Страница:
– Серый, а говорили, что ты в Косово завербовался.
– Ты чего! Дома дел полно, – ответил чернявый.
– Хорошо сказал! А на «Шарике» группа контрактников подбирается. С зиловцами в Югославию едут, братьев-сербов выручать.
– Туфта очередная.
– Своими глазами тот список видел. Условия подходящие: тыща баксов «зеленых» в месяц.
– Записался?
– Хотел. Светка восстание подняла. Заявила: «Если собрался уходить, прямо так и скажи. А не виляй, как пес побитый».
– Ну, Стаc, и женка у тебя. Умна, как Хакамада.
Стаc нервно выколупнул из тюбика жевательную таблетку. Часто задвигал челюстями.
– Это еще не все. Светка ультиматум поставила. Если подамся на Балканы, на другой день она аборт сделает.
– Ни фига себе! А формулировка?
– Чисто бабская. «Не хочу, – говорит, – вдовой оставаться в расцвете лет с двумя малышами на руках».
Парни неспеша миновали проходную. Можно было подумать, что не на смену идут вкалывать, а со скуки прохлаждаются.
На перекрестке мы снова встретились.
– Одна тонкость есть, – рассуждал Стаc. – Я же сына жду. И уже есть полная гарантия.
– Бабки обычно надвое гадают.
– Светка к ученому экстрасенсу ходила. Заверил на девяносто процентов, что будет мужик.
Сергей обронил:
– Наука теперь все может. Пол будущего ребенка можно заказывать еще до поцелуя.
Посмеялись, толкая друг друга.
– Наследника-то, как думаешь назвать?
– Аркадий.
– Ишь ты. Имечко такое, ко многому обязывает. Значит, Косово по боку?
– Вычеркнул свою фамилию из списка. – Помолчав, добавил: – Только уговор – не болтать. Тем более, что еще одна причина есть. Надежные люди предупредили: в натовской армии нет казенной кормешки. За все плати сам. Во жлобы!
– А ты чего хотел. У капиталистов – порядки капиталистические. Я лично это уже давно усек.
– Это называется так: «Нашим салом и нас же по сусалам!»
– Пошли ты их, Серый, подальше. Но на крестины не забудь меня позвать. Аркадий – хорошее имечко.
НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ
КОШКИ НА ДУШЕ СКРЕБУТ
УРОК ПОЛИТЭКОНОМИИ
– Ты чего! Дома дел полно, – ответил чернявый.
– Хорошо сказал! А на «Шарике» группа контрактников подбирается. С зиловцами в Югославию едут, братьев-сербов выручать.
– Туфта очередная.
– Своими глазами тот список видел. Условия подходящие: тыща баксов «зеленых» в месяц.
– Записался?
– Хотел. Светка восстание подняла. Заявила: «Если собрался уходить, прямо так и скажи. А не виляй, как пес побитый».
– Ну, Стаc, и женка у тебя. Умна, как Хакамада.
Стаc нервно выколупнул из тюбика жевательную таблетку. Часто задвигал челюстями.
– Это еще не все. Светка ультиматум поставила. Если подамся на Балканы, на другой день она аборт сделает.
– Ни фига себе! А формулировка?
– Чисто бабская. «Не хочу, – говорит, – вдовой оставаться в расцвете лет с двумя малышами на руках».
Парни неспеша миновали проходную. Можно было подумать, что не на смену идут вкалывать, а со скуки прохлаждаются.
На перекрестке мы снова встретились.
– Одна тонкость есть, – рассуждал Стаc. – Я же сына жду. И уже есть полная гарантия.
– Бабки обычно надвое гадают.
– Светка к ученому экстрасенсу ходила. Заверил на девяносто процентов, что будет мужик.
Сергей обронил:
– Наука теперь все может. Пол будущего ребенка можно заказывать еще до поцелуя.
Посмеялись, толкая друг друга.
– Наследника-то, как думаешь назвать?
– Аркадий.
– Ишь ты. Имечко такое, ко многому обязывает. Значит, Косово по боку?
– Вычеркнул свою фамилию из списка. – Помолчав, добавил: – Только уговор – не болтать. Тем более, что еще одна причина есть. Надежные люди предупредили: в натовской армии нет казенной кормешки. За все плати сам. Во жлобы!
– А ты чего хотел. У капиталистов – порядки капиталистические. Я лично это уже давно усек.
– Это называется так: «Нашим салом и нас же по сусалам!»
– Пошли ты их, Серый, подальше. Но на крестины не забудь меня позвать. Аркадий – хорошее имечко.
НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ
Кроме казенного профкома, на ГПЗ недавно заявил о себе профком альтернативный. «Защита» называется. Народец там подобрался боевой да зубастый. Заводское начальство делает вид, будто ничего особенного под крышей «Шарика» не существует. Рабочие, со своей стороны, тоже вид делают: ни о чем «таком» знать не знают, слыхом не слыхивали. Между тем, идет противостояние.
У литейного цеха собственный информационный стенд. В конце дня, проходя мимо, вижу: половину доски заняла «Молния». Восклицательных знаков на ней больше, чем слов: «Наша взяла!!! Сычев выиграл дело в суде!!! Отныне „вредники“ будут гулять не 27, а 36 дней в году! Ура-а-а!!!»
Стою, глазами хлопаю, ничего не понимаю. Рядом работяга чумазый, в вязаной спортивной шапочке вполголоса читает афишку. На лице нескрываемая радость, как у футбольного болельщика после победного матча.
Наши взгляды встретились.
– Молодец Сычев! – и потряс кулаком. Еще раз сказал «молодец» и молодцевато пошел своей дорогой.
Попахивало сенсацией. Не дойдя до редакции, я уже все знал о скандальной выходке молотобойца Сычева.
От скуки Сергей вечером листал брошюрку с текстом КЗОТа. Штука сия как бы не мудреней «Талмуда» и «Фауста» Гете вместе взятых. В некий миг кузнеца озарило: заводская администрация вкупе со своим профкомом извратили смысл 68-й статьи. Речь в ней шла о «вредниках», кто занят на особо опасных для здоровья участках производства. Оказывается, что среди жалких льгот им положен нестандартный отпуск, продолжительностью в 36 рабочих дней. А льготу зажилили! В натуре перепадало всего 27. Обман.
Другой бы на его месте, опорожнив бутылку «бормотухи», поднял хай. Сергей не стал бузить. Как трезвомыслящий и законопослушный, сочинил он в поте лица челобитную. Одну отнес в комиссию по трудовым спорам, другую – в отраслевой горком профсоюза. Те и другие отреагировали быстро, ответ же был издевательский: не будь ты, парень, умней других.
