Страница:
Снова Сквамулья, где Анжело пытается созвать армию, но безуспешно. Отчаявшись, он собирает оставшихся лакеев и хорошеньких девочек, запирает как заведено - все выходы, вносится вино, и разгорается оргия.
Акт заканчивается тем, что силы Дженнаро выстраиваются у озера. Приходит солдат и сообщает, что найдено тело, опознанное как Никколо по детскому амулету на шее, и состояние этого тела слишком ужасно, чтобы о нем можно было поведать. Вновь опускается тишина, каждый пытается перевести взгляд на соседа. Солдат передает Дженнаро запятнанный кровью свиток, который нашли возле тела. По печати мы понимаем, что это - письмо Анжело, переданное через Никколо. Дженнаро читает письмо, повторно его осматривает, а потом читает вслух. Это - не тот лживый документ, отрывки из которого читались Никколо, но теперь, в результате какого-то чуда, мы слышим пространную исповедь Анжело о всех его преступлениях, заключенную откровением по поводу случившегося с Пропавшим дозором. Все до единого, вот нам-то сюрприз - они по одному перебиты Анжело и сброшены в озеро. Потом их тела выловили и сделали из них костный уголь, а из угля - чернила, которыми пользовался известный своим черным юмором Анжело в последующей переписке с Фаджио, посему и прилагается следующий документ.
Отныне кости этих Совершенных
Смешались с кровью Никколо.
И две невинности едины стали,
И чадо их явилось чудом.
Исполнена жизнь лжи, записанной как истина.
Но истина лишь в гибели
Фаджийских славных войск.
Мы это видели.
В присутствии чуда все падают на колени, восславляют имя Господа, оплакивают Никколо, клянутся превратить Сквамулью в пустыню. Но Дженнаро заканчивает на самой отчаянной нотке - наверное, настоящий шок для аудитории тех дней - ибо там, наконец, звучит не произнесенное Анжело имя - то имя, которое пытался выговорить Никколо:
Кто звался Турн и Таксис, у того
Теперь один лишь бог - стилета острие.
И свитый рог златой отпел свое.
Святыми звездами клянусь, не ждет добро
Того, кто ищет встречи с Тристеро.
Тристеро. В конце акта это имя повисло в воздухе, когда на мгновение выключили свет, - повиснув в темноте, оно сильно озадачило Эдипу, но пока еще не обрело над ней власти.
Пятый акт - развязка - был весь посвящен кровавой бане во время визита Дженнаро ко двору Сквамульи. Здесь фигурировало все, что знал человек эпохи Возрождения о насильственной смерти - яма со щелоком, похороны заживо, натасканный сокол с отравленными когтями. Как позже заметил Мецгер, это походило на мультфильм про койота и земляную кукушку, только в белом стихе. Чуть ли ни единственным персонажем, оставшимся в живых среди забитой трупами сцены, оказался бесцветный администратор Дженнаро.
Судя по программке, "Курьерскую трагедию" поставил некто Рэндольф Дриблетт. Он также сыграл Дженнаро-победителя. - Слушай, Мецгер, - сказала Эдипа, - пошли со мной за кулисы.
- Ты там с кем-то знакома? - поинтересовался Мецгер, которому не терпелось уйти.
- Надо кое-что выяснить. Я хочу поговорить с Дриблеттом.
- А, о костях. - У него был задумчивый вид. Эдипа сказала:
- Не знаю. Просто это не дает мне покоя. Две разные вещи, но какое сходство!
- Прекрасно, - сказал Мецгер, - а потом что, пикет напротив Управления по делам ветеранов? Марш на Вашингтон? Боже упаси, - обратился он к потолку театра, и несколько уходящих зрителей повернули головы, - от этих высокообразованных феминисток с придурковатой башкой и обливающимся кровью сердцем! Мне уже тридцать пять, пора бы набраться опыта.
- Мецгер, - смутившись, прошептала Эдипа, - я из "Юных Республиканцев".
- Комиксы про Хэпа Харригана, - Мецгер повысил голос еще больше, - из которых она, похоже, еще не выросла, Джон Уэйн по субботам - тот, что зубами мочит по десятку тысяч япошек, - вот она - Вторая мировая по Эдипе Маас. Сегодня люди уже ездят в "Фольксвагенах" и носят в кармане приемник "Сони". Но только, видете ли, не она, ей хочется восстановить справедливость через двадцать лет после того, как все кончилось. Воскресить призраков. И все из-за чего - из-за пьяного базара с Манни Ди Прессо. Забыла даже об обязательствах - с точки зрения права и этики - по отношению к имуществу, которое она представляет. Но не забыла о наших мальчиках в форме - какими бы доблестными они ни были и когда бы ни погибли.
- Не в том дело, - запротестовала она. - Мне наплевать, что кладут в фильтры "Биконсфилда". Мне наплевать, что покупал Пирс у коза ностры. Я не хочу даже думать о них. Или о том, что случилось на Лаго-ди-Пьета, или о раке... - Она огляделась вокруг, подбирая слова и чувствуя себя беспомощной.
- В чем тогда? - настаивал Мецгер, поднимаясь с угрожающим видом.
- Не знаю, - произнесла она с некоторым отчаянием. - Мецгер, перестань меня мучить. Будь на моей стороне.
- Против кого? - поинтересовался Мецгер, надевая очки.
- Я хочу знать, есть ли тут связь. Мне любопытно.
- Да, ты любопытная, - сказал Мецгер. - Я подожду в машине, идет?
Проводив его взглядом, Эдипа отправилась разыскивать гримерные, дважды обогнула кольцевой коридор, прежде чем остановилась у двери в затененной нише между двумя лампочками на потолке. Она вошла в спокойный элегантный хаос - накладывающиеся друг на друга излучения, испускаемые короткими антеннами обнаженных нервных окончаний.
Девушка, снимавшая бутафорскую кровь с лица, жестом указала Эдипе в сторону залитых ярким светом зеркал. Она двинулась туда, протискиваясь сквозь потные бицепсы и колыхающиеся занавеси длинных волос, пока, наконец, не очутилась возле Дриблетта, все еще одетого в серый костюм Дженнаро.
- Великолепный спектакль, - сказала Эдипа.
- Пощупай, - ответил Дриблетт, вытягивая руку. Она пощупала. Костюм Дженнаро был сшит из фланели. - Потеешь, как черт, но ведь иначе его себе не представить, правда?
Эдипа кивнула. Она не могла оторвать взгляда от его глаз. Яркие черные глаза в невероятной сети морщинок, словно лабораторный лабиринт для изучения интеллекта слез. Эти глаза, казалось, знали, чего она хочет, хотя даже сама она этого не знала.
