Страница:
Ей хотелось, чтобы мама перестала говорить «мальчик». Питер был для нее мужчиной. Но она спокойно ответила:
– Пожалуйста, не решай за меня, мам. Ты смущаешь меня.
Возможно, Ошибкой было приглашать его. Но было бы неудобно и не пригласить, когда он совсем рядом.
– Не волнуйся, я понимаю. Остынь, так говорите вы, молодые? Ну, иди, вымой серебро. – Мать взяла вилку в руку.
– Это хорошее столовое серебро, самое лучшее. Оно долго служит. Постели полотенце в раковину, чтобы не поцарапать его.
Из окна над раковиной можно было заглянуть прямо на кухню Даниелисов, через низкий забор, который разделял дворы. Летом, когда было слишком жарко, чтобы есть внутри, все выносили столы на открытую веранду. До них доносился даже запах острой подливки, которая всегда готовилась у Даниелисов.
– Да, они все помогли мне начать свое дело, а потом купить этот дом, когда я женился. Так великодушно с их стороны. Помню, я даже плакал… – Папа, заинтересовавшись приготовлениями, зашел на кухню. – Почему он называет тебя Дженни?
– Все в школе меня так называют.
Мама, энергично резавшая лук, присоединилась.
– Почему ты позволяешь им менять твое имя? Тебя зовут Джанин, это же такое красивое имя.
– Оно не сочетается с Раковски.
– Сэм, ты слышишь? Так ей не нравится сочетание с Раковски. Слава Богу, что твой дедушка – мир его праху – не слышит. Он гордился своим именем. Он герой. В то время, когда был пожар, ты помнишь…
– Мам, я знаю про деда, – с вызовом проговорила Дженни. – Сколько раз я должна слушать это?
– Хорошо, ты можешь изменить свою фамилию, – весело сказала мама. – Ты найдешь себе мужчину с красивой фамилией.
Дженни прошла в гостиную, где самые лучшие тарелки лежали на самой лучшей скатерти, а целлофановые покрывала были сняты с кресел. Голос ее отца раздавался из кухни.
– Мендес. Что это за фамилия такая? Мендел, я знаю, но Мендес…
– Это что-то испанское или португальское.
– Испанское! Ну, евреи есть везде. Даже в Китае, читал я где-то. Да, даже в Китае.
Все прошло хорошо, и Дженни не нужно было беспокоиться. Питер принес букет желтых нарциссов, и она поставила их в невысокую вазу на столе. Удивительно, как букет цветов может украсить комнату. Мамин обед был превосходным. Сама же она, как и обычно, много говорила, но избегала касаться чересчур личных тем, только когда ставила бутылку кетчупа на стол, она, коснувшись головы мужа, заявила, что Сэм скоро будет добавлять кетчуп даже в мороженое.
Отец разговаривал больше, чем обычно. Питер с отцом оба оказались любителями бейсбола. Это удивило Дженни, она не замечала раньше интереса отца к этому виду спорта. Возможно, живя в доме с двумя женщинами, он не считал нужным говорить с ними о бейсболе.
Она заметила, что ему понравился Питер.
– Джанин сказала мне, что вас называют Коротышка.
– Она нет, но другие, правда, называют так.
– Если вы были немного повыше, то вряд ли прошли бы в нашу входную дверь, – сказал папа. – Вы слышали историю про карлика и его брата? – И он рассказал эту шутку на идише.
Питер явно ничего не понял, и Дженни попыталась объяснить ему, как могла. Отец был поражен.
– Вы не понимаете идиш?
– Извините, я никогда не учил его, – отозвался Питер.
– Учил его! Это то, что вы должны не учить, а просто знать. Ваши родители приехали из другой страны, да?
– Да, из Европы, но очень давно.
– Ваш дед приехал?
– Нет, еще до него.
– Давно? – настаивал отец.
Дженни надеялась, что Питер понимает, это не грубость, а простое любопытство.
– Ну, – сказал Питер, – они прибыли в Саванну из Южной Америки где-то в 1700 году. До того они приехали из Голландии.
– Более двухсот лет в этой стране? – Отец удивленно покачал головой. Возможно он подумал, что Питер не знал, о чем он говорил.
Когда шутки – теперь на английском – иссякли, они, как водится, перешли к политике. Они все знали о вьетнамской войне, и их возмущала роль Америки в ней, они считали эту войну бессмысленной и несправедливой. Пока продолжался разговор, мама снова наполнила тарелку Питера. Потом был подан теплый яблочный пирог, и к запаху корицы примешивался нежный аромат нарциссов. Питер ел и рассуждал, и Дженни видела, что он чувствовал себя как дома. У нее было прекрасное настроение.
Конечно, если бы они что-то заподозрили об их отношениях с Питером, то все было бы по-иному… Но уже другие времена. Мама и папа не слишком интересовались современной жизнью, о которой они знали в основном из газет, их шокировало то, что они называли «вызывающим поведением». Как то время отлично от нашего!
Так проходил вечер, пока Питер не сказал, что за ним заедут в девять часов, чтобы отвезти его в Оуинз-Миллз.
– Плохо, что вы не можете остаться на ночь у нас, – сказала мама. – Мы могли бы поставить раскладушку на веранде. Это очень удобная раскладушка.
– Спасибо, я бы остался, но меня ждут. Мужчина, который приехал за Питером, сидел за рулем большого пикапа. Когда передняя дверь открылась, до них донесся лай, и они увидели в глубине автомобиля трех терьеров. Питер выглянул и помахал рукой, дал знак, что он сейчас идет.
– Пригласи своего друга зайти и выпить с нами чашечку кофе, – предложил папа, – и яблочный пирог еще остался.
– Не думаю, что он сможет, и все из-за собак. Он даже на минуту не оставляет их в машине одних. Это выставочные собаки, очень редкой породы, тибетские терьеры. У них целая стена в доме увешана голубыми лентами с медалями собак, – объяснил Питер.
Потом он поблагодарил Раковски, нежно попрощался с Дженни и сбежал вниз по ступеням.
Отец и мама смотрели, как пикап тронулся с места и уехал.
– Голубые ленты, – пробормотал отец. – О ком это он говорил? Но все-таки он чудесный малый. Очень хороший, Джанин, хоть он и называет тебя Дженни.
Питер отметил:
– Мне понравились твои родители. Они очень хорошие.
– Я рада. Ты им тоже понравился.
– Надеюсь, и тебе понравится моя семья. Может, ты приедешь к нам на несколько дней в весенние каникулы? Я напишу своей матери на следующей неделе, если ты захочешь приехать.
Он никогда много не говорил о своих родных, упомянув лишь, что у него есть сестра четырнадцати лет. Его отец занимается какими-то инвестициями, что, по мнению Дженни, было как-то связано с банковским делом. Ей представлялся высокий дом с теннисным кортом, наподобие одного из прекрасных белых домов, какие они видели во время воскресных поездок по окрестностям.
