топку, – пообещал я.
Да. Вчера немцы налетели рано. Мы блуждали на трамваях, возвращаясь с Верочкой из цирка, и тревога застала нас в трамвае у Никитской. Город, несмотря на объявление от 23.IX, не был освещён. Загудели сирены, началась стрельба. От Никитской мы добежали домой. У нас были Серёжа и Бояджиев, на столе стояли знаменитая четверть с нежинской рябиновой, ветчина, помидоры, хлеб, масло.
Решили не ходить в убежище, ибо всё едино, всё бесполезно. Сидели на диване, пили рябиновую под залпы орудий, дрожали стёкла, мы говорили о наших семьях. У всех семьи отсутствовали. Всем было грустно… Все прислушивались к артиллерии. Немцы бомбили район Киевского вокзала, сбрасывали ракеты, но мы ничего не видели. Если бы на нас упала бомба и пробила скорлупу нашей хижины, всё было бы сразу кончено. Не было бы тревог за Россию, за сданную Полтаву, Конотоп, Каховку, Мелитополь, за злые бомбардировки Харькова, за жестокую опасность, нависшую над всеми…
Утром я зарегистрировался для всеобуча и уехал смотреть фильм «Крылатое племя» и оборона Одессы. Грозные дни Одессы тронули меня до слёз. Это обречённый, героический Мадрид. Мальчик с мешком песка, кладущий его на баррикаду. Мостовые, разламываемые домами! Тяжело, товарищи, даже не фронтовику, даже 24.IX.1941 года…
(В дневнике вырезка из газеты «Московские театры – фронту», в ней рассказывается о цикле радиопередач для бойцов и командиров Красной Армии. В очередных передачах «Московские театры – фронту» примут участие: Малый театр, который покажет монтаж спектакля «1812 год», Театр Революции – монтаж «Ключи Берлина» и Центральный театр Красной Армии – «Крылатое племя».)
29. IX
Вот и день именин. Ведь у нас три именинницы: мама, Надя, Верочка. Раньше это был традиционный день праздника для нашей семьи. Теперь даже было неудобно послать телеграмму с поздравлением. Загружать телеграф. Праздника нет… После больших поисков Верочка достала ветчины по Серёжиной карточке, кофе, сахар, колбасы, а я купил в клубе пол-литра водки. Случайно зашёл Кравченко, потом пришли Аржановы. Посидели до половины двенадцатого и разошлись. Шёл дождь…
Стрельбы эту ночь не было. Как-то справили этот день наши?
30. IX
Сдал очерк в газету «Сталинский сокол» об авиаполке. Прислали из журнала «Спутник пропагандиста» гранки «Комиссара Белова».
Положение на фронте неважное. Прилетают лётчики с фронта за материальной частью, мрачны, суровы и неразговорчивы. Пока говорить не о чем. Настоящие солдаты не разговаривают. Трепемся больше мы, тыловики. Немцы взяли Геническ, Мелитополь, отрезали Крымскую республику. На Днепре произошло печальное недоразумение имени Тюленева[109] и Будённого. Хотели устроить хитрость. Навели понтонные мосты, чтобы по ним переправить на левобережье определённую группу войск и уничтожить. Мосты навели понтонёры. Но по мостам хлынула такая масса войск, что левобережье пало. Надо взрывать мосты. Что делать? Мосты профугасить нелегко. Тогда послали на таран экипажи скоростных бомбардировщиков. И вот наши лётчики бросались всей машиной на понтоны. Не помогло. Немцы стремительно распространяются до Донбасса и по всему Приазовью. Положение юга грозное, смертельное. «Правда» напечатала статью Ярославского о Донбассе. Снова обращение к шахтёрам. Враг стучится в ворота Донбасса.
1. X
Тройственная конференция работает уже второй день. Сталин принимал лорда Бивербрука и Гарримана два раза, беседовал. Немцы пишут, что союзники приехали в Москву, чтобы оказать теоретическую помощь. Лозовский опровергает это, говорит о разрушительной для немцев силе этой «теоретической помощи». В Америке, Германии и Италии пишут о мире, вернее, возможностях мира между Германией и СССР. Вероятно, это наша работа, чтобы надавать на психологию наших союзников замедленного действия.