- Пришла поговорить о пьесе, - сказал он. - Позволь мне тебя огорчить. Ее написали просто для развлечения. Как фильмы ужасов. Это - не литература, и она ничего не значит. Варфингер - не Шекспир.
- Кем он был? - спросила она.
- А Шекспир? С тех прошло так много времени.
- Можно взглянуть на сценарий? - она не знала точно, чего ищет. Дриблетт махнул в сторону картотеки рядом с единственной душевой.
- Займу поскорее душ, - сказал он, - пока сюда не примчалась толпа "Подбрось-ка-мне-мыло". Сценарии - в верхнем ящике.
Но все они оказались фиолетовыми, исчерканными ремарками, потрепанными, разорванными, в пятнах кофе. И больше в ящике ничего не было. - Эй! крикнула она в душевую. - А где оригинал? С чего ты делал копии?
- Книжка в мягкой обложке, - откликнулся Дриблетт. - Только не спрашивай, какого издательства. Я нашел ее в букинистической лавке Цапфа рядом с трассой. Антология. "Якобианские пьесы о мести". На обложке - череп.
- Можно взять почитать?
- Ее уже забрали. Вечная история на пьянках после премьеры. Я всякий раз теряю по меньшей мере полдюжины книжек. - Он высунул голову из душевой. Остальную часть его тела обволок пар, и казалось, будто голова приобрела сверхъестественную подъемную силу, подобно воздушному шарику. Он внимательно, с глубоким изумлением посмотрел на нее и сказал: - Там был еще экземпляр. Он, наверное, до сих пор лежит у Цапфа. Ты сможешь найти его лавку?
В нее что-то забралось, быстро сплясало и выскочило. - Издеваешься, да? - Окруженные морщинками глаза взглянули на нее, но ответа не последовало.
- Почему, - сказал, наконец, Дриблетт, - все интересуются текстами?
- А кто это "все"? - Пожалуй, слишком поспешила. Ведь он мог говорить в самом общем смысле.
Дриблетт покачал головой. - Только не втягивайте меня в ваши ученые споры, - и добавил: - кем бы вы все ни были, - со знакомой улыбкой. Эдипа поняла вдруг, - ее кожи пальцами мертвеца коснулся ужас - что таким же взглядом - видимо, по его наущению - одаривали друг друга актеры, когда речь заходила о Тристеро-убийцах. Что-то знающий взгляд, так смотрит на тебя во сне незнакомая неприятная личность. Она решила спросить его об этом взгляде.
- Так написано в авторских ремарках? Все эти люди, очевидно, в чем-то замешаны. Или это один из твоих собственных штрихов?
- Мой собственный, - ответил Дриблетт, - и еще я придумал, что те трое убийц в четвертом акте должны выйти на сцену. Варфингер вообще их не показывает.
- А ты почему решил показать? Ты уже что-нибудь слышал о них?
- Ты не понимаешь, - он пришел в ярость. - Вы все - как пуритане с Библией. Помешаны на словах, одни слова. Знаешь, где живет эта пьеса? Ни в картотеке, ни в той книжке, которую ты ищешь, - из-за паровой завесы душевой появилась рука и указала на висящую в воздухе голову, - а здесь. Я для того и нужен. Облачить дух в плоть. А кому нужны слова? Это - просто фоновые шумы для зубрежки, чтобы строчку связать со строчкой, чтобы проникнуть сквозь костный барьер вокруг памяти актера, правильно? Но реальность - в этой голове. В моей. Я - проектор в планетарии, вся маленькая замкнутая вселенная, видимая в круге этой сцены, появляется из моего рта, глаз, и иногда из других отверстий.
Но она продолжала стоять на своем. - Что заставило тебя почувствовать иначе, чем Варфингер, то, что касается Тристеро? - На этом слове лицо Дриблетта внезапно исчезло в пару. Будто выключилось. Эдипа не хотела произносить это слово. Дриблетту удалось - здесь, вне сцены, - создать вокруг него ту же ауру ритуального уклонения, какую он создал на сцене.
- Если бы я здесь растворился, - размышлял голос из-за завесы клубящегося пара, - если бы меня сейчас смыло через трубу в Тихий океан, то увиденное тобою сегодня исчезло бы вместе со мной. И ты, та часть тебя, которая так озабочена - Бог ведает, почему, - этим маленьким миром, тоже бы исчезла. Единственное, что на самом деле осталось бы, - это то, о чем Варфингер не лгал. Может, Сквамулья и Фаджио, если они вообще существовали. Может, почтовая система Турна и Таксиса. Филателисты говорили мне, что такая система была. А может, тот, другой. Дьявол. Но это все были бы ископаемые, остатки. Мертвые, минеральные, не имеющие ни ценности, ни потенциала. Ты можешь влюбиться в меня, можешь поболтать с моим аналитиком, можешь спрятать магнитофон у меня в спальне, послушать, о чем я говорю во сне, где бы я в тот миг ни летал. Хочешь? Потом составишь вместе накопленные штрихи и напишешь диссертацию, даже несколько, о том, почему мои персонажи реагируют так, а не иначе, на возможность существования Тристеро, почему убийцы выходят на сцену, почему они в черных костюмах. Можешь потратить на это всю жизнь, но так и не дойдешь до истины. Варфингер дает слова и придумывает истории. А я даю им жизнь. Вот так-то. - Он замолк. Послышался плеск.
- Дриблетт, - через некоторое время позвала Эдипа.
Его лицо ненадолго высунулось. - Мы можем попробовать. - Он не улыбался. Его глаза ждали в центре своих паутин.
- Я позвоню, - сказала Эдипа. Она вышла и всю дорогу на улицу думала: Я пришла сюда спросить о костях, а вместо этого мы говорили об этой штуке с Тристеро. Она стояла на полупустой автомобильной стоянке, смотрела, как к ней приближаются фары мецгеровой машины, и размышляла, насколько все это было случайностью.
Мецгер слушал радио. Она села в машину, и они проехали две мили, прежде чем она поняла, что капризы ночного радиоприема принесли из Киннерета волны станции ЙУХ, и что говорящий сейчас диск-жокей - ее муж Мучо.
4
Ей и довелось вновь повстречаться с Майком Фаллопяном и, в некотором роде, исследовать текст "Курьерской трагедии", но полученные результаты встревожили ее не больше, чем другие откровения, число которых теперь прибывало по экспоненте: чем больше ей удавалось узнать, тем большему предстояло возникнуть, прежде чем все, что она видела и обоняла, о чем мечтала и помнила, не сплелось неким образом в "Систему Тристеро".