Обида взяла. Еще и еще раз проштудировал Сычев «зловредную» статью. И лишний раз убедился в своей правоте. На том не успокоился. Теперь, однако, взял планку повыше. Обратился с письмом в ЦК профсоюза работников автомобильного и сельхозмашиностроения: дескать, рассудите, добрые люди!
Господа, выдающие себя за друзей народа, не стали в открытую конфликтовать с настырным правдоискателем. Переадресовали его запрос своим поделыцикам – в Министерство труда. Ну а те, приосанившись, провели оч-ч-чень серьезную и совершенно независимую проверку-экспертизу. И выдали заключение: тринадцать с половиной строк словоблудия, коему позавидовал бы Иудушка-Горбачев.
За поединком коваля из кузнечного цеха следил во все глаза весь завод. Поначалу осторожно, с оглядкой, чтобы не навлечь гнева начальства. Когда же поняли, что Сергей неуступчив, твердо стоит на своем, открыто приняли его сторону. И вот наконец желанная победа: одна на всех!
Со стороны хорошо было видно, как возле информационного стенда кучкуется народ. Хлопали один другого по плечам, обменивались рукопожатиями, многозначительно улыбались. Будто на ГПЗ праздник в будний день. Теперь такое редко, но вот же бывает.
Однажды меня срочно позвали к заместителю генерального директора по экономике Соловьеву. В приемной уже дожидались двое или трое. Наша участь телячья: сидим, ждем. Но ушки на макушке. Сквозь приоткрытую дверь кабинета просачивались обрывки разговора. Чувствовалось, атмосфера там наэлектризованная.
Густой бас:
– По-моему, вы путаете причину и следствие.
Дребезжащий тенор:
– А я вам говорил и снова повторяю: завод сел на мель сразу после дефолта 17 августа.
Густой бас:
– Бабушкины сказки! Вам ли напоминать, что рабочие не получали денег с марта девяносто восьмого. Конечно, вас лично кризис не коснулся. Таким, как вы, зарплату прямо в кабинет день в день приносили. А в цехах с голодухи в обморок падали. Теперь же все на дефолт валите.
В приемную влетела запыхавшаяся секретарь. Увидала «непорядок», трепетно прикрыла массивную дверь.
Рядом со мной сидел мужчина в халате дикого цвета, заводского фасона.
– Кто это там выступает? – спросил я.
– Наш Сычев, – ответил драматическим шепотом.
Через минуту дверь широко распахнулась, в приемной сразу тесно стало. В облике заводского «авторитета» ничего выдающегося не было. Ну разве только угадывалась крепость в плечах. Глаза же лучились добротой, как у врубелевского Пана.
В коридор с Сычевым мы вышли вместе. И договорились о встрече.
Слух подтвердился из первых уст. Кузнец действительно выиграл судебный иск против хозяев.
– Беспокоился не о собственной персоне. Таких, как я, вредников, на заводе каждый десятый. И все молчат, посапывают в тряпочку. Я же с детства не люблю, когда меня дурачат. Всегда обидчику сдачу давал, пусть даже он и старше. Мы же не бесчувственные. Сказали бы прямо: в интересах государства от меня требуется пожертвование. Корячиться бы не стал: пожалуйста! Но когда в мой карман без спроса лезут, тут уж извините!
В Лефортовском суде интересы администрации ГПЗ защищали заводской юрист и (хотите верьте, хотите нет) заместитель председателя профкома Ломов. Профсоюзный босс в роли адвоката генерального директора Комарова. Не просто позор на всю Европу, а и низость подлая. И все-таки «наемники» не устояли против натиска и логики обыкновенного рабочего.
Вот какую речь «отковал» кузнец. Текст ее теперь ходит по рукам. Цитирую по первоисточнику:
«Ваша честь! Прежде чем идти в суд, представил я спорный документ на правовую экспертизу. Вот заключение эксперта НИИ труда, доцента В. Харина: „Трехсторонний договор ГПЗ-1 представляет собой набор общих положений, повторяющих общеизвестные тезисы КЗОТа, причем без всякой, хотя бы формальной привязки к условиям данного трудового коллектива. Такой стереотип затрудняет не только чтение, но и понимание текста людьми даже с высшим образованием. А что уж говорить о рядовых работниках. Скажем откровенно, без обиняков. Такие документы специально сочиняют государственные мудрецы, по спецзаказу высшей администрации. Цель этих филькиных грамот – ввести в заблуждение простаков и выуживать из их карманов честно заработанные денежки“.
К чести своей, судья Ольга Солонцова не просто разрубила мечом Фемиды тугой узел, а, проявив старание и терпение, оный распутала. И вот окончательное решение: «Обязать ОАО „Московский подшипник“ предоставить Сычеву СВ. дополнительный отпуск за работу во вредных условиях, в период с 1996 по 2000 годы включительно. С дирекции ОАО взыскать пошлину в доход государства в сумме 8 руб. 36 коп.»
Последнее едва ль не самое «чувствительное». Персонально же никто ответственности не понес. Впрочем, нашли виновного. Юриста 3. уволили за то, что она не сумела достойно защитить интересы (честь!) ГПЗ-1 на процессе. Виновной оказалась, как в басне, бедная овечка.
Да, наткнулась коса на камень. В итоге, под действие решения Лефортовского суда, говоря казенным слогом, подпали 754 «вредника». Дорога проложена. Другим шагать по ней будет уже легче.
От души поздравил я борца за рабочее дело с заслуженной победой. Заодно спросил:
– Как же профком пережил фиаско?
Сычев расхохотался навзрыд:
– С них – как с гуся вода. Сделали вид, будто ничего особенного не произошло.
Кузнец не за славой гонится: ратует за социальную справедливость. Ведь он не только исправный налогоплательщик, а и совладелец – акционер! – самого крупного в Европе предприятия по производству подшипников. Спрос на этот товар никогда не падает. Как и на хлеб насущный. Они всегда в цене. Потому поразительно, что такой завод работает в убыток. Это же уметь надо.
В конце я спросил Сергея Евгеньевича:
– Сколько времени отняла у тебя судебная тяжба?
Ответил без заминки:
– Если округленно – около тридцати рабочих смен.
– А если перевести на кузнечные поковки?
– Страшно подумать, – ответил после паузы, видимо, произведя в уме сложные подсчеты.
