Если б не зелёная мразь, Сергей бы ещё долго наслаждался её телом — уж до самого прихода отца Григорио точно! Но судьба решила иначе. Зелёный вдруг стал уменьшаться в размерах, сжиматься. Зато глазища его набухали все сильнее, становились огромными, выпученными до невозможности. Сергей изогнулся и сбоку заглянул в них. Ему стало страшно, он даже отпрянул к стене. В мутных бельмах-белках зеленого появились крохотные красные огоньки, они словно вынырнули из глубин мозга, разгорелись, рассеяли муть. И вместе с тем они сохраняли холодность и отчуждённость змеиных глаз.
   — Не надо! — закричал Сергей.
   Но было поздно — из глаз псевдоинопланетянина вырвались два узких фиолетовых луча — будто скальпелями резанули они по сахарному телу женщины: отлетела голова — мячиком подпрыгнула на скамье, скатилась на пол, замерла с приоткрывшимся ртом, казалось, обида застыла на пухлых губках, глаза же так и не открылись. Осели вниз груди словно две спущенные футбольные камеры, вертикальная полоса прорезала торс, живот, распались бедра… и все застыло белым месивом. Ни капли крови не выступило из тела, ничто не запятнало ослепительной кожи. Сергей зажал рот рукой, чтобы не завопить. Он уже не мог контролировать себя.
   С вытащенным из кармана шипом, зажатым в кулаке, он набросился сзади на зеленого. Удар был резок и силён. Но рука проскочила сквозь зеленую слизь, почти не задержавшись в ней. Сергей упал на колени, и опасаясь чего-то, перевернулся дважды вокруг себя, вскочил на ноги, упёрся спиной в стену, приготовился защищаться.
   — Не нужно дёргаться, — прогнусавил зелёный, — вы же мне мешаете.
   Сергей бессильно опустился на корточки, уставился на лежащую в грязи голову. Та вдруг приоткрыла огромные синие глазища, подмигнула лукаво, и изо рта совсем тоненько и игриво донеслось:
   — На Рогеде вы, стало быть, на Рогеде.
   Глаза тут же потухли, синь из них испарилась, а сами глазные яблоки вывалились жёлтыми шарами наружу. Изо рта свесился длиннющий синий язык — он был покрыт бородавками и влажен.
   Сергея начало рвать. Он не мог сдержать мучительных позывов, тошнота подкатывала к горлу вместе с выпитым кислым винцом и проглоченной наспех баландой.
   — Надеюсь, вы все поняли, милейший? — спросил зелёный.
   Он уменьшился до карликовости, до размеров пятилетнего ребёнка. Зато глазища его были не меньше ламп-фар с бронетранспортёра 60 ПБ, на котором Сергею довелось немало поездить во времена службы в армии, даже больше! И была в этих глазах неведомая сила. Когда тело женщины оказалось изрезанным в крошево, лучи вдруг стали изумрудно-зелёными, и все обрубки, обрезки, огрызки, включая и голову, слились в изумрудном свете в один комок, вспыхнули, покрылись клубами дыма и исчезли. Лишь едкая гарь повисла в воздухе.
   — Вот и все, — прокомментировал события зелёный. — И пусть она вам не морочит голову — гардизка, дальше стен никуда-а! Ложь все это! Профессиональный гинг с Цирцеи, вот так-то. Мы на этих гадинах собаку съели.
   — Какой ещё гинг? — спросил Сергей, сжимая рукой горло и часто моргая мокрыми глазами.
   — Самый обычный, выращенный из плоти рогедянки — им для этого всего две клетки нужно. Ну ладно — это скучные материи! К вам отношения не имеют. Они вас не за того приняли.
   Сергей же, потеряв интерес к зеленому, смотрел на солому — по всем законам она должна была вспыхнуть ещё несколько минут назад. Но она лежала себе на скамье и была даже сыроватой на вид. Сергей сунул бесполезный шип в карман брюк. И тяжело вздохнул.