– Он хочет, чтобы его родители познакомились с тобой, и если ты им понравишься – а почему и нет? – фантазировала мама, – тогда он попросит у твоего отца разрешения жениться на тебе.
– Мама! Это же 1969 год. Дети больше не спрашивают разрешения своих родителей. Кроме того, никто из нас еще не готов для женитьбы. Мы слишком молоды.
– Ну так подождете год или два. Мне было девятнадцать, – спокойно согласилась мама.
В аэропорту Атланты их встретил длинный темно-синий автомобиль, которым управлял негр в темно-синей ливрее. Дженни подумала сначала, что лимузин взят напрокат, а поскольку ей еще ни разу не доводилось ехать в такой машине, она была несколько смущена.
Но чернокожий мужчина сказал:
– Рад видеть вас снова дома, мистер Питер. Вы теперь не часто нас посещаете.
– Как все, Спенсер, мама, отец, тетя Ли?
– Все ваши родные здоровы, и ваша тетя Ли, она по-прежнему «соль земли». Разве вы не так называете ее?
– Именно так, она и есть соль земли.
Так это был их собственный автомобиль и шофер! Дженни разглаживала руками юбку. Она разглаживала и разглаживала хорошую серую шерстяную ткань юбки, которую сшил ее папа.
– Сшито вручную, – восхищалась мама. – Знаешь, сколько это стоило бы в магазине? У твоего отца золотые руки. Теперь тебе нужна желтая блузка, черные лакированные туфли, и ты можешь ехать куда угодно.
Питер положил свою руку на ее.
– Нервничаешь?
Он все видел и все замечал, словно ее волнение передавалось ему.
– Да. Я хорошо выгляжу?
– Ты выглядишь прекрасно.
Она не могла сказать: «Этот автомобиль, он что-то делает со мной. Ехать в таком автомобиле! Я просто напугана».
Кто-то оставил клетчатый зонтик на полу. У одной девочки в колледже был точно такой же под стать ее плащу. Стоит целое состояние, сказала бы мама.
Они свернули с шоссе на городские улицы, затем на широкую дорогу, обсаженную старыми цветущими деревьями. Затем пошли зеленые газоны, красивые ограды и дома в глубине, к которым вели длинные подъездные дороги. Мягкий воздух, намного теплее, чем дома, струился в окно, освежая пылавшие щеки Дженни.
– Дженни, мои родители не съедят тебя. Они "не людоеды.
Родители Питера. Совершенно глупо чувствовать себя так. Ну и что из того, если у них собственный автомобиль и шофер? Ну и что?
Автомобиль замедлил ход и свернул на какую-то дорожку, поднимаясь вверх по небольшому склону под навесом из розовых цветов.
– Это кизил. Атланта славится своим кизилом, – пояснил Питер.
На вершине склона автомобиль повернул. Проехал вдоль огромной лужайки с алыми тюльпанами и остановился. У Дженни мелькнула мысль, что они остановились, чтобы забрать кого-то из клуба или из частной школы. Двухэтажные колонны казались невероятно белыми на фоне стен из красного кирпича; короткая двойная лестница изгибалась и выходила на веранду под колоннами. Ей показалось, что она снова видит фильм «Унесенные ветром», или, возможно, пантеон. Когда же она увидела людей, стоявших возле входа, то только тогда поняла, что это дом, дом Питера.
Она не могла вымолвить ни слова. Самые обыкновенные слова вырвались у нее:
– О, сколько тюльпанов!
Он, уже выскочил из автомобиля и бежал вверх по ступеням. Водитель помог Дженни выйти и взял ее саквояж. Она стала подниматься по лестнице туда, куда Питер гостеприимным жестом уже приглашал ее.
– Мама, папа, это моя подруга Дженни Раковски. Дженни протянула руку какой-то женщине с бледной кожей и темными глазами, которую она лишь смутно различала.
– Здравствуй, Дженни. Мы всегда рады, когда Питер приглашает своих друзей, – сказала мать Питера.
Отец был дородным мужчиной, седовласым и крепким, напоминавшим сенатора или генерала, которых можно увидеть по телевизору. Она почувствовала себя такой маленькой рядом с этими высокими людьми, под этими высокими колоннами.
Внутри был величественный двухэтажный зал с хрустальной люстрой на длинной золотой цепи и изогнутая двойная лестница, ведущая на второй этаж.
– А вот Салли Джун, – сказал Питер.
Молоденькая девушка спускалась по ступенькам; одетая в короткий белый костюм для тенниса, она весело помахивала ракеткой. У нее, как и у ее брата, были рыжие волосы и веснушки.
– Привет, – произнесла она, даже не улыбнувшись, и пробежала мимо них в открытую дверь.
«Ты даже не обняла своего брата? И люди обычно улыбаются, приветствуя друг друга», – думала Дженни, продолжая улыбаться. Эта девушка заставила ее почувствовать себя очень глупо.
– Позволь мне показать твою комнату, – сказала миссис Мендес.
Дженни последовала за ней по лестнице. Было очень приятно подниматься по таким широким и низким ступеням. Но прямая узкая спина впереди нее казалась какой-то неприступной, высокомерной. Заместительница директора их колледжа, грузная чопорная женщина с темными с проседью волосами, уложенными в пучок, ходила примерно так же.
Они вошли в комнату, расположенную в конце широкого коридора.
– Обед через полчаса, – сказала миссис Мендес. – Тебе не нужно беспокоиться о переодевании после такого путешествия. Отдохни и спускайся к нам вниз, когда будешь готова. Напитки будут поданы в библиотеку. Ах, да, если тебе что-нибудь понадобится, только позвони. Нажми на кнопку рядом с выключателем.
«Нужно быть осторожной, чтобы не нажать как-нибудь случайно», – подумала Дженни и сказала:
– Спасибо. Большое спасибо, миссис Мендес.
Миссис Мендес закрыла за собой дверь. Она тихо щелкнула, и тишина заполнила комнату. Дженни стояла посередине комнаты и осматривалась. Красного дерева кровать была покрыта пологом с рисунком из миниатюрных лимонов и зеленых листьев на темно-сером фоне. Массивные шторы с тем же самым рисунком спускались вдоль окон и были перехвачены внизу тесьмой. Ковер был серым, на нем стояли массивные желтовато-белые кресла, два темных блестящих деревянных комода и круглый стол с букетом красных тюльпанов, которые она видела при въезде.
«Переодеваться. Тебе не нужно беспокоиться о переодевании. Переодеваться во что? Я думала, что мой костюм подойдет для ужина… обеда. Мое темно-синее шелковое платье на случай, если мы пойдем в кино или куда-нибудь еще завтра…» Мысль прервалась, и она подошла к окну. В новом месте она всегда подходила к окну посмотреть, где она находится.
