Страница:
Дед Гараська парламентерам:
— Ближе трех метров не подходи, зараз парубаю! Чаво?! Ну уж нет, на то я мово согласья не дам! Я в имперьялистическую неприятелев бивал, в гражданскую в бога-душу-мать контру крошил, я вить и тяперича выстою! Не подходь, стрелять учну! Всех положу рядком! Эй, старуха! Слышь-ка, мать, выкатывай максима! Ложись, едрена канитель! На моем хуторе покуда народна власть! Ложись, говорю! Эй, старуха, командываю — все по местам! Вздымай знамена! Куда-куда?! На антенну вздымай! Щас отстреливаться почнем, всех положим!!! Ур-ра-а-а!!! Чаво? Чаво — не надо?! А я вам чаво говорил?! Ты мене слухай да не перебивай, молод ишо! Неспроста вить я, неспроста, паря, по ленивой сохе — пустое дело! А Гришку-предателя поймаю, на первой осине ему, июде, висеть, так и передайтя узурпатору-христопродавцу! Чаво? Моя масть сбоку припека, тока вить я все-е вижу, паря, ленивая соха-то, ленивая! Чаво-о?! Орудия-я-я, к бою!!!
Газета "Заря стар":
"Небывалый приток туристов со всех концов света в Чугунки-хауз явление для нас вполне привычное и обыденное. Все больше подтверждений поступает с каждым днем — да, пришельцы рядом с нами, они здесь! И только здесь! Спешите увидеть! Вчера в три часа пополудни был отловлен первый и самый удачный экземпляр нашего далекого собрата по разуму. Пришелец, окруженный отважными парнями из Кентукки, был взят буквально с боем! Операцией руководил сталкер Афонасий, наш местный герой, рэйнджер, отец четверых славных бой-скаутов. В тот же день пришелец, откликавшийся на странную кличку Коузмитч, был заспиртован и выставлен в музее-холле многоуважаемого Григориясан. Известия о поимке первого натурального жителя Сириуса вызвало взрыв интереса во всем мире! К нам в зону спешат миллионы любопытных из разных уголков планеты. В настоящее время с аборигенами, проживающими вокруг зоны Нижней Мадлайзии, ведутся переговоры о строительстве сверхскоростной трансконтинентальной магистрали от Курил до Ужгорода. На пути трассы стоит несколько местных населенных пунктов, таких как Москва, Свердловск, Львов и прочие малоизвестные прожиточные континуумы. Предлагается временно снести их с дальнейшей отстройкой в иных местах, преимущественно, по просьбам аборигенов, за Полярным кругом. Итак, ведущие мировые компании ведут спор — кому же строить магистраль века! Все в Чугунки-хауз! Все на встречу с инопланетными монстрами! С целью удовлетворения духовных потребностей туристов решено перенести туземные монастыри, церкви, колокольни, скиты, и наиболее сохранившиеся усадьбы предыдущей эпохи из окружающих зону областей в саму зону! Из Куала-Лумпура и Копенгагена прибывают первые партии обслуживающего персонала высшего класса! Спешите к нам! Только в Чуганках-хаузе вы сможете провести ночь под куполом тысячелетнего монастыря в обществе зеленых призраков! Чугунки-хауз — Обитель Пришельцев! Чугунки-хауз — сервис экстра-класса! Только здесь вы сможете увидеть несгибаемого борца за победу мирового коммунизма деда Гараську! Бывший махновец и буденовец занял круговую оборону! Этот чудо-герой в одиночку противостоит всем "гидрам капитализма"! Один в окружении империалистических акул! Спешите! Дед Гараська — это Рэмбо Чутунки-хауза! Нигде в мире! Только у нас! Дополнительно сообщаем нашим уважаемым читателям и посетителям, что для вашего удобства, чтобы вы могли себя чувствовать не хуже, чем дома на Гавайях, в Майами-Бич, или же острове Хоккайдо, принято решение затопить окружающие зону земли с предварительным прорытием в них в радиусе шестисот миль натурального океанского дна — сохраняя, разумеется, насыпи супермагистрали — итак, Чугунки-хауз — лучший курорт мира с самыми настоящими пришельцами! Для осуществления проекта предполагается перебросить в район зоны все без исключения реки от Карпат до Курильской гряды! Спешите к нам! Только в Чугунки-хауз вы сможете увидеть и потрогать собственными руками тех немногих уцелевших туземцев, что общались с инопланетянами и даже бывали на их тарелках! Спешите! Сталкер Афонасий-сан ждет вас!"
Курым-Коровин, Чугунки-хауз:
— Ты чего это?! Серега-а?! Серенька?! Ты куды побег-то?! Ведь это ж я, Курым! Стой! Стой, твою мать! Ну че ты, в натуре! Да ты разуй гляделки-то, это ж я, твой кореш забубенный! Не-е, седни зеленых не было, точняк не было! Вот вчера — видал! Как тебя… Один такой, зеленый-зеленый, уселся, гад, напротив меня, ухватил двумя щупальцами за нос — и как даст по лбу! Я ему говорю, не шали, не имеешь правов! А он на стену полез и прям сквозь щель в другую клеть перетек! Вот это пришелец, это я понимаю! Чего? Да принес малость. На вот, держи! Щас, брат, самогонкою-то не разживешься, щас бормотени цельные фургоны стоят, тока мне уж сдавать не хрена, я теперича из жены-заразы цежу помаленьку! На два бутыля нацедил! А бормотень у них знатная! Ну, давай! Хор-роща-а! Душу греит! Ну как, прочухался? Серенька, родимый! Да кто ж тебе выпустит-то?! у тебя ж визы-то нету?! Нету! Ладно, не боись! Я тебя в подполе держать стану! На наш век бормотени хвати!… а там хоть ты сухой закон объявляй! Я те чего скажу-то, Кузьмич наш, зоотэхник-то, и впрямь пришельцем оказался! Точно! Нет, не вру, вот те крест на пузе! Чего ж его, зазря, что ль, в пробирке-то заспиртовали, а?! Какой-какой?! Большой и круглой, вот какой! Ишь оборотень! Ишь гад! Ну, ладно, давай-ка еще тяпнем! За упокой души этого прихвостня межпланетного авантюризма! Эх, Кузьмич, не поминай нас лихом! Жаль Семы облезлого нету, он бы враз все растолковал. Да ты не плачь, Серенька, у меня подпол знатный, вовек не найдут. А потом я тебе бумагу справлю.