   — Ну, теперь вы верите нам? — прослюнил в ухо зелёный. Он быстро увеличивался в размерах, начинал трястись. Отрепья-водоросли колыхались так, словно их раздувал ураган. — Даже бескровный искусственный гинг на поверку материальное вас, почтённый. Вы видели с каким трудом его берет луч лазера, это ж надо сколько мороки! А чтоб избавиться совсем, пришлось подключить аннигилирующие устройства — опять перерасход, опять мне в Осевое измерение придётся входить в четвертьплоскостном режиме… А вы ещё ругаетесь, обзываете по-всякому! Нехорошо, мой юный друг!
   Сергей пожал плечами, он не мог вникнуть в происходящее. Ему хотелось домой. Но надо было держать слово, ведь хмурый отец Григорио надеется на него, ждёт. И Сергей прохрипел с мольбою:
   — Тут есть один, тоже материальный, я ему в преисподнюю дорогу обещал указать, проводить, значит, пообещал. А куда я его провожу, я и сам чего-то заплутал… Может, подсобите?
   Зелёный явно обрадовался. Он стек в лужу, потом выпростался из неё свеженьким эдаким огурчиком, даже симпатичным каким-то.
   — Отчего ж не подсобить! — прогнусавил он бодренько. — подсобим! Спровадим, куда надо!
   Сергей тут же пожалел о своей просьбе — ещё загубят отца Григорио, изверги! А ведь мужик тот неплохой, другой бы на его месте уже давно с испытуемого семь шкур содрал.
   — Так вот, — продолжал зелёный, вытягиваясь и приседая. — Вы ведь сообразили под конец, что Рогеда это не Земля вовсе, верно?
   — Верно, — согласился Сергей.
   — А похожа ведь, похожа?!
   — Это точно, похожа. Можно и спутать!
   Зелёный впервые за все время осклабился — из под отрепьев-водорослей показались жёлтенькие остренькие зубки, эдаким рядком, штук в сорок. Но тут же водоросли все снова скрыли.
   — А ведь Рогеда и её цивилизация — это одно из первичных отражений Основного мира. Понятно?
   — Не очень.
   — Я вам тогда не все сказал. Слушайте. Ведь отражения бывают разными — есть отражения объекта, а есть отражения отражений объекта, верно? Поставьте несколько зеркал под углами друг другу — и вы убедитесь в правильности модели. И каждое зеркало даёт хоть маленькое, но искажение. Тут как в вашей игре «испорченный телефон». Но это я к слову. А суть в том, что ваш мир — это одно из последних, одно из самых искажённых отражений. И потому все у вас неладно, все плохо! Вот сами вникните: ведь задумываете вы все хорошо, как надо, и законы у вас, что надо, и идеал в общем-то сумели смоделировать верный, точнее, уловить через ряд зеркал. Но за что ни возьмётесь, все наперекосяк — вот он эффект невидимых и неощутимых искажений.
   — Есть тут что-то, — согласился Сергей, — это как постригаться перед зеркалом самому — обязательно куда-нибудь не туда ткнёшь или не то оттяпаешь!
   — Точно! Вы более сообразительны, чем кажетесь на вид! Нечего и тыкаться, милейший, ну зачем отражению дёргаться и тыкаться, ежели оно лишь повторяет чьи-то движения?! Все равно ведь своих-то нету!
   Зелёный перетёк на стену, расползся по ней, махал руками-тряпками, шевелил морщинистым лбом.
   — Миров, повторяющих Основной мир, не счесть. И везде одно и то же. Правда, есть разброс во времени, свои детали… но все оттуда, из Основного. Доходит теперь?!
   Сергей встал, опираясь на колени, потянулся.
   — Значит, я или вот писарь Мартыний, скажем, всего лишь ваши отражения? Что-то не очень-то отражения похожи на оригинал. Вы себя когда-нибудь в зеркале видали?
   — Причём тут я? Причём мы? — обиделся зелёный.
   — А как же?!
   — Ни черта вы не поняли! Я переоценил вас, рано ещё с вами связываться, и-эх!
   — Значит, и у вас была Святая Инквизиция, заклинатели духов, пытки. Учение о Христе Спасителе, так? — гнул своё Сергей.