Сам собой напрашивался политический вывод. России не выбраться из пропасти, куда ее загнали умники-краснобаи, пока трудовой люд (хозяева-работники) не почувствуют под ногами твердой почвы, а за спиной – законные трудовые права.
Судебный очерк попытался я напечатать в заводской многотиражке. Но в день выхода газеты начальство вынуло материал уже из готовой полосы.
Чертыхнувшись, понес я свою работу в родную газету «Труд». Редактор отдела, почесав затылок, туманно изрек:
– Мы ушли напрочь от рабочей тематики. Профсоюзные страсти, старик, вызывают у читателя зевоту. Давай неси что-нибудь позабористей.
Уходя я сказал:
– Коллега, а ведь вы скурвились. Когда-нибудь придется же раскаиваться.
У литейного цеха собственный информационный стенд. В конце дня, проходя мимо, вижу: половину доски заняла «Молния». Восклицательных знаков на ней больше, чем слов: «Наша взяла!!! Сычев выиграл дело в суде!!! Отныне „вредники“ будут гулять не 27, а 36 дней в году! Ура-а-а!!!»
Стою, глазами хлопаю, ничего не понимаю. Рядом работяга чумазый, в вязаной спортивной шапочке вполголоса читает афишку. На лице нескрываемая радость, как у футбольного болельщика после победного матча.
Наши взгляды встретились.
– Молодец Сычев! – и потряс кулаком. Еще раз сказал «молодец» и молодцевато пошел своей дорогой.
Попахивало сенсацией. Не дойдя до редакции, я уже все знал о скандальной выходке молотобойца Сычева.
От скуки Сергей вечером листал брошюрку с текстом КЗОТа. Штука сия как бы не мудреней «Талмуда» и «Фауста» Гете вместе взятых. В некий миг кузнеца озарило: заводская администрация вкупе со своим профкомом извратили смысл 68-й статьи. Речь в ней шла о «вредниках», кто занят на особо опасных для здоровья участках производства. Оказывается, что среди жалких льгот им положен нестандартный отпуск, продолжительностью в 36 рабочих дней. А льготу зажилили! В натуре перепадало всего 27. Обман.
Другой бы на его месте, опорожнив бутылку «бормотухи», поднял хай. Сергей не стал бузить. Как трезвомыслящий и законопослушный, сочинил он в поте лица челобитную. Одну отнес в комиссию по трудовым спорам, другую – в отраслевой горком профсоюза. Те и другие отреагировали быстро, ответ же был издевательский: не будь ты, парень, умней других.
Обида взяла. Еще и еще раз проштудировал Сычев «зловредную» статью. И лишний раз убедился в своей правоте. На том не успокоился. Теперь, однако, взял планку повыше. Обратился с письмом в ЦК профсоюза работников автомобильного и сельхозмашиностроения: дескать, рассудите, добрые люди!
Господа, выдающие себя за друзей народа, не стали в открытую конфликтовать с настырным правдоискателем. Переадресовали его запрос своим поделыцикам – в Министерство труда. Ну а те, приосанившись, провели оч-ч-чень серьезную и совершенно независимую проверку-экспертизу. И выдали заключение: тринадцать с половиной строк словоблудия, коему позавидовал бы Иудушка-Горбачев.
За поединком коваля из кузнечного цеха следил во все глаза весь завод. Поначалу осторожно, с оглядкой, чтобы не навлечь гнева начальства. Когда же поняли, что Сергей неуступчив, твердо стоит на своем, открыто приняли его сторону. И вот наконец желанная победа: одна на всех!
Со стороны хорошо было видно, как возле информационного стенда кучкуется народ. Хлопали один другого по плечам, обменивались рукопожатиями, многозначительно улыбались. Будто на ГПЗ праздник в будний день. Теперь такое редко, но вот же бывает.
Однажды меня срочно позвали к заместителю генерального директора по экономике Соловьеву. В приемной уже дожидались двое или трое. Наша участь телячья: сидим, ждем. Но ушки на макушке. Сквозь приоткрытую дверь кабинета просачивались обрывки разговора. Чувствовалось, атмосфера там наэлектризованная.
Густой бас:
– По-моему, вы путаете причину и следствие.
Дребезжащий тенор:
– А я вам говорил и снова повторяю: завод сел на мель сразу после дефолта 17 августа.
Густой бас:
– Бабушкины сказки! Вам ли напоминать, что рабочие не получали денег с марта девяносто восьмого. Конечно, вас лично кризис не коснулся. Таким, как вы, зарплату прямо в кабинет день в день приносили. А в цехах с голодухи в обморок падали. Теперь же все на дефолт валите.
В приемную влетела запыхавшаяся секретарь. Увидала «непорядок», трепетно прикрыла массивную дверь.
Рядом со мной сидел мужчина в халате дикого цвета, заводского фасона.
– Кто это там выступает? – спросил я.
– Наш Сычев, – ответил драматическим шепотом.
Через минуту дверь широко распахнулась, в приемной сразу тесно стало. В облике заводского «авторитета» ничего выдающегося не было. Ну разве только угадывалась крепость в плечах. Глаза же лучились добротой, как у врубелевского Пана.
В коридор с Сычевым мы вышли вместе. И договорились о встрече.
Слух подтвердился из первых уст. Кузнец действительно выиграл судебный иск против хозяев.
– Беспокоился не о собственной персоне. Таких, как я, вредников, на заводе каждый десятый. И все молчат, посапывают в тряпочку. Я же с детства не люблю, когда меня дурачат. Всегда обидчику сдачу давал, пусть даже он и старше. Мы же не бесчувственные. Сказали бы прямо: в интересах государства от меня требуется пожертвование. Корячиться бы не стал: пожалуйста! Но когда в мой карман без спроса лезут, тут уж извините!
В Лефортовском суде интересы администрации ГПЗ защищали заводской юрист и (хотите верьте, хотите нет) заместитель председателя профкома Ломов. Профсоюзный босс в роли адвоката генерального директора Комарова. Не просто позор на всю Европу, а и низость подлая. И все-таки «наемники» не устояли против натиска и логики обыкновенного рабочего.
