Страница:
Он явился точно ко времени, постучал, зашел в кабинет, дисциплинированно стоял под портретом Брежнева. Санечка стоял, не садился пока не приказали, пока,согласно учрежденческому этикету, Мария Петровна, будто очень занятая, что-то проверяла и дописывала в своих официальных бумажках.
- Вы не возражаете, если мы с вами сегодня немножечко побеседуем, Александр Саулович? ...Кто там у вас ведущая - тов. Елизарова? Мария Петровна тепло улыбалась. Глядела на посетителя материнским взглядом.
- Ну, расслабься, дружок, -думала. - Я тебя в обиду не дам.
Клепик, молча, кивнул. Сглотнув, сказал: - Видите ли, мое дело, так сказать, абсолютно не движется. Вы уж, пожалуйста, побеседуйте. Ваше, если позволите, лицо... в общем, располагающее... уж извините...
- Ничего, ничего. Не извиняйтесь. Каждой женщине комплимент приятен. Давайте посмотрим теперь, что там у вас? Что за причина отказа?
- Без причин, - быстро подсказал Клепик - Нет, нет, как же, вот тут указано... - Мария Петровна листала страницы личного дела.- Так... минутку...здесь ясно сказано - выезд не-целе-соо-бразен. У всего, милый человек, есть причина. Вот, вы сами, к примеру, скажите -для вашего отъезда, что у вас за причина?
- Ну, там... воссоединение семьи, как говорится... и вообще...
- Чего же вы сами-то разъединились, Александр Саулович? То то и оно! Кстати, как там ваши, устроились?
- Про... работают. Ничего. Отец сильно болеет.
- Программисты - это хорошо. Вы, кстати сказать, гражданин Клепик, лично программированием владеете? Нет? Вот видите, сами же себе и ответили. И болеть никакому человеку на чужбине не позавидуешь. Я вам от души сочувствую...
Фофанова - то дружески улыбалась посетителю насколько ей позволяло служебное положение, то, притворно хмурясь, листала бумаги. Время от времени она произносила кое-какие неопределенно многозначительные слова. При всем при этом не забывая о своей давней мечте - дотронуться, положить голову юноши себе на колени, приголубить. Вот же рядом сидит - только протяни руку. И хотя знала, что в данный момент Санечка в ее полной власти, сидит напротив ни жив, ни мертв, дотянуться до него не предоставлялось возможным.
Так поиграла Фофанова в кошки-мышки какое-то время, подержала паузы пока не надоело. Наконец, поднялась. Захлопнула папку с бумагами. Обещала походатайствовать перед руководством, чтобы со временем внимательнее пересмотрели дело. Обещала держать в курсе. На всякий случай посоветовала Клепику позаботиться о текущем обновлении выездного дела. Затребовала предоставить в ОВИР новый вызов от родственников из государства Израиль. Старый вызов устарел, мил человек. Сами понимаете.
После визита довольная собой Мария Петровна снова переложила Клепикову папку в самый дальний и безопасный угол оприходованных отказных дел.
Осенью, за безупречную службу,Фофанову премировали отгулом, внеочередным как-бы отпуском с сохранением содержания. На середину августа месяца подобрала она себе загранпоездку. Что-то вот захотелось на этот раз в Венецию, где 'воды и донны'.
Нашелся подходящий симпозиум ученых-гидрологов, почему бы не взять поехала, как гидролог, в приятнейшем окружении.Там были одни научные мужи, а с девушкой им всегда веселее.
Дни стояли ослепительные. Застойная, болотная вода, цветущая по стенкам каналов, попахивала, конечно, не лучше нашей отечественной Яузы; но можно было не принюхиваться раз компания подобралась такая, что никакой симпозиум не страшен.
Члены делегации сбегали со скучных пленарных заседаний. Через булыжную обкаканную пьяццу Сан Марко. Сизари с фырканьем взлетали из-под ног. Дальше - через горбатые мостики - в узкие улочки. Туда, где магазинчики, где суета; где представления уличного бродячего цирка; где клоунов, разодетых Пьерро, подбрасывают в воздух тряпичными куклами. Хохоту было видеть, как скакали доктора наук зигзагами от витрины к витрине. На одном стекле наискосок белилами было намалевано приглашение - Все для русских моряков! Дешевизна сумашедшая.
Фофанова приценивалась на международном языке жестов и междометий, выбирала.
Купила кое-какие мелочи специально для Санечки. Сначала - глянцевую книжку-раскладушку с замечательными цветными фотографиями... (Только как ему передать? Вопрос. Ничего, потом, на месте придумаем.) Так так приятно было покупать подарки любчику - галстук, потом, с гондолой, брелок для ключей...
Своего Санечку Мария Петровна сейчас же узнавала в каждом ангеле соборной мозаики, в кудрявой бронзе, на фресками расписанных стенах.
Однажды ночью в гостиничном номере Марию Петровну охватил ужас. Вдруг, пока она здесь по Венециям прогуливается, там дома по головотяпству, по недосмотру нашему возьмут и выкинут Санечку из родной страны! И сделать ничего отсюда нельзя, из такой дали-далекой. Разругала себя последними словами, губы кусала от беспомощности. С тех пор не могла дождаться конца проклятого симпозиума. В самолете сидела - всё о Санечке думала. Физически чувствовала, что с каждой минутой к нему и к Москве-столице приближается. Домой возвращаться - это всегда как магнитом тянет. Одним словом, переволновалась, перегорела.
Когда в Шереметьево в такси садилась, вдруг Фофанова ясно и совершенно неожиданно для себя постановила следующее: - А вот, как если сидит, терпеливо ждет ее на месте голубчик Санечка, так тому и бывать! Сама себе поверить не могла, что до такого додумалась. Решила точно - приходит на службу - тут же собственноручно пишет ему разрешение на выезд. - Оставьте человека в покое, - корила кого-то Мария Петровна. Свободу Александру Клепику! Пусть Санечка Венецией сам полюбуется! Тут же, как только приняла окончательное решение, волна благодарности затопила ее сердце; запела душа. Вот, что значит - жертва во имя любви. Отдается сторицей.
Такси летело по Ленинградскому проспекту. Вдоль шоссе приветствовали Фофанову освещенные зябким утренним солнцем дома. Знакомые все места. Слева -серая башня, там подруга живет с семьей, справа -много раз бывали, выпивали, а - вон еще балкончик интимный знакомый... О нем умолчим. Радио в Волгё у таксиста играло вовсю, по-московски акая - МАс-квА мАя! Стра-нА мАя! Ты сА-мая люби-мА-я! Или это сердце Марии Петровны пело от радости домой возвращаться . Она опустила окошко машины, чтобы утренняя свежесть умывала лицо. Хорошо! Она, загодя, остановила такси в прохладной тени углового переулка. Вышла с удобной, совсем не тяжелой спортивной сумкой через плечо; поежилась, потерла еще заложенные после самолета уши. Слабо слыша свои шаги, бодрой походкой прошагала на освещенный солнцем тротуар, по которому уже спешили утренние толпы. И тут - попс! В ушах пробило звук.
