Страница:
Хоть и с большой неохотой, но пришлось Константину примириться с ненавистной ему фамилией.
Участники группы корреспондентов, едущих в Советский Союз, иногда собирались вместе в каком-нибудь роскошном кафе на Елисейских полях. Приходил изредка на такие сборища и Константин. Он уже успел познакомиться со всеми корреспондентами. К нему все привыкли.
Для того чтобы не удивить своих коллег тем, что он в целях маскировки будет носить в России темные очки, Константин, ссылаясь на болезнь глаз, стал носить их уже здесь, в Париже...
...Все было подготовлено к поездке, обо всем договорено. Воробьев должен был перейти границу из Турции. И, если у него все сойдет удачно, то намечалась встреча Константина с ним в определенный день и час близ станицы Дурновской на том самом холме, на котором когда-то он был ранен своим братом Прохором...
Оформление паспортов шло довольно медленно. Не раз Константин заполнял разные анкеты и справки, давал фотокарточки. Все это было для него сложно. Надо было не забыть написать, что он сын фермера из Техаса, работает репортером газеты "Таймс", женат на француженке Луизе Мониан, имеет троих детей, живет постоянно в Нью-Йорке... На вопрос о знании языков Константин уверенно отвечал, что, кроме родного английского, он достаточно хорошо знает русский и французский.
Чернышев принес Константину специально заказанный для него саквояж с фальшивым двойным дном. Они незаметно упаковали сверточек с деньгами и золотом, предназначенным Чернышевым для своих родных в Серпухове. По совету Чернышева Константин накупил себе для дороги всяких элегантных вещей, так необходимых каждому любящему комфорт человеку в пути, а главное, чтобы больше походить на американца...
- Вы, Константин Васильевич, - сказал Чернышев, - хоть и не плохо владеете английским языком, но я рекомендую вам приобрети словарь английского языка. Всякие случайности могут быть в России.
Однажды Константин отправился на набережную Сены, где близ площади Согласия расположились знаменитые на весь мир парижские букинистические ларьки, где можно разыскать самую редкостную, порой уникальную, книгу.
Переходя от ларька к ларьку, Константин вдруг услышал веселое восклицание:
- О мсье!.. Бонжур!.. Здравствуйте!.. Вы еще не уехали в Россию?
Константин вздрогнул. Он с недоумением оглянулся на низенького опрятного старичка с седенькой бородкой...
- Вы меня не узнаете? - приветливо спросил старичок. - Версаль помните?.. Я вашим гидом тогда был.
- Ах, вот как! - воскликнул Константин, вспоминая. - Извините, не узнал...
Он действительно забыл об этом мимолетном знакомстве. Сейчас он старался вспомнить, как фамилия этого старичка. Словно догадываясь об этом, старичок пояснил:
- Меня зовут Льенар... Луи Льенар... А вас, пардон, я тоже забыл, как зовут...
Константин мгновение молчал, мучительно вспоминая, как назывался он в тот раз старику и, не вспомнив, торопливо заговорил:
- Рад вас встретить, господин Льенар. Нет ли у вас английского словаря?
Старик ответил:
- Достану, завтра будет, приходите.
И они расстались.
Потом, перед тем, как идти к Льенару, Константин разыскал Воробьева и спросил его, как он тот раз в Версале назвал себя старику.
- Забыл, забыл совершенно, - сокрушенно развел Константин руками.
- А я помню, - хмуро ответил Воробьев. - Вы назвали себя Матвеевым, доцентом института...
- Какого?
- Вы не сказали, какого именно.
- Отлично! - повеселел Константин. - До свиданья!.. Я пойду к этому букинисту.
Льенар, завидев еще издали Константина, приветственно потряс рукой.
- Есть, мсье! Достал! Вот она! - он вынул из-под прилавка отлично переплетенную толстую книгу.
- Я вам очень благодарен, господин Льенар.
- Не благодарите, - польщенно улыбался Льенар. - Если разрешите, мсье...
- Матвеев, - подсказал Константин.
- Вот именно! - вскочил обрадованный старик. - Вспомнил. Матвеев!.. Если разрешите, мсье, я надпишу на книге свой автограф. Пусть останется вам память о старом парижском букинисте Луи Льенаре...
- Я буду вам признателен.
Старик что-то надписал на титульном листе книги и подал ее Константину:
- Прошу вас, мсье.
- Мерси. Сколько я должен заплатить за нее?
- Нет!.. Нет!.. Это мой вам сувенир, - ответил старик. - Память о Париже.
- Чем я заслужил такую любезность с вашей стороны? - несколько растроганный спросил Константин.
- А просто так, - широко улыбнулся старик. - Понравились вы мне... Люблю русских, люблю Россию... О Шарль! - вдруг вскочил он, завидя молодого человека лет тридцати, подходившего к ларьку. - Ты зачем сюда?
- Дело есть, отец, - усмехнулся Шарль.
- Это мой сын, - отрекомендовал старик молодого человека Константину. - Помните, я вам рассказывал о нем... Хороший врач и коммунист... Познакомься, Шарль, это мсье из Советской России. Я их с товарищем встретил в Версале. Помнишь, я тебе говорил о них?..
- Милый мой старик, - смеясь, прижал отца к своей груди Шарль. - Ну разве я в состоянии все упомнить, что ты мне говоришь о разных твоих знакомствах? Ведь ты же у меня добрейшей души человек. Во всех людях, которые ему встречаются, он хочет видеть только хорошее, - обернулся он к Константину. - К несчастью, часто получается наоборот. Сколько уж раз его надували пройдохи, с которыми он знакомился... Пардон, это к вам, конечно, не относится. Вы из Советского Союза?
- Да, - кивнул Константин.
- Очень рад познакомиться, - пожал руку Константину молодой француз. - Я бывал у вас, в Союзе. Великолепная страна. Величайшая, давшая миру Ленина...
Заговорили о России, о русских.
- А вы давно были там? - спросил у Шарля Константин.
- Совсем недавно, в прошлом году. Еще сохранились свежие впечатления... Как врач, я очень интересовался практической постановкой медицины в Советской России... Я переписываюсь с одним профессором-хирургом. Его фамилия Мушкетов. Вы не знаете такого?..
- Не знаю, - ответил Константин. - Но слышал, что замечательный хирург.
- Это очень крупный ученый. Он известен не только у вас, в Советском Союзе, но и в других странах. Например, его труд по восстановительной пластической хирургии переведен у нас во Франции... Вы не в Москве живете?
- В Москве.
- Не будете ли вы так любезны, - проговорил Шарль, - передать ему от меня вот этот сувенир в знак моей признательности к нему и большого уважения? - Он взял с прилавка отца прекрасно оформленную, с обильными иллюстрациями книгу. - Мы, отец, с тобой сочтемся. Профессора Мушкетова легко найти в Москве. Я дам вам его адрес.