Вот какую речь «отковал» кузнец. Текст ее теперь ходит по рукам. Цитирую по первоисточнику:
«Ваша честь! Прежде чем идти в суд, представил я спорный документ на правовую экспертизу. Вот заключение эксперта НИИ труда, доцента В. Харина: „Трехсторонний договор ГПЗ-1 представляет собой набор общих положений, повторяющих общеизвестные тезисы КЗОТа, причем без всякой, хотя бы формальной привязки к условиям данного трудового коллектива. Такой стереотип затрудняет не только чтение, но и понимание текста людьми даже с высшим образованием. А что уж говорить о рядовых работниках. Скажем откровенно, без обиняков. Такие документы специально сочиняют государственные мудрецы, по спецзаказу высшей администрации. Цель этих филькиных грамот – ввести в заблуждение простаков и выуживать из их карманов честно заработанные денежки“.
К чести своей, судья Ольга Солонцова не просто разрубила мечом Фемиды тугой узел, а, проявив старание и терпение, оный распутала. И вот окончательное решение: «Обязать ОАО „Московский подшипник“ предоставить Сычеву СВ. дополнительный отпуск за работу во вредных условиях, в период с 1996 по 2000 годы включительно. С дирекции ОАО взыскать пошлину в доход государства в сумме 8 руб. 36 коп.»
Последнее едва ль не самое «чувствительное». Персонально же никто ответственности не понес. Впрочем, нашли виновного. Юриста 3. уволили за то, что она не сумела достойно защитить интересы (честь!) ГПЗ-1 на процессе. Виновной оказалась, как в басне, бедная овечка.
Да, наткнулась коса на камень. В итоге, под действие решения Лефортовского суда, говоря казенным слогом, подпали 754 «вредника». Дорога проложена. Другим шагать по ней будет уже легче.
От души поздравил я борца за рабочее дело с заслуженной победой. Заодно спросил:
– Как же профком пережил фиаско?
Сычев расхохотался навзрыд:
– С них – как с гуся вода. Сделали вид, будто ничего особенного не произошло.
Кузнец не за славой гонится: ратует за социальную справедливость. Ведь он не только исправный налогоплательщик, а и совладелец – акционер! – самого крупного в Европе предприятия по производству подшипников. Спрос на этот товар никогда не падает. Как и на хлеб насущный. Они всегда в цене. Потому поразительно, что такой завод работает в убыток. Это же уметь надо.
В конце я спросил Сергея Евгеньевича:
– Сколько времени отняла у тебя судебная тяжба?
Ответил без заминки:
– Если округленно – около тридцати рабочих смен.
– А если перевести на кузнечные поковки?
– Страшно подумать, – ответил после паузы, видимо, произведя в уме сложные подсчеты.
Сам собой напрашивался политический вывод. России не выбраться из пропасти, куда ее загнали умники-краснобаи, пока трудовой люд (хозяева-работники) не почувствуют под ногами твердой почвы, а за спиной – законные трудовые права.
Судебный очерк попытался я напечатать в заводской многотиражке. Но в день выхода газеты начальство вынуло материал уже из готовой полосы.
Чертыхнувшись, понес я свою работу в родную газету «Труд». Редактор отдела, почесав затылок, туманно изрек:
– Мы ушли напрочь от рабочей тематики. Профсоюзные страсти, старик, вызывают у читателя зевоту. Давай неси что-нибудь позабористей.
Уходя я сказал:
– Коллега, а ведь вы скурвились. Когда-нибудь придется же раскаиваться.
КОШКИ НА ДУШЕ СКРЕБУТ
Чудом сохранился на ГПЗ капитальный книжный фонд. Работает и читальный зал. Сюда многие хаживают не только ради газет, а чтобы обменяться новостями. Часто вижу здесь Сергея из инструментального. Любит в энциклопедиях копаться. Когда дружки в шутку спрашивают, до какого слова он уже дошел, отвечает как бы на полном серьезе: «Дошел до „абсурда“. Каламбур с подтекстом. Ведь названное слово, как известно, стоит на первой странице. Последнее время Сергей запоем читает многотомник Брокгауза и Ефрона.
Приохотился хаживать в читалку и термист Алексей Иванович. Человек он, как говорится, «с биографией». Когда-то, по служебной разнарядке, включили его в состав делегации Верховного Совета СССР аж в Японию. Не ради ритуального восхождения на Фудзияму и любования восточными диковинками. Согласно международной программы, рабочий с «Шарика» был приглашен на заседание Токийской комиссии межпарламентского союза. Редкий случай.
Обсуждение шло протокольно, чопорно, как и подобает на такого рода симпозиумах. Многие откровенно скучали, без утайки позевывали. Но вот на просцениум поднялся рослый, цветущий тяжелоатлет. Ему бы в руки штангу с «блинами» кило на триста, а у него под мышкой была зажата тонюсенькая папочка. Да и ту так и не удосужился раскрыть. С ходу, без бумажки повел оратор речь об уроках Второй мировой войны. И к 20-ти миллионам погибших причислил поименно своих родных и близких: отца родного, старших братьев, сестрицу, дядьев. Всего семнадцать душ.
«А с чего все то началось, помните? – адресовался термист с ГПЗ к присутствующим. И сам ответил: – С пропаганды насилия и расовой вражды». Зал замер, насторожился. К чему русский клонит? Чего хочет?
Алексей не стал интриговать публику. Сделав глубокий вдох, внес он в резолюцию конференции лично от себя поправку: о полном запрещении пропаганды войны во всех средствах массовой информации, по-теперешнему СМИ. Не всем формулировочка была по душе. Завопили как резаные инакомыслящие: «Запрещать ничего нельзя! Это противоречит принципам демократии!»
По простоте душевной, термист с Шарикоподшипниковской улицы кинул встречный вопрос: «Свобода печати – для кого? Для поджигателей войны. И об этом пекутся наследники жертв Хиросимы и Нагасаки». Дебаты на том сразу же кончились. Победу одержали воинственные пацифисты.
Такой вот имел место исторический эпизод, к которому, по воле судьбы, Алексей Иванович был причастен.
По русскому обычаю, где двое, жди третьего. Минут через пяток к компании подключился Семен Петрович. Тоже слесарь и тоже непростой – наладчик с сепараторного участка ЦКБ. Само по себе это о многом говорит, но не все. Семен Петрович входит в десятку лучших заводских рыболовов. Кроме того, известен как непревзойденный мастер по мормышкам. Вот уж точно им подходит словцо «клевые». У Петровича большая коллекция ювелирных поделок для подледного лова. В ней несколько сот уникальных образцов, на любые рыбьи капризы и прихоти.
Даже если в читалке все свои, все равно разговаривают вполголоса. В тот день обсуждали новости с Краснопресненской набережной, где состоялось торжественное открытие международного Автосалона и где ГПЗ был широко представлен. Многотысячный коллектив «Шарика» по праву входит в великое сообщество машиностроителей, со всеми вытекающими обязательствами перед обществом. Вслух об этом, понятно, не молвится, однако оное подразумевается.