Для начала она внимательнее перечла завещание. Ведь если все происходящее - и впрямь попытка Пирса создать нечто после собственной аннигиляции, тогда в круг ее обязанностей входит попытка вдохнуть жизнь в то, что продолжает существовать, попытаться сыграть роль Дриблетта - быть темной машиной в центре планетария, превратить имущество Пирса в пульсирующее, усыпанное звездами Значение под нависающим над нею куполом. Только хорошо бы на пути не стояло столько препятствий: абсолютное неведение относительно законов, инвестиций, недвижимости, самого покойника, в конце концов. Сумма, записанная в поручительстве, о котором известил ее суд по наследственным делам, была, пожалуй, оценкой этих препятствий в долларовом эквиваленте. Под символом, срисованным со стенки скоповской уборной, она написала: "Следует ли мне изобрести новый мир?" Если и не изобрести мир, то, по крайней мере, скользить лучрм под куполом, выискивая свои созвездия - вот Дракон, а вот Кит или Южный Крест. Пригодиться могло все, что угодно.
Примерно такие чувства подняли ее как-то ни свет ни заря и привели на собрание акционеров "Йойодины". Хотя делать там было явно нечего, Эдипе казалось, что этот визит выведет ее из бездействия. На проходной ей выдали круглый белый значок гостя, и она припарковалась на огромной стоянке рядом со сборным розовым зданием около сотни ярдов в длину. Это был кафетерий "Йойодины" - место, где проводилось собрание. Два часа просидела Эдипа на длинной лавке между двумя стариками - скорее всего, близнецами, - чьи руки попеременно (будто их владельцы спали, а сами руки, покрытые родинками и веснушками, бродили по ландшафтам сна) опускались на ее бедра. Вокруг носились негры с кастрюлями пюре, шпината, креветок, цуккини, жаркого и ставили их на блестящий мармит, готовясь к полуденному вторжению сотрудников. Обсуждение длилось час, а в течение следующего часа акционеры, их поверенные и представители администрации проводили йойодинский праздник песни. На мотив гимна Корнелльского университета они спели:
ГИМН
Над дорогами Л-А,
Где ревут машины,
Гордо светит "Галактроникс"
Со своей вершины.
До конца, - клянемся свято,
Верность сохраним мы
Зданьям розовым и штату
Славной "Йойодины".
Ведущим голосом хора выступал сам президент компании, мистер Клейтон Чиклиц, по прозвищу "Кровавый"; а потом, на мотив "Оры Ли", была исполнена
ПЕСНЯ
(для мужского хора без аккомпанемента)
"Бендикс" шлет боеголовушки,
"Авко" тоже из крутых.
"Граммэн", "Дуглас", "Норт Американ"
Все, как будто, при своих.
"Мартин" - тот пуляет с берега,
"Локхид" - прямо с субмарин.
Бизнес-планчик нам составить бы,
А не то мы прогорим.
"Конвер" взял, да прямо спутника
На орбиту запустил.
"Боинг" выдумал "Миньютмена".
Где нам взять на это сил?
"Йойодина", "Йойодинушка",
Все твои контракты - швах.
Обороны министерствушко
Наш заклятый, злобный враг.
И пару дюжин других старых любимых песенок, чьи тексты она не смогла запомнить. Потом певцы разбились на группы величиной со взвод для краткой экскурсии по фабрике.
Эдипа умудрилась заблудиться. С минуту она глазела на макет космической капсулы, надежно обставленный сонными стариками; потом еще минуту провела среди беспокойного флюоресцирующего шумка конторской деятельности. Насколько ей виделось в любом направлении, все было выполнено в белых или пастельных тонах: мужские рубашки, бумаги, кульманы. Единственное, что пришло в голову, - защититься от света очками и ждать прихода спасителя. Но никто ее не замечал. Она принялась прохаживаться по рядам между голубыми столиками, то и дело меняя направление. Головы поднимались на звук ее шагов, инженеры наблюдали, как она проходит мимо, но никто с ней не заговаривал. Так прошло минут пять или десять, в ее голове нарастала паника: казалось, выхода отсюда не существует. Потом, совершенно случайно (доктор Хиллариус, если бы у него спросили, обвинил бы ее в использовании подсознательных сигналов, которые указали ей путь в этой среде к конкретному человеку), или по иным каким причинам, она натолкнулась на Стенли Котекса - бифокальные очки в проволочной оправе, сандалии, вязаные носки "в ромбик", - на первый взгляд слишком молодой для работы здесь. Как выяснилось, он сейчас и не работал, а лишь рассеянно вычерчивал жирным фломастером вот такой знак: .
- Эй, привет! - сказала Эдипа, привлеченная совпадением. Тут ей в голову пришел каприз добавить: - Меня прислал Керби, - имя на стене в уборной. Предполагалось, что это прозвучит по-заговорщически, но вышло глупо.
- Привет, - откликнулся Стенли Котекс, проворно засунул большой пакет, на котором писал, в открытый ящик стола и закрыл его. Потом заметил ее значок: - Что, заблудилась?
Она знала, что вопросами в лоб - например, "Что означает этот символ?" - ничего не добьешься. И сказала: - На самом деле я здесь туристкой. Акционерка.
- Акционерка. - Он окинул ее беглым взглядом, подцепил ногой вращающийся стул от соседнего стола и подкатил к ней. - Садись. А ты что, и впрямь можешь влиять на их политику или делать предложения, которые не будут погребены на свалке папок?
- Да, - солгала Эдипа: может, эта ложь даст результаты.
- Смотри, - сказал Котекс, - хорошо бы ты заставила их отменить эти условия на патенты. Тут, дамочка, у меня своекорыстные цели.
- Патенты, - откликнулась Эдипа. Котекс объяснил, что, подписывая контракт с "Йойодиной", всякий инженер одновременно дарит свои права на любое последующее изобретение, случись такое быть.
- Это душит инициативу по-настоящему творческих инженеров, - сказал Котекс и с горечью добавил: - чем бы они ни занимались.
- Я не думала, что люди до сих пор что-то изобретают, - Эдипа чувствовала, что этим его подстрекнет. - В смысле, разве со времен Томаса Эдисона остались изобретатели? Разве сейчас работают не в командах? - В своей сегодняшней приветственной речи Кровавый Чиклиц особенно подчеркивал важность коллективной работы.
- Коллективная работа, - хмыкнул Котекс, - это так называется. На самом же деле это просто способ избежать ответственности. Симптом бесхребетности всего нашего общества.
- Боже мой, - сказала Эдипа, - и тебе разрешают такое говорить?