- Пожалуйста, - сказал Константин неохотно. - Передам. "Возиться еще с этими передачами, - подумал он. - Да черт его дери, пусть дает. Выброшу где-нибудь".
- Может, это затруднит вас? - нерешительно проговорил молодой француз, почувствовав в голосе Константина нотку недовольства.
- Нет, отчего же? - торопливо заговорил Константин. - Любезность за любезность. Я так обязан вашему отцу...
- Вот адрес профессора, - записал на клочке бумаги Шарль, - здесь же и телефон его...
* * *
Наконец, заграничные паспорта были получены, в дорогу все приготовлено.
На следующий день рано утром к отелю "Венеция", в котором жил Константин, подкатил блестящий черный лимузин. Выскочив из кабины, шофер распахнул перед Чернышевым дверцу. Но тот не вышел из автомобиля.
- Пойдите, Андре, - лениво сказал шоферу Чернышев, - на третий этаж в номер пятьдесят три. Там живет мистер Брейнард. Помогите ему снести чемоданы.
- Все будет исполнено, мсье. - И шофер побежал в подъезд.
Через пять минут он вынес из отеля два поскрипывающих новой кожей объемистых желтых чемодана.
Вслед за шофером появился Константин в широком бежевом пальто, в велюровой коричневой шляпе. Он тоже нес вместительный саквояж. Шофер, положив чемоданы в багажник, распахнул перед ним зеркальную дверцу машины.
- Пожалуйте, мсье!
- У вас невероятно шикарный и важный вид, - расхохотался Чернышев. Одобряю. Везде и всюду пускайте пыль в глаза. Это здорово действует на психологию дураков... Главное, никогда не скупитесь, щедро разбрасывайте деньги. Это тоже производит впечатление, особенно на женщин. Андре, сказал он по-французски шоферу, - поезжайте на вокзал Сен-Лазар.
Машина мягко скользнула вперед.
- Могу вам сообщить по секрету, - буркнул по-русски Чернышев, Воробьев уже в Турции.
Константин молча указал глазами на спину шофера.
- Не беспокойтесь, - усмехнулся Чернышев. - Он по-русски ни слова не понимает.
На вокзале Сен-Лазар группа корреспондентов была уже в сборе. Константин раскланялся с ними, но не подошел к ним, а стал в стороне с Чернышевым.
- Предупреждаю, Константин Васильевич, - говорил ему Чернышев, давайте играть по-честному. Если надуете, то вас пристрелят наши же агенты. Вы должны честно выполнить два мои условия, а потом вы вольны будете делать все, что вам заблагорассудится. Пожелаете остаться в России - пожалуйста.
- Я честный человек, - проворчал Константин. - Никого не собираюсь обманывать.
- Даже РОВС? - насмешливо спросил Чернышев.
- Ну, положим, РОВС - другое дело, - мрачно улыбнулся Константин. Господа из РОВСа много мне разных инструкций надавали, а денег - ни копейки. Я вам прямо скажу: я служу тому, кто мне хорошо платит. Вы мне заплатили хорошо, значит, вы мой хозяин.
- Правильно! - фамильярно хлопнул Чернышев ладонью по плечу Константина. Ну вот, кажется, ваши коллеги уже пошли в вагон. Попрощаемся, Константин Васильевич. Дай бог вам удачи! Имейте в виду, деньги на ваш счет в банк уже перечислены...
- До свиданья, - пожал его руку Константин. - Думаю, все будет в порядке.
Взяв саквояж, Константин пошел вслед за шофером, понесшим его чемоданы в вагон. Шел Константин с независимым видом, с гордо поднятой головой, но сердце его беспокойно щемило. Что-то ждет там, впереди, на родине?
XXIV
Пионером сплошной коллективизации крестьянских хозяйств в Советском Союзе по праву является Хоперский округ на Дону. Отсюда началось колхозное движение. Округ этот партией и правительством был объявлен округом сплошной коллективизации. Здесь был проведен опыт полного кооперирования сельского хозяйства, а затем уже этот опыт быстро распространился по всей стране.
Но не так легко все давалось. Кулачество яростно сопротивлялось, шло на террор. Немало в то время пало жертв от рук озверевших кулаков. Несмотря на это, новая жизнь, как весеннее половодье, бурно заливала Донщину, всю страну. Ломались вековые устои старой деревенской жизни, повсюду закипела большая созидательная работа.
Мощная волна сплошной коллективизации, хлынувшая с Хопра и пронесшаяся по всему Дону, докатилась и до Дурновской станицы, взбаламутила казаков.
- Братцы, что же это, а? - растерянно спрашивал один казак другого. Ведь весь Дон наш сверху донизу помутился. Слыхали ай нет? Казаки все огулом в колхоз пошли. А нам что делать?..
- Надобно, должно, и нам подаваться в артель, - отвечал второй. Давай напишем заявление да отнесем Коновалову. Он человек-то хороший, может, упросим, чтоб принял нас в артель...
И стоило только одному к другому написать заявление в колхоз, как всколыхнулась вся станица, в одиночку и гурьбой пошли казаки проситься в артель.
День и ночь заседало правление артели, разбирая заявления. Почти всех без исключения принимали в колхоз. Но были в числе станичников и такие, кому было отказано в приеме. Все, например, в станице отлично знали, что Силантий Дубровин в годы гражданской войны был на стороне красных, служил в Первой Конной армии у Буденного, доблестно сражался с белыми. И вдруг этого-то заслуженного человека не приняли в артель, отказали.
Узнав об этом, Силантий побелел от гнева. Придя в артель, стукнул кулаком по столу.
- Почему, так вашу мать, - загремел он, - отказали мне в приеме в артель? По какому такому праву?.. Али не я с вами, гадами, вместе бился супротив белых?
- Охлонись, - спокойно ответил Меркулов. - Никто тебя не оспоряет в том, что вместе мы воевали супротив беляков. Было это дело, да сплыло...
- Как так сплыло? - кипятился Силантий. - Никогда это не сплывет. Я кровь проливал за Советсвую власть, а ты мне - сплыло.
- Что из того, что ты за Советскую власть кровь проливал? Ведь ты зараз кулаком стал, из нас кровь пьешь. Знаешь пословицу: была пичужка, красна-чаплужка, а теперь навроде крылья пообросли. Когда-то мы шли вместе с тобой, а ныне нам с тобой несподручно социализм строить, будешь нам вредить... Говорю, кулаком стал.
- Сазон, бога ты побойся, дьявол рогатый! - кричал вспотевший Силантий. - Ну, какой же я, к чертовой матери, кулак, ежели я все своим трудом роблю. Ведь я же не нанимал себе батраков. Пойми, все своим горбом...