– Привет рабочему классу! – обычное приветствие Петровича.
В ответ один кивнул, другой сделал жест ладонью. Слесарь грузно плюхнулся на стул, походя прихватив с соседнего стола заводскую многотиражку. С первой страницы бросился в глаза большой фоторепортаж с московского Автосалона.
– А я там был вчера, – сказал Петрович и для пущей убедительности хлопнул ладонью по газете.
– Ну и как, красиво?
– Блеск. Народища, как на Сорочинской ярмарке.
– Ярмарка и есть натуральная, – подключился к разговору Сергей-энциклопедист.
– Бегают, шушукаются, высматривают, заключают деловые, как это, контакты.
– Контракты, – поправил Сергей.
– Ну да, и контракты тоже.
– И какие же ты завязал контакты-контракты?
Петрович достал бумажник. Неспеша извлек голубенький квиток. Протянул небрежно Алексею Ивановичу.
– Вижу, визитная карточка иностранца.
– Мой знакомый, сеньор Пичардино. Из города Турина.
– И что из этого следует?
– Тут, братва, такая история, на целый роман.
И вполголоса рассказал повесть о большой любви. Современный вариант «Ромео и Джульетты».
Они встретились на стройплощадке будущего завода шарикоподшипников. Ромео, слесарь-монтажник, прибыл в Москву по найму из Италии. Бригадир маляров Ульяна жила неподалеку, в Марьиной Роще. Была пятисотницей, то есть выполняла сменные задания не меньше как на пятьсот процентов. К тому же красива была, словно ангел небесный.
Любовь оказалась взаимной и, к общей радости, увенчалась яркой комсомольской свадьбой. Можно сказать, полный «хеппи энд»! Счастливый финал для слащавого мюзикла. Однако жизнь замесила сюжетец еще тот.
Через полгода истек контракт Ромео. Домой же, в Верону, отправился он не один, со своей лучезарной Джульеттой. Так, на итальянский манер трансформировалось имя Ульяны. Ульяна – Уля – Джуля. Надо сказать, московской девчонке имя Джульетта подходило даже больше, чем первонареченное.
Но жизнь, сказал поэт, нелепа и капризна. В Европе разразилась великая война. Муссолини, за компанию с Гитлером, пошел походом на восток. С точки зрения Ромео, это было «безумное безумие». Потому с Джульеттой они решили: Ромео воевать с Россией не будет. Не дождавшись повестки о мобилизации, гордый веронец ушел в горы, к сербам, ибо ненавидел фашистов любого окраса. Почти два года пробыл в отряде Сопротивления. Домой возвратился в сорок четвертом, после того, как «дуче сдал дела». Спустя пять лет пришел из советского плена младший брат Тулио. Старшего, Лионелло, так и не дождались. Его кости тлеют в братской могиле на Тихом Дону под Лисками.
Ренато был любимым внучком Джульетты. В него сообща вложили большие деньги, выучили на инженера. Из парня вышел классный спец по автомобилям. И место нашлось подходящее, в конструкторском бюро фирмы «Фиат». Оправдал лучшие надежды родителей. Особенно бабушки, которая к тому времени овдовела. Душу россиянки год от года все сильней будоражило воспоминание о далекой Москве, о заводе шарикоподшипников, где чудесным образом зародилась ее любовь.
– Ты привези мне, внучек, с родины горсточку земли, – сорвалось однажды с губ заветное желание.
Ренато пообещал. Однако все как-то не было пути в Московию. Так и не дождалась бабушка Джульетта желаемого. Ушла в мир иной, записав, между прочим, в завещании особый пункт: «Пусть кто-нибудь привезет на мою могилу горсть земли с любимой Марьиной Рощи». Что и было исполнено. Правда, от той Марьиной Рощи одно только название осталось.
Внука с годами любопытство разобрало. Своими глазами хотелось взглянуть на «Шарик», к сотворению которого были причастны его близкие предки.
Это была не деловая, а частная поездка в Россию. Пичардино чудом занесло на Красную Пресню. Бросилась в глаза уличная реклама: москвичей и гостей столицы приглашает к себе в гости Автосалон.
Возле стенда ГПЗ-1 Ренато познакомился с обаятельным и деловым Семеном Петровичем. Оказалось, что и его родители тоже участвовали, как он выразился, в «строительстве своего завода».
Языки у них развязались.
– Дедушка Ромео часто и очень много рассказывал о делах на «Шарике», – на хорошем русском говорил господин из Турина. – Еще дедушка повторял, что на стройке был царил особый атмосфер. Это, говорил он, был бешеный азарт, чтобы догнать, еще почетнее – перегнать друг друга.
– По-русски называется со-рев-но-ва-ние, – слогами передал Петрович итальяшке уже вышедшее из употребления слово. Потупившись, добавил: – Старые рабочие еще помнят, что оно значит.
– Очень хорошо это себе представляю, – кивая кудлатой головой, говорил иностранец.
Можно было подумать, что после долгой разлуки встретились друзья закадычные. Их обходили стороной, с улыбкой оглядывали. Чтобы не мешать встречным потокам, они спустились на первый этаж. Уселись на диванчик под развесистой пальмой, с жаром продолжали душевную беседу.
– Италия прекрасна, – задумчиво проговорил фиатовец. – Но и Россия ваша тоже хороша. Русскому языку нас всех в доме обучила бабушка Джуля. И не только близких. На нашей улице многие наизусть, на память знали разные шутки и прибаутки, метки русские выражения. Говорили, порой не понимая смысла. Потому что приятно было произносить и ласкать ухо, уши.
Петрович оказался превосходным рассказчиком. Он передал разговор с итальянским инженером по-актерски, как бы в лицах. Под конец малость сбился. Не мог припомнить русское выражение, которое с языка Джульетты переняли жители старой улочки в Турине.
– Вылетело из головы. Оно вроде поговорки или присказки.
– Не ломай свою голову, – пытался успокоить приятеля Алексей Иванович. – Скажи лучше, чем встреча ваша закончилась?
Рассказчик сник и закашлялся.
– Если честно, – молвил он упавшим голосом, – проявил я, братцы, свою полную недееспособность.
Все, кто были в читальне, насторожились, предчувствуя нечто захватывающее. Дело же приняло такой оборот.