   Зеленому такие вопросы явно не нравились. Он трясся пуще прежнего. Колыхал отрепьями, наливался гнусью и мерзостью, казалось его вот-вот прорвёт будто созревший нарыв или волдырь.
   — Вы акцентируете внимание на второстепенных вещах, как же так можно?! — гнусавил он. — Опять вы переход срываете! Опять оператору мешаете!
   Сергей напрягся. Оглянулся. И тут же под сводами темницы прогрохотал знакомый звериноподобный рык. Опять заплясали прямо в воздухе кровавые тени, замельтешили отблески. Никакой стены позади не было. Кошмарное существо на четырех упористых выгнутых лапах стояло в полумраке. И не просто стояло, а мелко вибрировало, гудело, словно перенасыщенный энергией аккумулятор и все его составляющие. В студенистой массе на этот раз не было глаз, масса колыхалась, выпучивалась, пенилась. Из неё выпадали чёрные капли, растекались в пыли и грязи пола темницы. Но видел Сергей совсем другое — лишь две задранные над студнем-головою ручищи и огромный сверкающий лезвием топор в них. Время словно спрессовалось, его не было. Был лишь этот топор и сам Сергей — беззащитный, дрожащий, маленький.
   А когда прорезались в студне два красных безумных зрачка, Сергей завопил, что было мочи, и последним судорожным, безнадёжным и каким-то инстинктивным движением перекрестил четырехпалого урода. Жуткий, леденящий душу рёв вырвался из разверзшейся смрадной глотки… и все пропало!
   — Ну вот, — грустно вздохнул за спиной зелёный. — Теперь уповайте на самого себя! Мы вам помогать больше не будем!
   Сергей, ещё не прочухавшись, оседая у вновь появившейся заплесневелой стены, проканючил слезливо:
   — А сами-то обещали, как же так?! Отца Григорио туда спровадить, а меня… А меня назад, к себе!
   — Никто вам ничего не обещал, милейший. Над замкнутым циклом мы не властны! — прошипел зелёный как-то зло и строго. — Нечего других обвинять-то, когда сами виноваты.
   Сергей понял, что дела его неважные, что на этот раз он не выкрутится — лучше б уж и впрямь, топором по башке! И все-таки перед смертью ему кое-что надо было выяснить.
   — Откуда эти гады узнали про мою теорию происхождения одушевлённого человека? — спросил он напрямик.
   — Вашу ли? — засомневался с ехидцей зелёный.
   — Ладно, неважно чью. Откуда, я спрашиваю?! Они и в свитке своём записали все. Тут не может быть совпадений.
   — Это все Барух проказник, — прогнусавил зелёный, — он, кому, же ещё в такие игры играть!
 
   Барух Бен-Таал отдал тюремщику два звена от своей цепи, чтобы тот отвёз его в пещеру у моря. Тюремщик мог забрать и всю цепь, так же как и инквизиторы. Но Барух предупредил их, что по старому поверью, кто заберёт цепь силой, тот на ней и повесится к утру. Желающих рискнуть не оказалось.
   — Да потише ты, черт старый! — ругался Барух на тюремщика.
   Тот вёз теурга по разбитой гардизской дороге в своей одноколесной тачке с двумя длиннющими ручками. Дорога была усыпана каменьями и всякой дрянью. А теург не переносил после пыток ни малейшего толчка. Он орал на каждой колдобинке.
   — Какой же ты колдун, дьявол тебя забери, — сокрушался добродушный тюремщик. — Колдун бы давно исцелил себя! Нет, ты городской сумасшедший, а никакой не теург! Видали мы заклинателей духов, видали!
   Барух не спорил с глуповатым увальнем. Ему все уже осточертело в Гардизе. Вон! Вон отсюда! И никогда ни ногой! Этот мясник чуть не отправил его на тот свет! Эх, лишь бы до пещеры добраться!
   — Ну ладно, дальше сам, — пробасил тюремщик, — доберёшься, тут близко. Нам туда запрещено! — И вывалил Баруха из тачки в пыль.
