Страница:
Подходя, я заслонила глаза рукой.
– Кажется, я сожгла сетчатку.
– Ха-ха, – откликнулась Оливия, поворачиваясь к Шер и улыбаясь так, что образовались ямочки на щеках. – Джоанна считает, что ядовитые реплики делают ее интеллигентной, не говоря уже о моральном превосходстве над всеми нами, у кого есть карточка "Неймана" [14].
Черт побери, неплохо для женщины, которая когда-то надевала кроличьи уши и пушистый хвостик.
– Знаешь, возможно, это просто солнце, Джоанна, дорогая. – Глядя на мой черный ансамбль, Шер громко хлопнула жевательной резинкой, тоже розовой. – Оливия рассказывает, что ты выходишь только по ночам.
– Только в полнолуние, – ответила я, стараясь не волноваться из-за того, что Оливия судачит обо мне с Шер. У нас с Шер давняя вражда, она возникла в день нашей первой встречи, шесть лет назад. Шер – южная версия Оливии, остроязычная мегера в маске красавицы, с такой привычкой к манипулированию людьми, что Скарлетт [15]от зависти покраснела бы. Она не воспринимает себя слишком серьезно, что я считаю хорошей чертой, но она ничего не воспринимает серьезно, а это мне кажется безответственным. К тому же к ней прислушивается сестра, которую я считаю своей лучшей подругой.
– Что ж, это объясняет твою бледность, дорогая. – Шер прижала к моей коже холодный, украшенный драгоценным камнем палец. А когда отняла его, цвет кожи не изменился. Тот же тест она повторила на себе, с гораздо более обнадеживающим результатом.
– Еще раз коснешься меня – потеряешь палец.
Она поднесла этот палец к губам и послала мне воздушный поцелуй.
Я едва сдержала рычание.
– Флирт на меня не подействует, Шер. У меня нет пениса.
– Ты уверена? – Она ухмыльнулась, опустив и подняв ресницы, как крылья бабочки, и, прежде чем я смогла ответить, отвернулась. – Буду ждать тебя в гостиной, Ливви-девочка. Не забудь, у нас в четыре свидание и ужин с чаем.
– Это комната для семьи, – бросила я ей вслед. А когда повернулась, увидела, что Оливия печально смотрит на меня. – Ну что?
– Почему ты всегда на нес набрасываешься? А выражение ее лица говорило "на нас".
– Легкая цель.
– Она моя лучшая подруга.
– Знаю.
Мы замолчали. Наконец я откашлялась.
– Давай покончим с этой встречей с дорогим папочкой. Не хочу, чтобы ты пропустила этот ужин.
– Можешь пойти с нами, – предложила она, когда мы вступили в извилистый коридор, ведущий к офисному крылу.
И после этого мне под ногти сунут горячие иголки.
– Не думаю.
– А сегодня вечером? – настаивала она. – Придешь?
– А что случилось. Малибу Кен [16]встречается с кем-то другим?
– Нет, но у моей сестры день рождения. Я считала, мы его отметим. Только мы вдвоем.
Ее голос одновременно смягчил меня и причинил боль. Давно мы с ней ничего не делали вместе, просто для забавы. Потом, вспомнив, как она смотрела на меня, я подумала, что все, происходящее между нами, тут же докладывается Шер. Я люблю тебя, Оливия, но…
– У меня уже есть планы на вечер.
Мне ужасно хотелось рассказать ей о Бене. Но я не могла, когда голос и лицо Шер еще так свежи в памяти. Оливия выпятила нижнюю губу.
– Разве тебе не интересно узнать, что я тебе приготовила?
– В розовой бумаге или со штампом модного дизайнера?
– Нет. И не крест и не святую воду. Ты в полной безопасности.
– Ха-ха.
Но Оливия взяла меня за руку, так что мне трудно было скрестить руки на груди и тем более зарычать на нее. Черт возьми, она действует как криптонит [17]перед менструацией, прекрасно знает, как лишить мое дурное настроение энергии.
– Упрямая, – прошептала она, словно про себя. – Слишком упрямая, чтобы признаться в какой-нибудь слабости…
– Не начинай снова.
– И слишком любит жизнь, чтобы совсем закрыться от нее.
Любит жизнь? Я приподняла бровь.
– Оливия, я целые дни сплю – когда не тренируюсь, а по ночам хожу по самым грязным трясинам этого города.
Она только улыбнулась.
– Раз в неделю ты работаешь добровольцем на кухне для бедных. Твои портреты бездомных всем рассказывают о том, что они существуют. Ты даешь им знать, что по крайней мере ты их видишь. И ты помогла десяткам сбежавших подростков вернуться домой, а если это невозможно, находила им новый дом.
Я застыла на месте.
– Откуда ты все это знаешь?
Она повернулась и двинулась по коридору, слегка улыбнувшись мне через плечо. Мне пришлось торопиться, чтобы догнать ее.
– Потому что я не только председательствую на вечерах, на которых собираются люди, довольные тем, что могут списать на благотворительность ужин в пятьсот долларов. Я общаюсь с людьми, которые говорили с теми, кому ты помогла. Те, кто может заплатить за дорогой ужин, называют меня "мисс Арчер", но те, кто получает бесплатную тарелку, называют тебя "другом".
– Меня сейчас вырвет, – сказала я в замешательстве… и в глубине души довольная.
– Пожалей ковер.
К этому времени мы уже оказались в мраморном зале, заметно отличающемся от всего остального в доме. Пол здесь не покрыт, три окна лишены украшений, а центр зала представляет собой нечто, именуемое "ступа". Однажды Ксавье объяснил, что в этой штуковине тибетские ламы хранят останки великих мудрецов прошлого.
Не знаю, как должна выглядеть тибетская "ступа", но здесь, с мраморными стенами– и наклонным потолком, все напоминает внутренности склепа.
Конечно, Ксавье как-то этот зал украсил. В центре стоит стеклянная витрина, освещенная сверху, а в ней первый полный английский перевод "Тибетской книги мертвых", рукописи возрастом в тринадцать столетий. Приятно и жизнерадостно. В конце зала есть также помост, достаточно просторный для трона, который Ксавье со временем и собирается на нем поставить. Сейчас здесь только большая в позолоченной раме картина маслом, на которой изображены снежные горные вершины над равниной с дикими цветами и пасущимися яками.
Ведущие к помосту предметы несколько менее пасторальны и гораздо более интересны: как деревянные солдаты, стоят ряды вертикальных молитвенных вееров; впрочем, я никогда не видела, чтобы их раскрывали, и не знаю, как ими пользуются. Да и о чем может молиться властный, эгоистичный игорный магнат?