Окно комнаты выходило на фасад дома. Слева виднелся угол зеленой лужайки. Нигде рядом не было видно ни одного дома, только трава и густые деревья. Вечер дышал глубоким спокойствием.
Здесь, внутри, тоже царили тишина и покой. У нее дома всегда были слышны какие-то звуки: шум воды в туалете, голоса из соседнего двора, рев грузовиков или шаги по лестнице, на которой не было ковра. Он слишком быстро вытирается на лестнице, говорила мама.
Теперь она открыла дверь и взглянула на старинные часы в коридоре. Нет, они, наверное, называются «стоячие часы», ей припомнилось, что прочитала это название в книге «Дом и сад», которую она несколько раз брала с собой в парикмахерскую. «Еще одна ненужная информация, которую я запоминаю совершенно непроизвольно». Часы пробили: Бум! Бум! Нужно спускаться вниз в чем есть. Ей лучше вымыть руки и идти.
В ее комнате была своя ванная, выложенная желтым кафелем. Полотенца были белыми и пушистыми с желтой монограммой, той же самой монограммой, что была в письме миссис Мендес: большая буква «М», рядом с которой были маленькая «к» и маленькая «д». «К» – Каролина, «М» – Мендес, конечно, а «д» – должно быть, обозначает ее девичью фамилию. Вот так делаются монограммы. «Еще одна бесполезная информация, которая прилипает ко мне, как клякса к промокашке», – подумала она, начиная смеяться. Она чувствовала себя глупо. А как будет звучать, если они поженятся? Будет Джанин Раковски Мендес? «Монограмма! Мама покупает наши полотенца во время распродажи, и они вполне хорошие».
Она причесала гребнем волосы, свои блестящие вьющиеся волосы, они так легко укладываются и не требуют много забот и расходов. Чистый гребень лежал на туалетном столике. На прикроватной тумбочке стоял графин с водой и лежало несколько журналов, «Город и страна» и «Вог». Если бы гостем был мужчина, то из журналов, наверное, были бы «Таймс» и «Ньюз-уик».
«Питер, я не могла и представить, что ты так живешь. Ты никогда не говорил об этом. А почему ты должен был говорить? Да и как бы ты это сказал?»
Дженни, мы очень богаты, мы живем в большом особняке.
«Идиотка! – подумала она. Мои щеки так пылают, что они могут подумать, будто у меня температура».
Она вышла, беззвучно закрыв за собой дверь. Через холл сквозь открытую дверь она увидела другую спальню, она была в голубых тонах. Здесь, на этом этаже, было по меньшей мере восемь спален. Все двери были открыты, наверное, так положено. Она вернулась назад, чтобы открыть свою дверь, затем спустилась вниз и стала искать библиотеку. Первой оказалась просторная комната с овальным окном в конце, потом шли просторные кабинеты, до потолка заполненные книгами. Она подумала, не означает ли это обилие книг, что это и есть библиотека, но там никого не было.
– Сюда, мисс, – сказал кто-то.
Это был тот же самый чернокожий, который вел машину. Теперь он был одет в белый жакет и нес серебряный поднос. Она прошла за ним через несколько комнат, шагая по изумрудно-зеленому паласу, восточным коврам и один раз по ковру со светло-кремовыми цветами. В самом конце дома люди собрались в длинной, отделанной деревом комнате со множеством книжных полок. Там были кожаные кресла, несколько моделей парусников и написанный маслом портрет мужчины в серой форме. Все это она заметила мельком, входя в комнату.
Мужчины встали и представились. Здесь были Питер, его отец, дедушка и дядя. Миссис Мендес и тетя освободили для Дженни место на софе, перед которой на низеньком столике слуга поставил серебряный поднос с бутылками и стаканами.
Питер протянул стакан Дженни.
– Ты не спросил свою гостью, что она хочет, – сказала его мать.
– Я всегда знаю, что хочет Дженни. Она любит имбирный эль.
Дженни пила, в то время как мужчины продолжали разговор. Она помнила, что нужно держать колени плотно сжатыми. С прямой юбкой, говорила мама, нужно быть осторожной. Она задирается, когда кладешь ногу на ногу. Мама знает о таких вещах. Дженни непроизвольно улыбнулась. Иногда, но не всегда, стоит слушать маму.
– Я полагаю, – сказала миссис Мендес, – ваш сад еще не цветет так, как наш. Мне сказали, что у вас на севере весна наступает на месяц позже, чем здесь.
Ваш сад. Дженни старалась не смотреть на Питера. – О, да, у нас дома еще холодно.
– Как хорошо, когда дом полон молодых людей, – заметила тетя. Она должна быть родственницей по линии матери Питера, что видно даже по ее шелковой блузке и круглой формы сережкам. – Я слышала, Салли Джун тоже пригласила гостью на выходные.
– Да, Анну Рут Марч из Саванны.
– О, Марчи! Прекрасно! Так девочки дружат?
– Да, мы возили их вместе на побережье прошлым летом, разве ты не знала?
– Я не знала. Как чудесно! Дружба передается из поколения в поколение.
Тем временем Дженни осматривалась, вспоминая увлекательную книгу по социологии, в которой была глава о стилях зданий и этнических корнях населения. Некоторые англосаксы, например, имеют пристрастие к старинным вещам, даже если и не получили их по наследству, но им нравится делать вид, будто они достались им от предков. Они хотят показать, что они не из новой волны эмигрантов. Некоторые евреи отдают предпочтение современным вещам, как бы желая продемонстрировать, что они именно из новой иммиграционной волны и как много они достигли. Все это так глупо… Но это не ее дело. Комната была красивой, и в ней столько чудесных книг.
– Ты смотришь на портрет, я заметила, – сказала миссис Мендес, неожиданно обратившись к Дженни.
Она не смотрела на картину, но теперь вспомнила, что серая форма принадлежала конфедератам. У мужчины были бакенбарды, а в руке он держал саблю.
– Это прапрадедушка Питера по отцовской линии. Он был майором, его ранило около Антьетама. Но, – это было сказано с легким смехом, – он выздоровел, чтобы жениться и создать большую семью, а то бы нас никого здесь не было.
Дедушка рассмеялся.
– Ну, давайте выпьем за него. – Он встал, поднял свой стакан и поклонился картине. – Приветствую, майор. Он был моим дедушкой, вы знаете, и я помню его. Я уже говорил вам, что мне было пять лет, когда он умер, и все, что я помню, говоря по правде, так это то, что он разводил пчел. Привет, а вот и наша Салли Джун.
С ней вошла вторая девочка в костюме для игры в теннис.
– Анна Рут Марч, Дженни Раковски.
– Большое спасибо за торт, дорогая, – сказала миссис Мендес. – Анна Рут вспомнила, как Нам понравился фруктовый торт, который готовит их повар.
