взыскание. Я думаю: у парня ни копейки нет; чего доброго, в тюрьму потянут.
Хвать себя за бумажник: хорошо, черт возьми, что у меня-то на этот раз
деньги случились... Сунул я этому дуралею в руку две тысячи целковых, завел
его в лавочку, взял с него расписку и, выведя опять на тротуар, будто шутя,
повернул его и трах в шею, так что он носом почти у меня в грязь ткнулся.
Заругался, заплевался. "Ничего, говорю, подлец, лайся! Не станешь вперед
ходить со старого товарища деньги взыскивать!" И вот тебе оная расписка!
(Кладет с торжеством расписку на стол.)
Мирович (сгоревший при этом рассказе приятеля со стыда и беря его потом
за руку). Благодарю тебя, добрый друг, но, право, мне совестно... Зачем и
для чего ты это сделал? Наконец, где ты взял денег, и какие у тебя могут
быть лишние две тысячи целковых?
Куницын (наивно). Деньги эти у меня, брат, бургмейеровские. Помнишь, он
обещался меня поблагодарить, если слова мои оправдаются; а сегодня поутру
вдруг подают мне пакет, с виду ничего особенного не обещающий; распечатываю
его... Вижу: деньги!.. Пересчитал - две тысячи рублей и коротенькая
записочка, что это от господина Бургмейера, - кратко, деликатно и
благородно!
Мирович (почти в ужасе отступая от приятеля). И ты мой долг заплатил
бургмейеровскими деньгами?.. Послушай, Куницын, у тебя действительно, видно,
нет в голове никакого различия между честным и бесчестным. Как тебе
самому-то не совестно было принять эти деньги от Бургмейера, потому что ты
этим теперь явно показал, что продал ему любившую тебя женщину, и ты еще
платишь этими деньгами за меня, любовника жены Бургмейера. Понимаешь ли ты,
какое тут сплетение всевозможных гадостей и мерзостей? Наконец, ты меня
ставишь в совершенно безвыходное положение. Я должен теперь бежать кланяться
всем в ноги, чтобы мне дали две тысячи рублей, которые я мог бы швырнуть
господину Бургмейеру назад! Но кто ж мне поверит такую сумму? Это жестоко,
бесчеловечно с твоей стороны, Куницын! Если ты сам не понимаешь, так спросил
бы прежде меня: нельзя же честью другого так распоряжаться.
Куницын (совершенно опешенный и почесывая голову). Да, это так! Теперь
я сам вижу, что тут есть маленькая неловкость. А вначале мне казалось, что я
приятное для тебя делаю: все-таки человека не посадят в тюрьму!
Мирович. Что ж такое в тюрьму? Меня не за преступление посадили бы в
тюрьму, и в этом случае гораздо бы меньше было уязвлено мое самолюбие, чем
теперь.
Куницын (почти сквозь слезы). Понимаю я!.. Извини, брат! Ей-богу, я не
ожидал, что так тебя огорчу этим. Но погоди!.. Это поправить можно. На днях
у меня еще получка будет, только по совершенно уже частному делу: свое
последнее именьишко жеганул побоку - не хочу быть проприетером, и от меня бы
ведь ты, конечно, принял деньги, чтобы заплатить там какому-нибудь дьяволу
долг твой, иначе я рассорился бы с тобой навек. Ergo*: как только я получу
эти деньги, немедля же отправлю к господину Бургмейеру его две тысячи
целковых и напишу ему: "Merci, я бабьим мясом не торгую!" - и ты тогда,
выходит, мне уж должен будешь.
______________
* Следовательно (лат.).
Мирович (снова растроганный). Благодарю... Я в дружбе твоей, конечно,
никогда не сомневался, но только на средства являть эту дружбу ты
неразборчив.
Куницын. Что делать, братец, очень уж я нанюхался роз-то российских.
Там-сям нюхнешь мошенников-то, смотришь, и сам сбрендил!.. Кто это точно
стучится?.. (Прислушиваясь.) Так и есть... (Поет.) "Отперите, отперите!" -
как пела у нас Рехт. (Мировичу.) Отворить, что ли?
Мирович. Отвори.
Куницын (отворяя дверь и с удивлением на лице). Господин Бургмейер.
Мирович (тоже восклицая). Бургмейер!
Входит Бургмейер.
Бургмейер (с потупленной головой и не обращаясь, собственно, ни к
кому). Могу я видеть Клеопатру Сергеевну?
Мирович (гордо встряхивая пред ним своими кудрями). Нет-с, не можете.
Бургмейер. Она сама прислала ко мне свою женщину и просила меня, чтоб я
к ней приехал.
Мирович (вспыхивая в лице). Клеопатра Сергеевна присылала к вам?
Бургмейер. Да, вот ее записка... Тут вышло некоторое недоразумение: я
велел управляющему своему скупить одно ваше обязательство с тем, чтоб
уничтожить его; а он не понял меня и подал это обязательство ко взысканию.