Даже не так. Сначала, еще в тишине, - перед Марией Петровной, буквально рядом с нею, откуда-то из-за пестрой толпы на краю тротуара, - вылетел вверх человек.
Как из кустов спуганная птица. Как венецианская кукла Пьерро. Взлетел, завис косо, будто крыльями взмахнул руками. И только затем в ушах Марии Петровны заскрежетали автомобильные тормоза; раздался удар и посыпалось стекло.
С криком - Санечка! - Мария Петровна бросилась через толпу, растолкала, прорвалась к бензиновой с кровью луже, к сбитому человеку, лежащему на земле.
Его выкинуло с проезжей части, отбросило аж к фонарному столбу. Одна такая смелая, Мария Петровна оттянула его на мягкий газон, устроила поудобнее.То был их ЖЭКовский водопроводчик, починяла, мастер на все руки. Он, бедный, тихо стонал, матюкался, когда к перекрестку подъехала скорая; пошли санитары.
На следующий день Клепик почти случайно обнаружил в своем почтовом ящике, обычно пустом, открытку. К стеночке прилепилась. Жалкий кусок серой бумаги с неясным штемпелем.
- Разрешение на жизнь, - сказал себе Клепик. Получив выездную визу, он улетел на первом же самолете, на который удалось достать билет. Предварительно, конечно, отстояв последнюю свою советскую очередь в авиакассах на Фрунзенской набережной.
Часть Вторая Прошло пятнадцать лет. Сменились декорации. Страны не стало. То был уж не фокус - уехать из отсутствующей державы (только ленивый не ехал); фокус был въехать в какую-нибудь страну, заметно присутствующую. Надзор над эмиграцией утратил былую важность.В слове ОВИР ударение делалось не на 'В' - виза, но на'Р' - регистрация, потому что никто уже не решал там человеческих судьб, всего лишь регистрировали своевольное перемещение населения по земному шару. Продырявилась, советская мешковина; просыпалась из нее труха; просо, крупа и семечки змейками растеклись по всем сторонам - туда, где харч пожирнее и где предел еще не успели поставить.
Расторопные офицеры МВД пооткрывали на стороне фирмы Пинкертона на предмет секретного слежения по спецзаданиям, а также для частного телоохранительства для банкиров и бизнесменов. Сначала Фофанова подключалась к акциям сослуживцев, подрабатывала на хлеб с маслом в новых сыскных заведениях, но вскоре почему-то оставила это дело. Честно сказать, Мария Петровна особенно не тужила о переменах, о том, что сплыло и чего не вернуть. Страна не та, и она не та.
Пятнадцать годков для женщины - срок на полную катушку. Много и многие разошлись по земле и в землю ушли за эти годы. Давно еще, раньше всех, мужа Аркадия похоронила. А недавно лучшую боевую подругу - Лерку Венецианову прирезали кухонным ножом. И где! На верхатуре у лифта, в ее собственном подъезде, оснащенном кодовым специальным замком. Целую ночь Леркина кровь с этажа на этаж капала. Никто до утра дверей не открыл.
Затем, совершенно не вовремя (бывает ли по-другому?), у Фофановой обнаружилась угрожающая болячка по женской части; что обыкновенно происходит, но с другими людьми, не с тобой. После многочасовой операции в Боткинской, Мария Петровна отходила с трудом, двинуться было больно. Рана была, что называется, ни самой посмотреть, ни другим показать. Пришлось изловчиться Марие Петровне смотреть телевизор через ручное зеркальце. Равнодушно смотрела все передачи подряд -лишь бы забыться. Однажды оживилась, когда в какой-то постановке герой ей живо напомнил Санечку и манерам и илицом. Странно, казалось, что о нем давно и думать забыла. А тут вспомнила, и - вскоре пошла на поправку.
Выписавшись из больницы и поразмыслив, подполковникФофанова взяла пенсию, которая даже плюс погоны, выходила очень даже смешной по нашим нынешним русским деньгам, то есть по этим их долларам, зеленым, змеиным. Все чаще Мария Петровна неделями сидела у себяв Крюково, остервенело копалась на огороде. Не зря говорят, что с возрастом человека к земле тянет. Земля есть наша основа и почва, при всех властях, во все времена. Поражаясь сама себе, Мария Петровна зелени насажала, не столько ирисов с гиацинтами, сколько целебных трав, заветных. У нее в темном погребе, в темных бутылках из-под портвейна настаивались на водке секретные смеси, в которых репейник и черемша, ревень и гвоздики...Необыкновенно пристрастилась Фофанова принимать это зелье в строго определенные часы.
Наперстками. Исключительно для поправки здоровья.
Еще одним грешным увлечением являлись пироги. На свою голову Мария Петровна научилась месить кулебяки, круповники, растегайчики... Скормить-то кому! О себе говорить не приходится. На себя опасалась лишний раз в зеркало посмотреть: здесь - второй подбородок наметился, там -складки ненужные... Взять хотя бы, к примеру, руки. Прежде, девичьи, тоненькие, теперь - вниз от плеча колыхались, лещами свисали - хоть на рынок неси. Хорошо еще летом Марие Петровне удавалось с собой договориться, загореть у речки, вогнать себя в норму.
Хуже было зимой в деревне, когда стыдиться было некого, и, приходя с мороза, видела Мария Петровна в трюмо вместо знакомой себя ядреную круглую бабушку-старушку - смешные фетровые валенки в галошах, драповое пальто, замотанное громадным пуховым платком, в отверстии которого виднелось личико, краснощекое картофельное... Знако-лицо-мое, на кого же она была так сильно похоже? Да - на Хруща Никитку! Вот на кого' Точно определяла, разоблачаясь, Мария Петровна и хохотала, бесстыдно над собой сама издеваясь и размытывая бесконечную шаль. Зимою случались жутковатые вечера, особенно если портился свет, замолкало радио и телевизор. Тогда, если снаружи не завывала метель или ветер, слух болезненно обострялся было слышно, как шуршит, распрямляясь, комок бумаги, выброшенной в корзинку, или - как где-то скрипит половица.
В такие бесконечные вечера любила Мария Петровна раскопать какой-нибудь дальний ящик комода, где белье, устарелые жировки, квитанции и документы где всяческий мусор собрался. С особенным интересом перебирала свои блеклые, молодых времен фотографии с кружевным по краю обрезом, где она в воинской форме - ладная, стройная, в портупею затянутая. Как все-таки меняет человека мундир! Забравшись в постель, Мария Петровна цепляла на нос очки и восхищалась - Хороша была девка; не оценило меня человечество!