Опа!
На плечо легла чья-то рука, уверенно и тяжело. Сергей скосил глаз — не рука, а лопата: широкая, натруженная, темная. Он обернулся. Незнакомый мужчина стоял рядом, был печален
— Обознались! — сказал Сергей отвернувшись.
Рука снова вцепилась в плечо.
ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, НЕ ХВАТАЕТ СТРАНИЦЫ
— Опа, опа, жареные раки,
приходите в гости к нам,
мы живем в бараке…
Лихо, с каким-то еле уловимым блатным акцентом. И всегда рядом шли другие ребята, подхватывая припев, разноголосо, но весело. Озирались прохожие — кто с улыбкой, кто хмурясь. Он на них внимания не обращал, шел посреди улицы, рассекая ее, будто волнорезом. Жил он вовсе не в бараке, а в соседнем подъезде Сергеева дома. Правда, в коммуналке, может, и сходной чем-то с бараком. На их семью приходилась комната метров в двадцать пять. А сама семья была совсем не современная: мать с отчимом, дряхлая, неприметная в своем уголке бабушка, он, старший, сестра на пять лет моложе, да братишка уже от отчима, совсем пацаненок. Тесновато дома было, но он там и не бывал почти. Во дворе его знали за отличного малого. Старики, и те, вразумляли чад — вот с кого, дескать, пример-то брать, а вы? Мать Сергея тоже корила сына, приговаривала частенько: "Вон, Славик, что за чудо-парень — где бы ни встретил, всегда сумку возьмет, до самого подъезда поможет донести, вежливый, аккуратный, с малышами своими нянчится, гуляет…" и так до бесконечности: Славик выходил ангелом, а Сергей каким-то обременительным и невоспитанным до предела исчадием ада.
Они знали друг друга чуть не с пеленок, уж с пяти лет это точно. Вместе плавали весной в большом ржавом корыте по огромной луже, которая разливалась во дворе за детской площадкой, вместе катались с ледяных горок зимой… Потом подросли, учились в одной школе. Как-то раз один из местных блатарей, лет на восемь старше, только вернувшийся после очередной отсидки и болтавшийся во дворе без дела, увидал Славку, потрепал по кудлатой головушке: "Ну, молодежь, растете как грибы-мухоморы, еще вчера тока у меня под коленкой проползал, а сейчас — столб! И в кого это только такой кудрявый барашек, а? Отец лысый был, мать — в ниточку, а сынок, прям, бяша, бя-я-яашенька!" Он прихлопнул Славку по загривку, расхохотался, посверкивая фиксой. Но тому, видно, понравилось, что не обделен вниманием таких заметных во дворе личностей. Ребятам он так и сказал; "Кликуха, что надо! Так и будем зваться теперича, ясно?! — проблеял дурашливо; закатывая глаза. — Бя-я-яашя-а, бя-я-аяшенька". Возражений не было — Бяша, так Бяша. После восьмого Славка подался в ремеслуху. Тоща еще только входило в моду новое название, ПТУ, но пэтэушниками ребят, учившихся там, никто пока не называл — привычнее было ремесленники, ремеслуха. Славка говорил, не таясь, что надо побыстрей специальность получить да семье помогать. Институтами себя не тешил, смотрел на вещи трезво. А ведь толковый был на редкость, многим бы сокурсникам Сергея фору дал… да что там вспоминать. Во дворе Славка — заводила, дуща общества, на скверике, где междворовые парни время коротали, тоже не последний, и не только из-за гитары.
— Опа, опа, какая ж ты растрепа!
Играл он не очень-то умело, зато громко, вкладывая себя в игру и пение. А это ценилось больше, чем виртуозность.
В ремеслухе были другие порядки, не те, что в восьмилетке, Сергей знал. Да и в его новой школе порядочки были иными, если они там вообще были. Первого сентября Сергей с утра напоролся в туалете на двух десятиклассников, которые из горлышка распивали бутылку вина. Это его ошарашило — в восьмилетке никому бы и в голову не пришло! Позже он видел и кое-что похлеще. Восемь девятых и одиннадцать десятых классов было в том году в его школе, со всего района съезжались ученики… А Славка про учебу рассказывал мало, махал рукой, щурился.
— Я не блатной, я только учусь, — приговаривал и закидывал голову в еле слышном, прерывистом смехе. Кудри рассыпались по воротнику, костистый жесткий подбородок мягчал.
Славка часто заходил в гости, брал почитать что-нибудь, до книг большим охотником был, глотал подряд: и детективы, и фантастику, и классику. Возвращал всегда в срок, не «зачитывал» книгу, так и отдавал, в чистенькой самодельной обложечке…
— Откуда ты? — все еще не веря себе, спросил Сергей.
Бяша улыбнулся, вытер щеку, повел глазами неопределенно.