– Мама подумала, что это будет чудесный подарок в это время года.
Подарок. Тогда тебе нужно было привезти подарок. Почему Питер ничего не сказал ей? Он должен был сказать ей. Но как он мог сказать: «Послушай, тебе бы не мешало привезти что-нибудь, Дженни»?
Здесь было холодно, холодно и неуютно. Она облегченно вздохнула, когда пригласили к обеду. Еда займет время, и не нужно будет поддерживать разговор.
Стол был отполирован, как черное стекло. На полированной поверхности стоял сверкающий набор посуды из голубого фарфора, серебра и хрусталя. В какой-то миг Дженни вспомнилась мать, приносившая бутылку кетчупа… Обед подавал тот же самый чернокожий Спенсер в белом костюме. Мужчины вели неспешный разговор, говорили о местных выборах, гольфе и семейных сплетнях. Блюда издавали приятный аромат. Обед состоял из супа, который, как узнала Дженни из чьего-то замечания, был черепашьим; ароматного жаркого с розмарином, свеклы, порезанной с бутонами роз. Она ела медленно, стараясь следить за тем, как она ест.
Тема Вьетнама возникла неожиданно, в связи с сообщением о вчерашнем сражении и человеческих потерях. Тут заговорил дедушка.
– Что нам нужно, так это прекратить осторожничать раз и навсегда. Мы должны наконец решиться и разбомбить к черту весь этот Ханой.
Отец Питера добавил:
– Мы превратились просто в посмешище. Такая великая держава позволяет обращаться с собой, как… – он презрительно обвел взглядом собравшихся вокруг стола, – как я даже не знаю с чем. Эти марширующие юнцы, эта протестующая толпа! Если бы один из моих сыновей… Поверьте мне, если эта война еще будет продолжаться – я надеюсь, что нет, что мы накажем их к тому времени, – но если она все еще будет идти, когда Питер закончит колледж, я надеюсь, что он наденет форму, как подобает настоящему мужчине, и исполнит свой долг. Правильно, Питер?
Питер с трудом проглотил кусок. Он посмотрел мимо Дженни туда, где сидел его отец.
– Правильно, – повторил он.
Она поняла, что удивление отразилось на ее лице, и поспешила наклонить голову, думая про себя: «Но ведь ты говорил мне, когда мы разговаривали об этом, что никогда не пойдешь, никогда; что это аморальная, бессмысленная война. Все это говорил ты, Питер!»
– А твои друзья, каково их отношение, Питер? – поинтересовался дедушка.
– О, мы не так много говорили об этом.
Как это можно не говорить об этом! Сейчас все об этом только и говорят – в классе, после уроков, в кафетериях и даже ночью. Можно даже сказать, что это все, о чем мы теперь говорим!
Дед продолжал настаивать:
– Но у них есть какое-то мнение? Лицо Питера сделалось пунцовым.
– Конечно. Естественно, одни думают одно, другие – другое.
– Ну, я надеюсь, ты-то говоришь как настоящий мужчина, а не как презренный трус, и защищаешь своего президента. Ты не должен позволять им вести пораженческие разговоры. Это ослабляет страну. Я надеюсь, что ты не сидишь молча, позволяя им говорить, что вздумается, Питер.
– Нет, сэр, – глухо отозвался Питер. Миссис Мендес вмешалась в разговор.
– Достаточно о политике! Давайте поговорим о более приятных вещах, как, например, завтрашний вечер по случаю дня рождения Синди. – Она объяснила Дженни. – Синди – это кузина, можно сказать, вторая кузина, которой исполняется двадцать один год, и для нее устраивают небольшой официальный прием дома. Надеюсь, что не будет дождя. Ведь танцы решено проводить на улице. Все должно быть чудесно.
«Небольшой официальный прием… Он не сказал мне об этом тоже. Может, он не знал. Но у меня нет платья»… – думала Дженни. Никогда еще она не чувствовала себя так неловко.
Разговор продолжался.
– Вы слышали, что тетя Ли подарила ей?
– Нет, а что? – спросил дядя.
– Лошадь! – сказала миссис Мендес. – Жеребенка, если быть точной. Ты встречалась с нашей тетей Ли, – пояснила она Анне Рут, – она одна держит конюшню.
– Она такая чудная! Настоящий скелет из чулана, – сказала Салли Джун.
– Салли Джун, что за ужасные вещи ты говоришь!
– Но это правда, разве не так?
– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – сдержанно ответила миссис Мендес.
Салли Джун хихикнула.
– Мама! Ты знаешь!
– Моя сестра всегда была сорванцом, – сказал мистер Мендес, пояснив, вероятно, для Дженни, которая была здесь единственной посторонней.
– Сорванец! – повторила девочка. – Ей уже за пятьдесят. Каждый знает, она…
– Хватит, – сказал мистер Мендес и резко повторил: – Хватит, я сказал!
В тишине было слышно, как звякнуло серебро о фарфор. Салли Джун опустила голову, и краска залила ее шею. Она выглядела испуганной.
Питер прервал тишину.
– Разговор о лошадях мне вдруг напомнил, что, когда я был в Оуинз-Миллз в те выходные, я видел Ральфа верхом на лошади. Мы проехали мимо него на автомобиле. Я не знал, что он сейчас в Джорджтауне.
Как ловко Питер переменил тему разговора! Конечно, он хотел разрядить напряжение. Он продолжал:
– Наверное, он собирается поступать на дипломатическую службу, как и его брат.
– И быть убитым, как его брат, – добавила тетя, вежливо объяснив Дженни: – Это старые друзья нашей семьи. Их сын был убит во время волнений в Пакистане.
– Пятнадцать лет прошло, должно быть, – сказала миссис Мендес, – а его мать все еще носит траур. Это смешно. – Она говорила отрывисто, уставившись в стол. – Я не могу спокойно относиться к людям, которые не хотят смотреть фактам в лицо.
– Это была ужасная смерть, – вежливо напомнил ей Питер.
– Все равно, она должна как-то примириться с этим, – ответила его мать. – Другие же могут. – Неожиданно она повернулась к Дженни. – Питер говорил нам, что твой отец был в концентрационном лагере в Европе.
Так Питер говорил о ней.
– Да, – ответила она. – Он был очень молодым и сильным, он один из немногих, кому удалось выжить.
– Чем он занимается сейчас? Питер не сказал им это.
– У него свой магазин. И кафетерий.
В какой-то миг глаза женщины расширились и сверкнули.
– Ну, так ему повезло. Все перенести и суметь выжить.
– Да, – ответила Дженни. Выжил. Его ночные кошмары. Его безмолвные стоны. И во второй раз за этот день она поймала себя на том, что смотрела на манжеты, сделанные с мастерством, которое сохранило жизнь ее отцу, мастерство, которое он хотел бы забыть.
