Страница:
благосклонностью мистера Сплина. Мистер Траур объявил, что готовится
покинуть Англию, но не может этого сделать, не бросив прощального взора на
Кошмарское аббатство и на глубоко чтимых друзей своих - скорбного мистера
Сплина, таинственного Скютропа, возвышенного мистера Флоски и страждущего
мистера Лежебока; и что всех их, а также мрачное гостеприимство
меланхолического прибежища будет он вспоминать с самым глубоким чувством, на
какое только способен его истерзанный дух. Каждый отвечал ему нежным
сочувствием, но излияния эти прервало сообщение Ворона о том, что кушать
подано.
Беседу, происходившую за бокалами вина, когда дамы удалились, мы
воспроизведем далее со всегдашней нашей тщательностью.
Мистер Сплин:
- Вы покидаете Англию, мистер Траур. Сколь сладостна тоска, с какою
говорим мы "прощай" старому приятелю, если вероятность свидеться вновь -
один против двадцати. Так поднимем же пенные бокалы за печальную дорогу и
грустью скрасим час разлуки.
Мистер Траур (наливая себе вина):
- Это единственный светский обычай, какого не забывает истомленный дух.
Его преподобие мистер Горло (наливая):
- Это единственная часть познаний, какую удерживает счастливо
преодолевший экзамены ум.
Мистер Флоски (наливая):
- Это единственный пластырь для раненого сердца.
Его сиятельство мистер Лежебок (наливая):
- Это единственный труд, какой стоит предпринимать.
Мистер Гибель (наливая):
- Это единственное противоядие против сильной ярости дьявола.
Мистер Пикник (наливая):
- Это единственный символ полной жизни. Надпись "Hic non bibitur"
{"Здесь не пьют" (лат.) {72}.} прилична лишь гробам.
Мистер Сплин:
- Вы увидите множество прекрасных развалин, мистер Траур; обветшалых
колонн, замшелых стен; множество безногих Венер и безголовых Минерв;
Нептунов, застрявших в песке; Юпитеров, перевернутых вверх тормашками;
множество дырявых Вакхов, исполняющих работу фонтанов; множество напоминаний
о древнем мире, в котором, чаю я, жилось куда лучше, чем в нынешнем; хотя,
что до меня лично, так мне не нужен ни тот ни другой, и я и за двадцать миль
никуда не двинусь, кто бы и что бы ни собирался мне показывать. Мистер
Траур:
- Я ищу, мистер Сплин. Мятущийся ум жаждет поисков, хотя найти - всегда
значит разочароваться. Неужто не манит вас к себе родина Сократа и Цицерона?
Неужто не стремитесь вы побродить средь славных развалин навеки ушедшего
величия?
Мистер Сплин:
- Нимало.
Скютроп:
- Право же, это все равно, как если бы влюбленный откопал погребенную
возлюбленную и упивался бы зрелищем останков, ничего общего с нею не
имеющих. Что толку бродить средь заплесневелых развалин, видя лишь
неразборчивый указатель к утерянным томам славы и встречая на каждом шагу
еще более горестные развалины человеческой природы - выродившийся народ
тупых и жалких рабов {73}, являющий губительный позор униженья и невежества?
Его сиятельство мистер Лежебок:
- Нынче модно за границу ездить. Я и сам было собрался, да вот, боюсь,
не вынесу напряжения. Разумеется, немного оригинальности и чудачества в иных
случаях не лишнее; но самый большой чудак и оригинал - англичанин, который
никуда не ездит.
Скютроп:
- Мне б вовсе не хотелось видеть страны, где не осталось никакой
надежды на обновление; в нас эти надежды не угасли; и полагаю, что тот
англичанин, который, благодаря своему дару, или рождению, или (как в вашем
случае, мистер Траур) и тому и другому вместе, имеет счастливую возможность
служить отечеству, пламенно борясь против его врагов, но бросает, однако ж,
отечество {74}, столь богатое надеждами, и устремляется в дальнюю страну,
изобильную лишь развалинами, полагаю, что тот англичанин поступает так, как
ни один из древних, чьи обветшалые памятники вы чтите, никогда б не поступил
на вашем месте.
Мистер Траур:
- Сэр, я поссорился с женой; а тот, кто поссорился с женой, свободен от
всякого долга перед отечеством. Я написал об этом оду {75}, и пусть читатель
толкует ее, как ему вздумается.
Скютроп:
- Уж не хотите ли вы сказать, что, поссорься с женою Брут, и он это мог
бы выставить причиной, когда б не захотел поддержать Кассия в его начинании?
И что Кассию довольно было б подобной отговорки?
Мистер Флоски:
- Брут был сенатор; сенатор и наш дорогой друг {76}. Но случаи
различны. У Брута оставалась надежда на благо политическое, у мистера Траура
ее нет. Да и как бы мог он питать ее после того, что увидел во Франции?
Скютроп:
- Француз рожден в сбруе, взнуздан и оседлан для тирана. Он то гордится
седоком, то сбрасывает его наземь и до смерти забивает копытами; но вот уже
новый смельчак вскакивает в седло и вновь понукает его бичом и шпорами.
Право же, не обольщаясь, мы можем уповать на лучшее.
Мистер Траур:
- О нет, я пережил свои упованья; что наша жизнь - она во всемирном
хоре - фальшивый звук, она анчар гигантский, чей корень земля, а крона -
небосвод, струящий ливни бед неисчислимых на человечество. Мы с юных лет
изнываем от жажды; до последнего вздоха нас манят призраки. Но поздно! Что
власть, любовь, коль мы не знаем счастья! Промчится все как метеор, и черный
дым потушит все огни {"Чайльд Гарольд", песнь 4, 74, 76 {77}. (Примеч.
автора).}.
Мистер Флоски:
- Бесподобные слова, мистер Траур. Блистательная, поучительнейшая
философия. Достаточно вам впечатлить ею всех людей, и жизнь поистине станет
пустыней. И, должен отдать должное вам, мне лично и нашим общим друзьям,
стоит только обществу оценить по заслугам (а я льщу себя надеждой, что к
этому оно идет) ваши понятия о нравственности, мои понятия о метафизике,
Скютроповы понятия о политике, понятия мистера Лежебока об образе жизни и
понятия мистера Гибеля о религии, - и результатом явится столь превосходный
умственный хаос, о каком сам бессмертный Кант мог только мечтать; и я
радуюсь от предвкушения.
Мистер Пикник:
- "Ей-богу, прапорщик, тут нечему радоваться" {78}. Я не из тех, кто
думает, будто наше общество идет ко благу через всю эту хандру и метафизику.
Контраст, какой являет оно с радостной и чистой мудростью древних, поражает
всякого, кто хоть несколько знаком с классической словесностью. Стремление
представить муки и порок как непременные свойства гения столь же вредно,
сколь оно ложно, и столь же мало имеет общего с классическими образцами, как
язык, каким обычно бывает оно выражено.