- А мы знаем, что не нанимал, - возразил Меркулов. - Ты хочь и не нанимал батраков, а все едино у тебя дух кулацкий. Провонял ты этим духом, проклятый...
- Сазон, полчанин, - чуть не плача, убеждал его Дубровин, - за что же ты на меня такое клеймо кладешь? Какой же я кулак, ежели за Советскую власть хоть зараз могу умереть.
Кое-кто из членов правления артели попытался было встать в защиту Силантия, говоря, что Дубровин не кулак, а просто крепко зажиточный казак. А это уже не такая большая беда. Такого, дескать, принять в колхоз не только можно, но даже и необходимо, польза от него колхозу будет.
Сазон окидывал таких защитников презрительным взглядом и, слегка повысив голос, авторитетно говорил:
- Подумали ли вы, дорогие товарищи, что говорите? Слов нет, Силантий-то хоть и из богатеньких был, но доразу, как только я ему сказал, оседлал коня, взял ружье и приехал до нас... Сразу же за Советскую власть пошел, вместях мы у Буденного были. И лихо он дрался с беляками. Спасибо ему, конешное дело, за это скажем... Но зараз-то ведь он, проклятый, к богатству нос гнет. Хочет богатеем быть. А нам, беднякам, с богатеями не по пути... Мы всех богатых изничтожим и опять, ежели надо будет, будем изничтожать... Так-то, казаки. Не советую я вам за него заступаться, под защиту брать, а то до худого могете дожить...
Спорить с Меркуловым никто не стал, поопасались.
XXV
Беспрестанно гудя, с невероятной быстротой мчал маленький паровозик такие же маленькие, казалось, игрушечные, вагоны по французской земле. Мимо мелькали живописные деревушки с готическими церквами, средневековые замки и красивые современные виллы, леса и пашни.
С грустью смотрел Константин в окно и думал о том, как сложится его судьба на родине, куда он сейчас стремится всеми своими мыслями...
Во время пути он перезнакомился со своими спутниками. Почти все были они молодые, добродушные и веселые парни. Все они, если не враждебно, то во всяком случае скептически были настроены к Советскому Союзу. Они не верили в опыт социалистического строительства в этой стране, а над проводившейся в России сплошной коллективизацией крестьянских хозяйств просто смеялись. И вот теперь они ехали в Советскую страну, чтобы посмотреть, как проводилась эта коллективизация.
Подъехали к государственной границе Франции. Таможенные чиновники поверхностно осмотрели багаж корреспондентов. На другой стороне границы немцы также формально отнеслись к осмотру их багажа. Видимо, работники прессы вызывали у всех доверие.
В Берлине задержались на два дня. Здесь к группе корреспондентов присоединились два немца - профессор Пауль Шиллер и сотрудник газеты "Берлинер тагеблатт" Ганс Шеффер. Профессор, как самый старший по возрасту и по положению, единодушно был избран главой группы.
Подъезжая к советской границе, Константин - этот смелый и решительный человек - вдруг начал нервничать, робеть. Это заметил сблизившийся с ним англичанин Чарльз Фарант.
- Антони, что с вами? - смеялся он. - Вы как будто трусите?.. Неужели вам во сне приснилось Чека?..
- Глупости говорите, Чарли, - нахмурился Константин. - Никого я в жизни не боялся и не боюсь. Просто я задумался перед въездом в Россию. Мне очень интересно снова побывать в ней. Не знаю, говорил я вам или нет о том, что я до революции был там и подолгу, даже изучил русский язык в совершенстве. После многих лет снова попасть в Россию - это же очень интересно. Вот поэтому я, быть может, немного нервничаю...
На самом же деле Константин опасался, что советские таможенники могут обнаружить под фальшивым дном его саквояжа сверток Чернышева с золотом и деньгами.
Но вот и граница. Пересадка на советский поезд. Суета. Проверка паспортов и багажа.
Всех пассажиров пригласили в один из залов пограничной станции. Служащий таможни в опрятном форменном сером костюме раздал всем бланки анкет, попросил их заполнить.
Когда с этим было покончено, сотрудники таможни пригласили пассажиров поставить свой багаж на прилавок. Два таможенника зашли за него и начали проверять содержимое чемоданов - один с одного конца, второй - с другого.
Проверка происходила медленно.
- Что это за книги? - спросил усатый таможенник у корреспондента немецкой газеты Шеффера, вынув из его чемодана два объемистых тома в кожаных переплетах.
Шеффер вопросительно посмотрел на профессора Шиллера, знавшего русский язык.
- Вас спрашивают, что это за книги? - пояснил профессор.
- А-а, - просиял в улыбке корреспондент. - Это "История русского государства"... Еду в Россию, думаю, пригодится...
- Хорошо, - сказал таможенник, кладя книги в чемодан.
Константин убедился, что таможенники проверяют багаж довольно тщательно. У него беспокойно колотилось сердце: а вдруг обнаружат сверток? Что тогда? Ну, понятно что: сверток с золотом и деньгами конфискуют, а его, как нежелательного, подозрительного субъекта препроводят обратно за границу. С мрачной решительностью смотрел он на роющихся в чемоданах таможенников - что будет, того не миновать.
- Это нельзя, господа, провозить, - иногда слышал он возглас того или другого сотрудника таможни.
"Ну и черт с ними! - крепко стиснул зубы Константин, угрюмо смотря на приближавшихся таможенников. - Пусть возвращают..." Мелькнула мысль: "А вдруг они догадаются, что я белогвардеец?.. Тогда я пропал... Расстрел..."
Он побледнел, нижняя губа его отвисла и задрожала.
- Нет, господин, по инструкции я не имею права это пропустить, почти рядом с собой услышал он голос таможенника.
Константин вздрогнул и покорно стал открывать свои чемоданы.
- Что вы, друзья, так долго копаетесь? - подбежал к таможенникам, проверявшим багаж, молодой парень в форменной фуражке. - Сейчас поезд отходит. Сколько осталось непроверенных?
- У меня вот один, - взглянул таможенник на Константина.
- И у меня один, - отозвался другой.
- Ладно, дорогой посмотрим, - проговорил парень и звонко закричал: Проходите, господа, в эту дверь! Проходите!.. Садитесь в вагоны!
- Чего там дорогой еще проверять, - заметил сам себе белокурый таможенник и сказал по-английски. - Что у вас в чемодане?
- Белье, - ответил Константин, - дорожные вещи...
- А в саквояже? Вещи личного потребления?
- Да, да, - закивал Константин.
Таможенник пошарил рукой в чемоданах, потом в саквояже.
- Все, - улыбнулся таможенник. - Гуд бай!
- Гуд бай! - засиял Константин, готовый кинуться к таможеннику и расцеловать его.
Он захлопнул чемоданы, схватил саквояж и бросился нагонять уже скрывшихся за дверью своих коллег. Пока он добежал до вагона, паровоз, дав длинный свисток, тронулся. Проводник помог ему взобраться с багажом в тамбур.