– Пожалуйста, не решай за меня, мам. Ты смущаешь меня.
Возможно, Ошибкой было приглашать его. Но было бы неудобно и не пригласить, когда он совсем рядом.
– Не волнуйся, я понимаю. Остынь, так говорите вы, молодые? Ну, иди, вымой серебро. – Мать взяла вилку в руку.
– Это хорошее столовое серебро, самое лучшее. Оно долго служит. Постели полотенце в раковину, чтобы не поцарапать его.
Из окна над раковиной можно было заглянуть прямо на кухню Даниелисов, через низкий забор, который разделял дворы. Летом, когда было слишком жарко, чтобы есть внутри, все выносили столы на открытую веранду. До них доносился даже запах острой подливки, которая всегда готовилась у Даниелисов.
– Да, они все помогли мне начать свое дело, а потом купить этот дом, когда я женился. Так великодушно с их стороны. Помню, я даже плакал… – Папа, заинтересовавшись приготовлениями, зашел на кухню. – Почему он называет тебя Дженни?
– Все в школе меня так называют.
Мама, энергично резавшая лук, присоединилась.
– Почему ты позволяешь им менять твое имя? Тебя зовут Джанин, это же такое красивое имя.
– Оно не сочетается с Раковски.
– Сэм, ты слышишь? Так ей не нравится сочетание с Раковски. Слава Богу, что твой дедушка – мир его праху – не слышит. Он гордился своим именем. Он герой. В то время, когда был пожар, ты помнишь…
– Мам, я знаю про деда, – с вызовом проговорила Дженни. – Сколько раз я должна слушать это?
– Хорошо, ты можешь изменить свою фамилию, – весело сказала мама. – Ты найдешь себе мужчину с красивой фамилией.
Дженни прошла в гостиную, где самые лучшие тарелки лежали на самой лучшей скатерти, а целлофановые покрывала были сняты с кресел. Голос ее отца раздавался из кухни.
– Мендес. Что это за фамилия такая? Мендел, я знаю, но Мендес…
– Это что-то испанское или португальское.
– Испанское! Ну, евреи есть везде. Даже в Китае, читал я где-то. Да, даже в Китае.
Все прошло хорошо, и Дженни не нужно было беспокоиться. Питер принес букет желтых нарциссов, и она поставила их в невысокую вазу на столе. Удивительно, как букет цветов может украсить комнату. Мамин обед был превосходным. Сама же она, как и обычно, много говорила, но избегала касаться чересчур личных тем, только когда ставила бутылку кетчупа на стол, она, коснувшись головы мужа, заявила, что Сэм скоро будет добавлять кетчуп даже в мороженое.
Отец разговаривал больше, чем обычно. Питер с отцом оба оказались любителями бейсбола. Это удивило Дженни, она не замечала раньше интереса отца к этому виду спорта. Возможно, живя в доме с двумя женщинами, он не считал нужным говорить с ними о бейсболе.
Она заметила, что ему понравился Питер.
– Джанин сказала мне, что вас называют Коротышка.
– Она нет, но другие, правда, называют так.
– Если вы были немного повыше, то вряд ли прошли бы в нашу входную дверь, – сказал папа. – Вы слышали историю про карлика и его брата? – И он рассказал эту шутку на идише.
Питер явно ничего не понял, и Дженни попыталась объяснить ему, как могла. Отец был поражен.
– Вы не понимаете идиш?
– Извините, я никогда не учил его, – отозвался Питер.
– Учил его! Это то, что вы должны не учить, а просто знать. Ваши родители приехали из другой страны, да?
– Да, из Европы, но очень давно.
– Ваш дед приехал?
– Нет, еще до него.
– Давно? – настаивал отец.
Дженни надеялась, что Питер понимает, это не грубость, а простое любопытство.
– Ну, – сказал Питер, – они прибыли в Саванну из Южной Америки где-то в 1700 году. До того они приехали из Голландии.
– Более двухсот лет в этой стране? – Отец удивленно покачал головой. Возможно он подумал, что Питер не знал, о чем он говорил.
Когда шутки – теперь на английском – иссякли, они, как водится, перешли к политике. Они все знали о вьетнамской войне, и их возмущала роль Америки в ней, они считали эту войну бессмысленной и несправедливой. Пока продолжался разговор, мама снова наполнила тарелку Питера. Потом был подан теплый яблочный пирог, и к запаху корицы примешивался нежный аромат нарциссов. Питер ел и рассуждал, и Дженни видела, что он чувствовал себя как дома. У нее было прекрасное настроение.
Конечно, если бы они что-то заподозрили об их отношениях с Питером, то все было бы по-иному… Но уже другие времена. Мама и папа не слишком интересовались современной жизнью, о которой они знали в основном из газет, их шокировало то, что они называли «вызывающим поведением». Как то время отлично от нашего!
Так проходил вечер, пока Питер не сказал, что за ним заедут в девять часов, чтобы отвезти его в Оуинз-Миллз.
– Плохо, что вы не можете остаться на ночь у нас, – сказала мама. – Мы могли бы поставить раскладушку на веранде. Это очень удобная раскладушка.
– Спасибо, я бы остался, но меня ждут. Мужчина, который приехал за Питером, сидел за рулем большого пикапа. Когда передняя дверь открылась, до них донесся лай, и они увидели в глубине автомобиля трех терьеров. Питер выглянул и помахал рукой, дал знак, что он сейчас идет.
– Пригласи своего друга зайти и выпить с нами чашечку кофе, – предложил папа, – и яблочный пирог еще остался.
– Не думаю, что он сможет, и все из-за собак. Он даже на минуту не оставляет их в машине одних. Это выставочные собаки, очень редкой породы, тибетские терьеры. У них целая стена в доме увешана голубыми лентами с медалями собак, – объяснил Питер.
Потом он поблагодарил Раковски, нежно попрощался с Дженни и сбежал вниз по ступеням.
Отец и мама смотрели, как пикап тронулся с места и уехал.
– Голубые ленты, – пробормотал отец. – О ком это он говорил? Но все-таки он чудесный малый. Очень хороший, Джанин, хоть он и называет тебя Дженни.
Питер отметил:
– Мне понравились твои родители. Они очень хорошие.
– Я рада. Ты им тоже понравился.
– Надеюсь, и тебе понравится моя семья. Может, ты приедешь к нам на несколько дней в весенние каникулы? Я напишу своей матери на следующей неделе, если ты захочешь приехать.
Он никогда много не говорил о своих родных, упомянув лишь, что у него есть сестра четырнадцати лет. Его отец занимается какими-то инвестициями, что, по мнению Дженни, было как-то связано с банковским делом. Ей представлялся высокий дом с теннисным кортом, наподобие одного из прекрасных белых домов, какие они видели во время воскресных поездок по окрестностям.