Мистер Гибель:
- Это беда наша. К нам сошел дьявол и одного за другим отнимает у нас
умнейших людей. Таков, видите ли, просвещенный век. Господи, Да в чем же тут
свет, просвещение? Неужто предки наши едва разбирали дорогу в свете тусклых
фонарей, а мы разгуливаем в ярких лучах солнца? В чем признаки света? Как их
заметить? Как, где, когда увидеть его, почувствовать, познать? Что видим мы
при этом свете такого, чего не видели бы наши предки и на что стоит
посмотреть? Мы видим сотню повешенных там, где они видели одного. Мы видим
пятьсот высланных там, где они видели одного. Мы видим пять тысяч колодников
там, где они видели одного. Мы видим десятки обществ распространения Библии
там, где они ни одного не видели. Мы видим бумагу там, где они видели
золото. Мы видим корсеты там, где они видели латы. Мы видим раскрашенные
лица там, где они видели здоровые. Мы видим, как дети мучатся на фабриках, а
они видели их за резвыми играми. Мы видим остроги там, где они видели замки.
Мы видим господ там, где они видели старейшин. Одним словом, они видели
честных мужей там, где мы видим лживых мерзавцев. Они видели Мильтона, а мы
видим мистера Винобери.
Мистер Флоски:
- Этот лживый мерзавец мой близкий друг {79}; сделайте одолжение,
оправдайте его. Конечно, он мошенник, ваша милость, потому я и прошу за
него.
Мистер Гибель:
- "Честные люди добрые" - было столь же принятое выражение, как καλὸς
κἀγαθός {добрый и хороший (греч.).} у афинян. Но давным-давно уже и людей
таких не видно, да и выражения не слышно.
Мистер Траур:
- Красота и достоинство - лишь плод воображения. Любовь сеет ветер и
бурю жнет {"Чайльд Гарольд", песнь 4, 123. (Примеч. автора).}. Отчаянно
обречен тот, кто хоть на мгновенье доверится самой зыбкой тростинке - любви
человеческой. Удел общества нашего - мучить и терпеть {Там же, песнь 3, 71.
(Примеч. автора).}.
Мистер Пикник:
- Скорее сносить и снисходить, мистер Траур, какой бы презренной ни
показалась вам эта формула. Идеальная красота не есть плод нашего
воображенья, это подлинная красота, переработанная воображеньем, очищенная
им от примесей, какими наделяет ее всегда наше несовершенное естество. Но
драгоценное всегда было драгоценно; тот, кто ждет и требует слишком многого,
сам виноват и напрасно винит природу человеческую. И во имя всего
человечества я протестую против этих вздорных и злых бредней. Ополчаться
против человечества за то, что оно не являет отвлеченного идеала, а против
любви за то, что в ней не воплощены все высокие грезы рыцарской поэзии, все
равно что ругать лето за то, что выпадают дождливые дни, или розу за то, что
она цветет не вечно.
Мистер Траур:
- Любовь рождена не для земли. Мы чтим ее, как чтили афиняне своего
неведомого Бога; но мучеников веры имена - сердец разбитых - рать
неисчислима, и взору вовеки не обнять форм, по которым томится измученный
усталый скорбный дух и за которыми устремляется страсть по тропам прелестей
обманных, где душистый аромат трав вреден и где из деревьев брызжет трупный
яд {Там же, песнь 4, 121, 136. (Примеч. автора) {80}.}.
Мистер Пикник:
- Вы говорите точно как розенкрейцер, готовый полюбить лишь сильфиду
{81}, не верящий в существование сильфид и, однако, враждующий с белым
светом за то, что в нем не сыскалось места сильфиде.
Мистер Траур:
- Ум отравлен собственною красотою, он пленник лжи. Того, что создано
мечтою художника, нет нигде, кроме как в нем самом {Там же, песнь 4, 122.
{Примеч. автора) {82}.}.
Мистер Флоски:
- Позвольте не согласиться. Творения художника суть средства воплощения
общепринятых форм в соответствии с общепринятыми образцами. Идеальная
красота Елены Зевксиса {83} есть средство воплощения подлинной красоты
кротонских дев.
Мистер Пикник:
- Но считать идеальную красоту тенью на воде и, подобно собаке из
басни, отбрасывая настоящее, гоняться за тенью - едва ли мудро и
позволительно гению. Примирять человека, каков бы он ни был, с миром, какой
бы он ни был, охранять и множить все, что есть в мире доброго, и разрушать
или смягчать зло, будь то зло нравственное или телесное, - всегда было целью
и надеждой величайших учителей наших, и это стремление украшает род
человеческий. И еще скажу, что высшая мудрость и высочайший талант неизменно
сочетались с весельем. Есть неоспоримые свидетельства тому, что Шекспир и
Сократ, как никто, умели веселиться. А те жалкие остатки мудрости и гения,
какие наблюдаем мы ныне, словно сговорились убивать всякое веселье.
Мистер Гибель:
- Как веселиться, когда к нам сошел дьявол?
Его сиятельство мистер Лежебок:
- Как веселиться, когда у нас расстроены нервы?
Мистер Флоски:
- Как веселиться, когда мы окружены читающей публикой, не желающей
понимать тех, кто выше нее?
Скютроп:
- Как веселиться, когда великие наши общие намерения поминутно
нарушаются мелкими личными страстями?
Мистер Траур:
- Как веселиться среди мрака и разочарованья?
Мистер Сплин:
- Скрасим же грустью час разлуки.
Мистер Пикник:
- Споемте что-нибудь шуточное.
Мистер Сплин:
- Нет. Лучше милую грустную балладу. Норфольскую трагедию {84} на мотив
сотого псалма.
Мистер Пикник:
- Шутку лучше.
Мистер Сплин:
- Нет и нет. Лучше песню мистера Траура.
Все:
- Песню мистера Траура.
Мистер Траур (поет):
Се огневица, Каина печать,
Болезнь души, что в глубине сокрыта.
Но вдруг она способна просиять
И в склепе Туллии {85}, среди гранита.
Ни с чем не схож незримый этот свет,
Сродни пыланью страшного недуга -
Сжигает радость, мир, сводя на нет
И тень покоя и участья друга.
Когда надежда, вера и любовь
Становятся лишь утреннею дымкой
И горстью праха - холодеет кровь,
Ты одинок пред светом-невидимкой.
Мерцаньем мысль и сердце вспоены,
Бредут за светляками до могилы.
Во мрак ночной всегда погружены
И попусту растрачивают силы.
Мистер Сплин:
- Восхитительно. Скрасим грустью час разлуки.
Мистер Пикник:
- А все же шутку бы лучше.
Его преподобие мистер Горло:
- Совершенно с вами согласен.
Мистер Пикник:
- "Три моряка".
Его преподобие мистер Горло:
- Решено. Я буду Гарри Гилл и спою на три голоса {86}.
