Страница:
поколению. Ему грустно от воспоминаний, а не от чужого веселья. Эта черта,
превосходно выраженная в конце эпилога, доказывает, что Лаврецкий достиг
полной гармонии, полной победы над мелким и завистливым эгоизмом,
растравляющим душевные раны и служащим основою той мизантропии, которою
отличаются другие, менее благородные страдальцы.
Говоря о личности Лаврецкого, мы не можем не обратить внимания наших
читательниц на те замечательные главы, в которых автор представляет
генеалогию своего героя и рисует ряд фамильных портретов, начиная от прадеда
Лаврецкого, русского барина старого покроя, "мрачного, жестокого и
своенравного, жившего, вероятно, еще тогда, когда реформа Петра едва
коснулась верхних слоев нашего общества. В этих главах очерчено широкими
штрихами несколько чрезвычайно характерных личностей, не похожих друг на
друга и между тем носящих на себе один общий отпечаток русской народности.
Значение духа нашей старины, значение тех идей и влияний, которые выносило в
себе наше общество с половины XVIII века, и, наконец, то удивительное
пониманье русского человека разных времен и слоев общества, которое отличает
собою произведения Тургенева, выразились в этих главах как в группировке
личностей, так и в выборе немногих, но чрезвычайно характерных:
подробностей.
В начале нашей статьи мы заметили, что все действующие лица
"Дворянского гнезда" целиком взяты из современности, что ни одно из них ни в
каком отношении не обогнало своего века, хотя многие относятся к его лучшим
представителям. Это замечание оказалось применимым к личностям Паншина и
Лаврецкого. Один из них - чистое порождение испорченного общества; другой,
успевший выработать себе более самостоятельную нравственную физиономию,
также является нам сыном своего народа, русским человеком, выносившим в себе
все влияния, или, по выражению одного современного критика, все веяния
эпохи. {1} Эти веяния выразились и в его воспитании и в событиях его жизни.
Но самым ярким подтверждением нашего замечания мы считаем характер Лизаветы
Михайловны Калитиной, одной из самых грациозных женских личностей,
когда-либо созданных Тургеневым. Лиза - девушка, богато одаренная природою;
в ней много свежей, неиспорченной жизни; в ней все искренне и неподдельно. У
нее есть и природный ум и много чистого чувства. По всем этим свойствам она
отделяется от массы и примыкает к лучшим людям нашего времени. Но богато
одаренные природы родятся во всякое время; умные, искренне и глубоко
чувствующие девушки, не способные на мелкий расчет, бывают во всяком
обществе. Не в природных качествах души и ума, а во взгляде на вещи, в
развитии этих качеств и в их практическом применении должно искать влияния
эпохи на отдельную личность. В этом отношении Лиза не обогнала своего века;
личность ее сформировалась под влиянием тех элементов, которых различные
видоизменения мы ежедневно встречаем в нашей современной жизни. Чтобы яснее
высказать нашу мысль, мы позволим себе провести параллель между Ольгою
Сергеевною Ильинского, стоящею на несколько десятилетий впереди нашего
времени, и Лизою, современною русскою девушкою. У той и другой природные
качества почти те же: та же искренность и естественность, тот же природный
здравый смысл, та же женственная мягкость и грация поступков и душевных
движений. Обе они резко отделяются от массы светских барышень, обе они стоят
неизмеримо выше их; но на этом и останавливается сходство. В Ольге есть
живая любознательность, в Лизе ее не заметно; в Ольге женственность
совмещается с ее смелостию мысли, со способностию оценивать и критиковать
личности, со стремлением к умственной самостоятельности; в Лизе
женственность выражается в робости, в стремлении подчинить чужому авторитету
свою мысль и волю, в нежелании и неумении пользоваться врожденною
проницательностию и критическою способностию. Ольга, любя Обломова,
разгадывает его личность и честно, открыто говорит ему, что он ей не по
плечу, что они вместе не могут быть счастливы; Лиза, не любя Паншина,
отказывается обсуживать его личность и, по воле матери, готова сделаться его
женою. От этого ложного шага в жизни ее спасает не собственное размышление,
выручившее Ольгу, а постороннее влияние. Ежели при этом взять во внимание,
насколько личность Обломова чище и возвышеннее личности Паншина, ежели
сообразить, какое влияние должно было иметь на суждение девушки чувство, то
нетрудно будет убедиться в том, что между Ольгою и Лизою существует
значительное различие. Ольга сознает свое личное достоинство; на нее уже
пахнуло воздухом свободы, до нее коснулось веяние новых идей о
самостоятельности женщины как человеческой личности, имеющей полное право на
всестороннее развитие и на участие в умственной жизни человечества. Эти идеи
пустили в ней такие глубокие корни и принесли такие прекрасные плоды, каких
еще в наше время нельзя и ожидать. Лиза стоит вне действия этих идей; она
по-прежнему считает покорность высшею добродетелью женщины; она молча
покоряется, насильно закрывает себе глаза, чтобы не видать несовершенств
окружающей ее сферы. Помириться с этою сферою она не может: в ней слишком
много неиспорченного чувства истины; обсуживать или даже замечать ее
недостатки она не смеет, потому что считает это предосудительною или
безнравственною дерзостию. Потому, стоя неизмеримо выше окружающих ее людей,
она старается себя уверить, что она такая же, как и они, даже, пожалуй,
хуже, что отвращение, Которое возбуждает в ней зло или неправда, есть тяжкий
грех, нетерпимость, недостаток смирения. При случае, где только есть
какая-нибудь возможность, она даже готова уверить себя, что чужой проступок
или чужое горе произошли по ее вине, что она слезами и молитвою должна
загладить свое невольное, никогда даже не совершенное, но тем не менее
тяготеющее над нею преступление; ее чуткая совесть находится в постоянной
тревоге; не выработав в себе критической способности, боясь предоставить
себя своему природному здравому смыслу, избегая обсуживания, которое она.