– Он хочет, чтобы его родители познакомились с тобой, и если ты им понравишься – а почему и нет? – фантазировала мама, – тогда он попросит у твоего отца разрешения жениться на тебе.
– Мама! Это же 1969 год. Дети больше не спрашивают разрешения своих родителей. Кроме того, никто из нас еще не готов для женитьбы. Мы слишком молоды.
– Ну так подождете год или два. Мне было девятнадцать, – спокойно согласилась мама.
В аэропорту Атланты их встретил длинный темно-синий автомобиль, которым управлял негр в темно-синей ливрее. Дженни подумала сначала, что лимузин взят напрокат, а поскольку ей еще ни разу не доводилось ехать в такой машине, она была несколько смущена.
Но чернокожий мужчина сказал:
– Рад видеть вас снова дома, мистер Питер. Вы теперь не часто нас посещаете.
– Как все, Спенсер, мама, отец, тетя Ли?
– Все ваши родные здоровы, и ваша тетя Ли, она по-прежнему «соль земли». Разве вы не так называете ее?
– Именно так, она и есть соль земли.
Так это был их собственный автомобиль и шофер! Дженни разглаживала руками юбку. Она разглаживала и разглаживала хорошую серую шерстяную ткань юбки, которую сшил ее папа.
– Сшито вручную, – восхищалась мама. – Знаешь, сколько это стоило бы в магазине? У твоего отца золотые руки. Теперь тебе нужна желтая блузка, черные лакированные туфли, и ты можешь ехать куда угодно.
Питер положил свою руку на ее.
– Нервничаешь?
Он все видел и все замечал, словно ее волнение передавалось ему.
– Да. Я хорошо выгляжу?
– Ты выглядишь прекрасно.
Она не могла сказать: «Этот автомобиль, он что-то делает со мной. Ехать в таком автомобиле! Я просто напугана».
Кто-то оставил клетчатый зонтик на полу. У одной девочки в колледже был точно такой же под стать ее плащу. Стоит целое состояние, сказала бы мама.
Они свернули с шоссе на городские улицы, затем на широкую дорогу, обсаженную старыми цветущими деревьями. Затем пошли зеленые газоны, красивые ограды и дома в глубине, к которым вели длинные подъездные дороги. Мягкий воздух, намного теплее, чем дома, струился в окно, освежая пылавшие щеки Дженни.
– Дженни, мои родители не съедят тебя. Они "не людоеды.
Родители Питера. Совершенно глупо чувствовать себя так. Ну и что из того, если у них собственный автомобиль и шофер? Ну и что?
Автомобиль замедлил ход и свернул на какую-то дорожку, поднимаясь вверх по небольшому склону под навесом из розовых цветов.
– Это кизил. Атланта славится своим кизилом, – пояснил Питер.
На вершине склона автомобиль повернул. Проехал вдоль огромной лужайки с алыми тюльпанами и остановился. У Дженни мелькнула мысль, что они остановились, чтобы забрать кого-то из клуба или из частной школы. Двухэтажные колонны казались невероятно белыми на фоне стен из красного кирпича; короткая двойная лестница изгибалась и выходила на веранду под колоннами. Ей показалось, что она снова видит фильм «Унесенные ветром», или, возможно, пантеон. Когда же она увидела людей, стоявших возле входа, то только тогда поняла, что это дом, дом Питера.
Она не могла вымолвить ни слова. Самые обыкновенные слова вырвались у нее:
– О, сколько тюльпанов!
Он, уже выскочил из автомобиля и бежал вверх по ступеням. Водитель помог Дженни выйти и взял ее саквояж. Она стала подниматься по лестнице туда, куда Питер гостеприимным жестом уже приглашал ее.
– Мама, папа, это моя подруга Дженни Раковски. Дженни протянула руку какой-то женщине с бледной кожей и темными глазами, которую она лишь смутно различала.
– Здравствуй, Дженни. Мы всегда рады, когда Питер приглашает своих друзей, – сказала мать Питера.
Отец был дородным мужчиной, седовласым и крепким, напоминавшим сенатора или генерала, которых можно увидеть по телевизору. Она почувствовала себя такой маленькой рядом с этими высокими людьми, под этими высокими колоннами.
Внутри был величественный двухэтажный зал с хрустальной люстрой на длинной золотой цепи и изогнутая двойная лестница, ведущая на второй этаж.
– А вот Салли Джун, – сказал Питер.
Молоденькая девушка спускалась по ступенькам; одетая в короткий белый костюм для тенниса, она весело помахивала ракеткой. У нее, как и у ее брата, были рыжие волосы и веснушки.
– Привет, – произнесла она, даже не улыбнувшись, и пробежала мимо них в открытую дверь.
«Ты даже не обняла своего брата? И люди обычно улыбаются, приветствуя друг друга», – думала Дженни, продолжая улыбаться. Эта девушка заставила ее почувствовать себя очень глупо.
– Позволь мне показать твою комнату, – сказала миссис Мендес.
Дженни последовала за ней по лестнице. Было очень приятно подниматься по таким широким и низким ступеням. Но прямая узкая спина впереди нее казалась какой-то неприступной, высокомерной. Заместительница директора их колледжа, грузная чопорная женщина с темными с проседью волосами, уложенными в пучок, ходила примерно так же.
Они вошли в комнату, расположенную в конце широкого коридора.
– Обед через полчаса, – сказала миссис Мендес. – Тебе не нужно беспокоиться о переодевании после такого путешествия. Отдохни и спускайся к нам вниз, когда будешь готова. Напитки будут поданы в библиотеку. Ах, да, если тебе что-нибудь понадобится, только позвони. Нажми на кнопку рядом с выключателем.
«Нужно быть осторожной, чтобы не нажать как-нибудь случайно», – подумала Дженни и сказала:
– Спасибо. Большое спасибо, миссис Мендес.
Миссис Мендес закрыла за собой дверь. Она тихо щелкнула, и тишина заполнила комнату. Дженни стояла посередине комнаты и осматривалась. Красного дерева кровать была покрыта пологом с рисунком из миниатюрных лимонов и зеленых листьев на темно-сером фоне. Массивные шторы с тем же самым рисунком спускались вдоль окон и были перехвачены внизу тесьмой. Ковер был серым, на нем стояли массивные желтовато-белые кресла, два темных блестящих деревянных комода и круглый стол с букетом красных тюльпанов, которые она видела при въезде.
«Переодеваться. Тебе не нужно беспокоиться о переодевании. Переодеваться во что? Я думала, что мой костюм подойдет для ужина… обеда. Мое темно-синее шелковое платье на случай, если мы пойдем в кино или куда-нибудь еще завтра…» Мысль прервалась, и она подошла к окну. В новом месте она всегда подходила к окну посмотреть, где она находится.