Начинаем. Мистер Пикник и мистер Горло:
Кто же вы? Мы три моряка!
Посудина ваша чудна.
Полный вперед. Три мудреца.
Нам с моря виднее луна.
Льет свет она, и звезд полно.
Балласт наш - старое вино.
Балласт наш - доброе вино!
Эй, кто плывет там? Хмурый вид.
То старина Забота. К нам!
Мне путь Юпитером закрыт.
Я пролетаю по волнам.
Сказал Юпитер - тот, кто пьет,
Не знает никогда забот,
Не знает никаких забот.
Встречали бури мы не раз.
Поверь, нам не страшна вода.
Заговорен наш старый таз.
А влаге рады мы всегда.
Светит луна, и звезд полно.
Балласт наш - старое вино.
Балласт наш - доброе вино!
Песенка была столь мило исполнена, благодаря уменью мистера Пикника и
низкому триединому голосу его преподобия, что все против воли поддались
обаянию ее и хором подхватили заключительные строки, поднося к губам бокалы:
Светит луна, и звезд полно,
Балласт наш - доброе вино!
Мистер Траур, соответственно нагруженный, в тот же вечер ступил в свой
таз, вернее в бричку, и отправился бороздить моря и реки, озера и кандлы по
лунным дорожкам идеальной красоты {87}.
Покинув бутылку ради общества дам, мистер Лежебок, как обыкновенно, на
несколько минут удалился для второго туалета, дабы явиться пред прекрасными
в надлежащем виде. Сильвупле, как всегда помогавший ему в этом труде, в
чрезвычайной тревоге сообщил своему господину, что по аббатству ходят
привидения и больше уже нельзя в том сомневаться. Горничная миссис Пикник, к
которой Сильвупле с недавних пор питал tendresse {нежность (фр.).}, прошлой
ночью, как она сама сказала, до скончины напугалась по дороге в свою спальню
потому, что наткнулась на зловещую фигуру, вышагивающую по галереям в белом
саване и кровавом тюрбане. От страха она лишилась чувств, а когда пришла в
себя, вокруг было темно, а фигура исчезла.
- Sacre - cochon - bleu! {Черт возьми! (фр. искаж.).} - выкрикивал
Сильвупле страшные проклятья. - Я не хочу встречаться с revenant, с
призраком, ни за какое вино в мире!
- Сильвупле, - спросил его сиятельство мистер Лежебок, - видел я
когда-нибудь призраков?
- Jamais, мосье, никогда.
- Ну, так надеюсь, и впредь не приведется. Нервы у меня совсем
расстроены, и, боюсь, я не вынес бы напряжения. Ты расправь-ка мне шнурки на
корсете... ох уж эта плебейская привычка наедаться - да не так, талию мне
оставь. Ну, вот, хорошо. И я не желаю больше выслушивать историй о
призраках; я хоть во все это, положим, не верю, но слушать про это вредно, и
если ночью про такое вспомнишь, то может бросить в дрожь, особенно если
лунный свет упадет на твой собственный халат.
Его сиятельство мистер Лежебок, впредь запретив Сильвупле рассказывать
о призраках, однако ж все думал о том, что уже было ему рассказано; и коль
скоро мысль о призраках не шла у него из головы, когда он явился к чаю и
кофею и к обществу в библиотеке, он почти против воли спросил у мистера
Флоски, которого почитал он истинным оракулом, можно ли хоть в какой-то
степени доверять хоть какой-то истории о привидениях, хоть когда-нибудь
кому-нибудь являвшихся?
Мистер Флоски:
- Очень многим и в очень большой степени {88}.
Мистер Лежебок:
- Ах, право же, это пугает меня.
Мистер Флоски:
- Sunt geminae somni portae {Двое ворот открыты для снов (лат.) {89}.}.
Призраки проходят к нам двойными вратами - путем обмана и самообольщения. В
последнем случае призрак есть deceptio visus {обман зрения (лат.).}, зримый
дух, идея с силой ощущенья. Сам я видел много призраков. Полагаю, немногие
среди нас никогда не видели призраков.
Его сиятельство мистер Лежебок:
- Счастлив сообщить, что я, к примеру, никогда их не видывал.
Его преподобие мистер Горло:
- О призраках есть такие авторитетные свидетельства, что разве
отъявленный афей может в них не верить. Иов видел призрака, явившегося
только для того, чтобы задать ему вопрос, но не дождался ответа.
Его сиятельство мистер Лежебок:
- Потому что Иов слишком перепугался, чтобы ему отвечать.
Его преподобие мистер Горло:
- Духи являлись египтянам, когда Моисей наслал на Египет тьму {90}.
Эндорская волшебница вызвала дух Самуила {91}. Моисей и Илия явились на горе
Фаворе {92}. Злой дух был послан на войска Сеннахирима {93}, разбил их за
одну ночь.
Мистер Гибель:
- Говоря: "К вам сошел диавол в сильной ярости".
Мистер Флоски:
- Святой Макарий {94} расспросил череп, найденный в пустыне, и тот
поведал ему при многих свидетелях о событиях в преисподней. Святой Мартин
Турский, ревнуя успехам мнимого мученика, своего соперника {95}, соседнего
святого, вызвал его дух, и тот признался, что обитает в аду. Святой Жермен
{96}, путешествуя, выгнал из одного кабака большую компанию призраков,
которые каждую ночь располагались за табльдотом и отменно ужинали.
Мистер Пикник:
- Веселые призраки! И уж верно, все до одного монахи. В Париже такая же
точно компания забралась в погреб к мосье Свебаху {97}, живописцу; они
выпили у него все вино, а потом еще швыряли в голову ему пустые бутылки.
Его преподобие мистер Горло:
- Какая, однако, жестокость.
Мистер Флоски:
- Павсаний рассказывает {98}, что всякую ночь с поля Марафона неслось
конское ржанье и шум битвы; и тот, кто шел туда, чтоб послушать эти звуки,
жестоко платился за любопытство; тот же, кто ловил их случайно, оставался
невредим.
Его преподобие мистер Горло:
- Я и сам однажды видел привидение; у себя в кабинете, где никому,
кроме привидения, не пришло бы в голову меня искать. Три месяца я туда не
заходил и вот решил было заглянуть в Тилотсона {99}; открываю дверь и вижу:
почтенная фигура во фланелевом халате сидит у меня в кресле и читает моего
Джереми Тейлора. Фигура тотчас исчезла, и я тоже; и что это такое было и
чего оно хотело - до сих пор ума не приложу.