Константин ликовал...
XXVI
Поставив точку на последнем слове своего романа, Виктор вскочил со стула и закружился на радостях по комнате:
- Тра-ра-ра-рам!.. Тра-ра-ра-рам!..
Из спальни вышла изумленная Марина:
- Витька, что ты, глупый, развеселился? Два часа ночи... Детей разбудишь...
- Маринка! - воскликнул Виктор, обнимая жену. - Все!.. Конец!.. Роман написан. Подумать только, три года работал... Тысяча бессонных ночей... Ой, устал!
- Ну, поздравляю, дорогой, - поцеловала его Марина. - Желаю успеха твоему роману.
- А я тебя тоже поздравляю, милая. Ты ведь тоже много в него вложила... Весь роман я тебе читал, и ты давала советы...
- Как ты его назовешь?
- Вот это трудное дело, - покачал головой Виктор. - Легче написать роман, чем назвать его. Придумывать название - мучительное дело... Я более десятка названий придумал, и все они мне не нравятся... Вот послушай: "Степные огни", "Искры над степью", "Дела и люди", "Люди и времена"...
- Все названия плохие, - заметила Марина.
- Плохие, - согласился Виктор. - А ты б подсказала.
- Назвал бы ты роман свой "Казачья новь"...
- "Казачья новь"?.. "Казачья новь"... А ведь, ты знаешь, Марина, это, пожалуй, неплохо... "Казачья новь"!
- В какое издательство пошлешь? - спросила Марина. - Роман хороший, и я думаю, он сразу будет напечатан.
- Наивная ты у меня, женушка, - привлек к себе Марину Виктор. - Еще немало горя натерпишься, пока пристроишь роман в издательство... Ну, да ладно, что было - видали, а что будет - увидим... Устал... Давай спать, спать, спать.
Радостный, счастливый от сознания, что он сделал что-то важное, большое, Виктор заснул.
Через месяц после этого, перепечатав на машинке свой роман "Казачья новь", Виктор с трепетным волнением отнес его в местное издательство и одновременно послал в одно из московских издательств.
С этого дня и начались его страдания.
* * *
Горячим поклонником Виктора оказался профессор Фрол Демьянович Карташов. Чуть ли не каждый вечер он приходил к Волковым и просиживал у них долгие часы. Виктор рад был такому своему поклоннику, который терпеливо выслушивал все, что он ему читал. Облизывая губы, профессор слушал и похваливал:
- Прекрасно!.. Прекрасно!.. Виктор Георгиевич, я не пророк, но скажу: вас ждет блестящая литературная будущность... Да-да, именно блестящая... В вашем творчестве чувствуется благотворное влияние Льва Толстого... В толстовской манере выписаны пейзажи... Вы великолепный мастер пейзажа... Как прелестно вы передаете донской колорит... Причем все наши пейзажи не подражательны, а они выписаны по-своему, по-волковски... Когда читаешь ваше описание природы, то чувствуешь запах донской степи, аромат лиловых зорь... Вы большой талант, Виктор Георгиевич. Талантище!.. Я верю, что скоро ваше имя будет греметь на всю страну... Да что там на страну, но и далеко за ее пределами. Повторяю, я не пророк, но интуиция у меня богатая... Вы попомните мои слова...
И Виктор верил в то, что говорил профессор. Он верил, что Карташов бескорыстный друг и говорит от чистого сердца.
- Какой замечательный человек этот Фрол Демьянович! - не раз восклицал он в присутствии жены. - Настоящий друг. Как он привязался ко мне!.. Часами готов слушать мои произведения. Видимо, он действительно любит мое творчество...
Марина снисходительно улыбалась. Уж она-то знала истинную причину частых визитов профессора. Знала она это и по его трепетным пожатиям ее руки, и по его пламенным взглядам и недомолвкам, сказанным шепотом, и по многим другим признакам, по которым женщина безошибочно угадывает отношение влюбленного в нее мужчины...
Зная, что профессор Карташов в нее влюблен, Марина не решалась сказать об этом мужу. Зачем расстраивать его? Зачем вносить в его душу смятение, зачем ссорить его с профессором?.. Разве в этом есть какая необходимость?.. Ведь Марина не разделяет чувств профессора... Нет, она не скажет об этом мужу... Ничего страшного не случилось и не случится, она в этом уверена. Марина любит своего Виктора, всегда будет верна ему. А что касается влюбленности профессора, пусть. Каждой молодой красивой женщине приятно иметь поклонника, влюбленного в нее.
Нет! Марина ничего не скажет Виктору. Пусть останется все так же, как есть. Пусть профессор ходит к ним, а муж думает, что он приходит из-за дружбы к нему.
XXVII
Огорчения посыпались со всех сторон. Вскоре Виктору вернули рукопись из местного издательства. И написали:
"Многоуважаемый Виктор Георгиевич!
Возвращаем вашу рукопись "Казачья новь". Тема, затронутая в
романе, интересна. Вообще-то надо вам сказать, что человек Вы очень
одаренный. Но, к большому сожалению. Вы не справились со своей
задачей. Роман композиционно скомкан, рыхлый. Требуется значительная
доработка, без которой роман не может быть принят к изданию.
Прилагаем при этом рецензии, с которыми издательство целиком
согласно.
Главный редактор И. Гончаров
Зав. редакцией художественной
литературы М. Сурынин".
Виктор прочел рецензии и пришел в ужас.
- Ведь это же бред сивой кобылы! - гневно воскликнул он.
Рецензии писались, видимо, случайными людьми, никого отношения не имеющими к литературе...
Виктор показал их Смокову.
- Ты работаешь в издательстве... - сказал он.
Смоков, просмотрев рецензии, рассвирепел:
- Вот мерзавцы!.. Гробокопатели!.. Ведь это галиматья!.. Я завтра поговорю насчет этих рецензий с Сурыниным. И с главным редактором поговорю. Нельзя же нашу советскую литературу отдавать на откуп каким-то невеждам, жучкам!.. Одни из них драконят молодых авторов по призванию. Это их ремесло. Они делают свое дело вполне честно и сознательно, ибо убеждены, что приносят пользу, очищая литературу от серых, скучных, нудных произведений. Эти люди, тупые от природы, лишены всякого художественного вкуса и чутья... Другие - нет. Они имеют вкус и чутье художника. Это понимающие люди, но ожесточенные своими неудачами. Когда-то они пробовали писать, возможно, и неплохие произведения... Если им попадается талантливая рукопись, ну, скажем, как твоя, ты думаешь, что они не понимают, что она талантливая?.. Отлично понимают. И вот потому-то, что она талантлива, они ее гробят... Гробят из зависти. Почему ты должен быть счастливее их?.. Нет, они хотят, чтобы ты испытал те же терзания, что и они...