Мирович (смеясь ему в лицо). Какой, однако, у вас непонятливый
управляющий! Зачем же вы держите его?
Бургмейер (потупляясь). Я уже отказал ему и теперь, собственно, приехал
затем, чтоб уничтожить это его распоряжение.
Мирович. Напрасно в этом случае беспокоились: взыскание это уже
оплачено.
Бургмейер (еще более смутившись). Очень жаль, что не поспел поправить
этой ошибки... Но я все-таки просил бы позволения видеть Клеопатру
Сергеевну, потому что я и о другом еще желаю с ней переговорить.
Мирович. Клеопатра Сергеевна больна и, вероятно, не примет вас.
Бургмейер. Но она ж сейчас сама писала мне записку.
Мирович. Когда писала, то была здорова, а теперь сделалась больна.
Бургмейер. Муж, полагаю, и больную даже жену свою, лежащую в постели,
может видеть.
Мирович. Муж?.. Да!.. Но вы, кажется, немножко утратили это право. Вы
забыли, что я вам за эту женщину спас ваши миллионы и приплатил еще к тому
более, чем собственной кровью, приплатил моей честью; а потому я вас не
считаю мужем Клеопатры Сергеевны.
Бургмейер. Вы можете считать или не считать меня мужем, но закон еще
пока не лишает меня этого права.
Мирович. А, да, вот что-с! Вы на закон думаете опираться? В таком
случае убирайтесь, откуда пришли, и приходите сюда с полицией, а иначе я вас
в подворотню мою заглянуть не пущу.
Бургмейер (подняв, наконец, голову). Вячеслав Михайлыч, видит бог, я
пришел к вам не ссориться, а хоть сколько-нибудь улучшить участь моей бедной
жены. Я отовсюду слышу, что она очень расстроила свое здоровье, а между тем
по средствам своим не может пригласить к себе доктора; у ней нет даже
сухого, теплого угла и приличной диетической пищи; помочь мне ей в этом
случае, я думаю, никто в мире не может запретить.
Мирович. Да-с, никто, кроме самой Клеопатры Сергеевны.
Бургмейер. Но и она, я надеюсь, не воспретит мне этого.
Мирович. Если не воспретит, - это ее дело, но я лично не желаю быть
передатчиком ей ваших благодеяний, а тем более разделять их с ней.
Бургмейер. Об вас и об вашем положении я знаю, что никакого права не
имею ни думать, ни заботиться.
Мирович. То-то, к несчастью, вы очень заботитесь и думаете обо мне: вы
были так добры, что приискали даже мне место в компании "Беллы", чтобы
спровадить таким образом меня в Америку. Управляющий ваш по ошибке хлопочет
засадить меня в тюрьму и устроить там мне бесплатное помещение; на это я
вам, милостивый государь, скажу, что порядочные люди подобных подлых путей
не избирают, и если возвращают себе жен, так пулей или шпагой.
Бургмейер. Я слишком стар и слишком явно для меня, что я тут проиграю,
чтобы прибегать мне к подобным средствам.
Мирович (засмеясь). Вы, я думаю, давно уже для всяких благородных
средств были стары!.. Давно... с детства даже...
Бургмейер (вспыхнув, наконец). Господин Мирович!
Мирович. Что Мирович?.. Обижайтесь!.. Оскорбляйтесь! Я с открытым
забралом и без щита готов принять ваш вызов.
Входит Клеопатра Сергеевна.
Клеопатра Сергеевна (прямо обращаясь к Бургмейеру и протягивая ему
руку). Здравствуйте, Бургмейер, благодарю вас, что вы приехали ко мне.
Извините, что я долго заставила вас ожидать себя.
Мирович (едва сдерживаемым голосом говорит Клеопатре Сергеевне).
Болезнь ваша, значит, кончилась уже?
Клеопатра Сергеевна (скороговоркой). Кончилась... (Снова обращаясь к
Бургмейеру.) Я бы прежде всего просила вас, Александр Григорьич, заплатить
две тысячи долгу по взысканию на нас.
Бургмейер. Но они, я слышал, заплачены уже.
Клеопатра Сергеевна (с удивлением). Кто ж их заплатил?
Куницын (краснея в лице, робко взглядывая на Мировича и не решаясь,
говорить ли ему или нет). Я-с это.
Бургмейер (обрадованный этим признанием и берясь за свой бумажник).
Если вы, то позвольте мне сейчас же заплатить их вам.
Куницын (останавливая его). Атанде-с немного! У нас, и кроме этого,
есть еще с вами счеты; мы поговорим потом.
Клеопатра Сергеевна. Отчего же, Куницын, вы не хотите взять ваши
деньги?
Куницын (опять краснея). Сделайте милость, прошу вас, извольте
заниматься вашим разговором и не беспокойтесь обо мне.
Бургмейер (опять относясь к Клеопатре Сергеевне и очень нерешительным
голосом). Вы, кроме этого долга, Клеопатра Сергеевна, не имеете ли еще в чем
нужды?