Но все это озадачивало гораздо меньше масок. Ксавье утверждал, что они из деревни шерпов, высоко в Гималаях, и у меня не было причин не верить ему. Я не представляла, какова связь Ксавье с Гималаями. Он родом из Бронкса. Тоже своего рода экзотика, но слегка другая.
Первая маска сделана из меди, это продолговатое дьявольское лицо, которое ухмыляется вам, когда входите в комнату. Я всегда вздрагиваю, глядя на эту маску. Чуть дальше какой-то круглолицый бог, вырезанный из древесной капы, посылает гостям воздушный поцелуй надутыми губами. Еще один бог караулит вход в кабинет, он в короне с острыми выступами, и его алый рот раскрыт в беззвучном крике. И как будто всего этого мало, камера наблюдения смотрит из угла своим циклопическим красным глазом, завершая картину.
У двери прозвучал звонок.
– Входите, дамы.
Дубовая дверь раскрылась со щелкающим звуком.
Кабинет Ксавье больше соответствует тому, что можно ожидать от игорного магната. Никаких тотемов или духовных погремушек. Темное дерево, мебель огромных размеров и шоколадные стены. Звукопоглощающий потолок, туманные зеркала, лепка и застекленный шкаф ручной работы с впечатляющей коллекцией пыльных книг в старинных переплетах с нетронутыми корешками. И человек в этой комнате тоже по-своему величествен и грандиозен.
Ксавье Арчер заставляет всех почувствовать свое ничтожество. Он часто машет рукой, как европейский монарх, приглашающий подданных сесть. Так же он поступает и с нами, своими дочерьми, и единственным признаком того, что эта встреча отличается от совещания по объединению банков или обсуждения квартальных дивидендов, было то, что Ксавье не поднял головы от своих записей.
Мы сели в неудобные красного дерева кресла. За те месяцы, что я его не видела, он не изменился: по-прежнему сложен как деревенский бык под своим сшитым по заказу "армани". Тяжелая нижняя челюсть и одна изогнутая бровь; я была в курсе, что он чувствителен к этой особенности своей внешности, но отказывается ее менять. Если не знаешь, можно его принять, за стареющего полузащитника в американском футболе. Но, конечно, все знают – Ксавье Арчер позаботился об этом.
– Здравствуй, папа, – сказала моя сестра, когда он наконец поднял голову.
– Здравствуй, Оливия, дорогая. – Он с опустил ручку с улыбкой, которая тут же исчезла, когда он посмотрел на меня.
– Джоанна.
– Ксавье, – откликнулась я.
Он смотрел на меня мутными глазами. Я сосредоточилась на его лбу.
Откашлявшись, он откинулся в кресле.
– Девочки, вы, вероятно, гадаете, зачем я пригласил вас сегодня.
– Совсем нет.
– Сначала ты, Оливия, – произнес он, не обращая на меня внимания. – Я слышал о твоей попытке поступить в "Валгаллу". Сколько раз я тебя просил? Я не хочу, чтобы мои дочери работали. Что подумают люди?
– А что они сейчас думают? – спросила я. Они оба сделали вид, что не слышат.
– Я хочу, чтобы ты выросла, вышла замуж, родила детей, развелась и жила счастливо. – Он постучал указательными пальцами друг о друга. Пальцы были похожи на две дерущиеся сосиски. – Поняла?
– Да, папа, – негромко ответила Оливия.
– А что если она хочет работать?
Он взглянул на меня и мигнул, как будто удивляясь, что я все еще здесь.
– Если она хочет работать? – повторила я громче.
– Ты имеешь в виду бесплатное фотографирование? – Ксавье никогда не скрывал насмешливого отношения к тому, что считал моим "бесполезным" хобби. Он усмехнулся. – Не думаю.
Я ничего не могла с собой поделать: система защиты, которая включается у меня, когда я оказываюсь рядом с Ксавье, распространяется и на Оливию.
– Я хочу сказать, что, может, ей недостаточно быть украшением на твоей руке или на руке будущего мужа.
Оливия протянула ко мне руку.
– Джо…
– У Оливии есть работа. Она моя дочь.
Да, и оплачивается ее работа отвратительно. Впрочем, я придержала язык, потому что Оливия умоляюще смотрела на меня.
– Итак. Тебе все ясно? – Это означало, что ясно ему, но я отметила, что позже нужно будет поговорить с Оливией об этом. – Я слышал о шуме в "Валгалле" вчера вечером, Джоанна. Не желаешь ли объяснить?
Шум? Так он называет нападение на меня безумца с зазубренной кочергой? Я улыбнулась.
– Конечно. Объясню. Я спасла несколько твоих драгоценных богатых посетителей от гибели: их едва не порезал на куски убийца-маньяк. И хорошо сделала. Иначе ковер пострадал бы.
– Не шути.
– И не думала.
Мы смотрели друг на друга через полированный стол, каждый ждал реакции другого. Такое у нас уже бывало, и не раз. Ксавье считал мой острый язык неприличными; он хотел, чтобы я больше походила на Оливию: та смущается, когда глаза партнеров Ксавье слишком надолго задерживаются на ее фигуре; она мило принимает оскорбления относительно ее интеллекта. И даже когда не соглашается со словами отца, молчит.
Я считала такие ожидания глупыми, поэтому большую часть своего сарказма приберегала для него.
Оливия мягко кашлянула рядом со мной, заставив меня отвести взгляд.
– Я слышал, что была вызвана полиция?
Вот чем он озабочен. Приличная внешность должна сохраняться любой ценой.
– Полиция уже была там. Полицейские несколько месяцев следили за этим парнем.
Я не стала рассказывать о новой встрече с Беном.
– Потому что он уже убивал?
– Да, и мошенничал в кости.
Глаза его при этих словах опасно сузились.
– Возможно, в будущем тебе стоит внимательней выбирать тех, с кем встречаешься.
Да, это я уже сама поняла.
– Ты хотел что-то сообщить нам, Ксавье? – Мне нравится, как он стискивает зубы, когда я зову его по имени.
– Да. Нечто очень важное. – Он выжидательно, почти ласково смотрел на нас.
"Будет удивительно, – подумала я, – если речь пойдет действительно о чем-то важном".
– Тебя, Джоанна, это касается больше Оливии. Странно, что вообще что-то может касаться меня.
– Я не твой настоящий отец. Я стремительно выдохнула.
– Слава богу!
Оливия рядом со мной пискнула:
– Что ты сказала? Я откашлялась.
– Сказала, что это несколько неожиданно.
– Да, я знаю, для тебя это шок. Я сам узнал это только недавно. – Он махнул рукой, показывая на открытый конверт на углу стола. Я взяла его, посмотрела, что написано на конверте, отметила отсутствие обратного адреса и вообще любых указаний на отправителя, потом достала единственный листок. Действительно, на нем было написано, что я не его дочь. Никакой подписи.