Котекс огляделся вокруг и подкатил свое кресло ближе. - Ты слыхала о Машине Нефастиса? - Эдипа в ответ лишь выпучила глаза. - Ну, ее изобрел Джон Нефастис, он теперь в Беркли. Джон - это тот, кто до сих пор что-то изобретает. Вот, у меня есть копия патента. - Он извлек из стола пачку ксерокопий, там был изображен ящик с портретом бородатого викторианца, а сверху торчали два поршня, соединенные с коленчатым валом и маховиком.
- Кто это с бородой? - спросила Эдипа. - Джеймс Максвелл, объяснил Котекс, - известный шотландский ученый, который постулировал существование крохотного интеллекта, известного как Демон Максвелла. Демон мог сидеть в ящике с молекулами воздуха, движущимися с различными случайными скоростями, и отсортировывать быстрые молекулы от медленных. У быстрых молекул энергии больше, чем у медленных. Если их собрать в одном месте, получим зону повышенной температуры. Затем можно использовать разницу температур между горячей зоной и любым другим местом холоднее этого ящика для работы теплового двигателя. Поскольку Демон лишь сидит и сортирует, то система не требует приложения никакой реальной работы. Тогда нарушается Второй закон термодинамики, то есть получаешь нечто из ничего, и в результате - вечное движение.
- А что, сортировка - не работа? - сказала Эдипа. - Скажи об этом на почте, и ты окажешься в посылочном ящике по дороге в Фербэнкс, штат Аляска, причем на ящик даже не прилепят наклейку "Не кантовать".
- Это - работа умственная, - ответил Котекс. - А не работа в термодинамическом смысле слова. - И он пустился рассказывать о том, как в Машине Нефастиса сидит самый что ни на есть настоящий Демон Максвелла. Все, что нужно сделать, - посмотреть на фото секретаря Максвелла и сконцентрироваться на любом из цилиндров - хоть правом, хоть левом, - где хочешь, чтобы Демон нагрел воздух. Тот расширится и будет толкать поршень. И лучше всего, похоже, работает уже знакомая фотография Максвелла от Общества по пропаганде христианского знания.
Эдипа из-под очков осторожно осматривалась вокруг, пытаясь не двигать головой. На них никто не обращал внимания: жужжали кондиционеры, печатные машинки IBM издавали чигу-подобные звуки, попискивали вращающиеся кресла, шумно захлопывались толстые справочники, синьки с громким шелестом подшивались в папки и вытаскивались из них, а высоко вверху весело сверкали тихие флюоресцентные лампочки; в "Йойодине" все шло своим чередом. Но не на этом самом месте, где Эдипа Маас, выбранная почему-то из тысячи людей, вынуждена была шагнуть, никем не сдерживаемая, на территорию безумия.
- Конечно, не каждый может работать с этой машиной, - усевшись на конька, продолжал Котекс. - Только люди с определенным даром. "Медиумы" называет их Джон.
Эдипа немного сдвинула очки вниз и захлопала ресницами в надежде кокетством перевести разговор в другую плоскость: - Как ты думаешь, из меня получился бы хороший медиум?
- Ты в самом деле хочешь попробовать? Можешь ему написать. Он знает лишь нескольких медиумов. Он позволил бы тебе сделать попытку.
Эдипа вытащила записную книжку и открыла ее на символе, который она скопировала, и словах "Следует ли мне изобрести новый мир?" - Ящик 573, сказал Котекс.
- В Беркли?
- Нет, - в его голосе появились странные нотки, и Эдипа подняла взгляд, слишком резко, пожалуй, но, влекомый моментом мысли, он уже успел добавить: - в Сан-Франциско; В Беркли ведь нет... - и тут понял, что совершил ошибку. - Он живет где-то в районе Телеграфа, - пробормотал он. - Я дал неверный адрес.
Она еще раз попытала счастья: - То есть, адрес по ВТОРу уже не работает. - Но произнесла она это как слово - "втор". Его лицо застыло в маске недоверия. - Это - В.Т.О.Р., дамочка, - сказал он, - аббревиатура, а не "втор", так что давайте лучше закроем эту тему.
- Я видела это в туалете, - призналась она. Но расположенность к задушевным разговорам уже покинула Стенли Котекса.
- Забудь, - посоветовал он, потом открыл книжку, и перестал обращать на Эдипу внимание.
Эдипа же, в свою очередь, забыть явно не желала. Она готова была поспорить: пакет, на котором Котекс вычерчивал то, что она уже начала идентифицировать как "символ ВТОР", пришел от Джона Нефастиса. Или от кого-то вроде него. Ее подозрения пополнились новыми деталями после разговора с Майком Фаллопяном из Общества Питера Пингвида.
- Этот Котекс наверняка принадлежит к какой-то андеграундной тусовке, сказал он ей несколько дней спустя, - возможно, к тусовке неуравновешенных, но как можно их винить за то, что они, быть может, слегка ожесточились? Смотри, что происходит. В школе им, как и всем нам, полощут мозги, заставляя поверить в Миф об Американском Изобретателе: Морзе со своим телеграфом, Белл со своим телефоном, Эдисон со своей лампочкой, Том Свифт с черт те чем еще. По человеку на изобретение. Потом они взрослеют, и обнаруживается, что все права они должны отдать монстру типа "Йойодины"; их определяют в какой-нибудь "проект", или в "рабочую группу", или в "команду", а потом отшлифовывают до анонимности. Никому не нужно, чтобы они изобретали, - все хотят, чтобы они играли свои маленькие роли в ритуале проектирования, расписанные для каждого в должностной инструкции. Представляешь, Эдипа, что это такое - жить в подобном кошмаре? Они, разумеется, держатся вместе и постоянно контактируют друг с другом. Они всегда различают "своего". Может, встречают такого человека раз в пять лет, но все равно, тут же видят, что он - "свой".
Мецгер, тоже пришедший тем вечером в "Скоп", принялся спорить: - Ты такой правый, что уже почти левый, - возмущался он. - Всякая корпорация хочет, чтобы работник отказался от авторских прав, это нормально. Все равно, что теория прибавочной стоимости, а ты рассуждаешь, как марксист. - По мере нарастания опьянения этот типично южнокалифорнийский диалог становился все менее внятным. Эдипе сделалось уныло и одиноко. Она решила тем вечером посетить "Скоп" не только из-за разговора со Стенли Котексом, но и благодаря другим откровениям: казалось, начинает вырисовываться некая модель, связанная с корреспонденцией и способами ее доставки.
На другом берегу озера в Лагуне Фангосо висела бронзовая мемориальная табличка. "На этом месте", - гласила она, - "в 1853 году курьеры из "Уэллса, Фарго" числом в дюжину доблестно сражались с бандой грабителей в масках и таинственных черных одеждах. Сие стало нам известным, благодаря посыльному, единственному свидетелю побоища, умершему вскоре. Вторым и последним знаком был крест, выведенный в пыли одним из убитых. Вплоть до сего дня личности бандитов остаются покрытыми тайной."