Сегодня опубликовано сообщение о падении Полтавы.
Враг начинает стучаться в ворота Харькова!
Ночью стреляли немного. Мы видели в метро у Белорусского вокзала давку женщин и детей во время стрельбы. Ужасно… Стрельба вскоре прекратилась. Но сколько было криков, детского плача, стонов…
Одесса и Питер держатся…
Думаем пойти посмотреть Галину Уланову в Зале им. Чайковского.
Счастье. Тима прислал телеграмму из Ахтырок… Жив, жив…
Один еврей сказал: «В этой войне самое главное – выжить». Невольно начинаешь подчиняться этой гнусной философии.
Мы следим за боевым путём Тимы и следим за его жизнью. На сегодня он ещё жив.
(В дневнике вырезка из газеты «Что я видела». Это заметка Шарлотты Холдэйн, военного корреспондента английской газеты «Дейли скетч». Она побывала на Западном фронте, поделилась впечатлениями и заключает: «Вместе мы пойдём вперёд в бой – Россия и Британия, чтобы с корнем уничтожить поганую шайку, которая угрожает всем честным народам на всей земле».)
2. X
Вчера получили от Вовочки письмо. Радостное событие в нашей жизни. Пришли с выступления Улановой, и вот письмо. Уланова не произвела никакого особого впечатления, как и вообще слишком захваленные знаменитости. Зато письмо нашего сына произвело впечатление. Он пишет, что стоял в очереди за печеньем, печенье было хорошее, спрашивает, не разломали ли мы его шалаш…
Сегодня мы под вечер приехали в Переделкино. Холодно. Затопили печку, невзирая на светомаскировку. Зашли Бауковы[110]. Поговорили. Решили коллективно напиться чая. Бауков пошёл за половиной арбуза. Ночь прохладная, примосковская. По небу протянулись косые облака. Вчера несколько фашистов напали на Москву неожиданно, даже без объявления тревоги. Зенитки открыли огонь, но, вероятно, было несколько поздно. «Апельсины» сбросили в районе МОГЭСа. В электростанцию не попало, но вокруг побило людей и, главное, много детей. Бомба упала также в Клементовском, на Полянке и т. п. Горела какая-то древняя церковь, которую тушила пожарная команда. Вот, примерно, какие дела произошли вслед за выступлением Галины Улановой. Атака с воздуха прошла рано, около девяти часов. Вероятно, немцы бросают на Москву какие-то новые высотно-скоростные бомбардировщики.
Сегодня выступал по радио с «Комиссаром Беловым». Читал пятнадцать минут. Интересно, слушали ли мой голос наши в Ново-Покровской? Жаль, что раньше не мог предупредить. После радио поехали для выступления в авиационную часть, к фронтовикам. Читали и говорили. Нас слушали много сержантов и стрелков-радистов. Мне сказал капитан-комиссар, что эти воздушные сержанты первыми гибнут на бомбардировщиках, защищая заднюю полусферу. Мне казалось, что половина из этих юношей с цветными нашивками уже далеки от мира этого… хотя мы тоже не близки.
Началась уже тревога. Гудят гудки заводов, паровозов и т. п. Тревожно и без этого слова «тревога». Вероятно, чай с Бауковыми не состоится. Пока мы живём, пока живём… (Переделкино, 20 часов 20 минут.)
3. X
Осень, но голубое небо. Идём с Верочкой по дороге к пруду, заросшему у берегов, видим белые облачка, бегущие по голубому небу, и одновременно говорим:
– Небо благоприятствует налёту.
Совершенно верно. Когда мы бродили по лесу, началась стрельба. Выстрелы, короткие и залповые, какие-то нервные выстрелы зачастили вокруг нас. Небо загудело самолётами. Прошли два Мига, потом послышался хриповатый звук старушки Эрика[111]. Он шёл почти над соснами, и мы видели пулемёт наблюдателя. Что может сделать этот старенький бипланчик против германского коршуна? Неизвестно, поймали или нет разведчика.
Вчера ни один самолёт к Москве не прорвался. Сбили два.