Как то ей попались два портрета, перехваченные розовой аптечной резинкой. Один - вложенный в целлофановый пакет. Другой - в лакированной палехской рамке с целующимися голубками по углам. На портретах был - давно отбывший за кордон гражданинКлепик, Александр Саулович, сфотографированный форматом 4x4 для ОВИРовских документов. Как же, как же - Санечка, мой ангел-хранитель! Мария Петровна снова с удовольствием полюбовалась на Санечку, на неожиданную слабость своих предзакатных дней. Она, как говорится, о нем не вспоминала, потому что не забывала его никогда. И не только из-за своего некогда особого к нему расположения. Как зубной врач может, например, пациента имя забыть, но не его зубы, так Фофанова хранила множество данных и лиц в своей памяти. Часто, безо всякой на то надобности. Что же было, в этом случае, говорить о Санечке; то было - дело совершенно особое!
Мария Петровна поставила рамку на телевизор и пока доразбирала разбросанную по одеялу кругом всякую всячину. Нет-да-нет, все поглядывала на предмет своей непонятной увлеченности. Что ж ей такое в нем померещилось? Ну, хорошенький, ну, мальчонка... Не любовь же с ним, прости Господи, было крутить? Я б его сиськами задавила. Может мамкаться с ним захотелось? Вот тебе загадка мироздания...Что-то, однако же, было.
И опять, как нарочно, ту же самую ночь провела она в чудных сновидениях, которые, проснувшись, начисто позабыла. Как прикажите объяснить, что снова засело нечто такое в ее голове? Помягчела она что ли, повеселела, помолодела?
Утром, словно девчонка, жарко дышала она в заиндивелое стекло, все - в снежных цветах и листьях; продышала прогалину в ясное солнечное утро и задумала себе новое чудачество - разузнать, что с ним сделалось теперь, с ее Санечкой.
Зачем это ей? Прихоть? А хоть бы и так!
Дождавшись весны, отправилась Мария Петровна в Америку. Профессиональный Пинкертон, она как следует подготовилась к турпоездке, подробнейшим образом выяснила, где проживает в штате Огайо объект ее интереса. Решила не договариваться, не звонить - нагрянуть. Была-не была,!
И вот, субботним утром по солнышку шла она по зеленой Салливант авеню в пригородной зоне большого Коламбуса, прямо - к дому за номером 279. Бодро шагала она, довольная миром и собой, не задумываясь, где же у черта на рогах она оказалась. С одной полотняной сумкой через плечо. Не было в тот момент у нее ни возраста, ни страха, только она - вечно молодая Маруся на вечно молодой земле.
Один на один.
Долго ли коротко, находит она нужного номера дом и видит невдалеке на красивой террасе застолье. Большая, видать дружная семья; мелькают женщины в летних платьях, хорошенькие дети, звон посуды, веселые голоса, кажется и по-русски. Да, конечно, по русски. Кто-то щиплет гитару, гогочущий смеx...Смех этот ее остановил.
Мария Петровна шла, шла, да как-то разом вдруг встала, не могла больше сделать ни шагу.
- Ну вот, - подумала, - нашли счастье. Санечка нашел свое счастье. Видимо, там - его сестры, жена, детки... Сразу почувствовала Мария Петровна, что жутко устала - утомительная была дорога. Почему-то сразу раздумала объявляться. Неуместной глупостью показалась ей вся эта её затея. Что за дичь она себе напридумала! Как можно соваться с бухты-барахты в чужую жизнь? Стыд какой, аж жаром обдало.
Собралась уходить, но кто-то сзади, направляющийся в дом, не совсем трезвым или только так притворяющимся голосом обратился: - Мадам, милости пр-р-осим. Вы к Бройхманам?
- Нет, нет, - смешалась Мария Петровна. - Я так, мимо. Привет Клепикам...
- Опять двадцать пять, - не отставал прохожий. -Русские всегда букву путают.
Здесь же дом 279 'Е' Еast - Восток, значит. Может, вам надо - Салливант авеню 'W' - West? Совсем не в ту сторону. Вам надо через каменный мостик, женщина, к Ханц парку, слушай-те сюда...
Развернулась круто через левое плечо Мария Петровна. Плевать - все равно назад в сторону автостанции идти. И, вот она уже достигла автостанции; но теперь и дальше прошла. Чтобы успокоиться. Из принципа тоже. Отшагала, наверное, добрую милю. Наконец, перед ней - под тем же номером симметричный дом 279 'West'.
Машинально повернула с улицы на гравием усыпанную дорожку, ведущую в кустарник, за которым белела дачка, павильон небольшой, но складный. Только она туда повернула, и тут же у дома взлетел фонтан. Веером рассыпался, и в радуге дробным шорохом спадал на кусты, откуда доносился скулеж. В жалобах мешались 'шит', 'блядь' и международные междометия. Полный лысыватый человек, подобно Лаоокону, боролся с садовым шлангом, который змеей вырывался, бился, пока конец шланга не улетел далеко - в кусты, откуда забил в небо новый веерный фонтан.
Переваливаясь на полных ножках, мальчонка бежал навстречу Марие Петровне, произносил 'Хай' и 'Нана', прыгнул к ней на руки. Руки были, некстати, заняты букетом и шоколадной коробкой - красное с золотом - кондитерской ф-ки 'Красный Октябрь' . Она все же поймала ребенка и удержала. Ангелок белокурый гулил и ласкался, когда подошел к ним до нитки вымокший господин, извинился за свой внешний вид, пригласил присесть на пластмассовые креслица - вокруг садового столика. Попытки забрать ребенка с рук Марии Петровны не удавались - мальчик цеплялся, как клещ, сиял от уха до уха и нипочем не давался папаше. Так они сидели втроем, молча улыбались друг дружке некоторое время, пока, наконец, Санечка (Мария Петровна не без труда догадалась, что это был он) сказал извинительным тоном:- Уж не знаю, как Вас благодарить. Видите как Денни Вас любит, не отпускает. С первого взгляда. Тьфу-тьфу, -он постучал по дереву. - А мне как раз бы сегодня на пару часиков - есть шанс овертайм заработать. И, шмыгнув носом, засмущавшись, заторопился.
- Много платить едва ли смогу, но по-честному... У вас грин-карта или гостевая?
Жить в доме места много, выбирайте любой уголок на свой вкус.
Через проволочный забор на них смотрел вислоусый старик с садовыми ножницами в руках.