Мистер Флоски:
- То была идея с силой ощущения. Призраки редко воздействуют на два
чувства сразу; но в бытность мою в Девоншире мне достоверно подтвердили
следующую историю. Молодая женщина, чей жених был в море, возвращаясь
однажды вечером домой по пустынным полям, вдруг увидела своего любезного. Он
сидел у забора, мимо которого лежал ее путь. Первые чувства ее были
удивление и радость, но они исчезли при виде бледности и печали его лица и
уступили место тревоге. Она приблизилась к нему, и он сказал важным голосом:
"Око, видевшее меня, более меня не увидит. Глаза твои покоятся на мне, но я
не существую". И с этими словами он исчез, а потом оказалось, что в тот
самый день и час он погиб при кораблекрушении.
Все уселись в кружок и по очереди принялись рассказывать случаи с
призраками, не замечая, как летит время, покуда полночь языком своим
железным двенадцать не отсчитала {100}.
Мистер Пикник:
- Все эти анекдоты можно объяснить причинами психологическими. Легче
солдату, философу и даже святому испугаться собственной тени, нежели выйти
из гроба мертвецу. Авторы сочинений врачебных приводят тысячи доказательств
силы воображения. К особам нервического, слабого либо меланхолического
склада, истомленным горячкой, трудами или скудной пищей, легко являются
подстрекаемые собственной их фантазией духи, химеры, чудища, а также
предметы ненависти их и любви. Все мы почти, подобно Дон Кихоту, принимаем
ветряные мельницы за гигантов, а Дульцинею считаем сказочной принцессой,
всех нас морочит собственная наша фантазия, хоть и не все доходят до того,
что видят призраков или воображают себя чайниками {101}.
Мистер Флоски:
- Я лично с уверенностью могу сказать {102}, что видел слишком много
призраков, чтоб верить в их подлинное существование. Каких только не видывал
я призраков - то в образе почтенных старцев, встречавшихся мне в моих
полуденных блужданьях, то в образе прекрасных юных жен {103}, засматривавших
в полночь сквозь занавеси ко мне в спальню.
Его сиятельство мистер Лежебок:
- И оказывавшихся, без сомненья, "доступными и зренью и касанью" {104}.
Мистер Флоски:
- Напротив, сэр. Вспомните о чистоте моей. Я и друзья мои, в
особенности мой друг мистер Винобери, славны своей добродетелью {105}. Нет,
сэр, то были истинно неосязаемые духи. Я живу в мире призраков. Я и сейчас
вижу привиденье.
Мистер Флоски устремил взор на дверь. Все заглянули туда же. Дверь тихо
отворилась, и призрачная фигура, вся облаченная белым и в каком-то кровавом
тюрбане, вошла и медленно прошествовала по библиотеке. Как ни был мистер
Флоски привычен к призракам, это видение застало его врасплох, и он поспешил
к противуположной двери. Миссис Пикник и Марионетта с криком бросились за
ним следом. Его сиятельство мистер Лежебок, дважды повернувшись, сперва
свалился с софы, а затем под нее. Его преподобие мистер Горло вскочил и
кинулся бежать с такой живостью, что опрокинул стол на ногу мистеру Сплину.
Мистер Сплин взвыл от боли над самым ухом мистера Гибеля. Мистер Гибель
пришел в такое смятение, что вместо двери кинулся к окну, выпрыгнул из него
и по уши ушел в ров. Мистер Астериас и Водолей, подстерегавшие русалку,
услышав всплески, набросили на мистера Гибеля сеть и вытащили его на сушу.
Скютроп и мистер Пикник тем временем бросились к нему на выручку;
сопровождаемые слугами с веревками и факелами, прибежали они ко рву и
увидели, что мистер Астериас и Водолей пытаются высвободить из сети отчаянно
барахтающегося в ней мистера Гибеля. Скютроп застыл в изумленье, а мистер
Пикник, с одного взгляда поняв, что произошло и отчего, разразился
неудержимым хохотом; придя в себя, он сказал мистеру Астериасу:
- Да вы поймали рыбку в мутной воде!
Мистера Гибеля ужасно огорчила неуместная веселость; но мистер Пикник
умерил его гнев, доставши нож и разрубив сей гордиев узел рыболовной снасти.
- Вы видите, - сказал мистер Гибель, - вы видите, джентльмены, на моем
горестном примере неисчислимые доказательства нынешнего превосходства
дьявола в делах мира сего; и у меня нет сомнений в том, что сегодня нас
посетил сам Аполлион {106}, явившийся под чужой личиной только для того,
чтобы запугать меня нагромождением незадач. К вам сошел дьявол в сильной
ярости, зная, что немного ему остается времени.
Мистера Сплина немало озадачивало, что, наведываясь в башню Скютропа,
он находил дверь всегда запертою и по нескольку минут ему приходилось
дожидаться, покуда его впустят; а тем временем он слышал за дверью тяжелый
раскатистый звук, будто ввозят телегу на мостовые весы, либо колотят катком,
либо изображают гром за сценой.
Сперва он не придал этому значенья, потом любопытство заговорило в нем,
и, наконец, однажды, вместо того чтоб постучаться, он, подойдя к двери,
тотчас приник ухом к замочной скважине и, подобно Основе из "Сна в летнюю
ночь", "усмотрел голос" {107}, который, как догадался он, принадлежал
женщине и, как он понял, не принадлежал Скютропу, ибо голос последнего, куда
более низкий, звучал в промежутках. Тщетно попытался он было различить в
разговоре хоть единое слово и, наконец отчаявшись, заколотил в дверь,
требуя, чтобы его немедля впустили. Голоса смолкли, послышались обычные
раскаты, дверь отворилась, и Скютроп оказался один. Мистер Сплин заглянул во
все углы, а затем спросил:
- А где же дама?
- Дама, сэр? - возразил Скютроп.
- Именно, сэр.
- Сэр, я вас не понимаю.
- Не понимаете, сэр?
- Право же, сэр, здесь нет никакой дамы.
- Но эта комната, сэр, не единственная у вас в башне, и я совершенно
убежден, что дама наверху.
- Прошу вас, обыщите все углы, сэр.
- А пока я буду их обыскивать, она как раз и удерет.
- Заприте эту дверь, сэр, и возьмите себе ключ.
- А выход на террасу? Она уже сбежала через террасу.
- С террасы нет выхода, сэр. А стены слишком высокие, и вряд ли дама
станет через них прыгать.
- Хорошо. Давай сюда ключ.
Мистер Сплин забрал ключ, обыскал все закоулки башни и воротился.
- Ты хитрая лиса, Скютроп, хитрая, ловкая лиса. А еще скромника
корчишь. Что это за грохот слыхал я перед тем, как ты отпер дверь?
- Грохот, сэр?
- Да, сэр, грохот.
- Сэр, и вообразить не могу, что бы это такое было. Вот разве стол я
отодвинул, когда вставал вам открыть.
- Стол! Дай-ка погляжу. Нет уж. Он и десятой доли того шума не наделал
бы. И десятой доли.