смешивает с осуждением, Лиза во всяком движении своем, во всякой невинной
радости предчувствует грех, страдает за чужие проступки, упрекает себя в
том, что заметила их, и часто готова принести свои законные потребности и
влечения в жертву чужой прихоти. Она - вечная и добровольная мученица.
Личность ее получает от этого особенную, трогательную прелесть; но ежели
взглянуть на дело серьезно, не поддаваясь той инстинктивной симпатии,
которую внушает с первого взгляда привлекательный образ молодой девушки, то
нельзя не заметить, что Лиза идет по ложной и опасной дороге. Истинным можно
назвать только такое развитие, которое ведет нас к нравственному
совершенству и заставляет нас находить счастие в самом процессе
самосовершенствования. Такое развитие должно пробуждать в нас потребности и
в то же время должно давать нам средства удовлетворять этим потребностям,
должно вести эти стремления к определенной и разумной цели. Но ежели мы
будем требовать от себя невозможного, ежели, во имя неправильно понятой
буквы нравственного закона, мы постоянно будем недовольны собою, ежели мы
постоянно будем тратить свою энергию на совершение ненужных подвигов
смирения и самоотвержения, тогда мы только измучим и истомим себя, отравим
себе самые благородные и невинные радости жизни, выпустим из рук собственное
разумное счастие и омрачим спокойствие и счастие близких людей своими
добровольными и бесполезными страданиями. Ежели самодовольствие ведет к
умственной неподвижности, то и достоянное, фанатическое стремление к
недостижимому идеалу, стоящему выше человечества, ведет к ослаблению
нравственных сил, как неумеренные гимнастические упражнения изнуряют
физические силы. Истинное развитие должно вести к равновесию всех сил
человеческой души. У Лизы равновесие было нарушено. Воображение, настроенное
с детства рассказами набожной, но неразвитой няньки, и чувство, -
свойственное всякой женской, впечатлительной природе, получили полное
преобладание над критическою способностию ума. Считая грехом анализировать
других, Лиза не умеет анализировать и собственной личности. Когда ей должно
на что-нибудь решиться, она редко размышляет: в подобном случае она или
следует первому движению чувства, доверяется врожденному чутью истины, или
спрашивает совета у других и подчиняется чужой воле, или ссылается на
авторитет нравственного закона, который всегда понимает буквально и всегда
слишком строго, с фанатическим увлечением. Словом, она не только не
достигает умственной самостоятельности, но даже не стремится к ней и
забивает в себе всякую живую мысль, всякую попытку критики, всякое
рождающееся сомнение. В практической жизни она отступает от всякой борьбы;
она никогда не сделает дурного поступка, потому что ее охраняют и врожденное
нравственное чувство и глубокая религиозность; она не уступит в этом
отношении влиянию окружающих, но когда нужно отстаивать свои права, свою
личность, она не сделает ни шагу, не скажет ни слова и с покорностию примет
случайное несчастие как что-то должное, как справедливое наказание,
поразившее ее за какую-то воображаемую вину. При таком взгляде на вещи у
Лизы нет орудия против несчастия. Считая его за наказание, она несет его с
благоговением, не старается утешиться, не делает никаких попыток стряхнуть с
себя его гнетущее влияние: такие попытки показались бы ей дерзким
возмущением. "Мы были наказаны", - говорит она Лаврецкому. За что? на это
она не отвечает; но между тем убеждение так сильно, что Лиза признает себя
виновною и посвящает всю остальную жизнь на оплакивание и отмаливание этой
неведомой для нее и несуществующей вины. Восторженное воображение ее,
потрясенное несчастным происшествием, разыгрывается и заводит ее так далеко,
показывает ей такой мистический смысл, такую таинственную связь во всех
совершившихся с нею событиях, что она, в порыве какого-то самозабвения, сама
называет себя мученицею, жертвою, обреченною страдать и молиться за чужие
грехи. "Нет, тетушка, - говорит она: - не говорите так. Я решилась, я
молилась, я просила совета у бога. Все кончено; кончена моя жизнь с вами.