- Это сосед наш, грек, - шопотом объяснил Санечка. - То ли Том, то ли Тим, моя память ни к черту. Зовите его 'Ясу', он любит.
-Яс-су! - в подтверждение сего закричал грек, явно довольный тем, что привлек внимание. - Гуд бебиситер. Гуд вумен!
- Ясу, ясу...- согласным эхом отзывался Санечка, продолжая разговор с гостьей, замечая: - Любопытный Ясу на Вас, пардон, глаз положил... Окей, знаете, мы с вами подробно договоримся, когда с овертайма приеду.
И он укатил на тарахтящем Форде.
- Попала я в переплет, - дивилась Мария, приятно заинтригованная поворотом событий. Мальчик Денис набегался и заснул у нее на руках. Умиляясь, она разглядывала вздрагивающие во сне ангельские ресницы -те самые - памятные Санечкины, вдыхала молочный аромат нежной кожи, прислушивалась к ровному детскому дыханию.
В сумерках вернулся отец. Начал с бурных извинений за задержку, но она его остановила. - Вам надо глушитель, мил-человек, укрепить. Или заменить. Тарахтеть не будет. И, главное, как же вы ребенка оставили мне на полном доверии?
- Ой, спасибо, слов нет... Видите ли, я нашей газете полностью доверяю; они и объявления дают и сами же скринают, проверяют кандидатов. Только не было все подходящих кандидатов. Простите, я, кажется, не сказал... меня Алом зовут...
- Я знаю, - осторожно напомнила Мария Петровна. -Наконец-то,подумала,- разберется, что к чему. - Мы с вами, вроде бы, по Москве знакомы, неужто забыли?
- Ужель та самая Татьяна! - тут же с горячностью выпалил Санечка, и, смутившись, стал галстуком протирать свои очки с сильными диоптриями.
- Нет, не Татьяна, - не без досады поправила его Мария Петровна, и открылась прямо: - Мария Петровна Фофанова...Что на это скажете?
- Ах, Мария, конечно, конечно, это даже лучше -'Мэри', по-нашему. Glad to meet you. Вы спикаете немного? - И, не дожидаясь ответа: - А палочками есть умеете? А что лучше любите порк-кешью или чикен по-мандарински? Он принес из машины картонки с еще горячей, сладко пахнущей китайской едой и сыпал вопросами: - Во дворе или в доме? Чай или соду?
Выяснилось, что Санечка без году неделя СРА - лицензированный аккаунтант, счетовод; что фирма хорошая, хотя пока платят до обидного мало; что к Виктории он претензий не имеет раз она уверяет, что полюбила совладельца их компьютерной фирмы, который отпочковался и увез Викторию вместе с половиной Компании в Сакраменто; что он желает бывшей жене всех благ и согласен, конечно, он - человек несобранный и ахламон, даже шланг поливальный не может прикрутить толком.
Наступила ночь. Мария Петровна лежала в своей комнате, рядом с детской; дверца на балкон, затянутая невидимой в темноте сеткой, была настежь. Меж звезд в окне мелькал и пропадал синекрасный блинкер дальнего самолета. Раз сморгнет Мария Петровна, глядь - новый самолет в окне. Моргнет снова - еще один висит на том же самом месте. Сколько же их? Так, пожалуй, места на небе не хватит. А внизу - тишина, если прислушаться, временами будто постанывала, даже мычала. Мария Петровна вышла к парапету. Перед ней, вдалеке, за обрывом, в качающемся гуле странным светом дрожал и светился нестрашный загробный мир.
- ...Или, как на луне, - подумала.- Куда меня занесло? Тут же догадалась, что это шумит Джек Никлас Фривей, двести семидесятая дорога, по которой она приехала еще сегодня утром на автобусе Грейхаунд. Сегодня ли? Давно это было. А теперь...
Итак - Мария Петровна не без сожаления констатировала, что рассеянный Санечка ее не узнал. Хорошо это или плохо? Люди меняются. Она его тоже в толпе ни за что б не признала. Однако, нежданный факт налицо - спят они вместе под одной крышей.
Оба Санечки, старший и младший, ей прямо в подол свалилась, без слов, без объяснений. И зовут ее теперь Мэри.
Дениска вовсю лепетал по-русски с акцентом профессора-слависта, не отходил от Марии Петровны ни на шаг. Крутился рядом пока она разбиралась с огородом, наладила шланг и починила машину. Она уже знала, как короче подъехать к бензоколонке - мимо банка, почты, синагоги - к местному торговому центру. В каких азиатских лавочках лучше брать овощи и рыбу и куда не соваться.
Грек Ясу, жилистый черт, мускулистый, все время наровил крутиться у заборчика, когда бы Мария Петровна не вышла из дома. Она неплохо загорела, гораздо лучше, чем в Крюково. Как сдобная булочка стала, благодаря специальным лосьонам, пока Дениска рядом играл, сидя голышом в своей панамке под большим садовым зонтом.
Пластмассовая раскладушка отраженным светом снизу просветляла ее подрумяненное лицо. Блестели глаза; выгоревшие волосы Маруся убрала наверх на манер достопамятной Бабетты.
Однажды, когда, пренебрегая сушильными машинами, она развешивала белье, к ней из-за кустов на цыпочках приблизился Ясу; полушутя попытался облапить. Маруся, так же полушутя, исполнила легкую подсечку самбо (не забыла!), и сосед, к его полной неожиданности оказался в кустах.
Она помогла ему подняться, напомнила, что, человеку в его возрасте не следует совершать резких телодвижений, особенно в жаркую погоду. Своим к ней вниманием прилипчивый старик определенно беспокоил Санечку, который, как Мария Петровна сразу разобралась, вознамерился ее 'оxранять'. Что ж, это ее вполне устраивало.
Она находила сотню причин оказаться на дворе на скорую руку одетая, точнее, раздетая - в каком-нибудь сарафанчике со стратегически спущенной бретелькой. И радовалась метамарфозам. Чуяла, даже не глядя, - Санечка, мужичек, просыпался.
Впивался глазами в муогочисленные окружности ее тела, негодовал на Ясу, потел, волновался.
Стоило Марие Петровне, например, предложить греку кружку клюквенного морса, только что приготовленного, как сейчас же из ниоткуда возникал у заборчика хозяин-Санечка; говорил нарочно исключительно по-русски:- Жажда, Мэри, меня страсть как мучит. Будьте любезны, плесните в стаканчик ваш напиток богов... У меня, Мэри, тоже ведь, знаете, рот не зашит. И, обратившись спиной к назойливому соседу, говорил разное, не допуская пауз, пускался в интересные, содержательные разговоры; спрашивал Марию Петровну:- Знаете ли, кстати, что Александр наш Сергеевич Пушкин любил более всего на свете? О чем попросил в миг перед самой кончиной? Морошки захотелось Александру Сергеевичу. Дикой ягоды, что кислит на манер той же клюквы.