Клеопатра Сергеевна (перебивая его). Нет... что ж... Особенной нет. Но
я желала бы, Александр Григорьич, попросить вас о гораздо большем: теперь я
очень хорошо сама сознаю, сколько виновата перед вами. Я тогда... за одно
неосторожное ваше слово... чувству моему, которое следовало бы задушить в
себе... я позволила развиться до безумия, и безумием этим я погубила было
того человека, которому больше всех на свете желала счастья. Дайте мне,
Александр Григорьич, возможность поправить это, возьмите меня опять к себе -
не женой!.. Нет... зачем же это... Но я буду вашим другом... дочерью...
сестрою... а Мировичу дайте еще лететь в жизнь: мы связываем ему только
крылья.
Мирович (бледный, как мертвец, и потирая себе руки). Евгения
Николаевна, видно, вполне справедливо мне говорила о вашем давнишнем
намерении сойтись с вашим супругом!
Клеопатра Сергеевна (опять скороговоркой). Да, она все справедливо обо
мне говорила... (Бургмейеру.) Вы берете меня?
Бургмейер. Клеопатра Сергеевна, разве вы могли сомневаться в этом? Я
все готов исполнить, что вы желаете, и сочту за счастье для себя, что около
меня будет жить хоть сколько-нибудь жалеющее меня существо, а не люди,
готовые отнять у меня почти жизнь!
Клеопатра Сергеевна (с усилием над собой подходя к Мировичу). Прощайте,
Вячеслав, не сердитесь на меня и не проклинайте очень, и если будете
вспоминать меня, то знайте: мы, женщины, тоже имеем свое честолюбие, и когда
женщина кого истинно любит, так ей вовсе не нужно, чтоб этот человек вечно
сидел около нее и чтобы вечно видеть его ласки. Напротив. Для нее всего
дороже, чтоб он был спокоен и доволен, где бы он ни жил - вместе или врозь с
нею!
Мирович (настойчиво и с твердостью). Полноте, Клеопатра Сергеевна,
казуистикой ни себя нельзя ни в чем убедить, ни другим ничего доказать!
Образумьтесь лучше и поймите хорошенько: на что вы решаетесь?
Клеопатра Сергеевна (потупляясь). Я решаюсь на то, что говорит мне моя
совесть! (Как-то торопливо относясь к Куницыну.) Вы, Куницын, были всегда
так добры ко мне... Я вам очень благодарна, и, пожалуйста, возьмите у мужа
деньги!
Куницын (опять вспыхнув). После-с, после мы об этом потолкуем!
Клеопатра Сергеевна (взглядывает еще раз на Мировича и идет к дверям,
но потом схватывает вдруг себя обеими руками за грудь и восклицает).
Господи, что же это я делаю!.. (И затем в каком-то почти исступлении
вскрикивает.) Александр Григорьич, уведите меня отсюда, поскорее уведите!
Бургмейер поспешно подает ей руку
и вместе с Куницыным уводит ее.
Мирович (делая сначала движение как бы идти за ними, но тотчас же и
останавливаясь). Зачем? Для чего? Роман как следует прошел уже по всем своим
темпам: было сначала сильное увлечение... Любовь!.. Но натянутые струны
поослабли и перестали издавать чарующие звуки, а тут еще почти неотразимые
удары извне, и разлука неизбежна!
Возвращается Куницын; он какой-то опешенный.
Куницын (выходя прямо на авансцену). Вот уже именно словами Шекспира
могу сказать: "Сердце мое никогда не знало жалости, но, рассказывая эту
грустную повесть, я буду рыдать и плакать, как черноликий Клиффорд!"
Мирович (обращаясь к нему и каким-то задыхающимся голосом). Что там
такое еще происходило?
Куницын (сверх обыкновения с чувством). Это ужасно что такое! Клеопатра
Сергеевна удержаться, главное, никак не может: рыдает на всю улицу, да и
баста!.. Дурак этот Бургмейеришка тоже растерялся совершенно! Тут
оставаться, видит, срам, а везти боится - хуже обеспокоишь! Так что уж я
даже закричал ему: везите, говорю, ее; может быть, лучше протрясет!
Мирович (с каким-то искривленным ртом). Сама пожелала того и выбрала!
Куницын. Нет, братец, нет, как хочешь, ты тут во всем виноват!.. Каким
же образом женщину, привыкшую к довольству, держать в этакой конуре и
кормить протухлой колбасой и картофелем! Это какая хочешь уйдет - не
выдержит. Я тебе всегда говорил, что деньги нынче все значат! Ну, если их
нет, а они надобны, так украдь их, черт возьми! Поверь, что на деле моя
философия всегда твоей верней будет!
Мирович (уже с гневом). Ты дурак после этого совершеннейший, если не
понимаешь того, что я слишком сегодня несчастлив и слишком страдаю, чтоб
издеваться надо мной и делать наставления мне...
Куницын. Не стану, не стану, бог с тобой! В Америку едешь?
Мирович. Еду.
Куницын. Когда?.. Скоро?
Мирович. Послезавтра, вероятно.