Покраснели клёны и обветшали. Папоротник стал стареньким, белым, прозрачным. Берёзка наполовину золотая. Осень тронула всю растительность. Земля сырая, чавкает. Дренажные канавы наполнены тихой холодной водой. Совершенно не слышно птиц. Все птицы разогнаны артиллерией. Лес совершенно мёртв. Даже страшно идти по лесу, обиталищу только безжизненных и бесстрастных деревьев.
Готовим на зиму дрова, но не знаем, придётся ли пользоваться. Заклеивает Верочка окна. Даю на заклейку хорошую бумагу. Говорит: «Жалко». Говорю: «Бери, бери, всё равно сгорит». Вещи перестали интересовать.
Деятельно собирают всякое рваньё для действующей армии. Идёт зима. Нужны шерстяные вещи. Но где шерсть в Советской России? Я шарю по всем своим вещам и не вижу шерсти. Требуют настойчиво… требует представитель победы моей Родины некто Повзнер. Странно, не правда ли? Гитлер собирает вещи в Норвегии. Там он, конечно, больше наживётся.
Идёт зима, которую мы так же боимся, как и наш враг. Почему мы так уповаем на зиму? Говорят, что миллионы романовских полушубков, и валенок, и шерстяных изделий для армии погибло в первые дни войны – оставлено немцам или же уничтожено нашими.
Идёт ночь, и с ней артиллерия. Где-то подвешивают бомбы к немецким юнкерсам и «Хейнкелям». Готовится к очередной атаке Москвы «Легион Кондор». Носятся Миги, дико ревут моторы. По шоссе проезжают мотоциклисты и колхозники с картошкой…
В ответ на выступление по радио Гитлера выступил А.С. Щербаков.
(В дневнике вырезка. А.С. Щербаков, начальник Советского Информбюро, «Гитлер обманывает немецкий народ»: «Страх за состояние своего тыла – вот действительная причина, заставившая Гитлера 3 октября 1941 года обратиться по радио к немецкому населению с новой порцией столь же хвастливых, сколь и лживых посулов и обещаний скорых побед…» И далее: «Гитлер приводит фантастические, бредовые цифры потерь Красной Армии. По его уверениям, Красная Армия якобы потеряла 2 500 000 человек убитыми, 22 000 орудий, 18 000 танков и 14 000 самолётов. Несусветная лживость этих цифр очевидна. На самом деле Красная Армия за истёкший период потеряла убитыми 230 000, ранеными 720 000, пропавшими без вести 178 000, всего 1 128 000 человек, около 7000 танков, 8900 орудий и 5316 самолётов». И далее: «Советское Информбюро сообщает: за истёкший период немецко-фашистские войска потеряли на Восточном фронте свыше 3 000 000 убитыми, ранеными и пленными, т. е. столько, сколько примерно немцы потеряли в прошлой мировой войне на всех фронтах за два года боевых действий».
…Вот первые итоги войны с Германией… 1 128 000 человек. Первый поцелуй войны.
6. X
Сегодня, примерно к часу, значительно похолодало и в воздухе начала летать крупная моль. Итак, с первым снегом одна тысяча девятьсот сорок первого. Первый снег ударить сможет и по фашистам, но плохо будет и нам. Идёт кампания «зимней помощи». Хотя у нас она не так называется. Сдача тёплого для армии идёт под знаком, конечно, принудительным. Почему? Тёплых вещей нужно много, но их страна не имеет. Уже двадцать лет шерсть почти не выпускалась на внутренние рынки. Люди ходили, в крайнем случае, в бумазее, шелках, хлопчатке. Для армии нужны меха, шерстяные носки и перчатки, меховые шапки-ушанки, тёплые безрукавки, валенки, полушубки. Но этого нет. Сдают всякую рванину, но и той мало. Покупают байковые одеяла, шьют из них безрукавки, штаны и т. п. Гитлер тоже собирает тёплые вещи и внутри страны, и вне её, в районах оккупации. В первую очередь ограблена классическая страна шерстяных вещей – Норвегия. Там он, конечно, поживился, и у его солдат, действующих на русском фронте, не будет «холодной задницы». Зима несёт очень много новых, неожиданных испытаний. В этом уж трудно сомневаться.