Участники группы корреспондентов, едущих в Советский Союз, иногда собирались вместе в каком-нибудь роскошном кафе на Елисейских полях. Приходил изредка на такие сборища и Константин. Он уже успел познакомиться со всеми корреспондентами. К нему все привыкли.
Для того чтобы не удивить своих коллег тем, что он в целях маскировки будет носить в России темные очки, Константин, ссылаясь на болезнь глаз, стал носить их уже здесь, в Париже...
...Все было подготовлено к поездке, обо всем договорено. Воробьев должен был перейти границу из Турции. И, если у него все сойдет удачно, то намечалась встреча Константина с ним в определенный день и час близ станицы Дурновской на том самом холме, на котором когда-то он был ранен своим братом Прохором...
Оформление паспортов шло довольно медленно. Не раз Константин заполнял разные анкеты и справки, давал фотокарточки. Все это было для него сложно. Надо было не забыть написать, что он сын фермера из Техаса, работает репортером газеты "Таймс", женат на француженке Луизе Мониан, имеет троих детей, живет постоянно в Нью-Йорке... На вопрос о знании языков Константин уверенно отвечал, что, кроме родного английского, он достаточно хорошо знает русский и французский.
Чернышев принес Константину специально заказанный для него саквояж с фальшивым двойным дном. Они незаметно упаковали сверточек с деньгами и золотом, предназначенным Чернышевым для своих родных в Серпухове. По совету Чернышева Константин накупил себе для дороги всяких элегантных вещей, так необходимых каждому любящему комфорт человеку в пути, а главное, чтобы больше походить на американца...
- Вы, Константин Васильевич, - сказал Чернышев, - хоть и не плохо владеете английским языком, но я рекомендую вам приобрети словарь английского языка. Всякие случайности могут быть в России.
Однажды Константин отправился на набережную Сены, где близ площади Согласия расположились знаменитые на весь мир парижские букинистические ларьки, где можно разыскать самую редкостную, порой уникальную, книгу.
Переходя от ларька к ларьку, Константин вдруг услышал веселое восклицание:
- О мсье!.. Бонжур!.. Здравствуйте!.. Вы еще не уехали в Россию?
Константин вздрогнул. Он с недоумением оглянулся на низенького опрятного старичка с седенькой бородкой...
- Вы меня не узнаете? - приветливо спросил старичок. - Версаль помните?.. Я вашим гидом тогда был.
- Ах, вот как! - воскликнул Константин, вспоминая. - Извините, не узнал...
Он действительно забыл об этом мимолетном знакомстве. Сейчас он старался вспомнить, как фамилия этого старичка. Словно догадываясь об этом, старичок пояснил:
- Меня зовут Льенар... Луи Льенар... А вас, пардон, я тоже забыл, как зовут...
Константин мгновение молчал, мучительно вспоминая, как назывался он в тот раз старику и, не вспомнив, торопливо заговорил:
- Рад вас встретить, господин Льенар. Нет ли у вас английского словаря?
Старик ответил:
- Достану, завтра будет, приходите.
И они расстались.
Потом, перед тем, как идти к Льенару, Константин разыскал Воробьева и спросил его, как он тот раз в Версале назвал себя старику.
- Забыл, забыл совершенно, - сокрушенно развел Константин руками.
- А я помню, - хмуро ответил Воробьев. - Вы назвали себя Матвеевым, доцентом института...
- Какого?
- Вы не сказали, какого именно.
- Отлично! - повеселел Константин. - До свиданья!.. Я пойду к этому букинисту.
Льенар, завидев еще издали Константина, приветственно потряс рукой.
- Есть, мсье! Достал! Вот она! - он вынул из-под прилавка отлично переплетенную толстую книгу.
- Я вам очень благодарен, господин Льенар.
- Не благодарите, - польщенно улыбался Льенар. - Если разрешите, мсье...
- Матвеев, - подсказал Константин.
- Вот именно! - вскочил обрадованный старик. - Вспомнил. Матвеев!.. Если разрешите, мсье, я надпишу на книге свой автограф. Пусть останется вам память о старом парижском букинисте Луи Льенаре...
- Я буду вам признателен.
Старик что-то надписал на титульном листе книги и подал ее Константину:
- Прошу вас, мсье.
- Мерси. Сколько я должен заплатить за нее?
- Нет!.. Нет!.. Это мой вам сувенир, - ответил старик. - Память о Париже.
- Чем я заслужил такую любезность с вашей стороны? - несколько растроганный спросил Константин.
- А просто так, - широко улыбнулся старик. - Понравились вы мне... Люблю русских, люблю Россию... О Шарль! - вдруг вскочил он, завидя молодого человека лет тридцати, подходившего к ларьку. - Ты зачем сюда?
- Дело есть, отец, - усмехнулся Шарль.
- Это мой сын, - отрекомендовал старик молодого человека Константину. - Помните, я вам рассказывал о нем... Хороший врач и коммунист... Познакомься, Шарль, это мсье из Советской России. Я их с товарищем встретил в Версале. Помнишь, я тебе говорил о них?..
- Милый мой старик, - смеясь, прижал отца к своей груди Шарль. - Ну разве я в состоянии все упомнить, что ты мне говоришь о разных твоих знакомствах? Ведь ты же у меня добрейшей души человек. Во всех людях, которые ему встречаются, он хочет видеть только хорошее, - обернулся он к Константину. - К несчастью, часто получается наоборот. Сколько уж раз его надували пройдохи, с которыми он знакомился... Пардон, это к вам, конечно, не относится. Вы из Советского Союза?
- Да, - кивнул Константин.
- Очень рад познакомиться, - пожал руку Константину молодой француз. - Я бывал у вас, в Союзе. Великолепная страна. Величайшая, давшая миру Ленина...
Заговорили о России, о русских.
- А вы давно были там? - спросил у Шарля Константин.
- Совсем недавно, в прошлом году. Еще сохранились свежие впечатления... Как врач, я очень интересовался практической постановкой медицины в Советской России... Я переписываюсь с одним профессором-хирургом. Его фамилия Мушкетов. Вы не знаете такого?..
- Не знаю, - ответил Константин. - Но слышал, что замечательный хирург.
- Это очень крупный ученый. Он известен не только у вас, в Советском Союзе, но и в других странах. Например, его труд по восстановительной пластической хирургии переведен у нас во Франции... Вы не в Москве живете?
- В Москве.
- Не будете ли вы так любезны, - проговорил Шарль, - передать ему от меня вот этот сувенир в знак моей признательности к нему и большого уважения? - Он взял с прилавка отца прекрасно оформленную, с обильными иллюстрациями книгу. - Мы, отец, с тобой сочтемся. Профессора Мушкетова легко найти в Москве. Я дам вам его адрес.