Акт заканчивается тем, что силы Дженнаро выстраиваются у озера. Приходит солдат и сообщает, что найдено тело, опознанное как Никколо по детскому амулету на шее, и состояние этого тела слишком ужасно, чтобы о нем можно было поведать. Вновь опускается тишина, каждый пытается перевести взгляд на соседа. Солдат передает Дженнаро запятнанный кровью свиток, который нашли возле тела. По печати мы понимаем, что это - письмо Анжело, переданное через Никколо. Дженнаро читает письмо, повторно его осматривает, а потом читает вслух. Это - не тот лживый документ, отрывки из которого читались Никколо, но теперь, в результате какого-то чуда, мы слышим пространную исповедь Анжело о всех его преступлениях, заключенную откровением по поводу случившегося с Пропавшим дозором. Все до единого, вот нам-то сюрприз - они по одному перебиты Анжело и сброшены в озеро. Потом их тела выловили и сделали из них костный уголь, а из угля - чернила, которыми пользовался известный своим черным юмором Анжело в последующей переписке с Фаджио, посему и прилагается следующий документ.
Отныне кости этих Совершенных
Смешались с кровью Никколо.
И две невинности едины стали,
И чадо их явилось чудом.
Исполнена жизнь лжи, записанной как истина.
Но истина лишь в гибели
Фаджийских славных войск.
Мы это видели.
В присутствии чуда все падают на колени, восславляют имя Господа, оплакивают Никколо, клянутся превратить Сквамулью в пустыню. Но Дженнаро заканчивает на самой отчаянной нотке - наверное, настоящий шок для аудитории тех дней - ибо там, наконец, звучит не произнесенное Анжело имя - то имя, которое пытался выговорить Никколо:
Кто звался Турн и Таксис, у того
Теперь один лишь бог - стилета острие.
И свитый рог златой отпел свое.
Святыми звездами клянусь, не ждет добро
Того, кто ищет встречи с Тристеро.
Тристеро. В конце акта это имя повисло в воздухе, когда на мгновение выключили свет, - повиснув в темноте, оно сильно озадачило Эдипу, но пока еще не обрело над ней власти.
Пятый акт - развязка - был весь посвящен кровавой бане во время визита Дженнаро ко двору Сквамульи. Здесь фигурировало все, что знал человек эпохи Возрождения о насильственной смерти - яма со щелоком, похороны заживо, натасканный сокол с отравленными когтями. Как позже заметил Мецгер, это походило на мультфильм про койота и земляную кукушку, только в белом стихе. Чуть ли ни единственным персонажем, оставшимся в живых среди забитой трупами сцены, оказался бесцветный администратор Дженнаро.
Судя по программке, "Курьерскую трагедию" поставил некто Рэндольф Дриблетт. Он также сыграл Дженнаро-победителя. - Слушай, Мецгер, - сказала Эдипа, - пошли со мной за кулисы.
- Ты там с кем-то знакома? - поинтересовался Мецгер, которому не терпелось уйти.
- Надо кое-что выяснить. Я хочу поговорить с Дриблеттом.
- А, о костях. - У него был задумчивый вид. Эдипа сказала:
- Не знаю. Просто это не дает мне покоя. Две разные вещи, но какое сходство!
- Прекрасно, - сказал Мецгер, - а потом что, пикет напротив Управления по делам ветеранов? Марш на Вашингтон? Боже упаси, - обратился он к потолку театра, и несколько уходящих зрителей повернули головы, - от этих высокообразованных феминисток с придурковатой башкой и обливающимся кровью сердцем! Мне уже тридцать пять, пора бы набраться опыта.
- Мецгер, - смутившись, прошептала Эдипа, - я из "Юных Республиканцев".
- Комиксы про Хэпа Харригана, - Мецгер повысил голос еще больше, - из которых она, похоже, еще не выросла, Джон Уэйн по субботам - тот, что зубами мочит по десятку тысяч япошек, - вот она - Вторая мировая по Эдипе Маас. Сегодня люди уже ездят в "Фольксвагенах" и носят в кармане приемник "Сони". Но только, видете ли, не она, ей хочется восстановить справедливость через двадцать лет после того, как все кончилось. Воскресить призраков. И все из-за чего - из-за пьяного базара с Манни Ди Прессо. Забыла даже об обязательствах - с точки зрения права и этики - по отношению к имуществу, которое она представляет. Но не забыла о наших мальчиках в форме - какими бы доблестными они ни были и когда бы ни погибли.
- Не в том дело, - запротестовала она. - Мне наплевать, что кладут в фильтры "Биконсфилда". Мне наплевать, что покупал Пирс у коза ностры. Я не хочу даже думать о них. Или о том, что случилось на Лаго-ди-Пьета, или о раке... - Она огляделась вокруг, подбирая слова и чувствуя себя беспомощной.
- В чем тогда? - настаивал Мецгер, поднимаясь с угрожающим видом.
- Не знаю, - произнесла она с некоторым отчаянием. - Мецгер, перестань меня мучить. Будь на моей стороне.
- Против кого? - поинтересовался Мецгер, надевая очки.
- Я хочу знать, есть ли тут связь. Мне любопытно.
- Да, ты любопытная, - сказал Мецгер. - Я подожду в машине, идет?
Проводив его взглядом, Эдипа отправилась разыскивать гримерные, дважды обогнула кольцевой коридор, прежде чем остановилась у двери в затененной нише между двумя лампочками на потолке. Она вошла в спокойный элегантный хаос - накладывающиеся друг на друга излучения, испускаемые короткими антеннами обнаженных нервных окончаний.
Девушка, снимавшая бутафорскую кровь с лица, жестом указала Эдипе в сторону залитых ярким светом зеркал. Она двинулась туда, протискиваясь сквозь потные бицепсы и колыхающиеся занавеси длинных волос, пока, наконец, не очутилась возле Дриблетта, все еще одетого в серый костюм Дженнаро.
- Великолепный спектакль, - сказала Эдипа.
- Пощупай, - ответил Дриблетт, вытягивая руку. Она пощупала. Костюм Дженнаро был сшит из фланели. - Потеешь, как черт, но ведь иначе его себе не представить, правда?
Эдипа кивнула. Она не могла оторвать взгляда от его глаз. Яркие черные глаза в невероятной сети морщинок, словно лабораторный лабиринт для изучения интеллекта слез. Эти глаза, казалось, знали, чего она хочет, хотя даже сама она этого не знала.
- Пришла поговорить о пьесе, - сказал он. - Позволь мне тебя огорчить. Ее написали просто для развлечения. Как фильмы ужасов. Это - не литература, и она ничего не значит. Варфингер - не Шекспир.