Такой урок недаром; да я уж не в первый раз об этом думаю. Счастие ко мне не
шло; даже когда у меня были надежды на счастие, сердце у меня все щемило. Я
все знаю, и свои грехи и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю
все. Все это отмолить, отмолить надо. Вас мне жаль, жаль мамаши, Леночки; но
делать нечего. Чувствую я, что мне не житье здесь, я уже со всем простилась,
всему в доме поклонилась в последний раз. Отзывает меня что-то, тошно мне,
хочется мне запереться навек. Не удерживайте меня, не отговаривайте;
помогите мне, не то я одна уйду..." И так кончается жизнь молодого, свежего
существа, в котором была способность любить, наслаждаться счастием,
доставлять счастие другому и приносить разумную пользу в семейном кругу... и
какую значительную пользу может принести в наше время женщина, какое
согревающее, благотворное влияние может иметь ее мягкая, грациозная
личность, ежели она захочет употребить свои силы на разумное дело, на
бескорыстное служение добру. Отчего же уклонилась от этого пути Лиза? Отчего
так печально и бесследно кончилась ее жизнь? Что сломило ее? Обстоятельства,
скажут некоторые. Нет, не обстоятельства, ответим мы, а фанатическое
увлечение неправильно понятым нравственным долгом. Не утешения искала она в
монастыре, не забвения ждала она от уединенной и созерцательной жизни: нет!
она думала принести собою очистительную жертву, думала совершить последний,
высший подвиг самоотвержения. Насколько она достигла своей цели, пусть судят
другие. Говоря о воспитании Лизы, г. Тургенев дает нам ключ к объяснению как
нравственной чистоты ее убеждений, не потускневших от вредного влияния
неразвитого общества, так и излишней строгости и односторонности ее взгляда
на жизнь.
В воспитании Лизы все было направлено к развитию чувства. Важнейшим
элементом этого воспитания было пламенное религиозное чувство ее няни,
попечениям которой она почти исключительно была предоставлена. Наука, до сих
пор не приобретшая права гражданства в женском образовании, не могла
благотворна подействовать на ее ум. Искусство, именно музыка затронула ее
эстетическое чувство, но не расширила круга ее понятий. Раскрывавшаяся душа,
ее жадно воспринимала серьезные рассказы няни, проникнутые восторженным,
правдивым чувством. Воображение ребенка получило несоразмерное развитие, а
ум остался робким и неразработанным. Лиза сделалась набожною, она горячо
полюбила добро и истину, она вынесла из своего детства теплую веру и твердые
нравственные правила, но на этом она и остановилась; распоряжаться своими
правилами, применять их к жизни, находить присутствие духа во всяком
положении, обдумывать свои поступки. и определять свои обязанности
размышлением, а не слепым порывом чувства - этого она не умеет, потому она
руководствуется инстинктом или авторитетом, создает себе призраки,
изнемогает в неестественной борьбе с самыми законными своими побуждениями,
ставит себе в вину это изнеможение и, наконец, утомленная внутренними
волнениями, решается покинуть все, что ей дорого, и принести последнюю
жертву. Из женских характеров, существующих в нашей литературе, Лиза
представляет всего более сходства с Татьяною Пушкина: в той и в другой
заметен перевес чувства и воображения над умом; разница только в том, что у
Татьяны чувство и воображение, воспитанные на романах, порождают в ней
болезненную мечтательность, работают над создаванием романического героя и,
наконец, воплощают этого героя в лице Евгения Онегина, неспособного
составить счастье умной и чувствительной женщины. У Лизы чувство и
воображение воспитаны на возвышенных предметах; но они все-таки развиты
несоразмерно, берут перевес над мыслительною силою и также ведут к
болезненным и печальным уклонениям. Это преобладание чувства над рассудком
выражается в самых разнообразных формах и составляет в современных женщинах
явление до такой степени распространенное, что в педагогической литературе
неоднократно высказывалось мнение, будто оно так и должно быть, будто и
преподавание в женских учебных заведениях должно сообразоваться с этим
необходимым свойством женской природы. Мы уже позволяли себе выражать
противоположное мнение; {2} повторяем его и теперь; женщине, как и мужчине,
дана одинаковая сумма прирожденных способностей; но воспитание женщины,
менее реальное, менее практическое, менее упражняющее критические
способности (нежели воспитание мужчины), с молодых лет усыпляет мысль и
пробуждает чувство, часто доводит его до неестественного, болезненного
развития. Истинная цель реформы, совершающейся на наших глазах в женском
воспитании, состоит, насколько мы ее понимаем, именно в том, чтобы
уравновесить в женщине ум и чувство, чтобы приучить ее самостоятельно
думать, анализировать себя и других и последовательно, без увлечения, но с
искренним и глубоким чувством проводить в жизнь добытые убеждения. В этом
пробуждении женщины к действительной жизни, к умственной деятельности в
самом обширном значении этого слова, - в этом пробуждении, говорим мы,
заключаются задатки прогресса для всего нашего общества. Повторяя теперь уже
высказанное нами мнение, мы считаем себя вправе подтвердить наши слова
авторитетом "двух замечательнейших художников нашего времени, Тургенева и
Гончарова. Первый высказал свое мнение об образовании женщины в создании
личности Лизы и в своем отношении к этой личности: он сочувствует ее
прекрасным качествам, любуется ее грациею, уважает твердость ее убеждений,
но жалеет о ней и вполне сознается, что она пошла не по тому пути, на
который указывают человеку рассудок и здоровое чувство. Гончаров сказал свое
слово в личности Ольги, уравновешивающей в себе мысль и чувство. Поднялось
множество голосов, сказавших, что женщин, подобных Ольге, в нашем обществе
нет; но никто не говорил, чтобы образ Ольги был неженствен, чтобы в нем не
было поэтической правды. Это суждение дает нам право сказать, что Ольга -
русская женщина нового поколения, еще не вступавшего в жизнь. Требования,
которые выразил Гончаров в создании этой личности, невыполнимы теперь; но
они законны и могут быть выполнены впоследствии, быть может в скором
времени. Сравнивая современную девушку Лизу с будущею девушкою Ольгою, мы
можем определить тот путь, по которому должно пойти образование женщины,
можем заранее рассчитать те результаты, которых оно должно достигнуть.