   Барух полз долго. Полз, роняя капли все ещё сочащейся из-под повязок крови в пыль. Но он видел цель. И потому дополз.
   У входа в пещеру, последний раз полюбовавшись жёлто-зелёным гардизским морем, плавными взмывами берегов и неторопливыми волнами, он поднялся на ноги, опёрся о стену.
   — Вон! — проговорил он вслух со злобным выражением на лице. — Вон отсюда! — Последние слова прозвучали отнюдь не по-гардизски.
   Переходник был запрятан под четырнадцатым камнем от входа. Барух два раза сбивался со счета. Но он начинал снова, он был упрямым. В голове все кружилось, глаза отказывались смотреть на белый свет даже в полумраке пещеры, перед ними все ещё плескались жёлтые волны.
   — Пора! — проговорил Барух.
   Он вытащил прибор. Приложил его к груди. Надавил на сердцевину сквозь тоненькую кожаную перепонку. Круглый переходник задрожал, пещера наполнилась гулом. На раны старика словно кипятком плеснули. Он скорчил гримасу, съёжился. И в тот же миг его выбросило в склепе, на широченной плите. Точность была невероятная! Барух расхохотался в голос. Он уже не чувствовал боли. Он торжествовал, ему опять удалось обдурить этих гардизских дураков!
   Осмотревшись внимательнее, он убедился в своей правоте. Вход в инферно не был заперт. Он не успел замкнуть цепи, слишком быстро все произошло, слишком резвы оказались стражи! Они не знали, как запереть адские ворота, да и откуда им знать! Но золото позвонков они уволокли, утащили, корыстолюбцы, жлобы! Да знай они, что там, под плитами, сейчас золота в тысячи раз больше, в миллионы, они б с ума посходили от этого знания. Быдло! Дикари!
   Сейчас Баруху не нужна была гексаграмма. При открытом входе переходник сам создавал микрополя, сам разрушал поверхностно-слабые связи, этого хватало.
   А ведь все плохо кончилось, потому что он забыл прочертить обережный круг. Это непростительный промах! Но что теперь слезы лить?! Теперь надо уносить ноги от сюда.
   — Вон!!! — изрёк Барух Бен-Таал из Гардизы, он же Аргавар Блистательный из Внутреннего Мира, магистр пространственно-временной баллистики, прима-бакалавр замкнутых структур. — Во-он!!!
   Никто из гардизцев не понял бы его выкрика. Но им и незачем было его понимать. Как в прошлый раз открылись два провала по обеим сторонам от надгробной плиты, полыхнуло до сводов адским огнём, запахло серой, чёрный дымок заструился меж изъеденных временем саркофагов.
   Барух-Аргавар заглянул в зияющую бездну, и вытянутое измождённое лицо его окрасилось багровыми отблесками Преисподней. Он сделал шаг вперёд, вскинул руки над головой. И полетел в огнедышащую пропасть.
 
   Сергей внимательно слушал зеленого. Кто знает, может, тот и не врал. Полной уверенности не было, тем более, что зелёный умел убеждать собеседника.
   — Это Барух-пройдоха вытянул из тебя мысли, — гнул своё скользкий инопланетянин, — а потом и выложил этим олухам, они падкие на всякие такие штучки. А ему нужна была, извините за выражение, отмазка. О-о, этот деятель всех продаст и всех купит. Наша агентура за ним уже четвёртую сотню лет гоняется по всем измерениям!
   Сергей готов был поверить во все эти измерения, в гонки за барухами, гингами и прочими сатанинскими отродьями, он уверовал уже в отражения, во внутренние и внешние миры, почти во все… но причём все-таки он?! Почему он должен мыкаться между всеми этими нелепостями?!