Куницын. Ну, приду на чугунку проводить!.. Прощай! (И, не смея подойти
проститься с приятелем, уходит.)
Мирович (один и взмахивая как-то решительно головой). Прими, Ваал, еще
две новые жертвы! Мучь и терзай их сердца и души, кровожадный бог, в своих
огненных когтях! Скоро тебе все поклонятся в этот век без идеалов, без
чаяний и надежд, век медных рублей и фальшивых бумаг!
Занавес падает.
Впервые драма напечатана в журнале "Русский вестник", 1873, No 4
(апрель).
Над этой пьесой Писемский работал, по-видимому, в первые месяцы 1873
года. В первой половине марта этого года она была уже закончена, и Писемский
решил представить ее вместе с комедией "Подкопы" ("Хищники") на соискание
Уваровской премии. С этой целью он обратился за содействием к академику
А.В.Никитенко. В письме к нему от 16 марта 1873 года он так характеризовал
тему этой драмы: "...кроме "Подкопов" я написал еще новую пьесу "Ваал". Из
самого заглавия вы уже, конечно, усматриваете, что в пьесе этой затронут
вряд ли не главнейший мотив в жизни современного общества: все ныне
поклоняются Ваалу, - этому богу денег и материальных преуспеяний, и который,
как некогда греческая Судьба, тяготеет над миром и все заранее предрекает!..
Под гнетом его люди совершают мерзости и великие дела, страдают и
торжествуют"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 252.
Никитенко дал пространный и весьма благоприятный отзыв о "Ваале",
отметив прежде всего важность и злободневность его темы, типичность
выведенных характеров, "...со стороны характеров, - писал он, - пьеса
г.Писемского отличается замечательным достоинством. Все они верны текущей
действительности, которую автор имел в виду... Притом лица, выведенные
автором на сцену, не олицетворения каких-нибудь понятий, а живые действующие
лица... Архитектоническая сторона пьесы представляет стройное, хорошо
сложенное целое. Нет растянутости, столь обыкновенной во многих из наших
литературных произведений, ничего, что не относилось бы к основной идее"*.
Однако академическая комиссия не признала пьесу достойной премии.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 702.
Первое представление "Ваала" состоялось 12 октября 1873 года на сцене
Петербургского Александринского театра в бенефис Н.Ф.Сазонова. Спектакль
этот вызвал многочисленные и крайне противоречивые отзывы печати.
Большинство даже тех рецензентов, которые были явными апологетами буржуазии
и никогда не сочувствовали передовой молодежи, обвиняли Писемского в
стремлении очернить "молодое поколение". Конечно, главной причиной такого
рода отзывов была резкая антибуржуазная направленность пьесы Писемского. Но
в то же время нельзя не учитывать и того факта, что сценическое истолкование
"Ваала" актерами Александринского театра могло дать повод для таких отзывов.
Писемский был невысокого мнения о труппе этого театра. Не доверяя
петербургским режиссерам, он всегда стремился принять непосредственное
участие в подготовке своих пьес к представлению на Александринской сцене.
Так было и на этот раз. Однако ему, очевидно, не удалось сколько-нибудь
существенно повлиять на характер актерского исполнения "Ваала". В этом
отношении очень ценно свидетельство сына драматурга - Н.А.Писемского. "Что
касается до твоей пьесы, - писал он, - то во второй раз она прошла с гораздо
большим успехом, чем в первый... но из этого не следует, чтоб актеры играли
лучше. Напротив того: они играли хуже, но они играли во вкусе публики
Александринского театра. Пожинать лавры на этот раз пришлось Струйской,
Подобедовой и Жиду (то есть исполнителю роли Руфина Ф.А.Федорову. Струйская
и Подобедова соответственно исполняли роли Клеопатры Сергеевны и Евгении
Николаевны. - М.Е.). Каждая сцена, в кой они участвовали, вызывала шумные и
продолжительные рукоплескания. В игре Струйской и Подобедовой не было
прежней сдержанности и прежнего старания: они развязались, произносили свои
монологи с подчеркиванием наиболее эффектных мест - одним словом, делали
все, чтобы угодить грубому и неразвитому вкусу александринской публики, - и
достигли своей цели"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 571.
На сцене Московского Малого театра "Ваал" был впервые представлен 15
ноября 1873 года. В этом спектакле принимали участие И.В.Самарин
(Бургмейер), Г.Н.Федотова (Клеопатра Сергеевна), Н.А.Никулина (Евгения
Николаевна), М.А.Решимов (Мирович), С.В.Шумский (Куницын), Н.И.Музиль
(Руфин), К.Ф.Берг (Самахан). Эти выдающиеся мастера сцены верно
почувствовали и сумели донести до зрителя антибуржуазный пафос пьесы, вернув
ей таким образом ее подлинный смысл. Именно поэтому в постановке Малого
театра на первом плане оказался образ Клеопатры Сергеевны в истолковании
Г.Н.Федотовой, а не третьестепенная фигура Руфина.