В заключение нашей статьи еще раз возвратимся к Лизе и обратим внимание
читательниц на то, как ее личность оттенена двумя женскими фигурами: матери
ее, Марьи Дмитриевны, и тетки, Марфы Тимофеевны. Первая представляет собою
тип очень распространенный в нашем обществе: это взрослый ребенок, то есть
женщина без убеждений, женщина, не привыкшая к размышлению и почти
потерявшая способность мыслить; она живет и дышит одними светскими
удовольствиями, свойственными ее уже пожилым летам; ей нравятся "пустейшие и
безнравственные люди; семейною жизнию она не живет, любви детей и влияния
над ними приобрести не умела; она любит чувствительные сцены и щеголяет
расстроенными нервами и сентиментальностию. Словом, она ребенок по развитию,
только лишена ребяческой грации и чистоты. Марфа Тимофеевна - умная и добрая
женщина старого века, не получившая никакого образования, но одаренная
здравым смыслом и тою проницательностию, которую обыкновенно приобретают под
старость умные люди, много видевшие на своем веку и не пропускавшие
виденного без внимания. Марфа Тимофеевна - старушка энергическая и
деятельная, с резкими и угловатыми манерами, говорящая правду в глаза и не
скрывающая ни своего отвращения к некоторым сомнительным личностям, ни
своего доброго расположения к тем, кого она любит. Марфа Тимофеевна набожна,
но без фанатизма; она не терпит лжи и безнравственности, но допускает
терпимость убеждения, не стесняет свободы совести окружающих ее людей. Ей
противны гости Марьи Дмитриевны, как пустые и вздорные люди, а Лаврецкого
она любит, хотя знает, что расходится с ним в самых существенных понятиях.
Практический смысл, мягкость чувств при резкости внешнего обращения,
беспощадная откровенность и отсутствие фанатизма - вот преобладающие черты в
личности Марфы Тимофеевны, превосходно очерченной в романе Тургенева.
Поставленная между этими двумя женскими личностями, Лиза является в самом
выгодном свете: резкость приговоров, неженственная смелость и придирчивость
Марфы Тимофеевны оттеняют собою ее скромность, стыдливость и грациозную
нерешительность. Что касается до Марьи Дмитриевны, то вся ее неискренняя,
жеманная, бесцветная личность составляет разительный контраст с серьезною,
сосредоточенною, строгою фигурою дочери, проникнутой и воодушевленной одним
принципом, истинным и прекрасным, но доведенным до крайности. Контраст этот
действует тем сильнее, что Марья Дмитриевна - живой тип, такая женщина,
каких очень и очень много. Как истинный художник, Тургенев не мог и не
должен был высказать свою мысль резко: он показал в личности Лизы недостатки
современного женского воспитания, но он выбрал свой пример в ряду лучших
явлений, обставил выбранное явление так, что оно представляется в самом
выгодном свете. От этого идея автора не бросается прямо в глаза. Ее надо
отыскать, в нее надо вдуматься; но зато она тем полнее и неотразимее
подействует на ум читателя. Чем менее художественное произведение сбивается
на поучение, чем беспристрастнее художник выбирает фигуры и положения,
которыми он намерен обставить свою идею, тем стройнее и жизненнее его
картина, тем скорее он достигнет ею желанного действия. Ежели изображена
действительность во всем блеске и разнообразии ее явлений и ежели все эти
явления, как бы нечаянно выхваченные художником из известной нам жизни,
говорят нам одно и то же, тогда нельзя не убедиться. Тут мы уже верим не
слову художника, а тому, что говорят факты, что засвидетельствовано самою
жизнию.
"Обломов"
Роман И, А. Гончарова
"Дворянское гнездо"
Роман И, С. Тургенева
"Три смерти"
Рассказ графа Л. Н. Толстого
Впервые опубликованы в "журнале наук, искусств и литературы для
взрослых девиц" "Рассвет" за 1859 г. (разбор "Обломова" в э 10 журнала,
"Дворянского гнезда" - в э 11 и "Трех смертей" - в э 12). В первое издание
сочинений не вошли, хотя в объявлениях о составе этого издания, приложенных
к первым его выпускам, и указывалось, что они будут помещены в ч. 10. Здесь
воспроизводятся по тексту журнала.
1 Выражение "веяние эпохи" было впервые пущено в оборот Аполлоном
Григорьевым.
2 Мнение о том, что женщине, как и мужчине, дана одинаковая сумма
прирожденных способностей, и о необходимости сделать воспитание женщины
более реальным Писарев высказал в ряде рецензий, опубликованных в журнале
"Рассвет" за 1859 г. (см. в т. I шеститомного издания Павленкова сочинений
Д. И. Писарева рецензии на "Записки доброй матери", "Образование женщин
среднего и высшего состояния", "Частные женские пансионы", "Еще о женском
труде", "Парижские письма" М. Михайлова, "Журнал для воспитания", "Русский
педагогический вестник" и др.).