   — Замкнутый цикл, — твердил своё зелёный. — В мире есть силы, которые выше остального. А что касается людей там всяких и прочих разумных, бросьте вы эту чушь про какое-то там дыхание, про зачатие из космоса, бросьте! Все разумные и неразумные твари во всех мирах, включая и отражённые, это лишь гадкие и вонючие комки слизи! Никакой в них души не было, нет, и никогда не будет! Запомните — не будет! И вдыхать-то её некому, почтённый, некому! — Он стучал себя по морщинистому покатому лбу и клялся: — Связи, чисто материальные связи вот тут! И ни черта больше! Замкнутые и разомкнутые цепи, системы и подсистемы. Все!
   Он гипнотически действовал на Сергея. Тот вообще был подвержен влияниям всевозможных шарлатанов, заклинателей, экстрасенсов и прочей шаманствующей братии. Но зелёный был на три головы выше их всех. Он лишь самую малую часть говорил. Все основное шло прямо из его зеленой головы в Сергеев мозг, шло телепатически и ещё как-то, как сам Сергей не понимал, наверное, на уровне сверхсознания. И спорить с зелёным было бесполезно.
   Когда дверь темницы распахнулась, слизистый заклинатель висел живым сталактитом на потолке. И отец Григорио не заметил его.
   — Ну что, инкуб, — пробасил он с напускной усмешечкой, скрывающей неуверенность, — провалимся в тар-тарары, к едреной матери?!
   Сергей рта не успел раскрыть.
   — Провалимся! — вместо него изрёк зелёный сверху.
   И отец Григорио кубырем скатился вниз по скользкой лестнице, ударился массивной башкой о нижнюю ступеньку.
   — Ещё как провалимся!
   Рваная трещина разделила подвальный пол на две части. Вырвался откуда-то снизу холодный синий свет, замигало что-то, забулькало, зазвенели вдалеке крохотные певучие колоколыщ. Дохнуло морозом.
   — Чегой-то куда-то не туда шлюз открыли, — пожаловался зелёный гундосо. — Теряем квалификацию! Впрочем, какая ему, обалдую, разница!
   — Нам туда не надо! — натужно прохрипел с земли хмурый отец Григорио.
   — Человеку не дано знать, куда ему надо, — продекламировал зелёный. — Пошёл отсюда!
   Словно подчинившись ему, отец Григорио на карачках пополз к трещине. И был он похож на ползущего к водопою обезножившего бегемота.
   — Нехорошо как-то, — подал голос Сергей, — не по-людски!
   Зелёный стек по стене. Выставил мутные буркалы.
   — Не вам говорить, милейший, — прогнусавил он, — лучше на нос свой поглядите.
   Сергей машинально ощупал нос — тот был огромен и горяч. Но все равно хмурого было жалко. Заодно Сергей языком проверил дыру в десне. Дыра заростала, но половина языка в неё вмещалась.
   Отец Григорио с воплями и ругательствами полетел вниз. Через минуту все стихло.
   Зелёный подполз ближе к Сергею. Заглянул в самые глаза. И прослюнил:
   — А почему бы и вам не попробовать?
   — Не-ет! — закричал Сергей.
   Но какая-то незримая сила уже волокла его к трещине. Он упирался, расставлял ноги. Потом упал, вцепился руками в край. Но его словно гигантским сверхмощным пылесосом затягивало в синеву.
   — Идите, идите, — напутствовал зелёный Сергея. Даже ручкой помахал. — Вам теперь все равно куда…
   — Как это — все равно?! — выкрикнул Сергей, уже наполовину скрывшись в провале.
   Зелёный пожал хлипкими плечами.
   — Судьбу не переспоришь, — философски изрёк он.
   Сергея закружило, завертело, ударило снегом в глаза. Ледяные, пронизывающие насквозь струи подхватили его, опрокинули, понесли. А перед глазами сам по себе встал вдруг ослепительно белый сугроб с алым, будто только что разлившимся поверху пятном крови.
   И тут же все пропало. Его швырнуло в мрак, грязь, безвестность. И снова он вскочил, бросился бежать, не понимая, куда бежит, зачем, от кого. Поскользнулся, упал, разбил лоб, что-то выронил. Но тут же поднялся. Стужа сковывала руки и ноги, забиралась под рубаху. А он все бежал и бежал, падая, поднимаясь, снова падая, сбивая каких-то невидимых прохожих.