- Пожалуйста, - сказал Константин неохотно. - Передам. "Возиться еще с этими передачами, - подумал он. - Да черт его дери, пусть дает. Выброшу где-нибудь".
- Может, это затруднит вас? - нерешительно проговорил молодой француз, почувствовав в голосе Константина нотку недовольства.
- Нет, отчего же? - торопливо заговорил Константин. - Любезность за любезность. Я так обязан вашему отцу...
- Вот адрес профессора, - записал на клочке бумаги Шарль, - здесь же и телефон его...
* * *
Наконец, заграничные паспорта были получены, в дорогу все приготовлено.
На следующий день рано утром к отелю "Венеция", в котором жил Константин, подкатил блестящий черный лимузин. Выскочив из кабины, шофер распахнул перед Чернышевым дверцу. Но тот не вышел из автомобиля.
- Пойдите, Андре, - лениво сказал шоферу Чернышев, - на третий этаж в номер пятьдесят три. Там живет мистер Брейнард. Помогите ему снести чемоданы.
- Все будет исполнено, мсье. - И шофер побежал в подъезд.
Через пять минут он вынес из отеля два поскрипывающих новой кожей объемистых желтых чемодана.
Вслед за шофером появился Константин в широком бежевом пальто, в велюровой коричневой шляпе. Он тоже нес вместительный саквояж. Шофер, положив чемоданы в багажник, распахнул перед ним зеркальную дверцу машины.
- Пожалуйте, мсье!
- У вас невероятно шикарный и важный вид, - расхохотался Чернышев. Одобряю. Везде и всюду пускайте пыль в глаза. Это здорово действует на психологию дураков... Главное, никогда не скупитесь, щедро разбрасывайте деньги. Это тоже производит впечатление, особенно на женщин. Андре, сказал он по-французски шоферу, - поезжайте на вокзал Сен-Лазар.
Машина мягко скользнула вперед.
- Могу вам сообщить по секрету, - буркнул по-русски Чернышев, Воробьев уже в Турции.
Константин молча указал глазами на спину шофера.
- Не беспокойтесь, - усмехнулся Чернышев. - Он по-русски ни слова не понимает.
На вокзале Сен-Лазар группа корреспондентов была уже в сборе. Константин раскланялся с ними, но не подошел к ним, а стал в стороне с Чернышевым.
- Предупреждаю, Константин Васильевич, - говорил ему Чернышев, давайте играть по-честному. Если надуете, то вас пристрелят наши же агенты. Вы должны честно выполнить два мои условия, а потом вы вольны будете делать все, что вам заблагорассудится. Пожелаете остаться в России - пожалуйста.
- Я честный человек, - проворчал Константин. - Никого не собираюсь обманывать.
- Даже РОВС? - насмешливо спросил Чернышев.
- Ну, положим, РОВС - другое дело, - мрачно улыбнулся Константин. Господа из РОВСа много мне разных инструкций надавали, а денег - ни копейки. Я вам прямо скажу: я служу тому, кто мне хорошо платит. Вы мне заплатили хорошо, значит, вы мой хозяин.
- Правильно! - фамильярно хлопнул Чернышев ладонью по плечу Константина. Ну вот, кажется, ваши коллеги уже пошли в вагон. Попрощаемся, Константин Васильевич. Дай бог вам удачи! Имейте в виду, деньги на ваш счет в банк уже перечислены...
- До свиданья, - пожал его руку Константин. - Думаю, все будет в порядке.
Взяв саквояж, Константин пошел вслед за шофером, понесшим его чемоданы в вагон. Шел Константин с независимым видом, с гордо поднятой головой, но сердце его беспокойно щемило. Что-то ждет там, впереди, на родине?
XXIV
Пионером сплошной коллективизации крестьянских хозяйств в Советском Союзе по праву является Хоперский округ на Дону. Отсюда началось колхозное движение. Округ этот партией и правительством был объявлен округом сплошной коллективизации. Здесь был проведен опыт полного кооперирования сельского хозяйства, а затем уже этот опыт быстро распространился по всей стране.
Но не так легко все давалось. Кулачество яростно сопротивлялось, шло на террор. Немало в то время пало жертв от рук озверевших кулаков. Несмотря на это, новая жизнь, как весеннее половодье, бурно заливала Донщину, всю страну. Ломались вековые устои старой деревенской жизни, повсюду закипела большая созидательная работа.
Мощная волна сплошной коллективизации, хлынувшая с Хопра и пронесшаяся по всему Дону, докатилась и до Дурновской станицы, взбаламутила казаков.
- Братцы, что же это, а? - растерянно спрашивал один казак другого. Ведь весь Дон наш сверху донизу помутился. Слыхали ай нет? Казаки все огулом в колхоз пошли. А нам что делать?..
- Надобно, должно, и нам подаваться в артель, - отвечал второй. Давай напишем заявление да отнесем Коновалову. Он человек-то хороший, может, упросим, чтоб принял нас в артель...
И стоило только одному к другому написать заявление в колхоз, как всколыхнулась вся станица, в одиночку и гурьбой пошли казаки проситься в артель.
День и ночь заседало правление артели, разбирая заявления. Почти всех без исключения принимали в колхоз. Но были в числе станичников и такие, кому было отказано в приеме. Все, например, в станице отлично знали, что Силантий Дубровин в годы гражданской войны был на стороне красных, служил в Первой Конной армии у Буденного, доблестно сражался с белыми. И вдруг этого-то заслуженного человека не приняли в артель, отказали.
Узнав об этом, Силантий побелел от гнева. Придя в артель, стукнул кулаком по столу.
- Почему, так вашу мать, - загремел он, - отказали мне в приеме в артель? По какому такому праву?.. Али не я с вами, гадами, вместе бился супротив белых?
- Охлонись, - спокойно ответил Меркулов. - Никто тебя не оспоряет в том, что вместе мы воевали супротив беляков. Было это дело, да сплыло...
- Как так сплыло? - кипятился Силантий. - Никогда это не сплывет. Я кровь проливал за Советсвую власть, а ты мне - сплыло.
- Что из того, что ты за Советскую власть кровь проливал? Ведь ты зараз кулаком стал, из нас кровь пьешь. Знаешь пословицу: была пичужка, красна-чаплужка, а теперь навроде крылья пообросли. Когда-то мы шли вместе с тобой, а ныне нам с тобой несподручно социализм строить, будешь нам вредить... Говорю, кулаком стал.
- Сазон, бога ты побойся, дьявол рогатый! - кричал вспотевший Силантий. - Ну, какой же я, к чертовой матери, кулак, ежели я все своим трудом роблю. Ведь я же не нанимал себе батраков. Пойми, все своим горбом...
- А мы знаем, что не нанимал, - возразил Меркулов. - Ты хочь и не нанимал батраков, а все едино у тебя дух кулацкий. Провонял ты этим духом, проклятый...