Текст драмы печатается по изданию 1874 года.
М.П.Еремин
Хвать себя за бумажник: хорошо, черт возьми, что у меня-то на этот раз
деньги случились... Сунул я этому дуралею в руку две тысячи целковых, завел
его в лавочку, взял с него расписку и, выведя опять на тротуар, будто шутя,
повернул его и трах в шею, так что он носом почти у меня в грязь ткнулся.
Заругался, заплевался. "Ничего, говорю, подлец, лайся! Не станешь вперед
ходить со старого товарища деньги взыскивать!" И вот тебе оная расписка!
(Кладет с торжеством расписку на стол.)
Мирович (сгоревший при этом рассказе приятеля со стыда и беря его потом
за руку). Благодарю тебя, добрый друг, но, право, мне совестно... Зачем и
для чего ты это сделал? Наконец, где ты взял денег, и какие у тебя могут
быть лишние две тысячи целковых?
Куницын (наивно). Деньги эти у меня, брат, бургмейеровские. Помнишь, он
обещался меня поблагодарить, если слова мои оправдаются; а сегодня поутру
вдруг подают мне пакет, с виду ничего особенного не обещающий; распечатываю
его... Вижу: деньги!.. Пересчитал - две тысячи рублей и коротенькая
записочка, что это от господина Бургмейера, - кратко, деликатно и
благородно!
Мирович (почти в ужасе отступая от приятеля). И ты мой долг заплатил
бургмейеровскими деньгами?.. Послушай, Куницын, у тебя действительно, видно,
нет в голове никакого различия между честным и бесчестным. Как тебе
самому-то не совестно было принять эти деньги от Бургмейера, потому что ты
этим теперь явно показал, что продал ему любившую тебя женщину, и ты еще
платишь этими деньгами за меня, любовника жены Бургмейера. Понимаешь ли ты,
какое тут сплетение всевозможных гадостей и мерзостей? Наконец, ты меня
ставишь в совершенно безвыходное положение. Я должен теперь бежать кланяться
всем в ноги, чтобы мне дали две тысячи рублей, которые я мог бы швырнуть
господину Бургмейеру назад! Но кто ж мне поверит такую сумму? Это жестоко,
бесчеловечно с твоей стороны, Куницын! Если ты сам не понимаешь, так спросил
бы прежде меня: нельзя же честью другого так распоряжаться.
Куницын (совершенно опешенный и почесывая голову). Да, это так! Теперь
я сам вижу, что тут есть маленькая неловкость. А вначале мне казалось, что я
приятное для тебя делаю: все-таки человека не посадят в тюрьму!
Мирович. Что ж такое в тюрьму? Меня не за преступление посадили бы в
тюрьму, и в этом случае гораздо бы меньше было уязвлено мое самолюбие, чем
теперь.
Куницын (почти сквозь слезы). Понимаю я!.. Извини, брат! Ей-богу, я не
ожидал, что так тебя огорчу этим. Но погоди!.. Это поправить можно. На днях
у меня еще получка будет, только по совершенно уже частному делу: свое
последнее именьишко жеганул побоку - не хочу быть проприетером, и от меня бы
ведь ты, конечно, принял деньги, чтобы заплатить там какому-нибудь дьяволу
долг твой, иначе я рассорился бы с тобой навек. Ergo*: как только я получу
эти деньги, немедля же отправлю к господину Бургмейеру его две тысячи
целковых и напишу ему: "Merci, я бабьим мясом не торгую!" - и ты тогда,
выходит, мне уж должен будешь.
______________
* Следовательно (лат.).
Мирович (снова растроганный). Благодарю... Я в дружбе твоей, конечно,
никогда не сомневался, но только на средства являть эту дружбу ты
неразборчив.
Куницын. Что делать, братец, очень уж я нанюхался роз-то российских.
Там-сям нюхнешь мошенников-то, смотришь, и сам сбрендил!.. Кто это точно
стучится?.. (Прислушиваясь.) Так и есть... (Поет.) "Отперите, отперите!" -
как пела у нас Рехт. (Мировичу.) Отворить, что ли?
Мирович. Отвори.
Куницын (отворяя дверь и с удивлением на лице). Господин Бургмейер.
Мирович (тоже восклицая). Бургмейер!
Входит Бургмейер.
Бургмейер (с потупленной головой и не обращаясь, собственно, ни к
кому). Могу я видеть Клеопатру Сергеевну?
Мирович (гордо встряхивая пред ним своими кудрями). Нет-с, не можете.
Бургмейер. Она сама прислала ко мне свою женщину и просила меня, чтоб я
к ней приехал.
Мирович (вспыхивая в лице). Клеопатра Сергеевна присылала к вам?
Бургмейер. Да, вот ее записка... Тут вышло некоторое недоразумение: я
велел управляющему своему скупить одно ваше обязательство с тем, чтоб
уничтожить его; а он не понял меня и подал это обязательство ко взысканию.
Мирович (смеясь ему в лицо). Какой, однако, у вас непонятливый
управляющий! Зачем же вы держите его?