– Есть другие доказательства? – спросила я, махнув листком в его направлении.
– Думаю, доказательств достаточно.
Он имел в виду не письмо, а это значит, что говорил правду. Я откинулась, выпустив письмо. Оно упало на пол.
– Но, папа… – начала Оливия.
– Не волнуйся, Оливия, дорогая. Я на этой неделе проделал все тесты. У нас с тобой одна кровь.
Я хотела заметить, что она не очень тревожилась об этом и сейчас не выглядит обрадованной, но Оливия, ломая руки, затараторила:
– Но… Но мы ведь родные сестры? – Я посмотрела на нее. – Ну пусть… даже сводные.
Будь она благословенна. Милая, чувствительная Оливия. Она лучше нас, взятых вместе. Я положила руку ей на руку, давая знать, что это не имеет значения.
– Да, у вас одна мать.
– У нее есть имя! – выпалила я, и его голова дернулась, снова напомнив мне быка. – Зоя!
– Я знаю ее имя. – Он поднялся из-за стола. Обычная властная поза. – Оливия, прости, но мне нужно кое-что обсудить с Джоанной наедине.
Оливия не шевельнулась, неуверенно прикусила нижнюю губу и покосилась на меня. Я снова потрепала ее по руке. Ксавье побагровел, ноздри его расширились, единственная бровь высоко поднялась. Я ожидала фырканья и топота копыт.
– Оливия!
– Да, папа. – Она встала.
Я бросила ей успокаивающий взгляд.
– Все обсудим позже.
Дверь за ней закрылась с легким щелчком. В наступившей тишине этот щелчок прозвучал как выстрел.
– Кто он? – без всякого предисловия осведомилась я. Теперь притворяться нет смысла.
– О ком ты? – Он включил увлажнитель рядом со столом.
– Кто меня зачал? Мой настоящий отец?
Ксавье срезал "кохибу" [18], закурил и дважды выпустил дым, прежде чем посмотреть мне в глаза.
– Не знаю и не хочу знать. Мне все равно. Вот это правда. Ему всегда было все равно.
– Итак, ты с этим покончил. Избавился от меня. Избавился от разочарования в семейной династии Арчеров.
– Не будь мелодраматичной, Джоанна. И помни: виновата твоя мать, а не я.
– ноты должен испытывать облегчение, – продолжала я; мои слова были проникнуты медовым сарказмом. – Больше никакого притворства. Никаких чопорных наставлений, неловкого молчания в День Благодарения. Ты можешь больше никогда меня не видеть.
– Это верно, – сказал он, и я вопреки своему желанию вздрогнула, тут же возненавидев себя за это. – Очевидно, ты лишаешься наследства. Вчера я уже изменил документы. Я не собираюсь содержать ребенка другого мужчины. Оливия получит все. – Он смотрел на меня; между нами символически висела дымовая завеса. – Ты не моя дочь.
– Но, Ксавье. – Я тоже встала и, наклонившись над столом, разогнала дым. – Как это будет выглядеть?
Он уже подумал об этом.
– Для всего мира ты останешься моей дочерью. Отстраненной, но моей. Понятно?
"Всего лишь имущество, – подумала я, – небрежно отброшенное в сторону".
– Поскольку моя дочь к тебе как будто хорошо относится, ты сохранишь свой дом, свою машину и небольшое ежемесячное содержание, но семейный бизнес, все дома и вложения – все это принадлежит Оливии, и по справедливости.
– А имя? – негромко спросила я. – Имя я могу сохранить?
Он колебался.
– Это имя и твоей матери.
– Которое она явно высоко ценила. Он застыл.
– Теперь ты можешь идти.
Я едва не рассмеялась. Да я давно ушла. Он просто никогда этого не замечал.
– Да, Джоанна. – Его голос остановил меня, когда я уже взялась за дверную ручку. Он уже снова сидел за столом, направляя вверх струю дыма. И заговорил углом рта: – Держись подальше от "Валгаллы". Если я услышу еще об одном инциденте, наносящем ущерб репутации моей собственности, я лично выкину тебя прочь.
Я использовала единственное оставшееся оружие.
– Неудивительно, что она тебя бросила.
Он взял ручку и принялся писать, не глядя на меня.
– Тебя она тоже бросила.
Что ж, это и есть самое трудное, верно? Моя мать меня бросила. Конечно, она бросила Ксавье и Оливию тоже, но они не приходили в себя после нападения, угрожавшего их жизни. Они не почувствовали ее уход так, как я. Не нуждались в ней, как я.
"Нет смысла все это повторять себе", – подумала я. Мать ушла из семьи – только и всего, и, как остальная часть моего радостного прошлого, это теперь позади. Покидая кабинет Ксавье, я представляла себе, что топчу воспоминания, которые вызвало упоминание имени моей матери, каблуками загоняю их назад в могилу сознания, где покоятся все мои прежние боли. Я больше не подросток с уязвимой и уставшей душой и с искалеченным телом. Мне в моей жизни больше не нужна мать, и я не хочу ее.
Я добралась до фойе и стреляла воображаемыми пулями в большой портрет Ксавье, когда услышала легкий звук. Он был приглушенным, и в нем легко было узнать биение моего сердца. Оливия стояла перед большим окном, выходящим на боковую лужайку, она отражалась в стекле, и изгибы ее тела резко контрастировали со строгими линиями окна. Она скрестила руки, словно пыталась удержать себя… "Она давно пытается это делать", – подумала я. При виде этой хрупкой и очень красивой фигуры сердце мое дрогнуло, и я быстро спустилась в гостиную. Я знала, что Оливия меня заметила: она наклонила голову, но не обернулась.
– Эй. – Я положила руку ей на плечо. – А где Чудо Номер Один?
– Снаружи. – Плохо дело: Оливия не попросила меня называть Шер по имени. – Ждет в машине.
– Ты опоздаешь на ужин, – сказала я, поворачивая ее к себе и обнимая. Когда я вижу слезы на глазах сестры, во мне просыпаются вес спящие материнские инстинкты. Конечно, я часто дразню ее по таким поводам, которые – мы обе это знаем – не имеют значения, но когда что-то действительно затрагивает ее сердце, я ощетиниваюсь, как волчица, защищающая детеныша.
– Ты уверена, что не можешь пойти с нами? – спросила она, умоляюще глядя мне в глаза. Мы с ней одного роста, но сегодня она возвышается на четырехдюймовых "маноло". – Я очень хочу немного побыть с тобой.
– У меня свидание, – ответила я, и она упала с лица. – С Беном.