Гостю из Италии позарез захотелось увидеть своими глазами цех, которыми своими руками строили дед и любимая бабушка. Это и капризом не назовешь, нормальное человеческое желание. Петрович, как хозяин положения (и акционер ГПЗ) решил блеснуть перед иностранцем гостеприимством. Заодно и патриотизмом.
Через полчаса они были у главной проходной. Петрович рысцой побежал в цех взять заявку на разовый пропуск. Начальник с полуслова понял, что оно и к чему. Однако руки в стороны развел:
– Сеня, вопрос не в моей компетенции.
Доброхот, не теряя времени, кинулся в отдел общественных связей. Там старый дружок работал, частенько выручал. Тут же, узнав, что просят об иностранце сделал бараньи глаза.
– Сеня, номер не пройдет.
Мимо метеором неслась корреспондент многотиражки. Прошлый год Петрович давал ей для газеты интервью.
– Помогите, век не забуду, – взмолился седовласый наладчик.
Ирина Жарова тоже завелась. Пока они петляли по коридорам и лестничным маршам, у нее созрел план то ли статьи, то ли очерка. Сюжетец – пальчики оближешь. Внук итальянского рабочего, движимый высокими чувствами интернационализма, прибыл в Москву, чтобы подышать воздухом завода, который строили на пару его дед и бабка. Всю эту душещипательную фабулу журналистка единым духом выложила помощнику генерального директора.
– Один момент, – оборвал он Ирину на полуслове. И юркнул в кабинет шефа.
Вернулся через полчаса.
– Вопрос следует согласовать с управлением внешних связей московской мэрии.
– Ну и согласуйте, – вякнул слесарь-наладчик.
Хлыщеватый господинчик театрально поднял бровь. На лице изобразил удивление, как будто только что в его уютном кабинете человеческим голосом заговорило кресло. Безмолвно склонил свою голову набок, тем самым дав понять, что аудиенция закончена. У него дела!
Петрович спустился вниз один. На душе скребли кошки. Возле бюро пропусков нашел своего подопечного. Без лишних слов они поняли друг друга. И расстались друзьями. На прощание Ренато вручил Семену Петровичу визитную карточку: с домашним адресом и телефоном. Сверх того пригласил в гости в Турин. Заодно пообещал устроить экскурсию по территории завода «Фиат». Подмигнув, весело сказал:
– Для сердечного дружка – не жаль сережку из ушка.
– Вот оно, вот то самое полюбившееся выражение, которое итальяшки переняли у нашей Ульяны, – неожиданно припомнил Петрович позабытую поговорку.
Но теперь она была некстати. Как после ужина горчица.
Возникла неловкая пауза. Чувствовалось общее недоумение и досада.
– Дай-ка его телефон, – неожиданно сказал Алексей Петрович.
Изящный прямоугольник из плотного картона с логотипом «Фиата» перекочевал в руку термиста. Он старательно переписал в свою записную книжку имя, фамилию, а также телефон сеньора. На многозначительный взгляд Петровича сказал:
– Сам позвоню Ренато Пичардино и от имени рабочего профсоюза «Защита» принесу ему извинения.
Все, кто в этот момент был в читальном зале, со стыда глаз не могли поднять.
Приохотился хаживать в читалку и термист Алексей Иванович. Человек он, как говорится, «с биографией». Когда-то, по служебной разнарядке, включили его в состав делегации Верховного Совета СССР аж в Японию. Не ради ритуального восхождения на Фудзияму и любования восточными диковинками. Согласно международной программы, рабочий с «Шарика» был приглашен на заседание Токийской комиссии межпарламентского союза. Редкий случай.
Обсуждение шло протокольно, чопорно, как и подобает на такого рода симпозиумах. Многие откровенно скучали, без утайки позевывали. Но вот на просцениум поднялся рослый, цветущий тяжелоатлет. Ему бы в руки штангу с «блинами» кило на триста, а у него под мышкой была зажата тонюсенькая папочка. Да и ту так и не удосужился раскрыть. С ходу, без бумажки повел оратор речь об уроках Второй мировой войны. И к 20-ти миллионам погибших причислил поименно своих родных и близких: отца родного, старших братьев, сестрицу, дядьев. Всего семнадцать душ.
«А с чего все то началось, помните? – адресовался термист с ГПЗ к присутствующим. И сам ответил: – С пропаганды насилия и расовой вражды». Зал замер, насторожился. К чему русский клонит? Чего хочет?
Алексей не стал интриговать публику. Сделав глубокий вдох, внес он в резолюцию конференции лично от себя поправку: о полном запрещении пропаганды войны во всех средствах массовой информации, по-теперешнему СМИ. Не всем формулировочка была по душе. Завопили как резаные инакомыслящие: «Запрещать ничего нельзя! Это противоречит принципам демократии!»
По простоте душевной, термист с Шарикоподшипниковской улицы кинул встречный вопрос: «Свобода печати – для кого? Для поджигателей войны. И об этом пекутся наследники жертв Хиросимы и Нагасаки». Дебаты на том сразу же кончились. Победу одержали воинственные пацифисты.
Такой вот имел место исторический эпизод, к которому, по воле судьбы, Алексей Иванович был причастен.
По русскому обычаю, где двое, жди третьего. Минут через пяток к компании подключился Семен Петрович. Тоже слесарь и тоже непростой – наладчик с сепараторного участка ЦКБ. Само по себе это о многом говорит, но не все. Семен Петрович входит в десятку лучших заводских рыболовов. Кроме того, известен как непревзойденный мастер по мормышкам. Вот уж точно им подходит словцо «клевые». У Петровича большая коллекция ювелирных поделок для подледного лова. В ней несколько сот уникальных образцов, на любые рыбьи капризы и прихоти.
Даже если в читалке все свои, все равно разговаривают вполголоса. В тот день обсуждали новости с Краснопресненской набережной, где состоялось торжественное открытие международного Автосалона и где ГПЗ был широко представлен. Многотысячный коллектив «Шарика» по праву входит в великое сообщество машиностроителей, со всеми вытекающими обязательствами перед обществом. Вслух об этом, понятно, не молвится, однако оное подразумевается.
– Привет рабочему классу! – обычное приветствие Петровича.
В ответ один кивнул, другой сделал жест ладонью. Слесарь грузно плюхнулся на стул, походя прихватив с соседнего стола заводскую многотиражку. С первой страницы бросился в глаза большой фоторепортаж с московского Автосалона.
– А я там был вчера, – сказал Петрович и для пущей убедительности хлопнул ладонью по газете.
– Ну и как, красиво?
– Блеск. Народища, как на Сорочинской ярмарке.