- Кем он был? - спросила она.
- А Шекспир? С тех прошло так много времени.
- Можно взглянуть на сценарий? - она не знала точно, чего ищет. Дриблетт махнул в сторону картотеки рядом с единственной душевой.
- Займу поскорее душ, - сказал он, - пока сюда не примчалась толпа "Подбрось-ка-мне-мыло". Сценарии - в верхнем ящике.
Но все они оказались фиолетовыми, исчерканными ремарками, потрепанными, разорванными, в пятнах кофе. И больше в ящике ничего не было. - Эй! крикнула она в душевую. - А где оригинал? С чего ты делал копии?
- Книжка в мягкой обложке, - откликнулся Дриблетт. - Только не спрашивай, какого издательства. Я нашел ее в букинистической лавке Цапфа рядом с трассой. Антология. "Якобианские пьесы о мести". На обложке - череп.
- Можно взять почитать?
- Ее уже забрали. Вечная история на пьянках после премьеры. Я всякий раз теряю по меньшей мере полдюжины книжек. - Он высунул голову из душевой. Остальную часть его тела обволок пар, и казалось, будто голова приобрела сверхъестественную подъемную силу, подобно воздушному шарику. Он внимательно, с глубоким изумлением посмотрел на нее и сказал: - Там был еще экземпляр. Он, наверное, до сих пор лежит у Цапфа. Ты сможешь найти его лавку?
В нее что-то забралось, быстро сплясало и выскочило. - Издеваешься, да? - Окруженные морщинками глаза взглянули на нее, но ответа не последовало.
- Почему, - сказал, наконец, Дриблетт, - все интересуются текстами?
- А кто это "все"? - Пожалуй, слишком поспешила. Ведь он мог говорить в самом общем смысле.
Дриблетт покачал головой. - Только не втягивайте меня в ваши ученые споры, - и добавил: - кем бы вы все ни были, - со знакомой улыбкой. Эдипа поняла вдруг, - ее кожи пальцами мертвеца коснулся ужас - что таким же взглядом - видимо, по его наущению - одаривали друг друга актеры, когда речь заходила о Тристеро-убийцах. Что-то знающий взгляд, так смотрит на тебя во сне незнакомая неприятная личность. Она решила спросить его об этом взгляде.
- Так написано в авторских ремарках? Все эти люди, очевидно, в чем-то замешаны. Или это один из твоих собственных штрихов?
- Мой собственный, - ответил Дриблетт, - и еще я придумал, что те трое убийц в четвертом акте должны выйти на сцену. Варфингер вообще их не показывает.
- А ты почему решил показать? Ты уже что-нибудь слышал о них?
- Ты не понимаешь, - он пришел в ярость. - Вы все - как пуритане с Библией. Помешаны на словах, одни слова. Знаешь, где живет эта пьеса? Ни в картотеке, ни в той книжке, которую ты ищешь, - из-за паровой завесы душевой появилась рука и указала на висящую в воздухе голову, - а здесь. Я для того и нужен. Облачить дух в плоть. А кому нужны слова? Это - просто фоновые шумы для зубрежки, чтобы строчку связать со строчкой, чтобы проникнуть сквозь костный барьер вокруг памяти актера, правильно? Но реальность - в этой голове. В моей. Я - проектор в планетарии, вся маленькая замкнутая вселенная, видимая в круге этой сцены, появляется из моего рта, глаз, и иногда из других отверстий.
Но она продолжала стоять на своем. - Что заставило тебя почувствовать иначе, чем Варфингер, то, что касается Тристеро? - На этом слове лицо Дриблетта внезапно исчезло в пару. Будто выключилось. Эдипа не хотела произносить это слово. Дриблетту удалось - здесь, вне сцены, - создать вокруг него ту же ауру ритуального уклонения, какую он создал на сцене.
- Если бы я здесь растворился, - размышлял голос из-за завесы клубящегося пара, - если бы меня сейчас смыло через трубу в Тихий океан, то увиденное тобою сегодня исчезло бы вместе со мной. И ты, та часть тебя, которая так озабочена - Бог ведает, почему, - этим маленьким миром, тоже бы исчезла. Единственное, что на самом деле осталось бы, - это то, о чем Варфингер не лгал. Может, Сквамулья и Фаджио, если они вообще существовали. Может, почтовая система Турна и Таксиса. Филателисты говорили мне, что такая система была. А может, тот, другой. Дьявол. Но это все были бы ископаемые, остатки. Мертвые, минеральные, не имеющие ни ценности, ни потенциала. Ты можешь влюбиться в меня, можешь поболтать с моим аналитиком, можешь спрятать магнитофон у меня в спальне, послушать, о чем я говорю во сне, где бы я в тот миг ни летал. Хочешь? Потом составишь вместе накопленные штрихи и напишешь диссертацию, даже несколько, о том, почему мои персонажи реагируют так, а не иначе, на возможность существования Тристеро, почему убийцы выходят на сцену, почему они в черных костюмах. Можешь потратить на это всю жизнь, но так и не дойдешь до истины. Варфингер дает слова и придумывает истории. А я даю им жизнь. Вот так-то. - Он замолк. Послышался плеск.
- Дриблетт, - через некоторое время позвала Эдипа.
Его лицо ненадолго высунулось. - Мы можем попробовать. - Он не улыбался. Его глаза ждали в центре своих паутин.
- Я позвоню, - сказала Эдипа. Она вышла и всю дорогу на улицу думала: Я пришла сюда спросить о костях, а вместо этого мы говорили об этой штуке с Тристеро. Она стояла на полупустой автомобильной стоянке, смотрела, как к ней приближаются фары мецгеровой машины, и размышляла, насколько все это было случайностью.
Мецгер слушал радио. Она села в машину, и они проехали две мили, прежде чем она поняла, что капризы ночного радиоприема принесли из Киннерета волны станции ЙУХ, и что говорящий сейчас диск-жокей - ее муж Мучо.
4
Ей и довелось вновь повстречаться с Майком Фаллопяном и, в некотором роде, исследовать текст "Курьерской трагедии", но полученные результаты встревожили ее не больше, чем другие откровения, число которых теперь прибывало по экспоненте: чем больше ей удавалось узнать, тем большему предстояло возникнуть, прежде чем все, что она видела и обоняла, о чем мечтала и помнила, не сплелось неким образом в "Систему Тристеро".