- Сазон, полчанин, - чуть не плача, убеждал его Дубровин, - за что же ты на меня такое клеймо кладешь? Какой же я кулак, ежели за Советскую власть хоть зараз могу умереть.
Кое-кто из членов правления артели попытался было встать в защиту Силантия, говоря, что Дубровин не кулак, а просто крепко зажиточный казак. А это уже не такая большая беда. Такого, дескать, принять в колхоз не только можно, но даже и необходимо, польза от него колхозу будет.
Сазон окидывал таких защитников презрительным взглядом и, слегка повысив голос, авторитетно говорил:
- Подумали ли вы, дорогие товарищи, что говорите? Слов нет, Силантий-то хоть и из богатеньких был, но доразу, как только я ему сказал, оседлал коня, взял ружье и приехал до нас... Сразу же за Советскую власть пошел, вместях мы у Буденного были. И лихо он дрался с беляками. Спасибо ему, конешное дело, за это скажем... Но зараз-то ведь он, проклятый, к богатству нос гнет. Хочет богатеем быть. А нам, беднякам, с богатеями не по пути... Мы всех богатых изничтожим и опять, ежели надо будет, будем изничтожать... Так-то, казаки. Не советую я вам за него заступаться, под защиту брать, а то до худого могете дожить...
Спорить с Меркуловым никто не стал, поопасались.
XXV
Беспрестанно гудя, с невероятной быстротой мчал маленький паровозик такие же маленькие, казалось, игрушечные, вагоны по французской земле. Мимо мелькали живописные деревушки с готическими церквами, средневековые замки и красивые современные виллы, леса и пашни.
С грустью смотрел Константин в окно и думал о том, как сложится его судьба на родине, куда он сейчас стремится всеми своими мыслями...
Во время пути он перезнакомился со своими спутниками. Почти все были они молодые, добродушные и веселые парни. Все они, если не враждебно, то во всяком случае скептически были настроены к Советскому Союзу. Они не верили в опыт социалистического строительства в этой стране, а над проводившейся в России сплошной коллективизацией крестьянских хозяйств просто смеялись. И вот теперь они ехали в Советскую страну, чтобы посмотреть, как проводилась эта коллективизация.
Подъехали к государственной границе Франции. Таможенные чиновники поверхностно осмотрели багаж корреспондентов. На другой стороне границы немцы также формально отнеслись к осмотру их багажа. Видимо, работники прессы вызывали у всех доверие.
В Берлине задержались на два дня. Здесь к группе корреспондентов присоединились два немца - профессор Пауль Шиллер и сотрудник газеты "Берлинер тагеблатт" Ганс Шеффер. Профессор, как самый старший по возрасту и по положению, единодушно был избран главой группы.
Подъезжая к советской границе, Константин - этот смелый и решительный человек - вдруг начал нервничать, робеть. Это заметил сблизившийся с ним англичанин Чарльз Фарант.
- Антони, что с вами? - смеялся он. - Вы как будто трусите?.. Неужели вам во сне приснилось Чека?..
- Глупости говорите, Чарли, - нахмурился Константин. - Никого я в жизни не боялся и не боюсь. Просто я задумался перед въездом в Россию. Мне очень интересно снова побывать в ней. Не знаю, говорил я вам или нет о том, что я до революции был там и подолгу, даже изучил русский язык в совершенстве. После многих лет снова попасть в Россию - это же очень интересно. Вот поэтому я, быть может, немного нервничаю...
На самом же деле Константин опасался, что советские таможенники могут обнаружить под фальшивым дном его саквояжа сверток Чернышева с золотом и деньгами.
Но вот и граница. Пересадка на советский поезд. Суета. Проверка паспортов и багажа.
Всех пассажиров пригласили в один из залов пограничной станции. Служащий таможни в опрятном форменном сером костюме раздал всем бланки анкет, попросил их заполнить.
Когда с этим было покончено, сотрудники таможни пригласили пассажиров поставить свой багаж на прилавок. Два таможенника зашли за него и начали проверять содержимое чемоданов - один с одного конца, второй - с другого.
Проверка происходила медленно.
- Что это за книги? - спросил усатый таможенник у корреспондента немецкой газеты Шеффера, вынув из его чемодана два объемистых тома в кожаных переплетах.
Шеффер вопросительно посмотрел на профессора Шиллера, знавшего русский язык.
- Вас спрашивают, что это за книги? - пояснил профессор.
- А-а, - просиял в улыбке корреспондент. - Это "История русского государства"... Еду в Россию, думаю, пригодится...
- Хорошо, - сказал таможенник, кладя книги в чемодан.
Константин убедился, что таможенники проверяют багаж довольно тщательно. У него беспокойно колотилось сердце: а вдруг обнаружат сверток? Что тогда? Ну, понятно что: сверток с золотом и деньгами конфискуют, а его, как нежелательного, подозрительного субъекта препроводят обратно за границу. С мрачной решительностью смотрел он на роющихся в чемоданах таможенников - что будет, того не миновать.
- Это нельзя, господа, провозить, - иногда слышал он возглас того или другого сотрудника таможни.
"Ну и черт с ними! - крепко стиснул зубы Константин, угрюмо смотря на приближавшихся таможенников. - Пусть возвращают..." Мелькнула мысль: "А вдруг они догадаются, что я белогвардеец?.. Тогда я пропал... Расстрел..."
Он побледнел, нижняя губа его отвисла и задрожала.
- Нет, господин, по инструкции я не имею права это пропустить, почти рядом с собой услышал он голос таможенника.
Константин вздрогнул и покорно стал открывать свои чемоданы.
- Что вы, друзья, так долго копаетесь? - подбежал к таможенникам, проверявшим багаж, молодой парень в форменной фуражке. - Сейчас поезд отходит. Сколько осталось непроверенных?
- У меня вот один, - взглянул таможенник на Константина.
- И у меня один, - отозвался другой.
- Ладно, дорогой посмотрим, - проговорил парень и звонко закричал: Проходите, господа, в эту дверь! Проходите!.. Садитесь в вагоны!
- Чего там дорогой еще проверять, - заметил сам себе белокурый таможенник и сказал по-английски. - Что у вас в чемодане?
- Белье, - ответил Константин, - дорожные вещи...
- А в саквояже? Вещи личного потребления?
- Да, да, - закивал Константин.
Таможенник пошарил рукой в чемоданах, потом в саквояже.
- Все, - улыбнулся таможенник. - Гуд бай!
- Гуд бай! - засиял Константин, готовый кинуться к таможеннику и расцеловать его.
Он захлопнул чемоданы, схватил саквояж и бросился нагонять уже скрывшихся за дверью своих коллег. Пока он добежал до вагона, паровоз, дав длинный свисток, тронулся. Проводник помог ему взобраться с багажом в тамбур.