На широкой магистрали Садового кольца, в начале шоссе на Можайск и Минск выстроены зенитные крупнокалиберные орудия в тёмно-зелёных брезентах-чехлах. Грузовики со снарядами. Расчёты, в шинелях, с фляжками, в касках, выстраиваются возле грузовиков. Их проверяют, обходя, сержанты. Подъезжает ещё много грузовиков с коричневыми плоскими ящиками зенитных снарядов. Колонна, очевидно, идёт на фронт. Вообще все формирования теперь проходят на Садовом кольце. Отсюда автоколонны, прикрытые хвоей, катят на поля сражений, которые очень недалеки, если писатели-фронтовики могут приезжать в Москву при получении насморка.
Что представляет из себя Москва на третий месяц сражений? Прежде всего, она вся камуфлирована. Главные здания выкрашены разноцветными полосами, дающими провалы светотени при аэрофотосъёмке. Магазины и общественные места, помещающиеся в первых этажах, повсеместно завалены мешками с песком, конечно, снаружи. Сахарного песка становится всё меньше и меньше. По карточке полагается, кажется, 400 граммов, но выдают в три приёма. Сахар становится предметом спекуляции. Его продают по 20 рублей. До войны он был 5 рублей. Цены выросли на 400 %. Мясо на рынке 36 рублей, масла совсем нет. По карточкам получают служащие 200 гр., иждивенцы 100 гр. в месяц. Магазины становятся всё пустее и пустее. Горит Украина, основной поставщик питания, а дороги к югу на простреле и загружены перевозками. Москва отправляет миллионы посылок эвакуированным. Посылают тёплые вещи, но кое-какие хитрецы сумеют выслать и сладкое. Особенно хорошо идут по снабжению посылками Урал и Волга. Туда ещё свободно и послать, и поехать. Но, вероятно, там предвидится плохая зима. Очень худо с продуктами и топливом. Дров пока нет. Обещают начать отопление жилых домов с 15 декабря. Бензина для частных машин не дают совсем, за редким исключением. Бензин на рынке стоит на 100 % дороже. В городе никто не покупает люстр, настольных ламп, инструментов (музыкальных), мебели. Всё, что идёт на украшение жизни, никого не интересует. Большой ажиотаж вокруг выпивки. Началось пьянство. Достать трудно. Это усиливает жажду даже у непьющих.
Театры работают по воскресеньям с 1 часу и с 5 или с 6.30. Большинство обслуживают армию, но в театры лёгкого жанра большой наплыв желающих. К примеру, мы с Верочкой не могли достать билетов на «Сильву». Звонили несколько раз. «Нельзя, переаншлаг», – сказал грубым голосом администратор. В кино – технические фильмы по ПВО, по всеобучу, по штыковому бою. Учат, как тушить зажигалки, как уберечься от ОВ, как оказать первую помощь газоотравленному и раненому. Выходят киносборники «Победы за нами». Вышло уже пять номеров. Последний номер удачный. Показаны противовоздушная оборона Лондона и Москвы, разгром немцев под Ельней, оборона Одессы. В кино ходят толпами. Иногда их там захватывает тревога, тогда зрители сидят до утра в киноубежище. Продолжается время пребывания с любимой девушкой.
Настроение у народа не весьма хорошее. Наружно почти ничего не заметно. Поругивают недостатки нашей организации. Говорят, что на Юго-Западном фронте сменено руководство. На фронт отправился сам Тимошенко. Ворошилов снимался с англо-американской делегацией почему-то в обыкновенном френче, без маршальских знаков и без регалий.
Бои идут на всём фронте.
Харьков держится… Кое-где имеются наши местные успехи. На фронте появились английские истребительные части. Конечно, их мало, но моральное значение велико. Ежедневно – упоминание в сводках и очерках об англичанах.
На улице падает снег, мокро и грустно…
PS. Сегодня просмотр окончательно смонтированного журнала «Сов. искусство» № 7–8 «Крылатое племя». Ничего получилось.
7. X
– Я похож на Иисуса Христа, – сказал Серёжа, снимая свой морской наган. – Мне тридцать три года, и в этом возрасте его казнили. Разница между нами в одном – его распяли на кресте евреи, меня убьют враги евреев – фашисты.
– Но ты можешь сам убить себя, – сказал я мрачно.