превосходно выраженная в конце эпилога, доказывает, что Лаврецкий достиг
полной гармонии, полной победы над мелким и завистливым эгоизмом,
растравляющим душевные раны и служащим основою той мизантропии, которою
отличаются другие, менее благородные страдальцы.
Говоря о личности Лаврецкого, мы не можем не обратить внимания наших
читательниц на те замечательные главы, в которых автор представляет
генеалогию своего героя и рисует ряд фамильных портретов, начиная от прадеда
Лаврецкого, русского барина старого покроя, "мрачного, жестокого и
своенравного, жившего, вероятно, еще тогда, когда реформа Петра едва
коснулась верхних слоев нашего общества. В этих главах очерчено широкими
штрихами несколько чрезвычайно характерных личностей, не похожих друг на
друга и между тем носящих на себе один общий отпечаток русской народности.
Значение духа нашей старины, значение тех идей и влияний, которые выносило в
себе наше общество с половины XVIII века, и, наконец, то удивительное
пониманье русского человека разных времен и слоев общества, которое отличает
собою произведения Тургенева, выразились в этих главах как в группировке
личностей, так и в выборе немногих, но чрезвычайно характерных:
подробностей.
В начале нашей статьи мы заметили, что все действующие лица
"Дворянского гнезда" целиком взяты из современности, что ни одно из них ни в
каком отношении не обогнало своего века, хотя многие относятся к его лучшим
представителям. Это замечание оказалось применимым к личностям Паншина и
Лаврецкого. Один из них - чистое порождение испорченного общества; другой,
успевший выработать себе более самостоятельную нравственную физиономию,
также является нам сыном своего народа, русским человеком, выносившим в себе
все влияния, или, по выражению одного современного критика, все веяния
эпохи. {1} Эти веяния выразились и в его воспитании и в событиях его жизни.
Но самым ярким подтверждением нашего замечания мы считаем характер Лизаветы
Михайловны Калитиной, одной из самых грациозных женских личностей,
когда-либо созданных Тургеневым. Лиза - девушка, богато одаренная природою;
в ней много свежей, неиспорченной жизни; в ней все искренне и неподдельно. У
нее есть и природный ум и много чистого чувства. По всем этим свойствам она
отделяется от массы и примыкает к лучшим людям нашего времени. Но богато
одаренные природы родятся во всякое время; умные, искренне и глубоко
чувствующие девушки, не способные на мелкий расчет, бывают во всяком
обществе. Не в природных качествах души и ума, а во взгляде на вещи, в
развитии этих качеств и в их практическом применении должно искать влияния
эпохи на отдельную личность. В этом отношении Лиза не обогнала своего века;
личность ее сформировалась под влиянием тех элементов, которых различные
видоизменения мы ежедневно встречаем в нашей современной жизни. Чтобы яснее
высказать нашу мысль, мы позволим себе провести параллель между Ольгою
Сергеевною Ильинского, стоящею на несколько десятилетий впереди нашего
времени, и Лизою, современною русскою девушкою. У той и другой природные
качества почти те же: та же искренность и естественность, тот же природный
здравый смысл, та же женственная мягкость и грация поступков и душевных
движений. Обе они резко отделяются от массы светских барышень, обе они стоят
неизмеримо выше их; но на этом и останавливается сходство. В Ольге есть
живая любознательность, в Лизе ее не заметно; в Ольге женственность
совмещается с ее смелостию мысли, со способностию оценивать и критиковать
личности, со стремлением к умственной самостоятельности; в Лизе
женственность выражается в робости, в стремлении подчинить чужому авторитету
свою мысль и волю, в нежелании и неумении пользоваться врожденною
проницательностию и критическою способностию. Ольга, любя Обломова,
разгадывает его личность и честно, открыто говорит ему, что он ей не по
плечу, что они вместе не могут быть счастливы; Лиза, не любя Паншина,
отказывается обсуживать его личность и, по воле матери, готова сделаться его
женою. От этого ложного шага в жизни ее спасает не собственное размышление,
выручившее Ольгу, а постороннее влияние. Ежели при этом взять во внимание,
насколько личность Обломова чище и возвышеннее личности Паншина, ежели
сообразить, какое влияние должно было иметь на суждение девушки чувство, то
нетрудно будет убедиться в том, что между Ольгою и Лизою существует
значительное различие. Ольга сознает свое личное достоинство; на нее уже
пахнуло воздухом свободы, до нее коснулось веяние новых идей о
самостоятельности женщины как человеческой личности, имеющей полное право на
всестороннее развитие и на участие в умственной жизни человечества. Эти идеи
пустили в ней такие глубокие корни и принесли такие прекрасные плоды, каких
еще в наше время нельзя и ожидать. Лиза стоит вне действия этих идей; она
по-прежнему считает покорность высшею добродетелью женщины; она молча
покоряется, насильно закрывает себе глаза, чтобы не видать несовершенств
окружающей ее сферы. Помириться с этою сферою она не может: в ней слишком
много неиспорченного чувства истины; обсуживать или даже замечать ее
недостатки она не смеет, потому что считает это предосудительною или
безнравственною дерзостию. Потому, стоя неизмеримо выше окружающих ее людей,
она старается себя уверить, что она такая же, как и они, даже, пожалуй,
хуже, что отвращение, Которое возбуждает в ней зло или неправда, есть тяжкий
грех, нетерпимость, недостаток смирения. При случае, где только есть
какая-нибудь возможность, она даже готова уверить себя, что чужой проступок
или чужое горе произошли по ее вине, что она слезами и молитвою должна
загладить свое невольное, никогда даже не совершенное, но тем не менее
тяготеющее над нею преступление; ее чуткая совесть находится в постоянной
тревоге; не выработав в себе критической способности, боясь предоставить
себя своему природному здравому смыслу, избегая обсуживания, которое она.