— От кума, Серый, откуда же еще, прям из гостей, тока вчера прибыл…
Он сжал Сергея своими огромными лапами, стиснул. По лицу пробежала дрожь. Впервые за последние годы того назвали так, по-старому, Серый. Теперь это звучало непривычно, резало ухо.
— И за что в этот раз? — Сергей не удержался и тут же мысленно выругал себя.
— Да погоди ты, потом растолкую. Дай отдышаться-то… В который раз выхожу, а все как по-новой. щемит, зараза, болит вот тут… — он постучал себя по груди, по старой черной балониевой куртке, какие лет десять, а то и больше вышли из моды.
— Да плюнь ты, Славик, — Сергею тоже было не по себе, он смотрел в сторону, часто мигал… и вместе с тем, чего уж таить, пугался этой встречи — опять старое, опять память. Зачем?!
— Все, порядок, — тихо проговорил Бяша твердеющим голосом, — ну как ты? Я гляжу, молодцом, все в норме?!
— Да грех жаловаться, — Сергей не знал, что сказать.
Они топтались посреди тротуара, мешали прохожим. фары бросали отсветы в лицо то одному, то другому, слепили. Рядом поскользнулся и начал уже падать какой-то хлипкий студентик с «дипломатом» и тубусом в руках. Бяша подхватил его за плечи, почти не глядя; кивнул на благодарность, пожал плечами. Сергей заметил, что подбородок у него совсем другой, не костистый и крепкий, а безвольный, отвисший. И лицо, совсем другое, старое, дряблое. Из-под кепочки не кудри выбивались, еле заметно топорщилась серая жиденькая щетинка.
— Ну пойдем, посидим где-нибудь?
— Поблизости нет, Славик, — Сергей огляделся, будто припоминая. — Поехали ко мне!
Бяша замялся.
— Надо взять чего-нибудь…
— Разбежался, не так-то просто, сейчас на каждом углу не торгуют.
— Да возьмем, — заверил Бяша, приподнял кепочку и провел ладонью-лопатой по редкому, примятому ежику, — пошли.
— Ладно, только рассчитывай на себя, я сейчас не при… Сергей замялся, даже сконфузился.
— Разберемся! — рассмеялся Бяша. — Ну, рванули?!
В очереди в винный они простояли полчаса. Потом Бяше надоело и он пошел к заднему ходу, также сутулясь, втягивая голову в плечи. Вернулся быстро, с бутылкой.
— Четвертной, зараза, взяла! Ну и хрен с нею…
— А ты где сейчас? — вдруг спросил Сергей.
— Да нигде пока: ни кола, ни двора, вся Расея наша! — пошутил Бяша совсем невесело. Да и не шутка это, наверное, была.
Переспрашивать Сергей не стал.
Они ехали в троллейбусе и все больше молчали, разговор не получался, хотя каждому было что порассказать — сколько лет прошло, сколько было всякого. Даже не верилось.
…Первый раз его взяли прямо с проводов Сергея. Лихое было времечко, сумбурное и беспримерное — парней доставляли на призывные пункты без памяти, в лежку. Кто своими ногами добирался, начинал терять уважение в глазах вечно полупьяных приятелей. А сами проводы оценивались числом упившихся вусмерть, попавших в милицию или далее, а также количеством набитых рож и расколотой, разгромленной посуды. У Сергея проводы были попроще, без выпендривания и мордобоя. Но выпили все же немало. Он явился к военкомату сам, приняли, что называется, с первого предъявления — в тот же день прибыл в часть, и закрутилось-завертелось… Бяша попал в другое место. Уже после, добавив "на старые дрожжи", ввязался на улице в драку. Всех драчунов и забрали, никого не обидели. И если бы не Сергеевы родители, которые долго и слезно умоляли милицейского капитана, мотать бы Бяше срок. Но нет, отделался пятнадцатью сутками, да пышной, вселявшей во многих парней зависть, шевелюрой.
Через месяц он влип серьезнее. Драка с пьяным, наглым отчимом, заявка от матери в милицию — и в квартире стало свободнее на одного человека. Свободнее на целых полтора года! Как потом выяснилось, даже на два с половиной — в лагере Бяше добавили за какие-то проступки, сам он не рассказывал об этом, из намеков можно было понять, что "не поладил с администрацией". Во дворе удивлялись — такой примерный мальчик был, такой парень хороший, как же это он; строже надо, строже с такими, ишь распустились! Сергей знал, каких трудов стоило Славке быть примерным на людях.
Знал, что творилось дома. Как избивал отчим мать, бывшую на двенадцать лет старше его. И как та держалась за этого своего последнего мужика. Знал, чего стоили Бяше все эти нескончаемые скандалы, А потому не удивлялся, не качал в недоумении головой, хотя и служил в армии, а не сидел на лавочке во дворе. Ему было просто жаль Бяшу, очень жаль! Если уж сажать кого, так многие могли оказаться более достойными, ох, многие. Но что он мог поделать — закон есть закон, для "хороших парней" тоже. Сдержись Славка тогда — и все было бы иначе. Эх, кабы знать, соломки подстелил бы.
Опа, опа, какая ж ты растепа!
Губы растрепала,
В милицию попала…
Вернулся Бяша, когда Сергей уже на втором курсе учился в институте. Худой, стриженный под нулевку, с узкими въедливыми залысинами. И волосы отросли позже, а прежней шевелюры не было, далеко она осталась.