Бургмейер (потупляясь). Я уже отказал ему и теперь, собственно, приехал
затем, чтоб уничтожить это его распоряжение.
Мирович. Напрасно в этом случае беспокоились: взыскание это уже
оплачено.
Бургмейер (еще более смутившись). Очень жаль, что не поспел поправить
этой ошибки... Но я все-таки просил бы позволения видеть Клеопатру
Сергеевну, потому что я и о другом еще желаю с ней переговорить.
Мирович. Клеопатра Сергеевна больна и, вероятно, не примет вас.
Бургмейер. Но она ж сейчас сама писала мне записку.
Мирович. Когда писала, то была здорова, а теперь сделалась больна.
Бургмейер. Муж, полагаю, и больную даже жену свою, лежащую в постели,
может видеть.
Мирович. Муж?.. Да!.. Но вы, кажется, немножко утратили это право. Вы
забыли, что я вам за эту женщину спас ваши миллионы и приплатил еще к тому
более, чем собственной кровью, приплатил моей честью; а потому я вас не
считаю мужем Клеопатры Сергеевны.
Бургмейер. Вы можете считать или не считать меня мужем, но закон еще
пока не лишает меня этого права.
Мирович. А, да, вот что-с! Вы на закон думаете опираться? В таком
случае убирайтесь, откуда пришли, и приходите сюда с полицией, а иначе я вас
в подворотню мою заглянуть не пущу.
Бургмейер (подняв, наконец, голову). Вячеслав Михайлыч, видит бог, я
пришел к вам не ссориться, а хоть сколько-нибудь улучшить участь моей бедной
жены. Я отовсюду слышу, что она очень расстроила свое здоровье, а между тем
по средствам своим не может пригласить к себе доктора; у ней нет даже
сухого, теплого угла и приличной диетической пищи; помочь мне ей в этом
случае, я думаю, никто в мире не может запретить.
Мирович. Да-с, никто, кроме самой Клеопатры Сергеевны.
Бургмейер. Но и она, я надеюсь, не воспретит мне этого.
Мирович. Если не воспретит, - это ее дело, но я лично не желаю быть
передатчиком ей ваших благодеяний, а тем более разделять их с ней.
Бургмейер. Об вас и об вашем положении я знаю, что никакого права не
имею ни думать, ни заботиться.
Мирович. То-то, к несчастью, вы очень заботитесь и думаете обо мне: вы
были так добры, что приискали даже мне место в компании "Беллы", чтобы
спровадить таким образом меня в Америку. Управляющий ваш по ошибке хлопочет
засадить меня в тюрьму и устроить там мне бесплатное помещение; на это я
вам, милостивый государь, скажу, что порядочные люди подобных подлых путей
не избирают, и если возвращают себе жен, так пулей или шпагой.
Бургмейер. Я слишком стар и слишком явно для меня, что я тут проиграю,
чтобы прибегать мне к подобным средствам.
Мирович (засмеясь). Вы, я думаю, давно уже для всяких благородных
средств были стары!.. Давно... с детства даже...
Бургмейер (вспыхнув, наконец). Господин Мирович!
Мирович. Что Мирович?.. Обижайтесь!.. Оскорбляйтесь! Я с открытым
забралом и без щита готов принять ваш вызов.
Входит Клеопатра Сергеевна.
Клеопатра Сергеевна (прямо обращаясь к Бургмейеру и протягивая ему
руку). Здравствуйте, Бургмейер, благодарю вас, что вы приехали ко мне.
Извините, что я долго заставила вас ожидать себя.
Мирович (едва сдерживаемым голосом говорит Клеопатре Сергеевне).
Болезнь ваша, значит, кончилась уже?
Клеопатра Сергеевна (скороговоркой). Кончилась... (Снова обращаясь к
Бургмейеру.) Я бы прежде всего просила вас, Александр Григорьич, заплатить
две тысячи долгу по взысканию на нас.
Бургмейер. Но они, я слышал, заплачены уже.
Клеопатра Сергеевна (с удивлением). Кто ж их заплатил?
Куницын (краснея в лице, робко взглядывая на Мировича и не решаясь,
говорить ли ему или нет). Я-с это.
Бургмейер (обрадованный этим признанием и берясь за свой бумажник).
Если вы, то позвольте мне сейчас же заплатить их вам.
Куницын (останавливая его). Атанде-с немного! У нас, и кроме этого,
есть еще с вами счеты; мы поговорим потом.
Клеопатра Сергеевна. Отчего же, Куницын, вы не хотите взять ваши
деньги?
Куницын (опять краснея). Сделайте милость, прошу вас, извольте
заниматься вашим разговором и не беспокойтесь обо мне.
Бургмейер (опять относясь к Клеопатре Сергеевне и очень нерешительным
голосом). Вы, кроме этого долга, Клеопатра Сергеевна, не имеете ли еще в чем
нужды?