Окно комнаты выходило на фасад дома. Слева виднелся угол зеленой лужайки. Нигде рядом не было видно ни одного дома, только трава и густые деревья. Вечер дышал глубоким спокойствием.
Здесь, внутри, тоже царили тишина и покой. У нее дома всегда были слышны какие-то звуки: шум воды в туалете, голоса из соседнего двора, рев грузовиков или шаги по лестнице, на которой не было ковра. Он слишком быстро вытирается на лестнице, говорила мама.
Теперь она открыла дверь и взглянула на старинные часы в коридоре. Нет, они, наверное, называются «стоячие часы», ей припомнилось, что прочитала это название в книге «Дом и сад», которую она несколько раз брала с собой в парикмахерскую. «Еще одна ненужная информация, которую я запоминаю совершенно непроизвольно». Часы пробили: Бум! Бум! Нужно спускаться вниз в чем есть. Ей лучше вымыть руки и идти.
В ее комнате была своя ванная, выложенная желтым кафелем. Полотенца были белыми и пушистыми с желтой монограммой, той же самой монограммой, что была в письме миссис Мендес: большая буква «М», рядом с которой были маленькая «к» и маленькая «д». «К» – Каролина, «М» – Мендес, конечно, а «д» – должно быть, обозначает ее девичью фамилию. Вот так делаются монограммы. «Еще одна бесполезная информация, которая прилипает ко мне, как клякса к промокашке», – подумала она, начиная смеяться. Она чувствовала себя глупо. А как будет звучать, если они поженятся? Будет Джанин Раковски Мендес? «Монограмма! Мама покупает наши полотенца во время распродажи, и они вполне хорошие».
Она причесала гребнем волосы, свои блестящие вьющиеся волосы, они так легко укладываются и не требуют много забот и расходов. Чистый гребень лежал на туалетном столике. На прикроватной тумбочке стоял графин с водой и лежало несколько журналов, «Город и страна» и «Вог». Если бы гостем был мужчина, то из журналов, наверное, были бы «Таймс» и «Ньюз-уик».
«Питер, я не могла и представить, что ты так живешь. Ты никогда не говорил об этом. А почему ты должен был говорить? Да и как бы ты это сказал?»
Дженни, мы очень богаты, мы живем в большом особняке.
«Идиотка! – подумала она. Мои щеки так пылают, что они могут подумать, будто у меня температура».
Она вышла, беззвучно закрыв за собой дверь. Через холл сквозь открытую дверь она увидела другую спальню, она была в голубых тонах. Здесь, на этом этаже, было по меньшей мере восемь спален. Все двери были открыты, наверное, так положено. Она вернулась назад, чтобы открыть свою дверь, затем спустилась вниз и стала искать библиотеку. Первой оказалась просторная комната с овальным окном в конце, потом шли просторные кабинеты, до потолка заполненные книгами. Она подумала, не означает ли это обилие книг, что это и есть библиотека, но там никого не было.
– Сюда, мисс, – сказал кто-то.
Это был тот же самый чернокожий, который вел машину. Теперь он был одет в белый жакет и нес серебряный поднос. Она прошла за ним через несколько комнат, шагая по изумрудно-зеленому паласу, восточным коврам и один раз по ковру со светло-кремовыми цветами. В самом конце дома люди собрались в длинной, отделанной деревом комнате со множеством книжных полок. Там были кожаные кресла, несколько моделей парусников и написанный маслом портрет мужчины в серой форме. Все это она заметила мельком, входя в комнату.
Мужчины встали и представились. Здесь были Питер, его отец, дедушка и дядя. Миссис Мендес и тетя освободили для Дженни место на софе, перед которой на низеньком столике слуга поставил серебряный поднос с бутылками и стаканами.
Питер протянул стакан Дженни.
– Ты не спросил свою гостью, что она хочет, – сказала его мать.
– Я всегда знаю, что хочет Дженни. Она любит имбирный эль.
Дженни пила, в то время как мужчины продолжали разговор. Она помнила, что нужно держать колени плотно сжатыми. С прямой юбкой, говорила мама, нужно быть осторожной. Она задирается, когда кладешь ногу на ногу. Мама знает о таких вещах. Дженни непроизвольно улыбнулась. Иногда, но не всегда, стоит слушать маму.
– Я полагаю, – сказала миссис Мендес, – ваш сад еще не цветет так, как наш. Мне сказали, что у вас на севере весна наступает на месяц позже, чем здесь.
Ваш сад. Дженни старалась не смотреть на Питера. – О, да, у нас дома еще холодно.
– Как хорошо, когда дом полон молодых людей, – заметила тетя. Она должна быть родственницей по линии матери Питера, что видно даже по ее шелковой блузке и круглой формы сережкам. – Я слышала, Салли Джун тоже пригласила гостью на выходные.
– Да, Анну Рут Марч из Саванны.
– О, Марчи! Прекрасно! Так девочки дружат?
– Да, мы возили их вместе на побережье прошлым летом, разве ты не знала?
– Я не знала. Как чудесно! Дружба передается из поколения в поколение.
Тем временем Дженни осматривалась, вспоминая увлекательную книгу по социологии, в которой была глава о стилях зданий и этнических корнях населения. Некоторые англосаксы, например, имеют пристрастие к старинным вещам, даже если и не получили их по наследству, но им нравится делать вид, будто они достались им от предков. Они хотят показать, что они не из новой волны эмигрантов. Некоторые евреи отдают предпочтение современным вещам, как бы желая продемонстрировать, что они именно из новой иммиграционной волны и как много они достигли. Все это так глупо… Но это не ее дело. Комната была красивой, и в ней столько чудесных книг.
– Ты смотришь на портрет, я заметила, – сказала миссис Мендес, неожиданно обратившись к Дженни.
Она не смотрела на картину, но теперь вспомнила, что серая форма принадлежала конфедератам. У мужчины были бакенбарды, а в руке он держал саблю.
– Это прапрадедушка Питера по отцовской линии. Он был майором, его ранило около Антьетама. Но, – это было сказано с легким смехом, – он выздоровел, чтобы жениться и создать большую семью, а то бы нас никого здесь не было.
Дедушка рассмеялся.
– Ну, давайте выпьем за него. – Он встал, поднял свой стакан и поклонился картине. – Приветствую, майор. Он был моим дедушкой, вы знаете, и я помню его. Я уже говорил вам, что мне было пять лет, когда он умер, и все, что я помню, говоря по правде, так это то, что он разводил пчел. Привет, а вот и наша Салли Джун.
С ней вошла вторая девочка в костюме для игры в теннис.
– Анна Рут Марч, Дженни Раковски.
– Большое спасибо за торт, дорогая, – сказала миссис Мендес. – Анна Рут вспомнила, как Нам понравился фруктовый торт, который готовит их повар.