Они и тогда повстречались совсем случайно, у Калининского рынка, который еще не был переименован в Новый, неподалеку от института. В тот раз узнали друг друга сразу, долго отмечали возвращение. И Сергей был рад, от души рад. Но что-то не то сидело в Бяше, что-то застряло у него внутри, мешало дышать. Внешне такой же веселый, даже легкомысленный малость, он превратился внутренне в комок обнаженных, болезненных нервов — нет-нет, да и прорывалось это наружу. Сергей успокаивал друга, старался разрядить его. Не тут-то было. Славик вернулся в прежнюю комнатушку, в прежнюю атмосферу домашнюю. Все было как и раньше, лишь отчим пил сильнее, да скандалы становились все злее. Младшая сестренка перебралась в общежитие для штукатурщиц, братишка подрос немного и уже посасывал с папанькой пивцо в семь-то своих годиков, а бабуся оставалась такой же серенькой, неприметной, ни во что не вмешивающейся из своего уголочка. Бяша устроился монтером на стройке, вкалывал от зари до зари — прирабатывал, случая не упускал. Но приработанное, накопленное периодически пускал на ветер, пропивая с дружками.
Как-то раз Сергей пригласил его на вечер в институт, под Новый год. Как он себя проклинал потом! Все было поначалу отлично, малость подогрелись для веселья, тогда без этого не обходилось — студенты бегали в магазины через распахнутое окно в спортзале. А магазинов вокруг института — выбирай какой по вкусу — пять штук! Правда, пили студенты слабо: и привычки не было, и побаивались институтского оперотряда. Оперативники нюни не разводили — сразу передавали дело на провинившегося в комсомольский комитет, и тогда… Бяше в этом плане бояться было некого. Да он и не набираться до ушей пришел на вечер, — повеселиться, с девушками потанцевать, у них-то на стройке ни клуба, ни развлечений, а в городские зимой не протолкнешься. Он был красив и элегантен костюмчик недавно справил, по моде, как и полагается, сам обветренный смуглый, светловолосый, с тонкими, но резкими чертами лица. Девчонки заглядывались откровенно, без смущения. И дернул тоща черт Сергея познакомить его с сокурсницей!
Нет, это потом, позже. А сначала Сергей заметил — опять он не в настроении, психует, ну что за дела?! В туалете, где распили на троих, с еще одним знакомым парнем четвертинку, Бяша поник, отвернулся к окну, Сергей его дернул за локоть.
— Чего киснешь, ты куда пришел?
Бяша выдернул локоть. Стоял, жадно затягивался беломориной. Потом прорвало.
— Что же это, Серый?! — он чуть не плакал, плечи горбились. — Ну посмотри, ну чем я хуже других! Не из того теста, что ли?! Ну за что одному… Зачем ты меня приволок сюда?!
Слабость была минутной, прошла. И Бяша выглядел на этом вечере самым счастливым и уверенным. А вечерок дивный был, сказочный. Как во сне. Сергей сам удивлялся, редки такие вечера удавались. Вот тогда-то он его и познакомил с Леной, Черт возьми, и имя еще помнится! Все шло как по маслу — взаимная симпатия, возникшая сразу, танцы, музыка, разговоры и мечты… Сергей видел, как ожил, превратился в того, кем и должен быть на самом деле, Бяша, как засветились у него глаза… Ах, как все было хорошо! Но лишь до той поры, пока не стало известно, что работает монтером… Леночка поступила просто и практично, без объяснений — скривила губки и отошла, молча, неторопливо, а через секунду ее бархатистый смех доносился совсем из другого угла. Бяша ушел сразу. Сергею не удалось его удержать. Догнать и то не сумел, словно рыбка, хвостиком вильнула и растворилась в пучине — ищи-свищи! В этот же вечер, основательно взвинтив себя и спиртным и приступами самобичевания, Бяша влил в непрятную историю, опять-таки с криком, визгами и мордобоем… Он пропал на два года. Для Сергея пропал прямо с новогоднего, сказочного вечера. Осознавать себя виновным в несчастье друга было нелегко…
В милицию попала,
Не разевай хлебала!
Опа, опа!
Какая ж ты растрепа…
— А ты почти не изменился, все такой же, — сказал Бяша, и голос его был невесел.
Сергей не ответил. Он суетился у шкафов, выгребал съестное.
— С закусью у меня плоховато, сам видишь.
— С закусью у тебя, как во дворце, не прибедняйся. Ты вон хлебушек белый, засохший малость, отмахнул, а ведь я на него, верь-не верь, как на "птичье молоко" гляжу. Едал такой торт?
— Да уж скажешь, невидаль какая, — буркнул Сергей, переходя к раковине, засучивая рукава.
— Это кому как. Я вот не ел, — Бяша вздохнул, откинулся на спинку стула. В пальцах у него играла, вращалась как серебристая молния вилка. Она казалась крошечной. Сам Бяша большим и очень усталым. — Для нас праздником было, когда в зону собачка забежит. — Он помолчал, щуря потускневшие, мутноватые глаза. — Хотя, конечно, и жалко ее, тоже ведь божья тварь, жизни хочет, воли…
— Давай-ка, открывай пока, разливай, — сказал Сергей, чтоб оторвать Бяшу от воспоминаний. Сам он предупредил сразу и твердо, что пить не будет, ни глотка.
— А вообще-то, нет, собачка воли не хочет, — глубокомысленно произнес Бяша, — у нее другое предназначение, да-а, а мы, сволочи, ее в котел. Вот так, не ободравши даже, как следует, гады мы, да брюхо-то! Охо-хо-хо-хонюшки — трудно жить Афонюшке. Да давай, садись ты!
Он разглядывал кухню, и чувствовалось, — она ему по душе. Комнатушка тоже приглянулась, особенно обои почему-то. И прихожая, и все прочее. Сергей знал — Бяша не завистлив, и все-таки ему было неудобно перед приятелем, будто он украл что-то или не по заслугам получил. А впрочем, кто знает, может, и не по заслугам.