- Но, сэр, вы не принимаете в расчет законов акустики; шепот обращается
в громовые раскаты в фокусе отражения звука. Позвольте вам объяснить: звуки,
ударяясь о вогнутые поверхности, отражаются от них, а после отражения
покинуть Англию, но не может этого сделать, не бросив прощального взора на
Кошмарское аббатство и на глубоко чтимых друзей своих - скорбного мистера
Сплина, таинственного Скютропа, возвышенного мистера Флоски и страждущего
мистера Лежебока; и что всех их, а также мрачное гостеприимство
меланхолического прибежища будет он вспоминать с самым глубоким чувством, на
какое только способен его истерзанный дух. Каждый отвечал ему нежным
сочувствием, но излияния эти прервало сообщение Ворона о том, что кушать
подано.
Беседу, происходившую за бокалами вина, когда дамы удалились, мы
воспроизведем далее со всегдашней нашей тщательностью.
Мистер Сплин:
- Вы покидаете Англию, мистер Траур. Сколь сладостна тоска, с какою
говорим мы "прощай" старому приятелю, если вероятность свидеться вновь -
один против двадцати. Так поднимем же пенные бокалы за печальную дорогу и
грустью скрасим час разлуки.
Мистер Траур (наливая себе вина):
- Это единственный светский обычай, какого не забывает истомленный дух.
Его преподобие мистер Горло (наливая):
- Это единственная часть познаний, какую удерживает счастливо
преодолевший экзамены ум.
Мистер Флоски (наливая):
- Это единственный пластырь для раненого сердца.
Его сиятельство мистер Лежебок (наливая):
- Это единственный труд, какой стоит предпринимать.
Мистер Гибель (наливая):
- Это единственное противоядие против сильной ярости дьявола.
Мистер Пикник (наливая):
- Это единственный символ полной жизни. Надпись "Hic non bibitur"
{"Здесь не пьют" (лат.) {72}.} прилична лишь гробам.
Мистер Сплин:
- Вы увидите множество прекрасных развалин, мистер Траур; обветшалых
колонн, замшелых стен; множество безногих Венер и безголовых Минерв;
Нептунов, застрявших в песке; Юпитеров, перевернутых вверх тормашками;
множество дырявых Вакхов, исполняющих работу фонтанов; множество напоминаний
о древнем мире, в котором, чаю я, жилось куда лучше, чем в нынешнем; хотя,
что до меня лично, так мне не нужен ни тот ни другой, и я и за двадцать миль
никуда не двинусь, кто бы и что бы ни собирался мне показывать. Мистер
Траур:
- Я ищу, мистер Сплин. Мятущийся ум жаждет поисков, хотя найти - всегда
значит разочароваться. Неужто не манит вас к себе родина Сократа и Цицерона?
Неужто не стремитесь вы побродить средь славных развалин навеки ушедшего
величия?
Мистер Сплин:
- Нимало.
Скютроп:
- Право же, это все равно, как если бы влюбленный откопал погребенную
возлюбленную и упивался бы зрелищем останков, ничего общего с нею не
имеющих. Что толку бродить средь заплесневелых развалин, видя лишь
неразборчивый указатель к утерянным томам славы и встречая на каждом шагу
еще более горестные развалины человеческой природы - выродившийся народ
тупых и жалких рабов {73}, являющий губительный позор униженья и невежества?
Его сиятельство мистер Лежебок:
- Нынче модно за границу ездить. Я и сам было собрался, да вот, боюсь,
не вынесу напряжения. Разумеется, немного оригинальности и чудачества в иных
случаях не лишнее; но самый большой чудак и оригинал - англичанин, который
никуда не ездит.
Скютроп:
- Мне б вовсе не хотелось видеть страны, где не осталось никакой
надежды на обновление; в нас эти надежды не угасли; и полагаю, что тот
англичанин, который, благодаря своему дару, или рождению, или (как в вашем
случае, мистер Траур) и тому и другому вместе, имеет счастливую возможность
служить отечеству, пламенно борясь против его врагов, но бросает, однако ж,
отечество {74}, столь богатое надеждами, и устремляется в дальнюю страну,
изобильную лишь развалинами, полагаю, что тот англичанин поступает так, как
ни один из древних, чьи обветшалые памятники вы чтите, никогда б не поступил
на вашем месте.
Мистер Траур:
- Сэр, я поссорился с женой; а тот, кто поссорился с женой, свободен от
всякого долга перед отечеством. Я написал об этом оду {75}, и пусть читатель
толкует ее, как ему вздумается.
Скютроп:
- Уж не хотите ли вы сказать, что, поссорься с женою Брут, и он это мог
бы выставить причиной, когда б не захотел поддержать Кассия в его начинании?
И что Кассию довольно было б подобной отговорки?
Мистер Флоски:
- Брут был сенатор; сенатор и наш дорогой друг {76}. Но случаи
различны. У Брута оставалась надежда на благо политическое, у мистера Траура
ее нет. Да и как бы мог он питать ее после того, что увидел во Франции?
Скютроп:
- Француз рожден в сбруе, взнуздан и оседлан для тирана. Он то гордится
седоком, то сбрасывает его наземь и до смерти забивает копытами; но вот уже
новый смельчак вскакивает в седло и вновь понукает его бичом и шпорами.
Право же, не обольщаясь, мы можем уповать на лучшее.
Мистер Траур:
- О нет, я пережил свои упованья; что наша жизнь - она во всемирном
хоре - фальшивый звук, она анчар гигантский, чей корень земля, а крона -
небосвод, струящий ливни бед неисчислимых на человечество. Мы с юных лет
изнываем от жажды; до последнего вздоха нас манят призраки. Но поздно! Что
власть, любовь, коль мы не знаем счастья! Промчится все как метеор, и черный
дым потушит все огни {"Чайльд Гарольд", песнь 4, 74, 76 {77}. (Примеч.
автора).}.
Мистер Флоски:
- Бесподобные слова, мистер Траур. Блистательная, поучительнейшая
философия. Достаточно вам впечатлить ею всех людей, и жизнь поистине станет
пустыней. И, должен отдать должное вам, мне лично и нашим общим друзьям,
стоит только обществу оценить по заслугам (а я льщу себя надеждой, что к
этому оно идет) ваши понятия о нравственности, мои понятия о метафизике,
Скютроповы понятия о политике, понятия мистера Лежебока об образе жизни и
понятия мистера Гибеля о религии, - и результатом явится столь превосходный
умственный хаос, о каком сам бессмертный Кант мог только мечтать; и я
радуюсь от предвкушения.
Мистер Пикник:
- "Ей-богу, прапорщик, тут нечему радоваться" {78}. Я не из тех, кто
думает, будто наше общество идет ко благу через всю эту хандру и метафизику.
Контраст, какой являет оно с радостной и чистой мудростью древних, поражает
всякого, кто хоть несколько знаком с классической словесностью. Стремление
представить муки и порок как непременные свойства гения столь же вредно,
сколь оно ложно, и столь же мало имеет общего с классическими образцами, как
язык, каким обычно бывает оно выражено.