Для начала она внимательнее перечла завещание. Ведь если все происходящее - и впрямь попытка Пирса создать нечто после собственной аннигиляции, тогда в круг ее обязанностей входит попытка вдохнуть жизнь в то, что продолжает существовать, попытаться сыграть роль Дриблетта - быть темной машиной в центре планетария, превратить имущество Пирса в пульсирующее, усыпанное звездами Значение под нависающим над нею куполом. Только хорошо бы на пути не стояло столько препятствий: абсолютное неведение относительно законов, инвестиций, недвижимости, самого покойника, в конце концов. Сумма, записанная в поручительстве, о котором известил ее суд по наследственным делам, была, пожалуй, оценкой этих препятствий в долларовом эквиваленте. Под символом, срисованным со стенки скоповской уборной, она написала: "Следует ли мне изобрести новый мир?" Если и не изобрести мир, то, по крайней мере, скользить лучрм под куполом, выискивая свои созвездия - вот Дракон, а вот Кит или Южный Крест. Пригодиться могло все, что угодно.
Примерно такие чувства подняли ее как-то ни свет ни заря и привели на собрание акционеров "Йойодины". Хотя делать там было явно нечего, Эдипе казалось, что этот визит выведет ее из бездействия. На проходной ей выдали круглый белый значок гостя, и она припарковалась на огромной стоянке рядом со сборным розовым зданием около сотни ярдов в длину. Это был кафетерий "Йойодины" - место, где проводилось собрание. Два часа просидела Эдипа на длинной лавке между двумя стариками - скорее всего, близнецами, - чьи руки попеременно (будто их владельцы спали, а сами руки, покрытые родинками и веснушками, бродили по ландшафтам сна) опускались на ее бедра. Вокруг носились негры с кастрюлями пюре, шпината, креветок, цуккини, жаркого и ставили их на блестящий мармит, готовясь к полуденному вторжению сотрудников. Обсуждение длилось час, а в течение следующего часа акционеры, их поверенные и представители администрации проводили йойодинский праздник песни. На мотив гимна Корнелльского университета они спели:
ГИМН
Над дорогами Л-А,
Где ревут машины,
Гордо светит "Галактроникс"
Со своей вершины.
До конца, - клянемся свято,
Верность сохраним мы
Зданьям розовым и штату
Славной "Йойодины".
Ведущим голосом хора выступал сам президент компании, мистер Клейтон Чиклиц, по прозвищу "Кровавый"; а потом, на мотив "Оры Ли", была исполнена
ПЕСНЯ
(для мужского хора без аккомпанемента)
"Бендикс" шлет боеголовушки,
"Авко" тоже из крутых.
"Граммэн", "Дуглас", "Норт Американ"
Все, как будто, при своих.
"Мартин" - тот пуляет с берега,
"Локхид" - прямо с субмарин.
Бизнес-планчик нам составить бы,
А не то мы прогорим.
"Конвер" взял, да прямо спутника
На орбиту запустил.
"Боинг" выдумал "Миньютмена".
Где нам взять на это сил?
"Йойодина", "Йойодинушка",
Все твои контракты - швах.
Обороны министерствушко
Наш заклятый, злобный враг.
И пару дюжин других старых любимых песенок, чьи тексты она не смогла запомнить. Потом певцы разбились на группы величиной со взвод для краткой экскурсии по фабрике.
Эдипа умудрилась заблудиться. С минуту она глазела на макет космической капсулы, надежно обставленный сонными стариками; потом еще минуту провела среди беспокойного флюоресцирующего шумка конторской деятельности. Насколько ей виделось в любом направлении, все было выполнено в белых или пастельных тонах: мужские рубашки, бумаги, кульманы. Единственное, что пришло в голову, - защититься от света очками и ждать прихода спасителя. Но никто ее не замечал. Она принялась прохаживаться по рядам между голубыми столиками, то и дело меняя направление. Головы поднимались на звук ее шагов, инженеры наблюдали, как она проходит мимо, но никто с ней не заговаривал. Так прошло минут пять или десять, в ее голове нарастала паника: казалось, выхода отсюда не существует. Потом, совершенно случайно (доктор Хиллариус, если бы у него спросили, обвинил бы ее в использовании подсознательных сигналов, которые указали ей путь в этой среде к конкретному человеку), или по иным каким причинам, она натолкнулась на Стенли Котекса - бифокальные очки в проволочной оправе, сандалии, вязаные носки "в ромбик", - на первый взгляд слишком молодой для работы здесь. Как выяснилось, он сейчас и не работал, а лишь рассеянно вычерчивал жирным фломастером вот такой знак: .
- Эй, привет! - сказала Эдипа, привлеченная совпадением. Тут ей в голову пришел каприз добавить: - Меня прислал Керби, - имя на стене в уборной. Предполагалось, что это прозвучит по-заговорщически, но вышло глупо.
- Привет, - откликнулся Стенли Котекс, проворно засунул большой пакет, на котором писал, в открытый ящик стола и закрыл его. Потом заметил ее значок: - Что, заблудилась?
Она знала, что вопросами в лоб - например, "Что означает этот символ?" - ничего не добьешься. И сказала: - На самом деле я здесь туристкой. Акционерка.
- Акционерка. - Он окинул ее беглым взглядом, подцепил ногой вращающийся стул от соседнего стола и подкатил к ней. - Садись. А ты что, и впрямь можешь влиять на их политику или делать предложения, которые не будут погребены на свалке папок?
- Да, - солгала Эдипа: может, эта ложь даст результаты.
- Смотри, - сказал Котекс, - хорошо бы ты заставила их отменить эти условия на патенты. Тут, дамочка, у меня своекорыстные цели.
- Патенты, - откликнулась Эдипа. Котекс объяснил, что, подписывая контракт с "Йойодиной", всякий инженер одновременно дарит свои права на любое последующее изобретение, случись такое быть.
- Это душит инициативу по-настоящему творческих инженеров, - сказал Котекс и с горечью добавил: - чем бы они ни занимались.
- Я не думала, что люди до сих пор что-то изобретают, - Эдипа чувствовала, что этим его подстрекнет. - В смысле, разве со времен Томаса Эдисона остались изобретатели? Разве сейчас работают не в командах? - В своей сегодняшней приветственной речи Кровавый Чиклиц особенно подчеркивал важность коллективной работы.
- Коллективная работа, - хмыкнул Котекс, - это так называется. На самом же деле это просто способ избежать ответственности. Симптом бесхребетности всего нашего общества.
- Боже мой, - сказала Эдипа, - и тебе разрешают такое говорить?
Котекс огляделся вокруг и подкатил свое кресло ближе. - Ты слыхала о Машине Нефастиса? - Эдипа в ответ лишь выпучила глаза. - Ну, ее изобрел Джон Нефастис, он теперь в Беркли. Джон - это тот, кто до сих пор что-то изобретает. Вот, у меня есть копия патента. - Он извлек из стола пачку ксерокопий, там был изображен ящик с портретом бородатого викторианца, а сверху торчали два поршня, соединенные с коленчатым валом и маховиком.