— Ближе трех метров не подходи, зараз парубаю! Чаво?! Ну уж нет, на то я мово согласья не дам! Я в имперьялистическую неприятелев бивал, в гражданскую в бога-душу-мать контру крошил, я вить и тяперича выстою! Не подходь, стрелять учну! Всех положу рядком! Эй, старуха! Слышь-ка, мать, выкатывай максима! Ложись, едрена канитель! На моем хуторе покуда народна власть! Ложись, говорю! Эй, старуха, командываю — все по местам! Вздымай знамена! Куда-куда?! На антенну вздымай! Щас отстреливаться почнем, всех положим!!! Ур-ра-а-а!!! Чаво? Чаво — не надо?! А я вам чаво говорил?! Ты мене слухай да не перебивай, молод ишо! Неспроста вить я, неспроста, паря, по ленивой сохе — пустое дело! А Гришку-предателя поймаю, на первой осине ему, июде, висеть, так и передайтя узурпатору-христопродавцу! Чаво? Моя масть сбоку припека, тока вить я все-е вижу, паря, ленивая соха-то, ленивая! Чаво-о?! Орудия-я-я, к бою!!!
Газета "Заря стар":
"Небывалый приток туристов со всех концов света в Чугунки-хауз явление для нас вполне привычное и обыденное. Все больше подтверждений поступает с каждым днем — да, пришельцы рядом с нами, они здесь! И только здесь! Спешите увидеть! Вчера в три часа пополудни был отловлен первый и самый удачный экземпляр нашего далекого собрата по разуму. Пришелец, окруженный отважными парнями из Кентукки, был взят буквально с боем! Операцией руководил сталкер Афонасий, наш местный герой, рэйнджер, отец четверых славных бой-скаутов. В тот же день пришелец, откликавшийся на странную кличку Коузмитч, был заспиртован и выставлен в музее-холле многоуважаемого Григориясан. Известия о поимке первого натурального жителя Сириуса вызвало взрыв интереса во всем мире! К нам в зону спешат миллионы любопытных из разных уголков планеты. В настоящее время с аборигенами, проживающими вокруг зоны Нижней Мадлайзии, ведутся переговоры о строительстве сверхскоростной трансконтинентальной магистрали от Курил до Ужгорода. На пути трассы стоит несколько местных населенных пунктов, таких как Москва, Свердловск, Львов и прочие малоизвестные прожиточные континуумы. Предлагается временно снести их с дальнейшей отстройкой в иных местах, преимущественно, по просьбам аборигенов, за Полярным кругом. Итак, ведущие мировые компании ведут спор — кому же строить магистраль века! Все в Чугунки-хауз! Все на встречу с инопланетными монстрами! С целью удовлетворения духовных потребностей туристов решено перенести туземные монастыри, церкви, колокольни, скиты, и наиболее сохранившиеся усадьбы предыдущей эпохи из окружающих зону областей в саму зону! Из Куала-Лумпура и Копенгагена прибывают первые партии обслуживающего персонала высшего класса! Спешите к нам! Только в Чуганках-хаузе вы сможете провести ночь под куполом тысячелетнего монастыря в обществе зеленых призраков! Чугунки-хауз — Обитель Пришельцев! Чугунки-хауз — сервис экстра-класса! Только здесь вы сможете увидеть несгибаемого борца за победу мирового коммунизма деда Гараську! Бывший махновец и буденовец занял круговую оборону! Этот чудо-герой в одиночку противостоит всем "гидрам капитализма"! Один в окружении империалистических акул! Спешите! Дед Гараська — это Рэмбо Чутунки-хауза! Нигде в мире! Только у нас! Дополнительно сообщаем нашим уважаемым читателям и посетителям, что для вашего удобства, чтобы вы могли себя чувствовать не хуже, чем дома на Гавайях, в Майами-Бич, или же острове Хоккайдо, принято решение затопить окружающие зону земли с предварительным прорытием в них в радиусе шестисот миль натурального океанского дна — сохраняя, разумеется, насыпи супермагистрали — итак, Чугунки-хауз — лучший курорт мира с самыми настоящими пришельцами! Для осуществления проекта предполагается перебросить в район зоны все без исключения реки от Карпат до Курильской гряды! Спешите к нам! Только в Чугунки-хауз вы сможете увидеть и потрогать собственными руками тех немногих уцелевших туземцев, что общались с инопланетянами и даже бывали на их тарелках! Спешите! Сталкер Афонасий-сан ждет вас!"
Курым-Коровин, Чугунки-хауз:
— Ты чего это?! Серега-а?! Серенька?! Ты куды побег-то?! Ведь это ж я, Курым! Стой! Стой, твою мать! Ну че ты, в натуре! Да ты разуй гляделки-то, это ж я, твой кореш забубенный! Не-е, седни зеленых не было, точняк не было! Вот вчера — видал! Как тебя… Один такой, зеленый-зеленый, уселся, гад, напротив меня, ухватил двумя щупальцами за нос — и как даст по лбу! Я ему говорю, не шали, не имеешь правов! А он на стену полез и прям сквозь щель в другую клеть перетек! Вот это пришелец, это я понимаю! Чего? Да принес малость. На вот, держи! Щас, брат, самогонкою-то не разживешься, щас бормотени цельные фургоны стоят, тока мне уж сдавать не хрена, я теперича из жены-заразы цежу помаленьку! На два бутыля нацедил! А бормотень у них знатная! Ну, давай! Хор-роща-а! Душу греит! Ну как, прочухался? Серенька, родимый! Да кто ж тебе выпустит-то?! у тебя ж визы-то нету?! Нету! Ладно, не боись! Я тебя в подполе держать стану! На наш век бормотени хвати!… а там хоть ты сухой закон объявляй! Я те чего скажу-то, Кузьмич наш, зоотэхник-то, и впрямь пришельцем оказался! Точно! Нет, не вру, вот те крест на пузе! Чего ж его, зазря, что ль, в пробирке-то заспиртовали, а?! Какой-какой?! Большой и круглой, вот какой! Ишь оборотень! Ишь гад! Ну, ладно, давай-ка еще тяпнем! За упокой души этого прихвостня межпланетного авантюризма! Эх, Кузьмич, не поминай нас лихом! Жаль Семы облезлого нету, он бы враз все растолковал. Да ты не плачь, Серенька, у меня подпол знатный, вовек не найдут. А потом я тебе бумагу справлю.