– На это только и надежда, Аркаша. Если бы я не знал, что в нагане у меня имеется средство избавления от позора, то настроение было бы значительно хуже… Ты можешь издеваться надо мной, над моими галунами. Вы верили в армию, но армия не оправдала вашего доверия. Зря мы ели казённый, вернее, народный хлеб, зря носили красивые позументы. Я – коммунист и хочу умереть, как подобает моим убеждениям. Но вряд ли удастся. Я боюсь позорной смерти…
Он лёг на диван и заложил руки за голову. Я заметил, что у него седые виски. Этого не было до войны.
– Виски – ерунда. У меня начинает седеть сердце…
Сегодня получено сообщение о взятии Орла. Город Орёл взят опять-таки при помощи парашютного десанта. Немцы стремительно двигаются на юге, прорезая наши армии своими огненными клещами. Манёвр и разведка против беспомощности маневрирования и совершенной потери слуха и зрения.
Под Ленинградом стало лучше. Якобы взят нами снова Кингисепп, отбиты Новый Петергоф и Царское Село. Шесть танков КВ (Клим Ворошилов), посланные для атаки по Петергофу, сделали чудеса. Они прошли своими полутораметровыми гусеницами и стотридцатитонным весом по пехоте, столовым, окопам, огневым точкам и выдавили немцев, как блох. На гусеницах привезли куски мяса, волос, борщ, котелки и т. п. Танки сделали путиловцы. Но мало, очень мало танков делаем мы… Нет брони… Всё упирается в недостаток электричества. Днепрогэса нет, Волховской гидроэлектростанции нет. Броня требует очень много электричества. Эвакуированные заводы упёрлись в недостаток энергии. Полевые станции много ли дадут?
Перерезана дорога на юг, идущая через Орёл – Курск – Харьков. Дорога через Воронеж простреливается всё время. Таким образом, семья отрезывается. Очень тоскливое настроение. Если пал Орёл нелепо и неожиданно, то такую же участь могут наследовать и Москва, так же как Харьков, Курск, Воронеж и Саратов. Голова идёт кругом. Чувствуешь свою полную беспомощность в решении всех этих проклятых проблем войны.
– Учитесь метать гранаты!
Все люди должны научиться метать гранаты. Следовательно, против германского оружия и организованной военной силы противопоставляется оружие буров или испанских патриотов зари девятнадцатого века.
– Учитесь метать гранаты!
– Как вооружённому отбиться от вооружённого?
Получили от Нади письмо. Она удивляется и негодует: почему не все мужчины выполняют призыв товарища Сталина, чтобы идти на борьбу с Гитлером? Ведь для его разгрома нужно объединение всех усилий. Она права в своём негодовании. На Кубани она встретила своих знакомых из Киева. Все они вместе с лоботрясами-мужьями прибежали сюда и живут спокойно, а её муж сражается…
Катя Катафалка…
Так прозвали одну здоровую, красивую женщину, вдову шестерых лётчиков. Все шестеро последовательно женились на ней и кончали смертью. Теперь она замужем за седьмым. Он на фронте. Пока жив.
– Почему Катя Катафалка?
– Как проедется на ней, так и с копытков…
Катя хлещет водку, рассудительная, заманчивая. Живёт на улице Горького в Москве. О своём прозвище знает, но не тужит. Катафалк ведь делают из дерева обычно…
7. X
…Зина променяла своего мужа, капитана авиации, на капитана футбольной команды. Муж, огорчённый вначале:
– Ведь я тоже капитан, Зина.
– Капитан в авиации. Сколько вас! А вот футболистов капитанов наперечёт.
Зина любила славу и делала вырезки из газет. Она говорила:
– Чтобы написали про лётчика, нужно перелететь полюс. А про футболистов пишут, даже если он и промажет.
Муж-капитан улетел в Испанию. Оттуда вернулся в ореоле славы. Ездит по городу на опеле, ордена, член АОНа. Слава. Муж – капитан футболистов спился, развенчан, играет в покер, говорит:
– Зинка, он ездит на опеле, присмотрись…
Зинка сменила гнев на милость, пришла к старому мужу. Он нашёл уже себе другую – белокурую десятиклассницу.