– Ярмарка и есть натуральная, – подключился к разговору Сергей-энциклопедист.
– Бегают, шушукаются, высматривают, заключают деловые, как это, контакты.
– Контракты, – поправил Сергей.
– Ну да, и контракты тоже.
– И какие же ты завязал контакты-контракты?
Петрович достал бумажник. Неспеша извлек голубенький квиток. Протянул небрежно Алексею Ивановичу.
– Вижу, визитная карточка иностранца.
– Мой знакомый, сеньор Пичардино. Из города Турина.
– И что из этого следует?
– Тут, братва, такая история, на целый роман.
И вполголоса рассказал повесть о большой любви. Современный вариант «Ромео и Джульетты».
Они встретились на стройплощадке будущего завода шарикоподшипников. Ромео, слесарь-монтажник, прибыл в Москву по найму из Италии. Бригадир маляров Ульяна жила неподалеку, в Марьиной Роще. Была пятисотницей, то есть выполняла сменные задания не меньше как на пятьсот процентов. К тому же красива была, словно ангел небесный.
Любовь оказалась взаимной и, к общей радости, увенчалась яркой комсомольской свадьбой. Можно сказать, полный «хеппи энд»! Счастливый финал для слащавого мюзикла. Однако жизнь замесила сюжетец еще тот.
Через полгода истек контракт Ромео. Домой же, в Верону, отправился он не один, со своей лучезарной Джульеттой. Так, на итальянский манер трансформировалось имя Ульяны. Ульяна – Уля – Джуля. Надо сказать, московской девчонке имя Джульетта подходило даже больше, чем первонареченное.
Но жизнь, сказал поэт, нелепа и капризна. В Европе разразилась великая война. Муссолини, за компанию с Гитлером, пошел походом на восток. С точки зрения Ромео, это было «безумное безумие». Потому с Джульеттой они решили: Ромео воевать с Россией не будет. Не дождавшись повестки о мобилизации, гордый веронец ушел в горы, к сербам, ибо ненавидел фашистов любого окраса. Почти два года пробыл в отряде Сопротивления. Домой возвратился в сорок четвертом, после того, как «дуче сдал дела». Спустя пять лет пришел из советского плена младший брат Тулио. Старшего, Лионелло, так и не дождались. Его кости тлеют в братской могиле на Тихом Дону под Лисками.
Ренато был любимым внучком Джульетты. В него сообща вложили большие деньги, выучили на инженера. Из парня вышел классный спец по автомобилям. И место нашлось подходящее, в конструкторском бюро фирмы «Фиат». Оправдал лучшие надежды родителей. Особенно бабушки, которая к тому времени овдовела. Душу россиянки год от года все сильней будоражило воспоминание о далекой Москве, о заводе шарикоподшипников, где чудесным образом зародилась ее любовь.
– Ты привези мне, внучек, с родины горсточку земли, – сорвалось однажды с губ заветное желание.
Ренато пообещал. Однако все как-то не было пути в Московию. Так и не дождалась бабушка Джульетта желаемого. Ушла в мир иной, записав, между прочим, в завещании особый пункт: «Пусть кто-нибудь привезет на мою могилу горсть земли с любимой Марьиной Рощи». Что и было исполнено. Правда, от той Марьиной Рощи одно только название осталось.
Внука с годами любопытство разобрало. Своими глазами хотелось взглянуть на «Шарик», к сотворению которого были причастны его близкие предки.
Это была не деловая, а частная поездка в Россию. Пичардино чудом занесло на Красную Пресню. Бросилась в глаза уличная реклама: москвичей и гостей столицы приглашает к себе в гости Автосалон.
Возле стенда ГПЗ-1 Ренато познакомился с обаятельным и деловым Семеном Петровичем. Оказалось, что и его родители тоже участвовали, как он выразился, в «строительстве своего завода».
Языки у них развязались.
– Дедушка Ромео часто и очень много рассказывал о делах на «Шарике», – на хорошем русском говорил господин из Турина. – Еще дедушка повторял, что на стройке был царил особый атмосфер. Это, говорил он, был бешеный азарт, чтобы догнать, еще почетнее – перегнать друг друга.
– По-русски называется со-рев-но-ва-ние, – слогами передал Петрович итальяшке уже вышедшее из употребления слово. Потупившись, добавил: – Старые рабочие еще помнят, что оно значит.
– Очень хорошо это себе представляю, – кивая кудлатой головой, говорил иностранец.
Можно было подумать, что после долгой разлуки встретились друзья закадычные. Их обходили стороной, с улыбкой оглядывали. Чтобы не мешать встречным потокам, они спустились на первый этаж. Уселись на диванчик под развесистой пальмой, с жаром продолжали душевную беседу.
– Италия прекрасна, – задумчиво проговорил фиатовец. – Но и Россия ваша тоже хороша. Русскому языку нас всех в доме обучила бабушка Джуля. И не только близких. На нашей улице многие наизусть, на память знали разные шутки и прибаутки, метки русские выражения. Говорили, порой не понимая смысла. Потому что приятно было произносить и ласкать ухо, уши.
Петрович оказался превосходным рассказчиком. Он передал разговор с итальянским инженером по-актерски, как бы в лицах. Под конец малость сбился. Не мог припомнить русское выражение, которое с языка Джульетты переняли жители старой улочки в Турине.
– Вылетело из головы. Оно вроде поговорки или присказки.
– Не ломай свою голову, – пытался успокоить приятеля Алексей Иванович. – Скажи лучше, чем встреча ваша закончилась?
Рассказчик сник и закашлялся.
– Если честно, – молвил он упавшим голосом, – проявил я, братцы, свою полную недееспособность.
Все, кто были в читальне, насторожились, предчувствуя нечто захватывающее. Дело же приняло такой оборот.
Гостю из Италии позарез захотелось увидеть своими глазами цех, которыми своими руками строили дед и любимая бабушка. Это и капризом не назовешь, нормальное человеческое желание. Петрович, как хозяин положения (и акционер ГПЗ) решил блеснуть перед иностранцем гостеприимством. Заодно и патриотизмом.
Через полчаса они были у главной проходной. Петрович рысцой побежал в цех взять заявку на разовый пропуск. Начальник с полуслова понял, что оно и к чему. Однако руки в стороны развел:
– Сеня, вопрос не в моей компетенции.
Доброхот, не теряя времени, кинулся в отдел общественных связей. Там старый дружок работал, частенько выручал. Тут же, узнав, что просят об иностранце сделал бараньи глаза.