Опа!
Движимая привязанностью, прилепляется душа и познает страдание.
Махабхарата
…кто может сказать, что выследил глубину этих погибших сердец и прочел в них сокровенное от всего света.
Ф.М. Достоевский
На плечо легла чья-то рука, уверенно и тяжело. Сергей скосил глаз — не рука, а лопата: широкая, натруженная, темная. Он обернулся. Незнакомый мужчина стоял рядом, был печален
— Обознались! — сказал Сергей отвернувшись.
Рука снова вцепилась в плечо.
ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, НЕ ХВАТАЕТ СТРАНИЦЫ
— Опа, опа, жареные раки,
приходите в гости к нам,
мы живем в бараке…
Лихо, с каким-то еле уловимым блатным акцентом. И всегда рядом шли другие ребята, подхватывая припев, разноголосо, но весело. Озирались прохожие — кто с улыбкой, кто хмурясь. Он на них внимания не обращал, шел посреди улицы, рассекая ее, будто волнорезом. Жил он вовсе не в бараке, а в соседнем подъезде Сергеева дома. Правда, в коммуналке, может, и сходной чем-то с бараком. На их семью приходилась комната метров в двадцать пять. А сама семья была совсем не современная: мать с отчимом, дряхлая, неприметная в своем уголке бабушка, он, старший, сестра на пять лет моложе, да братишка уже от отчима, совсем пацаненок. Тесновато дома было, но он там и не бывал почти. Во дворе его знали за отличного малого. Старики, и те, вразумляли чад — вот с кого, дескать, пример-то брать, а вы? Мать Сергея тоже корила сына, приговаривала частенько: "Вон, Славик, что за чудо-парень — где бы ни встретил, всегда сумку возьмет, до самого подъезда поможет донести, вежливый, аккуратный, с малышами своими нянчится, гуляет…" и так до бесконечности: Славик выходил ангелом, а Сергей каким-то обременительным и невоспитанным до предела исчадием ада.
Они знали друг друга чуть не с пеленок, уж с пяти лет это точно. Вместе плавали весной в большом ржавом корыте по огромной луже, которая разливалась во дворе за детской площадкой, вместе катались с ледяных горок зимой… Потом подросли, учились в одной школе. Как-то раз один из местных блатарей, лет на восемь старше, только вернувшийся после очередной отсидки и болтавшийся во дворе без дела, увидал Славку, потрепал по кудлатой головушке: "Ну, молодежь, растете как грибы-мухоморы, еще вчера тока у меня под коленкой проползал, а сейчас — столб! И в кого это только такой кудрявый барашек, а? Отец лысый был, мать — в ниточку, а сынок, прям, бяша, бя-я-яашенька!" Он прихлопнул Славку по загривку, расхохотался, посверкивая фиксой. Но тому, видно, понравилось, что не обделен вниманием таких заметных во дворе личностей. Ребятам он так и сказал; "Кликуха, что надо! Так и будем зваться теперича, ясно?! — проблеял дурашливо; закатывая глаза. — Бя-я-яашя-а, бя-я-аяшенька". Возражений не было — Бяша, так Бяша. После восьмого Славка подался в ремеслуху. Тоща еще только входило в моду новое название, ПТУ, но пэтэушниками ребят, учившихся там, никто пока не называл — привычнее было ремесленники, ремеслуха. Славка говорил, не таясь, что надо побыстрей специальность получить да семье помогать. Институтами себя не тешил, смотрел на вещи трезво. А ведь толковый был на редкость, многим бы сокурсникам Сергея фору дал… да что там вспоминать. Во дворе Славка — заводила, дуща общества, на скверике, где междворовые парни время коротали, тоже не последний, и не только из-за гитары.
— Опа, опа, какая ж ты растрепа!
Играл он не очень-то умело, зато громко, вкладывая себя в игру и пение. А это ценилось больше, чем виртуозность.
В ремеслухе были другие порядки, не те, что в восьмилетке, Сергей знал. Да и в его новой школе порядочки были иными, если они там вообще были. Первого сентября Сергей с утра напоролся в туалете на двух десятиклассников, которые из горлышка распивали бутылку вина. Это его ошарашило — в восьмилетке никому бы и в голову не пришло! Позже он видел и кое-что похлеще. Восемь девятых и одиннадцать десятых классов было в том году в его школе, со всего района съезжались ученики… А Славка про учебу рассказывал мало, махал рукой, щурился.
— Я не блатной, я только учусь, — приговаривал и закидывал голову в еле слышном, прерывистом смехе. Кудри рассыпались по воротнику, костистый жесткий подбородок мягчал.
Славка часто заходил в гости, брал почитать что-нибудь, до книг большим охотником был, глотал подряд: и детективы, и фантастику, и классику. Возвращал всегда в срок, не «зачитывал» книгу, так и отдавал, в чистенькой самодельной обложечке…
— Откуда ты? — все еще не веря себе, спросил Сергей.
Бяша улыбнулся, вытер щеку, повел глазами неопределенно.