смешивает с осуждением, Лиза во всяком движении своем, во всякой невинной
радости предчувствует грех, страдает за чужие проступки, упрекает себя в
том, что заметила их, и часто готова принести свои законные потребности и
влечения в жертву чужой прихоти. Она - вечная и добровольная мученица.
Личность ее получает от этого особенную, трогательную прелесть; но ежели
взглянуть на дело серьезно, не поддаваясь той инстинктивной симпатии,
которую внушает с первого взгляда привлекательный образ молодой девушки, то
нельзя не заметить, что Лиза идет по ложной и опасной дороге. Истинным можно
назвать только такое развитие, которое ведет нас к нравственному
совершенству и заставляет нас находить счастие в самом процессе
самосовершенствования. Такое развитие должно пробуждать в нас потребности и
в то же время должно давать нам средства удовлетворять этим потребностям,
должно вести эти стремления к определенной и разумной цели. Но ежели мы
будем требовать от себя невозможного, ежели, во имя неправильно понятой
буквы нравственного закона, мы постоянно будем недовольны собою, ежели мы
постоянно будем тратить свою энергию на совершение ненужных подвигов
смирения и самоотвержения, тогда мы только измучим и истомим себя, отравим
себе самые благородные и невинные радости жизни, выпустим из рук собственное
разумное счастие и омрачим спокойствие и счастие близких людей своими
добровольными и бесполезными страданиями. Ежели самодовольствие ведет к
умственной неподвижности, то и достоянное, фанатическое стремление к
недостижимому идеалу, стоящему выше человечества, ведет к ослаблению
нравственных сил, как неумеренные гимнастические упражнения изнуряют
физические силы. Истинное развитие должно вести к равновесию всех сил
человеческой души. У Лизы равновесие было нарушено. Воображение, настроенное
с детства рассказами набожной, но неразвитой няньки, и чувство, -
свойственное всякой женской, впечатлительной природе, получили полное
преобладание над критическою способностию ума. Считая грехом анализировать
других, Лиза не умеет анализировать и собственной личности. Когда ей должно
на что-нибудь решиться, она редко размышляет: в подобном случае она или
следует первому движению чувства, доверяется врожденному чутью истины, или
спрашивает совета у других и подчиняется чужой воле, или ссылается на
авторитет нравственного закона, который всегда понимает буквально и всегда
слишком строго, с фанатическим увлечением. Словом, она не только не
достигает умственной самостоятельности, но даже не стремится к ней и
забивает в себе всякую живую мысль, всякую попытку критики, всякое
рождающееся сомнение. В практической жизни она отступает от всякой борьбы;
она никогда не сделает дурного поступка, потому что ее охраняют и врожденное
нравственное чувство и глубокая религиозность; она не уступит в этом
отношении влиянию окружающих, но когда нужно отстаивать свои права, свою
личность, она не сделает ни шагу, не скажет ни слова и с покорностию примет
случайное несчастие как что-то должное, как справедливое наказание,
поразившее ее за какую-то воображаемую вину. При таком взгляде на вещи у
Лизы нет орудия против несчастия. Считая его за наказание, она несет его с
благоговением, не старается утешиться, не делает никаких попыток стряхнуть с
себя его гнетущее влияние: такие попытки показались бы ей дерзким
возмущением. "Мы были наказаны", - говорит она Лаврецкому. За что? на это
она не отвечает; но между тем убеждение так сильно, что Лиза признает себя
виновною и посвящает всю остальную жизнь на оплакивание и отмаливание этой
неведомой для нее и несуществующей вины. Восторженное воображение ее,
потрясенное несчастным происшествием, разыгрывается и заводит ее так далеко,
показывает ей такой мистический смысл, такую таинственную связь во всех
совершившихся с нею событиях, что она, в порыве какого-то самозабвения, сама
называет себя мученицею, жертвою, обреченною страдать и молиться за чужие
грехи. "Нет, тетушка, - говорит она: - не говорите так. Я решилась, я
молилась, я просила совета у бога. Все кончено; кончена моя жизнь с вами.