Она с удивленным и радостным возгласом свела руки, и в глазах ее, кроме слез, загорелось что-то еще.
– О, Джоанна!
– Не придавай слишком большого значения, – произнесла я, но мне трудно было сдержать возбуждение в голосе. – Это всего лишь свидание.
– Но с Беном. С Бспом Тройной. – Она тяжело вздохнула и прижала руку к сердцу. – Я всегда знала, что вы созданы друг для друга. О, ты должна будешь мне все рассказать!
– Обязательно, – пообещала я. – Завтра.
– Нет, сегодня. Вечером, – настаивала она, обнимая меня.
– Оливия… – Я пыталась говорить твердо, но ее возбуждение оказалось заразительным. – Ну, хорошо. Заеду к тебе в половине двенадцатого или около того. К этому времени мы уже закончим.
– Тогда я дам тебе подарок, хотя, конечно, он не сравнится с Беном Трейной!
"А что сравнится?" – подумала я, высвобождаясь из ее объятий. Поправила ей волосы и улыбнулась.
– Тебе нужно привести себя в порядок. Для ужина ты слишком встрепанная.
Она кивнула, но не двинулась
– Как ты?
Я пожала плечами.
– Привыкла. – И потом, понимая, что ей нужно успокоиться, радостно улыбнулась. – Все в порядке.
Еще один кивок, она снова сжала мне руку, и мы повернулись к выходу. Мы не можем общаться в доме Ксавье. В этих стенах не происходит ничего, о чем бы он не узнал. И тут Оливия меня удивила. Когда мы вышли из фойе в яркий зимний день и я повернула в противоположную сторону от "корвета" Шер, Оливия необычно сильно схватила меня за руку.
– Ты – вся моя семья! – воскликнула она, глядя мне в глаза. – Без тебя я бы, вероятно, верила всему, что говорят.
Мне не нужно было спрашивать, что она имеет в виду. Те, кто пишут о ней журнальные статьи, с ней никогда не беседуют. Смотрят на ее грудь, а не в глаза. И забывают, что под этой внешней красивой оболочкой и лоском есть человек, личность. Все забывают, и Ксавье тоже.
– Оливия Арчер, – сказала я, беря ее руки в свои. – Ты все, что о тебе говорят, и гораздо больше. Ты прекрасна, добра, умна и сильна. Ты верна и предана, и хотя обладаешь странным пристрастием к грязевым ваннам… – Тут она рассмеялась. – Ты все же моя сестра. Под внешностью светской дамы – прочная сердцевина и душа более сильная, чем у меня. Не забывай об этом, ладно?
Она кивнула со слезами на глазах, и я выпустила ее, чтобы мы не разревелись на ступеньках Ксавье. Никогда не доставлю ему такого удовольствия. На полпути по лестнице я обернулась.
– И Оливия!
Она остановилась, и я повысила голос, чтобы услышала и она, и Шер, и вся звукозаписывающая аппаратура, спрятанная в кустах:
– Кровная сестра или нет, я никогда, никогда не брошу тебя.
И не брошу. Она тоже все, что у меня осталось.
5
– Кажется, я сожгла сетчатку.
– Ха-ха, – откликнулась Оливия, поворачиваясь к Шер и улыбаясь так, что образовались ямочки на щеках. – Джоанна считает, что ядовитые реплики делают ее интеллигентной, не говоря уже о моральном превосходстве над всеми нами, у кого есть карточка "Неймана" [14].
Черт побери, неплохо для женщины, которая когда-то надевала кроличьи уши и пушистый хвостик.
– Знаешь, возможно, это просто солнце, Джоанна, дорогая. – Глядя на мой черный ансамбль, Шер громко хлопнула жевательной резинкой, тоже розовой. – Оливия рассказывает, что ты выходишь только по ночам.
– Только в полнолуние, – ответила я, стараясь не волноваться из-за того, что Оливия судачит обо мне с Шер. У нас с Шер давняя вражда, она возникла в день нашей первой встречи, шесть лет назад. Шер – южная версия Оливии, остроязычная мегера в маске красавицы, с такой привычкой к манипулированию людьми, что Скарлетт [15]от зависти покраснела бы. Она не воспринимает себя слишком серьезно, что я считаю хорошей чертой, но она ничего не воспринимает серьезно, а это мне кажется безответственным. К тому же к ней прислушивается сестра, которую я считаю своей лучшей подругой.
– Что ж, это объясняет твою бледность, дорогая. – Шер прижала к моей коже холодный, украшенный драгоценным камнем палец. А когда отняла его, цвет кожи не изменился. Тот же тест она повторила на себе, с гораздо более обнадеживающим результатом.
– Еще раз коснешься меня – потеряешь палец.
Она поднесла этот палец к губам и послала мне воздушный поцелуй.
Я едва сдержала рычание.
– Флирт на меня не подействует, Шер. У меня нет пениса.
– Ты уверена? – Она ухмыльнулась, опустив и подняв ресницы, как крылья бабочки, и, прежде чем я смогла ответить, отвернулась. – Буду ждать тебя в гостиной, Ливви-девочка. Не забудь, у нас в четыре свидание и ужин с чаем.
– Это комната для семьи, – бросила я ей вслед. А когда повернулась, увидела, что Оливия печально смотрит на меня. – Ну что?
– Почему ты всегда на нес набрасываешься? А выражение ее лица говорило "на нас".
– Легкая цель.
– Она моя лучшая подруга.
– Знаю.
Мы замолчали. Наконец я откашлялась.
– Давай покончим с этой встречей с дорогим папочкой. Не хочу, чтобы ты пропустила этот ужин.
– Можешь пойти с нами, – предложила она, когда мы вступили в извилистый коридор, ведущий к офисному крылу.
И после этого мне под ногти сунут горячие иголки.
– Не думаю.
– А сегодня вечером? – настаивала она. – Придешь?
– А что случилось. Малибу Кен [16]встречается с кем-то другим?
– Нет, но у моей сестры день рождения. Я считала, мы его отметим. Только мы вдвоем.
Ее голос одновременно смягчил меня и причинил боль. Давно мы с ней ничего не делали вместе, просто для забавы. Потом, вспомнив, как она смотрела на меня, я подумала, что все, происходящее между нами, тут же докладывается Шер. Я люблю тебя, Оливия, но…
– У меня уже есть планы на вечер.
Мне ужасно хотелось рассказать ей о Бене. Но я не могла, когда голос и лицо Шер еще так свежи в памяти. Оливия выпятила нижнюю губу.
– Разве тебе не интересно узнать, что я тебе приготовила?
– В розовой бумаге или со штампом модного дизайнера?
– Нет. И не крест и не святую воду. Ты в полной безопасности.
– Ха-ха.