– Сеня, номер не пройдет.
Мимо метеором неслась корреспондент многотиражки. Прошлый год Петрович давал ей для газеты интервью.
– Помогите, век не забуду, – взмолился седовласый наладчик.
Ирина Жарова тоже завелась. Пока они петляли по коридорам и лестничным маршам, у нее созрел план то ли статьи, то ли очерка. Сюжетец – пальчики оближешь. Внук итальянского рабочего, движимый высокими чувствами интернационализма, прибыл в Москву, чтобы подышать воздухом завода, который строили на пару его дед и бабка. Всю эту душещипательную фабулу журналистка единым духом выложила помощнику генерального директора.
– Один момент, – оборвал он Ирину на полуслове. И юркнул в кабинет шефа.
Вернулся через полчаса.
– Вопрос следует согласовать с управлением внешних связей московской мэрии.
– Ну и согласуйте, – вякнул слесарь-наладчик.
Хлыщеватый господинчик театрально поднял бровь. На лице изобразил удивление, как будто только что в его уютном кабинете человеческим голосом заговорило кресло. Безмолвно склонил свою голову набок, тем самым дав понять, что аудиенция закончена. У него дела!
Петрович спустился вниз один. На душе скребли кошки. Возле бюро пропусков нашел своего подопечного. Без лишних слов они поняли друг друга. И расстались друзьями. На прощание Ренато вручил Семену Петровичу визитную карточку: с домашним адресом и телефоном. Сверх того пригласил в гости в Турин. Заодно пообещал устроить экскурсию по территории завода «Фиат». Подмигнув, весело сказал:
– Для сердечного дружка – не жаль сережку из ушка.
– Вот оно, вот то самое полюбившееся выражение, которое итальяшки переняли у нашей Ульяны, – неожиданно припомнил Петрович позабытую поговорку.
Но теперь она была некстати. Как после ужина горчица.
Возникла неловкая пауза. Чувствовалось общее недоумение и досада.
– Дай-ка его телефон, – неожиданно сказал Алексей Петрович.
Изящный прямоугольник из плотного картона с логотипом «Фиата» перекочевал в руку термиста. Он старательно переписал в свою записную книжку имя, фамилию, а также телефон сеньора. На многозначительный взгляд Петровича сказал:
– Сам позвоню Ренато Пичардино и от имени рабочего профсоюза «Защита» принесу ему извинения.
Все, кто в этот момент был в читальном зале, со стыда глаз не могли поднять.
УРОК ПОЛИТЭКОНОМИИ
Пролетело лето красное. В цехах жара сменилась собачьим холодом. Со свистом гуляли пронизывающие тело сквозняки. До души добирались. Работа валилась из рук.
Начальству же хоть бы хны. Нажатием кнопки перевели кабинетные кондиционеры на обогревательный режим: Африка!
Срок контракта заканчивался. В отделе кадров мне вручили обходной лист. С ним совершал я ритуальный круг по заводским службам, по разным злачным местам в подтверждение того факта, что совесть чиста, что ничего казенного я не заначил и не зажилил.
У профкомовского подъезда путь преградила спираль круто закрученной очереди. На ракете не пробиться. Человеческая масса гнулась, но не поддавалась. Пришлось войти в контакт.
– Чего тут дают?
Глядели, как на инопланетянина. Кто-то нехотя вякнул:
– Не дают, а берут.
– Что с нас еще можно взять?
Раздалось сразу несколько голосов:
– Акции наши скупают.
– Дорого платят?
– Пятьсот рублей за штуку.
Ценных бумаг на ГПЗ я, понятно, не заслужил. А торопиться было некуда: у кадровиков обед. Нашел я в очереди крайнего и пристроился. На всякий случай. Кому-нибудь из знакомых место свое подарю.
Народ вокруг стоял солидный: от сорока пяти до неопределенного возраста. Большей частью женщины. Минут через пять меня плотно прикрыли с тыла. Рядом оказался довольно общительный товарищ. Назвал свое имя-отчество (Евгений Маркович) и вкратце приоткрыл историю приватизации завода. Между прочим, и свою биографию.
Лучшие годы своей жизни мой сосед отдал цеху мелких серий (ЦМС), где делают до сих пор штучную работу. Четверть века простоял у прессовального станка. Здесь и застала его безумная перестройка. И пошел крутеж.
– Как акции мне достались? – переспросил Евгений Маркович. Медлил с ответом. Наверное, взвешивал, стоит ли доверяться незнакомцу. Наконец решился: – В девяносто втором их выдавали в обмен на заводские ваучеры, – прошептал в самое ухо: – С них все беды и начались.
Начальству же хоть бы хны. Нажатием кнопки перевели кабинетные кондиционеры на обогревательный режим: Африка!
Срок контракта заканчивался. В отделе кадров мне вручили обходной лист. С ним совершал я ритуальный круг по заводским службам, по разным злачным местам в подтверждение того факта, что совесть чиста, что ничего казенного я не заначил и не зажилил.
У профкомовского подъезда путь преградила спираль круто закрученной очереди. На ракете не пробиться. Человеческая масса гнулась, но не поддавалась. Пришлось войти в контакт.
– Чего тут дают?
Глядели, как на инопланетянина. Кто-то нехотя вякнул:
– Не дают, а берут.
– Что с нас еще можно взять?
Раздалось сразу несколько голосов:
– Акции наши скупают.
– Дорого платят?
– Пятьсот рублей за штуку.
Ценных бумаг на ГПЗ я, понятно, не заслужил. А торопиться было некуда: у кадровиков обед. Нашел я в очереди крайнего и пристроился. На всякий случай. Кому-нибудь из знакомых место свое подарю.
Народ вокруг стоял солидный: от сорока пяти до неопределенного возраста. Большей частью женщины. Минут через пять меня плотно прикрыли с тыла. Рядом оказался довольно общительный товарищ. Назвал свое имя-отчество (Евгений Маркович) и вкратце приоткрыл историю приватизации завода. Между прочим, и свою биографию.
Лучшие годы своей жизни мой сосед отдал цеху мелких серий (ЦМС), где делают до сих пор штучную работу. Четверть века простоял у прессовального станка. Здесь и застала его безумная перестройка. И пошел крутеж.
– Как акции мне достались? – переспросил Евгений Маркович. Медлил с ответом. Наверное, взвешивал, стоит ли доверяться незнакомцу. Наконец решился: – В девяносто втором их выдавали в обмен на заводские ваучеры, – прошептал в самое ухо: – С них все беды и начались.