Такой урок недаром; да я уж не в первый раз об этом думаю. Счастие ко мне не
шло; даже когда у меня были надежды на счастие, сердце у меня все щемило. Я
все знаю, и свои грехи и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю
все. Все это отмолить, отмолить надо. Вас мне жаль, жаль мамаши, Леночки; но
делать нечего. Чувствую я, что мне не житье здесь, я уже со всем простилась,
всему в доме поклонилась в последний раз. Отзывает меня что-то, тошно мне,
хочется мне запереться навек. Не удерживайте меня, не отговаривайте;
помогите мне, не то я одна уйду..." И так кончается жизнь молодого, свежего
существа, в котором была способность любить, наслаждаться счастием,
доставлять счастие другому и приносить разумную пользу в семейном кругу... и
какую значительную пользу может принести в наше время женщина, какое
согревающее, благотворное влияние может иметь ее мягкая, грациозная
личность, ежели она захочет употребить свои силы на разумное дело, на
бескорыстное служение добру. Отчего же уклонилась от этого пути Лиза? Отчего
так печально и бесследно кончилась ее жизнь? Что сломило ее? Обстоятельства,
скажут некоторые. Нет, не обстоятельства, ответим мы, а фанатическое
увлечение неправильно понятым нравственным долгом. Не утешения искала она в
монастыре, не забвения ждала она от уединенной и созерцательной жизни: нет!
она думала принести собою очистительную жертву, думала совершить последний,
высший подвиг самоотвержения. Насколько она достигла своей цели, пусть судят
другие. Говоря о воспитании Лизы, г. Тургенев дает нам ключ к объяснению как
нравственной чистоты ее убеждений, не потускневших от вредного влияния
неразвитого общества, так и излишней строгости и односторонности ее взгляда
на жизнь.
В воспитании Лизы все было направлено к развитию чувства. Важнейшим
элементом этого воспитания было пламенное религиозное чувство ее няни,
попечениям которой она почти исключительно была предоставлена. Наука, до сих
пор не приобретшая права гражданства в женском образовании, не могла
благотворна подействовать на ее ум. Искусство, именно музыка затронула ее
эстетическое чувство, но не расширила круга ее понятий. Раскрывавшаяся душа,
ее жадно воспринимала серьезные рассказы няни, проникнутые восторженным,
правдивым чувством. Воображение ребенка получило несоразмерное развитие, а
ум остался робким и неразработанным. Лиза сделалась набожною, она горячо
полюбила добро и истину, она вынесла из своего детства теплую веру и твердые
нравственные правила, но на этом она и остановилась; распоряжаться своими
правилами, применять их к жизни, находить присутствие духа во всяком
положении, обдумывать свои поступки. и определять свои обязанности
размышлением, а не слепым порывом чувства - этого она не умеет, потому она
руководствуется инстинктом или авторитетом, создает себе призраки,
изнемогает в неестественной борьбе с самыми законными своими побуждениями,
ставит себе в вину это изнеможение и, наконец, утомленная внутренними
волнениями, решается покинуть все, что ей дорого, и принести последнюю
жертву. Из женских характеров, существующих в нашей литературе, Лиза
представляет всего более сходства с Татьяною Пушкина: в той и в другой
заметен перевес чувства и воображения над умом; разница только в том, что у
Татьяны чувство и воображение, воспитанные на романах, порождают в ней
болезненную мечтательность, работают над создаванием романического героя и,
наконец, воплощают этого героя в лице Евгения Онегина, неспособного
составить счастье умной и чувствительной женщины. У Лизы чувство и
воображение воспитаны на возвышенных предметах; но они все-таки развиты
несоразмерно, берут перевес над мыслительною силою и также ведут к
болезненным и печальным уклонениям. Это преобладание чувства над рассудком
выражается в самых разнообразных формах и составляет в современных женщинах
явление до такой степени распространенное, что в педагогической литературе
неоднократно высказывалось мнение, будто оно так и должно быть, будто и
преподавание в женских учебных заведениях должно сообразоваться с этим
необходимым свойством женской природы. Мы уже позволяли себе выражать
противоположное мнение; {2} повторяем его и теперь; женщине, как и мужчине,
дана одинаковая сумма прирожденных способностей; но воспитание женщины,
менее реальное, менее практическое, менее упражняющее критические
способности (нежели воспитание мужчины), с молодых лет усыпляет мысль и
пробуждает чувство, часто доводит его до неестественного, болезненного
развития. Истинная цель реформы, совершающейся на наших глазах в женском
воспитании, состоит, насколько мы ее понимаем, именно в том, чтобы
уравновесить в женщине ум и чувство, чтобы приучить ее самостоятельно
думать, анализировать себя и других и последовательно, без увлечения, но с
искренним и глубоким чувством проводить в жизнь добытые убеждения. В этом
пробуждении женщины к действительной жизни, к умственной деятельности в
самом обширном значении этого слова, - в этом пробуждении, говорим мы,
заключаются задатки прогресса для всего нашего общества. Повторяя теперь уже
высказанное нами мнение, мы считаем себя вправе подтвердить наши слова
авторитетом "двух замечательнейших художников нашего времени, Тургенева и
Гончарова. Первый высказал свое мнение об образовании женщины в создании
личности Лизы и в своем отношении к этой личности: он сочувствует ее
прекрасным качествам, любуется ее грациею, уважает твердость ее убеждений,
но жалеет о ней и вполне сознается, что она пошла не по тому пути, на
который указывают человеку рассудок и здоровое чувство. Гончаров сказал свое
слово в личности Ольги, уравновешивающей в себе мысль и чувство. Поднялось
множество голосов, сказавших, что женщин, подобных Ольге, в нашем обществе
нет; но никто не говорил, чтобы образ Ольги был неженствен, чтобы в нем не
было поэтической правды. Это суждение дает нам право сказать, что Ольга -
русская женщина нового поколения, еще не вступавшего в жизнь. Требования,
которые выразил Гончаров в создании этой личности, невыполнимы теперь; но
они законны и могут быть выполнены впоследствии, быть может в скором
времени. Сравнивая современную девушку Лизу с будущею девушкою Ольгою, мы
можем определить тот путь, по которому должно пойти образование женщины,
можем заранее рассчитать те результаты, которых оно должно достигнуть.