- Вы не возражаете, если мы с вами сегодня немножечко побеседуем, Александр Саулович? ...Кто там у вас ведущая - тов. Елизарова? Мария Петровна тепло улыбалась. Глядела на посетителя материнским взглядом.
- Ну, расслабься, дружок, -думала. - Я тебя в обиду не дам.
Клепик, молча, кивнул. Сглотнув, сказал: - Видите ли, мое дело, так сказать, абсолютно не движется. Вы уж, пожалуйста, побеседуйте. Ваше, если позволите, лицо... в общем, располагающее... уж извините...
- Ничего, ничего. Не извиняйтесь. Каждой женщине комплимент приятен. Давайте посмотрим теперь, что там у вас? Что за причина отказа?
- Без причин, - быстро подсказал Клепик - Нет, нет, как же, вот тут указано... - Мария Петровна листала страницы личного дела.- Так... минутку...здесь ясно сказано - выезд не-целе-соо-бразен. У всего, милый человек, есть причина. Вот, вы сами, к примеру, скажите -для вашего отъезда, что у вас за причина?
- Ну, там... воссоединение семьи, как говорится... и вообще...
- Чего же вы сами-то разъединились, Александр Саулович? То то и оно! Кстати, как там ваши, устроились?
- Про... работают. Ничего. Отец сильно болеет.
- Программисты - это хорошо. Вы, кстати сказать, гражданин Клепик, лично программированием владеете? Нет? Вот видите, сами же себе и ответили. И болеть никакому человеку на чужбине не позавидуешь. Я вам от души сочувствую...
Фофанова - то дружески улыбалась посетителю насколько ей позволяло служебное положение, то, притворно хмурясь, листала бумаги. Время от времени она произносила кое-какие неопределенно многозначительные слова. При всем при этом не забывая о своей давней мечте - дотронуться, положить голову юноши себе на колени, приголубить. Вот же рядом сидит - только протяни руку. И хотя знала, что в данный момент Санечка в ее полной власти, сидит напротив ни жив, ни мертв, дотянуться до него не предоставлялось возможным.
Так поиграла Фофанова в кошки-мышки какое-то время, подержала паузы пока не надоело. Наконец, поднялась. Захлопнула папку с бумагами. Обещала походатайствовать перед руководством, чтобы со временем внимательнее пересмотрели дело. Обещала держать в курсе. На всякий случай посоветовала Клепику позаботиться о текущем обновлении выездного дела. Затребовала предоставить в ОВИР новый вызов от родственников из государства Израиль. Старый вызов устарел, мил человек. Сами понимаете.
После визита довольная собой Мария Петровна снова переложила Клепикову папку в самый дальний и безопасный угол оприходованных отказных дел.
Осенью, за безупречную службу,Фофанову премировали отгулом, внеочередным как-бы отпуском с сохранением содержания. На середину августа месяца подобрала она себе загранпоездку. Что-то вот захотелось на этот раз в Венецию, где 'воды и донны'.
Нашелся подходящий симпозиум ученых-гидрологов, почему бы не взять поехала, как гидролог, в приятнейшем окружении.Там были одни научные мужи, а с девушкой им всегда веселее.
Дни стояли ослепительные. Застойная, болотная вода, цветущая по стенкам каналов, попахивала, конечно, не лучше нашей отечественной Яузы; но можно было не принюхиваться раз компания подобралась такая, что никакой симпозиум не страшен.
Члены делегации сбегали со скучных пленарных заседаний. Через булыжную обкаканную пьяццу Сан Марко. Сизари с фырканьем взлетали из-под ног. Дальше - через горбатые мостики - в узкие улочки. Туда, где магазинчики, где суета; где представления уличного бродячего цирка; где клоунов, разодетых Пьерро, подбрасывают в воздух тряпичными куклами. Хохоту было видеть, как скакали доктора наук зигзагами от витрины к витрине. На одном стекле наискосок белилами было намалевано приглашение - Все для русских моряков! Дешевизна сумашедшая.
Фофанова приценивалась на международном языке жестов и междометий, выбирала.
Купила кое-какие мелочи специально для Санечки. Сначала - глянцевую книжку-раскладушку с замечательными цветными фотографиями... (Только как ему передать? Вопрос. Ничего, потом, на месте придумаем.) Так так приятно было покупать подарки любчику - галстук, потом, с гондолой, брелок для ключей...
Своего Санечку Мария Петровна сейчас же узнавала в каждом ангеле соборной мозаики, в кудрявой бронзе, на фресками расписанных стенах.
Однажды ночью в гостиничном номере Марию Петровну охватил ужас. Вдруг, пока она здесь по Венециям прогуливается, там дома по головотяпству, по недосмотру нашему возьмут и выкинут Санечку из родной страны! И сделать ничего отсюда нельзя, из такой дали-далекой. Разругала себя последними словами, губы кусала от беспомощности. С тех пор не могла дождаться конца проклятого симпозиума. В самолете сидела - всё о Санечке думала. Физически чувствовала, что с каждой минутой к нему и к Москве-столице приближается. Домой возвращаться - это всегда как магнитом тянет. Одним словом, переволновалась, перегорела.
Когда в Шереметьево в такси садилась, вдруг Фофанова ясно и совершенно неожиданно для себя постановила следующее: - А вот, как если сидит, терпеливо ждет ее на месте голубчик Санечка, так тому и бывать! Сама себе поверить не могла, что до такого додумалась. Решила точно - приходит на службу - тут же собственноручно пишет ему разрешение на выезд. - Оставьте человека в покое, - корила кого-то Мария Петровна. Свободу Александру Клепику! Пусть Санечка Венецией сам полюбуется! Тут же, как только приняла окончательное решение, волна благодарности затопила ее сердце; запела душа. Вот, что значит - жертва во имя любви. Отдается сторицей.
Такси летело по Ленинградскому проспекту. Вдоль шоссе приветствовали Фофанову освещенные зябким утренним солнцем дома. Знакомые все места. Слева -серая башня, там подруга живет с семьей, справа -много раз бывали, выпивали, а - вон еще балкончик интимный знакомый... О нем умолчим. Радио в Волгё у таксиста играло вовсю, по-московски акая - МАс-квА мАя! Стра-нА мАя! Ты сА-мая люби-мА-я! Или это сердце Марии Петровны пело от радости домой возвращаться . Она опустила окошко машины, чтобы утренняя свежесть умывала лицо. Хорошо! Она, загодя, остановила такси в прохладной тени углового переулка. Вышла с удобной, совсем не тяжелой спортивной сумкой через плечо; поежилась, потерла еще заложенные после самолета уши. Слабо слыша свои шаги, бодрой походкой прошагала на освещенный солнцем тротуар, по которому уже спешили утренние толпы. И тут - попс! В ушах пробило звук.