— От кума, Серый, откуда же еще, прям из гостей, тока вчера прибыл…
Он сжал Сергея своими огромными лапами, стиснул. По лицу пробежала дрожь. Впервые за последние годы того назвали так, по-старому, Серый. Теперь это звучало непривычно, резало ухо.
— И за что в этот раз? — Сергей не удержался и тут же мысленно выругал себя.
— Да погоди ты, потом растолкую. Дай отдышаться-то… В который раз выхожу, а все как по-новой. щемит, зараза, болит вот тут… — он постучал себя по груди, по старой черной балониевой куртке, какие лет десять, а то и больше вышли из моды.
— Да плюнь ты, Славик, — Сергею тоже было не по себе, он смотрел в сторону, часто мигал… и вместе с тем, чего уж таить, пугался этой встречи — опять старое, опять память. Зачем?!
— Все, порядок, — тихо проговорил Бяша твердеющим голосом, — ну как ты? Я гляжу, молодцом, все в норме?!
— Да грех жаловаться, — Сергей не знал, что сказать.
Они топтались посреди тротуара, мешали прохожим. фары бросали отсветы в лицо то одному, то другому, слепили. Рядом поскользнулся и начал уже падать какой-то хлипкий студентик с «дипломатом» и тубусом в руках. Бяша подхватил его за плечи, почти не глядя; кивнул на благодарность, пожал плечами. Сергей заметил, что подбородок у него совсем другой, не костистый и крепкий, а безвольный, отвисший. И лицо, совсем другое, старое, дряблое. Из-под кепочки не кудри выбивались, еле заметно топорщилась серая жиденькая щетинка.
— Ну пойдем, посидим где-нибудь?
— Поблизости нет, Славик, — Сергей огляделся, будто припоминая. — Поехали ко мне!
Бяша замялся.
— Надо взять чего-нибудь…
— Разбежался, не так-то просто, сейчас на каждом углу не торгуют.
— Да возьмем, — заверил Бяша, приподнял кепочку и провел ладонью-лопатой по редкому, примятому ежику, — пошли.
— Ладно, только рассчитывай на себя, я сейчас не при… Сергей замялся, даже сконфузился.
— Разберемся! — рассмеялся Бяша. — Ну, рванули?!
В очереди в винный они простояли полчаса. Потом Бяше надоело и он пошел к заднему ходу, также сутулясь, втягивая голову в плечи. Вернулся быстро, с бутылкой.
— Четвертной, зараза, взяла! Ну и хрен с нею…
— А ты где сейчас? — вдруг спросил Сергей.
— Да нигде пока: ни кола, ни двора, вся Расея наша! — пошутил Бяша совсем невесело. Да и не шутка это, наверное, была.
Переспрашивать Сергей не стал.
Они ехали в троллейбусе и все больше молчали, разговор не получался, хотя каждому было что порассказать — сколько лет прошло, сколько было всякого. Даже не верилось.
…Первый раз его взяли прямо с проводов Сергея. Лихое было времечко, сумбурное и беспримерное — парней доставляли на призывные пункты без памяти, в лежку. Кто своими ногами добирался, начинал терять уважение в глазах вечно полупьяных приятелей. А сами проводы оценивались числом упившихся вусмерть, попавших в милицию или далее, а также количеством набитых рож и расколотой, разгромленной посуды. У Сергея проводы были попроще, без выпендривания и мордобоя. Но выпили все же немало. Он явился к военкомату сам, приняли, что называется, с первого предъявления — в тот же день прибыл в часть, и закрутилось-завертелось… Бяша попал в другое место. Уже после, добавив "на старые дрожжи", ввязался на улице в драку. Всех драчунов и забрали, никого не обидели. И если бы не Сергеевы родители, которые долго и слезно умоляли милицейского капитана, мотать бы Бяше срок. Но нет, отделался пятнадцатью сутками, да пышной, вселявшей во многих парней зависть, шевелюрой.
Через месяц он влип серьезнее. Драка с пьяным, наглым отчимом, заявка от матери в милицию — и в квартире стало свободнее на одного человека. Свободнее на целых полтора года! Как потом выяснилось, даже на два с половиной — в лагере Бяше добавили за какие-то проступки, сам он не рассказывал об этом, из намеков можно было понять, что "не поладил с администрацией". Во дворе удивлялись — такой примерный мальчик был, такой парень хороший, как же это он; строже надо, строже с такими, ишь распустились! Сергей знал, каких трудов стоило Славке быть примерным на людях.
Знал, что творилось дома. Как избивал отчим мать, бывшую на двенадцать лет старше его. И как та держалась за этого своего последнего мужика. Знал, чего стоили Бяше все эти нескончаемые скандалы, А потому не удивлялся, не качал в недоумении головой, хотя и служил в армии, а не сидел на лавочке во дворе. Ему было просто жаль Бяшу, очень жаль! Если уж сажать кого, так многие могли оказаться более достойными, ох, многие. Но что он мог поделать — закон есть закон, для "хороших парней" тоже. Сдержись Славка тогда — и все было бы иначе. Эх, кабы знать, соломки подстелил бы.
Опа, опа, какая ж ты растепа!
Губы растрепала,
В милицию попала…
Вернулся Бяша, когда Сергей уже на втором курсе учился в институте. Худой, стриженный под нулевку, с узкими въедливыми залысинами. И волосы отросли позже, а прежней шевелюры не было, далеко она осталась.