В заключение нашей статьи еще раз возвратимся к Лизе и обратим внимание
читательниц на то, как ее личность оттенена двумя женскими фигурами: матери
ее, Марьи Дмитриевны, и тетки, Марфы Тимофеевны. Первая представляет собою
тип очень распространенный в нашем обществе: это взрослый ребенок, то есть
женщина без убеждений, женщина, не привыкшая к размышлению и почти
потерявшая способность мыслить; она живет и дышит одними светскими
удовольствиями, свойственными ее уже пожилым летам; ей нравятся "пустейшие и
безнравственные люди; семейною жизнию она не живет, любви детей и влияния
над ними приобрести не умела; она любит чувствительные сцены и щеголяет
расстроенными нервами и сентиментальностию. Словом, она ребенок по развитию,
только лишена ребяческой грации и чистоты. Марфа Тимофеевна - умная и добрая
женщина старого века, не получившая никакого образования, но одаренная
здравым смыслом и тою проницательностию, которую обыкновенно приобретают под
старость умные люди, много видевшие на своем веку и не пропускавшие
виденного без внимания. Марфа Тимофеевна - старушка энергическая и
деятельная, с резкими и угловатыми манерами, говорящая правду в глаза и не
скрывающая ни своего отвращения к некоторым сомнительным личностям, ни
своего доброго расположения к тем, кого она любит. Марфа Тимофеевна набожна,
но без фанатизма; она не терпит лжи и безнравственности, но допускает
терпимость убеждения, не стесняет свободы совести окружающих ее людей. Ей
противны гости Марьи Дмитриевны, как пустые и вздорные люди, а Лаврецкого
она любит, хотя знает, что расходится с ним в самых существенных понятиях.
Практический смысл, мягкость чувств при резкости внешнего обращения,
беспощадная откровенность и отсутствие фанатизма - вот преобладающие черты в
личности Марфы Тимофеевны, превосходно очерченной в романе Тургенева.
Поставленная между этими двумя женскими личностями, Лиза является в самом
выгодном свете: резкость приговоров, неженственная смелость и придирчивость
Марфы Тимофеевны оттеняют собою ее скромность, стыдливость и грациозную
нерешительность. Что касается до Марьи Дмитриевны, то вся ее неискренняя,
жеманная, бесцветная личность составляет разительный контраст с серьезною,
сосредоточенною, строгою фигурою дочери, проникнутой и воодушевленной одним
принципом, истинным и прекрасным, но доведенным до крайности. Контраст этот
действует тем сильнее, что Марья Дмитриевна - живой тип, такая женщина,
каких очень и очень много. Как истинный художник, Тургенев не мог и не
должен был высказать свою мысль резко: он показал в личности Лизы недостатки
современного женского воспитания, но он выбрал свой пример в ряду лучших
явлений, обставил выбранное явление так, что оно представляется в самом
выгодном свете. От этого идея автора не бросается прямо в глаза. Ее надо
отыскать, в нее надо вдуматься; но зато она тем полнее и неотразимее
подействует на ум читателя. Чем менее художественное произведение сбивается
на поучение, чем беспристрастнее художник выбирает фигуры и положения,
которыми он намерен обставить свою идею, тем стройнее и жизненнее его
картина, тем скорее он достигнет ею желанного действия. Ежели изображена
действительность во всем блеске и разнообразии ее явлений и ежели все эти
явления, как бы нечаянно выхваченные художником из известной нам жизни,
говорят нам одно и то же, тогда нельзя не убедиться. Тут мы уже верим не
слову художника, а тому, что говорят факты, что засвидетельствовано самою
жизнию.
"Обломов"
Роман И, А. Гончарова
"Дворянское гнездо"
Роман И, С. Тургенева
"Три смерти"
Рассказ графа Л. Н. Толстого
Впервые опубликованы в "журнале наук, искусств и литературы для
взрослых девиц" "Рассвет" за 1859 г. (разбор "Обломова" в э 10 журнала,
"Дворянского гнезда" - в э 11 и "Трех смертей" - в э 12). В первое издание
сочинений не вошли, хотя в объявлениях о составе этого издания, приложенных
к первым его выпускам, и указывалось, что они будут помещены в ч. 10. Здесь
воспроизводятся по тексту журнала.
1 Выражение "веяние эпохи" было впервые пущено в оборот Аполлоном
Григорьевым.
2 Мнение о том, что женщине, как и мужчине, дана одинаковая сумма
прирожденных способностей, и о необходимости сделать воспитание женщины
более реальным Писарев высказал в ряде рецензий, опубликованных в журнале
"Рассвет" за 1859 г. (см. в т. I шеститомного издания Павленкова сочинений
Д. И. Писарева рецензии на "Записки доброй матери", "Образование женщин
среднего и высшего состояния", "Частные женские пансионы", "Еще о женском
труде", "Парижские письма" М. Михайлова, "Журнал для воспитания", "Русский
педагогический вестник" и др.).