Даже не так. Сначала, еще в тишине, - перед Марией Петровной, буквально рядом с нею, откуда-то из-за пестрой толпы на краю тротуара, - вылетел вверх человек.
Как из кустов спуганная птица. Как венецианская кукла Пьерро. Взлетел, завис косо, будто крыльями взмахнул руками. И только затем в ушах Марии Петровны заскрежетали автомобильные тормоза; раздался удар и посыпалось стекло.
С криком - Санечка! - Мария Петровна бросилась через толпу, растолкала, прорвалась к бензиновой с кровью луже, к сбитому человеку, лежащему на земле.
Его выкинуло с проезжей части, отбросило аж к фонарному столбу. Одна такая смелая, Мария Петровна оттянула его на мягкий газон, устроила поудобнее.То был их ЖЭКовский водопроводчик, починяла, мастер на все руки. Он, бедный, тихо стонал, матюкался, когда к перекрестку подъехала скорая; пошли санитары.
На следующий день Клепик почти случайно обнаружил в своем почтовом ящике, обычно пустом, открытку. К стеночке прилепилась. Жалкий кусок серой бумаги с неясным штемпелем.
- Разрешение на жизнь, - сказал себе Клепик. Получив выездную визу, он улетел на первом же самолете, на который удалось достать билет. Предварительно, конечно, отстояв последнюю свою советскую очередь в авиакассах на Фрунзенской набережной.
Часть Вторая Прошло пятнадцать лет. Сменились декорации. Страны не стало. То был уж не фокус - уехать из отсутствующей державы (только ленивый не ехал); фокус был въехать в какую-нибудь страну, заметно присутствующую. Надзор над эмиграцией утратил былую важность.В слове ОВИР ударение делалось не на 'В' - виза, но на'Р' - регистрация, потому что никто уже не решал там человеческих судьб, всего лишь регистрировали своевольное перемещение населения по земному шару. Продырявилась, советская мешковина; просыпалась из нее труха; просо, крупа и семечки змейками растеклись по всем сторонам - туда, где харч пожирнее и где предел еще не успели поставить.
Расторопные офицеры МВД пооткрывали на стороне фирмы Пинкертона на предмет секретного слежения по спецзаданиям, а также для частного телоохранительства для банкиров и бизнесменов. Сначала Фофанова подключалась к акциям сослуживцев, подрабатывала на хлеб с маслом в новых сыскных заведениях, но вскоре почему-то оставила это дело. Честно сказать, Мария Петровна особенно не тужила о переменах, о том, что сплыло и чего не вернуть. Страна не та, и она не та.
Пятнадцать годков для женщины - срок на полную катушку. Много и многие разошлись по земле и в землю ушли за эти годы. Давно еще, раньше всех, мужа Аркадия похоронила. А недавно лучшую боевую подругу - Лерку Венецианову прирезали кухонным ножом. И где! На верхатуре у лифта, в ее собственном подъезде, оснащенном кодовым специальным замком. Целую ночь Леркина кровь с этажа на этаж капала. Никто до утра дверей не открыл.
Затем, совершенно не вовремя (бывает ли по-другому?), у Фофановой обнаружилась угрожающая болячка по женской части; что обыкновенно происходит, но с другими людьми, не с тобой. После многочасовой операции в Боткинской, Мария Петровна отходила с трудом, двинуться было больно. Рана была, что называется, ни самой посмотреть, ни другим показать. Пришлось изловчиться Марие Петровне смотреть телевизор через ручное зеркальце. Равнодушно смотрела все передачи подряд -лишь бы забыться. Однажды оживилась, когда в какой-то постановке герой ей живо напомнил Санечку и манерам и илицом. Странно, казалось, что о нем давно и думать забыла. А тут вспомнила, и - вскоре пошла на поправку.
Выписавшись из больницы и поразмыслив, подполковникФофанова взяла пенсию, которая даже плюс погоны, выходила очень даже смешной по нашим нынешним русским деньгам, то есть по этим их долларам, зеленым, змеиным. Все чаще Мария Петровна неделями сидела у себяв Крюково, остервенело копалась на огороде. Не зря говорят, что с возрастом человека к земле тянет. Земля есть наша основа и почва, при всех властях, во все времена. Поражаясь сама себе, Мария Петровна зелени насажала, не столько ирисов с гиацинтами, сколько целебных трав, заветных. У нее в темном погребе, в темных бутылках из-под портвейна настаивались на водке секретные смеси, в которых репейник и черемша, ревень и гвоздики...Необыкновенно пристрастилась Фофанова принимать это зелье в строго определенные часы.
Наперстками. Исключительно для поправки здоровья.
Еще одним грешным увлечением являлись пироги. На свою голову Мария Петровна научилась месить кулебяки, круповники, растегайчики... Скормить-то кому! О себе говорить не приходится. На себя опасалась лишний раз в зеркало посмотреть: здесь - второй подбородок наметился, там -складки ненужные... Взять хотя бы, к примеру, руки. Прежде, девичьи, тоненькие, теперь - вниз от плеча колыхались, лещами свисали - хоть на рынок неси. Хорошо еще летом Марие Петровне удавалось с собой договориться, загореть у речки, вогнать себя в норму.
Хуже было зимой в деревне, когда стыдиться было некого, и, приходя с мороза, видела Мария Петровна в трюмо вместо знакомой себя ядреную круглую бабушку-старушку - смешные фетровые валенки в галошах, драповое пальто, замотанное громадным пуховым платком, в отверстии которого виднелось личико, краснощекое картофельное... Знако-лицо-мое, на кого же она была так сильно похоже? Да - на Хруща Никитку! Вот на кого' Точно определяла, разоблачаясь, Мария Петровна и хохотала, бесстыдно над собой сама издеваясь и размытывая бесконечную шаль. Зимою случались жутковатые вечера, особенно если портился свет, замолкало радио и телевизор. Тогда, если снаружи не завывала метель или ветер, слух болезненно обострялся было слышно, как шуршит, распрямляясь, комок бумаги, выброшенной в корзинку, или - как где-то скрипит половица.
В такие бесконечные вечера любила Мария Петровна раскопать какой-нибудь дальний ящик комода, где белье, устарелые жировки, квитанции и документы где всяческий мусор собрался. С особенным интересом перебирала свои блеклые, молодых времен фотографии с кружевным по краю обрезом, где она в воинской форме - ладная, стройная, в портупею затянутая. Как все-таки меняет человека мундир! Забравшись в постель, Мария Петровна цепляла на нос очки и восхищалась - Хороша была девка; не оценило меня человечество!