Мистер Гибель:
- Это беда наша. К нам сошел дьявол и одного за другим отнимает у нас
умнейших людей. Таков, видите ли, просвещенный век. Господи, Да в чем же тут
свет, просвещение? Неужто предки наши едва разбирали дорогу в свете тусклых
фонарей, а мы разгуливаем в ярких лучах солнца? В чем признаки света? Как их
заметить? Как, где, когда увидеть его, почувствовать, познать? Что видим мы
при этом свете такого, чего не видели бы наши предки и на что стоит
посмотреть? Мы видим сотню повешенных там, где они видели одного. Мы видим
пятьсот высланных там, где они видели одного. Мы видим пять тысяч колодников
там, где они видели одного. Мы видим десятки обществ распространения Библии
там, где они ни одного не видели. Мы видим бумагу там, где они видели
золото. Мы видим корсеты там, где они видели латы. Мы видим раскрашенные
лица там, где они видели здоровые. Мы видим, как дети мучатся на фабриках, а
они видели их за резвыми играми. Мы видим остроги там, где они видели замки.
Мы видим господ там, где они видели старейшин. Одним словом, они видели
честных мужей там, где мы видим лживых мерзавцев. Они видели Мильтона, а мы
видим мистера Винобери.
Мистер Флоски:
- Этот лживый мерзавец мой близкий друг {79}; сделайте одолжение,
оправдайте его. Конечно, он мошенник, ваша милость, потому я и прошу за
него.
Мистер Гибель:
- "Честные люди добрые" - было столь же принятое выражение, как καλὸς
κἀγαθός {добрый и хороший (греч.).} у афинян. Но давным-давно уже и людей
таких не видно, да и выражения не слышно.
Мистер Траур:
- Красота и достоинство - лишь плод воображения. Любовь сеет ветер и
бурю жнет {"Чайльд Гарольд", песнь 4, 123. (Примеч. автора).}. Отчаянно
обречен тот, кто хоть на мгновенье доверится самой зыбкой тростинке - любви
человеческой. Удел общества нашего - мучить и терпеть {Там же, песнь 3, 71.
(Примеч. автора).}.
Мистер Пикник:
- Скорее сносить и снисходить, мистер Траур, какой бы презренной ни
показалась вам эта формула. Идеальная красота не есть плод нашего
воображенья, это подлинная красота, переработанная воображеньем, очищенная
им от примесей, какими наделяет ее всегда наше несовершенное естество. Но
драгоценное всегда было драгоценно; тот, кто ждет и требует слишком многого,
сам виноват и напрасно винит природу человеческую. И во имя всего
человечества я протестую против этих вздорных и злых бредней. Ополчаться
против человечества за то, что оно не являет отвлеченного идеала, а против
любви за то, что в ней не воплощены все высокие грезы рыцарской поэзии, все
равно что ругать лето за то, что выпадают дождливые дни, или розу за то, что
она цветет не вечно.
Мистер Траур:
- Любовь рождена не для земли. Мы чтим ее, как чтили афиняне своего
неведомого Бога; но мучеников веры имена - сердец разбитых - рать
неисчислима, и взору вовеки не обнять форм, по которым томится измученный
усталый скорбный дух и за которыми устремляется страсть по тропам прелестей
обманных, где душистый аромат трав вреден и где из деревьев брызжет трупный
яд {Там же, песнь 4, 121, 136. (Примеч. автора) {80}.}.
Мистер Пикник:
- Вы говорите точно как розенкрейцер, готовый полюбить лишь сильфиду
{81}, не верящий в существование сильфид и, однако, враждующий с белым
светом за то, что в нем не сыскалось места сильфиде.
Мистер Траур:
- Ум отравлен собственною красотою, он пленник лжи. Того, что создано
мечтою художника, нет нигде, кроме как в нем самом {Там же, песнь 4, 122.
{Примеч. автора) {82}.}.
Мистер Флоски:
- Позвольте не согласиться. Творения художника суть средства воплощения
общепринятых форм в соответствии с общепринятыми образцами. Идеальная
красота Елены Зевксиса {83} есть средство воплощения подлинной красоты
кротонских дев.
Мистер Пикник:
- Но считать идеальную красоту тенью на воде и, подобно собаке из
басни, отбрасывая настоящее, гоняться за тенью - едва ли мудро и
позволительно гению. Примирять человека, каков бы он ни был, с миром, какой
бы он ни был, охранять и множить все, что есть в мире доброго, и разрушать
или смягчать зло, будь то зло нравственное или телесное, - всегда было целью
и надеждой величайших учителей наших, и это стремление украшает род
человеческий. И еще скажу, что высшая мудрость и высочайший талант неизменно
сочетались с весельем. Есть неоспоримые свидетельства тому, что Шекспир и
Сократ, как никто, умели веселиться. А те жалкие остатки мудрости и гения,
какие наблюдаем мы ныне, словно сговорились убивать всякое веселье.
Мистер Гибель:
- Как веселиться, когда к нам сошел дьявол?
Его сиятельство мистер Лежебок:
- Как веселиться, когда у нас расстроены нервы?
Мистер Флоски:
- Как веселиться, когда мы окружены читающей публикой, не желающей
понимать тех, кто выше нее?
Скютроп:
- Как веселиться, когда великие наши общие намерения поминутно
нарушаются мелкими личными страстями?
Мистер Траур:
- Как веселиться среди мрака и разочарованья?
Мистер Сплин:
- Скрасим же грустью час разлуки.
Мистер Пикник:
- Споемте что-нибудь шуточное.
Мистер Сплин:
- Нет. Лучше милую грустную балладу. Норфольскую трагедию {84} на мотив
сотого псалма.
Мистер Пикник:
- Шутку лучше.
Мистер Сплин:
- Нет и нет. Лучше песню мистера Траура.
Все:
- Песню мистера Траура.
Мистер Траур (поет):
Се огневица, Каина печать,
Болезнь души, что в глубине сокрыта.
Но вдруг она способна просиять
И в склепе Туллии {85}, среди гранита.
Ни с чем не схож незримый этот свет,
Сродни пыланью страшного недуга -
Сжигает радость, мир, сводя на нет
И тень покоя и участья друга.
Когда надежда, вера и любовь
Становятся лишь утреннею дымкой
И горстью праха - холодеет кровь,
Ты одинок пред светом-невидимкой.
Мерцаньем мысль и сердце вспоены,
Бредут за светляками до могилы.
Во мрак ночной всегда погружены
И попусту растрачивают силы.
Мистер Сплин:
- Восхитительно. Скрасим грустью час разлуки.
Мистер Пикник:
- А все же шутку бы лучше.
Его преподобие мистер Горло:
- Совершенно с вами согласен.
Мистер Пикник:
- "Три моряка".
Его преподобие мистер Горло:
- Решено. Я буду Гарри Гилл и спою на три голоса {86}.