Они и тогда повстречались совсем случайно, у Калининского рынка, который еще не был переименован в Новый, неподалеку от института. В тот раз узнали друг друга сразу, долго отмечали возвращение. И Сергей был рад, от души рад. Но что-то не то сидело в Бяше, что-то застряло у него внутри, мешало дышать. Внешне такой же веселый, даже легкомысленный малость, он превратился внутренне в комок обнаженных, болезненных нервов — нет-нет, да и прорывалось это наружу. Сергей успокаивал друга, старался разрядить его. Не тут-то было. Славик вернулся в прежнюю комнатушку, в прежнюю атмосферу домашнюю. Все было как и раньше, лишь отчим пил сильнее, да скандалы становились все злее. Младшая сестренка перебралась в общежитие для штукатурщиц, братишка подрос немного и уже посасывал с папанькой пивцо в семь-то своих годиков, а бабуся оставалась такой же серенькой, неприметной, ни во что не вмешивающейся из своего уголочка. Бяша устроился монтером на стройке, вкалывал от зари до зари — прирабатывал, случая не упускал. Но приработанное, накопленное периодически пускал на ветер, пропивая с дружками.
Как-то раз Сергей пригласил его на вечер в институт, под Новый год. Как он себя проклинал потом! Все было поначалу отлично, малость подогрелись для веселья, тогда без этого не обходилось — студенты бегали в магазины через распахнутое окно в спортзале. А магазинов вокруг института — выбирай какой по вкусу — пять штук! Правда, пили студенты слабо: и привычки не было, и побаивались институтского оперотряда. Оперативники нюни не разводили — сразу передавали дело на провинившегося в комсомольский комитет, и тогда… Бяше в этом плане бояться было некого. Да он и не набираться до ушей пришел на вечер, — повеселиться, с девушками потанцевать, у них-то на стройке ни клуба, ни развлечений, а в городские зимой не протолкнешься. Он был красив и элегантен костюмчик недавно справил, по моде, как и полагается, сам обветренный смуглый, светловолосый, с тонкими, но резкими чертами лица. Девчонки заглядывались откровенно, без смущения. И дернул тоща черт Сергея познакомить его с сокурсницей!
Нет, это потом, позже. А сначала Сергей заметил — опять он не в настроении, психует, ну что за дела?! В туалете, где распили на троих, с еще одним знакомым парнем четвертинку, Бяша поник, отвернулся к окну, Сергей его дернул за локоть.
— Чего киснешь, ты куда пришел?
Бяша выдернул локоть. Стоял, жадно затягивался беломориной. Потом прорвало.
— Что же это, Серый?! — он чуть не плакал, плечи горбились. — Ну посмотри, ну чем я хуже других! Не из того теста, что ли?! Ну за что одному… Зачем ты меня приволок сюда?!
Слабость была минутной, прошла. И Бяша выглядел на этом вечере самым счастливым и уверенным. А вечерок дивный был, сказочный. Как во сне. Сергей сам удивлялся, редки такие вечера удавались. Вот тогда-то он его и познакомил с Леной, Черт возьми, и имя еще помнится! Все шло как по маслу — взаимная симпатия, возникшая сразу, танцы, музыка, разговоры и мечты… Сергей видел, как ожил, превратился в того, кем и должен быть на самом деле, Бяша, как засветились у него глаза… Ах, как все было хорошо! Но лишь до той поры, пока не стало известно, что работает монтером… Леночка поступила просто и практично, без объяснений — скривила губки и отошла, молча, неторопливо, а через секунду ее бархатистый смех доносился совсем из другого угла. Бяша ушел сразу. Сергею не удалось его удержать. Догнать и то не сумел, словно рыбка, хвостиком вильнула и растворилась в пучине — ищи-свищи! В этот же вечер, основательно взвинтив себя и спиртным и приступами самобичевания, Бяша влил в непрятную историю, опять-таки с криком, визгами и мордобоем… Он пропал на два года. Для Сергея пропал прямо с новогоднего, сказочного вечера. Осознавать себя виновным в несчастье друга было нелегко…
В милицию попала,
Не разевай хлебала!
Опа, опа!
Какая ж ты растрепа…
— А ты почти не изменился, все такой же, — сказал Бяша, и голос его был невесел.
Сергей не ответил. Он суетился у шкафов, выгребал съестное.
— С закусью у меня плоховато, сам видишь.
— С закусью у тебя, как во дворце, не прибедняйся. Ты вон хлебушек белый, засохший малость, отмахнул, а ведь я на него, верь-не верь, как на "птичье молоко" гляжу. Едал такой торт?
— Да уж скажешь, невидаль какая, — буркнул Сергей, переходя к раковине, засучивая рукава.
— Это кому как. Я вот не ел, — Бяша вздохнул, откинулся на спинку стула. В пальцах у него играла, вращалась как серебристая молния вилка. Она казалась крошечной. Сам Бяша большим и очень усталым. — Для нас праздником было, когда в зону собачка забежит. — Он помолчал, щуря потускневшие, мутноватые глаза. — Хотя, конечно, и жалко ее, тоже ведь божья тварь, жизни хочет, воли…
— Давай-ка, открывай пока, разливай, — сказал Сергей, чтоб оторвать Бяшу от воспоминаний. Сам он предупредил сразу и твердо, что пить не будет, ни глотка.
— А вообще-то, нет, собачка воли не хочет, — глубокомысленно произнес Бяша, — у нее другое предназначение, да-а, а мы, сволочи, ее в котел. Вот так, не ободравши даже, как следует, гады мы, да брюхо-то! Охо-хо-хо-хонюшки — трудно жить Афонюшке. Да давай, садись ты!
Он разглядывал кухню, и чувствовалось, — она ему по душе. Комнатушка тоже приглянулась, особенно обои почему-то. И прихожая, и все прочее. Сергей знал — Бяша не завистлив, и все-таки ему было неудобно перед приятелем, будто он украл что-то или не по заслугам получил. А впрочем, кто знает, может, и не по заслугам.