Как то ей попались два портрета, перехваченные розовой аптечной резинкой. Один - вложенный в целлофановый пакет. Другой - в лакированной палехской рамке с целующимися голубками по углам. На портретах был - давно отбывший за кордон гражданинКлепик, Александр Саулович, сфотографированный форматом 4x4 для ОВИРовских документов. Как же, как же - Санечка, мой ангел-хранитель! Мария Петровна снова с удовольствием полюбовалась на Санечку, на неожиданную слабость своих предзакатных дней. Она, как говорится, о нем не вспоминала, потому что не забывала его никогда. И не только из-за своего некогда особого к нему расположения. Как зубной врач может, например, пациента имя забыть, но не его зубы, так Фофанова хранила множество данных и лиц в своей памяти. Часто, безо всякой на то надобности. Что же было, в этом случае, говорить о Санечке; то было - дело совершенно особое!
Мария Петровна поставила рамку на телевизор и пока доразбирала разбросанную по одеялу кругом всякую всячину. Нет-да-нет, все поглядывала на предмет своей непонятной увлеченности. Что ж ей такое в нем померещилось? Ну, хорошенький, ну, мальчонка... Не любовь же с ним, прости Господи, было крутить? Я б его сиськами задавила. Может мамкаться с ним захотелось? Вот тебе загадка мироздания...Что-то, однако же, было.
И опять, как нарочно, ту же самую ночь провела она в чудных сновидениях, которые, проснувшись, начисто позабыла. Как прикажите объяснить, что снова засело нечто такое в ее голове? Помягчела она что ли, повеселела, помолодела?
Утром, словно девчонка, жарко дышала она в заиндивелое стекло, все - в снежных цветах и листьях; продышала прогалину в ясное солнечное утро и задумала себе новое чудачество - разузнать, что с ним сделалось теперь, с ее Санечкой.
Зачем это ей? Прихоть? А хоть бы и так!
Дождавшись весны, отправилась Мария Петровна в Америку. Профессиональный Пинкертон, она как следует подготовилась к турпоездке, подробнейшим образом выяснила, где проживает в штате Огайо объект ее интереса. Решила не договариваться, не звонить - нагрянуть. Была-не была,!
И вот, субботним утром по солнышку шла она по зеленой Салливант авеню в пригородной зоне большого Коламбуса, прямо - к дому за номером 279. Бодро шагала она, довольная миром и собой, не задумываясь, где же у черта на рогах она оказалась. С одной полотняной сумкой через плечо. Не было в тот момент у нее ни возраста, ни страха, только она - вечно молодая Маруся на вечно молодой земле.
Один на один.
Долго ли коротко, находит она нужного номера дом и видит невдалеке на красивой террасе застолье. Большая, видать дружная семья; мелькают женщины в летних платьях, хорошенькие дети, звон посуды, веселые голоса, кажется и по-русски. Да, конечно, по русски. Кто-то щиплет гитару, гогочущий смеx...Смех этот ее остановил.
Мария Петровна шла, шла, да как-то разом вдруг встала, не могла больше сделать ни шагу.
- Ну вот, - подумала, - нашли счастье. Санечка нашел свое счастье. Видимо, там - его сестры, жена, детки... Сразу почувствовала Мария Петровна, что жутко устала - утомительная была дорога. Почему-то сразу раздумала объявляться. Неуместной глупостью показалась ей вся эта её затея. Что за дичь она себе напридумала! Как можно соваться с бухты-барахты в чужую жизнь? Стыд какой, аж жаром обдало.
Собралась уходить, но кто-то сзади, направляющийся в дом, не совсем трезвым или только так притворяющимся голосом обратился: - Мадам, милости пр-р-осим. Вы к Бройхманам?
- Нет, нет, - смешалась Мария Петровна. - Я так, мимо. Привет Клепикам...
- Опять двадцать пять, - не отставал прохожий. -Русские всегда букву путают.
Здесь же дом 279 'Е' Еast - Восток, значит. Может, вам надо - Салливант авеню 'W' - West? Совсем не в ту сторону. Вам надо через каменный мостик, женщина, к Ханц парку, слушай-те сюда...
Развернулась круто через левое плечо Мария Петровна. Плевать - все равно назад в сторону автостанции идти. И, вот она уже достигла автостанции; но теперь и дальше прошла. Чтобы успокоиться. Из принципа тоже. Отшагала, наверное, добрую милю. Наконец, перед ней - под тем же номером симметричный дом 279 'West'.
Машинально повернула с улицы на гравием усыпанную дорожку, ведущую в кустарник, за которым белела дачка, павильон небольшой, но складный. Только она туда повернула, и тут же у дома взлетел фонтан. Веером рассыпался, и в радуге дробным шорохом спадал на кусты, откуда доносился скулеж. В жалобах мешались 'шит', 'блядь' и международные междометия. Полный лысыватый человек, подобно Лаоокону, боролся с садовым шлангом, который змеей вырывался, бился, пока конец шланга не улетел далеко - в кусты, откуда забил в небо новый веерный фонтан.
Переваливаясь на полных ножках, мальчонка бежал навстречу Марие Петровне, произносил 'Хай' и 'Нана', прыгнул к ней на руки. Руки были, некстати, заняты букетом и шоколадной коробкой - красное с золотом - кондитерской ф-ки 'Красный Октябрь' . Она все же поймала ребенка и удержала. Ангелок белокурый гулил и ласкался, когда подошел к ним до нитки вымокший господин, извинился за свой внешний вид, пригласил присесть на пластмассовые креслица - вокруг садового столика. Попытки забрать ребенка с рук Марии Петровны не удавались - мальчик цеплялся, как клещ, сиял от уха до уха и нипочем не давался папаше. Так они сидели втроем, молча улыбались друг дружке некоторое время, пока, наконец, Санечка (Мария Петровна не без труда догадалась, что это был он) сказал извинительным тоном:- Уж не знаю, как Вас благодарить. Видите как Денни Вас любит, не отпускает. С первого взгляда. Тьфу-тьфу, -он постучал по дереву. - А мне как раз бы сегодня на пару часиков - есть шанс овертайм заработать. И, шмыгнув носом, засмущавшись, заторопился.
- Много платить едва ли смогу, но по-честному... У вас грин-карта или гостевая?
Жить в доме места много, выбирайте любой уголок на свой вкус.
Через проволочный забор на них смотрел вислоусый старик с садовыми ножницами в руках.
- Это сосед наш, грек, - шопотом объяснил Санечка. - То ли Том, то ли Тим, моя память ни к черту. Зовите его 'Ясу', он любит.