Клеопатра Сергеевна (перебивая его). Нет... что ж... Особенной нет. Но
я желала бы, Александр Григорьич, попросить вас о гораздо большем: теперь я
очень хорошо сама сознаю, сколько виновата перед вами. Я тогда... за одно
неосторожное ваше слово... чувству моему, которое следовало бы задушить в
себе... я позволила развиться до безумия, и безумием этим я погубила было
того человека, которому больше всех на свете желала счастья. Дайте мне,
Александр Григорьич, возможность поправить это, возьмите меня опять к себе -
не женой!.. Нет... зачем же это... Но я буду вашим другом... дочерью...
сестрою... а Мировичу дайте еще лететь в жизнь: мы связываем ему только
крылья.
Мирович (бледный, как мертвец, и потирая себе руки). Евгения
Николаевна, видно, вполне справедливо мне говорила о вашем давнишнем
намерении сойтись с вашим супругом!
Клеопатра Сергеевна (опять скороговоркой). Да, она все справедливо обо
мне говорила... (Бургмейеру.) Вы берете меня?
Бургмейер. Клеопатра Сергеевна, разве вы могли сомневаться в этом? Я
все готов исполнить, что вы желаете, и сочту за счастье для себя, что около
меня будет жить хоть сколько-нибудь жалеющее меня существо, а не люди,
готовые отнять у меня почти жизнь!
Клеопатра Сергеевна (с усилием над собой подходя к Мировичу). Прощайте,
Вячеслав, не сердитесь на меня и не проклинайте очень, и если будете
вспоминать меня, то знайте: мы, женщины, тоже имеем свое честолюбие, и когда
женщина кого истинно любит, так ей вовсе не нужно, чтоб этот человек вечно
сидел около нее и чтобы вечно видеть его ласки. Напротив. Для нее всего
дороже, чтоб он был спокоен и доволен, где бы он ни жил - вместе или врозь с
нею!
Мирович (настойчиво и с твердостью). Полноте, Клеопатра Сергеевна,
казуистикой ни себя нельзя ни в чем убедить, ни другим ничего доказать!
Образумьтесь лучше и поймите хорошенько: на что вы решаетесь?
Клеопатра Сергеевна (потупляясь). Я решаюсь на то, что говорит мне моя
совесть! (Как-то торопливо относясь к Куницыну.) Вы, Куницын, были всегда
так добры ко мне... Я вам очень благодарна, и, пожалуйста, возьмите у мужа
деньги!
Куницын (опять вспыхнув). После-с, после мы об этом потолкуем!
Клеопатра Сергеевна (взглядывает еще раз на Мировича и идет к дверям,
но потом схватывает вдруг себя обеими руками за грудь и восклицает).
Господи, что же это я делаю!.. (И затем в каком-то почти исступлении
вскрикивает.) Александр Григорьич, уведите меня отсюда, поскорее уведите!
Бургмейер поспешно подает ей руку
и вместе с Куницыным уводит ее.
Мирович (делая сначала движение как бы идти за ними, но тотчас же и
останавливаясь). Зачем? Для чего? Роман как следует прошел уже по всем своим
темпам: было сначала сильное увлечение... Любовь!.. Но натянутые струны
поослабли и перестали издавать чарующие звуки, а тут еще почти неотразимые
удары извне, и разлука неизбежна!
Возвращается Куницын; он какой-то опешенный.
Куницын (выходя прямо на авансцену). Вот уже именно словами Шекспира
могу сказать: "Сердце мое никогда не знало жалости, но, рассказывая эту
грустную повесть, я буду рыдать и плакать, как черноликий Клиффорд!"
Мирович (обращаясь к нему и каким-то задыхающимся голосом). Что там
такое еще происходило?
Куницын (сверх обыкновения с чувством). Это ужасно что такое! Клеопатра
Сергеевна удержаться, главное, никак не может: рыдает на всю улицу, да и
баста!.. Дурак этот Бургмейеришка тоже растерялся совершенно! Тут
оставаться, видит, срам, а везти боится - хуже обеспокоишь! Так что уж я
даже закричал ему: везите, говорю, ее; может быть, лучше протрясет!
Мирович (с каким-то искривленным ртом). Сама пожелала того и выбрала!
Куницын. Нет, братец, нет, как хочешь, ты тут во всем виноват!.. Каким
же образом женщину, привыкшую к довольству, держать в этакой конуре и
кормить протухлой колбасой и картофелем! Это какая хочешь уйдет - не
выдержит. Я тебе всегда говорил, что деньги нынче все значат! Ну, если их
нет, а они надобны, так украдь их, черт возьми! Поверь, что на деле моя
философия всегда твоей верней будет!
Мирович (уже с гневом). Ты дурак после этого совершеннейший, если не
понимаешь того, что я слишком сегодня несчастлив и слишком страдаю, чтоб
издеваться надо мной и делать наставления мне...
Куницын. Не стану, не стану, бог с тобой! В Америку едешь?
Мирович. Еду.
Куницын. Когда?.. Скоро?
Мирович. Послезавтра, вероятно.