– Мама подумала, что это будет чудесный подарок в это время года.
Подарок. Тогда тебе нужно было привезти подарок. Почему Питер ничего не сказал ей? Он должен был сказать ей. Но как он мог сказать: «Послушай, тебе бы не мешало привезти что-нибудь, Дженни»?
Здесь было холодно, холодно и неуютно. Она облегченно вздохнула, когда пригласили к обеду. Еда займет время, и не нужно будет поддерживать разговор.
Стол был отполирован, как черное стекло. На полированной поверхности стоял сверкающий набор посуды из голубого фарфора, серебра и хрусталя. В какой-то миг Дженни вспомнилась мать, приносившая бутылку кетчупа… Обед подавал тот же самый чернокожий Спенсер в белом костюме. Мужчины вели неспешный разговор, говорили о местных выборах, гольфе и семейных сплетнях. Блюда издавали приятный аромат. Обед состоял из супа, который, как узнала Дженни из чьего-то замечания, был черепашьим; ароматного жаркого с розмарином, свеклы, порезанной с бутонами роз. Она ела медленно, стараясь следить за тем, как она ест.
Тема Вьетнама возникла неожиданно, в связи с сообщением о вчерашнем сражении и человеческих потерях. Тут заговорил дедушка.
– Что нам нужно, так это прекратить осторожничать раз и навсегда. Мы должны наконец решиться и разбомбить к черту весь этот Ханой.
Отец Питера добавил:
– Мы превратились просто в посмешище. Такая великая держава позволяет обращаться с собой, как… – он презрительно обвел взглядом собравшихся вокруг стола, – как я даже не знаю с чем. Эти марширующие юнцы, эта протестующая толпа! Если бы один из моих сыновей… Поверьте мне, если эта война еще будет продолжаться – я надеюсь, что нет, что мы накажем их к тому времени, – но если она все еще будет идти, когда Питер закончит колледж, я надеюсь, что он наденет форму, как подобает настоящему мужчине, и исполнит свой долг. Правильно, Питер?
Питер с трудом проглотил кусок. Он посмотрел мимо Дженни туда, где сидел его отец.
– Правильно, – повторил он.
Она поняла, что удивление отразилось на ее лице, и поспешила наклонить голову, думая про себя: «Но ведь ты говорил мне, когда мы разговаривали об этом, что никогда не пойдешь, никогда; что это аморальная, бессмысленная война. Все это говорил ты, Питер!»
– А твои друзья, каково их отношение, Питер? – поинтересовался дедушка.
– О, мы не так много говорили об этом.
Как это можно не говорить об этом! Сейчас все об этом только и говорят – в классе, после уроков, в кафетериях и даже ночью. Можно даже сказать, что это все, о чем мы теперь говорим!
Дед продолжал настаивать:
– Но у них есть какое-то мнение? Лицо Питера сделалось пунцовым.
– Конечно. Естественно, одни думают одно, другие – другое.
– Ну, я надеюсь, ты-то говоришь как настоящий мужчина, а не как презренный трус, и защищаешь своего президента. Ты не должен позволять им вести пораженческие разговоры. Это ослабляет страну. Я надеюсь, что ты не сидишь молча, позволяя им говорить, что вздумается, Питер.
– Нет, сэр, – глухо отозвался Питер. Миссис Мендес вмешалась в разговор.
– Достаточно о политике! Давайте поговорим о более приятных вещах, как, например, завтрашний вечер по случаю дня рождения Синди. – Она объяснила Дженни. – Синди – это кузина, можно сказать, вторая кузина, которой исполняется двадцать один год, и для нее устраивают небольшой официальный прием дома. Надеюсь, что не будет дождя. Ведь танцы решено проводить на улице. Все должно быть чудесно.
«Небольшой официальный прием… Он не сказал мне об этом тоже. Может, он не знал. Но у меня нет платья»… – думала Дженни. Никогда еще она не чувствовала себя так неловко.
Разговор продолжался.
– Вы слышали, что тетя Ли подарила ей?
– Нет, а что? – спросил дядя.
– Лошадь! – сказала миссис Мендес. – Жеребенка, если быть точной. Ты встречалась с нашей тетей Ли, – пояснила она Анне Рут, – она одна держит конюшню.
– Она такая чудная! Настоящий скелет из чулана, – сказала Салли Джун.
– Салли Джун, что за ужасные вещи ты говоришь!
– Но это правда, разве не так?
– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – сдержанно ответила миссис Мендес.
Салли Джун хихикнула.
– Мама! Ты знаешь!
– Моя сестра всегда была сорванцом, – сказал мистер Мендес, пояснив, вероятно, для Дженни, которая была здесь единственной посторонней.
– Сорванец! – повторила девочка. – Ей уже за пятьдесят. Каждый знает, она…
– Хватит, – сказал мистер Мендес и резко повторил: – Хватит, я сказал!
В тишине было слышно, как звякнуло серебро о фарфор. Салли Джун опустила голову, и краска залила ее шею. Она выглядела испуганной.
Питер прервал тишину.
– Разговор о лошадях мне вдруг напомнил, что, когда я был в Оуинз-Миллз в те выходные, я видел Ральфа верхом на лошади. Мы проехали мимо него на автомобиле. Я не знал, что он сейчас в Джорджтауне.
Как ловко Питер переменил тему разговора! Конечно, он хотел разрядить напряжение. Он продолжал:
– Наверное, он собирается поступать на дипломатическую службу, как и его брат.
– И быть убитым, как его брат, – добавила тетя, вежливо объяснив Дженни: – Это старые друзья нашей семьи. Их сын был убит во время волнений в Пакистане.
– Пятнадцать лет прошло, должно быть, – сказала миссис Мендес, – а его мать все еще носит траур. Это смешно. – Она говорила отрывисто, уставившись в стол. – Я не могу спокойно относиться к людям, которые не хотят смотреть фактам в лицо.
– Это была ужасная смерть, – вежливо напомнил ей Питер.
– Все равно, она должна как-то примириться с этим, – ответила его мать. – Другие же могут. – Неожиданно она повернулась к Дженни. – Питер говорил нам, что твой отец был в концентрационном лагере в Европе.
Так Питер говорил о ней.
– Да, – ответила она. – Он был очень молодым и сильным, он один из немногих, кому удалось выжить.
– Чем он занимается сейчас? Питер не сказал им это.
– У него свой магазин. И кафетерий.
В какой-то миг глаза женщины расширились и сверкнули.
– Ну, так ему повезло. Все перенести и суметь выжить.
– Да, – ответила Дженни. Выжил. Его ночные кошмары. Его безмолвные стоны. И во второй раз за этот день она поймала себя на том, что смотрела на манжеты, сделанные с мастерством, которое сохранило жизнь ее отцу, мастерство, которое он хотел бы забыть.