Но Оливия взяла меня за руку, так что мне трудно было скрестить руки на груди и тем более зарычать на нее. Черт возьми, она действует как криптонит [17]перед менструацией, прекрасно знает, как лишить мое дурное настроение энергии.
– Упрямая, – прошептала она, словно про себя. – Слишком упрямая, чтобы признаться в какой-нибудь слабости…
– Не начинай снова.
– И слишком любит жизнь, чтобы совсем закрыться от нее.
Любит жизнь? Я приподняла бровь.
– Оливия, я целые дни сплю – когда не тренируюсь, а по ночам хожу по самым грязным трясинам этого города.
Она только улыбнулась.
– Раз в неделю ты работаешь добровольцем на кухне для бедных. Твои портреты бездомных всем рассказывают о том, что они существуют. Ты даешь им знать, что по крайней мере ты их видишь. И ты помогла десяткам сбежавших подростков вернуться домой, а если это невозможно, находила им новый дом.
Я застыла на месте.
– Откуда ты все это знаешь?
Она повернулась и двинулась по коридору, слегка улыбнувшись мне через плечо. Мне пришлось торопиться, чтобы догнать ее.
– Потому что я не только председательствую на вечерах, на которых собираются люди, довольные тем, что могут списать на благотворительность ужин в пятьсот долларов. Я общаюсь с людьми, которые говорили с теми, кому ты помогла. Те, кто может заплатить за дорогой ужин, называют меня "мисс Арчер", но те, кто получает бесплатную тарелку, называют тебя "другом".
– Меня сейчас вырвет, – сказала я в замешательстве… и в глубине души довольная.
– Пожалей ковер.
К этому времени мы уже оказались в мраморном зале, заметно отличающемся от всего остального в доме. Пол здесь не покрыт, три окна лишены украшений, а центр зала представляет собой нечто, именуемое "ступа". Однажды Ксавье объяснил, что в этой штуковине тибетские ламы хранят останки великих мудрецов прошлого.
Не знаю, как должна выглядеть тибетская "ступа", но здесь, с мраморными стенами– и наклонным потолком, все напоминает внутренности склепа.
Конечно, Ксавье как-то этот зал украсил. В центре стоит стеклянная витрина, освещенная сверху, а в ней первый полный английский перевод "Тибетской книги мертвых", рукописи возрастом в тринадцать столетий. Приятно и жизнерадостно. В конце зала есть также помост, достаточно просторный для трона, который Ксавье со временем и собирается на нем поставить. Сейчас здесь только большая в позолоченной раме картина маслом, на которой изображены снежные горные вершины над равниной с дикими цветами и пасущимися яками.
Ведущие к помосту предметы несколько менее пасторальны и гораздо более интересны: как деревянные солдаты, стоят ряды вертикальных молитвенных вееров; впрочем, я никогда не видела, чтобы их раскрывали, и не знаю, как ими пользуются. Да и о чем может молиться властный, эгоистичный игорный магнат?
Но все это озадачивало гораздо меньше масок. Ксавье утверждал, что они из деревни шерпов, высоко в Гималаях, и у меня не было причин не верить ему. Я не представляла, какова связь Ксавье с Гималаями. Он родом из Бронкса. Тоже своего рода экзотика, но слегка другая.
Первая маска сделана из меди, это продолговатое дьявольское лицо, которое ухмыляется вам, когда входите в комнату. Я всегда вздрагиваю, глядя на эту маску. Чуть дальше какой-то круглолицый бог, вырезанный из древесной капы, посылает гостям воздушный поцелуй надутыми губами. Еще один бог караулит вход в кабинет, он в короне с острыми выступами, и его алый рот раскрыт в беззвучном крике. И как будто всего этого мало, камера наблюдения смотрит из угла своим циклопическим красным глазом, завершая картину.
У двери прозвучал звонок.
– Входите, дамы.
Дубовая дверь раскрылась со щелкающим звуком.
Кабинет Ксавье больше соответствует тому, что можно ожидать от игорного магната. Никаких тотемов или духовных погремушек. Темное дерево, мебель огромных размеров и шоколадные стены. Звукопоглощающий потолок, туманные зеркала, лепка и застекленный шкаф ручной работы с впечатляющей коллекцией пыльных книг в старинных переплетах с нетронутыми корешками. И человек в этой комнате тоже по-своему величествен и грандиозен.
Ксавье Арчер заставляет всех почувствовать свое ничтожество. Он часто машет рукой, как европейский монарх, приглашающий подданных сесть. Так же он поступает и с нами, своими дочерьми, и единственным признаком того, что эта встреча отличается от совещания по объединению банков или обсуждения квартальных дивидендов, было то, что Ксавье не поднял головы от своих записей.
Мы сели в неудобные красного дерева кресла. За те месяцы, что я его не видела, он не изменился: по-прежнему сложен как деревенский бык под своим сшитым по заказу "армани". Тяжелая нижняя челюсть и одна изогнутая бровь; я была в курсе, что он чувствителен к этой особенности своей внешности, но отказывается ее менять. Если не знаешь, можно его принять, за стареющего полузащитника в американском футболе. Но, конечно, все знают – Ксавье Арчер позаботился об этом.
– Здравствуй, папа, – сказала моя сестра, когда он наконец поднял голову.
– Здравствуй, Оливия, дорогая. – Он с опустил ручку с улыбкой, которая тут же исчезла, когда он посмотрел на меня.
– Джоанна.
– Ксавье, – откликнулась я.
Он смотрел на меня мутными глазами. Я сосредоточилась на его лбу.
Откашлявшись, он откинулся в кресле.
– Девочки, вы, вероятно, гадаете, зачем я пригласил вас сегодня.
– Совсем нет.
– Сначала ты, Оливия, – произнес он, не обращая на меня внимания. – Я слышал о твоей попытке поступить в "Валгаллу". Сколько раз я тебя просил? Я не хочу, чтобы мои дочери работали. Что подумают люди?
– А что они сейчас думают? – спросила я. Они оба сделали вид, что не слышат.
– Я хочу, чтобы ты выросла, вышла замуж, родила детей, развелась и жила счастливо. – Он постучал указательными пальцами друг о друга. Пальцы были похожи на две дерущиеся сосиски. – Поняла?
– Да, папа, – негромко ответила Оливия.
– А что если она хочет работать?
Он взглянул на меня и мигнул, как будто удивляясь, что я все еще здесь.
– Если она хочет работать? – повторила я громче.
– Ты имеешь в виду бесплатное фотографирование? – Ксавье никогда не скрывал насмешливого отношения к тому, что считал моим "бесполезным" хобби. Он усмехнулся. – Не думаю.