Начинаем. Мистер Пикник и мистер Горло:
Кто же вы? Мы три моряка!
Посудина ваша чудна.
Полный вперед. Три мудреца.
Нам с моря виднее луна.
Льет свет она, и звезд полно.
Балласт наш - старое вино.
Балласт наш - доброе вино!
Эй, кто плывет там? Хмурый вид.
То старина Забота. К нам!
Мне путь Юпитером закрыт.
Я пролетаю по волнам.
Сказал Юпитер - тот, кто пьет,
Не знает никогда забот,
Не знает никаких забот.
Встречали бури мы не раз.
Поверь, нам не страшна вода.
Заговорен наш старый таз.
А влаге рады мы всегда.
Светит луна, и звезд полно.
Балласт наш - старое вино.
Балласт наш - доброе вино!
Песенка была столь мило исполнена, благодаря уменью мистера Пикника и
низкому триединому голосу его преподобия, что все против воли поддались
обаянию ее и хором подхватили заключительные строки, поднося к губам бокалы:
Светит луна, и звезд полно,
Балласт наш - доброе вино!
Мистер Траур, соответственно нагруженный, в тот же вечер ступил в свой
таз, вернее в бричку, и отправился бороздить моря и реки, озера и кандлы по
лунным дорожкам идеальной красоты {87}.
Покинув бутылку ради общества дам, мистер Лежебок, как обыкновенно, на
несколько минут удалился для второго туалета, дабы явиться пред прекрасными
в надлежащем виде. Сильвупле, как всегда помогавший ему в этом труде, в
чрезвычайной тревоге сообщил своему господину, что по аббатству ходят
привидения и больше уже нельзя в том сомневаться. Горничная миссис Пикник, к
которой Сильвупле с недавних пор питал tendresse {нежность (фр.).}, прошлой
ночью, как она сама сказала, до скончины напугалась по дороге в свою спальню
потому, что наткнулась на зловещую фигуру, вышагивающую по галереям в белом
саване и кровавом тюрбане. От страха она лишилась чувств, а когда пришла в
себя, вокруг было темно, а фигура исчезла.
- Sacre - cochon - bleu! {Черт возьми! (фр. искаж.).} - выкрикивал
Сильвупле страшные проклятья. - Я не хочу встречаться с revenant, с
призраком, ни за какое вино в мире!
- Сильвупле, - спросил его сиятельство мистер Лежебок, - видел я
когда-нибудь призраков?
- Jamais, мосье, никогда.
- Ну, так надеюсь, и впредь не приведется. Нервы у меня совсем
расстроены, и, боюсь, я не вынес бы напряжения. Ты расправь-ка мне шнурки на
корсете... ох уж эта плебейская привычка наедаться - да не так, талию мне
оставь. Ну, вот, хорошо. И я не желаю больше выслушивать историй о
призраках; я хоть во все это, положим, не верю, но слушать про это вредно, и
если ночью про такое вспомнишь, то может бросить в дрожь, особенно если
лунный свет упадет на твой собственный халат.
Его сиятельство мистер Лежебок, впредь запретив Сильвупле рассказывать
о призраках, однако ж все думал о том, что уже было ему рассказано; и коль
скоро мысль о призраках не шла у него из головы, когда он явился к чаю и
кофею и к обществу в библиотеке, он почти против воли спросил у мистера
Флоски, которого почитал он истинным оракулом, можно ли хоть в какой-то
степени доверять хоть какой-то истории о привидениях, хоть когда-нибудь
кому-нибудь являвшихся?
Мистер Флоски:
- Очень многим и в очень большой степени {88}.
Мистер Лежебок:
- Ах, право же, это пугает меня.
Мистер Флоски:
- Sunt geminae somni portae {Двое ворот открыты для снов (лат.) {89}.}.
Призраки проходят к нам двойными вратами - путем обмана и самообольщения. В
последнем случае призрак есть deceptio visus {обман зрения (лат.).}, зримый
дух, идея с силой ощущенья. Сам я видел много призраков. Полагаю, немногие
среди нас никогда не видели призраков.
Его сиятельство мистер Лежебок:
- Счастлив сообщить, что я, к примеру, никогда их не видывал.
Его преподобие мистер Горло:
- О призраках есть такие авторитетные свидетельства, что разве
отъявленный афей может в них не верить. Иов видел призрака, явившегося
только для того, чтобы задать ему вопрос, но не дождался ответа.
Его сиятельство мистер Лежебок:
- Потому что Иов слишком перепугался, чтобы ему отвечать.
Его преподобие мистер Горло:
- Духи являлись египтянам, когда Моисей наслал на Египет тьму {90}.
Эндорская волшебница вызвала дух Самуила {91}. Моисей и Илия явились на горе
Фаворе {92}. Злой дух был послан на войска Сеннахирима {93}, разбил их за
одну ночь.
Мистер Гибель:
- Говоря: "К вам сошел диавол в сильной ярости".
Мистер Флоски:
- Святой Макарий {94} расспросил череп, найденный в пустыне, и тот
поведал ему при многих свидетелях о событиях в преисподней. Святой Мартин
Турский, ревнуя успехам мнимого мученика, своего соперника {95}, соседнего
святого, вызвал его дух, и тот признался, что обитает в аду. Святой Жермен
{96}, путешествуя, выгнал из одного кабака большую компанию призраков,
которые каждую ночь располагались за табльдотом и отменно ужинали.
Мистер Пикник:
- Веселые призраки! И уж верно, все до одного монахи. В Париже такая же
точно компания забралась в погреб к мосье Свебаху {97}, живописцу; они
выпили у него все вино, а потом еще швыряли в голову ему пустые бутылки.
Его преподобие мистер Горло:
- Какая, однако, жестокость.
Мистер Флоски:
- Павсаний рассказывает {98}, что всякую ночь с поля Марафона неслось
конское ржанье и шум битвы; и тот, кто шел туда, чтоб послушать эти звуки,
жестоко платился за любопытство; тот же, кто ловил их случайно, оставался
невредим.
Его преподобие мистер Горло:
- Я и сам однажды видел привидение; у себя в кабинете, где никому,
кроме привидения, не пришло бы в голову меня искать. Три месяца я туда не
заходил и вот решил было заглянуть в Тилотсона {99}; открываю дверь и вижу:
почтенная фигура во фланелевом халате сидит у меня в кресле и читает моего
Джереми Тейлора. Фигура тотчас исчезла, и я тоже; и что это такое было и
чего оно хотело - до сих пор ума не приложу.
Мистер Флоски:
- То была идея с силой ощущения. Призраки редко воздействуют на два
чувства сразу; но в бытность мою в Девоншире мне достоверно подтвердили
следующую историю. Молодая женщина, чей жених был в море, возвращаясь
однажды вечером домой по пустынным полям, вдруг увидела своего любезного. Он
сидел у забора, мимо которого лежал ее путь. Первые чувства ее были
удивление и радость, но они исчезли при виде бледности и печали его лица и
уступили место тревоге. Она приблизилась к нему, и он сказал важным голосом:
"Око, видевшее меня, более меня не увидит. Глаза твои покоятся на мне, но я
не существую". И с этими словами он исчез, а потом оказалось, что в тот
самый день и час он погиб при кораблекрушении.