   В подворотне его схватили за руки и с размаху ударили о кирпичную стену. Потом ещё раз. Он ничего не видел, ляпа чувствовал, как сыпятся на него градом удары. Били жестоко и больно. Били беспощадно! Сначала руками, потом ногами — с озверением, с матерными приговорками и криками. Били двое. Но он не мог разобрать, кто именно, лишь мелькали в свете фар случайных машин по стенам подворотни две чёрные тени: одна огромная, высоченная, другая совсем маленькая, карликовая.
   А напоследок, когда Сергей уже вообще ничего не видел в кровавом тумане, кто-то нагнулся над ним и просипел сифилисным шипом:
   — Ещё сунешься, падла, заказывай панихиду! Понял?! Мы тя, сучару, отучим поганный нос совать куда не надо! Мы те башку-то свернём, попомни!
   Сергей еле дополз до подъезда. Какой-то поздний алкаш-бродяга помог ему подняться наверх, к дверям квартиры. Но увидав на свету избитого, залитое кровью лицо, изодранную в клочья совсем не зимнюю одежду, покрытое синяками и ссадинами тело, тут же убежал в ночь.
 
   Две недели Сергей не выходил из дома. Первую он вообще не мог встать. Лишь на третий день подполз к телефону и позвонил на работу. Его там не узнали, голос звучал совсем непохоже — наверное, подумали, что кто-то разыгрывает.
   За первые пять дней Сергей съел все запасы харчей в доме. Остальные девять голодал, лишь воду пил. Может быть, это и спасло его.
   Очухался он сразу. После двухнедельного кошмара как проснулся. Встал свежим, бодрым, чуть покачивающимся от слабости. Лицо почти зажило, синяки сходили. Опухолей уже не было. Лишь ссадины да царапины сияли тут и там. Но это было не столь страшно.
   Сергей пошёл на улицу. И чуть не упал. Голова закружилась. И все-таки он преодолел себя, зашёл в магазин и купил сухарей, ничего больше не завозили. В другом шло побоище из-за консервов «Завтрак туриста» — их завезли с утра, а очередь, как выяснилось, стояла ещё с позавчерашней ночи, народ и осерчал. Сергея выручила знакомая продавщица. В другой бы раз не дала. Но увидав его избитую рожу, всплеснула руками.
   — Серёжа, ты?! Из-под катка, что ли?!
   Ещё три дня он отъедался, чем Бог пошлёт. На работу больше не звонил — ну их на хрен! Все одно на заработанные деньги ничего не купишь. Лучше на паперть или в подземный переход с кепкой!
   Все это время Сергей не притрагивался к бутыли. Он её поставил на шкаф, там она и стояла. Шипа он не нашёл, наверное, обронил по дороге, может, выпал в подворотне, когда били. Сергей поглядывал на тот, верхний шип. И ему казалось, что не было никаких двух шипов, что был лишь один. Но как он мог оказаться тогда, ещё до его визита к инквизиторам, там, возле сугроба? Это выходило за рамки как возможного, так и разумного. А потому Сергей и не ломал особо голову.