Константин ликовал...
XXVI
Поставив точку на последнем слове своего романа, Виктор вскочил со стула и закружился на радостях по комнате:
- Тра-ра-ра-рам!.. Тра-ра-ра-рам!..
Из спальни вышла изумленная Марина:
- Витька, что ты, глупый, развеселился? Два часа ночи... Детей разбудишь...
- Маринка! - воскликнул Виктор, обнимая жену. - Все!.. Конец!.. Роман написан. Подумать только, три года работал... Тысяча бессонных ночей... Ой, устал!
- Ну, поздравляю, дорогой, - поцеловала его Марина. - Желаю успеха твоему роману.
- А я тебя тоже поздравляю, милая. Ты ведь тоже много в него вложила... Весь роман я тебе читал, и ты давала советы...
- Как ты его назовешь?
- Вот это трудное дело, - покачал головой Виктор. - Легче написать роман, чем назвать его. Придумывать название - мучительное дело... Я более десятка названий придумал, и все они мне не нравятся... Вот послушай: "Степные огни", "Искры над степью", "Дела и люди", "Люди и времена"...
- Все названия плохие, - заметила Марина.
- Плохие, - согласился Виктор. - А ты б подсказала.
- Назвал бы ты роман свой "Казачья новь"...
- "Казачья новь"?.. "Казачья новь"... А ведь, ты знаешь, Марина, это, пожалуй, неплохо... "Казачья новь"!
- В какое издательство пошлешь? - спросила Марина. - Роман хороший, и я думаю, он сразу будет напечатан.
- Наивная ты у меня, женушка, - привлек к себе Марину Виктор. - Еще немало горя натерпишься, пока пристроишь роман в издательство... Ну, да ладно, что было - видали, а что будет - увидим... Устал... Давай спать, спать, спать.
Радостный, счастливый от сознания, что он сделал что-то важное, большое, Виктор заснул.
Через месяц после этого, перепечатав на машинке свой роман "Казачья новь", Виктор с трепетным волнением отнес его в местное издательство и одновременно послал в одно из московских издательств.
С этого дня и начались его страдания.
* * *
Горячим поклонником Виктора оказался профессор Фрол Демьянович Карташов. Чуть ли не каждый вечер он приходил к Волковым и просиживал у них долгие часы. Виктор рад был такому своему поклоннику, который терпеливо выслушивал все, что он ему читал. Облизывая губы, профессор слушал и похваливал:
- Прекрасно!.. Прекрасно!.. Виктор Георгиевич, я не пророк, но скажу: вас ждет блестящая литературная будущность... Да-да, именно блестящая... В вашем творчестве чувствуется благотворное влияние Льва Толстого... В толстовской манере выписаны пейзажи... Вы великолепный мастер пейзажа... Как прелестно вы передаете донской колорит... Причем все наши пейзажи не подражательны, а они выписаны по-своему, по-волковски... Когда читаешь ваше описание природы, то чувствуешь запах донской степи, аромат лиловых зорь... Вы большой талант, Виктор Георгиевич. Талантище!.. Я верю, что скоро ваше имя будет греметь на всю страну... Да что там на страну, но и далеко за ее пределами. Повторяю, я не пророк, но интуиция у меня богатая... Вы попомните мои слова...
И Виктор верил в то, что говорил профессор. Он верил, что Карташов бескорыстный друг и говорит от чистого сердца.
- Какой замечательный человек этот Фрол Демьянович! - не раз восклицал он в присутствии жены. - Настоящий друг. Как он привязался ко мне!.. Часами готов слушать мои произведения. Видимо, он действительно любит мое творчество...
Марина снисходительно улыбалась. Уж она-то знала истинную причину частых визитов профессора. Знала она это и по его трепетным пожатиям ее руки, и по его пламенным взглядам и недомолвкам, сказанным шепотом, и по многим другим признакам, по которым женщина безошибочно угадывает отношение влюбленного в нее мужчины...
Зная, что профессор Карташов в нее влюблен, Марина не решалась сказать об этом мужу. Зачем расстраивать его? Зачем вносить в его душу смятение, зачем ссорить его с профессором?.. Разве в этом есть какая необходимость?.. Ведь Марина не разделяет чувств профессора... Нет, она не скажет об этом мужу... Ничего страшного не случилось и не случится, она в этом уверена. Марина любит своего Виктора, всегда будет верна ему. А что касается влюбленности профессора, пусть. Каждой молодой красивой женщине приятно иметь поклонника, влюбленного в нее.
Нет! Марина ничего не скажет Виктору. Пусть останется все так же, как есть. Пусть профессор ходит к ним, а муж думает, что он приходит из-за дружбы к нему.
XXVII
Огорчения посыпались со всех сторон. Вскоре Виктору вернули рукопись из местного издательства. И написали:
"Многоуважаемый Виктор Георгиевич!
Возвращаем вашу рукопись "Казачья новь". Тема, затронутая в
романе, интересна. Вообще-то надо вам сказать, что человек Вы очень
одаренный. Но, к большому сожалению. Вы не справились со своей
задачей. Роман композиционно скомкан, рыхлый. Требуется значительная
доработка, без которой роман не может быть принят к изданию.
Прилагаем при этом рецензии, с которыми издательство целиком
согласно.
Главный редактор И. Гончаров
Зав. редакцией художественной
литературы М. Сурынин".
Виктор прочел рецензии и пришел в ужас.
- Ведь это же бред сивой кобылы! - гневно воскликнул он.
Рецензии писались, видимо, случайными людьми, никого отношения не имеющими к литературе...
Виктор показал их Смокову.
- Ты работаешь в издательстве... - сказал он.
Смоков, просмотрев рецензии, рассвирепел:
- Вот мерзавцы!.. Гробокопатели!.. Ведь это галиматья!.. Я завтра поговорю насчет этих рецензий с Сурыниным. И с главным редактором поговорю. Нельзя же нашу советскую литературу отдавать на откуп каким-то невеждам, жучкам!.. Одни из них драконят молодых авторов по призванию. Это их ремесло. Они делают свое дело вполне честно и сознательно, ибо убеждены, что приносят пользу, очищая литературу от серых, скучных, нудных произведений. Эти люди, тупые от природы, лишены всякого художественного вкуса и чутья... Другие - нет. Они имеют вкус и чутье художника. Это понимающие люди, но ожесточенные своими неудачами. Когда-то они пробовали писать, возможно, и неплохие произведения... Если им попадается талантливая рукопись, ну, скажем, как твоя, ты думаешь, что они не понимают, что она талантливая?.. Отлично понимают. И вот потому-то, что она талантлива, они ее гробят... Гробят из зависти. Почему ты должен быть счастливее их?.. Нет, они хотят, чтобы ты испытал те же терзания, что и они...