Я ничего не могла с собой поделать: система защиты, которая включается у меня, когда я оказываюсь рядом с Ксавье, распространяется и на Оливию.
– Я хочу сказать, что, может, ей недостаточно быть украшением на твоей руке или на руке будущего мужа.
Оливия протянула ко мне руку.
– Джо…
– У Оливии есть работа. Она моя дочь.
Да, и оплачивается ее работа отвратительно. Впрочем, я придержала язык, потому что Оливия умоляюще смотрела на меня.
– Итак. Тебе все ясно? – Это означало, что ясно ему, но я отметила, что позже нужно будет поговорить с Оливией об этом. – Я слышал о шуме в "Валгалле" вчера вечером, Джоанна. Не желаешь ли объяснить?
Шум? Так он называет нападение на меня безумца с зазубренной кочергой? Я улыбнулась.
– Конечно. Объясню. Я спасла несколько твоих драгоценных богатых посетителей от гибели: их едва не порезал на куски убийца-маньяк. И хорошо сделала. Иначе ковер пострадал бы.
– Не шути.
– И не думала.
Мы смотрели друг на друга через полированный стол, каждый ждал реакции другого. Такое у нас уже бывало, и не раз. Ксавье считал мой острый язык неприличными; он хотел, чтобы я больше походила на Оливию: та смущается, когда глаза партнеров Ксавье слишком надолго задерживаются на ее фигуре; она мило принимает оскорбления относительно ее интеллекта. И даже когда не соглашается со словами отца, молчит.
Я считала такие ожидания глупыми, поэтому большую часть своего сарказма приберегала для него.
Оливия мягко кашлянула рядом со мной, заставив меня отвести взгляд.
– Я слышал, что была вызвана полиция?
Вот чем он озабочен. Приличная внешность должна сохраняться любой ценой.
– Полиция уже была там. Полицейские несколько месяцев следили за этим парнем.
Я не стала рассказывать о новой встрече с Беном.
– Потому что он уже убивал?
– Да, и мошенничал в кости.
Глаза его при этих словах опасно сузились.
– Возможно, в будущем тебе стоит внимательней выбирать тех, с кем встречаешься.
Да, это я уже сама поняла.
– Ты хотел что-то сообщить нам, Ксавье? – Мне нравится, как он стискивает зубы, когда я зову его по имени.
– Да. Нечто очень важное. – Он выжидательно, почти ласково смотрел на нас.
"Будет удивительно, – подумала я, – если речь пойдет действительно о чем-то важном".
– Тебя, Джоанна, это касается больше Оливии. Странно, что вообще что-то может касаться меня.
– Я не твой настоящий отец. Я стремительно выдохнула.
– Слава богу!
Оливия рядом со мной пискнула:
– Что ты сказала? Я откашлялась.
– Сказала, что это несколько неожиданно.
– Да, я знаю, для тебя это шок. Я сам узнал это только недавно. – Он махнул рукой, показывая на открытый конверт на углу стола. Я взяла его, посмотрела, что написано на конверте, отметила отсутствие обратного адреса и вообще любых указаний на отправителя, потом достала единственный листок. Действительно, на нем было написано, что я не его дочь. Никакой подписи.
– Есть другие доказательства? – спросила я, махнув листком в его направлении.
– Думаю, доказательств достаточно.
Он имел в виду не письмо, а это значит, что говорил правду. Я откинулась, выпустив письмо. Оно упало на пол.
– Но, папа… – начала Оливия.
– Не волнуйся, Оливия, дорогая. Я на этой неделе проделал все тесты. У нас с тобой одна кровь.
Я хотела заметить, что она не очень тревожилась об этом и сейчас не выглядит обрадованной, но Оливия, ломая руки, затараторила:
– Но… Но мы ведь родные сестры? – Я посмотрела на нее. – Ну пусть… даже сводные.
Будь она благословенна. Милая, чувствительная Оливия. Она лучше нас, взятых вместе. Я положила руку ей на руку, давая знать, что это не имеет значения.
– Да, у вас одна мать.
– У нее есть имя! – выпалила я, и его голова дернулась, снова напомнив мне быка. – Зоя!
– Я знаю ее имя. – Он поднялся из-за стола. Обычная властная поза. – Оливия, прости, но мне нужно кое-что обсудить с Джоанной наедине.
Оливия не шевельнулась, неуверенно прикусила нижнюю губу и покосилась на меня. Я снова потрепала ее по руке. Ксавье побагровел, ноздри его расширились, единственная бровь высоко поднялась. Я ожидала фырканья и топота копыт.
– Оливия!
– Да, папа. – Она встала.
Я бросила ей успокаивающий взгляд.
– Все обсудим позже.
Дверь за ней закрылась с легким щелчком. В наступившей тишине этот щелчок прозвучал как выстрел.
– Кто он? – без всякого предисловия осведомилась я. Теперь притворяться нет смысла.
– О ком ты? – Он включил увлажнитель рядом со столом.
– Кто меня зачал? Мой настоящий отец?
Ксавье срезал "кохибу" [18], закурил и дважды выпустил дым, прежде чем посмотреть мне в глаза.
– Не знаю и не хочу знать. Мне все равно. Вот это правда. Ему всегда было все равно.
– Итак, ты с этим покончил. Избавился от меня. Избавился от разочарования в семейной династии Арчеров.
– Не будь мелодраматичной, Джоанна. И помни: виновата твоя мать, а не я.
– ноты должен испытывать облегчение, – продолжала я; мои слова были проникнуты медовым сарказмом. – Больше никакого притворства. Никаких чопорных наставлений, неловкого молчания в День Благодарения. Ты можешь больше никогда меня не видеть.
– Это верно, – сказал он, и я вопреки своему желанию вздрогнула, тут же возненавидев себя за это. – Очевидно, ты лишаешься наследства. Вчера я уже изменил документы. Я не собираюсь содержать ребенка другого мужчины. Оливия получит все. – Он смотрел на меня; между нами символически висела дымовая завеса. – Ты не моя дочь.
– Но, Ксавье. – Я тоже встала и, наклонившись над столом, разогнала дым. – Как это будет выглядеть?
Он уже подумал об этом.
– Для всего мира ты останешься моей дочерью. Отстраненной, но моей. Понятно?
"Всего лишь имущество, – подумала я, – небрежно отброшенное в сторону".
– Поскольку моя дочь к тебе как будто хорошо относится, ты сохранишь свой дом, свою машину и небольшое ежемесячное содержание, но семейный бизнес, все дома и вложения – все это принадлежит Оливии, и по справедливости.
– А имя? – негромко спросила я. – Имя я могу сохранить?
Он колебался.
– Это имя и твоей матери.
– Которое она явно высоко ценила. Он застыл.
– Теперь ты можешь идти.