Все уселись в кружок и по очереди принялись рассказывать случаи с
призраками, не замечая, как летит время, покуда полночь языком своим
железным двенадцать не отсчитала {100}.
Мистер Пикник:
- Все эти анекдоты можно объяснить причинами психологическими. Легче
солдату, философу и даже святому испугаться собственной тени, нежели выйти
из гроба мертвецу. Авторы сочинений врачебных приводят тысячи доказательств
силы воображения. К особам нервического, слабого либо меланхолического
склада, истомленным горячкой, трудами или скудной пищей, легко являются
подстрекаемые собственной их фантазией духи, химеры, чудища, а также
предметы ненависти их и любви. Все мы почти, подобно Дон Кихоту, принимаем
ветряные мельницы за гигантов, а Дульцинею считаем сказочной принцессой,
всех нас морочит собственная наша фантазия, хоть и не все доходят до того,
что видят призраков или воображают себя чайниками {101}.
Мистер Флоски:
- Я лично с уверенностью могу сказать {102}, что видел слишком много
призраков, чтоб верить в их подлинное существование. Каких только не видывал
я призраков - то в образе почтенных старцев, встречавшихся мне в моих
полуденных блужданьях, то в образе прекрасных юных жен {103}, засматривавших
в полночь сквозь занавеси ко мне в спальню.
Его сиятельство мистер Лежебок:
- И оказывавшихся, без сомненья, "доступными и зренью и касанью" {104}.
Мистер Флоски:
- Напротив, сэр. Вспомните о чистоте моей. Я и друзья мои, в
особенности мой друг мистер Винобери, славны своей добродетелью {105}. Нет,
сэр, то были истинно неосязаемые духи. Я живу в мире призраков. Я и сейчас
вижу привиденье.
Мистер Флоски устремил взор на дверь. Все заглянули туда же. Дверь тихо
отворилась, и призрачная фигура, вся облаченная белым и в каком-то кровавом
тюрбане, вошла и медленно прошествовала по библиотеке. Как ни был мистер
Флоски привычен к призракам, это видение застало его врасплох, и он поспешил
к противуположной двери. Миссис Пикник и Марионетта с криком бросились за
ним следом. Его сиятельство мистер Лежебок, дважды повернувшись, сперва
свалился с софы, а затем под нее. Его преподобие мистер Горло вскочил и
кинулся бежать с такой живостью, что опрокинул стол на ногу мистеру Сплину.
Мистер Сплин взвыл от боли над самым ухом мистера Гибеля. Мистер Гибель
пришел в такое смятение, что вместо двери кинулся к окну, выпрыгнул из него
и по уши ушел в ров. Мистер Астериас и Водолей, подстерегавшие русалку,
услышав всплески, набросили на мистера Гибеля сеть и вытащили его на сушу.
Скютроп и мистер Пикник тем временем бросились к нему на выручку;
сопровождаемые слугами с веревками и факелами, прибежали они ко рву и
увидели, что мистер Астериас и Водолей пытаются высвободить из сети отчаянно
барахтающегося в ней мистера Гибеля. Скютроп застыл в изумленье, а мистер
Пикник, с одного взгляда поняв, что произошло и отчего, разразился
неудержимым хохотом; придя в себя, он сказал мистеру Астериасу:
- Да вы поймали рыбку в мутной воде!
Мистера Гибеля ужасно огорчила неуместная веселость; но мистер Пикник
умерил его гнев, доставши нож и разрубив сей гордиев узел рыболовной снасти.
- Вы видите, - сказал мистер Гибель, - вы видите, джентльмены, на моем
горестном примере неисчислимые доказательства нынешнего превосходства
дьявола в делах мира сего; и у меня нет сомнений в том, что сегодня нас
посетил сам Аполлион {106}, явившийся под чужой личиной только для того,
чтобы запугать меня нагромождением незадач. К вам сошел дьявол в сильной
ярости, зная, что немного ему остается времени.
Мистера Сплина немало озадачивало, что, наведываясь в башню Скютропа,
он находил дверь всегда запертою и по нескольку минут ему приходилось
дожидаться, покуда его впустят; а тем временем он слышал за дверью тяжелый
раскатистый звук, будто ввозят телегу на мостовые весы, либо колотят катком,
либо изображают гром за сценой.
Сперва он не придал этому значенья, потом любопытство заговорило в нем,
и, наконец, однажды, вместо того чтоб постучаться, он, подойдя к двери,
тотчас приник ухом к замочной скважине и, подобно Основе из "Сна в летнюю
ночь", "усмотрел голос" {107}, который, как догадался он, принадлежал
женщине и, как он понял, не принадлежал Скютропу, ибо голос последнего, куда
более низкий, звучал в промежутках. Тщетно попытался он было различить в
разговоре хоть единое слово и, наконец отчаявшись, заколотил в дверь,
требуя, чтобы его немедля впустили. Голоса смолкли, послышались обычные
раскаты, дверь отворилась, и Скютроп оказался один. Мистер Сплин заглянул во
все углы, а затем спросил:
- А где же дама?
- Дама, сэр? - возразил Скютроп.
- Именно, сэр.
- Сэр, я вас не понимаю.
- Не понимаете, сэр?
- Право же, сэр, здесь нет никакой дамы.
- Но эта комната, сэр, не единственная у вас в башне, и я совершенно
убежден, что дама наверху.
- Прошу вас, обыщите все углы, сэр.
- А пока я буду их обыскивать, она как раз и удерет.
- Заприте эту дверь, сэр, и возьмите себе ключ.
- А выход на террасу? Она уже сбежала через террасу.
- С террасы нет выхода, сэр. А стены слишком высокие, и вряд ли дама
станет через них прыгать.
- Хорошо. Давай сюда ключ.
Мистер Сплин забрал ключ, обыскал все закоулки башни и воротился.
- Ты хитрая лиса, Скютроп, хитрая, ловкая лиса. А еще скромника
корчишь. Что это за грохот слыхал я перед тем, как ты отпер дверь?
- Грохот, сэр?
- Да, сэр, грохот.
- Сэр, и вообразить не могу, что бы это такое было. Вот разве стол я
отодвинул, когда вставал вам открыть.
- Стол! Дай-ка погляжу. Нет уж. Он и десятой доли того шума не наделал
бы. И десятой доли.
- Но, сэр, вы не принимаете в расчет законов акустики; шепот обращается
в громовые раскаты в фокусе отражения звука. Позвольте вам объяснить: звуки,
ударяясь о вогнутые поверхности, отражаются от них, а после отражения