- Кто это с бородой? - спросила Эдипа. - Джеймс Максвелл, объяснил Котекс, - известный шотландский ученый, который постулировал существование крохотного интеллекта, известного как Демон Максвелла. Демон мог сидеть в ящике с молекулами воздуха, движущимися с различными случайными скоростями, и отсортировывать быстрые молекулы от медленных. У быстрых молекул энергии больше, чем у медленных. Если их собрать в одном месте, получим зону повышенной температуры. Затем можно использовать разницу температур между горячей зоной и любым другим местом холоднее этого ящика для работы теплового двигателя. Поскольку Демон лишь сидит и сортирует, то система не требует приложения никакой реальной работы. Тогда нарушается Второй закон термодинамики, то есть получаешь нечто из ничего, и в результате - вечное движение.
- А что, сортировка - не работа? - сказала Эдипа. - Скажи об этом на почте, и ты окажешься в посылочном ящике по дороге в Фербэнкс, штат Аляска, причем на ящик даже не прилепят наклейку "Не кантовать".
- Это - работа умственная, - ответил Котекс. - А не работа в термодинамическом смысле слова. - И он пустился рассказывать о том, как в Машине Нефастиса сидит самый что ни на есть настоящий Демон Максвелла. Все, что нужно сделать, - посмотреть на фото секретаря Максвелла и сконцентрироваться на любом из цилиндров - хоть правом, хоть левом, - где хочешь, чтобы Демон нагрел воздух. Тот расширится и будет толкать поршень. И лучше всего, похоже, работает уже знакомая фотография Максвелла от Общества по пропаганде христианского знания.
Эдипа из-под очков осторожно осматривалась вокруг, пытаясь не двигать головой. На них никто не обращал внимания: жужжали кондиционеры, печатные машинки IBM издавали чигу-подобные звуки, попискивали вращающиеся кресла, шумно захлопывались толстые справочники, синьки с громким шелестом подшивались в папки и вытаскивались из них, а высоко вверху весело сверкали тихие флюоресцентные лампочки; в "Йойодине" все шло своим чередом. Но не на этом самом месте, где Эдипа Маас, выбранная почему-то из тысячи людей, вынуждена была шагнуть, никем не сдерживаемая, на территорию безумия.
- Конечно, не каждый может работать с этой машиной, - усевшись на конька, продолжал Котекс. - Только люди с определенным даром. "Медиумы" называет их Джон.
Эдипа немного сдвинула очки вниз и захлопала ресницами в надежде кокетством перевести разговор в другую плоскость: - Как ты думаешь, из меня получился бы хороший медиум?
- Ты в самом деле хочешь попробовать? Можешь ему написать. Он знает лишь нескольких медиумов. Он позволил бы тебе сделать попытку.
Эдипа вытащила записную книжку и открыла ее на символе, который она скопировала, и словах "Следует ли мне изобрести новый мир?" - Ящик 573, сказал Котекс.
- В Беркли?
- Нет, - в его голосе появились странные нотки, и Эдипа подняла взгляд, слишком резко, пожалуй, но, влекомый моментом мысли, он уже успел добавить: - в Сан-Франциско; В Беркли ведь нет... - и тут понял, что совершил ошибку. - Он живет где-то в районе Телеграфа, - пробормотал он. - Я дал неверный адрес.
Она еще раз попытала счастья: - То есть, адрес по ВТОРу уже не работает. - Но произнесла она это как слово - "втор". Его лицо застыло в маске недоверия. - Это - В.Т.О.Р., дамочка, - сказал он, - аббревиатура, а не "втор", так что давайте лучше закроем эту тему.
- Я видела это в туалете, - призналась она. Но расположенность к задушевным разговорам уже покинула Стенли Котекса.
- Забудь, - посоветовал он, потом открыл книжку, и перестал обращать на Эдипу внимание.
Эдипа же, в свою очередь, забыть явно не желала. Она готова была поспорить: пакет, на котором Котекс вычерчивал то, что она уже начала идентифицировать как "символ ВТОР", пришел от Джона Нефастиса. Или от кого-то вроде него. Ее подозрения пополнились новыми деталями после разговора с Майком Фаллопяном из Общества Питера Пингвида.
- Этот Котекс наверняка принадлежит к какой-то андеграундной тусовке, сказал он ей несколько дней спустя, - возможно, к тусовке неуравновешенных, но как можно их винить за то, что они, быть может, слегка ожесточились? Смотри, что происходит. В школе им, как и всем нам, полощут мозги, заставляя поверить в Миф об Американском Изобретателе: Морзе со своим телеграфом, Белл со своим телефоном, Эдисон со своей лампочкой, Том Свифт с черт те чем еще. По человеку на изобретение. Потом они взрослеют, и обнаруживается, что все права они должны отдать монстру типа "Йойодины"; их определяют в какой-нибудь "проект", или в "рабочую группу", или в "команду", а потом отшлифовывают до анонимности. Никому не нужно, чтобы они изобретали, - все хотят, чтобы они играли свои маленькие роли в ритуале проектирования, расписанные для каждого в должностной инструкции. Представляешь, Эдипа, что это такое - жить в подобном кошмаре? Они, разумеется, держатся вместе и постоянно контактируют друг с другом. Они всегда различают "своего". Может, встречают такого человека раз в пять лет, но все равно, тут же видят, что он - "свой".
Мецгер, тоже пришедший тем вечером в "Скоп", принялся спорить: - Ты такой правый, что уже почти левый, - возмущался он. - Всякая корпорация хочет, чтобы работник отказался от авторских прав, это нормально. Все равно, что теория прибавочной стоимости, а ты рассуждаешь, как марксист. - По мере нарастания опьянения этот типично южнокалифорнийский диалог становился все менее внятным. Эдипе сделалось уныло и одиноко. Она решила тем вечером посетить "Скоп" не только из-за разговора со Стенли Котексом, но и благодаря другим откровениям: казалось, начинает вырисовываться некая модель, связанная с корреспонденцией и способами ее доставки.
На другом берегу озера в Лагуне Фангосо висела бронзовая мемориальная табличка. "На этом месте", - гласила она, - "в 1853 году курьеры из "Уэллса, Фарго" числом в дюжину доблестно сражались с бандой грабителей в масках и таинственных черных одеждах. Сие стало нам известным, благодаря посыльному, единственному свидетелю побоища, умершему вскоре. Вторым и последним знаком был крест, выведенный в пыли одним из убитых. Вплоть до сего дня личности бандитов остаются покрытыми тайной."