Я едва не рассмеялась. Да я давно ушла. Он просто никогда этого не замечал.
– Да, Джоанна. – Его голос остановил меня, когда я уже взялась за дверную ручку. Он уже снова сидел за столом, направляя вверх струю дыма. И заговорил углом рта: – Держись подальше от "Валгаллы". Если я услышу еще об одном инциденте, наносящем ущерб репутации моей собственности, я лично выкину тебя прочь.
Я использовала единственное оставшееся оружие.
– Неудивительно, что она тебя бросила.
Он взял ручку и принялся писать, не глядя на меня.
– Тебя она тоже бросила.
Что ж, это и есть самое трудное, верно? Моя мать меня бросила. Конечно, она бросила Ксавье и Оливию тоже, но они не приходили в себя после нападения, угрожавшего их жизни. Они не почувствовали ее уход так, как я. Не нуждались в ней, как я.
"Нет смысла все это повторять себе", – подумала я. Мать ушла из семьи – только и всего, и, как остальная часть моего радостного прошлого, это теперь позади. Покидая кабинет Ксавье, я представляла себе, что топчу воспоминания, которые вызвало упоминание имени моей матери, каблуками загоняю их назад в могилу сознания, где покоятся все мои прежние боли. Я больше не подросток с уязвимой и уставшей душой и с искалеченным телом. Мне в моей жизни больше не нужна мать, и я не хочу ее.
Я добралась до фойе и стреляла воображаемыми пулями в большой портрет Ксавье, когда услышала легкий звук. Он был приглушенным, и в нем легко было узнать биение моего сердца. Оливия стояла перед большим окном, выходящим на боковую лужайку, она отражалась в стекле, и изгибы ее тела резко контрастировали со строгими линиями окна. Она скрестила руки, словно пыталась удержать себя… "Она давно пытается это делать", – подумала я. При виде этой хрупкой и очень красивой фигуры сердце мое дрогнуло, и я быстро спустилась в гостиную. Я знала, что Оливия меня заметила: она наклонила голову, но не обернулась.
– Эй. – Я положила руку ей на плечо. – А где Чудо Номер Один?
– Снаружи. – Плохо дело: Оливия не попросила меня называть Шер по имени. – Ждет в машине.
– Ты опоздаешь на ужин, – сказала я, поворачивая ее к себе и обнимая. Когда я вижу слезы на глазах сестры, во мне просыпаются вес спящие материнские инстинкты. Конечно, я часто дразню ее по таким поводам, которые – мы обе это знаем – не имеют значения, но когда что-то действительно затрагивает ее сердце, я ощетиниваюсь, как волчица, защищающая детеныша.
– Ты уверена, что не можешь пойти с нами? – спросила она, умоляюще глядя мне в глаза. Мы с ней одного роста, но сегодня она возвышается на четырехдюймовых "маноло". – Я очень хочу немного побыть с тобой.
– У меня свидание, – ответила я, и она упала с лица. – С Беном.
Она с удивленным и радостным возгласом свела руки, и в глазах ее, кроме слез, загорелось что-то еще.
– О, Джоанна!
– Не придавай слишком большого значения, – произнесла я, но мне трудно было сдержать возбуждение в голосе. – Это всего лишь свидание.
– Но с Беном. С Бспом Тройной. – Она тяжело вздохнула и прижала руку к сердцу. – Я всегда знала, что вы созданы друг для друга. О, ты должна будешь мне все рассказать!
– Обязательно, – пообещала я. – Завтра.
– Нет, сегодня. Вечером, – настаивала она, обнимая меня.
– Оливия… – Я пыталась говорить твердо, но ее возбуждение оказалось заразительным. – Ну, хорошо. Заеду к тебе в половине двенадцатого или около того. К этому времени мы уже закончим.
– Тогда я дам тебе подарок, хотя, конечно, он не сравнится с Беном Трейной!
"А что сравнится?" – подумала я, высвобождаясь из ее объятий. Поправила ей волосы и улыбнулась.
– Тебе нужно привести себя в порядок. Для ужина ты слишком встрепанная.
Она кивнула, но не двинулась
– Как ты?
Я пожала плечами.
– Привыкла. – И потом, понимая, что ей нужно успокоиться, радостно улыбнулась. – Все в порядке.
Еще один кивок, она снова сжала мне руку, и мы повернулись к выходу. Мы не можем общаться в доме Ксавье. В этих стенах не происходит ничего, о чем бы он не узнал. И тут Оливия меня удивила. Когда мы вышли из фойе в яркий зимний день и я повернула в противоположную сторону от "корвета" Шер, Оливия необычно сильно схватила меня за руку.
– Ты – вся моя семья! – воскликнула она, глядя мне в глаза. – Без тебя я бы, вероятно, верила всему, что говорят.
Мне не нужно было спрашивать, что она имеет в виду. Те, кто пишут о ней журнальные статьи, с ней никогда не беседуют. Смотрят на ее грудь, а не в глаза. И забывают, что под этой внешней красивой оболочкой и лоском есть человек, личность. Все забывают, и Ксавье тоже.
– Оливия Арчер, – сказала я, беря ее руки в свои. – Ты все, что о тебе говорят, и гораздо больше. Ты прекрасна, добра, умна и сильна. Ты верна и предана, и хотя обладаешь странным пристрастием к грязевым ваннам… – Тут она рассмеялась. – Ты все же моя сестра. Под внешностью светской дамы – прочная сердцевина и душа более сильная, чем у меня. Не забывай об этом, ладно?
Она кивнула со слезами на глазах, и я выпустила ее, чтобы мы не разревелись на ступеньках Ксавье. Никогда не доставлю ему такого удовольствия. На полпути по лестнице я обернулась.
– И Оливия!
Она остановилась, и я повысила голос, чтобы услышала и она, и Шер, и вся звукозаписывающая аппаратура, спрятанная в кустах:
– Кровная сестра или нет, я никогда, никогда не брошу тебя.
И не брошу. Она тоже все, что у меня осталось.
5
Бен Трейна ничего не забыл. Итальянский ресторан был тем самым, куда он в плохо сидящем привез меня на первое свидание – привез в чужом пикапе. Сейчас костюм сидел на нем отлично – аккуратные джинсы, на которые я посмотрела дважды, и поношенный кожаный пиджак, который просил и третьего взгляда. Машина тоже его собственная, хотя по-прежнему с приводом на все колеса и с очень мощным двигателем.