-Яс-су! - в подтверждение сего закричал грек, явно довольный тем, что привлек внимание. - Гуд бебиситер. Гуд вумен!
- Ясу, ясу...- согласным эхом отзывался Санечка, продолжая разговор с гостьей, замечая: - Любопытный Ясу на Вас, пардон, глаз положил... Окей, знаете, мы с вами подробно договоримся, когда с овертайма приеду.
И он укатил на тарахтящем Форде.
- Попала я в переплет, - дивилась Мария, приятно заинтригованная поворотом событий. Мальчик Денис набегался и заснул у нее на руках. Умиляясь, она разглядывала вздрагивающие во сне ангельские ресницы -те самые - памятные Санечкины, вдыхала молочный аромат нежной кожи, прислушивалась к ровному детскому дыханию.
В сумерках вернулся отец. Начал с бурных извинений за задержку, но она его остановила. - Вам надо глушитель, мил-человек, укрепить. Или заменить. Тарахтеть не будет. И, главное, как же вы ребенка оставили мне на полном доверии?
- Ой, спасибо, слов нет... Видите ли, я нашей газете полностью доверяю; они и объявления дают и сами же скринают, проверяют кандидатов. Только не было все подходящих кандидатов. Простите, я, кажется, не сказал... меня Алом зовут...
- Я знаю, - осторожно напомнила Мария Петровна. -Наконец-то,подумала,- разберется, что к чему. - Мы с вами, вроде бы, по Москве знакомы, неужто забыли?
- Ужель та самая Татьяна! - тут же с горячностью выпалил Санечка, и, смутившись, стал галстуком протирать свои очки с сильными диоптриями.
- Нет, не Татьяна, - не без досады поправила его Мария Петровна, и открылась прямо: - Мария Петровна Фофанова...Что на это скажете?
- Ах, Мария, конечно, конечно, это даже лучше -'Мэри', по-нашему. Glad to meet you. Вы спикаете немного? - И, не дожидаясь ответа: - А палочками есть умеете? А что лучше любите порк-кешью или чикен по-мандарински? Он принес из машины картонки с еще горячей, сладко пахнущей китайской едой и сыпал вопросами: - Во дворе или в доме? Чай или соду?
Выяснилось, что Санечка без году неделя СРА - лицензированный аккаунтант, счетовод; что фирма хорошая, хотя пока платят до обидного мало; что к Виктории он претензий не имеет раз она уверяет, что полюбила совладельца их компьютерной фирмы, который отпочковался и увез Викторию вместе с половиной Компании в Сакраменто; что он желает бывшей жене всех благ и согласен, конечно, он - человек несобранный и ахламон, даже шланг поливальный не может прикрутить толком.
Наступила ночь. Мария Петровна лежала в своей комнате, рядом с детской; дверца на балкон, затянутая невидимой в темноте сеткой, была настежь. Меж звезд в окне мелькал и пропадал синекрасный блинкер дальнего самолета. Раз сморгнет Мария Петровна, глядь - новый самолет в окне. Моргнет снова - еще один висит на том же самом месте. Сколько же их? Так, пожалуй, места на небе не хватит. А внизу - тишина, если прислушаться, временами будто постанывала, даже мычала. Мария Петровна вышла к парапету. Перед ней, вдалеке, за обрывом, в качающемся гуле странным светом дрожал и светился нестрашный загробный мир.
- ...Или, как на луне, - подумала.- Куда меня занесло? Тут же догадалась, что это шумит Джек Никлас Фривей, двести семидесятая дорога, по которой она приехала еще сегодня утром на автобусе Грейхаунд. Сегодня ли? Давно это было. А теперь...
Итак - Мария Петровна не без сожаления констатировала, что рассеянный Санечка ее не узнал. Хорошо это или плохо? Люди меняются. Она его тоже в толпе ни за что б не признала. Однако, нежданный факт налицо - спят они вместе под одной крышей.
Оба Санечки, старший и младший, ей прямо в подол свалилась, без слов, без объяснений. И зовут ее теперь Мэри.
Дениска вовсю лепетал по-русски с акцентом профессора-слависта, не отходил от Марии Петровны ни на шаг. Крутился рядом пока она разбиралась с огородом, наладила шланг и починила машину. Она уже знала, как короче подъехать к бензоколонке - мимо банка, почты, синагоги - к местному торговому центру. В каких азиатских лавочках лучше брать овощи и рыбу и куда не соваться.
Грек Ясу, жилистый черт, мускулистый, все время наровил крутиться у заборчика, когда бы Мария Петровна не вышла из дома. Она неплохо загорела, гораздо лучше, чем в Крюково. Как сдобная булочка стала, благодаря специальным лосьонам, пока Дениска рядом играл, сидя голышом в своей панамке под большим садовым зонтом.
Пластмассовая раскладушка отраженным светом снизу просветляла ее подрумяненное лицо. Блестели глаза; выгоревшие волосы Маруся убрала наверх на манер достопамятной Бабетты.
Однажды, когда, пренебрегая сушильными машинами, она развешивала белье, к ней из-за кустов на цыпочках приблизился Ясу; полушутя попытался облапить. Маруся, так же полушутя, исполнила легкую подсечку самбо (не забыла!), и сосед, к его полной неожиданности оказался в кустах.
Она помогла ему подняться, напомнила, что, человеку в его возрасте не следует совершать резких телодвижений, особенно в жаркую погоду. Своим к ней вниманием прилипчивый старик определенно беспокоил Санечку, который, как Мария Петровна сразу разобралась, вознамерился ее 'оxранять'. Что ж, это ее вполне устраивало.
Она находила сотню причин оказаться на дворе на скорую руку одетая, точнее, раздетая - в каком-нибудь сарафанчике со стратегически спущенной бретелькой. И радовалась метамарфозам. Чуяла, даже не глядя, - Санечка, мужичек, просыпался.
Впивался глазами в муогочисленные окружности ее тела, негодовал на Ясу, потел, волновался.
Стоило Марие Петровне, например, предложить греку кружку клюквенного морса, только что приготовленного, как сейчас же из ниоткуда возникал у заборчика хозяин-Санечка; говорил нарочно исключительно по-русски:- Жажда, Мэри, меня страсть как мучит. Будьте любезны, плесните в стаканчик ваш напиток богов... У меня, Мэри, тоже ведь, знаете, рот не зашит. И, обратившись спиной к назойливому соседу, говорил разное, не допуская пауз, пускался в интересные, содержательные разговоры; спрашивал Марию Петровну:- Знаете ли, кстати, что Александр наш Сергеевич Пушкин любил более всего на свете? О чем попросил в миг перед самой кончиной? Морошки захотелось Александру Сергеевичу. Дикой ягоды, что кислит на манер той же клюквы.