   В эти долгие и тяжёлые дни, когда боль сковывала его тело, не давала шевельнуться, Сергей лежал на диване и размышлял. Нет, он не переживал в памяти всех своих злоключений, передряги до того надоели ему, что не хотелось и вспоминать о них. Он думал о словах зеленого, и о своей внезапной ночной теории, которая в ту ночь казалась ему снизошедшим сверху Откровением, и в которой он начал сомневаться позже. Мозг работал плохо, видно, и ему досталось крепко в подворотне. А может, он просто устал, кто знает. Но Сергей ворочал мыслями-жерновами: как Сизиф катил свой камень на вершину горы, так и он вздымал ввысь тяжёлый путанный клубок мыслей — сизифов камень срывался, летел в пропасть, и клубок мыслей валуном катился вниз. Сергей в тысячный раз проверял себя, отслеживал этапные точки эволюционного процесса, все сопутствующее — и получалось, что прав он, а вовсе не учёные-шаманы, обладатели степеней и званий, не зелёный инопланетянин, это порождение вообще неизвестно чего. Он был прав! Божественное Дыхание сметало с лика Земли остатки ненужной глины, а нужную превращала в иной материал, более пригодный для самого Творения, для созидания сосуда, в который можно будет вдохнуть Душу. И никакие там не метеориты, пролетавшие возле Земли и якобы повлиявшие на здоровье динозавров, которые тут же начали вымирать! И не оледенения — сколько их было, и всегда приспосабливались к ним или уходили на юг те, кто мог и хотел выжить. Нет! Не надо придумывать несуществующего, не надо искать причины — её нет! По дарвиновской теории все застыло бы на уровне простейших, на уровне амёб. Вымерли бы все слабенькие и неприспособленные амёбы, выкристаллизовались бы амёбы сильные, могучие и приспособленные… И все! Никогда бы из амёбы не вывелась путём «естественного отбора» даже самая пропащая и жалкая рыбёшка. Никогда! Но что-то вдохнуло в амёбу потенцию, дало ей сил породить нечто отличное от себя. Да, жизнь развивалась скачками. В промежутках она не развивалась, а просто совершенствовалась внутри видов, вот тогда-то и шёл «естественный отбор». Но стоило подуть Божественному Дыханию или, по выражению шаманов, стоило Земле в очередной раз пройти сквозь зоны жёсткого космического излучения, и появлялись новые виды, неожиданные и нежданные. Так появился и человек, не пресловутый венец творения, и не развившая обезьяна, а сосуд, сотворённый из глины-биомассы, сосуд, в который вошёл Дух.
   Пока Сергей размышлял, он верил в свои выкладки, он верил хотя бы потому, что все прочее было лепетом сосунка или заведомой атеистической ложью, сфабрикованной по соцзаказу. Он верил, потому что не верил шаманам, шаманящим и просто ради искусства шаманства и из желания выделиться, создать касту избранных, окружить себя ореолом тайны и избранничества. Они вырабатывали свой язык, шаманский, — что бы их не могли понять. Они писали на нем трактаты. И требовали, чтобы на эти трактаты молились, чтоб все делали только по ним. Шаманы задавили слабенькие ростки пробившейся в Средневековье науки, они заменили её наукообразием. Они убили язык живой и создали терминологию — язык мёртвый, табуированный для непосвящённых и напичканный миллионами символов, имя которым — пустота! они били в шаманские бубны, собирались на Большие Камлания, давая им звучные наименования симпозиумов, конгрессов и конференций. Они пыжились и дулись, придумывали для себя все новые и новые фасоны академических и магистерских мантий. Но оставались бесплодными шаманами. Они могли до посинения бить в бубны и кружиться в ритуальных плясках, могли бросить все силы на сочинение гимнов самим себе, могли даже заставить непосвящённых поверить в своё особое предназначение. Но внутри них был вакуум и абсолютный ноль. Они были пусты, как пуст радужный и раздутый от важности мыльный пузырь. И все их шаманские пророчества были пузырями. Нет, не мир земной был отражением иного мира, отражением мрака и хаоса были лишь шаманящие в нем. Да, они сумели организоваться внутри себя, породить системы. Но они оставались олицетворением мрака и они несли в жизнь хаос. Не верил им Сергей. Нельзя им было -верить, ибо мысль, клокочущая в шаманах, была не способом их жизни, а лишь средством для достижения их целей.
   Но стоило ему встать с дивана, стоило соприкоснуться с реальностью грязных и мрачных буден, и он начинал сомневаться в себе, начинал чуть, еле заметно, приплясывать под ритмичные бубны шаманящих, начинал пережёвывать слова зеленого. Тоща он вообще переставал думать — а зачем? Зачем, если есть те, кому положено, кому от рождения суждено быть шаманом и объяснять непосвящённым суть непонятного. И все же жило в нем что-то, неощутимое, но все время державшее в напряжении. И он знал, что один миг Откровения несёт в себе в тысячи раз больше правды, чем тонны томов шаманящих, чем пирамиды трактатов.