Таверна "Делизиоза" – маленький итало-американский ресторанчик, вполне заслуживающий свое название [19]. Нас встретил аромат итальянских сосисок и свежеиспеченного хлеба, а из невидимых динамиков доносился голос Синатры. Обеденный зал представлял собой одну большую комнату, углы которой смягчали тяжелые занавеси. На стенах – фотографии звезд итальянского кино и спорта. У противоположной стены – бар красного дерева, мы отражаемся в его зеркалах, а по краям бара – зелень, виноград и бутылки старого кьянти. Отдельные столики накрыты скатертью в бело-красную клетку; на них позолоченные фонари "молния", которые почти не дают освещения.
Ужинали несколько пар, а за длинным столом в углу сидела семья мормонов со множеством детей. Единственный одинокий мужчина сидел у стойки бара спиной к нам, и я внимательно рассмотрела в зеркало его лицо, но ничего тревожного не увидела. Вероятно, пенсионер, пожилой, седеющий, выглядит совершенно безвредно, но на всякий случай я все же села спиной к стене и так, чтобы обозревать всю комнату. Если Бен и заметил это, то промолчал.
– Официант знает тебя по имени, – заметила я, когда нам на столик поставили бутылку "панны" и корзину с хлебом.
Он пожал плечами. Под пиджаком на нем рубашка с короткими рукавами, под которой отлично видно движение мышц. Я пыталась сосредоточиться на его словах, но меня oтвлекали его губы.
– Здесь есть специальные часы для полицейских. И ресторан находится по пути домой.
Он ничего не сказал о том, что здесь прошло наше первое свидание, я тоже.
– Кажется, я не совсем верно оделась, – произнесла я, оглядев себя. Я надела брюки, чтобы скрыть лезвия, прикрепленные к обуви, но выбрала яркую кофту с разрезом чуть ли не до пупка. Мне удалось скрыть все нужные места, а в сумочке уютно устроился алюминиевый куботан [20]длиной всего в шесть дюймов. Тупой короткий ствол мог оказаться у меня в руке одним быстрым движением. Возможно, у меня паранойя, но она в модной оболочке.
– Все в порядке, – заверил меня Беи, опираясь локтем о стол. – Снова наслаждаюсь твоим видом, Джо-Джо.
Я покраснела: для меня это такая новая реакция, что я вынуждена была оглянуться.
После того нападения мы виделись только раз. Меня только что выписали из больницы, и прошло достаточно времени, чтобы сошли синяки с кожи, но слишком мало, чтобы мы с ним стали прежними. Я тогда почти не разговаривала – так же как не видела, не слышала, не чувствовала и очень боялась позвонить ему или встретиться с ним: воспоминания о сладости того момента, когда я лежала под ним, а он проникал в меня, делали положение еще более горьким.
И я была права. Я не могла прогнать горечь изо рта, чтобы что-нибудь сказать, а даже если бы смогла, не знала бы, что. Ты все еще меня любишь? Хочешь ко мне притронуться? Перестань так смотреть на меня. Так что мгновения превращались в минуты, молчание продолжалось, молодой Бен тоже не знал, что сказать. Он бросил на меня прощальный взгляд и ушел. А я почувствовала себя еще более одинокой.
– Джо.
– Прости. – Я покачала головой, поняв, что и Бен, и официант смотрят на меня.
– Я спросил, не хочешь ли немного вина за ужином. – Он слегка смущенно рассмеялся. Должно быть, я надолго задумалась. -: Теперь я не знаю, что тебе нравится.
Таверна "Делизиоза" – маленький итало-американский ресторанчик, вполне заслуживающий свое название [19]. Нас встретил аромат итальянских сосисок и свежеиспеченного хлеба, а из невидимых динамиков доносился голос Синатры. Обеденный зал представлял собой одну большую комнату, углы которой смягчали тяжелые занавеси. На стенах – фотографии звезд итальянского кино и спорта. У противоположной стены – бар красного дерева, мы отражаемся в его зеркалах, а по краям бара – зелень, виноград и бутылки старого кьянти. Отдельные столики накрыты скатертью в бело-красную клетку; на них позолоченные фонари "молния", которые почти не дают освещения.
Ужинали несколько пар, а за длинным столом в углу сидела семья мормонов со множеством детей. Единственный одинокий мужчина сидел у стойки бара спиной к нам, и я внимательно рассмотрела в зеркало его лицо, но ничего тревожного не увидела. Вероятно, пенсионер, пожилой, седеющий, выглядит совершенно безвредно, но на всякий случай я все же села спиной к стене и так, чтобы обозревать всю комнату. Если Бен и заметил это, то промолчал.
– Официант знает тебя по имени, – заметила я, когда нам на столик поставили бутылку "панны" и корзину с хлебом.
Он пожал плечами. Под пиджаком на нем рубашка с короткими рукавами, под которой отлично видно движение мышц. Я пыталась сосредоточиться на его словах, но меня oтвлекали его губы.
– Здесь есть специальные часы для полицейских. И ресторан находится по пути домой.
Он ничего не сказал о том, что здесь прошло наше первое свидание, я тоже.
– Кажется, я не совсем верно оделась, – произнесла я, оглядев себя. Я надела брюки, чтобы скрыть лезвия, прикрепленные к обуви, но выбрала яркую кофту с разрезом чуть ли не до пупка. Мне удалось скрыть все нужные места, а в сумочке уютно устроился алюминиевый куботан [20]длиной всего в шесть дюймов. Тупой короткий ствол мог оказаться у меня в руке одним быстрым движением. Возможно, у меня паранойя, но она в модной оболочке.
– Все в порядке, – заверил меня Беи, опираясь локтем о стол. – Снова наслаждаюсь твоим видом, Джо-Джо.
Я покраснела: для меня это такая новая реакция, что я вынуждена была оглянуться.
После того нападения мы виделись только раз. Меня только что выписали из больницы, и прошло достаточно времени, чтобы сошли синяки с кожи, но слишком мало, чтобы мы с ним стали прежними. Я тогда почти не разговаривала – так же как не видела, не слышала, не чувствовала и очень боялась позвонить ему или встретиться с ним: воспоминания о сладости того момента, когда я лежала под ним, а он проникал в меня, делали положение еще более горьким.
И я была права. Я не могла прогнать горечь изо рта, чтобы что-нибудь сказать, а даже если бы смогла, не знала бы, что. Ты все еще меня любишь? Хочешь ко мне притронуться? Перестань так смотреть на меня. Так что мгновения превращались в минуты, молчание продолжалось, молодой Бен тоже не знал, что сказать. Он бросил на меня прощальный взгляд и ушел. А я почувствовала себя еще более одинокой.
– Джо.
– Прости. – Я покачала головой, поняв, что и Бен, и официант смотрят на меня.
– Я спросил, не хочешь ли немного вина за ужином. – Он слегка смущенно рассмеялся. Должно быть, я надолго задумалась. -: Теперь я не знаю, что тебе нравится.