Куницын. Ну, приду на чугунку проводить!.. Прощай! (И, не смея подойти
проститься с приятелем, уходит.)
Мирович (один и взмахивая как-то решительно головой). Прими, Ваал, еще
две новые жертвы! Мучь и терзай их сердца и души, кровожадный бог, в своих
огненных когтях! Скоро тебе все поклонятся в этот век без идеалов, без
чаяний и надежд, век медных рублей и фальшивых бумаг!
Занавес падает.
Впервые драма напечатана в журнале "Русский вестник", 1873, No 4
(апрель).
Над этой пьесой Писемский работал, по-видимому, в первые месяцы 1873
года. В первой половине марта этого года она была уже закончена, и Писемский
решил представить ее вместе с комедией "Подкопы" ("Хищники") на соискание
Уваровской премии. С этой целью он обратился за содействием к академику
А.В.Никитенко. В письме к нему от 16 марта 1873 года он так характеризовал
тему этой драмы: "...кроме "Подкопов" я написал еще новую пьесу "Ваал". Из
самого заглавия вы уже, конечно, усматриваете, что в пьесе этой затронут
вряд ли не главнейший мотив в жизни современного общества: все ныне
поклоняются Ваалу, - этому богу денег и материальных преуспеяний, и который,
как некогда греческая Судьба, тяготеет над миром и все заранее предрекает!..
Под гнетом его люди совершают мерзости и великие дела, страдают и
торжествуют"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 252.
Никитенко дал пространный и весьма благоприятный отзыв о "Ваале",
отметив прежде всего важность и злободневность его темы, типичность
выведенных характеров, "...со стороны характеров, - писал он, - пьеса
г.Писемского отличается замечательным достоинством. Все они верны текущей
действительности, которую автор имел в виду... Притом лица, выведенные
автором на сцену, не олицетворения каких-нибудь понятий, а живые действующие
лица... Архитектоническая сторона пьесы представляет стройное, хорошо
сложенное целое. Нет растянутости, столь обыкновенной во многих из наших
литературных произведений, ничего, что не относилось бы к основной идее"*.
Однако академическая комиссия не признала пьесу достойной премии.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 702.
Первое представление "Ваала" состоялось 12 октября 1873 года на сцене
Петербургского Александринского театра в бенефис Н.Ф.Сазонова. Спектакль
этот вызвал многочисленные и крайне противоречивые отзывы печати.
Большинство даже тех рецензентов, которые были явными апологетами буржуазии
и никогда не сочувствовали передовой молодежи, обвиняли Писемского в
стремлении очернить "молодое поколение". Конечно, главной причиной такого
рода отзывов была резкая антибуржуазная направленность пьесы Писемского. Но
в то же время нельзя не учитывать и того факта, что сценическое истолкование
"Ваала" актерами Александринского театра могло дать повод для таких отзывов.
Писемский был невысокого мнения о труппе этого театра. Не доверяя
петербургским режиссерам, он всегда стремился принять непосредственное
участие в подготовке своих пьес к представлению на Александринской сцене.
Так было и на этот раз. Однако ему, очевидно, не удалось сколько-нибудь
существенно повлиять на характер актерского исполнения "Ваала". В этом
отношении очень ценно свидетельство сына драматурга - Н.А.Писемского. "Что
касается до твоей пьесы, - писал он, - то во второй раз она прошла с гораздо
большим успехом, чем в первый... но из этого не следует, чтоб актеры играли
лучше. Напротив того: они играли хуже, но они играли во вкусе публики
Александринского театра. Пожинать лавры на этот раз пришлось Струйской,
Подобедовой и Жиду (то есть исполнителю роли Руфина Ф.А.Федорову. Струйская
и Подобедова соответственно исполняли роли Клеопатры Сергеевны и Евгении
Николаевны. - М.Е.). Каждая сцена, в кой они участвовали, вызывала шумные и
продолжительные рукоплескания. В игре Струйской и Подобедовой не было
прежней сдержанности и прежнего старания: они развязались, произносили свои
монологи с подчеркиванием наиболее эффектных мест - одним словом, делали
все, чтобы угодить грубому и неразвитому вкусу александринской публики, - и
достигли своей цели"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 571.
На сцене Московского Малого театра "Ваал" был впервые представлен 15
ноября 1873 года. В этом спектакле принимали участие И.В.Самарин
(Бургмейер), Г.Н.Федотова (Клеопатра Сергеевна), Н.А.Никулина (Евгения
Николаевна), М.А.Решимов (Мирович), С.В.Шумский (Куницын), Н.И.Музиль
(Руфин), К.Ф.Берг (Самахан). Эти выдающиеся мастера сцены верно
почувствовали и сумели донести до зрителя антибуржуазный пафос пьесы, вернув
ей таким образом ее подлинный смысл. Именно поэтому в постановке Малого
театра на первом плане оказался образ Клеопатры Сергеевны в истолковании
Г.Н.Федотовой, а не третьестепенная фигура Руфина.
Текст драмы печатается по изданию 1874 года.
М.П.Еремин